Наверное, это был самый жаркий день лета. Яркие лучи солнца слепили глаза, в воздухе висело сплошное раскаленное марево. Стоящие в боевом охранении бойцы в окуляры биноклей видели, как расположившиеся на окрестных высотах вражеские солдаты воздушно-десантной бригады, изнывая от зноя, поснимали свое обмундирование и в одних трусах отсиживались в окопах.

В землянке кашеваров, соединенной ходом сообщения с местом расположения разведроты, уже открылась парикмахерская, где клиентов после стрижки опрыскивали каким-то особенно душистым одеколоном. Возвращаясь на КП полка, Кинь подошел к землянке. Каптенармус Дао спокойно стоял перед входом в свое заведение и, козырьком приставив руку к глазам, наблюдал за тем, как наши зенитки вели огонь по вражескому самолету.

— Дао, постриги-ка меня, дружище! — попросил его Кинь, снимая каску.

— А, командир! — обрадованно воскликнул Дао и, взяв его за руку, повел в землянку. Раньше здесь располагались связисты, и в одном из углов рядом с поставленным Дао кухонным инвентарем еще и сейчас виднелась груда негодных проводов и обгоревших телефонных аппаратов.

Кинь взглянул на Дао, низкорослого и щуплого, к мешковатой нижней рубахе, дочерна измазанной сажей и копотью, с квадратным вырезом, на его недавно наголо обритую голову и невольно подумал: «Где только этот Дао откопал такое большое зеркало?»

— Постригите, пожалуйста, побыстрее. Может, постричься наголо, чтобы не жарко было? — проговорил Кинь.

— Нет, не стоит, — заметил Дао. — Может, и хорошо было бы, но ведь вам на совещания ходить, перед солдатами выступать. Вроде и не подобает вам солдатскую стрижку делать.

Кинь смотрел, как с ножниц надают густо посеребренные пряди волос, и неторопливо рассказывал внимательно слушавшему его Дао о боях, которые в последние дни провел 5-й полк.

В это время, когда Кинь спокойно сидел в землянке и беседовал с Дао, на КП полка всего в каких-нибудь пятистах метрах отсюда Кхюэ в присутствии представителя политического управления фронта и начальника политотдела дивизии сообщил печальную весть о гибели Лы.

— Этот боец — сын замполита Киня? — переспросил, вытирая обильно вспотевший лоб, представитель политического управления.

— Да, это его сын, — кивнул Нян. — Вчера в четыре тридцать утра Кинь все пытался связаться с ним по телефону, но потом, так и не дождавшись, вынужден был уйти в подразделения.

Лица людей помрачнели. Сидевший в углу возле телефонов новый ординарец Киня, слышавший весь разговор, понурил голову.

— Сам-то Кинь где сейчас? — спросил Няна представитель политического управления.

— Замполит сейчас находится в подразделениях.

Начальник политотдела дивизии приказал немедленно разыскать Киня.

...Каптенармус Дао старательно стриг Киня и вел неторопливую беседу.

— Товарищ командир, я, почитай, всюду в Индокитае побывал. Мне вот-вот пятьдесят стукнет. Самый счастливый момент в моей жизни был, когда через Чыонгшон переходил — на родину возвращался. Стоял тогда и чуть не плакал, глядя на белые пески Нятле! Вернулся в деревню, через год женился, потом домик поставили, жена первенца родила. Сейчас ему только восемь исполнилось, вот недавно письмо от него получил. Когда я в армию уходил, он еще кружочки рисовать учился, а теперь вот уже и писать может: «Здравствуй, дорогой папочка!» А кончается письмо совсем как у взрослого: «Желаю тебе уничтожить как можно больше американцев!» Ну, как вам это понравится?

Кинь, с интересом слушавший его рассказ, вдруг заметил в дверях своего ординарца.

— Старина, что случилось? — спросил Кинь.

— Товарищ командир, разрешите доложить. Представитель политического управления фронта и командир полка Нян послали меня за вами, на совещание зовут. — Но больше ординарец уже не в силах был сдерживаться. Искренне сочувствуя своему командиру, он подошел поближе к Киню и срывающимся голосом тихо сказал: — Только что с высоты 475 вернулся Кхюэ. Он сообщил, что ваш Лы погиб!

— Что ты сказал? — тихо переспросил Дао, замерев на месте с машинкой в руках. — Что ты сказал? Кто погиб?!

— Лы!

Дао поверх своих круглых очков глянул на замполита. У того на лице не дрогнул ни один мускул, только голос его прозвучал глуше, чем обычно:

— Кхюэ еще там, на КП?

— Так точно, товарищ командир, он ждет вас...

Непослушными, негнущимися пальцами Дао попытался было продолжить стрижку, но тут же нечаянно чуть не порезал Киня.

— Простите, командир! Очень больно?

— Ничего, старина, — успокоил его замполит. — Продолжай...

Кинь сидел, не двигаясь, не меняясь в лице, только веки его чуть покраснели да подернулся влагой, будто пеленой тумана, раненый глаз. Дао дрожащими пальцами осторожно продолжал стричь его, боясь причинить лишнюю боль.

Солнце между тем нещадно палило. Со стороны зенитной батареи вновь послышались выстрелы. Когда Дао закончил стрижку, Кинь вслед за своим ординарцем отправился на КП полка.

Кинь держался на совещании так, будто ничего не случилось, и все решили, что он еще ничего не знает о гибели Лы. Замполит спокойным, уверенным тоном докладывал о политической работе среди личного состава полка, говорил о настроении солдат и командиров подразделений после проведенных боев.

Выслушав Киня, представитель политуправления некоторое время сидел молча, а затем, задав несколько вопросов, приступил к разъяснению новой задачи, поставленной перед 5-м полком:

— Политработа в полку ведется на должном уровне. Бойцы хорошо подготовлены, и об этом свидетельствуют те успехи, которых они достигли во время недавних боев... За несколько последних дней вам удалось нанести большой урон воздушно-десантной бригаде противника. Однако ваш полк тоже понес потери, и он нуждается в отдыхе и пополнении.

Кинь поднялся и запальчиво спросил:

— Что же выходит, что политическое управление фронта прислало вас уговаривать нас?

— Конечно! — рассмеялся представитель политуправления. — Сюда на смену придет другой полк. Мы знаем, что вы неохотно согласитесь идти в тыл, а поэтому решили провести с вами работу. Выслушав мой доклад о ваших успешных боевых действиях, начальник политуправления, улыбаясь, сказал, что Кинь, конечно, не захочет уступить свое место сейчас, когда разгром врага под Таконом так близок. Но поймите, товарищи, впереди еще много ответственных и тяжелых боев... Мы высоко ценим ваш замечательный боевой порыв...

Затем по просьбе участников совещания представитель политуправления рассказал о внутреннем и международном положении страны, еще раз остановился на роли и значении операции в Кхесани для предстоящего всеобщего наступления.

— Мы еще не привлекли к боевым действиям наши основные силы, — сказал он. — Против сильной, оснащенной сверхсовременной техникой вражеской группировки задействована лишь некоторая часть этих сил. С начала весны здесь находились только ваш полк и несколько артиллерийских подразделений. Но, используя даже такие силы, мы лишили всех американских политиканов и генералов элементарного спокойствия...

Когда представитель политуправления закончил свое выступление и Кинь объявил, что совещание закрыто, в блиндаж неслышной походкой вошел Кхюэ и направился к личному телефону комполка, стоявшему в глубине помещения.

— Кхюэ, — поворачиваясь, окликнул его Кинь, — ты что там собрался делать?

— Товарищ замполит, мне необходимо связаться с наблюдателями, которых я оставил у подножия Безымянной высоты...

Когда Кхюэ закончил свой разговор, Кинь помахал ему рукой, подзывая к себе.

— Кхюэ, расскажи-ка мне... — проговорил Кинь, стараясь внешне сохранять спокойствие, — расскажи-ка мне, как погиб мой Лы.

Все, кто еще не успел разойтись после совещания, разом обернулись и замолчали. Представитель политуправления, который только что увлеченно беседовал с комполка Няном, медленно прохаживаясь с ним из угла в угол, резко остановился. Не в силах сдержать охватившего его глубоко щемящего чувства боли, он подошел к Киню и бережно обнял за плечи:

— Кинь, дорогой, я-то думал, что ты еще не знаешь...

Окружив своего замполита, командиры слушали скорбный рассказ Кхюэ. Нян, скрестив руки на груди, молча стоял у стола и мысленно представлял себе картину вчерашнего боя. Да, благодаря подвигу Лы 5-й полк мог сегодня по-прежнему прочно занимать свои позиции, благодаря Лы была отражена последняя атака противника на высоту 475.

* * *

Кинь и сопровождающий его политрук направились посетить фронтовой ансамбль, который остановился неподалеку от расположившегося на отдых 5-го полка. Подходя к пересохшему ручью, они услышали громкий говор и смех работавших на противоположном берегу людей.

Отделение бойцов, раздевшихся по пояс, разравнивало лопатами берег ручья, готовя место для выступления артистов.

Кинь сразу узнал этот ручей. Вместе с Кхюэ он не раз перебирался через него в конце прошлой зимы. Тогда вода здесь стояла почти по грудь, и приходилось подолгу сражаться с бурным мутно-красным потоком. Сейчас вода здесь высохла, и дно ручья обнажилось, выставив, будто напоказ, сверкающие на солнце полосы светлой гальки вперемешку с большими камнями, под которые уходили сухие корни деревьев. Чуть выше по течению был переброшен ветхий, сплетенный из прутьев мостик.

Хиен с подружкой из танцевальной группы — обе в закатанных брюках и гимнастерках с короткими рукавами — с веселым смехом пробежали мимо бойцов. Через минуту девушки уже взобрались на шаткий мостик и с озорным, отчаянным выражением на лице ухватились за перекинутую вдоль мостика веревку.

— Эй, девчонки, поосторожнее, оборваться может! — крикнул один из солдат.

— Вот еще, ничего не будет! — донесся сверху голос подружки Хиен.

— А если бомбить начнут, убежать не успеете! — но отставал парень.

— Подумаешь, бомбить!

— Тогда не визжите и не просите вас оттуда снять!

— Да хватит вам!

— Хватит, так хватит! Пусть Хиен споет нам оттуда!..

— Пить хочется, Зунг, — проговорила Хиен несколько минут спустя.

— Не надо было есть сушеную рыбу!

— Ой, правда, замучила жажда...

— Так и быть, помогу тебе жажду утолить, только с одним условием... — сказала Зунг, хитро прищурив блестящий глаз в густых пушистых ресницах.

— С каким условием?

— Мне, как ближайшей подруге, ты должна рассказать все начистоту... Помнишь того парня, красивого такого, когда мы были в артполку «Кау»?..

Щеки Хиен стали кумачовыми, но она и виду не подала, что смущена.

— Очень даже ошибаешься! Я к нему, как к младшему брату, отношусь, только и всего! Ты ничего не знаешь. Этот парень местный, у него всю семью американцы убили, он на Севере был и встречался с Хо Ши Мином. Я к нему, как к младшему брату, отношусь, вот и все.

Зунг достала из сумки ветку с красным, спелым плодом смоковницы.

— Ой, плод счастья! — радостно схватила ветку Хиен и проворными маленькими пальцами стала отделять кожуру смоковницы. Но едва она сняла кожуру, как, к своему ужасу, обнаружила, что к ее лицу со всех сторон устремляется несметное множество насекомых. Зажмурившись и отмахиваясь свободной рукой, она все же попробовала нектар, стекавший густой струей из розовато-красной спелой мякоти плода, и радостно воскликнула:

— Сладкие и холодные, как мороженое!

— Дома, бывало, летом, когда на воскресники ходили, — стала вспоминать Зунг, — я мороженым прямо объедалась! Лимонным, шоколадным, банановым...

— А я люблю только банановое мороженое, а вот сами бананы почему-то не ем, — произнесла Хиен. — Вот бы сейчас вдруг нашлось здесь мороженое!

Кинь пришел неожиданно, и руководитель ансамбля не успел еще как следует подготовиться к встрече. Хижина, в которой расположились артисты, была сооружена недавно, и в центре ее еще громоздились сваленные в кучу лопаты. На нарах в беспорядке лежали музыкальные инструменты и прочий реквизит. Заслышав призывный стук колотушки, к хижине со всех сторон потянулись люди.

В ожидании концерта Кинь разговаривал с подошедшими к нему артистами. Вдруг его окликнул чей-то высокий голос:

— Командир Кинь!

Оглянувшись, Кинь увидел входившую в хижину женщину в темной блузке и черных брюках.

— Хоа, это вы?!

Женщина всплеснула руками:

— Вот радость-то! Наконец мы с вами встретились!

— Значит, вы по-прежнему артистка?.. А как ваш муж? Дети есть? — спросил Кинь.

— Муж сейчас в действующей части, тоже на Юге. У нас уже двое детей!

— Я вас помню совсем юной, — улыбнулся Кинь, — а теперь вы мать двоих детей! Как быстро идет время!

— Да, ведь с той поры прошло уже лет четырнадцать или пятнадцать, — смущенно и радостно рассмеялась в ответ Хоа.

Впервые Кинь увидел Хоа во время сражения под Дьенбьенфу, когда она вместе с другими артистами ансамбля пришла выступать перед бойцами батальона Киня. Тогда это была худенькая, загорелая пятнадцатилетняя девчушка. Кинь вспомнил, как однажды Хоа заблудилась и ее, обессилевшую, всю в слезах, нашел связной...

От нахлынувших воспоминаний Кинь мысленно вернулся к своей семье, к постигшему их горю. Как сообщить жене о гибели Лы? Как утешить мать, потерявшую сына? Но, как бы ей ни было тяжело, она должна знать, что ее сын пал смертью героя, защищая честь и свободу своей родины.

Сам же Кинь глубоко в сердце запрятал эту боль и не давал ей прорваться наружу.

Во время разговора Киня с Хоа в хижину вихрем влетела Хиен с подругой. Увидев всех в сборе, девушки смутились и сели сзади. Лица у обеих раскраснелись и были влажными от пота. Как старшая заботливая сестра, Хоа, взяв их за руки, подвела к Киню и познакомила.

— Хиен у нас солистка. Очень хорошо поет, бойцы ее любят!

Хиен, потупясь, вежливо поздоровалась.

— Да, я слышал, бойцы хвалили ваше пение, — сказал Кинь. — Сколько же вам лет?

— Восемнадцать, товарищ командир.

— Хиен, а как дальше?

— Просто Хиен{31}!

— Ну а характер как, соответствует имени? — шутливо спросил Кинь.

— Да, соответствует, — ответила за нее Хоа.

— У вас есть жених?

— Нет, товарищ командир...

* * *

В тот вечер ансамбль выступал для тех, кого последними сменили на передовой линии около Такона.

Смеркалось. На пепельно-сером небе вырисовывались темные верхушки деревьев. Площадку в пересохшем русле ручья уже заполнили устроившиеся перед импровизированной сценой бойцы. Несколько фонарей ярко освещали сцену. Над головами бойцов шатром раскинулась заботливо прикрепленная к деревьям парашютная ткань.

Взгляды собравшихся были устремлены на ярко освещенный квадратик земли, служивший сценой. После вступительного слова руководителя ансамбля начался концерт. Хиен, стоя на краю сцены за занавесом цвета увядшей травы, смотрела, как танцует Зунг. Исполнялся танец с мечами — шумный, быстрый. Зунг, заметив подругу, весело улыбнулась.

Настала очередь Хиен. Едва она вышла на сцену, как раздались дружные аплодисменты. Прижав руки к груди, она смотрела на тех, кто заполнил пространство в пересохшем русле ручья, стараясь различить в темноте каждое из этих лиц. Солдаты сидели молча, прислонив к плечу винтовки и автоматы. Все ждали от Хиен песни, которая бы рассказала о них, об их надеждах. И Хиен запела. Она пела легко и свободно, так, будто песня летела прямо из сердца:

Сидевший совсем близко, в первом ряду, замполит полка поднял низко опущенную голову и пристально взглянул на нее. В его глазах Хиен увидела такую скорбь, что невольно почувствовала сострадание к этому человеку, и тут же заметила, как заблестели на его глазах слезы. Песня, которую пела сейчас эта девушка, напомнила ему о сыне, и Кинь плакал, плакал впервые после того, как узнал о гибели Лы.