Глава восьмая

— Я в совершенной растерянности, клянусь честью, поэтому излагаю ситуацию, целиком рассчитывая на вашу откровенность... Ума не приложу, чем я провинился... Дело не в том, что я высадил этих обременявших нас сверх всякой меры пленников на остров Дракона, поскольку неприятности начались раньше, еще рано утром.

Стивен с серьезным видом, внимательно, не перебивая, слушал Джека Обри. Мало-помалу, то и дело возвращаясь к опущенным деталям, затем забегая вперед, восстанавливая хронологию событий, капитан изложил историю их взаимоотношений с Диллоном — то хороших, то плохих, — а затем перешел к периоду последнего чрезвычайного их ухудшения — не только необъяснимого, но и обидного, поскольку он испытывал к лейтенанту дружеские чувства, а не только стал его уважать. Упомянул он и о необъяснимом поведении Маршалла, но это было не так важно.

Джек Обри самым старательным образом повторил свои аргументы относительно необходимости создания на судне благоприятных отношений, для того чтобы преумножить боевую силу шлюпа, — он приводил примеры за и против этого тезиса, рассказывал, как внимательно выслушивали и одобряли его речи остальные офицеры. Однако, несмотря на свой острый ум, Стивен не мог разобраться в этих сложностях и не мог (вопреки проявленной Джеком слабости) предложить ему свою помощь, поскольку он был всего лишь идеальным слушателем, а его собственные мысли находились на тридцать лье южнее и восточнее, за пустынным морем. Пустынным и бурным морем: после угнетающих штилевых дней и слабых ветров задул крепкий зюйд-вест. Этот ветер ночью стал заворачивать к востоку и теперь дул со штормовой силой, нагоняя волны, возникшие днем, поэтому «Софи» плюхалась о воду, неся марсели и прямые паруса, взяв на них по два рифа. Волны ударялись о наветренную скулу, заливая тучами брызг впередсмотрящего, стоявшего на полубаке, заставляя раскачиваться из стороны в сторону Джеймса Диллона, безмолвно общавшегося на шканцах с дьяволом, а также раскачивая койку, на которой лежал Джек Обри, сосредоточенно уставившись в темноту.

Он был чрезвычайно занят, однако после того как он проходил мимо часового у дверей каюты и оказывался в уединении, которое никто не смел нарушить, у него появлялась уйма времени для размышлений. Он не растрачивал это время на пустяковые разговоры, на то, чтобы слушать игру на издающей дрожащие звуки немецкой флейте или обсуждать политику с моряками. «Я поговорю с ним, когда мы его подберем. Буду говорить в самых общих выражениях, о том, какое это утешение — иметь на борту верного друга, об этой особенности морской жизни, когда в один момент ты находишься в тесной кают-компании, где не вздохнуть — не то что сыграть джигу на скрипке, а в следующее мгновение ты, как отшельник, оказываешься в одиночестве, какого никогда прежде не знал».

В минуты стресса у Джека Обри было две реакции: он проявлял или агрессивность, или влюбленность — он всей душой стремился к мощному катарсису активных действий или же любви. Он обожал битву и легкомысленных женщин.

«Вполне понимаю тех капитанов, которые берут с собой в море женщину, — размышлял он. — Помимо наслаждения, которое она доставляет, она становится еще и теплым, живым, любящим прибежищем...»

Покой. «Как бы я хотел, чтобы в этой каюте была девушка», — добавил он после паузы.

Этот разброд в мыслях, эти сомнения одинокого человека, которого не желают понять, существовали лишь в пределах его каюты и прорывались только в исповедальных беседах с доктором. Однако внешний вид капитана «Софи» ничего такого не выдавал, а для того чтобы заметить, что зарождавшаяся дружба между ним и его лейтенантом внезапно оборвалась, нужен был чрезвычайно внимательный наблюдатель. А штурман стал именно таким наблюдателем. Хотя обожженное и заляпанное мазью лицо Джека Обри какое-то время придавало ему на редкость безобразный вид, очевидная симпатия капитана к Джеймсу Диллону вызывала в Маршалле ревность. Кроме того, штурману угрожали в выражениях самых недвусмысленных, и он наблюдал за капитаном и лейтенантом с тоской и тревогой.

— Мистер Маршалл, — раздался из темноты голос Джека Обри, и бедняга аж подпрыгнул на месте, словно у него над ухом разрядили пистолет. — Как вы полагаете, когда мы увидим землю?

— Часа через два, сэр, если ветер не изменится.

— Да, я тоже так подумал, — отозвался капитан, подняв глаза на паруса. — Полагаю, вы можете убрать один риф. Как только ветер ослабнет, поставьте брамсели, словом, все что можно. Прошу вас, мистер Маршалл, как только обнаружите землю, позовите меня.

Менее чем через два часа, вновь появившись на палубе, на правой скуле капитан увидел ломаную линию берега. Это была Испания. С борта была хорошо видна гора необычайной формы, которую англичане прозвали Яйцом. Она была в створе со становым якорем. Значит, бухта, где они заправлялись водой, находилась прямо по курсу.

— Клянусь Господом, вы первоклассный штурман, Маршалл, — сказал Джек, опуская подзорную трубу. — Вы достойны того, чтобы вас назначили штурманом всего флота.

Однако потребовалось не меньше часа, чтобы добраться до побережья. И когда момент, которого он с таким нетерпением ждал, был так близок, Джек Обри убедился, насколько он взволнован, как много значит для него результат их экспедиции.

— Пришлите ко мне на корму старшину-рулевого, — произнес он, несколько раз пройдясь по палубе.

Баррет Бонден, старшина-плотник и начальник грот-марсовых, был необычно молод для своей должности. Это был славный, открытый юноша — с твердым характером, но не жестокий, жизнерадостный, полностью соответствовавший своему положению и, разумеется, превосходный моряк, с детства готовившийся к морской службе.

— Садитесь, Бонден, — произнес капитан подчеркнуто вежливо, поскольку предлагал ему место на шканцах, не менее, и возможность достигнуть вершин морской иерархии. — Я все это время думал... Не хотели бы вы стать мичманом?

— Ну что вы, сэр, конечно же нет, — тотчас ответил Бонден, сверкнув в полумраке улыбкой. — Но я премного вам благодарен за ваше хорошее ко мне отношение, сэр.

— Вот как, — ответил опешивший Джек Обри. — Почему же?

— Я не очень-то грамотен, сэр. Ведь я, — весело засмеялся он, — могу прочитать только список вахт, да и то по складам. А учиться мне слишком поздно. И потом, как бы я стал выглядеть, нарядившись в офицерскую форму? Деревенский увалень, мои старые кореша подняли бы меня на смех и стали бы кричать: «Здорово, пузо из клюза!»

— Многие офицеры начинали свою службу рядовыми матросами, — возразил Джек Обри. — Я сам когда-то был простым матросом, — добавил он и тут же пожалел об этом.

— Про это мне известно, сэр, — снова обнажил свои зубы Бонден.

— Откуда же?

— Среди матросов из вахты правого борта был один малый. Он плавал с вами на старике «Ресо» возле мыса Доброй Надежды.

«Ах ты господи! — мысленно воскликнул Джек Обри. — А я даже не заметил его. Жарил всех девок подряд на берегу, и они все время знали, кто я такой... Вот как бывает». Затем произнес вслух с некоторой обидой:

— Подумайте о том, что я вам сказал, Бонден. Жаль, если вы станете настаивать на своем.

— Извиняюсь за дерзость, сэр, — отвечал Бонден, поднимаясь со стула и со смущенным видом переминаясь с ноги на ногу. — Но у меня есть родич, сын тетушки Слоупер. Это Джордж Люкок, фор-марсовый, из вахты левого борта. Он настоящий грамотей, умеет писать такими мелкими буквами, что не сразу и прочитаешь. Он моложе меня, сэр, и гораздо толковее. Во много раз толковее.

— Люкок? — с сомнением переспросил Джек Обри. — Да ведь он совсем еще зелен. И это не его ли пороли на прошлой неделе?

— Было дело, сэр. Но его пушка была единственной, которая второй раз выиграла состязания по стрельбе. А выпил он оттого, что не хотел обидеть парня, который его угощал.

— Ладно, — отвечал капитан, подумавший о том, что надо давать более полезные призы, а не бутылку (хотя ничто так не ценится, как выпивка). — Возьму его на заметку.

* * *

Во время этого утомительного плавания мысли Джека Обри были заняты мичманами.

— Мистер Бабингтон, — произнес он, внезапно перестав расхаживать взад-вперед. — Выньте руки из карманов. Когда вы в последний раз писали домой?

Мистер Бабингтон находился в том возрасте, когда чуть ли не каждый вопрос заставляет виновато потупить глаза. В данном случае капитан попал не в бровь, а в глаз. Покраснев, юноша произнес:

— Не помню, сэр.

— Вспомните, сэр, вспомните, — отозвался Джек, и его обычно добродушное лицо неожиданно омрачилось. — Из какого порта вы его отправили? Из Магона? Легхорна? Генуи? Гибралтара? Ладно, не ломайте голову. — На далеком берегу темной фигуры Стивена не было видно. — Это неважно. Напишите хорошее письмо. Страницах на двух самое малое. И перешлите их мне завтра вместе со своими ежедневными записями. Передайте вашему отцу привет от меня и сообщите ему, что мои банкиры — Хорсы. — Дело в том, что Джек Обри, как и большинство других капитанов, умудрялся выделять пособие для родителей молодых офицеров. — Хорсы, — повторил он рассеянно, — мои банкиры — Хорсы... — Но придушенный каркающий звук заставил его внезапно обернуться.

Юный Риккетс схватился за лопарь хват-талей, пытаясь взять себя в руки, но без особенного успеха. Однако холодный взгляд капитана остудил его веселье, и на вопрос, писал ли он в последнее время родителям, без заметного волнения громко ответил:

— Никак нет, сэр.

— Тогда поступите таким же образом: напишете две страницы убористым почерком, и чтобы в письме не было никаких просьб о новых квадрантах, шляпах с галунами или кортиках, — произнес капитан.

Что-то подсказало мичману, что не время вдаваться в объяснения, указывать на то, что его любящий отец, единственный его родитель, находится в ежедневном, даже ежечасном общении с ним. Каждый на борту заметил напряженное состояние капитана.

— Кудряш уж очень переживает за доктора, — говорили матросы. — Жди бури.

И когда просвистали команду убрать койки, те, которым пришлось подняться на правый борт квартердека, с опаской косились на командира. Один из них, одновременно поглядывая на старшину-рулевого, выступ на палубе и капитана, запнулся и упал лицом вниз.

Однако сам капитан внешне хранил невозмутимое спокойствие. Когда все увидели наконец Стивена Мэтьюрина, который появился из купы деревьев и, перейдя пляж, направился навстречу «шестерке», в нарушение дисциплины от шкафута до полубака раздались крики матросов: «Вон он! Ура!»

— Очень рад видеть вас! — воскликнул Джек Обри, обращаясь к Стивену, поднимавшемуся на борт с помощью моряков. — Как вы себя чувствуете, дорогой? Прошу позавтракать со мной — я специально ждал вас. Как вы? Надеюсь, вы здоровы?

— Я вполне здоров, благодарю, — ответил Стивен, который действительно выглядел не таким тощим и был рад теплому приему. — Сначала загляну в лазарет, а затем с величайшим удовольствием вместе с вами поем ветчины. Доброе утро, мистер Дей. Снимите, пожалуйста, шляпу. Очень хорошо, очень хорошо, вы нас радуете, мистер Дей. Но на солнце пока не оставайтесь. Рекомендую вам тесный валлийский парик. Чеслин, доброе утро. Надеюсь, с нашими пациентами все в порядке?

* * *

— Вопрос этот, — произнес доктор, губы которого лоснились от бекона, — постоянно мучил меня во время моего отсутствия. Станет ли платить мой фельдшер матросам той же монетой? Продолжат ли они его преследование? Как скоро сможет он обрести свое новое лицо?

— Лицо? — переспросил Джек Обри, с удовольствием наливая себе очередную чашку кофе. — Разве человек не рождается со своим лицом?

— Лицо, которое я имею в виду, — это некое связующее звено между человеком и остальным миром, общее представление человека о себе и представление остальных людей о нем — поскольку оба эти представления постоянно влияют друг на друга. Взаимное воздействие, сэр. Что касается меня, то у меня нет абсолютно никакого лица. Если бы вам лично довелось провести несколько дней в Испании, то вы бы стали иначе относиться к себе, поскольку в глазах тамошнего общества вы коварный, грубый и жестокий убийца, хам и гнусный мерзавец.

— Охотно верю, что они раздосадованы, — улыбнулся Джек Обри. — Предполагаю также, что они называют меня Вельзевулом. Но от этого Вельзевулом я не стану.

— Да неужто? Неужто не станете, а? Как бы то ни было, вы повредили до невозможности коммерческим интересам всего побережья. Есть один богач по имени Матеу, который невероятно зол на вас. Ртуть принадлежала ему, и поскольку это был контрабандный товар, он не был застрахован. Судно, которое вы увели из Альморайры, а также половина груза на тартане, которую вы сожгли, принадлежали ему. Он в хороших отношениях с министерством. Он настроил тамошних чиновников против вас, и они позволили ему и его друзьям зафрахтовать один из военных кораблей...

— Зафрахтовать его, мой дорогой сэр, он не мог. Ни одно частное лицо ни в одной стране не вправе зафрахтовать военный корабль: судно, принадлежащее всей нации, корабль Его Величества — не товар, даже в Испании.

— Вот как? Возможно, я использовал неверный термин. Я часто ошибаюсь при употреблении морских терминов. Но, как бы то ни было, ему предоставили боевой корабль — не только для того, чтобы охранять прибрежную торговлю, но главным образом для того, чтобы преследовать «Софи», которая теперь всем очень хорошо известна как по названию, так и по описанию. Об этом я узнал от собственной кузины Матеу, когда мы с ней танцевали...

— Вы танцевали? — воскликнул Джек Обри с таким изумлением, словно услышал от Стивена нечто вроде: «когда мы с ней ели нашего младенца».

— Конечно, танцевал. Почему бы мне не потанцевать, скажите на милость?

— Конечно же, вы вправе танцевать, и это у вас великолепно получается, я уверен. Мне просто любопытно... как это вам удалось попасть на танцы?

— Так и удалось. Насколько мне известно, вы не бывали в Каталонии, сэр?

— Не бывал.

— Тогда я должен вам сообщить, что по утрам в воскресенье в этом краю все, независимо от возраста и общественного положения, начинают танцевать, едва выйдя из церкви. Вот почему я танцевал с сеньоритой Рамоной Матеу на площади перед собором в Таррагоне, куда я отправился, чтобы послушать «Короткую мессу» Палестрины. Танец этот особенный, он называется «сардана»; если передадите мне вашу скрипку, я наиграю вам мелодию, под которую его танцуют. Хотя вы и так можете вообразить, как звучит резкая скрипучая мелодия, которую исполняют на гобое.

Стивен прижал скрипку подбородком и взмахнул смычком.

— Действительно, очаровательная мелодия. Нечто в мавританском стиле, не правда ли? Но клянусь честью, у меня мурашки ползут по спине, когда я представляю себе, как вы бродили по испанским портам и городам. Я было решил, что вы укрылись в подполье, что вы скрывались у своей подруги... то есть...

— Разве я вам не говорил, что могу ездить по всей стране без помех и совершенно не беспокоясь за себя?

— Как же, говорили. — Джек Обри задумался на минуту. — Выходит, если бы вы захотели, то смогли бы узнать, какие суда и конвои находятся в море, когда ожидается их приход, чем они нагружены и так далее. Вплоть до названий галеонов?

— Конечно, мог, — отвечал Стивен, — если бы вздумал изображать из себя шпиона. Но там, где я был, ваши противники воспринимались как жертвы вашего разбоя, на испанском берегу я видел оборотную сторону медали. Как вам такая диалектика?

— Верно, — согласился Джек, задумчиво посмотрев на доктора — Несомненно, и зайцу нужен закон. Но что вы скажете об этом военном корабле? Какого он класса? Сколько у него орудий? Где находится?

— Это «Какафуэго».

— «Какафуэго»? Никогда не слышал такого названия. Во всяком случае это не линейный корабль. Какое у него парусное вооружение?

— Стыдно сказать, — после паузы отвечал Стивен, — но я об этом не спросил. Однако, судя по восхищению, с каким произносилось название, судно это — какой-то сверхмощный гигант.

— Что же, придется держаться подальше от него. Поскольку его капитану знакомо описание нашего шлюпа, надо попытаться изменить наш внешний вид. Слой краски и ткань на шкафуте, даже необычно залатанный кливер или починенная стеньга могут творить чудеса перевоплощения. Кстати, матросы в шлюпке вам рассказали, почему мы вынуждены были оставить вас?

— Они сообщили мне о фрегатах и о высадке досмотровой партии на борт американца.

— Напрасные хлопоты. Тех, кого искали, на борту не оказалось. Диллон битый час проверял пассажиров. Я был рад этому, ведь, по вашим словам, эти самые «Объединенные ирландцы» в целом порядочные ребята, гораздо лучше членов других партий, названия которых я никогда толком не помнил. Стальные парни, белые парни, оранжевые парни — или как там еще?

— При чем тут «Объединенные ирландцы»? Насколько мне известно, это французы. Мне сказали, что на американском судне искали каких-то французов.

— Они лишь выдавали себя за французов. То есть если они там и находились, то могли изображать из себя французов. Потому-то я и отправил туда Диллона, который хорошо говорит на их языке. Но, как вам известно, их там не оказалось. По-моему, вся эта история выеденного яйца не стоит. Как я вам уже сказал, я был только рад, что их там не обнаружили. Но это обстоятельство, на мой взгляд, почему-то расстроило Диллона. По-моему, ему очень хотелось их поймать. А может, он страшно огорчился оттого, что наше крейсерство прекратилось. С этой поры все и началось. Правда, мне не следовало рассказывать вам про всю эту ерунду. Вы слышали о пленниках?

— О том, что капитаны фрегатов были так добры, что всучили вам полсотни узников?

— Лишь бы самим от них избавиться! Так на флоте не поступают. Подлый, недостойный прием! — взорвался Джек Обри, и глаза его зло сузились. — Правда, я их перехитрил. Разделавшись с американцем, мы направились к «Амелии»; я сообщил ее капитану, что американец чист, мы подняли сигнал, что отделяемся от отряда, а пару часов спустя, воспользовавшись попутным ветром, высадили всех до единого на острове Дракона.

— Возле Майорки?

— Совершенно верно.

— Но разве вы не совершили ошибку? Разве вас не накажут, не отдадут под суд?

Джек Обри вздрогнул и, хлопнув ладонью по столу, произнес:

— Прошу вас никогда не произносить этого неприятного слова. Одно его упоминание способно испортить день.

— Но у вас не будет неприятностей?

— Не будет, если я приведу за собой на буксире какой-нибудь потрясающий приз, — со смехом отозвался Джек. — Если ветер будет попутный, то мы сможем добраться до окрестностей Барселоны и лечь в дрейф. Я на это настроился. Мы сможем произвести вылазку или две, а потом быстро уйти в Магон, захватив с собой добычу, которая нам попадется. Отправить с ней призовую команду мы не можем, поскольку людей у нас мало. А находиться подолгу вдалеке от своего порта нам нельзя, иначе придется жевать собственные сапоги.

— И все-таки...

— Да не переживайте вы так, дорогой доктор. Приказа, куда именно их высадить, да и вообще никакого приказа я не получал. И я, разумеется, потребую наградные. Кроме того, у меня есть прикрытие: все мои офицеры официально подтвердили, что мы поступили таким образом из-за нехватки воды и провизии. В их числе Маршалл, Риккетс и даже Диллон, хотя он хамил при этом и вел себя по-свински.

* * *

«Софи» пропахла жареными сардинами и свежей краской. Она лежала в дрейфе в пятнадцати милях от острова Тортоза. Стоял мертвый штиль, и шлюп покачивался на плавных волнах зыби. Над палубой, твиндеками и такелажем повис тошнотворный запах сардин, которых моряки приобрели у рыбаков, закупив весь их ночной улов.

Боцман отправил большую партию матросов закрашивать желтой краской корпус, на который в доке была аккуратно нанесена чернь с белой полосой. Мастер-парусник вместе с полудюжиной матросов, вооруженных гардаманами и свайками, сшивали узкую полосу парусины с целью замаскировать характерный для военного судна силуэт. Лейтенант, сев в шлюпку, кружил вокруг брига, чтобы определить, насколько им это удалось. Оставшись в обществе доктора, он продолжал:

— ... Все. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы избежать этого. Изменил курс, уменьшил парусность — поступок, недопустимый на военном флоте, — шантажировал штурмана, чтобы он выполнил эти распоряжения. Однако утром в двух милях от нас, с подветренной стороны, мы обнаружили американца — там, где его никак не следовало встретить... Эй, мистер Уотт, прибавьте везде по шесть дюймов.

Хорошо, что так вышло. Если бы послали с досмотром кого-то другого, то их могли бы арестовать.

Наступила пауза, затем Джеймс Диллон продолжил:

— Отец Манган перегнулся ко мне через стол, так что я почувствовал его зловонное дыхание, и, глядя на меня своими отвратительными желтыми глазами, начал свои мерзкие речи. Как я говорил, я уже принял решение, однако получилось так, будто я испугался вульгарной угрозы. А две минуты спустя я понял, что так оно и было.

— Ничего подобного, в вас говорит больное воображение. По существу, это самобичевание, ни в коем случае не предавайтесь этому греху, Джеймс, умоляю. Что касается капитана, то мне жаль, что вы так противитесь переменам в ваших отношениях. Что именно вас так беспокоит?

— Надо быть совершенно бесчувственным, чтобы не возражать против его поведения и разделять его понимание чувства долга, не говоря... Мистер Уотт, достаточно!

Доктор размышлял о том, стоит ли ему увещевать лейтенанта: «Не надо ненавидеть за это Джека Обри, не пейте так много, не губите себя. Как бы не произошел взрыв». Ведь, несмотря на его внешнее спокойствие, Джеймс Диллон вспыльчив как порох, и сейчас он болезненно раздражен. Не решив, как ему поступить, Стивен пожал плечами и поднял правую руку ладонью вверх, словно желая сказать: «Да оставьте вы!» Однако про себя он подумал: «Надо будет вечером заставить его выпить слабительное из александрийского листа и магнезии — во всяком случае это-то я сумею — и еще успокоительную настойку мандрагоры.

А в дневнике запишу: «Д. Д. решил вообразить себя Иудой Искариотом, но поскольку его правая рука не ведает, что делает левая, то он направляет всю свою ненависть на бедного Д. О. Любопытный пример человеческой непоследовательности: ведь Д. О. вовсе не преследует Д. Д. , напротив, симпатизирует ему».

— По крайней мере, — произнес Джеймс Диллон, подгребая к шлюпу, — надеюсь, что рано или поздно нас все же пошлют в настоящее дело. Война — это превосходный способ примирить человека с самим собой, а иногда и со всеми остальными.

— А что этот малый в темно-желтом жилете делает на шканцах?

— Это Прам. Капитан Обри наряжает его датским офицером. Это элемент нашей маскировки. Разве вы не помните желтый жилет, который был на капитане «Кломера»? Такая уж у них форма.

— Нет, не помню. Скажите мне, такие вещи часто происходят в море?

— Ну конечно. Это вполне законная ruse de guerre{44}. Мы также часто развлекаем неприятеля фальшивыми сигналами, за исключением разве что сигналов бедствия. Смотрите, не перепачкайтесь краской.

В этот момент Стивен свалился в воду, очутившись в образовавшейся ложбине волн между шлюпкой и бортом брига. Он сразу начал тонуть, выплыв лишь однажды, когда шлюпка и судно соприкоснулись, но, ударившись головой, снова погрузился в воду и начал пускать пузыри. Большинство матросов «Софи», умевших плавать, в том числе Джек Обри, бросились в воду. Остальные подбежали с отпорными крюками, острогой, двумя небольшими кошками, безобразным колючим крючком на цепи. Но обнаружили доктора братья-ловцы губок на пятисаженной глубине (тяжелый костяк при небольшом росте, отсутствие жира и башмаки со свинцовыми подошвами были тому причиной), откуда и подняли его. Одежда его была темнее обычной, а лицо — белее, с него ручьями текла вода, и он был чем-то страшно возмущен.

То, что произошло с доктором, не было эпохальным событием, однако оно принесло свою пользу, став предметом разговоров в кают-компании в момент, когда лишь напряженная работа могла помочь сохранить видимость морского товарищества. Почти все это время Джеймс был мрачен, рассеян и молчалив; глаза у него налились кровью от выпитого грога, который, впрочем, не прибавил ему веселости и не опьянил его. Маршалл был по-прежнему замкнут и, сидя за столом, время от времени украдкой поглядывал на Диллона. Когда все собрались, зашел разговор о плавании: о том, что умение плавать — редкость у моряков; о его пользе (сохранение жизни; получаемое от купания удовольствие, если позволяет климат; возможность доставить на берег спасательный конец в случае экстренной необходимости) и вреде (продление предсмертных мучений при кораблекрушении, когда упадешь за борт и никто этого не заметит; искушение матушки-природы: Господь создал людей не для того, чтобы они умели плавать, и так далее); отмечали любопытный факт — тюленята не умеют плавать; говорили об использовании пузырей, лучшем способе обучения плаванию.

— Единственный правильный способ плавать состоит в следующем, — в седьмой раз повторял казначей. — Надо сложить руки так, словно ты молишься. — Прищурив глаза, он показал, как это делается. — Потом вы их выбрасываете вот так. — На этот раз он ударил по бутылке с такой силой, что она упала в латку и, залитая густой подливой, плюхнулась прямо на колени Маршаллу.

— Так и знал! — вскричал штурман, вскочив с места. — Я ж тебе сколько раз говорил: «Когда -нибудь ты грохнешь эту поганую бутылку». Сам плавает как топор, а туда же — других учить. Испортил мои лучшие нанковые панталоны.

— Я не нарочно, — с хмурым видом отвечал казначей.

Все замолчали: вечер был окончательно испорчен.

Да и весь экипаж «Софи», которая с трудом, меняя галсы, шла к норду, заметно приуныл. Расположившись в своей уютной каютке, Джек читал составленный Стилом «Список кораблей и личного состава королевского флота» и чувствовал себя прегадко — не столько потому, что в очередной раз переел, или потому, что в список было включено много лиц старше его чином, сколько потому, что он знал о невеселом настроении у всей команды. Он не мог понять причин неприязни, возникшей в отношениях между Диллоном и Маршаллом. Он не догадывался, что в трех ярдах от него Джеймс Диллон пытался бороться с отчаянием с помощью молитв и робкой попытки смириться, хотя большая часть его сознания, занятого машинальным повторением молитв, превращала его отчаяние в ненависть к установленному порядку, к властям, а следовательно, к капитанам и всем тем, которые, ни разу в жизни не попав в конфликтные ситуации, связанные с вопросами долга или чести, могут ничтоже сумняшеся осудить его. И хотя Джек Обри слышал шаги Маршалла у себя над головой, он даже не догадывался о муках и страхе разоблачения, наполнявших любящее сердце этого бедняги. Зато сам он прекрасно понимал, что его тесный, замкнутый мир безнадежно разлажен, а его самого преследует гнетущее чувство неудачи, оттого что он не достиг цели, поставленной перед собой. Ему очень хотелось спросить у Стивена Мэтьюрина о причинах этой неудачи, он жаждал побеседовать с ним на разные темы и немного помузицировать. Однако понимал, что приглашение в каюту капитана равносильно приказу, хотя бы потому, что отказ от него был большой редкостью. Не может быть равноправия там, где нет равенства, когда ты должен говорить: «Так точно, сэр». Такое согласие ничего не стоит, даже если оно искренне. Джек Обри знал такие вещи с младых ногтей. Подобные правила были совершенно очевидны, но он никогда не думал, что они окажутся в полной мере применимы к нему самому.

Спустившись на нижнюю палубу и оказавшись в почти опустевшем кубрике мичманов, Джек еще больше расстроился: юноши чуть ли не плакали. После того как Моуэт и Пуллингс отправились с призами, оставшимся двум мичманам приходилось постоянно нести вахту. В результате ни один из них не спал больше четырех часов, а это нелегко в таком возрасте, когда постоянно не высыпаешься, когда так трудно вылезти из теплой постели. А тут еще нужно писать письма, пачкать бумагу чернилами, да еще нагоняй за внешний вид. Более того, Бабингтон, не способный излагать мысли, заполнил страницы расспросами о здоровье всех обитателей деревни — людей, собак, лошадей, кошек, птиц и даже большого колокола, висевшего на ратуше. В результате его охватила ностальгия, с которой он не мог справиться. Он также представил, как у него станут выпадать зубы и волосы, размягчаться кости, а лицо и тело покроются прыщами и болячками — в результате общения с продажными девками, как объяснил ему «многоопытный и мудрый» писарь Ричардс. У юного Риккетса была другая причина расстраиваться: отец поговаривал о его переводе на судно снабжения или транспорт, поскольку служба там более безопасна и протекает почти в домашних условиях. Юноша отнесся к перспективе расстаться с отцом с удивительным мужеством, но, оказалось, ему было трудно оставить «Софи» и жизнь, которая ему безумно нравилась.

Видя, что мичман шатается от усталости, Маршалл отправил его вниз. Он сел на свой рундук, уткнувшись в ладони лицом: у него не было сил, чтобы забраться в койку, и по щекам его текли слезы.

На палубе было не так грустно, хотя несколько человек — больше, чем обычно, — со страхом ждали утра четверга, когда их станут пороть. Большинству остальных моряков не о чем было тревожиться, хотя впереди их ждал тяжкий труд и непродолжительные увольнения. И все-таки экипаж «Софи» настолько чувствовал себя единой семьей, что все понимали: что-то разладилось, а это куда хуже, чем обычная придирчивость офицеров. Что именно — никто не мог сказать, однако происшедшее нарушало привычное течение их мирной жизни. Уныние, охватившее квартердек, как моровое поветрие передалось и обитателям бака, достигнув каюты мичманов, кубрика унтер-офицеров и жилого помещения нижних чинов.

Экипаж «Софи», который считался единым целым, находился не в наилучшей своей форме, когда шлюп, поскольку трамонтана ослабел, всю ночь с трудом продвигался вперед. Не лучше обстояло дело и утром, когда похолодало (как это часто происходит в здешних водах), а затем с зюйд-веста надвинулся туман, который очень нравится тем, кому не приходится вести корабль в таких условиях вблизи от побережья, причем в преддверии жаркого дня. Но это состояние было ничто по сравнению с той тревогой, если не сказать — унынием и даже страхом, которые Джек увидел на лицах присутствовавших на квартердеке, когда он с рассветом поднялся туда.

Разбудил его бой барабана — сигнал занять места по боевому расписанию. Доктор тотчас направился в кокпит, где с помощью Чеслина стал собирать свои инструменты. Моряк с радостным лицом доложил с марса, что видит «за мысом, недалеко от берега, огромную шебеку». Сообщение это доктор встретил с умеренным одобрением и немного погодя принялся точить ампутационный нож. Затем с помощью бруска, который специально купил в Тортозе, наточил ланцеты и пилу. Вскоре посыльный передал привет от капитана и его приглашение подняться на палубу.

— Доброе утро, доктор, — произнес Джек Обри, и Стивен заметил, что улыбка у него была напряженной, а глаза жесткие и внимательные. — Похоже, нашла коса на камень. — Капитан мотнул головой в сторону длинного, стремительного, поразительно красивого судна, выделявшегося ярко-красной окраской на фоне унылых скал. Оно сидело в воде низко для своих размеров (в четыре раза превышавших размеры «Софи»), но на корме, над свесом, была установлена высокая площадка, а похожий на клюв бушприт выступал на добрых двадцать футов. На грот и бизань-мачте были укреплены суживающиеся к нокам огромные реи, которые несли латинские паруса, пропускавшие зюйд-остовый ветер, тем самым позволяя «Софи» приблизиться. Даже на таком расстоянии Стивен заметил, что и реи были выкрашены в красный цвет. На правом борту, обращенном к «Софи», было не меньше шестнадцати орудийных портов, а на палубе находилось чрезвычайно много народа.

— Тридцатидвухпушечный фрегат — шебека, — определил Джек Обри. — Не иначе как испанец. Его висячие порты совершенно ввели нас в заблуждение. До последнего момента мы думали, что это «купец» — тем более что почти все матросы находились внизу. Мистер Диллон, незаметно уберите с палубы еще несколько человек. Мистер Маршалл, используйте трех — четырех матросов, не больше, чтобы убрать риф на фор-марселе. Пусть не спешат, делают вид, что они новички. Андерсен, прокричите еще раз что-нибудь по-датски и опустите ведро за борт. — Понизив голос, он обратился к Стивену: — Видите эту лису? Порты открылись всего две минуты назад, из-за этой гребаной краски их было не видно. И хотя ее капитан собирался поднять прямые реи — взгляните на фок-мачту фрегата, — он в два счета сможет снова поставить этот латинский парус и тотчас остановить нас. Мы должны идти прежним курсом — другого выбора у нас нет. Посмотрим, удастся ли нам его одурачить. Мистер Риккетс, вы приготовили флаги? Тотчас снимите свой мундир и спрячьте его в рундук. Вот оно, начинается. — Орудие на шканцах фрегата выстрелило, и перед носом «Софи» пролетело ядро. После того как дым рассеялся, появился испанский флаг. — Действуйте, мистер Риккетс, — произнес Джек Обри. На гафеле «Софи» поднялся датский флаг, затем на фок-мачте взвился желтый карантинный флаг. — Прам, подойдите сюда, начинайте размахивать руками. Отдавайте команды на датском языке. Мистер Маршалл, ложитесь в дрейф на расстоянии в полкабельтова. Не ближе.

Расстояние между кораблями уменьшалось. На борту «Софи» воцарилась мертвая тишина: со стороны шебеки доносился говор. Встав сзади Прама, Джек Обри, оставшийся в одной рубашке и панталонах, взялся за штурвал.

— Вы только посмотрите на них, — произнес он, обращаясь не то к себе самому, не то к Стивену. — Их там, должно быть, сотни три, а то и больше. Через пару минут они нас окликнут. Послушайте, сэр, Прам сообщит им, что мы датчане и несколько дней назад вышли из Алжира. Попрошу вас помочь ему и перевести его слова на испанский или другой язык, какой вы сочтете нужным.

В утренней тишине раздался окрик:

— Что за бриг?

— Отвечайте громко и четко, Прам, — сказал Джек Обри.

— «Кломер»! — отвечал старшина-рулевой, нарядившийся в темно-желтый жилет. Отразившись от скал, эхо вернулось к шлюпу, прозвучав с тем же вызовом, но гораздо тише.

— Выберите потихоньку фор-марсель, мистер Маршалл, — негромко произнес Джек, — пусть матросы стоят на брасах. — Он не повышал голоса, зная, что офицеры фрегата направили на шканцы свои подзорные трубы. Капитан почему-то решил, что они усилят его голос.

Расстояние между судами стало сокращаться, и в это время группы матросов на шебеке — это были расчеты орудий — стали рассеиваться. Джек Обри было подумал, что все кончено, и его сердце, спокойное до этого, громко забилось. Но нет. От фрегата отчалила шлюпка.

— Возможно, нам не удастся избежать столкновения, — произнес Джек. — Мистер Диллон, надеюсь, пушки заряжены двойным зарядом картечи?

— Тройным, сэр, — отвечал лейтенант, и Стивен увидел в его глазах безумный блеск счастья — такой взгляд он не раз замечал у него в былые годы. И в то же время это был уверенный взгляд лиса, задумавшего разгромить охраняемый собаками курятник.

Бриз и течение продолжали относить «Софи» к фрегату, команда которого снова занялась тем, что принялась ставить прямое парусное вооружение вместо латинского. Матросы густо облепили ванты, с любопытством поглядывая на покорный бриг, к которому вот-вот должен был подойти их баркас.

— Окликните офицера, Прам, — произнес Джек Обри, и Прам подошел к фальшборту. Громко, как настоящий моряк, он произнес что-то по-датски. Но слова «Алжир» почему-то не прозвучало. Лишь с большим трудом можно было разобрать слова «Берберийский берег».

Испанец-баковый хотел было зацепиться отпорным крюком, однако Стивен произнес по-испански — хотя и со скандинавским акцентом, но вполне понятно — фразу:

— Нет ли у вас на борту врача, который умеет лечить чуму?

Баковый опустил отпорный крюк. Находившийся на баркасе офицер спросил:

— А в чем дело?

— Несколько наших матросов заболели в Алжире, и мы боимся, не заразились ли они. Чем именно, мы не знаем.

— Табань! — приказал испанский офицер гребцам. — Где вы, говорите, высадились?

— В алжирском порту Аржель. Именно там наши матросы сходили на берег. Умоляю, расскажите, какие симптомы у чумы? Опухоли? Бубоны? Вы не посмотрите на наших больных? Прошу вас, сеньор, возьмите этот конец.

— Табань, — повторил испанский офицер. — Так они побывали в алжирском порту?

— Да. Так вы пришлете своего судового врача?

— Нет. Бедняги, да сохранит вас Господь и Матерь Божья.

— Можно мы к вам приедем за лекарствами? Позвольте мне сесть в вашу шлюпку.

— Нет, — отвечал офицер, перекрестясь. — Ни в коем случае. Держитесь подальше, иначе мы будем стрелять. Уходите в море — море их вылечит. Да пребудет с вами Господь, бедняги. Удачного вам плавания. — Было видно, как офицер приказал баковому бросить в море отпорный крюк, как баркас быстро направился к ярко-красной шебеке.

Поскольку расстояние между судами было невелико, чей-то голос произнес несколько слов по-датски. Прам ответил. Затем какой-то высокий худой господин, находившийся на шканцах, очевидно капитан, спросил, не видели ли они английский военный корабль, бриг.

— Нет, — ответили они, и, когда расстояние между судами стало увеличиваться, Джек Обри прошептал: — Спросите, как называется корабль.

— «Какафуэго», — донеслось до шлюпа с удалявшейся шебеки. — Счастливого плавания!

— И вам счастливого плавания.

* * *

— Выходит, это фрегат, — произнес Стивен, внимательно разглядывая «Какафуэго».

— Фрегат-шебека, — ответил Джек. — Поаккуратнее с этими брасами, мистер Маршалл, делайте вид, что не торопитесь. Фрегат-шебека. Поразительная оснастка, не правда ли? Мне кажется, быстроходнее судов не бывает: большая ширина на мидель-шпангоуте, позволяющая нести много парусов, однако очень узкая палуба. А ведь судну нужна огромная команда. Дело в том, что, когда оно идет в бейдевинд, оно несет латинское парусное вооружение, но когда дует попутный ветер — оно его убирает и ставит прямое вооружение, а для этого нужна уйма людей. На фрегате должно быть человек триста, не меньше. Сейчас он меняет вооружение на прямое — следовательно, пойдет вдоль побережья. Поэтому нам следует держаться южнее: хватит с нас его общества. Мистер Диллон, взглянем на карту.

— Боже милосердный! — воскликнул Джек у себя в каюте, всплеснув руками и похохатывая. — Я уж решил, что на этот раз мы попались и теперь нас сожгут и потопят, а экипаж повесят, станут пытать и четвертуют. Что за сокровище этот доктор! Как он размахивал тросом и с каким серьезным видом просил пустить его в шлюпку! Я его понял, хотя он и говорил очень быстро. Ха-ха-ха! Разве вам не показалась его выдумка забавной, а?

— Очень забавной, сэр.

— «Que vengan»{45}, — говорит он таким жалобным голосом, размахивая перлинем, а они сторонятся его, такие мрачные и серьезные, словно стая сов. Que vengan! Ха-ха-ха... Ах ты господи. Но вам, я вижу, не смешно.

— По правде говоря, сэр, я был настолько поражен тем, что мы удрали, что не успел оценить шутку.

— А чего бы вы хотели? — спросил его, продолжая смеяться, Джек Обри. — Хотели, чтобы мы таранили фрегат?

— Я был убежден, что мы намереваемся атаковать его, — горячо воскликнул Диллон. — Я был убежден, что таково ваше намерение. И я был в восторге.

— Четырнадцатипушечный бриг должен был напасть на тридцатидвухпушечный фрегат? Вы это серьезно?

— Конечно. Когда испанцы стали спускать баркас и половина их экипажа возилась с парусами, бортовым залпом и огнем стрелкового оружия мы разнесли бы их на куски. А воспользовавшись бризом, мы бы ушли далеко, прежде чем они пришли в себя.

— Ну и ну! И вы думаете, это был бы честный поступок?

— Возможно, я не большой знаток в вопросах чести, сэр, — возразил Диллон. — Просто я рассуждаю как боевой офицер.

* * *

Вот и Магон. Окутываясь дымом собственных пушек, «Софи» произвела два бортовых залпа и еще один — как салют адмиральскому флагу на борту «Фудруаяна», внушительная громада которого высилась между «Поросячьими хвостиками» и причалом, где находился склад снабжения.

Прибыв в Магон, отпущенные на берег матросы весело угощались жареной свининой и свежим хлебом. Еще бы им было не веселиться: раскупоривались бочонки с вином, приносились горы свинины, толпой валили разбитные бабенки из дальних и ближних мест.

Джек Обри, не шевелясь, сидел на стуле. Ладони у него вспотели, в горле пересохло. Из-под черных бровей с серебряной проседью лорд Кейт, сидевший по другую сторону стола, направил на него холодный взгляд серых проницательных глаз.

— Выходит, вы были вынуждены так поступить в силу обстоятельств? — спросил он.

Он имел в виду высадку пленных на остров Дракона, — по сути, тема эта занимала его чуть ли не с самого начала их встречи.

— Так точно, милорд.

Адмирал помолчал, прежде чем заговорить вновь.

— Если бы вы сделали это в силу вашей недисциплинированности, — раздельно произнося слова, продолжал старик, — из нежелания подчинить свое мнение мнению вашего начальства, то я был бы вынужден принять серьезные меры. Как вам известно, капитан Обри, леди Кейт очень расположена к вам. Мне и самому не хотелось бы нарушить ваши планы, поэтому позвольте говорить с вами совершенно откровенно...

Как только Джек увидел суровое лицо секретаря, он понял, что предстоит неприятный разговор, однако действительность превзошла самые худшие ожидания. Адмиралу было известно все, вплоть до мелких подробностей, — официальный выговор за нетерпимость, невыполнение распоряжений, касающихся определенных ситуаций, репутация чересчур независимого, безрассудного и даже недисциплинированного офицера, слухи о его недостойном поведении на берегу, пьянстве и так далее. Адмирал не видел ни малейшей возможности производства его в чин капитана первого ранга, хотя капитан Обри не должен принимать это близко к сердцу — ведь многие офицеры не добились даже чина капитана второго ранга, а капитаны второго ранга — это очень уважаемые люди. Можно ли человеку доверить командование линейным кораблем, если ему приходит в голову сражаться, руководствуясь собственными представлениями о стратегии? Нет, об этом не может быть и речи, если только не произойдет нечто совершенно из ряда вон выходящее. Послужной список капитана Обри не таков, чтобы им можно было гордиться... Лорд Кейт говорил рассудительно, стараясь быть справедливым, точно придерживаясь фактов и выбирая нужные слова. Сначала Джек Обри только переживал, испытывал стыд и неловкость. Но по мере того как адмирал продолжал, он почувствовал жжение где-то возле сердца или чуть пониже — то были признаки яростного гнева, который мог охватить его. Джек потупился, иначе выдал бы себя своим взглядом.

— С другой стороны, — продолжал лорд Кейт, — вы обладаете одним важным качеством командира. Вы удачливы. Ни один из других моих крейсерских кораблей не нанес такого ущерба неприятельской торговле, ни один из них не захватил и половины взятых вами призов. Поэтому, когда вернетесь из Александрии, я отправлю вас в новое крейсерство.

— Благодарю вас, милорд.

— Это вызовет известную зависть, определенную долю критики, однако фортуна переменчива, и, пока она от вас не отвернулась, ею нужно воспользоваться.

Джек Обри выразил адмиралу признательность, почтительно поблагодарил его за добрые советы, передал низкий поклон леди Кейт и отбыл. Он заставил себя отвечать адмиралу ровным тоном, однако пламя в груди продолжало жечь его изнутри, несмотря на обещанное крейсерство. Джек вышел из адмиральского кабинета с таким видом, что на лице часового возле дверей понимающая усмешка мгновенно сменилась выражением тупого равнодушия.

«Если и это ничтожество Харт вздумает разговаривать со мной в таком же тоне, — сказал себе Джек, вылетев на улицу и ненароком прижав какого-то шпака к стене, — или позволит себе нечто подобное, я оторву ему, к чертовой матери, нос и плюну на службу».

— Мерси, дорогуша, будь добра, — взревел он, зайдя по пути в «Корону», — принеси мне бокал vino и copito aguardiente{46}. Черт бы побрал всех адмиралов, — добавил он, чувствуя, как в глотку прохладной струей льется живительное молодое вино.

— Но он отличный старый адмирал, дорогой capitano, — отвечала Мерседес, стряхивая пыль с синих лацканов его мундира. — Он назначит вас в крейсерство, когда вернетесь из Александрии.

Внимательно посмотрев на девушку, Джек Обри сказал:

— Мерси, querido{47}, если бы ты знала об испанских плаваниях хотя бы половину того, что знаешь о наших, как бы ты меня осчастливила. — Проглотив последнюю каплю обжигающего бренди, он заказал еще один стакан этого утоляющего жажду честного напитка.

— У меня есть тетушка, — отвечала Мерседес. — Вот она много чего знает.

— Да неужто, дорогуша? В самом деле? — произнес Джек Обри. — Вечером ты мне расскажешь про нее. — Рассеянно поцеловав девушку, он надел отделанную галуном треуголку на новый парик и произнес: — А теперь к этому ничтожеству.

Однако получилось так, что капитан Харт принял его чрезвычайно учтиво и поздравил с операцией в Альморайре:

— Эта батарея чертовски досаждала нам. Трижды наносила пробоины «Палласу» и сбила одну из стеньг у «Эмеральда». Надо было давно разделаться с нею. — Затем пригласил Джека на обед и добавил: — Захватите с собой и вашего доктора, хорошо? Моя жена очень хочет встретиться с ним.

— Уверен, он будет счастлив, если только не получил другого приглашения. Надеюсь, миссис Харт здорова? Я должен выразить ей мое почтение.

— Она вполне здорова, благодарю. Но наносить ей визит нынче утром нет смысла. Она на прогулке верхом в обществе полковника Питта. Что это за удовольствие по такой жаре, ума не приложу. Кстати, вы можете оказать мне услугу, если пожелаете. Мой банкир хочет отправить своего сына на флот. У вас ведь есть вакансия для молодого человека, так что дело проще простого. Он очень приличный малый, его жена училась вместе с Молли. Вы увидите их обоих за обедом.

* * *

Встав на колени и упершись подбородком о крышку стола, Стивен наблюдал за тем, как самец богомола осторожно приближается к самке. Это был великолепный экземпляр зеленого цвета. Она стояла вертикально на четырех задних ножках, перебирая двумя передними, словно в религиозном экстазе. Время от времени ее массивное тело содрогалось, и дрожь эта передавалась ее тонким членам. Тогда самец отскакивал назад. Затем он продвигался вперед параллельно крышке стола, осмотрительно вытягивая вперед длинные, опасно зазубренные передние ноги и усики. Даже при сильном освещении Стивен, казалось, мог видеть огонь, горящий в его больших овальных глазах.

Самка намеренно повернула голову назад под углом сорок пять градусов, словно оценивая кавалера. «Уж не одобрение ли это? — подумал Стивен, подняв лупу, чтобы разглядеть движения усиков. — Согласие?»

Бурый самец понял это движение именно таким образом и, сблизившись, оседлал ее: ногами он сжал ее надкрылья; его усики соприкоснулись с усиками самки и принялись их поглаживать. Кроме как дрожью от дополнительного веса тела самца, она никак не отреагировала на его ласку, не оказала ему никакого сопротивления, и вскоре начался бурный процесс совокупления насекомых. Стивен засек время и отметил его у себя в записной книжке, лежавшей открытой на полу.

Шли минуты. Самец чуть переменил позу. Самка шевельнула своей треугольной головой, слегка качнув ею слева направо. Стивен увидел в лупу, как ее челюсти раскрылись и сомкнулись. Все произошло так быстро, что, несмотря на пристальное внимание, Стивен не смог уследить за движениями самки, и в следующее мгновение голова самца оказалась откушенной — и упала, словно лимон с дерева, прямо в зеленые лапки, соединенные в подобии молитве. Она вгрызлась в голову своего любовника, и свет, горевший в его глазах, погас. Оставшееся у нее на спине обезглавленное тело самца продолжало совокупляться с еще большей энергией, чем прежде, поскольку все контролирующие центры теперь отсутствовали. «Ага», — с полнейшим удовлетворением произнес Стивен и снова отметил время.

Через десять минут самка откусила три фрагмента длинного туловища своего возлюбленного над верхним сочленением и с явным удовольствием съела их, роняя перед собой частицы хитинового панциря. То, что осталось от самца, по-прежнему крепко держало самку задними ногами и продолжало совокупляться...

— Вот вы где! — воскликнул Джек Обри. — А я уже четверть часа жду вас.

— Ох, — вздрогнув, отозвался Стивен Мэтьюрин. — Прошу прощения, прошу прощения. Я знаю, как вы цените пунктуальность. Очень извиняюсь. Я убрал свои часы в начале наблюдения, — продолжал он, осторожно прикрывая самку богомола и ее обед пустой коробкой с отверстиями. — Теперь я к вашим услугам.

— Ничего подобного, — отвечал Джек. — Только не в этих безобразных башмаках. Кстати, зачем вы приделали к ним свинцовые подошвы?

В любое другое время Джек Обри получил бы очень резкий ответ, но Стивен понял, что утренняя встреча друга с адмиралом была не из приятных, и единственное, что он сказал, надев туфли, было следующее:

— Женщине не требуется от вас ни голова, ни даже сердце.

— Кстати, вы мне напомнили, — отозвался Джек. — Нет ли у вас чего-нибудь такого, чтобы у меня с головы не сваливался парик? Когда я переходил площадь, со мной произошла смешная история. В дальнем ее конце шел Диллон, держа под руку какую-то даму, по-моему сестру губернатора Уолла, поэтому я старательно ответил на его приветствие. Я приподнял шляпу, и этот окаянный парик слетел у меня с головы. Можете потешаться, и это было действительно чертовски забавно. Но я был готов заплатить полсотни фунтов, лишь бы не выглядеть в его глазах смешным.

— Вот кусок лейкопластыря, — сказал Стивен. — Позвольте, я сложу его вдвое и приклею к вашей голове. Очень сожалею, что между вами и Диллоном установились такие напряженные отношения.

— Я тоже, — ответил Джек Обри, нагнув к доктору голову. Затем в порыве откровенности, поскольку оба оказались в иной обстановке, к тому же на суше, где отношения совсем иные, чем на море, он сказал: — Я еще никогда не оказывался в таком тупике. Мой лейтенант обвинил меня — не хочется произносить это слово — в пассивности, а по сути — в трусости, после встречи с «Какафуэго». Первым моим желанием было потребовать от него объяснения и, естественно, сатисфакции. Но положение весьма своеобразно: если выпадет орел, то я выиграл, если решка — то он. Если бы я его потопил, то тем бы дело и кончилось. Но если бы это произошло со мной, то его мигом выгнали бы с флота, что для него равносильно смерти.

— Действительно, он страстно привязан к морской службе.

— Да и судно в жалком состоянии... черт бы побрал этого дурака. Но, с другой стороны, он лучший старший офицер, какого только можно себе пожелать. Строгий, но не притеснитель, отличный мореход, с ним нет никакой заботы о поддержании порядка на шлюпе. Хочется думать, что он не хотел меня оскорбить.

— Конечно же, он не посмел бы усомниться в вашей храбрости, — сказал Стивен.

— Вы так думаете? — спросил Джек Обри, глядя доктору в глаза и покачивая в руке парик. — Вы не хотели бы отобедать у Хартов? — помолчав, спросил он. — Мне нужно туда идти, и я был бы рад, если бы вы составили мне компанию.

— Отобедать? — воскликнул Стивен, словно впервые узнав о существовании такого слова. — Отобедать? Конечно, я просто в восторге.

— У вас нет случайно зеркала? — спросил капитан.

— Нет. Но оно есть в комнате у мистера Флори. Мы можем к нему зайти, когда будем спускаться.

Несмотря на откровенное удовольствие от своего щегольского вида — он надел лучший мундир и золотой эполет, — Джек Обри никогда не заблуждался относительно собственной внешности и до этой минуты редко обращал на нее внимание. Но теперь, после того как долго и пристально изучал ее, он произнес:

— Мне кажется, я безобразно выгляжу.

— Верно, — согласился Стивен. — Очень даже. Придя в порт, Джек обрезал остатки волос и приобрел этот парик, чтобы прикрыть шевелюру, которую обкорнал. Однако спрятать обожженное лицо, которое, несмотря на изготовленную доктором мазь, загорело на солнце, а также опухоль на лбу и заплывший глаз с цветущим желтизной синяком было невозможно. Если посмотреть на него с левой стороны, то Джек походил на западноафриканского мандрила.

Покончив с делами в доме призового агента (прием был очень любезный — сплошные поклоны и улыбки), оба отправились на обед. Предоставив Стивену созерцать древесную лягушку возле фонтана в патио, Джек увидел Молли Харт, сидевшую в одиночестве в прохладном вестибюле.

— Боже мой, Джек! — воскликнула она, уставясь на него. — Парик?

— Это я на время, — отвечал Джек Обри, быстрыми шагами направляясь к ней.

— Осторожно, — прошептала она, усаживаясь за отделанный яшмой, ониксом и сердоликом стол шириной три и длиной семь с половиной футов, весивший девятнадцать центнеров. — Прислуга.

— В летнем домике нынче вечером? — шепотом произнес он.

Покачав головой, сопровождая свои слова выразительной мимикой, она проговорила:

— Indisposee{48}. — Затем тихо, но вполне отчетливо продолжала; — Позвольте рассказать вам о людях, которые придут на обед, — чете Эллис. Насколько мне известно, она родом из одной известной семьи. Во всяком случае, она училась вместе со мной в школе миссис Капелл. Разумеется, она, будучи много старше меня, уже тогда была взрослой девушкой. Затем она вышла замуж за этого мистера Эллиса, коммерсанта из Сити. Он уважаемый, порядочный господин, чрезвычайно богатый и разумно распоряжается нашими деньгами. Я знаю, что капитан Харт многим ему обязан. Летицию я знаю целую вечность, так что мы с ней как бы связаны. Они хотят отправить своего сына на флот, и мне доставило бы большое удовольствие, если бы...

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы доставить вам удовольствие, — внушительно заявил Джек Обри. Слова «наши деньги» неприятно задели его.

— Доктор Мэтьюрин, я так рада, что вы сумели прийти, — воскликнула миссис Харт, поворачиваясь к двери. — Среди моих гостей есть очень ученая дама, с которой я хочу вас познакомить.

— В самом деле, мадам? Счастлив слышать это. Скажите, в каких же науках она преуспела?

— О, во всех, — весело ответила миссис Харт.

По-видимому, таково же было и мнение Летиции, поскольку она тотчас же высказала Стивену свои взгляды на лечение рака и на поведение союзников. В обоих случаях ответ был один: молитва, любовь и евангелизм. Это было странное, похожее на куклу существо с неподвижным лицом — одновременно робкое, чрезвычайно самодовольное и угрожающе моложавое. Говорила она медленно, странно извиваясь торсом и уставясь при этом на живот или локоть собеседника Поэтому для ее описания понадобилось бы вдохновение особого рода. Муж ее был высоким господином с воловьими глазами и влажными ладонями, с кротким, ангельским выражением лица и кривыми ногами, вогнутыми внутрь так, что колени задевали друг друга. Не будь у него таких коленей, он был бы в точности похож на дворецкого. «Если этот человек долго проживет, — думал про себя Стивен, слушая, как Летиция разглагольствует о Платоне,-то он станет скрягой. Но, скорее всего, он повесится. Частые запоры, геморрой, плоскостопие».

В десять сели за стол. Стивен убедился, что соседкой слева от него была миссис Эллис. Справа сидела мисс Уэйд — непритязательная, добродушная девушка, отличавшаяся хорошим аппетитом, которую не смущала влажность при температуре девяносто градусов по Фаренгейту или требования моды. Рядом с нею сидел Джек, затем миссис Харт, справа от нее — полковник Питт. Вместе с мисс Уэйд Стивен увлеченно обсуждал сравнительные достоинства раков и омаров, когда слева от него прозвучал громкий голос Летиции — он был настолько настойчивым, что было невозможно не обратить на него внимания.

— Не могу взять в толк: если вы, как он мне заявляет, настоящий врач, то каким образом вы попали на флот? Как вы попали на флот, если вы действительно доктор?

— По бедности, мадам, по бедности. Кроме того, на берегу клистирами золота не добыть. И, конечно же, благодаря пламенному желанию пролить кровь за отчизну.

— Джентльмен шутит, любимая, — произнес ее муж, сидевший напротив нее. — Со всеми этими призами он просто золотой мешок, как говорят у нас в Сити, — кивая головой и лукаво улыбаясь, добавил он.

— Ах вот как, — воскликнула пораженная Летиция. — Мой муж такой остряк. Но вот заботиться о нем должна я. А вы должны заботиться и о простых матросах, доктор Мэтьюрин, а не только о мичманах и офицерах, иначе это будет ужасно.

— Что вы, мадам, — отвечал Стивен, с любопытством разглядывая ее: для такой миниатюрной и богобоязненной женщины она выпила удивительно большое количество вина, отчего лицо ее покрылось пятнами. — Что вы, мадам, я справляюсь с ними в два счета, уверяю вас. Обычное мое лекарство — всыпать по первое число.

— Вот это правильно, — произнес все это время молчавший полковник Питт. — У себя в полку я не допускаю никаких жалоб.

— Доктор Мэтьюрин отменно строг, — заметил Джек Обри. — Он зачастую рекомендует мне пороть матросов для профилактики — это выводит их из апатии, да и небольшое кровопускание идет им на пользу. Мы всегда говорим, что сотня ударов плетью у трапа стоит пятнадцати фунтов серы и патоки.

— Вот это дисциплина, — кивая головой, сказал мистер Эллис.

Стивен заметил, что у него с колен сползла на пол салфетка. Нагнувшись, он увидел двенадцать пар ног, три из которых принадлежали столу и девять — гостям. Мисс Уэйд скинула туфли; дама напротив него уронила смятый платок; начищенный сапог полковника Питта прижимался к правой ноге миссис Харт, а к левой — не менее массивный башмак Джека, украшенный пряжкой.

Одно блюдо сменялось другим. Гости поглощали пресную местную пищу, состряпанную на английской воде, пили вино, разбавленное кислым соком местных фруктов. Стивену довелось услышать от соседки следующую фразу:

— Я слышала, что у вас на корабле очень высока мораль.

Спустя некоторое время миссис Харт встала из-за стола и, немного прихрамывая, направилась в гостиную. Мужчины собрались в конце стола, продолжая щедро угощаться мутным портвейном.

Вино наконец-то раскрыло подлинную натуру мистера Эллиса. Робость и неуверенность, спрятанные под лоском богатства, исчезли, и он принялся рассказывать собравшимся о дисциплине — порядок и дисциплина существуют испокон веков. Семья, дисциплинированная семья, является краеугольным камнем христианской цивилизации; начальники — так сказать, отцы своих многочисленных семей, и любовь к ним проявляется в их твердости. Твердость. Его друг Бентам — джентльмен, написавший «В защиту ростовщичества» (книга эта достойна быть напечатанной золотыми буквами), — изобрел машину для порки. Твердость и страх, поскольку двумя важнейшими двигателями прогресса в мире являются жадность и страх, джентльмены. Посмотрите на французскую революцию, на позорный мятеж в Ирландии, не говоря о неприятностях в Спитхеде и на Норе (при этом он лукаво посмотрел на каменные лица слушателей), — все это вызвано жадностью, и подавить ее можно страхом.

Мистер Эллис чувствовал себя у капитана Харта как дома. Без спроса подошел к буфету, открыл отделанные свинцом дверцы и достал ночную вазу. Посмотрев через плечо, он, не останавливаясь ни на минуту, продолжал рассуждать, что нижние классы, вполне естественно, смотрят снизу вверх на джентльменов и любят их, как подобает простым людям. Только джентльмены годны на то, чтобы стать офицерами. Так повелел Господь, объяснил он, застегивая ширинку. Снова сев за стол, он заметил, что знает один дом, где ночной горшок из литого серебра. Семья дело хорошее — он выпьет за дисциплину. Розга вещь хорошая — он выпьет за розгу во всех ее формах. Пожалеешь розг — испортишь ребенка: тот, кто любит, тот наказывает.

— Вы бы пришли к нам на судно как-нибудь утром в четверг. Вы бы увидели, как помощник боцмана любит наших наказуемых, — заметил Джек Обри.

Полковник Питт, смотревший на банкира тяжелым взглядом, в котором сквозило неприкрытое презрение, громко расхохотался и ушел, сославшись на свои служебные обязанности. Джек Обри намеревался последовать его примеру, но тут мистер Эллис попросил его остаться. Ему нужно было сказать капитану несколько слов.

— Я веду некоторые дела в интересах миссис Джордан и имею честь, великую честь быть представленным герцогу Кларенсу, — с важным видом заговорил он. — Вы когда-нибудь встречали его?

— Я знаком с его высочеством, — отвечал Джек Обри, который служил вместе с этим в высшей степени непривлекательным громилой — выходцем из Ганновера, у которого была горячая голова и холодное сердце.

— Я осмелился упомянуть имя нашего Генри и сказал, что мы надеемся сделать из него морского офицера. Он снизошел до того, что посоветовал отправить его в плавание. Мы с женой тщательно обсудили этот вопрос и решили, что будет лучше всего, если он попадет на небольшой военный корабль, поскольку экипаж там зачастую бывает смешанный. Вы понимаете, что я имею в виду. А моя жена очень разборчива, она из рода Плантагенетов. Кроме того, некоторые из этих капитанов захотят, чтобы их юные джентльмены получали надбавку пятьдесят фунтов в год.

— Я всегда настаиваю, чтобы моим мичманам их попечители гарантировали, самое малое, пятьдесят фунтов, — отозвался Джек Обри.

— Ах вот как, — немного смутившись, произнес мистер Эллис. — Но я полагаю, что не вся экипировка должна быть непременно новой. Насчет расходов я не беспокоюсь. В начале войны все мы, живущие по соседству, направили Его Величеству адрес, заверяя его в том, что мы готовы отдать ему свою жизнь и имущество. Я не возражаю против того, чтобы выплачивать полсотни или даже больше, если только судно окажется подходящим. Миссис X., старинная подруга моей жены, рассказывала нам о вас, сэр. Кроме того, вы твердый тори, как и я. А вчера мы видели лейтенанта Диллона, который, насколько мне известно, приходится племянником лорду Кенмеру и имеет собственное поместье. Он мне кажется настоящим джентльменом. Короче говоря, сэр, если вы возьмете к себе моего мальчика, — прибавил он со странной веселостью, явно вопреки своему желанию, — то могу сказать, опираясь на мои предчувствия и мое знание рынка, вы об этом не пожалеете. Вы не останетесь внакладе, хи-хи-хи!

— Давайте присоединимся к дамам, — предложил капитан Харт, краснея от стыда за своего гостя.

— Лучше всего взять его в плавание на месяц или около того, — произнес Джек Обри, поднимаясь. — Тогда он поймет, нравится ли ему флотская служба и годен ли он к ней. А потом мы сможем вернуться к этому разговору.

* * *

— Прошу прощения за то, что затащил вас в это общество, — произнес капитан, взяв Стивена под локоть и помогая спуститься по «Поросячьим хвостикам». При их появлении вверх по раскаленным стенам взбежали зеленые ящерицы. — Даже не предполагал, что Молли Харт способна устроить такой отвратительный обед. Не понимаю, что это нашло на нее. Вы заметили того солдафона?

— В алом с золотом мундире и сапогах?

— Именно. Он являет собой превосходный пример того, о чем я твердил, — армия делится на два сорта людей: одни — добрые и вежливые, каких не сыскать, вроде моего милого старого дядюшки; другие — неотесанные, грубые мужланы вроде этого. Не то что на флоте. Сколько раз я видел подобную картину и до сих пор не могу понять, как такие разные люди уживаются. Хотелось бы, чтобы он не слишком досаждал миссис Харт. Иногда она ведет себя чересчур свободно и раскованно, ни о чем не задумываясь, и это может повредить ее репутации.

— Господин, чью фамилию я забыл, — денежный мешок, — оказался весьма любопытным объектом для наблюдения, — заметил Стивен Мэтьюрин.

— Ах, вы о нем, — отозвался Джек Обри без всякого интереса. — А чего вы хотите, когда человек весь день напролет думает лишь о деньгах? Такие, как он, даже выпитое вино не могут удержать. Должно быть, Харт многим ему обязан, если впускает его дальше порога.

— Он действительно оказался тупым невеждой и наглым глупцом, но я искренне восхитился им. Типичный буржуа в стадии социального брожения. И столь же типичные признаки страдающего запорами и геморроем пациента: вогнутые внутрь колени, опущенные плечи, плоские ступни, смотрящие в разные стороны, запах изо рта, крупные выпученные глаза, внешняя кротость. Но вы, конечно, заметили, с какой женской настойчивостью он твердил об авторитете и порке, после того как напился в стельку? Могу поспорить, что он страдает почти полным мужским бессилием. Этим объясняется несносная говорливость его жены, ее желание преобладать, глупейшим образом сочетающееся с девичьими манерами и редеющими волосами. Через год, а то и раньше она облысеет.

— Хорошо бы все страдали этим самым бессилием, — мрачно заметил Джек Обри. — Это уберегло бы нас от многих неприятностей.

— После того как я увидел родителей, мне не терпится познакомиться с этим юношей, плодом крайне непривлекательных чресел. Окажется ли он такой же рептилией, как его папаша? Или маленьким капралом? А может, детское упорство...

— Могу сказать наперед, что он окажется обычным маменькиным сынком и занудой. Но, по крайней мере к тому времени, как вернемся из Александрии, мы будем знать, может ли из него получиться что-нибудь толковое. До конца испытательного срока нас ничто не связывает.

— Вы упомянули Александрию?

— Да.

— В Нижнем Египте?

— Да. Разве я вам не говорил об этом? Мы должны доставить донесение эскадре сэра Сиднея Смита до того, как отправимся в следующее крейсерство. Видите ли, он наблюдает за французами.

— Александрия, — произнес Стивен, останавливаясь посередине набережной. — О радость! До чего же добрый адмирал — pater classis{49}. О, как я ценю этого достойного господина!

— Нам предстоит всего лишь прогулка по Средиземному морю — по пятьсот лье в каждый конец, имея лишь ничтожные шансы наткнуться на приз.

— Я и не знал, что вы такой приземленный, — воскликнул Стивен. — Как не стыдно! Александрия — это же классика.

— И то правда, — отозвался Джек Обри, к которому при виде радостного настроения Стивена вернулись его обычная веселость и жизнерадостность. — А если нам повезет, то мы увидим и горы Кандии. Впрочем, надо возвращаться на судно. Если мы по-прежнему будем здесь стоять, то нас собьет какой-нибудь экипаж.