И вновь прилетели издалека птицы пит — вестницы поры любви и урожая. Зазолотился на горных полях и делянках рис. Впервые горцы западного края снимали два урожая в год. Как и внизу, в долине, сбор осеннего урожая здесь приходился на октябрь — ноябрь, и это были самые веселые и радостные дни года: люди ощущали на своих ладонях тяжесть налившихся рисовых зерен. В феврале они расчищали горные участки под поле, а в апреле закладывали рисовые зерна в крошечные темные, жирно сдобренные золой лунки.

В сентябре — октябре птицы пит летели сюда стая за стаей. Проказливые и пронырливые, они с веселым щебетом кружились над полями в лучах утреннего солнца под холодным, пронизывающим ветром. Вторя им, оглушительно кричали попугаи, ворковали голуби, вопили, подражая попугаям, мартышки, выбегая из скалистых пещер и делая набеги на золотившиеся рисовые поля. И пичуги, и лесное зверье — все так и норовили урвать побольше от урожая, которого ждал человек. В это время люди семьями выходили в лес, валили деревья и ставили караульные вышки. Сколько историй, секретов и радостей хранила каждая такая вышка! Рано поутру выходили в поле девушки. Подолы их юбок и обшлага рукавов быстро становились мокрыми от росы. Не спеша обходили девушки поле; мелькали их руки, ловко подрезавшие ножами или же остро отточенным бамбуком сникшие под тяжестью зерен колосья на подсохших стеблях. Колосья клали в заплечные корзины. Полнехонькими корзинами заставляли все четыре угла караульной вышки. Над разровненным участком, где обмолачивали рисовые колосья, устанавливалось толстое бревно, и все — старики, дети, а главным образом, юноши и девушки, — собравшись вместе, каждую ночь шли сюда молотить рис.

Юноши становились в один ряд, девушки — в другой, и раздавался мерный стук обмолота. Девушки пели:

Под утро у костра уже всякое угощение стояло — и мясо, и вино, и свежий клейкий рис, сваренный на пару, да только за трапезой в основном сидели одни старики, а парни и девушки, разбившись парочками, разговоры вели да шутками перебрасывались.

Такими веселыми были когда-то дни урожая и в родном крае Сием. Все это время, бывало, никто глаз не смыкал, но люди были бодры и веселы. После уборки урожая мужчины занимались охотой, женщины — пряжей, а для молодых людей наступала пора свадеб.

Срезая рисовые колосья, Сием вспоминала о том прекрасном времени, когда она вместе с подругами обмолачивала рис около караульных вышек. А теперь в небе гудели самолеты, издалека доносился грохот орудий. Нещадно палило солнце, и тростниковая корзинка, висевшая на боку, тянула Сием к земле. В стареньком синем платье и черном платке, наполовину закрывавшем лицо, она сосредоточенно убирала рисовые колосья и всякий раз, поднимая голову, видела серую, молчаливую тень работавшего вместе с ней Киема. Кием, ее муж, вернулся...

Примерно полмесяца назад Сием вместе с группой односельчан ходила носить раненых, а вернувшись домой, она с ужасом увидела сидевшего возле заплесневевшей кормушки с кумысом и пристально уставившегося на свои брезентовые ботинки Киема. Фанг в тот день тоже был дома. Заложив за спину руки, он с сумрачным видом вышагивал взад и вперед перед сыном. Все трое старались не смотреть друг на друга, никто не проронил ни слова.

В тот же день, повинуясь отцу, Кием взвалил на плечо сумку и отправился в волостной комитет, где его уже давно зачислили в разряд опасных элементов. Кием без утайки рассказал все и во всем повинился. Кто бы мог подумать, что этот бравый десантник, за которым укрепилось прозвище «генерал Ки», так быстро утратит веру во все? После убийства лейтенанта и потом, после того, как ему чудом удалось спастись во время молниеносной атаки бойцов Освободительной армии, в нем созрело твердое решение покончить со всем этим, и он бросил свою роту сразу после той памятной ночи поражения. Он убежал, бросив все, и долго скитался, блуждая по джунглям, как отставший от стаи дикий зверь. Мрачные дни пришлось ему пережить, когда он бродил по лесам детства, которые теперь стояли растерзанные американскими дефолиантами и бомбами.

Кто же, кто в ту страшную ночь артиллерийского обстрела выкликал в мегафон его имя? Снова и снова задавал себе этот вопрос Кием. Чей он был, этот голос, вырвавший его из беспамятства, когда он, поверженный, валялся в обвалившемся окопе? Кием, кто призывал тебя сложить оружие и вернуться, к семье, домой?..

В волостном комитете Кием пробыл три дня, где с ним и еще с несколькими десятками таких же, как он, провели политическую работу. Кием впервые понял, кем он стал на самом деле. Домой он вернулся в очень подавленном состоянии и казался еще более молчаливым, чем раньше.

Фанг часто подолгу не бывал дома, и Сием уходила ночевать к соседям. Кием же, завернувшись в одеяло, которое одновременно служило ему и подстилкой, ложился спать в маленьком верхнем дворике. Днем он безропотно выполнял любую работу: сажал рис, расчищал под делянки склоны гор. Прислушиваясь к разрывам бомб и грохоту артиллерийской канонады, Кием настороженно следил за разворачивавшимися действиями американской воздушно-десантной бригады и, когда он узнал, что ей не удалось пробиться к окруженному Такону, в душе очень обрадовался этому. Понемногу к нему стало приходить прозрение. Попойки, гулянки, убийства, поджоги — все это теперь вспоминалось ему, как страшный сон. Он понимал, что ему еще предстоит пройти долгий и трудный путь, чтобы искупить свою вину перед народом.

Как-то вечером старый Фанг заглянул домой. Вместе с ним пришла незнакомая пожилая женщина, повязанная синим платочком. Глубокие морщины залегли на ее лице. Сием вспомнила, что видела эту женщину в уезде, когда несколько месяцев назад ходила туда на собрание. Эта женщина выступала тогда перед теми, чьи мужья или сыновья находились в марионеточной армии. Она призывала женщин заставить мужей или сыновей вернуться домой и просила не чураться их, не прогонять, а, наоборот, помочь стать им на правильный путь.

Сием сварила на пару рис и пригласила Фанга и женщину отведать его. Киема дома не было. Фангу хотелось, воспользовавшись своей недолгой побывкой дома, попробовать поговорить с сыном, но Кием в последнее время завел привычку пропадать по целым ночам. Гостья между тем завела разговор с Сием, рассказала, что у нее у самой муж в годы Сопротивления был на службе у марионеточных властей. Накануне заключения мира, когда наши войска должны были вот-вот прийти сюда, муж ее вернулся домой. Сием сердцем поняла, как трудно было этой честной женщине вновь обрести в своем бывшем муже человека, которому можно доверять, с которым можно вместе пройти жизнь.

Уходя, старик наказал Сием следить за всем, что делает муж, и не позволять ему уходить далеко от дома.

— Ну как ты решила? Будешь с ним жить? — неожиданно спросил Фанг.

Сием низко опустила голову и ничего не ответила.

— Ты что, когда ходила раненых носить, Лыонга так и не встретила? — мягко спросил старик.

— Нет, искала и не нашла, — залившись краской, ответила Сием.

— Ты сама решай, как тебе с Киемом быть дальше. Будете вы вместе или нет — это только от тебя зависит! — напрямую начал старик. — Только вот что: ты должна помочь ему стать другим человеком. Нельзя, чтобы он еще раз споткнулся. Занят я по работе, иначе дома остался бы и сам за всем проследил.

После их ухода Сием накрепко закрыла двери, задвинула засов и, повинуясь всегдашней привычке, села перед горящим очагом. Мысли ее снова вернулись к тому, что будет завтра. Больше чем полмесяца носила она раненых. Всех имен-то не упомнишь, кого она встретила за это время. Не пересчитаешь всех солдат, кого она вынесла на своих плечах. Всюду, на всех дорогах и тропках, искала она Лыонга. Где же ты, Лыонг? Майскими ночами льется яркий лунный свет. Где же ты, Лыонг, где?..

* * *

Начинало светать. Над домами вдоль скалистой гряды уже поднимались вверх тонкие струйки дыма — ставили варить кто рис, кто кукурузные початки. Вот уже несколько дней все торопились подняться пораньше и поскорее выйти в поле.

Неподалеку от дома Фанга, за высокими большими камнями, стоял домик, полный наголо обритых веселых и здоровых ребятишек. В нем жила семья Ни То. Сам хозяин был добрый, но безвольный человек, во всем полагавшийся только на свою жену. Когда они жили в «стратегической» деревне, Ни То забрали в марионеточную армию, но его жена сумела добраться до самой Кхесани и добилась, чтобы ее мужа освободили от военной службы. Перебравшись в горный край, супруги быстро обзавелись новым хозяйством и жили в полном согласии. Правда, иногда Ни То напивался и начинал шумно бахвалиться перед односельчанами, что будто бы он не раз отпускал пощечины американцам, однако, завидев свою жену, он сразу же замолкал и безропотно следовал за ней.

Проснувшись, Сием услышала, как ее муж разговаривал с одним из парней, подбивавших его поохотиться на косуль. За этим парнем в селе укрепилась дурная слава, и теперь волостные власти за ним приглядывали. Через бамбуковую ставню Сием увидела, что гость стоял уже наготове с охотничьим ружьем и поторапливал ее мужа, бросавшего в грязно-серую сумку свои пожитки. Набив сумку, Кием перекинул ее через плечо привычным проворным движением десантника, перепоясался патронташем, вместо того чтобы спуститься по лестнице, оперся рукой о помост и бесшумно спрыгнул на землю. Но только приятели стали закуривать перед дорогой, как во двор выскочила Сием и протянула мужу рисовые колобки и большой топор, каким расчищают лес под поле. Мужчины одарили ее таким взглядом, что она невольно содрогнулась, однако ее тихий голос прозвучал решительно:

— Разве ты в поле уже все дела закончил, что бежишь на охоту? Сегодня я начну сеять, оставайся дома! Ты что, всю работу на меня одну взвалить хочешь?

— Ты что же, выходит, не пускаешь его? — с прищуром глянул на нее парень.

— Иди, иди, и один сходишь! — махнула Сием. — А у него и дома дел хватит!

— Да ведь он вовсе и не муж тебе, — гнусно хохотнул парень, показав золотые коронки. — Что же, выходит, работать заставляешь, а им самим брезгуешь?

Кием осторожно провел рукой по лезвию топора. Он узнал старый отцовский топор: каждый год он рубил им деревья, когда начинали расчищать под посев новый участок. Кием вдруг вспомнил, что раньше у старика было два таких топора. Этот старик выковал собственными руками.

— Ладно, иди один, я не пойду! — бросил он парню, а сам повернулся к Сием, и как долгий вздох, у него вырвалось: — Тоска, вот и захотелось поохотиться, только и всего...

Ее вдруг охватило раздражение.

— Раньше ты тоже, бывало, говорил, что тебе скучно, и удирал из дому!

Это был первый их разговор после его возвращения. Повернувшись, Сием торопливо поднялась в дом. Она боялась, что не сдержится и вот-вот расплачется прямо на их глазах. Ей вдруг необыкновенно отчетливо припомнился тот день, когда Кием зверски избил ее кнутом. Даже показалось, что от него вновь разит одеколоном и американскими сигаретами.

Дело шло к лету, и в то утро солнце поднялось очень быстро. Дорога от села ко вновь расчищенным под поля участкам проходила у подножия скалистой гряды. Ручей здесь пересох. Лишь кое-где в маленьких редких лужицах сверкала застоявшаяся вода, а в глубоких излучинах она позеленела и замутилась. Острые большие камни с отметиной прошлогоднего наводнения на боку дыбились у края неширокой тропинки. Громко кричали дрозды. На скале белыми пушистыми полосками висели облака, постепенно становясь розово-красными в лучах восходящего солнца.

В горах разносились голоса перекликающихся женщин, слышался чей-то негромкий разговор. Бежавшие за хозяевами собаки с громким лаем прыгали по камням через маленькие ручейки. Пахло табаком и свежей смолой.

Удушливой пороховой гарью веяло от лесов, подвергшихся бомбардировке самолетов Б-52. Давно уже не было в здешних лесах такого оживления, как сейчас. Быстро выжигались подготовленные участки, и они покрывались блестящей черной жирной золой. Звериные тропы, дорожки, протоптанные солдатами-носильщиками, едва заметные тропинки командос и вражеских лазутчиков, оставшиеся здесь с прошлого года, — все эти пересекающиеся, перекрещивающиеся на земле тропинки, прежде столь тайные, теперь лежали оголенные, открытые глазу, петляя от одного горного поля к другому.

Сием вела мужа по одной из тропинок, проложенной здесь солдатами. У края недавно выжженного участка она остановилась. Здесь еще слабо тлели пни. Редковатый дымок, поднимаясь вверх, задерживался в кустарнике по ту сторону ручья. Взрывы бомб, доносившиеся со стороны дороги № 9, как будто отдалялись. Каждый раз, услышав их, Сием с обеспокоенным видом поднимала голову, и на лице ее появлялось растерянное выражение. Она подмешивала золу в разложенный на промасленном брезенте семенной рис, как вдруг услышала на том склоне истошный крик жены Ни То. Сием, решив, что с соседкой случилось несчастье, тотчас же бросилась туда, на бегу закручивая рассыпавшиеся волосы. Однако, добежав, только и протянула: «А-а-а...» Сием увидела самого Ни То. В измазанной золой, распахнутой на груди гимнастерке, он крепко держал за голову извивавшуюся змейку (причем хвост змеи обвивался вокруг его шеи) и, хохоча во все горло, гонялся вокруг дерева за женой, которая, подобрав юбки, с визгом удирала от него.

Сием постояла, посмотрела, как дурачатся соседи, и пошла назад, почувствовав вдруг невероятную усталость во всем теле.

Кием с топором в руке сидел на поваленном дереве. Его ботинки и подвернутые брюки были мокрыми от росы.

— Давай работай, солнце вон уже где! — раздраженно прикрикнула на мужа Сием и послала его подобрать с участка все несгоревшие большие сучья, которые можно было бы использовать для плетня.

Взяв заостренную палку, она стала делать лунки, закладывая в каждую из них по два зернышка и тут же засыпая их землей. «Теперь зерна будут в сохранности, — подумала Сием, — никакой пичуге до них не добраться».

Все утро то и дело забегала к ней жена Ни То.

— Сием, — смеялась она, поправляя растрепанные волосы, — муженек-то мой спрятал где-то эту змею, никак найти ее не могу. Правда, он вырвал ей жало, вроде нечего ее и бояться...

— Что же ты ко мне все бегаешь, а он один работает? — подначивала, ее Сием.

— На то он и мужчина, чтобы работать, — заливалась счастливым смехом соседка.

Сием украдкой бросила взгляд на Киема. Его загорелое тело покрылось потом. Он разделся по пояс и высоко закатал брюки. С самого утра он работал не покладая рук, ни минуты не отдыхая, опустив глаза вниз, боясь вымолвить даже слово.

Немного, видно, нужно, чтобы тронуть женское сердце. Глядя на мужа, Сием вдруг почувствовала, как что-то дрогнуло в ней, как поднялась со дна души скрытая жалость...