Глава десятая

«У Маймонида есть рассказ о лютнисте, который, когда потребовалось играть по какому-то поводу, обнаружил, что он совершенно забыл не только то произведение, которое должен был исполнить, но вообще искусство игры на лютне, постановку пальцев, все остальное, — писал Стивен. — Иногда меня охватывает страх, что подобное может случиться и со мной, — страх вполне обоснованный, поскольку со мной произошло нечто похожее. Будучи юношей, я вернулся в Агамор после восьми лет отсутствия и пошел повидать Брайди Кулан, которая заговорила со мной по-ирландски. Ее голос был мне поразительно знаком (еще бы, она была моей кормилицей), знакомы были интонации и даже слова, однако я ничего не понимал — произносимые ею слова для меня ровно ничего не значили. Я был ошеломлен этим открытием. Я вспомнил об этой истории, открыв, что больше не знаю, что мои друзья чувствуют, намереваются делать или хотят сказать. Очевидно, что Д. О. ожидало горькое разочарование в Сьюдадела, которое он пережил гораздо тяжелее, чем можно было ожидать от него. Также очевидно, что Д. Д. по-прежнему глубоко несчастен. Но кроме этого, я не знаю почти ничего — каждый из них замкнулся в себе, и я не могу заглянуть им в душу. Моя вспыльчивость, разумеется, не помогает делу. Я не должен быть мрачным, раздражительным упрямцем (чему способствует отсутствие физических упражнений). Однако должен признаться, что, хотя я их люблю, я готов послать их обоих ко всем чертям с их заносчивостью, эгоцентричным отношением к вопросам чести и их недальновидным подталкиванием друг друга к бессмысленным подвигам, которые, весьма вероятно, закончатся их преждевременной гибелью. Их гибель — это их личное дело, но это может кончиться и моей гибелью, не говоря об остальном экипаже. Погубленная команда, потопленный корабль и мои уничтоженные коллекции — а на другой чаше весов ничего, кроме честолюбия этих господ?

Систематическое отрицание всех других аспектов существования — вот что меня возмущает. Половину своего времени я тратил на то, чтобы прочищать их желудки, пускать им дурную кровь, предписывать нежирную пищу и снотворное. Оба они едят слишком много, слишком много пьют, особенно Д. Д. Иногда я боюсь, что они отгородились от меня оттого, что договорились встретиться следующий раз на берегу как дуэлянты и прекрасно понимают, что я постараюсь этому помешать. Как они выводят меня из себя! Если бы им пришлось драить палубу, ставить паруса, чистить гальюны, то нам не пришлось бы что ни день слышать об их капризах. У меня не хватает на них терпения. Они до странности незрелы для мужчин своего возраста и своего положения, хотя следует признать, иначе они бы здесь не оказались: зрелый, развитой ум и военная морская служба — две вещи несовместные, умный не будет бродить по всем морям с тем, чтобы с кем-то помериться силами. Несмотря на тонкую натуру (перед тем как мы добрались до Сьюдадела, он исполнял «Deh vieni» в своей транскрипции с подлинным изяществом), Д. О. во многих отношениях больше подошел бы на роль главаря карибских пиратов лет сто назад. А Д. Д. , при всей его сообразительности, может стать своего рода инквизитором — этаким Лойолой Судного дня, если только прежде того ему не проломят голову или не проткнут его насквозь. Я очень часто вспоминаю тот злополучный разговор...»

К удивлению команды, покинув Сьюдадела, «Софи» направилась не в сторону Барселоны, а на вест-норд-вест и на рассвете, обойдя мыс Салу на недалеком расстоянии от него, обнаружила груженое испанское каботажное судно водоизмещением в двести тонн, на котором были установлены шесть шестифунтовых пушек (не открывших по ним огня). Шлюп подошел к испанцу со стороны берега так аккуратно, словно рандеву было назначено шесть недель назад и испанский капитан пришел на место встречи с точностью короля.

— Очень выгодная коммерческая сделка, — заметил Джеймс Диллон, наблюдая, как приз с попутным ветром направляется на восток, в порт Магон. Между тем, ложась с одного галса на другой, шлюп с трудом продвигался к северу, к одному из самых оживленных морских торговых путей в мире. Но это был не тот (и к тому же сам по себе неудачный) разговор, который Стивен имел в виду.

Нет, не тот. Тот произошел позднее, после обеда, когда доктор находился на квартердеке вместе с Диллоном. Они непринужденно обсуждали различные национальные привычки — привычку испанцев засиживаться допоздна, привычку французских мужчин и женщин вместе выходить из-за стола и тотчас направляться в гостиную; привычку ирландцев засиживаться за бокалом вина до тех пор, пока кто-то из гостей не предложит расходиться; обычай англичан предоставлять такое решение хозяину; характерные различия в проведении поединков.

— Дуэли — очень редкое явление в Англии, — заметил Джеймс.

— Это верно, — ответил Стивен. — Когда я впервые приехал в Лондон, то я, например, удивился, узнав, что англичанин может целый год не выходить из дому.

— Действительно, — сказал Диллон, — представления о вопросах чести значительно отличаются в двух королевствах. Я не раз задирал англичан, что в Ирландии непременно привело бы к вызову на дуэль, но результата не последовало. У нас это назвали бы удивительной робостью — или же следовало назвать это застенчивостью? — Диллон иронически пожал плечами и хотел было продолжить, но тут световой люк каюты открылся, в нем появились голова и массивные плечи Джека Обри. «Никогда не думал, что такое простодушное лицо может выглядеть таким мрачным и злым», — подумал Стивен.

«Уж не намеренно ли сказал это Д. Д.? — записал он. — В точности не знаю, но подозреваю, что это так, судя по замечаниям, которые он делает в последнее время, — возможно, замечаниям непреднамеренным, всего лишь бестактным, но, взятые вместе, они выставляют разумную осторожность с неприглядной стороны. Я не знаю. А следовало бы. Единственное, что я знаю, это то, что когда Д. О. гневается на своих начальников, раздраженный субординацией, требуемой службой, вследствие своего беспокойного темперамента, или (как сейчас) терзаемый неверностью возлюбленной, он находит выход в насилии, в действии. Д. Д. , движимый злобой, поступает таким же образом. Разница в следующем. По-моему, если Д. О. стремится лишь к шуму и грохоту, напряженной деятельности ума и тела, живя одной минутой, то Д. Д. хочет много большего, чего я очень опасаюсь». Закрыв дневник, Стивен долгое время смотрел на его обложку, уносясь мыслями куда-то вдаль, пока стук в дверь не заставил его очнуться.

— Мистер Риккетс, — сказал доктор, — чем могу быть вам полезен?

— Сэр, — отвечал мичман, — капитан просит вас подняться на мостик и взглянуть на берег.

* * *

— Слева, к югу от столба дыма, холм Монтжюйк, на котором стоит большой замок, а выступ справа — это Барселонета, — объяснял Стивен. — За городом возвышается Тибидабо. Когда я был мальчишкой, я впервые в жизни увидел здесь краснолапого сокола. Если соединить линию, идущую от Тибидабо, через собор, к морю, то вы увидите мол Санта-Кре и большой торговый порт. Слева от него ковш, в котором стоят королевские суда и канонерки.

— Много канонерок? — спросил Джек.

— Пожалуй, хотя подсчетом я не занимался. — Кивнув головой, Джек острым взглядом окинул бухту, запоминая детали, и, нагнувшись вниз, крикнул:

— На палубе! Спускайте аккуратно. Бабингтон, не мешкайте с тросом.

Стивен приподнялся на шесть дюймов над люлькой, в которую его посадили, и, спрятав руки, чтобы ненароком не хвататься за тросы, реи и блоки, при помощи ловкого, как обезьяна, Бабингтона, подтянувшего его к наветренному бакштагу, был спущен с головокружительной высоты на палубу, где матросы извлекли его из кокона, в котором поднимали наверх, поскольку никто не рискнул бы отправить доктора в поднебесье по вантам.

Рассеянно поблагодарив их, он спустился в трюм, где помощники парусных дел мастера зашивали труп Тома Симонса в его койку.

— Ждем, когда принесут ядра, сэр, — объяснили они. В этот момент появился Дей, несший в сетке пушечные ядра.

— Решил оказать ему последнюю услугу, — сказал старший канонир, ловко укладывая груз в ногах у трупа. — Мы с ним вместе плавали на «Фебе». Он и тогда часто болел, — поспешно добавил он.

— Что правда, то правда. Том никогда не отличался крепким здоровьем, — подтвердил один из помощников парусных дел мастера, сломанным зубом перерезая нитку.

Известная деликатность этих слов имела целью утешить Стивена, потерявшего пациента. Несмотря на все его старания, больной, в течение четырех суток находившийся без сознания, так и не пришел в себя.

— Скажите мне, мистер Дей, — сказал доктор после того, как помощники парусного мастера ушли, — много ли он выпил? Я спрашивал об этом его друзей, но они отвечают уклончиво, то есть лгут.

— Конечно, лгут, лгут, сэр, поскольку пьянство запрещено уставом. Много ли он пил? Видите ли, Том дружил со всеми, так что пил вдоволь. То там, то здесь дадут ему глоток-другой. Выходило что-то около литра в день.

— Литр. Что ж, литр — это много. Но я все-таки удивляюсь тому, что такое количество вина могло убить человека. Если смешать три части вина с одной частью воды, то получается шесть унций напитка — смесь хмельная, но не смертельная.

— Господи, доктор, — ответил канонир, с жалостью посмотрев на Стивена. — Никакая это не смесь, а ром.

— Так он выпил литр рома? Чистого рома? — воскликнул Стивен.

— Вот именно, сэр. Каждый член экипажа получает пол-литра в день. Сюда-то и добавляют воду. Ах боже ты мой, — засмеялся он негромко и легонько похлопал бездыханного беднягу, — если бы матросы получали пол-литра грога, на три четверти разбавленного водой, то на судне разразился бы бунт. И поделом.

— Так на каждого приходится по пол-литра спиртного в день? — вскричал Стивен, побагровев от гнева. — Целая кружка? Скажу об этом капитану — пусть выливает эту отраву за борт.

* * *

— Итак, мы предаем сей прах глубинам морским, — произнес Джек Обри, закрывая молитвенник.

Товарищи Тома Симонса наклонили доску, послышалось шуршанье парусины, негромкий всплеск, и ввысь бесконечной чередой стали подниматься пузырьки воздуха.

— А теперь, мистер Диллон, — проговорил капитан, словно продолжая молитву, — полагаю, мы можем продолжать заниматься оружием и покраской.

Шлюп лежал в дрейфе, находясь далеко за пределами видимости Барселоны. Вскоре после того, как тело Тома Симонса опустилось на глубину четыреста саженей, «Софи» почти успела превратиться в белоснежный сноу с выкрашенным чернью фальшбортом и бестропом — куском перлиня, натянутым вертикально, изображавшим трисельную мачту. Установленное на полубаке точило медленно вращалось, оттачивая клинки и острия абордажных сабель и пик матросов, абордажных топоров и тесаков морских пехотинцев, мичманских кортиков и офицерских шпаг.

На борту «Софи» вовсю кипела работа, но обстановка на судне царила мрачная. Вполне естественно, что товарищи умершего, да и вся вахта были удручены (Том Симонс был общим любимцем — и вдруг такой страшный подарок ко дню рождения). Печальное настроение подействовало и на остальных моряков, поэтому на полубаке не было слышно ни песен, ни шуток. Но атмосфера в целом была спокойной, располагающей к раздумьям, ни злобы, ни угрюмости не ощущалось. Однако Стивен, лежавший на своей койке (он всю ночь бодрствовал, оставшись наедине с беднягой Симонсом), пытался определить, в чем дело. Что это — подавленность? Страх? Предчувствие важных событий? Он думал об этом, несмотря на раздражающий шум, производимый Деем и его командой, которая перебирала ядра, счищая с них ржавчину и кидая на лоток, по которому они скатывались в ящики для хранения. Сотни и сотни четырехфунтовых ядер с грохотом сталкивались между собой, и под этот шум доктор, сбившись со счета, уснул.

Он проснулся, услышав собственное имя.

— Увидеть доктора Мэтьюрина? Нет, конечно нельзя, — послышался из кают-компании голос штурмана. — Можете оставить ему записку, а за обедом я ему передам ее — к тому времени он проснется.

— Я хотел спросить его, чем объясняется поведение лошади, не желающей повиноваться, — неуверенным голосом произнес юный Эллис.

— Кто это велел вам задать этот вопрос? Наверняка этот придурок Бабингтон. Стыдно быть таким лопухом, проведя пять недель в море.

Выходит, невеселая атмосфера не достигла мичманского кубрика, а может, успела измениться. Стивен размышлял о том, что молодежь живет совершенно обособленной жизнью и их счастье не зависит от обстоятельств. Он вспоминал собственное детство, когда он жил одним днем, — ни прошлое, ни будущее его не интересовали. В этот момент послышался свист боцманской дудки, звавшей на обед; в животе у него заурчало, и он перекинул ноги через ограждение койки. «Я стал дрессированным морским животным», — подумал доктор.

То были первые сытые дни их крейсерства; на столе все еще не переводился хлеб, и Диллон, пригнув голову, чтобы не удариться о бимс, отрезав себе порядочный кусок бараньего седла, произнес:

— Когда вы выйдете на палубу, то увидите чудесные перемены. Вы убедитесь, что из шлюпа мы превратились в сноу.

— С добавочной мачтой, — пояснил Маршалл, подняв три пальца.

— Неужели? — спросил Стивен, поспешно протягивая свою тарелку. — А зачем, скажите на милость? Для скорости, удобства, красоты?

— Чтобы одурачить противника.

Трапеза сопровождалась спорами о военном искусстве, сравнением достоинств магонского и чеширского сыров и рассуждениями о величине глубин Средиземного моря на небольшом расстоянии от берега. Стивен еще раз отметил характерную черту моряков (несомненно, традиция среды, в которой люди поневоле должны учиться терпимости), благодаря которой даже такой неотесанный тип, как казначей, способствовал продолжению беседы, сглаживая неприязненные отношения и снимая напряженность, — пусть зачастую с помощью сальностей, однако умело вел разговор, в результате чего обед протекал не только в непринужденной, но даже довольно приятной обстановке.

— Осторожнее, доктор, — произнес штурман, поддерживая Стивена у трапа. — Начинается бортовая качка.

Так оно и оказалось, и, хотя палуба «Софи» совсем незначительно возвышалась над кают-компанией, по существу находившейся ниже ватерлинии, качка наверху ощущалась сильно. Пошатываясь, Стивен ухватился за пиллерс и выжидающе оглянулся вокруг.

— Где ваши великие преобразования? — вскричал он. — Где эта третья мачта, которая должна развеселить неприятеля? Где забавные штучки, с помощью которых можно подшутить над сухопутным человеком, где ваше остроумие? Клянусь честью, господин фокусник, этот номер не пройдет даже в грошовом балагане. Неужели вы не понимаете, что все это никуда не годится?

— Что вы, сэр! — воскликнул Маршалл, шокированный яростью, горевшей во взгляде Стивена. — Клянусь честью, мистер Диллон, я призываю вас...

— Любезный мой соплаватель, — произнес Джеймс, подводя Стивена к бестропу — толстому тросу, натянутому параллельно грот-мачте дюймах в шести в сторону кормы, — позвольте вас заверить, что в глазах моряка это мачта, третья мачта. Очень скоро вы увидите, как к нему прикрепят косой грот в качестве триселя, а также прямую бизань, укрепленную на гике у нас над головой. Ни один моряк не примет нас за бриг.

— Что же, — отозвался Стивен, — должен вам поверить. Мистер Маршалл, прошу прощения за мои поспешные заключения.

— Вы могли бы высказывать и еще более поспешные заключения и все-таки не вывели бы меня из себя, — отвечал штурман, знавший о симпатии, которую испытывал к нему доктор, и высоко ее ценивший. — Похоже на то, что где-то на юге разыгралась нешуточная буря, — заметил он, кивнув в сторону моря.

Пологая зыбь шла от далекого африканского побережья, подъем и опускание линии горизонта обозначали длинные и одинаковые интервалы между валами. Стивен прекрасно представлял себе, как валы эти разбиваются о скалы каталонского побережья, накатывают на галечные отмели и отступают назад, действуя словно чудовищная терка.

— Надеюсь, что дождя не будет, — произнес доктор, который неоднократно замечал, как в начале осени после штиля появлялась зыбь, после чего поднимался зюйд-остовый ветер и с нависшего желтого неба на созревшие виноградные гроздья лились потоки теплого дождя, напоминая о поре уборки урожая.

— Парус на горизонте! — закричал впередсмотрящий. Оказалось, что это тартана средних размеров, глубоко осевшая в воду. Лавируя против восточного бриза, она, по-видимому, шла из Барселоны. И теперь находилась в двух румбах по их левой скуле.

— Нам повезло, что это не случилось два часа назад, — произнес Диллон. — Мистер Пуллингс, доложите капитану, что в двух румбах по нашей левой скуле виден незнакомый парусник. — Не успел он закончить фразу, как на мостик вышел Джек, все еще державший в руках перо. В его глазах появилось жесткое выражение.

— Будьте добры... — произнес он, протянув перо Стивену и, словно мальчишка, взвился на мачту.

На палубу высыпало множество матросов, они заканчивали утреннюю уборку и ставили паруса, незаметно меняя курс, чтобы отсечь тартану от суши. После того как доктор раз или два столкнулся с моряками, которые громко кричали ему в ухо: «С вашего позволения, сэр» или «Извиняюсь, сэр», он неторопливо направился в капитанскую каюту, сел на рундук Джека и принялся размышлять о природе человеческого сообщества — его реальности, его отличии от каждого из индивидов, составляющих его, о том, как поддерживать с ним связь.

— Ах, вы здесь, — сказал Джек, вернувшись. — Боюсь, это всего лишь захудалый «купец». Я надеялся на нечто лучшее.

— Рассчитываете захватить судно?

— Ну конечно, если только оно приблизится к нам. Я-то надеялся устроить драчку, как у нас говорят. Вы даже не представляете, как приходится ломать голову, — это вам не прописывать слабительное или делать кровопускание. Ревень да александрийский лист. Скажите, если нам ничто не помешает, мы с вами помузицируем нынче вечером?

— С превеликим удовольствием, — отозвался Стивен. Посмотрев на Джека, он представил себе, как будет тот выглядеть, когда погаснет его юношеский огонь: мрачный, скучный, властный, если не сказать — жестокий и замкнутый.

— Да... — отозвался Джек и замолчал, видимо не решаясь что-то добавить. Однако он ничего больше не сказал и минуту спустя вышел на мостик.

«Софи» быстро скользила по волнам, хотя добавочных парусов не было поставлено, и не проявляла намерения сблизиться с тартаной. Со стороны казалось, что это сноу, спешащее по своим коммерческим делам в Барселону. Через полчаса на «Софи» заметили, что на тартане четыре пушки, что экипаж ее немногочислен (даже кок участвовал в судовых работах) и что у судна какой-то неряшливый, неопределенный вид. Однако когда тартана решила лечь на новый галс, то шлюп мигом поднял стаксель, поставил брамсели и понесся вперед с удивительной скоростью. Это был такой сюрприз для тартаны, что на ней проворонили поворот и она продолжала оставаться на прежнем галсе, идя влево от шлюпа.

Когда до тартаны оставалось с полмили, мистер Дей (страсть как любивший наводить на кого-нибудь пушку) выстрелил так, что ядро упало перед самым форштевнем тартаны, которая тотчас же легла в дрейф, опустив рей. Подойдя к ней, Джек пригласил капитана судна подняться на борт шлюпа.

— Они очень извиняются, господин, но они не могут этого сделать. Если бы смогли, то с удовольствием подошли бы к вашему судну, но у их баркаса пробито дно, — объяснила довольно миловидная молодая женщина, очевидно «миссис Тартан» или что-то вроде того. — Во всяком случае, мы нейтральное судно из Рагузы и идем в балласте в Рагузу.

Маленький темнокожий человечек стал прыгать в шлюпке, днище которой действительно оказалось пробитым.

— Как называется тартана? — спросил Джек.

— «Пола», — отозвалась женщина.

Джек Обри поднялся, размышляя. Он был не в духе. Оба судна поднимались и опускались на волнах зыби. Всякий раз, как «Софи» поднималась ввысь, по ту сторону тартаны появлялась земля. Досаду Джека Обри усугубляло то обстоятельство, что на юге он видел рыбацкое судно, шедшее курсом бейдевинд, а за ним шло еще одно — это была баркалонга. Матросы «Софи» молча разглядывали женщину, откровенно облизываясь при этом.

Оказалось, что тартана вовсе не в балласте, — это была подлая ложь. Джек сомневался и в том, что она приписана к Рагузе. Да и настоящее ли ее название — «Пола»?

— Катер на воду! — скомандовал Джек Обри. — Мистер Диллон, кто из наших говорит по-итальянски? Я знаю, Джон Баптист — итальянец.

— Абрам Кодпис тоже, сэр. Это артельщик.

— Мистер Маршалл, захватите с собой Баптиста и Кодписа и разберитесь с этой тартаной. Посмотрите на ее документы, загляните в трюм, обыщите каюту, если понадобится.

Катер пошел вниз, старшина изо всех сил старался не испортить свежую краску, а вооруженные до зубов матросы стали спускаться в катер по фалу, привязанному к грота-рею. Они были готовы сломать себе шеи или утонуть, но только не повредить нарядный, окрашенный чернью фальшборт.

Добравшись до тартаны, Маршалл, Кодпис и Джон Баптист поднялись на его борт и спустились в каюту. Послышался гневный женский голос, затем пронзительный крик. Матросы на полубаке переглянулись.

Маршалл вернулся на шлюп.

— Что вы сделали с этой женщиной? — спросил Джек Обри.

— Врезал ей, сэр, — флегматично отвечал Маршалл. — Она такая же рагузанка, как и я. По словам Кодписа, капитан говорит только по-французски, никакой он не итальянец. Документы дамочка спрятала в передник; трюм набит тюками, предназначенными для доставки в Геную.

— Только подлец способен ударить женщину, — громко произнес Диллон. — Подумать только, с кем нам приходится сидеть за одним столом.

— Посмотрим, что вы запоете, когда женитесь, мистер Диллон, — фыркнув, произнес казначей.

— И все-таки вы молодчина, мистер Маршалл, — сказал Джек Обри. — Отлично справились. Сколько там матросов? Что они собой представляют?

— Восемь, сэр, включая пассажиров. Безобразные, упрямые обормоты.

— Тогда пришлите их сюда. Мистер Диллон, будьте любезны, подберите подходящих людей для призовой команды.

В это время начался дождь, и с первыми каплями послышался звук, заставивший всех обернуться в сторону норд-оста. Это был гром. Но не грозовой, а орудийный.

— Прихватите этих пленных, — крикнул Джек. — Мистер Маршалл, составьте им компанию. Вас не затруднит присмотреть за женщиной?

— Никоим образом, сэр, — ответил Маршалл.

Пять минут спустя шлюп уже разрезал под углом зыбь, совершая под дождем плавные винтообразные движения. Теперь ветер дул с траверза, и, хотя на «Софи» почти сразу убрали брамсели, меньше чем через полчаса тартана осталась далеко позади.

Опершись о поручни, Стивен уставился на кильватерную струю, мыслями унесясь за тысячи миль, и не сразу почувствовал, что его теребят за полу. Обернувшись, он увидел улыбающегося Моуэта и немного поодаль стоявшего на четвереньках Эллиса, которого выворачивало наизнанку. Он блевал, целясь в шпигат — небольшое квадратное отверстие в фальшборте.

— Сэр, сэр, — повторял мичман, — вы же промокнете.

— Действительно, — отозвался Стивен и минуту спустя добавил: — Ведь идет дождь.

— Совершенно верно, сэр, — продолжал Моуэт. — Может, спуститесь в каюту? Или прикажете принести вам непромокаемую куртку?

— Нет — нет. Вы очень добры. Не надо... — рассеянно отвечал Стивен, и Моуэт, которому не удалась первая часть его миссии, с жизнерадостным видом приступил ко второй: следовало прекратить свист доктора, который раздражал часового на корме, матросов на квартердеке, да и весь экипаж. — Вы позволите сказать вам кое-что, связанное с морской службой, сэр? Вы слышите орудийные выстрелы?

— Будьте любезны, — отозвался Стивен, растягивая губы, собранные в трубочку.

— Дело вот в чем, сэр, — сказал мичман, указывая справа от себя, туда, где за свинцовыми шипящими волнами находилась Барселона, — мы это называем подветренным берегом.

— Вот как? — произнес доктор, и в глазах его затеплился огонек любопытства. — То, что вы так недолюбливаете? А это не предрассудок, не традиционное суеверие слабых душ?

— Вовсе нет, сэр, — воскликнул Моуэт и принялся объяснять доктору характер сноса — утрату наветренного расстояния во время хода, невозможность лавировать при слишком сильном ветре, неизбежность дрейфа в подветренную сторону в том случае, когда судно оказывается запертым в бухте, а штормовой ветер дует прямо в лоб, — весь ужас такой безвыходной ситуации. Его объяснения сопровождались низким орудийным гулом, подчас непрерывным ревом, продолжавшимся с полминуты, иногда отдельными гулкими выстрелами. — Как мне хочется узнать, что там происходит! — воскликнул юноша, прервав себя на полуслове и привстав на цыпочки.

— Опасаться нечего, — сказал Стивен. — Вскоре ветер будет дуть в направлении волн — такое часто происходит перед Михайловым днем. Если бы только можно было укрыть виноград каким-нибудь гигантским зонтом!

Моуэт был не одинок в своем любопытстве. Капитан «Софи» и его лейтенант, слушавшие этот рев и ждавшие исхода поединка, стояли рядом на шканцах, мысленно бесконечно далекие друг от друга. Все их помыслы были направлены на норд-ост. Столь же внимательно прислушивался к происходящему и почти весь экипаж.

То же можно было сказать и об экипаже «Фелипе V», семипушечного испанского капера. Он появился внезапно, прорвав слепящую пелену ливня, — темный силуэт по траверзу со стороны берега чуть ближе к корме — и на всех парусах мчался на звук битвы. Оба судна увидели друг друга одновременно. «Фелипе» выстрелил, поднял опознавательные флаги, услышав в ответ бортовой залп «Софи», и, поняв свою ошибку, положил руль на борт и направился в сторону Барселоны, сопровождаемый сильным ветром, дувшим с левой раковины. Большие латинские паруса его наполнились ветром и маятником раскачивались на волнах.

Секунду спустя на «Софи» переложили руль, вынули дульные пробки из орудий правого борта. Канониры ладонями закрыли фитили и затравку.

— Все на корму! — воскликнул Джек, и с помощью ломов и вымбовок пушки были приподняты на пять градусов. — Откатить пушки! Огонь по готовности.

Он повернул штурвал на две спицы, и в этот момент третья и четвертая пушка выстрелили. Капер тотчас рыскнул к ветру, словно намереваясь сблизиться с «Софи», но затем его хлопающая на ветру бизань опустилась на палубу, паруса наполнились ветром, и он помчался курсом фордевинд. В голову его руля попало ядро, и капер не смог нести кормовые паруса. Матросы лихорадочно работали, укрепляя на корме длинное весло вместо руля и ставя бизань-рей. Две пушки левого борта выстрелили, и одно из ядер, летевшее со странным звуком, попало в шлюп. Но прицельный бортовой залп «Софи», произведенный с расстояния пистолетного выстрела, и дружный мушкетный огонь заставили испанцев прекратить сопротивление. Ровно через двенадцать минут после первого выстрела капер спустил флаг, и на борту «Софи» раздался оглушительный крик «ура!». Матросы хлопали друг друга по спине, жали руки, смеялись.

Дождь прекратился, тяжелые свинцовые тучи уходили на запад, закрывая порт, который стал значительно ближе.

— Будьте любезны, распорядитесь капером, мистер Диллон, — произнес Джек, посмотрев на флюгер. Ветер поворачивал по часовой стрелке, как это часто бывает в здешних водах после дождя, и вскоре он задует от зюйд-зюйд-оста. — Есть какие-нибудь повреждения, мистер Лэмб? — спросил капитан у плотника, пришедшего к нему с докладом.

— Поздравляю с удачей, сэр, — отвечал плотник. — Серьезных повреждений нет, с набором все в порядке, но то единственное ядро наделало дел на камбузе, перевернуло все котлы и разбило дымовую трубу.

— Мы тотчас же осмотрим его, — отозвался Джек Обри. — Мистер Пуллингс, передние пушки недостаточно надежно закреплены. Какого дьявола! ... — воскликнул он. Орудийная прислуга выглядела не краше чертей из преисподней. Самые нелепые мысли пришли ему на ум, но затем он понял, что матросы перепачкались черной краской и сажей из разбитого камбуза и теперь расчеты носовых пушек, забавляясь, мазали своих товарищей. — Кончайте этот поганый балаган, черт бы вас всех побрал! — кричал он громовым голосом. Джек редко бранился, лишь изредка поминая всуе имя Господне, и матросы, ожидавшие, что капитан будет доволен захватом капера, молчали, тараща глаза или подмигивая друг другу, про себя одобряя речи командира.

— На мостике! — крикнул с марсельной площадки Люкок. — Со стороны Барселоны к нам движутся канонерки. Шесть... восемь... девять... одиннадцать... Может, больше.

— Спустить баркас и «шестерку», — скомандовал Джек. — Мистер Лэмб, отправляйтесь вместе с ними и выясните, нельзя ли починить руль.

Спустить шлюпки на воду при таком волнении было делом нешуточным, однако матросы были молодцами и старались вовсю. Было такое впечатление, словно они накачались ромом, однако не утратили проворства. То и дело слышался сдавленный смех, его заглушил крик впередсмотрящего, докладывавшего о том, что с наветренного борта виден парусник, так что они могли оказаться меж двух огней. Но затем с марсовой площадки сообщили, что это был их собственный приз — тартана.

Шлюпки сновали взад-вперед; хмурые пленники спускались в передний трюм, неся за пазухой свои пожитки; было слышно, как плотник и его помощники орудуют стругами, изготавливая новый румпель. Когда Эллис бежал мимо доктора, тот поймал юношу:

— Когда это вас перестало тошнить, сэр?

— Почти сразу после того, как началась орудийная стрельба, сэр, — отвечал Эллис.

— Я так и подумал, — кивнул Стивен. — Я наблюдал за вами.

После падения первого ядра в воду, посередине между судами взвился белый столб с мачту высотой. «Дьявольски удачная пристрелка, — подумал Джек, — и чертовски большое ядро».

Канонерки все еще находились в миле с лишком от «Софи», но они продвигались удивительно быстро, направляясь прямо в глаз ветра. Каждая из трех ближайших была вооружена длинноствольным тридцатишестифунтовым орудием и снабжена тридцатью веслами. Даже с расстояния в милю случайное попадание такого ядра пробило бы «Софи» насквозь. Джек подавил острое желание велеть плотнику поторопиться. «Если тридцатишестифунтовое ядро не заставит его поспешить, то мой приказ — тем более», — произнес про себя Джек Обри, расхаживая взад-вперед и при каждом повороте поглядывая на канонерки и на флюгер. Семь головных судов разом начали пристреливаться. Послышалась хаотичная стрельба, большинство ядер падали с недолетом, но некоторые с воем перелетали через их головы.

— Мистер Диллон! — крикнул он находившемуся на капере лейтенанту, сделав с полдюжины поворотов. В этот момент упавшее у самой кормы ядро обрызгало ему затылок. — Мистер Диллон, мы переведем остальных пленных позднее и поставим паруса, как только вы сочтете это удобным. Может быть, вы хотите, чтобы мы подали вам буксирный конец?

— Нет, благодарю вас, сэр. Румпель будет поставлен через две минуты.

— А тем временем мы смогли бы задать им жару, — размышлял Джек, глядя на напряженные лица своих моряков. — Во всяком случае дым нас немного прикроет. Мистер Пуллингс, пусть пушки левого борта открывают огонь по готовности.

«Так-то лучше», — подумал капитан, заслышав выстрелы, грохот, видя пороховой дым и отчаянные усилия матросов. Он улыбнулся при виде стараний находившейся рядом с ним прислуги бронзовой пушки, внимательно наблюдавшей за падением своих ядер. Огонь шлюпа лишь подзадорил канонерки, которые стали обстреливать их с удвоенной силой. На фронте с четверть мили в хмурых волнах, идущих с веста, отражались огненные вспышки.

Стоявший впереди капитана Бабингтон протянул руку. Повернувшись кругом, Джек увидел Диллона, старавшегося перекричать грохот: новый румпель был поставлен.

— Ставить паруса! — скомандовал Джек, и тотчас развернувшийся фор-марсель наполнился ветром.

Была необходима скорость, и после того как были поставлены все передние паруса, шлюп пошел в галфвинд, после чего, приведясь к ветру, лег на курс норд-норд-вест. Таким образом, «Софи» приблизилась к канонеркам и оказалась под прямым углом к их фронту. Орудия левого борта вели непрерывный огонь, неприятельские ядра падали в воду или перелетали через судно, и в какой-то момент всех охватил дикий восторг при мысли, что они вот-вот ворвутся в ряды канонерок, а уж в абордажном бою они звери. Но потом Джек Обри подумал о том, что на попечении у него призы и что на борту у Диллона опасное количество пленных, и он отдал приказ изменить курс.

Призы также привелись к ветру и со скоростью пять-шесть узлов ушли в открытое море. Канонерки преследовали их в течение получаса, но с приближением сумерек и увеличением дистанции между ними одна за другой легли на обратный курс и вернулись в Барселону.

* * *

— Пьесу эту я сыграл плохо, — сказал Джек, кладя смычок.

— У вас не было настроения, — отозвался Стивен. — День выдался хлопотный, утомительный. Впрочем, принесший удовлетворительные результаты.

— И то правда, — согласился Джек, несколько просветлев лицом. — Конечно. Я в полном восторге. — Наступила пауза. — Вы помните некоего Питта, вместе с которым мы однажды обедали в Магоне?

— Армейца?

— Да. Скажите, вы бы назвали его привлекательным или же красивым?

— Ни в коем случае.

— Рад, что вы так сказали. Я очень высоко ценю ваше мнение. Скажите мне, — добавил Джек после продолжительной паузы, — вы обратили внимание на то, как возвращаются к вам ваши мысли, когда вас что-то угнетает? Это как при цинге, когда открываются старые раны. Я ни на минуту не забывал дерзостей Диллона, его слова до сих пор терзают мне душу, и последние дни я вновь и вновь их обдумываю. Полагаю, я должен потребовать у него объяснений, мне давно следовало это сделать. И я это сделаю, как только мы вернемся в порт. Разумеется, если мы туда вообще вернемся.

— Пом-пом-пом — пом, — произнес Стивен в унисон со своей виолончелью, взглянув на Джека. На мрачном, хмуром лице капитана было чрезвычайно серьезное выражение, а в затуманившихся глазах плясали зловещие искорки. — Я начинаю верить, что законы являются главной причиной многих несчастий. Дело не только в том, что мы рождаемся под знаком закона Божия, который требует повиноваться другому закону, закону человеческому, — суть его вы помните, а стихов Писания я не запоминаю. Нет, сэр, мы рождаемся в рамках полудюжины законов, которые требуют, чтобы мы повиновались полусотне других законов. Существуют параллельные наборы законов, составленных в разном ключе, которые не имеют ничего общего и даже явно противоречат друг другу. Вот вы хотите предпринять нечто такое, что вам запрещают, как вы мне объясняли, Дисциплинарный устав и правила великодушия, но чего требует ваше нынешнее представление о моральном законе и законах чести. Это лишь один пример того, что столь же естественно, как дыхание. Буриданов осел сдох от голода, находясь между двумя яслями, которые в одинаковой степени притягивали его. Так же обстоит дело, лишь с небольшими различиями, и с этой двойной подчиненностью — еще одним большим источником мучений.

— Честное слово, не понимаю, что вы подразумеваете под словами «двойная подчиненность». Ведь можно иметь лишь одного короля. И сердце у человека может находиться лишь в одном месте, если оно, конечно, не проваливается в пятки.

— Ну что за чушь вы несете, ей-богу, — сказал Стивен. — Вернее травите, как говорите вы, морские офицеры. Общеизвестно, что мужчина может быть искренне привязан одновременно к двум женщинам. Число их может доходить до трех, четырех, до поразительного количества. Однако, — продолжал он, — в вещах такого рода вы разбираетесь лучше меня. Я имел в виду совсем другое — более широкие подчиненности, более общие конфликты. К примеру, откровенный американец, ставший жертвой своего демократического суда; бесстрастный якобит образца 1645 года; нынешние католические священники во Франции и французы разных мастей как в самой Франции, так и за ее пределами. Столько страданий, и чем честнее человек, тем он больше страдает. Но, по крайней мере, тут наблюдается прямой конфликт; мне кажется, что особенная неразбериха и неприятности, должно быть, объясняются не столь очевидными различиями — это моральный закон, гражданские, военные законы, обычное право, кодекс чести, привычки, правила повседневной жизни, вежливости, любовных бесед, ухаживания, не говоря о христианских законах для тех, кто является приверженцем этой религии. Порой все они, как правило, противоречат друг другу; ни один из этих законов не вписывается гармонично в другой, и человеку постоянно приходится делать выбор в пользу одного закона и в ущерб другому. Бывает так, что наши внутренние струны настроены в соответствии с разными камертонами — и нашего осла окружают даже не четыре, а все двадцать кормушек.

— Вы любитель парадоксов, — заметил Джек.

— Я прагматик, — возразил Стивен. — Давайте-ка выпьем наше вино, и я добавлю в него в виде ингредиента requies Nicolai. Возможно, завтра вам придется проливать кровь. В последний раз вы проливали кровь три недели назад.

— Хорошо, я проглочу ваш ингредиент, — отозвался Джек. — Но вот что я вам скажу. Завтра вечером я окажусь в гуще канонерок и займусь кровопусканием. Не думаю, что им это придется по вкусу.

* * *

Запасы пресной воды для мытья на шлюпе были крайне ограничены, а мыла и подавно. Матросы, которые вымазались краской сами и перепачкали товарищей, смотрелись до отвращения неопрятно. Те, кто работал в поврежденном камбузе, были в жире и копоти от котлов и плиты и выглядели еще гаже. Зато вид у них — в особенности у блондинов — был на редкость свирепый.

— Единственно, кто выглядит пристойно, это чернокожие, — заметил Джек Обри. — Надеюсь, они остались на судне?

— Дэвис вместе с мистером Моуэтом отправился на капере, сэр, — отвечал Диллон, — но остальные по-прежнему с нами.

— С учетом тех, кто остался в Магоне, и призовых команд, скольких нам сейчас недостает?

— Тридцати шести, сэр. Вместе взятых, нас пятьдесят четыре человека.

— Отлично. Значит, не будем толкаться. Устройте людей попросторнее, мистер Диллон; в полночь мы подойдем к берегу.

После дождя вновь вернулось лето: дул несильный, устойчивый ветер — трамонтана, несший с собой теплый, прозрачный воздух, море искрилось. Огни Барселоны горели необыкновенно ярко, а над средней частью города повисло светящееся облако. На этом фоне с затемненного шлюпа были отчетливо видны канонерки, охранявшие подходы к порту. Они выдвинулись в море дальше обыкновенного и, очевидно, были наготове.

«Как только они двинутся нам навстречу, — размышлял Джек, — мы поставим брамсели, возьмем курс на оранжевый маяк, затем, в последний момент, приведемся к ветру и пройдем между обоими маяками на северном конце линии». Сердце у него билось размеренно, ровно, только несколько учащеннее обычного. Стивен выпустил у него десять унций крови, и, как ему показалось, от этого он почувствовал себя лучше. Голова работала ясно и четко.

Над морем появился рог луны. Раздался выстрел с канонерки — звучный, гулкий, похожий на лай старой одинокой гончей.

— Сигнал, мистер Эллис, — произнес Джек, и над морем взвилась голубая ракета, которая должна была ввести неприятеля в заблуждение. В ответ испанцы стали подавать сигналы, разноцветные огни, затем снова раздался выстрел с канонерки, на этот раз гораздо правее. — Брамсели! — скомандовал Джек. — Джеффрис, держите на тот оранжевый знак.

Зрелище было великолепное: «Софи» мчалась на всех парусах. Командир ее был готов ко всему, уверен в своих силах — одним словом, счастлив. Правда, вопреки его планам, канонерки сменили тактику. То одна из них разворачивалась к нему и производила выстрел, то другая. Однако в целом они отступали к берегу. Чтобы раздразнить их, шлюп рыскнул к ветру и дал бортовой залп по их скоплению. Судя по слышным издали воплям, небезуспешно. Однако неприятель продолжал отходить.

— Черт бы их побрал, — сказал Джек Обри. — Они пытаются заманить нас в ловушку. Мистер Диллон, прикажите ставить трисель и стаксели. Атакуем канонерку, выдвинувшуюся дальше всех остальных.

«Софи» быстро произвела поворот, в результате чего ветер задул с траверза. Черная, как шелк, вода плескала в орудийные порты: шлюп мчался к ближайшей канонерке. Но теперь и статисты показали, какую роль, при желании, они могут исполнить на этой сцене. Все канонерки разом повернулись и открыли беглый продольный огонь, в то время как предполагаемая жертва шлюпа курсом бакштаг стала удаляться от «Софи», незащищенная корма которой оказалась обращенной к неприятелю. От тридцатишестифунтового ядра, скользнувшего по корпусу, содрогнулся весь шлюп. Второе ядро пролетело вдоль судна чуть выше уровня головы. Два аккуратно перебитых бакштага хлестнули Бабинггона, Пуллингса и матроса на штурвале, сбив их с ног. В тот момент, когда Диллон кинулся к рулю, его ударило тяжелым блоком.

— Войдем в лавировку, мистер Диллон, — произнес Джек, и через несколько мгновений шлюп стал носом к ветру.

Привычные к работе в любых условиях, матросы действовали как один живой организм, но когда их освещали выстрелы канонерок, казалось, что это куклы, которых дергают за веревочки. Сразу после команды «травить наветренные и выбирать подветренные фока-брасы» послышались последовавшие один за другим шесть выстрелов. Джек увидел действия морских пехотинцев, которые как заведенные работали с гротом. С одинаково сосредоточенными лицами они старались изо всех сил.

— Идем круто к ветру, сэр? — спросил лейтенант.

— На один румб спуститься, — отозвался Джек Обри. — Но потихоньку, полегоньку — посмотрим, не удастся ли нам обмануть их. Опустите грот-марсель-рей на пару футов и ослабьте правый топенант. Сделаем вид, будто получили повреждение. Мистер Уотт, брамсель-бакштаги — наша главная забота.

Шлюп отступил на столько же миль, насколько приблизился к берегу, чиня, сплеснивая такелаж. Канонерки, преследовавшие шлюп, продолжали обстреливать его. Старая луна, находившаяся по левому борту, наблюдала за происходящим со своим обычным равнодушием.

Хотя особого воодушевления у преследователей не наблюдалось, однако вскоре после того, как Диллон доложил об окончании важнейших ремонтных работ, Джек Обри произнес:

— Если мы развернемся и мигом поставим паруса, то, думаю, сможем отрезать от земли этих ребят с их дальнобойными погремушками.

— По местам стоять! — скомандовал Диллон. Засвистал в свою дудку боцман, и Айзек Айзекс, бежавший к своему посту возле грот-марсель-булиня, с глубоким удовлетворением сообщил Джону Лейки:

— Сейчас мы отрежем этих стопудовых береговых крыс от суши.

Так, возможно, и случилось бы, если бы шальное ядро не ударило в фор-марсель-рей «Софи». Парус удалось спасти, но скорость шлюпа тотчас уменьшилась, и канонерки стали уходить, пока не оказались в безопасности за молом.

— Ну вот, мистер Эллис, — произнес Диллон, увидев при свете зари, как пострадал ночью такелаж шлюпа. — Вам предоставляется великолепная возможность попрактиковаться в своем будущем ремесле. Думаю, вам хватит хлопот до самого заката, а то и позже. Сможете заниматься сплесниванием, соединением концов и клетневанием столько, сколько вам заблагорассудится.

У лейтенанта было особенно веселое настроение, и время от времени, расхаживая по палубе, он добродушно мурлыкал себе под нос какую-то песенку.

Пришлось поднимать новый рей, штопать в парусах дыры от ядер, заново крепить снасти: порвав такелаж, ядра ни разу не задели рангоута, что удивило бывалых моряков. Такое событие стоило занести в шканечный журнал. «Софи» нежилась в лучах солнечного дня, приводя себя в порядок. Моряки трудились как пчелы — внимательные, готовые в любой миг вновь взяться за оружие. На борту шлюпа царила своеобразная атмосфера: матросы прекрасно понимали, что очень скоро им снова предстоит работа; возможно, это будет рейд на побережье, возможно, абордажная схватка. На их настроение влияло многое: захват призов накануне и во вторник (все были того мнения, что каждому полагалось на четырнадцать гиней больше, чем в обычном плавании); мрачное настроение капитана; их твердая уверенность в том, что он получает сведения от частных лиц о перемещениях испанских судов; а также внезапный приступ легкомысленного веселья у лейтенанта Диллона. Он обнаружил, что Майкл и Джозеф Келли, Мэтью Джонсон и Джон Мелсом исподтишка мародерствуют в твиндеках «Фелипе V», что являлось серьезным преступлением, за которое виновным грозил трибунал (хотя на практике было принято смотреть сквозь пальцы на кражу имущества, находящегося на палубе приза). В глазах лейтенанта это был особо отвратительный проступок, он называл его «мерзкими каперскими ухватками», однако на виновных не доносил. Матросы с опаской поглядывали на него из-за мачт, рангоутных дерев, шлюпок, как и их проворовавшиеся товарищи, поскольку у многих на «Софи» было рыльце в пуху. В результате на борту царила странная — напряженная и в то же время веселая — атмосфера, к которой примешивалась некоторая тревога.

Поскольку весь экипаж был при деле, Стивен отправился к своему деревянному насосу, через раструб которого ежедневно наблюдал за чудесами, происходящими в морской пучине, обитатели которой, видимо, самого доктора считали лишь деталью помпы. Впрочем, на сей раз его присутствие служило помехой в разговорах моряков. Он заметил эту скованность, и их тревога передалась ему.

За обедом Джеймс Диллон был весел: он пригласил к столу Пуллингса и Бабингтона, и их присутствие, наряду с отсутствием Маршалла, несмотря на хмурое молчание казначея, придало трапезе праздничный характер. Стивен наблюдал за лейтенантом, который присоединился к хору, исполнявшему песню, сочиненную Бабингтоном, и орал что есть сил:

Закон мы этот будем чтить

До самого до гроба,
И верно королю служить
С тобой мы станем оба!