Нэт, сестру Кхюэ, к концу зимы перевели в 25-й медсанбат. Наступила пора затяжных дождей. Насквозь вымокшие под беспрерывным дождем медсестры расположились на короткий отдых у края тростниковых зарослей, среди сложенных грудами носилок, вещмешков, гамаков и тюков с перевязочными материалами и медикаментами. Мимо, не останавливаясь, одно за другим проходили подразделения. Солдаты не спускали глаз с девушек, а те упорно старались смотреть в сторону. На фронте девушек было мало; солдаты видели или артисток ансамбля, или медицинских сестер. К медсестрам все относились подчеркнуто вежливо: даже к самой юной ни один солдат не рискнул бы обратиться на «ты».

— Почаще вам без работы оставаться, сестрички! Пореже нас видеть! — помахал им кто-то рукой.

— И вам с нами встреч поменьше! — ответили ему девушки.

Подождав, когда пройдет очередное подразделение, начальник медсанбата, высокий толстый доктор, которого почему-то все называли Лан{28}, приказал поднять корзины на коромысла и переправиться через ручей. Мутный ручей грозно шумел, и девушки в замешательстве остановились.

— Ну, кто еще до сих пор плавать не научился? — спросил доктор.

— Доктор, отвернитесь! — завизжали девушки.

— Отвернусь, как же. Тут, того и гляди, какую-нибудь из вас течением унесет, отвечай тогда!

— Не унесет, мы друг дружке сами помогать будем! Отвернитесь!..

Много дней пробирались они к месту нового расположения, которое на карте, выданной в штабе доктору Лану, было помечено красным крестиком. Бурные ручьи, высокие труднодоступные перевалы, густые, почти непроходимые тростниковые заросли — сколько их осталось позади!.. И вот наконец они оказались у цели. Некоторые все еще волновались и, подбегая к доктору Лану, то и дело спрашивали:

— Это здесь? Вы не ошиблись?

Доктор, намыливая для бритья щеки, успокоительно смеялся:

— Все верно. Мы там, где должны быть. Поверьте моему опыту, я когда-то штабистом был и карту умею читать.

Еще в пору работы на перевалочном пункте Нэт подружилась с Зы. Эта девушка была настолько рослой, что обычная форма ей не годилась. К Зы, которая раньше работала поварихой, прочно пристало смешное прозвище Слонишка: во время одного из ночных дежурств Зы неожиданно бросилась к Нэт и, не помня себя от страха, так стиснула ее своими мощными руками, что та чуть не задохнулась, — в темноте всего в какой-нибудь полусотне метров от них неторопливо прошествовало стадо слонов.

Тяготы и лишения, связанные со службой в медсанбате, Нэт переносила легко. Однако в последнее время глубоко ввалились ее глаза, заострилось лицо, залегли морщинки возле рта: в дни, когда медсанбат пробирался через джунгли к новому месту, Нэт получила письмо от Кхюэ с известием о смерти матери и братишки.

Знала об этом одна лишь Зы. Эта девушка, казавшаяся такой неловкой и неуклюжей, обладала удивительно добрым сердцем. Когда надо было копать землю, валить деревья или заготавливать хворост, первой всегда вызывалась Зы. Попутчикам-солдатам она не раз помогала подносить тяжелый груз, причем умудрялась поднять столько, сколько под силу было только здоровому парню.

— Нэт, родная моя, если б можно было переложить на меня немного твоего горя!

У Зы обливалось сердце кровью — у Нэт появился мрачный огонь в глазах, в которых, казалось, навсегда застыли непролившиеся слезы.

— Поплачь, — умоляла Зы, — поплачь, тебе легче станет!

— А увидит кто-нибудь? Разве можно сейчас плакать? Вокруг столько горя, не у меня одной...

— Поплачь, а я как-нибудь объясню, что-нибудь придумаю... Ведь пропадешь!

— Ничего, ничего... Не бойся, я... я справлюсь...

Смерть, утраты — не впервые Нэт столкнулась с этим. На стройке у нее была задушевная, ближе, казалось, не бывает, подруга Уи. Ни дня не могли они прожить друг без дружки, и все у них было общее — и одежда, и вещи. В одну из бомбежек Уи погибла. Нэт, оставив тело подруги, побежала спасать других. Она носила раненых, а сама плакала навзрыд. Только к вечеру, когда управилась с ранеными, Нэт вернулась за Уи, отнесла ее в передвижной домик строителей, попросила всех выйти, опустила на окнах шторки и при свете керосиновой лампы сама омыла тело Уи, переодела во все новое, ненадеванное (чьи были эти блузка и брюки, ее или Уи, она уж и не помнила: ведь давно у них все было общее), потом причесала ее и, уронив голову на тело подруги, заголосила: «Могла ли я думать, что придется тебя хоронить?..» Невольно вспомнилось, как часто доставалось ей от Уи за излишнюю склонность к слезам, и Нэт зарыдала еще горше.

Вспомнилось и другое, за что ругала ее Уи: как ни старалась Нэт, но не могла избавиться от тоски по дому. Этот маленький домик затерялся среди нескольких десятков подобных ему рядом с полотном железной дороги. Побеленные домики их квартала были крыты соломой, замешанной с глиной. Мимо бежали поезда, и паровозный дым закрывал молчаливо сидевших птиц на протянутых вдоль полотна проводах и рисовое поле с поблескивавшей на нем водой. Железная дорога тянулась параллельно асфальтированному шоссе и была отделена от него неширокой травянистой полосой. Сквозь бамбуковую занавеску на дверях дома виднелось не только скучное, залитое водой поле, но и шумный, веселый мир вагонных окон, тесно заполненных головами пассажиров. С шоссе доносился шорох шин и цокот копыт по асфальту, мелькали снующие с раннего утра ярко-красные автобусы и воинские автоколонны с веселыми лицами солдат. В толпе ребят, с громким криком выбегавших к дороге, непременно была и девочка с выгоревшими, порыжевшими волосами, а за руку ее цеплялся малыш...

Два года Нэт проработала в дорожно-строительной бригаде, потом еще два года — на перевалочных пунктах. Она прошла почти через весь Чыонгшон, но так и не смогла побороть в себе тоски по дому.

Несколько лет назад Нэт приняли в партию. К этому времени Нэт и Зы уже успели поработать чуть ли не на всех перевалочных пунктах. Нэт отличалась ловкостью и лучше других умела мастерить походные печурки. Ее частенько посылали в разные места передавать опыт, и среди походных печурок, поставленных в джунглях вдоль дороги, по которой двигались солдаты, немалое число смастерили ее проворные девичьи руки.

Можно ли словами выразить, что значили для солдат эти печурки на высоких отрогах Чыонгшона?! Печурки, в которых всегда ровным держалось пламя, печурки, умело сложенные из глины так, что дым от них, подобно утреннему туману, низко стелился по траве, а дотом медленно таял...

Розовые отблески огня напоминали об очаге в родном доме. В памяти вставали неровные верхушки маниоки, росшей у дворика. Допоздна засиживаясь у походной печурки, прислушивалась Нэт к голосу ночных джунглей: плеску ручья, крикам куропаток, ящериц и птиц. Тогда особенно одолевала ее тоска по дому. Нэт казалось, будто она слышит, как в пруду заглатывают корм карпы, как плещется вода под мостиком — это мама моет перед сном ноги... Нэт не помнила ее иначе, как в закатанных до колен, мокрых от постоянной работы на рисовом поле брюках, оставлявших открытыми худые смуглые икры, забрызганные светлыми лепехами подсохшей грязи. Вернувшись с поля, мать вытряхивала из корзинки собранных ею мелких крабов и в изнеможении опускалась на земляной пол веранды. Малыши гонялись за расползавшимися во все стороны крабами, а Нэт растирала поясницу и ноги матери.

«Мама, мамочка!» — только и вырвался в тот день крик отчаяния у Нэт, и враз одеревеневшими пальцами она судорожно сжала полученное письмо от брата. Вспомнилось почему-то, как дома любила она попугать самого младшего братишку: зная, что больше всего на свете тот не любит мыть голову, Нэт нарочно засучивала рукава и грозным голосом призывала: «А ну-ка, Хиен, поди сюда, сейчас мыться будем!» Тот заходился в плаче, а мать ругала ее: «Такая здоровая вымахала, а ума все нет. Только и знает, что младших дразнить!» Маленькие печали и маленькие радости большой семьи — сколько их приходило сейчас на память, и каждое воспоминание будто резало острым ножом по сердцу.

— Нэт, милая, прошу тебя, поплачь хоть немного!

— Не стану я сейчас плакать, Зы. Как можно сидеть и плакать, когда кругом все на части рвутся, каждый работает за десятерых?..

Так и не пролила тогда Нэт ни слезинки и, стиснув зубы, работала, работала во имя победы.

* * *

Но понемногу улыбка стала вновь появляться на ее лице, изредка даже слышался ее высокий и звонкий смех, как у всех девушек из долины. Стройная и гибкая, Нэт, становясь старше, все больше походила на мать: те же длинные, крепкие, легко скользившие по земле ноги, тот же глубокий взгляд широко открытых черных глаз. Ей было чуть больше двадцати, но выглядела она старше своих ровесниц. Шли первые напряженные месяцы боевых действий. Почти каждую ночь приходилось дежурить у постели раненых, поспать удавалось редко, однако Нэт после очередной бессонной ночи выходила к ручью помочь Зы стирать белье для раненых. Нэт удалось узнать номер полевой почты Кхюэ, она мечтала о встрече с братом, хотя и понимала, что вряд ли выпадет сейчас им такая радость.

Спасаясь от налетов бомбардировщиков Б-52, медсанбат уже три или четыре раза сменил свое расположение и сейчас находился в джунглях юго-западнее Кхесани. Устроившись на новом месте, медперсонал готовился к приему раненых. Их стали приносить только в середине ночи. Нэт вместе с одним из фельдшеров ассистировала доктору Лану. К тому времени, когда затянутое туманом небо начало светлеть, они прооперировали уже почти всю партию раненых.

Нэт шла по извилистой тропе вместе с санитарами, которые несли тяжело раненного молодого бойца. У излучины ручья перед землянками медперсонала она увидела Зы, которая стирала груды окровавленного обмундирования.

— Шла бы соснуть, пока можно, — сказала Зы подруге, освобождая карманы очередной гимнастерки от документов и прочих вещей и готовясь опустить ее в воду.

— Если я сейчас лягу, — ответила Нэт, протягивая руку к сваленному в кучу обмундированию, — меня потом не добудиться.

— Иди, иди, — подтолкнула ее Зы. — Оставь, без тебя все сделаю!

Нэт прошла к себе, легла, но через минуту вскочила и побежала к раненым.

Белые, будто вымазанные мелом губы молоденького бойца, только что перенесшего тяжелую операцию, неслышно двигались. «Мама, мама...» — угадала по ним Нэт и ласково провела рукой по его волосам, полным набившихся комьев земли.

— Здесь я, сынок, здесь... — тихо сказала Нэт, чтобы как-то утешить раненого.

Нэт измеряла ему давление, когда в землянку ворвалась Зы.

— Нэт, ты не знаешь никого по имени Лыонг?

— Не знаю, а кто это? — недоуменно спросила Нэт.

— Раненый один у нас, его принесли сегодня утром, и я в его вещах нашла письмо...

Зы протянула подруге вчетверо сложенный, с измятыми краешками листок. В ровных строчках, написанных жестким пером авторучки, Нэт с удивлением узнала почерк Кхюэ. Письмо было старое, датированное двадцать пятым августа, то самое, которое Кхюэ написал еще до того, как побывал дома. Нэт читала его со смешанным чувством смущения и благодарности. «Нэт, сестричка, — писал Кхюэ, — ты мне верь. Это мой ротный, он очень неловок, не умеет красиво говорить, но он человек хороший и добрый, и мне кажется, вы с ним друг другу подходите...»

«Что такое? Кто он, этот раненый?» — растерялась Нэт. Казалось, все это происходит не с ней, а с кем-то другим, и вообще все походило на историю, вычитанную в романе. И все же она не могла подавить в себе желания взглянуть на этого человека. «Как бы то ни было, а он друг и командир моего младшего брата», — решила Нэт.

Закончив дежурство, Нэт обошла несколько землянок, внимательно разглядывая раненых и у каждого спрашивая его имя. Наконец она разыскала его. Крупный, высокого роста мужчина неподвижно лежал на бамбуковой койке. Сидевшая рядом дежурная сестра с длинным, заколотым на макушке хвостом волос внимательно следила за его пульсом и тревожными глазами вопросительно посмотрела на Нэт.

После ранения Лыонг потерял много крови и сейчас лежал без сознания. Осколки гранаты попали ему в живот и грудь, задев ключицу и два ребра. Нэт узнала в нем того самого командира, которого оперировал этой ночью доктор Лан. Ассистируя ему, она тогда еще подумала, что, если бы этот раненый не обладал недюжинным здоровьем, он умер бы прямо на операционном столе. Операция продолжалась очень долго, и, когда она наконец кончилась, Нэт, фельдшер Шинь и доктор Лан буквально валились с ног от усталости.

Через два дня доктор Лан попросил Нэт уделить Лыонгу особое внимание. Доктору и Нэт пришлось дважды давать раненому свою кровь, поскольку в медсанбате не оказалось крови его группы. Долгое время он не приходил в сознание и постоянно бредил. «Переходи на левый фланг! Это Кием! Стойте, не стреляйте в него! Давайте мегафон, не стреляйте!» — кричал раненый.

Только на третий день Лыонг пришел в себя и выпил несколько ложек молока. Он сильно ослаб и осунулся, под глазами появились темно-желтые, будто посыпанные порошком хинина, круги, а глаза глубоко ввалились. Ночами он все еще продолжал бредить и успокаивался лишь к утру.

В одно из пробуждений сознание Лыонга неожиданно обрело необычайную ясность, и перед ним в памяти возникли во всех подробностях события последнего боя. Он вспомнил, с каким приподнятым настроением он вместе с бойцами бросился к траншее противника. Впервые после нескольких месяцев пребывания под Таконом они атаковали врага. Едва лишь прекратилась артподготовка, как бойцы поднялись и дружно пошли на вражеские позиции, двигаясь по измельченной в порошок, еще горячей и пропахшей порохом земле. Преодолевая последний ряд заграждений, Лыонг заметил глазок осветительной ракеты, падавшей на землю. На левом фланге противник все еще молчал, и можно было подумать, будто там все начисто уничтожено артогнем, а на правом фланге уже раздавались частые пулеметные очереди. Догоравшая ракета высветила из темноты высокую фигуру Лыонга и силуэты трех его бойцов. Лыонг подумал, что этот дьявольский зеленый свет делает их хорошей мишенью, но, как ни странно, ни с ним, ни с бежавшими рядом бойцами ничего не случилось. Пехотная рота вместе с группой разведчиков, которой командовал Лыонг, внезапно ворвалась в первую траншею, где находились солдаты марионеточной армии. Солдат из взвода Киема, сдавшийся в плен накануне вечером, сообщил все необходимые сведения о системе построения обороны его подразделения. В результате этой атаки удалось спастись лишь небольшой части неприятельских солдат на левом фланге.

Лыонг был ранен разорвавшейся рядом гранатой, брошенной из расположенного наискосок к траншее хода сообщения. Вообще-то по этому участку следовало бы сразу сосредоточить огонь всех своих средств, но Лыонг не захотел сделать этого. Лыонг верил, что враг, оказавшись в западне, откуда выход был лишь один — на тот свет, сложит оружие. Лыонг не желал огнем покончить с теми, кто задешево продал свою душу американцам. Среди этих людей был и сын старого Фанга...

* * *

Еще месяц назад стало известно, что медсанбат может подвергнуться налетам бомбардировщиков Б-52. В один из дней в полдень медперсонал и раненые сквозь густую листву деревьев в безоблачной вышине синего неба увидели длинный белый дымный след. Поначалу авиабомбы сбрасывались примерно в километре от медсанбата, но вскоре они стали падать все ближе и ближе от него.

Когда начался очередной налет, Нэт и фельдшер Шинь заполняли историю болезни Лыонга. Затем Нэт проверила давление у раненого и обнаружила, что оно сильно упало. Вместе с Шинем она стала вводить стимулятор, и тут раздался сильный взрыв. Все, что было на столе или висело на стенах, упало на пол, верхнее перекрытие землянки заходило ходуном, грозя вот-вот обвалиться. Шинь, поднявшись, обеими руками силился поддержать опорный столб, а Нэт инстинктивно прикрыла собой Лыонга, стараясь защитить его от посыпавшихся камней и комьев земли.

Густой дым проник в землянку и вызвал удушье у Лыонга.

— Шинь! Пульса нет! — с отчаянием в голосе крикнула Нэт и заплакала навзрыд. Шинь пытался зажечь спичку, но врывавшийся в землянку поток воздуха не позволял сделать это.

— Замолчи, не смей реветь! — прикрикнул Шинь.

Его окрик привел Нэт в чувство, и теперь она сама торопила фельдшера побыстрее ввести стимулятор. Время от времени все вокруг озарялось вспышками от рвавшихся где-то неподалеку авиабомб. При этом свете Нэт и Шинь приготовили необходимое лекарство и шприц. Нэт, стараясь сдержать нервную дрожь, нашла вену и осторожным движением ввела в нее иглу. Через некоторое время Шинь на ладони поднес к ноздрям Лыонга марлю и с радостью отметил, что она хоть и едва заметно, но все же колышется от слабого дыхания, тут же, проверив пульс, фельдшер воскликнул:

— Жив!

— Шив? — повторила Нэт и увидела, как стало розоветь лицо Лыонга: жизнь возвращалась к нему. К этому времени дым рассеялся, и Лыонгу уже было легче дышать. Он лежал, склонив голову набок и плотно смежив выгоревшие ресницы.

Нэт подложила ему под спину тюфяк, набитый сухой травой, и прикрыла стеганым одеялом. Она все еще с тревогой смотрела на него, прислушиваясь к тихому биению ослабевшего сердца.

В землянке постепенно светлело. Снаружи в наступившей тишине раздался робкий крик птицы.

Нэт принялась убирать растрепанные волосы: послушные проворным рукам, они тугим жгутом легли на затылке, оставив на пальцах запах пороха и дыма. Она непроизвольно поднесла к лицу свою руку с тонкими, дочерна загоревшими пальцами. Казалось непостижимым, каким образом только что среди кромешной тьмы, дыма и грохота эти самые пальцы могли так уверенно, будто жили самостоятельной жизнью и обладали особым чутьем, ввести иглу в вену.

После дежурства Нэт вышла из землянки. Ноги были ватными. Ей показалось, будто она возвращается откуда-то из другого мира. Травянистую лужайку возле землянки медицинского персонала взрывной волной сплошь засыпало облетевшими с деревьев зелеными листьями и комьями земли. Все укрытия медсанбата уцелели, никто из раненых и персонала не пострадал. Из-за угла кухни показалась женская фигурка. Нэт узнала в ней Зы. С тревогой заглядывая в глаза подруги, Зы тут же спросила:

— Что с Лыонгом?

— Все хорошо, жив.

— А я уж перепугалась, когда тебя увидела. Ты такая бледная...

* * *

Лыонг, приходя в себя, все еще плохо воспринимал происходившее вокруг. Когда его оставляло забытье, он видел одно и то же женское лицо в обрамлении густых волос, возникавшее перед ним при слабом свете занимавшегося утра. Это молчаливое женское лицо сразу же обретало облик Сием, этот глубоко запрятанный в памяти Лыонга единственный женский облик.

...В тот раз, в последнюю встречу в доме Сием, еще ярко горел в очаге огонь, над ним поднимался теплый воздух, а Лыонг, посидев немного, неожиданно стал собираться в путь.

— Я должен идти... — сказал он и, повернувшись к Сием спиной, твердым шагом начал спускаться с лестницы. В доме весело потрескивали сучья, струилось их теплое дыхание, а вдали виднелись холодные скалистые горы, окутанные густым туманом.

— Когда ты вернешься к нам? — спросила Сием, держась за шаткие бамбуковые перила.

— Загляну, когда старик будет дома...

— Ты сейчас опять в Такон?

Из хижины сквозь щели пробивались блики огня. Смущенные, молодые люди стояли молча друг перед другом, и, будто огоньки, так, по крайней мере, казалось Лыонгу, сверкали в темноте глаза Сием.

После этой встречи Лыонг поклялся порвать все, что связывает его с Сием. Порвать, но что? Ведь он никогда не говорил ей о своих чувствах! Нет, он не имел права на чувство к замужней женщине. Это Лыонг твердо решил для себя. Он не хотел, чтобы потом, когда все заблудшие души вернутся к нормальной жизни, к своим семьям, в него тыкали пальцем и говорили, что он, солдат Освободительной армии, увел жену у солдата марионеточной армии. В дни боев к югу от Такона Лыонг решил больше не думать о Сием, и все же, как он ни старался забыть ее, глаза Сием неотступно стояли перед ним, как огоньки, светившие в тумане весенней ночи. Ее глаза преследовали его и здесь, в окопах, неотрывно смотрели на этот клочок земли, где встретились Лыонг и Кием и где решалась ее судьба.

Это трепетное чувство укоренилось в его душе. В тайниках очерствевшего солдатского сердца оставила свой след синяя птица со связанными крыльями и теперь нет-нет да и подавала голос. Хотя пение ее было робким, оно озаряло душу, не давая ей остыть и быть равнодушной. Вот почему женское лицо, столь часто возникавшее перед Лыонгом в забытьи, приобретало черты Сием.

Однажды утром, когда Нэт, как обычно, стала делать Лыонгу переливание крови, он вдруг открыл глаза и назвал какое-то имя. Нэт, подумав, что он опять бредит, осторожно положила руку ему на грудь. Спустя мгновение он успокоился и заснул, непроизвольно накрыв своей большой ладонью ее маленькую руку...

Примерно через неделю Лыонг почувствовал себя лучше и даже поел супу. Ему стало известно, что ранение его было очень серьезным и что все это время он считался самым тяжелым больным в медсанбате. Постепенно он начал сидеть, когда под спину ему что-нибудь подкладывали. Обычно Лыонг любил сидеть у входа в землянку и наблюдать за всем, что происходит вокруг. Под глубоко ввалившимися глазами Лыонга темнели коричневые круги, ослабевшие руки дрожали. Никто не узнал бы сейчас в нем прежнего Лыонга, полного сил и энергии, быстрого и смелого разведчика. Его укрытие, где он так долго неподвижно пролежал на спине, углом выходило на берег ручья. Лыонг жадно вслушивался и ловил все звуки: и веселое пение птиц, и раздававшиеся где-то вдали взрывы бомб, и звонкий девичий смех на тропинке, ведущей из чащи к медсанбату, и чей-то говор, и плеск воды, когда кто-то стирал у ручья.

— Сколько времени я уже здесь? — спросил Лыонг у Нэт. Она, как всегда, сидела у его изголовья и скатывала бинт.

— Чуть побольше недели.

— Здесь недавно бомбили?

— Откуда вы знаете?

— Да вон земли сколько наворочено на берегу.

— Вам пока нельзя долго сидеть.

— Расскажите что-нибудь веселое!

— Да я не знаю никаких веселых историй... Вам нельзя долго сидеть...

— Пожалуйста, еще немного. Простите, я не спросил, как вас зовут? — спохватился, Лыонг, разглядывая нежное, мягко очерченное и спокойное лицо сестры. Его удивляло, почему она так неохотно, будто через силу говорит с ним. — Скажите же, как вас зовут? — переспросил он.

— Называйте меня просто сестрой.

— Но есть же у вас имя?

— Неужели я кажусь настолько старше, что вы все время называете меня на «вы»? — внезапно, с непонятной обидой в голосе и порозовев от смущения, спросила девушка, а бинт еще быстрее запрыгал в ее проворных пальцах.

— Простите, я не совсем понял... Да, да, конечно же... Простите, вы ведь совсем молоденькая, намного моложе меня...

Сейчас Нэт молила только о том, чтобы поскорее сдать это дежурство, которое сегодня казалось ей бесконечным. Сколько еще времени придется просидеть вот так, поддерживая столь нелепую беседу? Нэт по опыту знала, что раненые, долго пролежавшие без сознания, становятся словоохотливыми, как дети, и спрашивают буквально обо всем, что видят рядом. «Что, если он узнает, кто я? — испугалась Нэт. — А чего, собственно, бояться? — тут же подумала она. — Не потащит же он меня сразу за руку в загс!» И сама над собой посмеялась в душе.

Медсанбат вновь сменил свое расположение и теперь находился в роще железных деревьев. По распоряжению доктора Лана Нэт стала присматривать за вновь поступившими, в основном это были легкораненые. Но периодически она наведывалась и к Лыонгу, чтобы посмотреть, как у него заживали раны и восстанавливалось здоровье. Его землянка находилась на противоположном берегу ручья за небольшой рощицей.

Как-то днем Нэт пошла к Лыонгу лесом. Вокруг стояли высокие железные деревья — лимы, дававшие большую тень. Был уже конец весны, и земля стала совсем сухой. Лишь изредка Там, где тесно переплетались ветки деревьев, попадались влажные прогалины. Шумели кронами деревья, высоко в небе слышался вой пролетавших самолетов. Нэт вышла на большую, залитую солнцем поляну, в центре которой стояло высокое дерево с многочисленными распластавшимися параллельно земле, совершенно голыми ветвями. «И что это за причудливое дерево такое?» — удивилась Нэт и тут же улыбнулась, вспомнив, как ее подруга Зы, объясняя дорогу к землянкам тяжелораненых, сказала: «Иди по зарубкам. Как дойдешь до такого очень странного, совсем голого дерева, так и сворачивай!..»

Нэт резко свернула в сторону. Острые сухие стебли с бледно-золотистыми бутонами травы долголетия грустно шелестели под ногами. Вдали на тропе Нэт вдруг заметила фигуру доктора Лана. Засунув руку в нагрудный карман халата, откуда торчал стетоскоп, он разговаривал с невысоким коренастым мужчиной — командиром медицинской роты.

Увидев Нэт, доктор Лан заулыбался. Добрые, усталые его глаза с покрасневшими веками пристально взглянули на сестру.

— Товарищ Нэт, как хорошо, что это вы. Я как раз вас ищу. Завтра вечером к нам прибудет новая партия раненых, и я решил утром отправить часть наших тяжелораненых в госпиталь. Идти с ними придется вам.

— Хорошо, — с готовностью ответила Нэт. — Сегодня же соберусь и завтра утром буду готова!

Лан лукаво улыбнулся:

— Вообще-то можно было бы и кого-нибудь другого послать, у вас и здесь дел хоть отбавляй, по... в этой партии будет Лыонг. Тут уж вас никто не заменит.

— Что вы сказали? — Нэт сердито подняла брови.

— Нет, нет, ничего...

— Я прошу... Я прошу направить вместо меня кого-нибудь другого!

— Ну-ну, я пошутил! А если б и всерьез сказал, что тут такого?..

Командир медицинской роты что-то заметил по этому поводу, и не привыкшая к мужским шуткам Нэт, обидевшись и раскрасневшись, поспешила дальше, а они остались стоять на тропинке. Мысли ее невольно вернулись к одному эпизоду. Как-то, подходя к землянке Лыонга, Нэт заметила группу сестер. Они окружили кого-то и так громко хохотали, что доктор Лан вынужден был прикрикнуть на них. Громче всех смеялась Зы. Нэт невольно задержалась на тропинке, так как увидела, что в центре этого шумного кружка на скамье, сколоченной из двух длинных бревен, сидел подстриженный и только что выкупавшийся Лыонг. Правой рукой, чтобы не упасть, он держался за плечо одной из сестер, а левую, превозмогая боль, безуспешно пытался просунуть в рукав брезентовой робы, которую подавала Зы. Лицо его, вероятно из-за коротко подстриженных волос, казалось необычно юным и никак не вязалось с его большой, крепкой фигурой. Издали глядя на его обнаженную худощавую руку, Нэт вспомнила, как под бомбежкой, в кромешной тьме, в землянке, заполненной дымом, искала на этой самой руке вену, чтобы ввести в нее лекарство.

Зы помогла Лыонгу одеться и, подав все его бумаги, аккуратно завернутые в полиэтиленовую пленку, сказала:

— Проверьте, все ли на месте.

— Все, все, спасибо!

— А вы все же проверьте, мало ли что... — настаивала Зы под громкий хохот подружек.

— Проверьте, проверьте! — подхватили они. — Может, наш Слонишка что-нибудь у вас утащил?

Лыонг, смущенный их насмешливыми взглядами, совсем растерялся, когда узнал, что Зы нашла среди его вещей письмо, адресованное Нэт, и передала его ей. От стыда он готов был провалиться сквозь землю — за все это время он впервые вспомнил о существовании письма.

Лыонг вспомнил, как Кхюэ передал ему свое письмо и как в поисках Нэт он забрел на один из перевалочных пунктов, неподалеку от запруженного известняком ручья... Лыонг вспомнил мглистое раннее утро, пылавший в печи огонь, руки девушек, безостановочно катавших рисовые лепешки, и их озорной смех, совсем такой же, как у здешних сестер.

В то утро, невольно подслушав разговор Лыонга с сестрами, Нэт не решилась показаться ему на глаза и, повернувшись, ушла к себе. В последующие встречи оба вели себя, как обычно, делая вид, будто ничего не произошло. И все же Нэт очень хотелось узнать о брате, и как-то раз, не выдержав, она спросила о нем Лыонга. Обрадованный, Лыонг принялся с жаром рассказывать о своем любимце и проговорил почти целый час.

Сегодня Нэт шла к Лыонгу в последний раз. Он сидел у шалаша и крошил сухие листья для своей особой горской махорки. Этим листьям, оставлявшим после себя белый, как известка, пепел, знали цену только заядлые курильщики. Свертывая очередную самокрутку для одного из раненых, сидевших рядом с ним, Лыонг поднял голову и, увидев подходившую Нэт, стал поспешно искать свой посох, чтобы пойти ей навстречу. Но она опередила его и усадила за стол, за которым обычно обедал медперсонал. Лыонг зажег спичку и стал прикуривать самокрутку, выпуская клубы густого терпкого дыма.

— Что за табак такой крепкий? — спросила Нэт.

— Мы зовем его горским!

— Многие его не переносят. Говорят, от него кашель начинается.

— Да, меня тоже раньше от одной затяжки кашель давил, а сейчас ничего, привык вроде.

— А табаком вас не снабжают?

— Не успевают. В первую очередь надо доставить боеприпасы и рис. Это ведь намного важнее.

— Не курите махорку, — попросила Нэт. — Ведь у вас ранение в грудь...

— Доктор Лан сказал, что завтра меня отправят в госпиталь, — проговорил Лыонг. — Наверное, раньше чем через полмесяца я в часть не вернусь...

— Желаю вам побыстрее поправиться...

— Нэт, вы ничего не хотите Кхюэ передать? — спросил Лыонг, впервые назвав ее по имени.

— Если встретите его, скажите, где я работаю, — ответила Нэт, поднимая на него глаза.

— Вы столько сделали для меня... — запинаясь, начал Лыонг.

— Ну что вы! О чем вы?..

— Я всегда буду вам благодарен...

— Зачем вы так говорите?.. Не надо, Лыонг!

Она помогла ему войти в шалаш и пошла к себе, чтобы успеть подготовиться к завтрашнему, походу. Итак, завтра вечером она передаст Лыонга на попечение госпитального персонала. Пройдет немного времени, и он сможет вернуться в часть. А что будет потом?..

На джунгли падали косые лучи солнца, звонкоголосо пели птицы, однако все это не трогало Нэт. Она размышляла над словами доктора Лана: «Тут уж вас никто не заменит... Ну-ну, я пошутил! А если б и всерьез сказал, что тут такого?..» — и вдруг испугалась, что кто-то может прочитать ее мысли. Солнечные зайчики, слепя глаза, прыгали по листьям. Вот и то причудливое темно-корое дерево — «голое», как сказала Зы. Оно действительно было странным: весна уже подходила к концу, а оно только начинало покрываться листвой. Нэт непроизвольно, будто защищаясь от яркого света, поднесла ладонь к глазам и посмотрела вверх: на одной высокой ветке появились круглые зеленые листочки.

Острые, как иглы, стебли травы долголетия царапали ноги. Нэт сорвала желтоватый цветок этой травы и тут же смяла его, точно стараясь дать выход неожиданно охватившей ее трепетной радости. Растерзанный цветок, осыпав на тонкие загорелые пальцы золотистую пыльцу, распространял благоухание.