Глава седьмая

Земля, которую обнаружил матрос, была мысом Нао, южной границей района их крейсирования. Его темные очертания четко выделялись на фоне неба в западной части горизонта.

— Превосходная работа, мистер Маршалл, — произнес Джек Обри, спустившись с мачты, где он разглядывал мыс в подзорную трубу. — Королевский астроном не смог бы выполнить ее лучше.

— Спасибо, сэр, спасибо, — ответил штурман, который действительно произвел целый ряд чрезвычайно точных наблюдений луны, а также обычных навигационных наблюдений с целью определить место шлюпа. — Счастлив... ваше одобрение... — Не находя слов, он кончил тем, что выразил свои чувства, дергая головой и сжимая руки.

Было любопытно наблюдать, как этот крепыш — с энергичным, мужественным лицом — испытывал чувства, требовавшие более тонкой натуры; и не один матрос обменялся понимающим взглядом с товарищем. Но Джек Обри не обратил на это внимания — он всегда считал Маршалла добросовестным, старательным штурманом и его рвение приписывал натуре, морскому характеру. Как бы то ни было, мысли его были заняты подготовкой пушечных стрельб в условиях плохой видимости. Они находились на достаточном расстоянии от земли, чтобы не быть услышанными, — тем более ветер заходил с берега. Хотя канониры «Софи» успели набить руку, Джек Обри не оставлял их в покое — капитан был неистощим на выдумки.

— Мистер Диллон, — сказал он, — я хотел бы, чтобы вахта правого борта соревновалась в стрельбе с вахтой левого в темноте. Да, я все знаю, — продолжал он, увидев, как вытянулось лицо лейтенанта, — но если учения будут проводиться в условиях отсутствия видимости, то даже самые неумелые пушкари будут вдвойне внимательны: никто не попадет под орудие при откате и не свалится за борт. Поэтому, если вам будет угодно, мы приготовим пару бочонков пороха для учений в светлое время суток и другую пару для стрельбы ночью при свете фонаря или факела, если не будет луны.

Впервые увидев стрельбы (как давно это было!), Стивен старался избегать этого «развлечения»: ему не нравились грохот пушек, запах пороха, возможные травмы у матросов и распуганные птицы. Поэтому он спускался к себе вниз и читал, вполуха прислушиваясь, не наделала ли бед откатывающаяся по шаткой палубе пушка. Но в этот вечер доктор поднялся на палубу, не зная, что вскоре начнется грохот. Он нацелился на нос, где стояла его любимая помпа из вяза, которую дважды в день качали для него преданные ему матросы. Джек Обри заметил:

— А вот и доктор. Без сомнения, вы вышли на палубу, чтобы убедиться, каких успехов мы достигли. Великолепное зрелище, когда стреляют большие пушки, не правда ли? А нынче вечером вы увидите, как они стреляют в темноте, что еще прекраснее. Господи, видели бы вы сражение на Ниле! А если бы вы его слышали! Какое бы счастье вы тогда испытали!

Успехи, достигнутые канонирами «Софи», были действительно поразительными, что заметил даже такой далекий от военного искусства зритель, как Стивен. Джек Обри разработал систему, которая щадила набор судна (он трещал по всем швам от бортового залпа) и позволяла отлично вышколить орудийную прислугу. Сначала стреляла пушка, находившаяся с наветренной стороны, и в момент ее полной отдачи стреляла следующая. Получалась перекатывающаяся стрельба, причем последний наводчик даже успевал прицелиться сквозь дым. Джек Обри объяснял это в то время, как катер с бочонками отходил от шлюпа, исчезая в меркнущих лучах света.

— Конечно, — добавил он, — мы стреляем по целям, находящимся не на очень большом расстоянии, — лишь бы произвести три залпа. Как мне хочется дать четыре!

Пушкари разделись по пояс; их головы были обвязаны черными шелковыми платками; они казались очень внимательными и опытными. Естественно, всю прислугу орудия, попавшего в мишень, ожидала награда, но еще большую награду получала вахта, стрелявшая быстрее и не допускавшая выстрелов невпопад.

Катер находился далеко по корме и с подветренной стороны шлюпа. Стивен всегда удивлялся тому, какие фокусы выделывает море с вроде бы плавно перемещающимися предметами. Вот он увидел бочонок, подпрыгивавший на волнах. Сделав поворот через фордевинд, шлюп резво побежал под марселями и оказался на расстоянии кабельтова с наветренной стороны бочонка.

— Удаляться нет смысла, — заметил Джек Обри, в одной руке держа часы, а в другой — кусок мела. — Иначе удар будет недостаточно сильным.

Секунды шли. Бочонок оказался по скуле судна.

— Отвязать пушки! — скомандовал Джеймс Диллон. Над палубой уже вился дымок фитиля. — Выровнять пушки! ... Заглушки долой! ... Выкатить пушки! ... Порох на полку! ... Целься! ... Пли!

Казалось, что огромный молот обрушивается на камень, с четкостью хронометра выдерживая интервал в полсекунды. Длинная полоса дыма тянулась по носу шлюпа. Стреляло левое носовое орудие, и вахта правого борта, вытянув шеи, привстав на цыпочки, ревниво наблюдала за тем, куда падали ядра. Они ложились с перелетом в тридцать ярдов, зато кучно. Вахта левого борта старалась изо всех сил, прочищая банниками стволы пушек, заряжая их, втаскивая и вытаскивая. Спины канониров блестели от пота.

Бочонок еще не достиг траверза, когда следующим залпом его разнесло вдребезги.

— Две минуты пять секунд, — усмехаясь, произнес Джек Обри.

Не теряя времени на выражение восторгов, левобортная вахта продолжала стараться; пушки задрали свои стволы, семь раз прогрохотал огромный молот, вокруг разбитых в щепки бочонков взвились белые фонтаны. Засверкали банники и прибойники; ворча, пушечные расчеты вплотную придвинули заряженные пушки к портам с помощью талей и ломиков. Но обломки оказались слишком далеко позади, и они просто не успели произвести четвертый залп.

— Ничего, — заметил капитан. — Довольно сносно. Уложились за шесть минут и десять секунд.

Вахта левого борта дружно вздохнула. Они настроились на то, чтобы произвести четвертый залп и уложиться менее чем за шесть минут, чего наверняка добьются расчеты пушек правого борта.

И действительно, вахта правого борта отстрелялась за пять минут и пятьдесят семь секунд; зато они не попали в цель, и в сумерках кто-то нелестно высказался в адрес «безмозглых ракалий, которые палят в белый свет как в копеечку, лишь бы урвать награду. А порох нынче по восемнадцать пенсов фунт».

На смену дню пришла ночь, и Джек Обри с глубоким удовлетворением заметил, что на палубе от этого, удивительное дело, почти ничего не изменилось. Шлюп привелся к ветру, лег на другой галс и направился к мерцающему огню, зажженному в третьем ушате. Один за другим прогрохотали залпы; темно — красные языки пламени превратились в клубы дыма. Подносчики зарядов носились по палубе, мимо часового и обитой железом двери спускались в крюйт-камеру и с зарядными картузами возвращались назад; орудийные расчеты с ворчанием принимали их, фитили тлели, ритм работы почти не изменился.

— Шесть минут сорок две секунды, — объявил капитан после последнего залпа, глядя на часы при свете фонаря. — Вахта левого борта получает главный приз. Результаты не такие уж плохие, правда, мистер Диллон?

— Признаюсь, сэр, гораздо лучше, чем я ожидал.

— Итак, мой дорогой сэр, — обратился Джек Обри к Стивену. — Что вы скажете на то, чтобы малость помузицировать, если вы не совсем оглохли? Стоит ли вас приглашать, мистер Диллон? Думаю, мостик отдадим в распоряжение мистера Маршалла.

— Спасибо, сэр, большое спасибо. Но вы же знаете, что музыка наводит на меня тоску. К чему метать бисер перед свиньями?

* * *

— Я получил большое удовольствие от нынешних учений, — заметил Джек Обри, настраивая скрипку. — Если теперь меня спишут на берег, я сойду на него с чистой совестью: наши матросики теперь смогут постоять за себя.

— Рад это слышать; убежден, что моряки великолепно справились со своими обязанностями. Однако позвольте указать вам, что эта нота вовсе не «до».

— Да неужто? — озабоченно воскликнул Джек. — А так лучше?

Кивнув головой, Стивен трижды топнул ногой, и оба начали исполнять дивертисмент.

— Вы заметили, как я исполнил отрывок, оканчивавшийся эдаким «бум-бум-бум»? — спросил Джек.

— Еще бы. Прозвучало очень энергично, очень бодро. Я заметил, что вы не задели ни висячей полки, ни лампы. Сам я лишь однажды задел шкафчик.

— Самое главное — не думать о таких пустяках. Те парни, которые с грохотом выкатывали и вкатывали пушки, не думали о синяках и шишках. Надраивание талей, пробанивание, досылка картузов — все это они могут делать с закрытыми глазами. Я очень доволен ими, в особенности прислугой третьего и пятого орудий. А сначала они были тупее лафетов, уверяю вас.

— Вы удивительно серьезно относитесь к их подготовке.

— Еще бы. Нельзя терять ни минуты.

— Понятно. А вы не находите, что эта постоянная спешка утомляет?

— Господь с вами. Это такая же неотъемлемая часть нашей жизни, как солонина на столе, тем более в здешних приливно-отливных водах. В море за пять минут может случиться все что угодно. Ха-ха, послушали бы вы лорда Нельсона! Если говорить об артиллерийском искусстве, то одним залпом можно сбить мачту и выиграть сражение. И ведь никогда не знаешь, когда именно пробьет наш час. Разве узнаешь это, находясь в море?

Как поразительно верно. Всевидящее око — око, способное пронзить темноту, — проследило бы курс, которым шел испанский фрегат «Какафуэго», направлявшийся в Картахену, — этот курс обязательно пересекся бы с маршрутом «Софи», если бы шлюп не задержался на четверть часа, чтобы погасить горящие бочонки. Но поскольку «Какафуэго» бесшумно прошел в полутора милях к западу от «Софи», корабли не заметили друг друга. Тот же глаз увидел бы и множество других судов поблизости от мыса Нао, поскольку, как хорошо было известно Джеку Обри, все корабли, идущие со стороны Альмерии, Аликанте или Малаги, должны были огибать этот мыс. Он бы непременно заметил небольшой конвой, направлявшийся в Валенсию под охраной каперского свидетельства, а также увидел бы, что курс «Софи» (если бы она продолжала им следовать) привел бы ее к берегу с наветренной стороны конвоя за полчаса до рассвета.

* * *

— Сэр, сэр, — пропел Бабингтон на ухо Джеку Обри.

— Тихо, детка, — пробормотал капитан, которому снились существа другого пола. — В чем дело?

— Мистер Диллон докладывает, что вдали видны топовые огни, сэр.

— Ха, — отозвался мгновенно проснувшийся Джек Обри и в ночной сорочке выбежал на едва освещенную лучами утренней зари палубу.

— Доброе утро, сэр, — отсалютовав, произнес лейтенант и протянул ему подзорную трубу с ночной оптикой.

— Доброе утро, мистер Диллон, — отозвался Джек Обри, коснувшись ладонью спального колпака и беря подзорную трубу. — Где они?

— Прямо по траверзу, сэр.

— Клянусь Господом, у вас хорошее зрение, — продолжал капитан, опустив подзорную трубу, и, протерев ее, стал снова вглядываться в поднимавшийся над морем утренний туман. — Два. Три. По-моему, там видно и четвертое судно.

Подняв зарифленный фор-марсель и почти наполненный ветром грот — фор-марсель, которые уравновешивали друг друга, «Софи» легла в дрейф на фоне темной скалы. Ветер — если его можно было так назвать — дул порывами от норд-норд-веста, принося с собой запах нагретых солнцем склонов. Но теперь, по мере того как земля нагревалась, он, несомненно, повернет к норд-осту, а то и к чистому осту. Джек Обри схватился за ванты.

— Рассмотрим ситуацию сверху, — произнес он. — Черт бы побрал эти шкаторины.

Рассвело окончательно. Сквозь редеющий туман стали видны пять судов, шедших изломанной линией, вернее гурьбой. Их корпуса были видны над водой, и ближайший корабль находился не более чем в четверти мили от шлюпа. Они двигались с норда на зюйд. Первым шел «Глуар» — очень быстроходный тулонский капер с прямым парусным вооружением и двенадцатью пушками, зафрахтованный состоятельным барселонским купцом по имени Хайме Матеу. Он должен был охранять два сетти — «Пардал» и «Халос», каждый из которых был вооружен шестью пушками. Второе из этих судов впридачу везло ценный груз контрабандной ртути. «Пардал» находился по левой раковине с подветренной стороны капера. Почти на траверзе «Пардала», но с наветренной стороны, всего лишь в четырех или пяти сотнях метров от «Софи» находилась «Санта Лючия» — неаполитанский сноу — приз, принадлежавший «Глуар» с несчастными французскими роялистами на борту, захваченными во время их перехода в Гибралтар. Затем шел второй сетти под названием «Халос». Замыкала конвой тартана, которая присоединилась к компании возле Аликанте, обрадовавшись защите от пиратов берберийского берега, каперов с Менорки и британских крейсирующих фрегатов. Все суда были небольших размеров; все ожидали опасности со стороны моря (потому и жались к побережью — опасное, неразумное решение по сравнению с более длинным маршрутом в открытом море, но оно позволяло им юркнуть под защиту береговых батарей). Если бы кто-то на этих судах заметил «Софи» при лучшем освещении, то он, верно, сказал бы: «Какой-то малый бриг еле ползет вдоль берега. Наверняка тащится в Делию».

— Что вы скажете о том судне? — спросил Джек Обри.

— При таком освещении я не могу сосчитать количество портов. Похоже, оно слишком мало для восемнадцатипушечных корветов. Во всяком случае для нас это достойный противник. Настоящий сторожевой пес, и к тому же кусачий.

— Так и есть!

Определенно, он прав. Судно оказалось с наветренной стороны конвоя, когда ветер зашел по часовой стрелке и они обогнули мыс. Джек Обри стал лихорадочно думать. В его уме пронесся целый ряд решений: должность лишала его права на ошибку.

— Вы позволите дать вам рекомендацию?

— Да, — произнес Джек Обри вялым голосом. — Поскольку мы еще не провели военный совет, хотя лично я считаю, что эти советы не нужны.

Он позвал Диллона в знак благодарности за то, что тот обнаружил конвой. Но совещаться ни с ним, ни с кем другим он не собирался и надеялся, что Диллон не станет предлагать свои, даже самые разумные, советы. Только один человек может принимать решение — капитан «Софи».

— Прикажете свистать всех наверх, сэр? — сухо осведомился Джеймс Диллон, видя, что в его рекомендациях не нуждаются.

— Видите маленький, занюханный сноу, что между нами и вон тем кораблем? — оборвал его капитан. — Если мы тихо поставим фока-рей на фордевинд, то через десять минут окажемся в сотне ярдах от сноу, и он закроет нас от вражеского судна. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Так точно, сэр.

— Погрузив на катер и баркас людей, вы в два счета захватите его. Поднимете шум, и конвойный корабль решит двинуть на помощь. Лавировать он не сможет, поэтому будет вынужден сделать поворот через фордевинд. Если же вы заставите сноу следовать курсом фордевинд, то я смогу пройти в образовавшийся промежуток и успею дать по кораблю противника пару залпов, прежде чем он сможет ответить. Может быть, заодно сумею сбить на сетти мачту. Эй, на палубе, — произнес капитан, лишь немного повысив голос. — Соблюдать тишину. Отправьте этих людей вниз, — приказал он, видя, что по носовому трапу на палубу, заслышав о предстоящем деле, лезут матросы. — Абордажную команду по местам. Лучше всего включить в нее всех наших негров. Рубаки они лихие, испанцы их боятся. Шлюп изготовится к бою без лишнего шума, каждый матрос знает свое место. Но все должны пока находиться внизу, пусть на палубе останется не больше дюжины. Мы должны походить на «купца». — Джек Обри перелез через край марса, белея ночной сорочкой, обмотанной вокруг головы. — Найтовы можно обрезать, но никаких других приготовлений, которые могут заметить, не производить.

— Как с койками, сэр?

— И то верно, черт бы меня побрал, — произнес Джек Обри, помолчав. — Надо будет поднять их как можно скорей, чтобы прикрыть борта. Но не разрешайте никому выходить на палубу до тех пор, пока абордажная партия не покинет шлюп. Главное — внезапность.

Внезапность, внезапность... Стивен подскочил на койке от крика: «Боевая тревога, сэр, боевая тревога!» Вокруг — беззвучно — кипела бурная деятельность. Матросы носились взад-вперед почти в полной темноте — не было видно ни зги, — лишь слышалось негромкое бряцание оружия, раздаваемого абордажникам, которые незаметно перелезали через обращенный к берегу борт и по двое-по трое спускались в шлюпки. Помощники боцмана шипели: «Приготовиться! Стоять по местам! Всем приготовиться!» Команды звучали приглушенно. Унтер — офицеры и старшины проверяли своих подчиненных, прикрикивая на судовых придурков (на шлюпе их было предостаточно), которым не терпелось узнать, что да почему. В полумраке слышался голос Джека Обри:

— Мистер Риккетс. Мистер Бабингтон.

— Сэр?

— Как только я дам знать, вы и марсовые сразу же подниметесь на мачты и тотчас поставите брамсели и прямые паруса.

— Есть, сэр.

Внезапность, изумление. Изумление полусонных вахтенных «Санта Лючии», разглядывавших бриг, приближавшийся к их судну: уж не намерен ли он присоединиться к ним?

— Это тот самый датчанин, который вечно жмется к берегу, — заключил Жан Визакр.

Их изумление достигло предела, когда из-за брига к ним помчались две шлюпки. Растерявшись в первое мгновение, французы тотчас пришли в себя: схватились за мушкеты, обнажили абордажные сабли и принялись развязывать найтовы, крепившие пушку. Но каждый из семерых действовал сам по себе, а времени у них было меньше минуты. Поэтому, когда орущие матросы с «Софи», зацепившись за переднюю и главную якорь-цепи, гроздьями полезли через борт, призовая команда встретила их лишь одним выстрелом из мушкета, двумя пистолетными хлопками и вялой попыткой дать отпор холодным оружием. Минуту спустя четверо самых ловких полезли по вантам, один бросился вниз, а двое лежали на палубе.

Ударом ноги распахнув дверь каюты, Диллон с яростью посмотрел на молодого помощника капитана капера и, направив на него тяжелый пистолет, спросил:

— Сдаетесь?

— Oui, monsieur{38}, — дрожащим голосом отвечал юноша.

— На палубу, — приказал Диллон, мотнув головой. — Мерфи, Бассел, Томсон, Кинг, забить крышки люков. Да поживей! Дэвис, Чеймберс, Вуд, ставьте паруса. Эндрюз, выбрать кливер в доску.

Лейтенант кинулся к штурвалу, убрал с дороги убитого и повернул руль. «Санта Лючия» стала медленно набирать ход, постепенно увеличивая его. Посмотрев через плечо, Диллон увидел, как на «Софи» развернулись брамсели, а затем — почти одновременно — фок, грота-стаксель и косой грот. Наклонившись, под фоком он увидел, что судно, находившееся впереди него, начало производить поворот через фордевинд, ложась на другой галс, чтобы спасти свой приз. На его борту царило оживление; бурная деятельность была видна и на трех других судах конвоя: матросы бегали вверх-вниз, слышались крики, свистки, раздавался приглушенный бой барабанов. Однако при таком слабом ветре, с таким малым количеством парусов они двигались словно во сне, медленно описывая предполагаемые кривые. Повсюду разворачивались паруса, но суда конвоя не успели набрать хода, и из-за их медлительности у Диллона создалось странное впечатление, будто он и впрямь оказался в сонном царстве. Однако в следующее мгновение тишина эта была нарушена, когда «Софи» с развевающимися флагами прошла мимо левой скулы сноу, под оглушительное «ура» своей команды. Форштевень шлюпа уже гнал заметный бурун, и с чувством гордости Джеймс Диллон увидел, что все паруса поставлены, туго натянуты и наполняются ветром. Матросские койки появлялись на палубе с невероятной быстротой. Он увидел, как две из них появились в сетках у борта, затем на шканцах. Проходя мимо сноу, приподняв треуголку, Джек Обри воскликнул:

— Вы молодец, сэр!

Участники абордажной партии прокричали ответное «ура» своим товарищам, и жестокая атмосфера готовности убивать и умирать, царившая на борту сноу, мгновенно разрядилась. Матросы вновь грянули «ура», а из трюма раздался унылый вой.

«Софи» шла под всеми парусами, делая около четырех узлов. «Глуар», едва слушавшийся руля, начал поворачивать под ветер. Такой маневр подставлял его незащищенную корму под огонь пушек «Софи». Менее четверти мили разделяло суда, и расстояние это быстро сокращалось. Но француз был не дурак: Джек Обри увидел, как на его задней мачте появился бизань-марсель, а грот — и фока — реи были обрасоплены так, чтобы корму отнесло под ветер и судно вновь стало бы слушаться руля.

— Думаю, слишком поздно, друг мой, — произнес Джек Обри.

Дистанция между судами уменьшалась. Триста ярдов... Двести пятьдесят...

— Эдвардс, — произнес он, обращаясь к канониру первой от кормы пушки. — Стреляйте в носовую часть сетти.

Ядро пробило фок неприятельского судна. Были отданы фалы, и паруса тотчас опустились. Какой-то моряк торопливо бросился к корме, подняв и опустив флаг в знак сдачи. Однако заниматься этим сетти было некогда.

— Привестись к ветру! — скомандовал капитан. Шлюп начал менять направление, фок затрепетал и снова наполнился ветром. «Глуар» оказался в пределах поворота орудий «Софи».

— Давайте поднатужьтесь, — произнес Джек Обри, и со стороны всего борта послышался скрип талей: пушки надо было немного повернуть, чтобы нацелить их на противника. Орудийная прислуга не произносила ни звука: каждый знал свое дело и был начеку. Банники на коленях, зажженные фитили в руках; отвернувшись от борта, их раздували, чтобы они не гасли. Канониры, присев на корточки, вглядывались в сторону незащищенной кормы и раковины.

— Пли!

Команду заглушил рев пушек. Клубы дыма скрыли море, и «Софи» содрогнулась всем корпусом. Джек Обри, машинально засовывая сорочку в панталоны, увидел, что что-то неладно. Неожиданным порывом ветра от норд-оста облако дыма отнесло к корме. В тот же момент шлюп словно опешил, его нос стал круто забирать направо.

— Людям на брасы! — рявкнул Маршалл, поворачивая руль, чтобы вернуть шлюп на прежний курс.

Медленно, словно нехотя, руль повиновался ему. Раздался второй залп, но тот же порыв ветра развернул и корму неприятельского судна. Когда дым рассеялся, оно ответило. Перед этим Джек Обри успел заметить, что корме и раковине неприятельского судна досталось: иллюминаторы кормовой каюты и балкончик были разбиты; кроме того, он насчитал двенадцать орудий и увидел французский флаг.

«Софи» потеряла скорость, в то время как «Глуар», следовавший левым галсом, быстро набирал ход. Оба судна шли параллельными курсами, держась круто к неровно дувшему ветру. «Софи» немного отставала. Суда осыпали друг друга ядрами, стоял непрерывный гул; белые, серо-черные, освещаемые вспышками пунцового огня, облака дыма не рассеивались. Так продолжалось долгое время: песочные часы переворачивались, били склянки — дым висел густой пеленой. Конвой давно остался позади.

Нечего было делать, нечего было сказать. Канониры получали приказы и выполняли их с великолепной яростью, стреляя в корпус противника с такой скоростью, на какую были способны. Мичманы, командовавшие отделениями, носились взад-вперед по линии, помогая одним, подавляя малейшие признаки растерянности у других. Порох и ядра доставлялись из крюйт-камеры словно по расписанию; боцман и его помощники внимательно наблюдали, не повреждены ли части оснастки; то и дело раздавался треск мушкетов в руках стрелков, сидевших на марсовых площадках. Джек Обри стоял и размышлял. Чуть левей его, почти неподвижно, несмотря на то что ядра со свистом пролетали мимо или с треском ударялись о корпус шлюпа, стояли писарь и Риккетс, мичман, распоряжавшийся на квартердеке. Пробив сетку со сложенными в нее койками, в нескольких футах от капитана пролетело ядро — оно ударилось о металлическую лебедку и, потеряв силу, упало с противоположной стороны коек. Когда оно подкатилось к нему, он увидел, что это восьмифунтовый снаряд. Как обычно, француз бил выше цели и стрелял невпопад, в спокойном синем море, чистом от дыма с наветренной стороны, Джек видел всплески от падения ядер ярдов за пятьдесят впереди и сзади шлюпа, в особенности впереди. Те, что они падали впереди, он определял по вспышкам, озарявшим дальнюю сторону облака. По изменению звука было очевидно, что «Глуар» отрывается от них. Это его не устраивало.

— Мистер Маршалл, — взяв рупор, крикнул Джек Обри. — Нам надо пройти у него за кормой. — В тот момент, когда капитан брал рупор, впереди послышались шум и крики: опрокинулась пушка, может быть, две. — Прекратить стрельбу! — громко закричал он. — Орудиям левого борта приготовиться!

Дым рассеялся. Шлюп начал поворачивать направо с расчетом пройти по корме у француза и открыть огонь из пушек левого борта, с тем чтобы подвергнуть его продольному огню. Но «Глуар» это вовсе не устраивало. Словно повинуясь внутреннему голосу, его капитан за пять секунд успел переложить руль, и теперь, после того как дым рассеялся, Джек Обри, стоявший у коек, сложенных на левом борту, в полутораста ярдах от себя увидел возле поручней на юте судна невысокого, худощавого, с проседью мужчину, пристально смотревшего на него. Это была встреча двух достойных друг друга противников — Джек Обри почувствовал, как у него окаменело лицо, а в груди сперло дыхание.

— Поставить бом-брамсели, мистер Маршалл, — произнес капитан. — Француз уходит от нас.

Огонь пришлось прекратить, поскольку пушки было невозможно навести на неприятеля. В установившейся тишине раздался мушкетный выстрел, прозвучавший так громко, словно выстрелили над ухом. В то же самое мгновение Кристиан Прам, рулевой, громко закричал и повалился на штурвал: от кисти до локтя рука его была вспорота. Нос шлюпа встал против ветра, и, хотя Джек Обри и Маршалл исправили положение, их преимущество в ходе было утрачено. Орудия левого борта можно было использовать лишь произведя очередной поворот, отстав неприятеля еще больше, — делать же это нельзя было ни в коем случае. «Софи» и так отставала от «Глуар» на добрых две сотни ярдов, находясь по правой раковине француза. Единственная надежда заключалась в том, чтобы увеличить ход, приблизиться к неприятелю и возобновить сражение. Джек Обри и штурман подняли головы одновременно: все паруса, которые можно было поставить, были поставлены. Для того чтобы поставить лисели, ветер был неблагоприятен.

Джек Обри внимательно вглядывался вперед, рассчитывая увидеть какую-то заминку на палубе преследуемого судна, хотя бы незначительное изменение кильватерной струи, которая обозначала бы намерение повернуть направо. При повороте француз пересек бы курс «Софи» по носу, открыв по ней продольный огонь, и привелся бы к ветру, чтобы защитить рассеявшийся конвой. Но вглядывался он напрасно. «Глуар» продолжал идти прежним курсом. Он обгонял англичанина, даже не поставив бом-брамселей и теперь даже на брам-стеньгах появились эти паруса; да и ветер, казалось, был более благосклонен к нему. Из-за того, что Джеку Обри приходилось наблюдать за противником под лучами солнца, глаза у него слезились. Порывом ветра шлюп накренило, и с подветренного борта у него образовался бурун, а кильватерная струя увеличивалась. Седовласый капитан упрямо продолжал стрелять из мушкетов которые передавал ему стоявший рядом с ним матрос. Одна из пуль пролетела в двух футах от головы Джека, но вскоре они находились уже вне пределов дальности мушкетного огня. Во всяком случае зыбкая граница между обезличенным врагом и личным противником была преодолена, и поэтому он не обращал никакого внимания на выстрелы француза.

— Мистер Маршалл, — произнес Джек Обри, — будьте добры, отклонитесь от курса настолько, чтобы мы смогли «салютовать» французу. Мистер Пуллингс... Мистер Пуллингс, стреляйте, как только наведете пушки.

«Софи» отклонилась от прежнего курса на два, три, четыре румба. Прогремело носовое орудие, затем, через одинаковые интервалы, выстрелили остальные пушки этого борта. Увы, канониры поторопились. Угол возвышения был достаточно велик, однако всплески от падения ядер были замечены в двадцати и даже тридцати ярдах от кормы француза. «Глуар», больше озабоченный собственной безопасностью, чем славой{39}, совсем позабыв о своем долге перед сеньором Матеу и не желая отвечать на огонь английского шлюпа, пошел в крутой бейдевинд. Благодаря своему парусному вооружению он мог идти круче к ветру, чем «Софи», и не постеснялся сделать это, до предела используя дувший бриз. Француз откровенно спасался бегством. Два ядра следующего бортового залпа «Софи», похоже, попали в беглеца, а один определенно пробил ему бизань-марсель. Однако цель уменьшалась с каждой минутой, по мере того как курсы обоих судов расходились, а с нею уменьшалась и надежда.

Произведя еще восемь бортовых залпов, Джек Обри прекратил огонь. Им удалось нанести ущерб неприятельскому судну и испортить его внешний вид, но они не сумели сделать француза неуправляемым: все его мачты и реи были целы. Совершенно очевидно, что им не удалось убедить противника вернуться и сразиться врукопашную. Взглянув вслед удиравшему французу, Джек Обри принял решение:

— Снова вернемся к мысу, мистер Маршалл. Курс зюйд-зюйд-вест.

«Софи» получила удивительно мало повреждений.

— У нас есть такие повреждения, исправление которых не может подождать получаса, мистер Уотт? — спросил он боцмана, машинально обматывая болтавшийся трос вокруг нагеля.

— Нет, сэр. Какое-то время будет занят работой парусный мастер, но француз не стрелял в нас ни цепями, ни стержнями, не целил по такелажу и рангоуту. Плохие у него канониры, сэр, очень неумелые. Это не то что тот злой турок, который задал нам перцу.

— Тогда будем свистать экипаж на завтрак, а узлы и сплесни оставим на потом. Мистер Лэмб, какие повреждения вы обнаружили?

— Ниже ватерлинии пробоин нет, сэр. Четыре довольно неприятные пробоины в средней части корпуса, и еще, самое неприятное, — четыре орудийных порта, можно сказать, превращены в один. Но это пустяки по сравнению с тем, как мы вставили ему. По самые помидоры, — добавил он вполголоса.

Джек Обри направился к сорванной с лафета пушке. Ядром, выпущенным с «Глуар», разбило стойку фальшборта, к которой были прикреплены задние рым-болты, в момент отдачи пушки номер четыре. Пушка, частично закрепленная с противоположной стороны, повернулась, ударилась о соседнее орудие и опрокинула его. По счастливой случайности двух матросов, которые наверняка были бы раздавлены ими, не оказалось на месте. Один из них смывал кровь с поцарапанного лица в пожарном ведре, второй побежал за запалами. К счастью, пушка упала в море, а не стала колесить по палубе, нанося морякам увечья.

— Что же, мистер Дей, — произнес капитан. — Нам повезло, если не в одном, так в другом. Пушку можно отнести на нос, пока мистер Лэмб не изыщет нам новые рым-болты.

Возвращаясь на корму, Джек Обри снял мундир — внезапно стало невыносимо жарко, — и посмотрел на юго-западную часть горизонта. Сквозь поднимающуюся дымку не было видно ни мыса Нао, ни единого паруса. Он не заметил восхода солнца, теперь оно поднялось высоко, — должно быть, они ушли на значительное расстояние от берега.

— Клянусь Господом, чашка кофе мне бы не помешала, — сказал Джек Обри, неожиданно вернувшись к обыденной жизни, где время шло своим чередом и где существовали голод и жажда. — Однако, — продолжал он, поразмыслив, — мне надо спуститься вниз.

— Капитан Обри, — увидев Джека в кокпите, произнес Стивен и захлопнул книгу. — У меня к вам серьезные претензии.

— Готов вас выслушать, — отозвался Джек Обри, оглядываясь в полумраке и страшась увидеть раненых.

— Они добрались до моей виперы. Повторяю, сэр, они добрались до моей виперы. Меньше трех минут назад я зашел к себе в каюту за книгой — и что же я увидел? Банка, в которой находилось животное, была пуста. Слышите, пуста.

— Сообщите мне о наших потерях, а потом я займусь вашей заспиртованной тварью.

— Ба! Несколько царапин, у одного матроса ободрано предплечье, пришлось извлечь несколько острых щепок — ничего особенного. Потребовались только перевязки. В лазарете лишь больной с запущенным хроническим уретритом, повышенной температурой и умеренной паховой грыжей. Тому, что ранен в предплечье, тоже надо отлежаться. Теперь по поводу моей виперы...

— Ни убитых, ни тяжелораненых? — вскричал Джек, и сердце его радостно встрепенулось.

— Ни тех, ни других. По поводу моей виперы...

Доктор принес на судно заспиртованное животное.

И вот чья-то преступная рука вскрыла банку, весь спирт был выпит, и випера осталась лежать неприкаянная, сухая, как пергамент.

— Мне действительно жаль, сэр, — отозвался Джек Обри. — Но этот парень не умрет? Может, дать ему рвотное?

— Не умрет. Вот это-то и досадно. Негодяй, хуже гунна, пьянчуга несчастный, что с ним станется? Это же был чистейший, двойной очистки спирт.

— Прошу ко мне в каюту позавтракать. Пинта кофе и хорошо прожаренная котлета не заменят спирта випере, но утешат вас... — Пришедший в веселое расположение духа Джек готов был острить, он чувствовал, как в уме у него рождается шутка, но затем он забыл ее соль и ограничился тем, что весело, но так, чтобы не обидеть доктора, расхохотался. Затем заметил: — Удрал таки от нас этот мерзавец. Интересно, мне очень интересно, удалось ли Диллону захватить сетти, или тот тоже сбежал.

Подобный вопрос интересовал весь экипаж «Софи», за исключением Стивена. Но ни в то утро, ни пополудни ответа на него не получили. Около полудня ветер ослаб почти до штиля. Поврежденные во время боя паруса полоскались, свисая мешками с реев, и матросов, занятых их починкой, пришлось защищать от солнца тентом. Влажность воздуха была настолько велика, что он нисколько не освежал. Было так жарко, что, несмотря на горячее желание найти свою абордажную партию, захватить приз и двигаться вдоль побережья, у Джека не хватало духу заставить экипаж начать поиск. Матросы отважно сражались с противником (хотя с пушками они могли бы управляться поживее) и прилагали все усилия к тому, чтобы исправить повреждения, причиненные шлюпу французским судном. «Я разрешу им отдыхать, по крайней мере до «собачьей» вахты», — решил капитан.

Жара давила на море; дым из трубы камбуза повис над палубой вместе с запахами грога и доброго центнера солонины, которую команда «Софи» поглощала во время обеда. Удары склянок раздавались через столь продолжительное время, что задолго до того, как на горизонте вновь появился сноу, Джеку Обри стало казаться, что утреннее столкновение, должно быть, произошло в другом веке, в другой жизни или даже было лишь впечатлением от прочитанной книги (если бы не запах пороха от подушки). Растянувшись на рундуке под кормовым окном, он размышлял обо всем этом до тех пор, пока не провалился в сон. Проснулся он мгновенно, ощущая себя свежим, уравновешенным, и сразу понял, что «Софи» уже значительное время бежит на всех парусах, подгоняемая ветром, под которым она накренилась на пару поясов обшивки и задрала корму выше носа.

— Опасаюсь, что эти окаянные сорванцы разбудили вас, сэр, — озабоченно проговорил Маршалл. — Я отправил их на мачту, но боюсь, догадался сделать это слишком поздно. Они тут кричали и вопили, словно бабуины, а не мичманы. Чтоб им пусто было.

Хотя Джек Обри был в целом человеком на редкость открытым и правдивым, он не моргнув глазом ответил:

— А я и не спал.

Выйдя на палубу, он посмотрел на топы двух мачт, откуда мичманы внимательно наблюдали за тем, не грядет ли на них кара за их проделки. Встретившись взглядами с капитаном, они тотчас отвернулись, делая вид, что старательно выполняют свой долг, наблюдая за сноу и сопровождавшим его сетти, которые быстро сближались с шлюпом, подгоняемые остовым ветром.

«Вот он где, наш приз, — с глубоким удовлетворением произнес про себя Джек. — Он захватил еще и сетти. Молодчина, деловой парень, превосходный моряк». Джек исполнился симпатии к Диллону. Можно было запросто упустить второй приз, пока он искал экипаж сноу. Действительно, понадобилось немало сил и энергии с его стороны, чтобы отыскать оба судна, поскольку сетти упорно не желал признать поражение и сдаться.

— Отличная работа, мистер Диллон, — воскликнул Джек Обри при виде лейтенанта, поднявшегося на шлюп и помогавшего перелезть через фальшборт мужчине в рваном иноземном мундире. — Судно попыталось скрыться?

— Судно действительно попыталось скрыться, сэр, — отвечал Джеймс. — Позвольте представить вам капитана французской королевской артиллерии Ля Ира. — Оба сняли треуголки, поклонились и пожали друг другу руки.

— Счастлив познакомиться, — произнес по-английски Ля Ир низким, глубоким голосом, на что Джек ответил по-французски:

— Domestique, Monsieur{40}.

— Сноу был неаполитанским призом, сэр. Капитан Ля Ир сумел возглавить французских роялистов из числа пассажиров и итальянских моряков и сдерживал сопротивление призовой команды, пока мы плыли к судну, чтобы захватить его. К сожалению, тартана и второй сетти находились слишком далеко с наветренной стороны от нас, когда мы овладели судном, и они сбежали, направившись к побережью. Теперь они находятся под защитой береговой батареи в Альморайра.

— Вот как? После того как доставим пленных по назначению, мы заглянем в эту бухту. Пленных много, мистер Диллон?

— Всего лишь человек двадцать, сэр, ведь команда сноу — наши союзники. Они направлялись в Гибралтар.

— Когда их захватили?

— О, это был отличный приз, сэр. Захватили их восемь дней назад.

— Тем лучше. Скажите, были у вас какие-то трудности?

— Нет, сэр. Если и были, то очень незначительные. Мы оглушили двух французов из призовой команды, да еще произошла легкая стычка на борту сетти. Один матрос был застрелен из пистолета. Надеюсь, у вас все было удачно, сэр?

— О да. Ни одного убитого, никто серьезно не ранен. Француз бежал от нас слишком быстро, чтобы причинить нам значительный ущерб: он шел со скоростью четыре узла против наших трех, даже не поставив бом-брамселей. Удивительно толковый моряк их капитан.

Джеку Обри показалось, что по лицу Джеймса Диллона пробежала тень сомнения, во всяком случае она прозвучала в его голосе. Однако в суете (предстояло столько дел, нужно было произвести осмотр призов, позаботиться о пленных) капитан смог определить, что так неприятно поразило его в Диллоне, лишь два-три часа спустя, когда впечатление это в нем укрепилось, во всяком случае стало почти определенным.

Капитан находился у себя в каюте. На столе была разложена карта мыса Нао, на массивном южном побережье которого выделялись уходящие в море мыс Альморайра и мыс Ифак, они образовывали бухту, в глубине которой находилась деревушка Альморайра. Справа от хозяина каюты сидел Диллон, слева — Стивен, напротив него — Маршалл.

— ... Более того, — продолжал Джек Обри, — со слов испанца доктор сообщает, что на втором сетти находится груз ртути, спрятанный в мешки с мукой, поэтому мы должны быть особенно осторожны с ним.

— Ну еще бы, — произнес лейтенант.

Джек Обри пристально посмотрел на него, затем на карту и рисунок Стивена, на котором была изображена небольшая бухта с деревушкой и квадратной башней внизу. Невысокий мол выдавался в море ярдов на двадцать или тридцать, затем поворачивал налево и тянулся еще на полсотни ярдов, упершись в скалу. Таким образом, гавань была защищена от всех ветров, кроме зюйд-вестового. Со стороны деревни к северо-восточной точке бухты подступали крутые скалы. На противоположной стороне от башни к юго-западной точке, где вновь вздымались ввысь скалы, тянулся песчаный берег. «Уж не решил ли этот малый, что я струсил? — подумал Джек. — Что я оставил преследование, опасаясь быть раненым, и поспешил вернуться за призом?» Башня господствовала над входом в гавань. Она находилась ярдах в двадцати южнее деревни и галечной отмели, на которую вытаскивались рыбачьи лодки.

— Что вы скажете об этом утесе в конце мола? — спросил он. — Он высотой футов десять?

— Пожалуй, больше. Я там был лет восемь-девять тому назад, — отвечал Стивен, — поэтому не могу быть твердо уверен, однако часовня, стоящая на нем, выдерживает высокие волны во время зимних штормов.

— Тогда он защитит и корпус нашего судна. Если поставить его на шпринг вот таким образом, — он провел пальцем линию от батареи к утесу, — то оно будет находиться в сравнительной безопасности. Шлюп открывает огонь из всех орудий, обстреливая мол и швыряя ядра через башню. Шлюпки со сноу и сетти высаживаются здесь, — он указал на небольшое углубление, расположенное за юго-западным мысом, — и мы бросаемся со всех ног по берегу, чтобы захватить башню с тыла. Не добежав до нее двадцать ярдов, мы выпускаем ракету, и вы направляете огонь в сторону от батареи, но стрелять не перестаете.

— Я, сэр? — воскликнул Диллон.

— Да, вы, сэр. Я буду с береговой партией. — Возражений против такого решения не последовало, и после паузы капитан перешел к обсуждению деталей операции. — Допустим, на то, чтобы добежать от бухты до башни, понадобится десять минут, и затем...

— Думаю, двадцать, — поправил его Стивен. — Знаете ли вы, что полные люди часто умирают внезапной смертью от увеличенной нагрузки, да еще в жару? Апоплексический удар.

— Попрошу вас не говорить подобных вещей, доктор, — сказал капитан тихим голосом и, с укором посмотрев на Стивена, добавил: — К тому же я не полный.

— У капитана необыкновенно стройная фигура, — произнес Маршалл.

* * *

Условия для высадки были превосходными. Слабый восточный ветер поможет шлюпу подойти к побережью, а с бризом, который задует с берега с восходом луны, они вернутся в море, с добычей, которую удастся захватить. После продолжительного наблюдения с мачты Джек Обри рассмотрел сетти и ряд других судов, ошвартованных у внутренней стенки мола, а также ряд рыбачьих лодок, вытащенных на берег. Сетти находился в той части мола, где стояла часовня, как раз напротив пушек, установленных в башне, в ста ярдах с другой стороны гавани.

«Может быть, я далек от совершенства, — размышлял он, — но я не робкого десятка. И если мне не удастся вывести судно из гавани, клянусь Господом, я сожгу его на месте». Но так он размышлял недолго. С палубы неаполитанского сноу Джек увидел, как в полутьме «Софи» огибает мыс Альморайра, останавливается у входа в бухту, в то время как два призовых судна, со шлюпками на буксире, направляются к точке на противоположной стороне бухты. Поскольку сетти уже находился в порту, то появление «Софи» не стало бы неожиданным, и, прежде чем шлюп встал бы на якорь, он подвергся бы обстрелу со стороны батареи. Неожиданности можно было бы достичь с помощью шлюпок. Ночь была слишком темна, чтобы заметить, как призовые суда проходят за пределами бухты и высаживают Стивена из шлюпки в бухточке по ту сторону мыса, — «одной из немногих, известных мне, где белогрудый стриж вьет свое гнездо». Джек наблюдал за «Софи» с чувством нежности и тревоги, разрываемый желанием оказаться сразу в двух местах. Ему представлялись картины ужасного разгрома — пушки береговой артиллерии вновь и вновь обрушивают свой огонь на шлюп; тяжелое ядро пробивает оба борта, ветер стихает или хуже того — заходит прямо к берегу; людей, для того чтобы убрать «Софи» от берега, недостаточно, а шлюпки рассеиваются. Что за дурацкая, совершенно бессмысленная затея!

— Тишина на корме и на носу! — сердито закричал он. — Хотите разбудить все побережье?

Джек Обри даже не представлял себе, как тесно связан он со шлюпом; он точно знал, как тот будет двигаться, слышал особый скрип грота-рея в раксах, шелест руля, усиленный шумом лота, спущенного с кормы, и проход судна по бухте казался ему нестерпимо долгим.

— Сэр, — произнес Пуллингс. — По-моему, мыс находится у нас на траверзе.

— Вы правы, мистер Пуллингс, — отозвался Джек Обри, разглядывая берег в ночную подзорную трубу. — Видите, как перемещаются огни в деревне? Лево руля, Олгрен. Мистер Пуллингс, пошлите кого-нибудь толкового в канатный ящик. Нам нужно иметь ровно двадцать саженей. — Подойдя к поручням на юте, капитан крикнул, и голос его раздался над темной водой: — Мистер Маршалл, мы подходим к берегу!

Высокая темная полоса суши, отчетливо выделявшаяся на фоне звездного неба, становилась все ближе и ближе. Вот она закрыла Полярную звезду, затем все созвездие Короны и даже Вегу, находившуюся высоко над горизонтом. Равномерный плеск лота, монотонное пение лотового: «На лотлине девять саженей, на лотлине девять саженей... на лотлине семь... пять с четвертью... без четверти пять...»

Впереди под утесом белела бухточка, и виднелась белая полоска прибоя.

— Право руля! — произнес Джек, и сноу привелся к ветру — фок заработал, словно живое существо. — Мистер Пуллингс, сажайте вашу партию в баркас. — Четырнадцать матросов молча прошли мимо него один за другим и, перебравшись через борт, опустились в поскрипывавшую шлюпку. У каждого на рукаве была белая повязка. — Сержант Куин, — продолжал он, и по палубе, громко стуча сапогами, прошли морские пехотинцы, сжимая тускло поблескивавшие мушкеты. Кто-то толкал его в живот. Это был капитан Ля Ир, добровольно присоединившийся к пехотинцам. Пожав руку англичанину, на ломаном английском он произнес:

— Удачи.

— Большое merci, — отозвался Джек Обри и, перегнувшись через борт, добавил: — Mon capitaine. — В этот момент небо осветила вспышка, за которой последовал низкий гул тяжелого орудия.

— Баркас у борта? — спросил Джек, на мгновение ослепленный огненным всполохом.

— Здесь, сэр, — послышался голос старшины — рулевого прямо под ним. Джек перелез через фальшборт и спрыгнул вниз. — Мистер Риккетс, где затемненный фонарь?

— У меня под курткой, сэр.

— Показывайте его с кормы. Весла на воду.

Пушка ударила снова, вслед за ней раздались еще два выстрела. Совершенно очевидно, что орудия вели пристрелку, но уж чертовски громко они грохотали. Тридцатишестифунтовые? Оглядевшись, позади себя он увидел четыре судна, бледную линию горизонта, на фоне которой виднелись сноу и сетти. Джек привычно ощупал пистолеты и рукоятку шпаги. Он редко испытывал большую нервозность, чем теперь. Он весь превратился в слух: он ждал, когда справа прозвучит бортовой залп «Софи».

Баркас мчался, рассекая воду, весла скрипели в руках гребцов, которые ухали в такт.

— Табань! — вполголоса скомандовал старшина-рулевой, и спустя несколько секунд шлюпка врезалась в гальку.

Не успела шлюпка остановиться, как матросы выскочили и вытащили ее на берег, следом за ней причалила шлюпка со сноу вместе с Моуэттом, «шестерка» с боцманом и баркас сетти с Маршаллом.

На узком участке пляжа стало тесно.

— Трос взяли, мистер Уотт? — спросил Джек Обри.

— А вот и шлюп появился, — произнес чей-то голос, и из-за утеса раздалось семь негромких выстрелов.

— Мы здесь, сэр, — воскликнул боцман, снимая с плеча две бухты дюймового троса.

Джек схватил конец одного из них, произнеся:

— Мистер Маршалл, беритесь за трос, и пусть каждый возьмется за свой узел. — Словно на привычной поверке, все матросы без лишней суеты заняли свои места. — Готовы? Все готовы? Тогда рванули!

Джек кинулся в сторону утеса, где пляж сужался до нескольких футов, а следом за ним, держась за трос с узлами, бежала половина десанта. Он почувствовал, как в груди у него все кипит: ожидание кончилось — и будь что будет. Обогнув мыс, они увидели ослепительный фейерверк и услышали десятикратно усилившийся грохот: из башни вырывались три, нет, четыре багровых снопа пламени. Увидели «Софи» со взятыми на гитовы марселями, отчетливо видными при вспышках выстрелов, озарявших все небо. Пушки шлюпа непрерывно били по молу, целя так, чтобы каменные осколки, разлетаясь во все стороны, не позволили помешать верпованию сетти. Насколько Джек Обри мог судить, находясь под таким углом к судну, они находились именно в той точке, которую отметили на карте: темная масса утеса, на котором возвышалась часовня, была на правом траверзе от него. Однако форт оказался дальше, чем он рассчитывал. К упоению боем уже примешивалась усталость: он с трудом вытаскивал сапоги из рыхлого песка. Запнувшись, подумал о том, что ни в коем случае не должен упасть; та же мысль пришла к нему, когда он услышал, как кто-то наступил на веревку Маршалла. Прикрыв глаза ладонью, он с невероятным усилием заставил себя отвернуться от сражения и продолжать пахать песок. В ушах стучало так, что ум заходил за разум, но при этом Джек продвигался вперед черепашьим шагом. Неожиданно он почувствовал под ногами твердую почву. Ему показалось, будто он сбросил с себя пятипудовый груз, и он побежал, буквально побежал вперед по плотному песку. И все это время Джек слышал хриплое, тяжелое дыхание своих товарищей. Наконец батарея стала ближе: через амбразуры он видел, как суетятся у орудий испанские канониры. Над головой у англичан с воем пролетело ядро, выпущенное со шлюпа. Ветер принес со стороны форта облако удушливого дыма.

Не пора ли пускать ракету? Форт находился совсем рядом: были слышны голоса и грохот колес. Но испанцы были заняты тем, что отвечали на огонь пушек «Софи». Можно подползти поближе, еще ближе. Словно сговорившись, моряки поползли вперед, видя друг друга: так было светло от вспышек.

— Ракету, Бонден, — проговорил Джек Обри. — Мистер Уотт, достаньте кошки. Всем проверить оружие.

Боцман привязал к тросам трехлапые кошки; старшина-рулевой установил ракеты, зажег фитиль и стоял, выжидая. Послышался негромкий металлический стук, неразличимый из-за орудийного грохота, все перевели дух и ослабили пояса.

— Готовы? — прошептал Джек.

— Готовы, — также шепотом отозвались офицеры. Он наклонился. Зашипел запал, и ракета взлетела, оставляя за собой алый след и голубое пламя.

— Вперед! — крикнул капитан, и его голос утонул в оглушительном крике: «Ура, ура!»

Бегом, бегом. Вот они ныряют в сухой ров, пистолеты бьют по амбразурам, моряки по тросам забираются на парапет и кричат, кричат взахлеб. Возле уха голос старшины-рулевого: «Давай руку, приятель!» Рвущие одежду острые камни, и вот он наверху, размахивает шпагой, держа пистолет в другой руке. Но оказывается, что сражаться не с кем. Артиллеристы, кроме двух, лежащих на земле, и одного корчившегося раненого, один за другим удирали и мчались к деревне.

— Джонсон! Джонсон! — закричал Джек Обри. — Заклепать орудия! Сержант Куин, продолжайте вести беглый огонь. Осветите эти заглушки.

Капитан Ля Ир ломом сбивал замки с горячих двадцатичетырехфунтовых пушек.

— Лучше взорвать, — произнес он. — Чтобы все взлетело на воздух.

— Vous savez faire{41} взорвать пушки?

— Еще бы! — с уверенной улыбкой ответил Ля Ир.

— Мистер Маршалл, вы и вся десантная партия должны бежать к причалу. Сержант, морские пехотинцы выстраиваются на конце мола, обращенном к берегу, ведя непрерывный огонь независимо от того, видят они кого-нибудь или нет. Разверните в сторону моря нос, мистер Маршалл, и отдайте паруса. Мы с капитаном Ля Иром намерены взорвать форт.

* * *

— Черт побери, до чего же я не люблю писать рапорты, — сказал Джек Обри.

В ушах у него все еще гудело от могучего взрыва (второй пороховой погреб, находившийся под первым, нарушил расчеты капитана Ля Ира), и перед глазами по-прежнему плыли желтые пятна, возникшие от вспышки диаметром в полмили. Голова и шея ужасно болели, с левой стороны его длинные волосы сгорели, а лицо было обожжено.

На столе перед ним лежали четыре неудачно составленных рапорта. К подветренному борту «Софи» были пришвартованы три приза, которые было необходимо с благоприятным ветром отвести в Магон, а вдалеке над Альморайрой по-прежнему поднимался дым.

— Послушайте, пожалуйста, этот вариант, — продолжал он, — и выскажите свое мнение, правильна ли грамматика и верен ли слог. Начинается письмо, как и все остальные, так:

««Софи». Открытое море. Милорд, имею честь уведомить вас, что, согласно полученным мною указаниям, я проследовал к мысу Нао, где встретился с конвоем из трех парусных судов, сопровождавшимся французским двенадцатипушечным корветом».

Дальше я сообщаю о сноу, лишь отмечаю столкновение с ним, но ни словом не упоминаю о его ожесточенности и перехожу к высадке десанта.

«Выяснив, что остаток конвоя укрылся под защитой орудий батареи Алъморайра, было решено попытаться захватить их там, что было успешно осуществлено, причем батарея (квадратная башня, на которой были установлены четыре двадцатичетырехфунтовых орудия) была взорвана в два часа двадцать семь минут. Шлюпки направились к SSW точке бухты. Три тартаны, которые были вытащены на берег и прикованы цепями, пришлось сжечь, но сетти был выведен из гавани. Оказалось, что это «Халос», имевший на борту ценный груз ртути, спрятанной в мешки с мукой».

Довольно смело, не так ли? Но я продолжаю.

«Я многим обязан рвению и энергии лейтенанта Диллона, принявшего на себя управление шлюпом Его Величества, командовать каковым я имею честь, который вел непрерывный огонь по молу и батарее. Все офицеры и нижние чины вели себя так достойно, что было бы неуместно вдаваться в детали. Однако я должен отметить любезность месье Ля Ира, офицера французской королевской артиллерии, который добровольно предложил свои услуги по подрыву порохового погреба, в результате чего получил увечья и ожоги. Присовокупляю перечень убитых и раненых: Джон Хейтер, солдат морской пехоты, убит; Джеймс Найтингейл, матрос, и Томас Томпсон, матрос, ранены. Имею честь, милорд»

- и так далее. Что вы на это скажете?

— Что ж, несколько более отчетливо, чем предыдущий вариант, — ответил Стивен. — Хотя, как мне кажется, слово «излишне», пожалуй, было бы более подходящим, чем «неуместно».

— Ну конечно же, «излишне». Превосходное слово. Мне кажется, оно оканчивается на «е»?

* * *

«Софи» стояла на якоре напротив Сан-Педро. Последнюю неделю команда шлюпа была чрезвычайно занята. Его капитан быстро совершенствовал свою тактику: днем судно находилось далеко за пределами видимости, между тем как военные корабли Испании охотились за ним вдоль побережья. В ночное время шлюп подходил к берегу, чтобы нападать на мелкие порты и производить налеты на каботажные суда в предрассветные часы. Работа эта была чрезвычайно опасной и не всякому по зубам. Она требовала очень тщательной подготовки и удачного стечения обстоятельств, однако оказалась поразительно успешной. И предъявляла высокие требования к экипажу «Софи»: когда шлюп находился в открытом море, Джек Обри нещадно гонял орудийную прислугу во время артиллерийских учений, а Джеймс Диллон заставлял матросов еще резвее работать с парусами.

Лейтенант был одним из самых требовательных офицеров на флоте; он блюл чистоту на судне как в обычное время, так и во время боевых операций. После каждой вылазки или утренней стычки доски палубы были надраены, а медь сияла. Как говорили, он был четким моряком; однако его стремление видеть свежевыкрашенные надстройки, превосходно поставленные паруса, выровненные реи, чистые топы, собранные в бухты тросы не шло ни в какое сравнение с тем восторгом, который он испытывал, когда эта хрупкая красота вступала в соприкосновение с врагами короля, которые могли ее разрушить, повредить, сжечь или потопить.

Однако команда «Софи» — усталые, похудевшие, но горящие энтузиазмом люди — переносили все эти тяготы с удивительной стойкостью, отлично понимая, что воздадут себе сторицею, ступив на сушу с борта шлюпки, доставлявшей увольняемых на берег. Они заметили перемены на квартердеке, подчеркнутое уважение и внимание к капитану после операции в Альморайре; то, как лейтенант и капитан расхаживают взад-вперед и часто советуются друг с другом, не осталось незамеченным. Как, разумеется, и разговор в кают-компании, во время которого лейтенант высоко оценил высадку и работу десантной партии, — разговор, который стал известен всему судну.

— Если мои расчеты верны, — произнес Джек Обри, отрывая глаза от лежавшего перед ним листа бумаги, — то с начала нашего крейсерства мы захватили, потопили или сожгли тоннаж, в двадцать семь раз превышающий наш собственный. И если бы собрать вместе всю их артиллерию, то на нас обрушился бы огонь сорока двух орудий, включая пушки с поворотными лафетами. Вот что имел в виду адмирал, говоря, что надо повыщипать перья испанцу. И если при этом, — громко засмеявшись, добавил капитан, — мы положим в карман по паре тысяч фунтов, то тем лучше.

— Разрешите войти, сэр? — спросил казначей, появившийся в дверях.

— Доброе утро, мистер Риккетс. Входите, входите и присаживайтесь. Принесли сегодняшние цифры?

— Так точно, сэр. Боюсь, вы останетесь недовольны. Вторая бочка во втором ряду была начата сверху, и, должно быть, из нее вылилось с полсотни галлонов.

— Тогда мы должны молиться о том, чтобы пошел дождь, мистер Риккетс, — отозвался капитан. Но после ухода казначея он с печальным видом обратился к Стивену: — Я был бы всем доволен, если бы не эта треклятая вода. Меня все устраивает: и то, как великолепно ведут себя матросы, и наше лихое крейсерство, и отсутствие заболеваний. Только бы мне удалось в Магоне пополнить запасы воды. Даже при скудном рационе мы расходуем по полтонны воды в сутки из-за пленников на борту и жары. Мясо надо замачивать, грог разбавлять. А мы ведь даже моемся забортной водой.

Джек Обри настроился на то, чтобы оседлать морские пути из Барселоны — пожалуй, самого оживленного торгового узла в Средиземноморье. Это должно было стать кульминацией крейсерства. Теперь придется идти в Менорку, а он ничуть не был уверен в том, что за прием и какие распоряжения его там ожидают. Дней, отведенных на крейсерство, у него осталось не слишком много, а переменчивые ветра, равно как и переменчивый характер коменданта, могут почти наверняка лишить его и этого времени.

— Если вам нужна пресная вода, то я могу показать речку недалеко отсюда, где вы сможете наполнить столько бочек, сколько вам нужно.

— Что же вы мне никогда об этом не говорили? — воскликнул с довольным видом Джек, тряся доктора за руку.

Зрелище это было не из приятных, поскольку левая сторона его лица, головы и шеи до сих пор отливала красновато-синим, как у бабуина, цветом и блестела от мази, составленной Стивеном, через которую пробивалась желтая щетина. Вместе с темно-коричневой выбритой правой щекой обожженная часть лица придавала Джеку Обри вид дегенерата-каторжника.

— Вы никогда о ней не спрашивали.

— И она не охраняется? На ней не установлено батарей?

— Там нет даже дома, не то что пушки. Однако местность эта некогда была обитаема, поскольку на вершине мыса сохранились руины древнеримской виллы, а под деревьями и зарослями ладанника и фисташки мастиковой видны следы дороги. Без сомнения, местные жители использовали этот источник: он довольно полноводный и, насколько я могу судить, может обладать определенными лечебными свойствами. Они пьют эту воду для лечения мужской слабости.

— Как вы полагаете, вы сможете найти этот ручей?

— Да, — отвечал Стивен. Опустив голову, он с минуту молчал. — Послушайте, — произнес он. — Вы можете оказать мне услугу?

— С удовольствием.

— У меня есть друг, который живет в двух-трех милях от берега. Я попросил бы вас высадить меня, а часов, скажем, через двенадцать забрать.

— Хорошо, — отозвался Джек. Просьба была вполне закономерной. — Очень хорошо, — добавил он, отвернувшись в сторону, чтобы спрятать лукавую усмешку, растянувшую его губы. — Насколько я понимаю, на берегу вы собираетесь провести ночь. Мы подойдем к берегу вечером, но вы уверены, что нас не застанут врасплох?

— Вполне.

— Вышлю шлюпку сразу после восхода солнца. Но если мне придется держаться подальше от берега — что вы будете делать тогда?

— Появлюсь на следующее утро или через день. Если понадобится, несколько дней подряд. Я должен идти, — произнес доктор, заслышав негромкий звон колокольчика, в который звонил новый фельдшер, созывая больных. — Лекарства этому малому я бы не доверил. — Было замечено, что пожиратель чужих грехов испытывает недружелюбные чувства по отношению к своим сослуживцам. Заметили, что он подсыпал в кашу толченую белую глину в уверенности, что это вредное вещество. Если бы ему дали волю, то в лазарете было бы пусто еще несколько дней назад.

* * *

Катер, за которым следовал баркас, осторожно пробирался сквозь теплый мрак. Диллон и сержант Куин внимательно следили за устьем речки с высокими, заросшими кустарником берегами. Когда до скалы осталось двести ярдов, на них пахнуло пиниями; к их запаху примешивался аромат ладанника. Морякам показалось, что они очутились в ином мире.

— Если вы чуть свернете вправо, — сказал Стивен, — то можете избежать камней, среди которых обитают раки.

Несмотря на жару, он накинул на себя черный плащ и, сидя сгорбившись на корме, со смертельно бледным лицом, напряженно вглядывался в сужавшуюся бухточку. Во время разлива в устье речки образовался небольшой песчаный бар, в который и врезался катер. Все выскочили из шлюпки, чтобы перетащить ее через намытый песок, а два матроса понесли Стивена на берег. Аккуратно поставив его на землю гораздо выше отметки прилива, они посоветовали ему опасаться валявшихся повсюду палок и вернулись за его плащом. Постепенно опускаясь, вода образовала чашу в породе в верхней части пляжа. Здесь-то моряки и стали наполнять бочки водой, в то время как морские пехотинцы, вставшие по краям участка, их охраняли.

— Превосходный был обед, — заметил Диллон, удобно усевшись вместе со Стивеном на нагретый гладкий валун.

— Мне редко доводилось есть что-то вкуснее, — отозвался доктор. — Тем более в море. — Джек Обри пригласил к себе французского кока с «Санта Лючии», добровольца-роялиста, и стал набирать вес, словно бык, предназначенный для заклания.

— Да мы и выпили немало.

— Это было явным нарушением военно-морского этикета. За столом у капитана принято говорить лишь тогда, когда к вам обращаются, и со всем соглашаться. Удовольствие не из приятных, но таков обычай. И потом, я полагаю, он представляет Его Величество. Но мне показалось, что я могу не обращать внимания на этикет и постараться вести себя так, как надлежит воспитанному человеку. Вы знаете, я был не вполне справедлив к нему, напротив, — добавил Диллон, мотнув головой в сторону «Софи», — так что с его стороны было весьма любезно пригласить меня.

— Очень он любит призы. Однако захват призов не главная его цель.

— Вот именно. Хотя, замечу между прочим, не всем известно, что капитан несправедлив к себе. И мне кажется, что матросы этого не знают. Если бы их не держали в ежовых рукавицах строгие офицеры, боцман и старший канонир, а также, должен признать, этот самый Маршалл, то мы бы хлебнули с ними горя. И такая опасность по-прежнему существует: призовые деньги кружат голову. От призовых денег до воровства и грабежа один шаг. Такое не раз уже бывало. А где грабеж и пьянство, там жди дезертирства и бунта. Мятежи всегда вспыхивают на тех кораблях, где дисциплина или слишком ослаблена, или чересчур строга.

— Вы ошибаетесь, полагая, что матросы не понимают капитана. Даже необразованные люди прекрасно разбираются в таких тонкостях. Вы когда-нибудь встречали крестьянина, о котором в деревне сложилось ошибочное мнение? Простолюдины умеют смотреть в корень — это качество иногда заменяет образование. Есть же ученые головы, которые не могут запомнить и двух стихотворных строк, а я знавал крестьян, которые могли прочитать наизусть две-три тысячи. Но неужели вы действительно считаете, что дисциплина у нас ослабела? Это мне удивительно слышать, хотя я плохо разбираюсь в морских делах.

— Не совсем так. С тем, что обычно называют дисциплиной, у нас очень строго. Я имею в виду совсем другое, так сказать, промежуточные условия. Офицеры повинуются командиру потому, что он сам кому-то повинуется. Дело не в личностях, на какой бы ступени они ни стояли. Если он не повинуется, то главное звено цепи слабнет. Эту мрачную картину я рисую без всякого желания. Просто вспомнился тот бедняга-солдат в Магоне. С вами часто случается так, что за обедом веселишься черт знает как, а за ужином удивляешься, зачем Господь создал этот мир?

— Случается. Но какая тут связь с солдатом?

— Мы дрались с врагом из-за призовых денег. Он сказал, что все это несправедливо. Он был зол и нищ. Считал, что мы, флотские офицеры, служим только ради корысти. Я сказал ему, что он не прав, а он ответил мне, что я лгу. Мы подошли к садам, которые тянутся вдоль верхней части набережной. Со мной был Джевонс с «Имплакабл». Удар шпаги — и все было кончено. Бедный, глупый, несчастный малый: он наткнулся на острие. В чем дело, Шеннаган?

— Ваше благородие, бочонки наполнены.

— Заткните потуже, и отнесем их к берегу.

— Прощайте, — произнес Стивен, поднимаясь.

— Выходит, мы с вами расстаемся?

— Пойду, пока не слишком стемнело.

Было действительно темно, но не настолько, чтобы не отыскать тропу. Она вилась, то и дело пересекая ручей. Судя по всему, по ней часто ходили ловцы раков, а также несчастные, ищущие в источнике исцеление от мужского бессилия, и прочие странники. Протянув руку, он схватился за ветку, чтобы выбраться из глубокого места. Ветку эту успели отполировать многочисленные паломники.

Стивен поднимался все выше и выше, упиваясь теплым ароматом пиний. Вдруг он очутился на голой скале и внизу, поразительно далеко, увидел шедшие на веслах шлюпки, буксирующие за собой череду почти затонувших бочонков, напоминавших лягушачью икру. Затем тропа снова скрылась среди деревьев, и он шел меж ними до тех пор, пока не оказался среди зарослей тимьяна. Под его ногами лежала округлая травянистая поверхность мыса, поднимающегося из леса пиний. Помимо лилового тумана, окутавшего дальние холмы, и яркой желтой полосы неба, все остальные краски исчезли. Но он видел короткие белые хвосты зайцев, убегавших прочь, и, как и ожидал, козодоев, носившихся взад-вперед у него над головой словно призраки. Он сел у огромного камня, на котором были высечены слова: «Non fui, non sum, non euro»{42}. Мало-помалу распуганные зайцы стали возвращаться, и он даже услышал, как на наветренной стороне мыса они грызут тимьян своими острыми зубами. Стивен намеревался просидеть здесь до рассвета, чтобы привести в порядок мысли, если такое возможно: посещение друга (впрочем, вполне реального) было всего лишь предлогом. Безмолвие, покой, эти бесконечно родные запахи и тепло земли были сейчас нужны ему как воздух.

* * *

— Полагаю, мы можем сейчас подойти к берегу, — произнес Джек Обри. — Если мы прибудем раньше срока, это никому не повредит, да и хорошо бы немного размять ноги. Во всяком случае хотелось бы увидеть доктора как можно раньше. Мне не по себе оттого, что он на берегу. Бывают моменты, когда я чувствую, что его нельзя оставлять одного. Порой мне кажется, что он настолько умен, что мог бы командовать флотом, но ведь бывает и горе от ума.

«Софи» курсировала вдоль берега. Подходила к концу средняя вахта, время, когда Джеймс Диллон сменял штурмана. Как заметил, перед тем как отплыть на берег, Джек Обри, поскольку все матросы находятся на палубе, можно начать лавирование. Диллон вытер росу с поручней и оперся о них, чтобы на фоне фосфоресцирующего моря, теплого, как парное молоко, получше разглядеть катер, подходивший на веслах к корме шлюпа.

— Воду мы набирали вон там, сэр, — произнес Бабингтон, показывая пальцем в сторону скрытого в тени берега. — Если бы не темнота, вы бы увидели тропу, по которой доктор поднимался наверх.

Джек Обри подошел поближе и стал разглядывать тропу и водоем; шагал он неуклюже, отвыкнув от суши. В отличие от моря, земля не вздымалась подобно палубе и не уходила из-под ног. Однако, по мере того, как он расхаживал взад-вперед в утренних сумерках, его ноги постепенно привыкли к ощущению твердой земли, и походка стала более плавной. Джек размышлял о характере почвы, о том, как медленно и неравномерно — как бы рывками — освещается небо, о приятных переменах в настроении лейтенанта после стычки в Альморайре и непонятном изменении в поведении штурмана, который порой становился совершенно замкнутым. Дома у Диллона была свора гончих — тридцать пять пар, — и он не раз устраивал охоту. Должно быть, там великолепная местность, где водятся роскошные лисы. Джек испытывал почтение к человеку, который превосходно справлялся со сворой гончих. По-видимому, Диллон знал толк в охоте и в лошадях; однако странно, что его так мало беспокоит шум, устраиваемый собаками, лай целой своры...

От этих мирных размышлений его оторвал выстрел сигнальной пушки «Софи». Круто повернувшись, капитан увидел облако дыма, окутавшего борт судна. К ноку рея взвилась гирлянда сигнальных флагов, но без подзорной трубы при таком освещении он не смог ничего различить. Судно привелось к ветру и, словно желая помочь своему капитану, употребило сигнал времен седой древности, отпустив марсели и прямые паруса, что означало: «Замечены незнакомые парусники». Сообщение это было подкреплено вторым сигнальным выстрелом. Джек взглянул на часы и, с тоской посмотрев на неподвижные пинии, сказал:

— Одолжите мне ваш нож, Бонден. — С этими словами он поднял с земли крупный плоский камень и нацарапал на нем: «Regrediar»{43}, указав время и свои инициалы. Затем положил его на видное место; потеряв всякую надежду, в последний раз посмотрел на заросли и вернулся к шлюпке.

Как только катер ошвартовался у борта «Софи», заскрипели реи, паруса наполнились ветром, и судно направилось прямо в море.

— Это военные суда, я почти уверен, — произнес Диллон. — Я решил, что вы захотите увести шлюп подальше от берега.

— Совершенно правильно решили, мистер Диллон, — отозвался капитан. — Не дадите ли мне вашу подзорную трубу?

Отдышавшись, при свете дня, озарившем поверхность освободившегося от тумана моря, с марсовой площадки он смог отчетливо различить их. С наветренной стороны на всех парусах шли два корабля. Можно было побиться об заклад, что это были военные суда. Английские? Французские? Испанские? В открытом море ветер был свежее, и они шли со скоростью целых десять узлов. Через левое плечо он посмотрел на участок берега, загибавшийся к востоку в сторону моря. «Софи» будет непросто обогнуть мыс так, чтобы избежать встречи с кораблями! Однако это придется сделать, иначе они окажутся в ловушке. Действительно, это были военные корабли. Теперь полностью видны их корпуса, и хотя Джек не сумел сосчитать количества орудийных портов, он определил, что это фрегаты, ну конечно же, тридцатишестипушечные фрегаты.

Если «Софи» обогнет мыс первой, то, возможно, у нее останется шанс. Если она сумеет пройти по отмели между мысом и внешней кромкой рифа, они выиграют милю, поскольку ни один глубоко сидящий фрегат не осмелится следовать за шлюпом.

— Отправим экипаж завтракать, мистер Диллон, — произнес капитан. — А затем начнем готовиться к бою. Если придется драться, то лучше это делать на сытый желудок.

Но в то ясное утро никому кусок в горло не лез. Матросы находились в таком нервном напряжении, что даже не смотрели на овсянку с галетами. Свежеподжаренный и только что смолотый кофе, приготовленный для капитана, напрасно остывал на шканцах, где собрались офицеры и внимательно разглядывали незнакомые суда, стараясь определить их курс, скорость и вероятную точку сближения. Два фрегата с наветренной стороны, неприятельский берег с подветренной и вероятность оказаться взаперти — этого было достаточно для того, чтобы забыть о желудке.

— На мостике! — крикнул впередсмотрящий из пирамиды туго натянутых парусов. — Он нам сигнализирует, сэр. Поднимает синий вымпел.

— Добро, — отозвался Джек Обри. — Я тоже так думаю. Мистер Риккетс, поднимите ответный сигнал.

Теперь все оптические приборы на борту шлюпа были направлены на фор-марсель ближайшего фрегата: хотя любое судно могло поднять синий вымпел, лишь корабль Его Величества мог знать тайный опознавательный знак: красный флаг на фок-мачте, после чего в следующий момент на грот-мачте появляются белый флаг и вымпел, затем приглушенный ветром пушечный выстрел.

И тотчас все напряжение как рукой сняло.

— Превосходно, — произнес Джек Обри. — Ответьте и сообщите наш номер. Мистер Дей, три орудийных выстрела с паузами.

— Это «Сан-Фиоренцо», сэр, — определил Джеймс, придя на помощь смутившемуся мичману с сигнальной книгой в руках, ярко раскрашенные страницы которой трепетали на ветру. — Он сигналит капитану «Софи».

«Господи помилуй», — мысленно произнес Джек. Должность капитана «Сан-Фиоренцо» занимал сэр Гарри Нил, который служил старшим офицером на «Резолюшн», когда Джек был самым младшим мичманом. Когда он служил на «Саксессе», Нил был его капитаном и всегда отличался стремлением к аккуратности, чистоте, заботой о форме и соблюдении иерархии. А Джек Обри был сейчас небрит, оставшиеся волосы торчали во все стороны. Половина лица была покрыта синеватой мазью, составленной Стивеном.

— Изменить курс для сближения с фрегатом, — произнес он и кинулся к себе в каюту.

* * *

— Наконец-то изволили прибыть, — произнес сэр Гарри, с явной недоброжелательностью посмотрев на него. — Черт побери, капитан Обри, вы заставляете себя ждать.

Фрегат казался гигантским. После «Софи» его огромные мачты походили на рангоут первоклассного линейного корабля; по обе их стороны тянулись целые акры отдраенной палубы. У Джека появилось странное, мучительное чувство униженности, словно из положения лица, полностью облеченного властью, он оказался в положении полностью подчиненного лица.

— Прошу прощения, сэр, — отозвался он монотонным голосом.

— Ладно. Входите в каюту. Ваш внешний вид не очень-то изменился, Обри, — заметил капитан, указав ему на кресло. — Однако я очень рад нашей встрече. Мы перегружены пленными и намерены передать полсотни вам.

— Я очень сожалею, сэр, что не могу пойти вам навстречу: мой шлюп и без того переполнен пленными.

— Вы говорите «пойти навстречу»? Вы премного меня обяжете, сэр, если будете подчиняться приказам. Вам известно, сэр, что я здесь старший морской начальник? Кроме того, черт побери, мне хорошо известно, что вы посылаете в Магон призовые команды, так что пленники могут занять их места. Во всяком случае, вы можете высадить их через несколько дней — так что не будем больше говорить об этом.

— Но как быть с моим крейсерством, сэр?

— Ваше крейсерство, сэр, меня заботит гораздо меньше, чем польза флоту. Давайте проведем перегрузку как можно быстрее, поскольку я должен передать вам дальнейшие указания. Мы ищем американское судно «Джон Б. Кристофер». Оно направляется из Марселя в Соединенные Штаты, и мы рассчитываем обнаружить его между Майоркой и материком. Среди пассажиров могут находиться два мятежника, принадлежащие к обществу «Объединенные ирландцы». Один из них — католический священник по имени Манган, а второй — некий малый по имени Роч, Патрик Роч. Их следует снять с борта — если понадобится, то силой. Возможно, у них будут французские фамилии и паспорта: они говорят по-французски. Вот их описание: среднего роста, худощавый мужчина лет сорока, лицо смуглое, темно-каштановые волосы, однако носит парик; крючковатый нос, острый подбородок, серые глаза, около рта большая родинка. Это что касается священника. Второй — высокий полный мужчина футов шести ростом, черные волосы, голубые глаза, около тридцати пяти лет; мизинец на левой руке отрублен, из-за раненой ноги передвигается с трудом. Лучше захватите с собой эти печатные описания.

— Мистер Диллон, подготовьтесь к приему тридцати пяти пленников с «Сан-Фиоренцо» и двадцати пяти с «Амелии», — произнес Джек Обри. — После этого мы должны принять участие в поимке мятежников.

— Мятежников? — воскликнул лейтенант.

— Да, — рассеянно ответил Джек Обри, посмотрев мимо него на ослабший фока-марсель — булинь и отдав нужные распоряжения. — Да. А затем обратите внимание на эти паруса, если только выберете свободное время.

— Полсотни лишних ртов! — взвыл казначей. — Что вы на это скажете, мистер Маршалл? Это целых тридцать три жалованья. Где, черт возьми, я найду столько денег?

— Придется сразу же идти в Магон, мистер Риккетс, вот что я вам скажу на это. А на крейсерство придется махнуть рукой. Полста лишних душ — это же невозможно. Полста!

— Еще полсотни этих чумных крыс, — заметил матрос Джеймс Шигэн. — А большим начальникам лишь бы в рай въехать на нашем горбу. Иисус, Мария и Иосиф!

— Ты подумай о нашем бедном докторе. Остался один среди этих дремучих зарослей. А там могут быть и совы. Черт бы побрал эту службу, говорю тебе, и «Сан-Фиоренцо», и эту сраную «Амелию».

— Один? Не думай об этом, приятель. Действительно, черт бы побрал эту службу, это ты верно сказал.

Таково было настроение у экипажа «Софи», которая направилась на норд-вест, к внешней или правой точке линии поиска. С опущенными наполовину марселями, «Амелия» располагалась на левом траверзе шлюпа, а «Сан-Фиоренцо» на таком же расстоянии от «Амелии», но ближе к берегу. Фрегат находился вне видимости «Софи», где ему было проще всего захватить любой тихоходный приз, который мог появиться. Все они могли следить за морем, над которым сияло безоблачное небо, на шестьдесят миль вокруг. Так продолжалось целый день.

День оказался длинным и полным забот — надо было очистить передний трюм, разместить в нем пленников и обеспечить их охрану (многие из них составляли команду капера и были опасны). Пришлось преследовать трех тихоходных и неуклюжих «купцов» (все они оказались нейтралами и не желали ложиться в дрейф, однако один из них сообщил, что видел судно, вроде бы американское, которое двое суток назад с наветренной стороны вылавливало из воды поврежденную фор-стеньгу). При этом постоянно приходилось работать с парусами из-за капризного, неустойчивого, дувшего опасными порывами, ветра, для того чтобы не отставать от фрегатов и не опозориться перед ними, несмотря на все старания. Между тем людей на «Софи» не хватало: Моуэт, Пуллингс и старик Александер, надежный старшина-рулевой, вместе с доброй третью лучших людей сопровождали призы, поэтому Джеймсу Диллону и штурману приходилось держать ухо востро. Вспыхивали ссоры, и к концу дня вырос список провинившихся.

«Я и не знал, что Диллон может так свирепствовать», — подумал Джек, видя, как вопит на фор-марсе лейтенант, заставляя хнычущего Бабингтона и горстку находившихся у него в подчинении марсовых в третий раз ставить левый марса-лисель. Правда, шлюп шел с довольно высокой для него скоростью; но Джеку Обри было жаль так изматывать матросов, чтобы только угодить начальству. Однако служба есть служба, и он, разумеется, не должен вмешиваться в распоряжения лейтенанта. Он думал о многом, в том числе и о Стивене. Было чистейшим безумием со стороны доктора ошиваться на вражеском берегу. Кроме того, Джек был крайне недоволен тем, как сам вел себя на борту «Сан-Фиоренцо». Он позволил умалить свое достоинство, вместо того чтобы твердо отстаивать его. Но он был связан по рукам и ногам переданными ему инструкциями и Дисциплинарным уставом. Кроме того, существовала проблема мичманов. Шлюпу нужны были по крайней мере еще два мичмана: один помоложе, другой постарше. Надо будет спросить у Диллона, нет ли у него кого-нибудь на примете — кузена, племянника или крестника. Со стороны капитана это был бы великодушный жест по отношению к своему лейтенанту, тем более что они расположены друг к другу. Что касается мичмана постарше, то нужен кто-то из унтер-офицеров с опытом, лучше всего такой, который сможет быстро стать помощником штурмана. Он подумал о старшине-рулевом — превосходном моряке и начальнике грот-марсовых. Затем мысли его заняли молодые люди с нижней палубы. Он бы предпочел парня, прошедшего все ступени службы, какого-нибудь простого матроса вроде юного Пуллингса, а не выходца из семьи, располагающей средствами, чтобы отправить сына служить на флот. И тут вдруг кольнула мысль: если испанцы схватят Стивена Мэтьюрина, его расстреляют как шпиона.

Когда разделались с третьим «купцом», почти стемнело. Джек Обри был совершенно разбит от усталости — глаза покраснели, слух чересчур обострился. Виски словно сжало железным обручем. Он целый день находился на палубе, и день этот, начавшийся для него за два часа до рассвета, оказался хлопотным. Джек уснул, едва его голова коснулась подушки. Однако его успели посетить два предчувствия: во-первых, он понял, что со Стивеном все в порядке; во-вторых что о Диллоне этого сказать нельзя. «Я даже не знал, что он настолько против нашего крейсерства, хотя, несомненно, он тоже привязался к Стивену. Странный малый», — подумал капитан и погрузился в сон. В глубокий, крепкий сон изнуренного, но здорового и хорошо упитанного молодого человека — розовый сон.

Однако проснулся он через несколько часов с хмурым, недовольным лицом. Через кормовые окна до него донесся настойчивый шепот перебранки. Джек сразу подумал о внезапной ночной атаке шлюпок, но затем до его пробудившегося сознания дошло, что это голоса Диллона и Маршалла, и он опустился на подушку. «Однако, — подумал он минуту спустя, все еще не проснувшись окончательно, — как же они оказались на шканцах в такое время ночи: ведь они на вахте? Еще не пробило и восьми склянок». Словно в подтверждение его слов судовая рында пробила три раза, и из разных точек шлюпа послышались негромкие ответные голоса: «Все в порядке». Но тут было что-то не так. Не ощущалось прежнего давления ветра на паруса. Что произошло? Надев ночной халат, Джек вышел на палубу. Шлюп не только нес меньше парусов, но и нос его был направлен на ост-норд-ост-тень-ост.

— Сэр, — шагнув к нему, стал докладывать Диллон. — Беру всю ответственность на себя. Я отменил распоряжение штурмана и велел изменить курс. Я уверен, что по правой скуле от нас какое-то судно.

Джек стал вглядываться в серебристую мглу — лунный свет и наполовину закрытое облаками небо. Волнение успело усилиться. Ни судна, ни огней он не увидел, но это еще ничего не доказывало. Посмотрев на карту, он увидел проложенный на ней новый курс.

— Скоро подойдем к побережью Майорки, — заметил он, зевая.

— Так точно, сэр. Поэтому я позволил себе уменьшить парусность.

Это было неслыханное нарушение дисциплины. Однако Диллон знал это не хуже его самого — обсуждать это прилюдно не было надобности.

— Чья сейчас вахта?

— Моя, сэр, — ответил штурман. Он говорил спокойно, но почти таким же резким и неестественным голосом, как и Диллон. Происходило что-то непонятное. Что-то похуже, чем обычные разногласия между судовыми офицерами.

— Кто на марсе?

— Ассеи, сэр.

Ассеи был толковым, надежным матросом-индийцем.

— Эй, Ассеи!

— Слушаю, — прозвучал из темноты тонкий голос.

— Что вы видите?

— Ничего не вижу, сэр. Вижу только звезды.

Но сразу, понятное дело, ничего и не увидишь. Вероятно, Диллон прав, иначе он бы так не поступил. Однако он проложил чертовски странный курс.

— Вы убеждены в правильности вашего решения, мистер Диллон?

— Полностью убежден, сэр, и от этого вполне счастлив.

Слово «счастлив», произнесенное этим скрипучим голосом, прозвучало весьма нелепо. Джек промолчал, затем изменил курс на полтора румба к норду и, по своему обыкновению, принялся расхаживать взад-вперед по палубе. К тому времени как пробило четыре склянки, восточная часть горизонта стала быстро светлеть, и действительно, на правой скуле возникли темные очертания земли, смутно различимой сквозь испарения, висевшие над морем, хотя высокая чаша неба была ясной — не то голубой, не то темной. Джек спустился в каюту, чтобы одеться, но не успел он натянуть на голову рубашку, как с палубы раздался крик.

В каких-то двух милях от подветренного борта из буроватой полосы тумана появилось судно. Едва заметив его, Джек Обри разглядел в подзорную трубу выловленную из воды фор-стеньгу, на которой был поставлен лишь зарифленный марсель. Все было совершенно понятно — разумеется, Диллон оказался совершенно прав. Вот где находился предмет их поисков, хотя он и оказался совсем не там, где ему следовало быть. По-видимому, некоторое время тому назад, меняя галсы, корабль шел от острова Дракона и теперь медленно пробирался на юг, к проливу. Через час или около того их неприятная задача будет выполнена.

— Вы молодчина, мистер Диллон! — воскликнул капитан. — В самом деле молодчина. Более удачной встречи нельзя было и желать. Я нипочем не ожидал встретить его так далеко к востоку от пролива. Покажите судну наш флаг и дайте предупредительный выстрел.

Капитан «Джона Б. Кристофера» несколько оробел при мысли о том, на что способен голодный экипаж военного корабля, желающий произвести впечатление на своих товарищей — англичан (или тех, кого участники абордажной партии сочтут англичанами), однако у него не было ни малейшей возможности скрыться, тем более с поврежденной фор-стеньгой и брам-стеньгами, сбитыми на палубу. Поэтому после непродолжительной возни с парусами и попытки увалить под ветер капитан выбрал марсели, поднял американский флаг и стал дожидаться шлюпки, высланной с «Софи».

— Вы отправитесь на это судно, — сказал Джек Обри, обращаясь к Диллону, все еще смотревшему в окуляр подзорной трубы, словно внимательно изучая какой-то узел американского такелажа. — По-французски, в отсутствие доктора, вы говорите лучше любого из нас. И поскольку вы обнаружили его в этом необычном месте, вам его и досматривать. Вам нужны печатные инструкции или же вы... — Обри умолк на полуслове. Ему доводилось часто наблюдать пьянство на флоте: видел он пьяными и адмиралов, и капитанов первого ранга, и десятилетних юнг, и даже его самого однажды привезли на судно на тачке, но он не терпел, чтобы пили на вахте. Ему это очень не понравилось, тем более в такой ранний час. — Хотя, пожалуй, пусть лучше отправится мистер Маршалл, — произнес он холодно. — Передайте это мистеру Маршаллу.

— О нет, сэр, — вскричал Диллон, придя в себя. — Прошу прощения, это была минутная слабость. Я совершенно здоров. — И действительно, бледность, ручьи пота, невидящий взгляд куда-то исчезли, сменившись нездоровым румянцем.

— Ладно, — с сомнением отозвался Джек Обри, и в следующую минуту Джеймс Диллон принялся торопливо отбирать экипаж шлюпки, бегая взад-вперед, проверяя их оружие, высекая искры из замков собственных пистолетов, всем своим видом показывая, что он полностью владеет собой. Спустившись в катер, прежде чем оттолкнуться от борта шлюпа, лейтенант сказал:

— Пожалуй, я должен извиниться за те записи, сэр. Я постараюсь поправить дело, когда вернемся.

Отойдя назад, «Софи» держалась у левой скулы американца, готовая открыть продольный огонь и подрезать ему нос при первых признаках сопротивления. Но таких признаков не было. Лишь с полубака «Джона Б. Кристофера» раздавались насмешливые выкрики «Пол Джонс!» и «Как поживает король Георг?» , а улыбающиеся канониры «Софи», готовые отправить своих американских кузенов к праотцам, ничуть не колеблясь и не испытывая к ним ни малейшей неприязни, были рады отплатить шуткой за шутку. Однако Джек Обри вовсе не желал осложнений, и ему было не до шуток. Как только кто-то выкрикнул: «Бостонские бобы!» — он зычным голосом скомандовал:

— Тишина на носу и на корме! Мистер Риккетс, узнайте имя этого матроса.

Время шло. В кадке продолжал гореть фитиль — катушка за катушкой. Внимание находящихся на палубе привлек пролетевший над судном ослепительно белый баклан. Глядя на птицу, Джек Обри принялся настойчиво размышлять о судьбе Стивена. Солнце поднималось все выше.

Наконец досмотровая партия вернулась к трапу американца, опущенному в шлюпку. На ступеньках стоял один Диллон. Он любезно откланялся штурману и пассажирам, собравшимся у поручней. «Джон Б. Кристофер» ставит паруса — голос помощника капитана с его гнусавым колониальным произношением: «Подобрать тот гребаный брас!» — раздается над поверхностью моря — а идет он на зюйд. Что касается катера с «Софи», то он ему мешает.

Направляясь к американскому судну, Диллон еще не знал, что будет делать. Весь день, узнав о задаче, поставленной перед эскадрой, он испытывал какое-то фатальное чувство и даже теперь, спустя несколько часов, все еще не знал, как ему быть. Он двигался будто в кошмарном сне, поднимаясь на борт американского судна словно безвольный механизм, и он, конечно, был уверен, что найдет там отца Мангана. Хотя, чтобы избежать этой встречи, он предпринял все, что было в его силах, за исключением открытого бунта или потопления «Софи». Лейтенант изменил курс и уменьшил парусность, терроризировал штурмана, чтобы добиться своей цели, и все-таки наткнулся на беглеца. Но он не мог предвидеть, что священник станет угрожать выдать и его самого, если Джеймс не сделает вид, что не узнал его. Он невзлюбил попа с первого дня их знакомства, но это вовсе не означало, что он проявит полицейское рвение для его поимки. А затем возникла эта угроза. Какое-то мгновение Диллон был уверен — она беспочвенна. Однако тут же осознал, в какое отвратительное положение он попал. Он был вынужден сделать вид, будто изучает паспорта всех пассажиров, находившихся на борту американца, прежде чем смог взять себя в руки. Он понимал, что выхода у него нет, что любое действие, какое он предпримет, принесет ему бесчестье; однако он никогда не думал, что бесчестье может быть столь мучительным. Он был человеком гордым, и довольная усмешка отца Мангана ранила его в самое сердце, а вместе с этим на него обрушилось множество невыносимых сомнений.

Шлюпка коснулась борта «Софи».

— На борту судна таких пассажиров не обнаружено, сэр, — доложил он.

— Тем лучше, — весело отозвался Джек Обри, приподняв треуголку и помахав ею американскому капитану.

— Курс вест полрумба к зюйду, мистер Маршалл, и прикажите, пожалуйста, зачехлить пушки. — Из кормового люка доносился тонкий аромат кофе. — Диллон, позавтракайте со мной, — произнес капитан, дружески взяв его за рукав. — Вы по-прежнему бледны, как привидение.

— Вы должны извинить меня, сэр, — прошептал лейтенант, высвобождаясь и глядя на Джека Обри с откровенной ненавистью. — Мне немного не по себе.