Тот, кому пришлось издали наблюдать за Кхесанью в эти напряженные месяцы весны, не мог забыть стоявшей над полем боя сплошной пелены тумана, сквозь которую прорывались грохот наших орудий и взрывы вражеских бомб.

Ливни небывалой силы к февралю стали постепенно стихать, но последние, запоздалые дожди торопились пролиться над джунглями к западу от Кхесани. В результате земля, небо, траншеи и опорные пункты противника на целую неделю оказались упрятанными под гигантский купол, сплетенный из водяных струй.

Едва кончились дожди, как всю долину окутал туман. Лишь изредка в просветах проглядывала небесная синь, туман обычно немного рассеивался лишь к полудню, а в три-четыре часа дня Такон и боевые позиции с рядами проволочных заграждений, дорога № 9 и окрестные леса вновь пропадали под рыхлым одеялом белесой влаги. То плотный, как молоко, то стремительно несущийся клочьями, обдававшими лицо холодным, колючим, как иней, дыханием, то оседавший облаками на вершинах холмов, туман, озаряемый огненными вспышками, приобретал зловеще-красноватый оттенок, и на этом фоне темнели обуглившиеся стволы кофейных деревьев со срезанными снарядами верхушками да фигурки бойцов, редкими группами передвигавшиеся вдоль траншей. Безбрежный океан мглы заполнил весь западный край, включая и долину Кхесань.

Прошло уже почти два месяца с тех пор, как 5-й полк принимал участие в операции. За это время у Киня среди бойцов появилось много закадычных друзей. Нельзя сказать, что у него была какая-то необыкновенная способность быстро сходиться с людьми, просто он был славным, внушающим доверие человеком и хорошим товарищем. Кинь был уже далеко не молод, однако обладал юношеской горячностью и постоянно стремился быть в гуще людей. У него всегда находилось, о чем поговорить с бойцами; он умел внимательно слушать, умел вовремя дружески пожурить или, наоборот, похвалить, и все это он делал с огоньком, от чистого сердца. Едва он появлялся среди бойцов, как они усаживались в кружок, и на замполита устремлялись десятки пар внимательных глаз. А он начинал объяснять стоявшие перед ними задачи, разбирал по косточкам действия того или иного подразделения или рассказывал о подвигах солдат на фронте и самоотверженном труде в тылу. Одним словом, солдаты многое могли почерпнуть для себя из этих бесед.

В начале февраля перед 5-м полком поставили новую, очень серьезную задачу: ему предстояло сменить часть сил соседней дивизии, действовавшей в северо-западном и восточном направлении от Такона. Занимаемые им позиции на юге и юго-западе по-прежнему сохраняли важное значение.

Рано утром Кинь, начальник штаба и еще два офицера собрались на совещание у командира полка Няна, чтобы обсудить создавшуюся обстановку.

На обшитых досками стенах и потолке просторного, надежного командирского блиндажа еще виднелись непросохшие грязно-желтые потеки воды, попавшей в щели во время недавнего ливня. На полках вдоль стен громоздились вещмешки и мотки телефонного кабеля. Здесь же лежали пистолеты, парашютная ткань, трофейные штандарты с изображением зверей. В глубине блиндажа у телефонных аппаратов дежурили связисты.

Желтый огонек коптилки, сделанной из консервной банки, освещал спокойное лицо Киня. Замполит устроился на груде парашютного шелка, не выпуская из рук маленькой трубки, которую он смастерил из бензопровода американского самолета. Позади Киня стоял санинструктор и промывал ему рану на предплечье. Кинь получил ранение совершенно неожиданно. Сколько раз до этого он поднимался на ключевую высоту полкового участка обороны! Бывало, бомбы рвались совсем неподалеку, но все всегда кончалось благополучно. А несколько дней назад он шел утром с полотенцем к ручью и на минутку задержался у КП, чтобы поговорить с бойцами, возвращавшимися после рытья подкопа. В этот момент поблизости разорвалась бомба, и осколок величиной с палец вонзился Киню в плечо.

— Вам не больно? — спросил санинструктор, наклонившись к Киню.

Кинь что-то пробормотал, искоса глянув на обнаженное плечо, и продолжал сосредоточенно обдумывать план предстоящих в ближайшие дни боевых действий. Они с Няном уже обговорили все детали, но теперь предстояло доложить план начальству. Кинь внимательно прислушивался к разговору, который вел по телефону командир колка с Лыонгом.

Весь вчерашний день Нян провел на совещании в дивизии и вернулся в часть вместе со связным только к часу ночи. Опершись о край стола, сбитого из двух снарядных ящиков, Нян морщил лоб, то и дело стучал пальцем по трубке: связь все время прерывалась.

В короткие минуты затишья голос Лыонга на том конце провода слышался довольно ясно, но потом опять тонул в шуме помех и грохоте взрывов.

— По каким участкам вели ночью огонь наши артиллеристы? — спокойным тоном задавал вопрос за вопросом Нян.

— По тем же объектам связи и по северо-восточному участку аэродрома, — донесся наконец ответ Лыонга. — Там все горит. Разве вам оттуда не видно?

— Ничего не видно, слишком густой туман!

Сообщение Лыонга о работе его разведгруппы, по-видимому, успокоило Няна. Он провел ладонью по заросшему щетиной подбородку и на мгновение задумался.

— Лыонг, — сказал он, — обратите внимание вот еще на что: артполку «Кау», ведущему огонь по Такону, теперь вменяется в обязанность непосредственно поддерживать пехоту. Они будут вести огонь и самостоятельно, и по нашим указаниям... Где сейчас их разведчики?

— Находятся на высоте 475.

— На каком участке?

— На участке «Б». Как я уже докладывал, он самый незащищенный.

— Ваша группа должна установить с ними самую тесную связь. Это дело первостепенной важности! Как ты считаешь, если подбросим тебе еще один телефонный аппарат, можно протянуть связь от твоего НП к участку «Б»?

— Протянуть-то нетрудно, — отвечал Лыонг. — Сложнее будет обеспечивать связь: пространство между мной и высотой 475 сильно простреливается. Высылайте аппарат и кабель!

Нян перешел к другому телефону. Возле него клевал носом связист, но, когда подошел Нян, он вскочил и подал ему аппарат.

На том конце провода раздался неторопливый хрипловатый голос командира 3-го батальона Выонга. Нян зажег давно потухшую трубку и сунул ее в рот.

— Это ты, Выонг? — спросил Нян, но в этот момент фитиль стоявшей на снарядном ящике коптилки провалился внутрь консервной банки и, вспыхнув в последний раз, погас. В блиндаже воцарилась кромешная тьма. Полоска подернутого туманом неба, белевшая над приоткрытой дверью, сделалась вдруг ярко-красной, перекрытия блиндажа заходили ходуном.

Сегодня это была первая бомбежка, которую вели Б-52. Кинь, казалось, не обращал никакого внимания на оглушительные взрывы и продолжал сидеть молча. Санинструктор перевязал его и помог натянуть гимнастерку. Снаружи донесся голос начальника штаба:

— Бомбят Выонга! Хотя нет, немного восточнее!

Кинь повернулся к двери — перед блиндажом кружились листья, освещенные зловещим заревом. Он набил трубку табаком, поднес спичку. Огонек запрыгал в ладонях. Кинь поплотнее сжал руки, чтобы не дать ему погаснуть, долго и пристально смотрел на пламя. Затем, повернувшись к столу, он на ощупь нашел лампу и зажег ее. Блиндаж осветился, струйка едкого дыма поплыла к потолку. Кинь встал, не торопясь, застегнул гимнастерку и, обратившись к Няну, сказал:

— Иди-ка отдохни немного. А с Выонгом я поговорю, узнаю, как там у них.

Телефонная линия бездействовала всего лишь несколько минут. Нян передал трубку Киню, а сам, заложив руки за спину, принялся расхаживать по блиндажу, видимо все же решив послушать беседу замполита с Выонгом, чтобы самому быть в курсе дела.

— ...Вы помните указания Няна на вчерашнем совещании? — спрашивал Кинь.

— Разрешите доложить, товарищ замполит, мы не из тех, кто боится умереть! — В тишине блиндажа слова Выонга, сказанные им на том конце провода спокойным, уверенным тоном, прозвучали неожиданно громко и отчетливо.

— Речь идет совсем не о том, чтобы умереть, — торжественно и сурово, взвешивая каждое слово, заговорил Кинь. Забыв о ране, он взмахнул рукой и поморщился от боли. — Само собой разумеется, каждый наш боец должен быть мужественным и готовым без колебаний отдать жизнь за Родину. Однако партия требует от нас гораздо большего, чем просто пожертвовать жизнью... Слышишь, Нян? Они опять забросали минами наш новый подкоп, — расстроенным голосом сказал Кинь, кладя трубку.

— Какие же принимаются меры предосторожности? — спросил Нян, продолжая расхаживать. — Ты не поинтересовался, до какого места был прорыт подкоп за вчерашнюю ночь?

— Как только что доложил Выонг, они продвинулись дальше душевой с железной крышей.

— Сколько человек сегодня ночью вели подкоп?

— Сто двадцать.

— Необходимо обеспечить их безопасность.

— Выонг хорошо отражает атаки противника, однако он недостаточно четко выполняет твои указания относительно организации земляных работ и соблюдения мер предосторожности. Необходимо, чтобы рядом находился кто-нибудь из командования.

— Самому, что ли, выбраться к ним сегодня вечером и посмотреть, как там дела? — проговорил Нян, прикидывая что-то в уме.

— У тебя и здесь забот полон рот. Давай лучше я схожу.

— А ты сможешь?

— Конечно, — заверил Кинь. — Это необходимо. Разговоры — это одно, а личные встречи и беседы — совсем другое.

Кинь встал, вынул изо рта трубку и, дружески хлопнув Няна по плечу, сказал:

— Тебе не мешало бы чуток соснуть. — Он засмеялся: — Полюбуйтесь-ка, какая щетина выросла у нашего командира!

Оба вышли из блиндажа. Приотстав немного, Нян заметил, что вихор на затылке у замполита выгорел на солнце и стал совсем седым. Неужели так много времени прошло с тех пор, как они находились в тылу? Когда же Кинь успел поседеть?

* * *

Кинь был старше Няна лет на десять. Окончив среднюю школу, Нян посвятил себя армии, где прошел путь от бойца отряда самообороны до командира полка. В середине 1946 года, когда вся страна бурлила, как кипящий котел, Кинь был уже руководителем уездной организации Вьетминя{22}, а Нян только-только распрощался со школьной скамьей и вступил в отряд самообороны, действовавший на Юге. «Выстрелы наших винтовок прогремят над просторами Юга!..» Нян до сих пор помнит слова этой песни, которую распевали они, молодые ребята, на вокзале перед отправкой на Юг. Нян пережил горечь поражения в боях при Нячанге, долгие месяцы сидел на овощной похлебке в военной зоне Барен, пережил огненные дни операции Биньчитхиен. Жизнь военного научила Няна быть предельно строгим и требовательным как к себе, так и к людям. По его мнению, командир обязан был все тщательно продумывать и готовить, быть человеком умным и проницательным; только в этом случае можно добиться победы. Его девизом стали слова Хо Ши Мина, обращенные к военным: «Страна наша невелика, и у вас есть только одно право — бороться и победить!» Во время войны Сопротивления против французов Нян был помощником начальника штаба полка. Их командир полка всегда был в отличной боевой форме. У него Нян научился действовать инициативно и в то же время осторожно. Наблюдая за своим командиром, Нян восхищался, как он, если надо, умел, будто ящерица, сливаться с землей и незаметно подкрадываться чуть ли не к самым ногам вражеского часового. И все же однажды этот инициативный, осторожный и всегда выдержанный человек допустил серьезный промах. Собираясь нанести противнику удар из засады, он решил, что у того нет танков, а когда на совершенно открытом участке дороги танки все-таки появились, командир, не удержавшись, выскочил из укрытия, чтобы удобнее было руководить боем. Вражеский снаряд сразил командира полка на месте, и его гибель роковым образом повлияла на исход боя. Печальный случай с этим, бесспорно талантливым, боевым командиром привел Няна к выводу: командир не имеет права упускать из виду ни одной, даже самой мелкой, детали ни при планировании боя, ни во время самих боевых действий.

Нян рука об руку со многими политработниками и командирами участвовал в боях, вместе с ними делил и радость, и горе, вместе с ними за все нес ответственность. Нян и Кинь познакомились совсем недавно, оказавшись в одной части, которой надлежало участвовать в нынешнем сражении. Нян сразу же угадал в своем замполите человека высоких моральных и деловых качеств и проникся к нему большим уважением. И с того дня, когда полк начал свой долгий марш, они вдвоем несли бремя множества забот и серьезной ответственности.

В свою очередь Кинь тоже высоко ценил отличную профессиональную подготовку, смелость и решительность своего командира и считал, что именно такими качествами и достоинствами должен обладать каждый офицер. Еще в тылу Кинь всегда старался, чтобы между командирами и политработниками полка сразу устанавливались хорошие деловые отношения, и в этом проявлялся его огромный партийный опыт.

В ту ночь, перед тем как получить приказ об отправке на фронт, Нян и Кинь вместе с другими командирами частей и соединений были вызваны на специальное совещание. Столпившись вокруг длинного, сколоченного из бамбука стола, прибывшие командиры оживленно переговаривались между собой. Нян был самым молодым, но многообещающим командиром. Начальник политуправления фронта, который долгое время работал в подполье и сидел в тюрьме у французов, обратившись к Няну, спросил:

— Если б не было двух войн Сопротивления, чем бы вы занимались?

— Не знаю, — искренне признался Нян. — До сорок пятого я учился в школе и не думал об этом.

— А я, — сказал стоявший рядом заместитель начальника штаба дивизии, — тогда плотничал, ходил на заработки.

— Я был учителем, — проговорил кто-то еще.

— А я пахал землю! — гордо произнес Кинь, затягиваясь трубкой и выпуская облако густого дыма. — Кто бы мог подумать тогда, что я стану политработником в армии?

— Что вообще значит быть политработником? — неожиданно задал вопрос кто-то из присутствующих.

Начальник политуправления фронта улыбнулся:

— Да, мы привыкли говорить, что тот товарищ обладает качествами политработника, а этот — нет. Как же определить это понятие — «качество политработника»?..

Беседа была прервана: началось совещание. После доклада об оперативной обстановке и уточнения задач командиры перешли к вопросам политического обеспечения предстоящей операции. В своем выступлении начальник политуправления фронта вновь вернулся к незаконченному разговору.

— Во время первой войны Сопротивления я был замполитом полка и всегда думал, что если руководитель правильно понимает свои задачи и свою ответственность, то результаты его работы должны быть высокими, — поглаживая худой рукой свои седые волосы, неторопливо говорил он. — А вот сегодня кто-то из боевых командиров спросил, что такое политработник. Главная обязанность политработника — воспитывать у личного состава высокие моральные качества. Дело революции — дело каждого. Способность к политическому руководству заключает в себе немало аспектов и различных проблем; политработник прежде всего должен быть воспитателем, уметь развивать и направлять энергию и волю людей. Если я, к примеру, замполит полка, то я должен добиваться высокого уровня политической сознательности личного состава своей части и тем самым содействовать повышению боевой выучки и воинского мастерства подчиненных, умело помогать командиру полка подбирать на командные должности достойных и опытных людей, всеми силами оберегать и укреплять авторитет своего командира. Вот что значит быть политработником. Правильно я говорю, товарищи?

— Правильно! — раздались в ответ голоса участников совещания.

Наша артиллерия открыла ураганный огонь по Такону. В расположении разведроты несколько бойцов, в одних трусах и майках, выскочили на бруствер окопов и, наблюдая за разрывами снарядов, спокойно перебрасывались замечаниями.

— Вот дают жару америкашкам наши артиллеристы!

— Да, весело там сейчас. Смотрите-ка, прямо как из ведра сталью поливают!

— Погодите, то ли еще будет! — подытожил один из парней, помахивая лопатой.

Кинь, которого всегда тянуло поговорить с солдатами, задержался и тоже стал смотреть в ту сторону.

Еще одна группа солдат, с винтовками и лопатками, в перепачканных землей брюках, проходила мимо блиндажа у самого подножия склона, где разместилась кухня разведроты. Высунувшись из блиндажа, низкорослый боец заорал во всю глотку:

— Как там, не видно, их генералы не разбегаются?

— Ого, каким воякой наш Дао нынче заделался!

— Разрешите обратиться, многоуважаемый товарищ каптенармус, позвольте глоток воды!

— Кто хочет пить — заходите, — смягчился Дао. — Не можете без подковырок. Для вас дать языкам отдых — все равно что с жизнью распрощаться!

Завидев проходившего мимо Киня, бойцы приветливо заулыбались:

— Здравствуйте, товарищ командир!

— Здравствуйте, герои! — помахал им раненой рукой Кинь и приказал разойтись по своим подразделениям.

Возле блиндажа кашеваров на минуту задержался лишь один боец. Держа в руке закопченную жестяную кружку, он залпом выпил всю воду, зажмурился от удовольствия, стряхнул ладонью капли с гимнастерки и помчался догонять товарищей.

Киню он невольно врезался в память. Замполит не разглядел, молод или стар был этот боец. Он увидел лишь заляпанное грязью лицо, перепачканные в земле руки, ноги, одежду и лопату. «Этот человек воюет сейчас с врагом, — подумал Кинь. — Перемазался и устал, как раньше, когда работал в поле. Так же, наверное, он останавливался передохнуть, когда внутри у него горело все от жажды...»

Прежде чем войти в свой блиндаж, Кинь подозвал ординарца:

— Сегодня ночью нам предстоит важное дело. Есть у нас что-нибудь для бойцов?

Ординарец, временно заменявший Кхюэ, тоже был хорошим парнем. Поправив висевшую на боку сумку с рисом и тщательно заткнув за ворот гимнастерки конец шарфа, он, запинаясь, ответил:

— Да вроде ничего не осталось, товарищ командир.

— Это правда? — строго спросил Кинь.

— Разрешите доложить... Вообще-то есть несколько банок мясных консервов и еще банка ананасов...

— Ну вот и хорошо! А «лекарство» есть?

— Тонизирующий напиток с витамином «Б-прим», но товарищ Кхюэ наказал его беречь для вас.

— Для меня?

— Так точно! Он сказал: «Старик заботится о солдатах, как мать родная, а это ни к чему».

Кинь громко захохотал, откинув голову назад: «заботится о солдатах, как мать родная!..» А ведь это правда. Всякий раз накануне операции Кинь что-нибудь доставал бойцам — то женьшеневую настойку, то тонизирующий напиток, то витамины, то мясные консервы... Солдаты все почти были молодыми ребятами. Им приходилось, что называется, «руками валить слона»: терпеть и голод и жажду, мокнуть под дождем и жариться на солнце. Так разве лишним было для них подкрепиться? Из тонизирующих средств, которые удавалось достать, Киню больше всего нравился спиртовый раствор витамина «Б-прим» — густая темная жидкость, от глотка которой начинало гореть лицо. Содержимое таких бутылочек с особой бережливостью разливалось в крышки фляг.

* * *

В тот день после обеда Кинь присутствовал на заседании партбюро 3-го батальона, которым командовал Выонг. Командный пункт 3-го батальона находился среди обгоревших стволов кофейных деревьев. Вокруг зияли воронки от бомб и снарядов. Комбата Выонга, который был и секретарем партячейки, по телефону предупредили о приходе замполита полка.

Выонг, большеголовый, с полузакрытыми, будто припухшими веками, сидел в углу блиндажа, поставив локти на колени, и с отсутствующим видом поглядывал на собравшихся. У бойцов 3-го батальона он пользовался большим уважением. Ребята говорили, что, попади бомба прямо в блиндаж, Выонг не только не шелохнется, но даже и глазом не моргнет. Как-то раз Выонг сидел в блиндаже боевого охранения и рассматривал в бинокль вражеские позиции возле аэродрома. В это время противник сбросил несколько бомб прямо перед заграждениями, и одна из них завалила блиндаж. Группа бойцов тут же примчалась с лопатами выручать комбата. Вскоре они прорыли небольшое отверстие. Из него высунулась голова Выонга. Он тяжело дышал, рот его был забит землей и травой, из носа текла кровь, но первыми его словами были: «Как там, не рассеялся туман?» «Рассеялся», — ответили ему. «Тогда живо по блиндажам! — закричал он. — Нечего прохлаждаться!.. А мне принесите другой бинокль и несколько гранат!»

Выонга дважды призывали в армию. В период между двумя войнами он работал строителем. И всегда, рассматривал ли он чертеж дома или укладывал кирпич на слой раствора, у него был все тот же бесстрастный, отрешенный вид. Веселым и смешливым девушкам — штукатурам и конторщицам — он казался до того неприветливым, что они не решались заговорить с ним.

Рядом с Выонгом сейчас в полном составе сидели члены партбюро 3-го батальона. Здесь же присутствовали и приглашенные командиры и политработники из подразделений батальона. Присев на корточки и неловким движением сбросив сумку с противогазом, Выонг достал трофейную металлическую коробочку и вынул таблетку для обеззараживания воды. Политрук с перебинтованной головой, совсем молодой парень, встряхнул фляжку с водой из ручья и, блеснув в улыбке золотым зубом, обратился к Выонгу:

— Замполит полка в гости идет, а у нас такое скромное угощение.

Выонг смущенно улыбнулся, и суровые черты его лица смягчились.

— Да, плохо дело, весь чай вышел.

— Ничего, попьем бесцветного чайку! — смеясь, сказал кто-то. С некоторых пор бойцы и командиры с легкой руки Киня стали называть воду из ручья с разведенной в ней обеззараживающей таблеткой бесцветным чаем.

Все, кто сидел в блиндаже, пользуясь свободной минутой, дремали — мучительно хотелось спать после долгих бессонных ночей.

* * *

Кинь пришел в 3-й батальон с одной четкой мыслью: совместно с командирами и политработниками этого подразделения проанализировать работу партбюро и дать ей правильную оценку. Как всегда, он вошел в блиндаж с веселой шуткой. Кинь пожал всем руки, с каждым обменялся несколькими словами и сразу же заявил:

— Ну давайте начинать!

Совещание сразу приняло деловой характер. Коммунисты решали многие вопросы: хорошо ли выполняет свои функции партбюро? почему противнику до сих пор удается забрасывать нас минами? почему подкоп ведется все еще недостаточно организованно? почему транспортные самолеты и вертолеты противника время от времени все же садятся на аэродром?

Мнения разошлись. Политрук роты, находившейся в резерве, считал, что между пехотными подразделениями первого эшелона и артиллерией нет тесного взаимодействия. Кто-то из батальонных командиров заметил, что боевые действия против осажденного противника ведутся недостаточно гибко. Заместитель командира роты стал на примерах доказывать, что бойцы неохотно ведут осаду и стремятся разом покончить с врагом.

— Ну и как вы на это реагируете? — прервал его Кинь.

— Я отвечаю им так же, как Выонг.

— Что же говорит Выонг? — повернулся к тому Кинь.

— То, что записано в резолюции партбюро.

— Я понимаю ваше нетерпение, товарищи, — сказал Кинь, глядя на Выонга. — Бойцы недоумевают: почему мы не кончаем с группировкой противника, почему не предпринимаем решительных действий? Но ведь вы в ответ на их недоумение лишь повторяете старые доводы! Где же ваше собственное мнение, которое можно было бы противопоставить ненужной горячности? Я знаю, вы не боитесь погибнуть, но я возьму на себя смелость сказать, что вы страшитесь длительной осады и связанных с этим трудностей и не решаетесь отказаться от того, что вам более привычно. Это относится и к секретарю партячейки!

— Ко мне? — сердито спросил Выонг.

— Не горячись, не горячись!.. Мы ведь должны откровенно обсудить все вопросы. На вашем бюро я только высказываю свое мнение, а уж выносить решение предстоит вам. Я ведь говорю о проблемах, которые вы сами же выдвинули, но эти проблемы носят вторичный характер, главное же — разобраться в наших собственных мыслях и настроениях!

Выонг по-прежнему молчал с невозмутимым видом.

Замполит полка окинул взглядом Выонга и остальных — заходили желваки на его скулах, здоровый правый глаз смотрел твердо и решительно. Однако через несколько мгновений всю суровость Киня как рукой сняло. Черты лица его разгладились. Устроившись поудобнее, он достал свою маленькую трубочку и принялся не спеша набивать ее табаком.

— Что ж, давайте высказываться! — хрипло прозвучал голос Выонга. Лицо его при этом оставалось таким же бесстрастным.

Первым высказался раненный в голову политрук, потом выступили еще несколько товарищей. Каждый анализировал обстановку, приводил доводы, стараясь доказать свою точку зрения. Все говорили искренне и прямо. Многие признались, что действительно опасаются затяжной осады.

Выонг выступал последним. В первую войну Сопротивления он был командиром штурмовой роты. Во время прорыва обороны противника он всегда находился в атакующей цепи, и ни разу ему не пришлось зарываться в землю, ни разу его рота не залегала перед проволочными заграждениями. Выонг подверг критике свою точку зрения и, как комбат и как коммунист, сам осудил свои колебания.

— Храбрость, — сказал он, — иногда состоит не в том, чтобы вихрем обрушиться на врага, а в том, чтобы суметь сковать противника.

Выонг критиковал себя строго и без утайки, не думая о том, какое произведет впечатление на сидевшего здесь Киня.

Когда совещание окончилось, Кинь, несмотря на усталость, почувствовал большое удовлетворение. Конечно, в 3-м батальоне предстояло сделать еще немало: ведь петля на шее противника затягивалась все туже, и от дальнейших действий в этом районе зависел успех.

После совещания командиры вместе с Выонгом остались, чтобы распределить задания по рытью подкопов, скорректировать огневую поддержку и провести прием в партию.

«Надо предложить в полку направить в штаб третьего батальона еще одного человека, — думал Кинь. — Только вот кого — боевого командира или политработника?» Прощаясь с Выонгом, Кинь тепло, по-отечески взглянул на него, крепко пожал ему руку и похлопал по плечу. От Выонга исходил запах земли и порохового дыма, каким пропитался и сам Кинь. Уходя, Кинь уносил с собой огромную любовь и уважение к этому мужественному человеку, в котором так органично слились качества боевого командира, политработника и настоящего солдата.

* * *

Замполит Кинь не задерживал у себя подолгу ординарцев. Обычно через полгода или самое большее через год они возвращались в свое подразделение. Во время долгого марша Кинь обратил внимание на незаурядные способности Кхюэ, на его сметливость и умение не теряться и принимать верное решение в любых обстоятельствах. С подходом полка непосредственно к району боевых действий у Киня прибавилось хлопот, и всякий раз, когда не хватало посыльных, он стал отправлять Кхюэ с самыми разнообразными поручениями и приказами в подразделения. В результате ротные даже наградили Кхюэ прозвищем Посланник Замполита.

Как-то на совещании в штабе фронта Кинь встретился с бывшим политруком батальона, в котором раньше служил Кхюэ. Теперь политрук стал заместителем замполита полка. В один из перерывов они случайно разговорились.

— Ваш ординарец Кхюэ тоже здесь? — неожиданно спросил собеседник Киня.

— Вы знаете моего Кхюэ? — удивился Кинь.

— Я его бывший начальник...

Они довольно долго говорили о Кхюэ. Новый знакомый, горячий, эмоциональный человек со звучным голосом и раскатистым смехом, от которого дрожали его густые бакенбарды, рассказывал, энергично жестикулируя. Он вспомнил бой на песчаных дюнах, которым руководил Кхюэ на завершающем этапе прошлогодней операции. Этот бой разбирался в одном из специальных бюллетеней как образец творческого применения методов борьбы с воздушным десантом.

— Не отпустите Кхюэ опять к нам? — спросил в конце разговора бывший политрук.

— А вы что же, другого такого воспитать не в состоянии? — Кинь взглянул на него с усмешкой и под предлогом, что ему нужно кое о чем посоветоваться с представителем политуправления фронта, постарался отделаться от своего собеседника, бросив на прощание: — Переговорю с нашим командованием!

Кинь понимал, что у подразделения, где раньше служил Кхюэ, нет оснований затребовать его назад и что политрук спросил об этом просто по своей инициативе, от доброго отношения к Кхюэ. Однако Кинь знал также и то, что, если бы на возвращении Кхюэ стали настаивать, он сам поддержал бы перед командованием эту просьбу.

Вернувшись с совещания, Кинь за обедом рассказал обо всем своему ординарцу. В тот день Кхюэ удалось устроить для штаба полка настоящий пир: сопровождая в тыл группу пленных, он по дороге подстрелил трех циветт{23}. Пленные, которым пришлось нести этих полосатых животных с резким запахом, хмуро поглядывали на невысокую фигурку конвоировавшего их Кхюэ.

— Ну, старик, что ты думаешь по этому поводу? — спросил Кинь Кхюэ, который в данный момент собирал посуду.

— О чем вы, товарищ замполит?

— О том, что твои старые друзья просят тебя назад.

— Мне лично все равно, где американцев бить! Здесь я уже свыкся вроде бы...

— Но, может, тебе не очень нравится у меня?

— У вас я многому научился, — чистосердечно сказал Кхюэ, — но, конечно, мне больше по душе в бой ходить!

— Вот и мне так сдается. Только не думай, что я вот так, сразу, отпущу тебя. Пока не найдешь себе замену, ничего у тебя не получится!

Вечером к Киню зашел старший кадровик. Этот пожилой, с большими залысинами человек был одним из ветеранов 5-го полка и славился своей обстоятельностью во всех делах, даже дотошностью. Обговорив все вопросы, он собрался уже уходить, но вдруг Кинь подозвал Кхюэ и сказал:

— Я решил, что ординарец мне пока не нужен. Как вы считаете, куда лучше всего этого парня пристроить?

— Да ведь вам другого такого не найти! — удивленно воскликнул кадровик.

— Это точно, — согласился Кинь.

— Сейчас третьему батальону нужны люди. Погодите, я должен сначала все обдумать...

— По-моему, — предложил Кинь, — этого парня нужно сделать помощником начальника штаба. Я уже говорил по этому поводу с Няном и начальником штаба. Но вы думайте, думайте!..

В тылу скачок из ординарцев на такую должность был бы невозможен, но здесь, на фронте, это уже не казалось диковинкой. Ведь после первых же боев, как правило, состав взводных и ротных наполовину обновлялся, а в отдельных ротах, действовавших на главном направлении, командиры уже сменились по два-три раза.

В ответ на запрос командира полка Няна штаб части, в которой раньше служил ординарец Киня, согласился оставить Кхюэ в 5-м полку и прислал выписку из приказа о состоявшемся назначении его командиром взвода. В начале февраля Кхюэ передали в распоряжение Няна.

У Кхюэ оказалось много общего с Няном, и среди всех остальных они, как никто, подходили друг другу по характеру: оба отличались острым умом, спокойной деловитостью; оба редко проявляли свои чувства, умея хорошо владеть собой. Кхюэ понравилось, что командир полка ни разу не спросил его о семье и личных делах, что Нян никогда и ни перед кем не заискивает и не старается держаться запанибрата. Кхюэ мог запросто заводить знакомства и быстро становился душой любого общества. Нян, напротив, был молчалив и держался несколько обособленно, однако, где бы он ни появлялся, его необычайно красивые глаза и спокойный, невозмутимый голос будто магнитом притягивали к себе окружающих.

Как-то утром, когда вокруг стояла удивительная тишина, Кхюэ стоял рядом с Няном в одном из окопов на переднем крае. Землю окутывал густой туман. Поодаль бойцы из артбатареи устанавливали на огневых позициях орудия: из окопа слышались удары по металлу и слабо виднелись темневшие в тумане дула орудий.

Нян, приложив к глазам окуляры мощного бинокля, осматривал местность.

— Как ты думаешь, хорошее место выбрали для батареи? — неожиданно спросил он Кхюэ.

— Очень низко!

Кхюэ заметил, как Нян, не отрывая глаз от бинокля, одобрительно кивнул. Капля влаги с его бровей упала на заросшую щетиной щеку.

— Сколько отсюда до позиций пехоты? — снова спросил он.

— Метров пятьдесят будет, — ответил Кхюэ и, набравшись смелости, сказал: — По-моему, в этой обстановке не нужно соблюдать обычный порядок и располагать огневое усиление позади.

— Значит, по-твоему, его нужно передвинуть вплотную к переднему краю? — спросил Нян, краем глаза покосившись на Кхюэ, совсем недавно назначенного боевым командиром, будто искал у него ответа на какой-то свой вопрос.

Воспользовавшись туманом, оба ползком перебрались через обмелевший, заполненный жидкой грязью ручей и оказались у внешней линии заграждений противника. Осмотрев окопы, которые рыли здесь наши бойцы, они вернулись. Нян, взглянув на Кхюэ, невольно воскликнул:

— Как это тебе удалось так проползти, что на тебе и пятнышка не осталось?..

Кхюэ, придя работать в штаб, огорошил начальника штаба целым рядом предложений. По его мнению, все виды огневого усиления следовало подтянуть как можно ближе к пехоте, а ходы сообщения, окопы и траншеи рыть более узкими, чтобы в ширину мог протиснуться лишь один наш боец; тогда американцы, одетые в бронежилеты, не смогут их использовать во время своих вылазок.

— А земляные работы мы можем осуществлять под прикрытием артиллерии? — спросил он у Няна.

— Ну-ка, поточнее объясни свое предложение! — с готовностью отозвался Нян.

Кхюэ, уверенный в своей правоте, изложил свой план. Прохаживаясь взад и вперед по блиндажу, Нян внимательно слушал его.

— Ты был когда-нибудь на военных курсах? — неожиданно спросил Нян.

— Никак нет, товарищ командир!

— То, о чем ты говоришь, пишется во многих военных уставах и наставлениях. Вообще должен отметить, что все твои предложения носят активный, наступательный характер. Это, кстати, первейшее условие, необходимое для каждого штабного работника и боевого командира. Твои предложения свежи и смелы, но не всегда продуманы. Вот пройдешь через эти бои, наберешься опыта... Это поможет тебе развить свои способности... В твоем возрасте — а было это в начале антифранцузского Сопротивления — я еще не задумывался, как ты, над тактическими проблемами, да и боевого опыта у меня тогда почти совсем не было. Знал только, как с винтовкой обращаться, и все... — Слова Няна прозвучали как признание.

* * *

Почти целую неделю Кхюэ пробыл на позициях, расположенных на юго-западе от Такона. Он отправился туда по поручению Няна для организации системы огня.

Как-то в полдень Нян вызвал Кхюэ по телефону и приказал ему в шесть часов быть в штабе 3-го батальона, чтобы встретить там замполита Киня и проводить его на основные позиции.

— Запомни, рана у него еще не зажила, не разрешай ему много ходить! — несколько раз настойчиво повторил на том конце провода знакомый спокойный голос Няна.

— Не беспокойтесь, я не первый раз с ним, — ответил Кхюэ.

И тот, и другой чувствовали какую-то внутреннюю потребность защитить замполита, охранить его от беды. Нян и Кхюэ лучше других видели недостатки Киня, и в то же время они знали, какой огромной, всеподчиняющей силой духа обладал этот энергичный, деятельный человек, какой способностью воздействовать на окружающих, в том числе и на них самих. Оба они также хорошо понимали, что именно на таких людях зиждется уверенность каждого в успехе общего дела.

Кинь очень скучал по Кхюэ, которого не видел почти целый месяц, и ловил себя на мысли, что вспоминает о нем, как о собственном сыне. Едва завидев небольшую юркую фигурку, появившуюся в одной из заваленных ящиками траншей, Кинь громко закричал:

— Кхюэ, старина! Здравствуй, дружок, здравствуй! Как ты загорел и похудел!

Однако подходя к этой груде ящиков, Кинь вдруг растерялся: «Ведь опять скажет, что забочусь о солдатах, как мать родная!»

Но Кхюэ протянул руку к широкому кожаному ремню замполита, на котором кроме планшетки и пистолета висело несколько больших пластмассовых фляг, и сказал:

— Давайте, командир, я помогу!

— Ничего, я сам, сам! — решительно начал отказываться Кинь и заторопился: — Пошли, Кхюэ.

— Подожди немного, — предложил Кхюэ, — они вот-вот снова начнут...

Не прошло и десяти минут, как противник действительно начал бомбардировку переднего края. Пока они пережидали бомбежку и обстрел, Кинь спросил Кхюэ, получал ли он за это время письма из дому. Хотя Кхюэ не любил откровенничать, он знал, что замполит искренне интересуется судьбой его близких, да и сам Кхюэ последнее время часто думал о них: со времени начала операции он не получил из дому ни строчки. Недавно, оказавшись в одной землянке с только что вернувшимся из госпиталя командиром пехотного взвода, Кхюэ узнал, что его сестра служит в одном из медсанбатов, расположенном неподалеку отсюда, что она закончила ускоренные курсы медсестер.

Обо всем этом и рассказал сейчас Кхюэ замполиту. Устремленный в одну точку раненый глаз Киня, в котором отражались вспышки взрывов, подернулся влагой, и Кхюэ невольно подумал, что, наверное, именно благодаря этому глазу замполит обладает удивительной способностью заглядывать так глубоко в души людей.

— Старина, — тихо сказал Кинь, — многие не понимают, каким образом нам удается в борьбе с американцами сохранять такой высокий боевой дух. Слышу и удивляюсь. Нам-то это хорошо понятно... Твоя сестра давно в армии?

— Нет, совсем недавно, раньше она была в добровольческой молодежной бригаде.

— А туда она давно вступила?

— Еще раньше, чем я в армию. Она работала в системе транспортной службы.

— Тогда девушки на Чыонгшоне были редкостью... Кхюэ захотелось перевести тему разговора, и он спросил Киня:

— Лы писал вам что-нибудь?

— Ничего! — Кинь вдруг весело рассмеялся: — Неблагодарный мальчишка!

— Можем идти, товарищ командир!

Не успел Кхюэ договорить, как Кинь стремительно поднялся, и оба, лавируя между свежими воронками и кучами поднятой снарядами земли, направились к главному ходу сообщения.

В узком, неглубоком, как борозда, ответвлении Кинь сразу узнал одну из первых траншей, вырытых их полком. Навстречу им попалось несколько солдат с лопатами, и Кинь, шагая следом за Кхюэ, подумал: «Какой солдат первым вонзил в землю здесь свою лопату? Кто прорыл эти ходы и траншеи, с каждым днем все глубже и глубже вгрызающиеся в оборону врага? Где они, эти безвестные герои?»

Плотный слой тумана начал окутывать землю и уже закрыл от взора вечернее небо, но еще пробивалась сквозь пелену тумана подмигивающая зеленоватым глазком звездочка, да вдруг вспыхнул огонек одиночного выстрела в направлении вражеских заграждений. И тут же в ответ с противоположной стороны замелькали вспышки винтовочных и пулеметных выстрелов. В небе по-прежнему слышался пронзительный свист реактивных бомбардировщиков. Неожиданно, перекрывая все звуки, раздался голос громкоговорителя с вражеской базы. «Английский здесь звучит, как собачий лай из будки, — подумал Кинь. — Кто же это из американцев мрачно пошутил, сказав, что якорь, брошенный в Кхесани, теперь превратился в кусок сыра? Несколько месяцев назад Джонсон приказал своим генералам любой ценой удержать Такон. Значит, вот что такое Такон!» Мысли одна за другой замелькали в голове Киня: «Позднее наше командование направит сюда свежие, недавно укомплектованные полки и дивизии, и судьба вражеских войск будет решаться на последнем этапе операции, но все подразделения, которые здесь пройдут, пройдут по следам солдат пятого полка. Эти траншеи и окопы стали исходным рубежом для наступления...»

Вдоль бруствера валялись скрючившиеся трупы американцев, тяжелый трупный запах смешивался с густым запахом одеколона.

Прямо над нашими позициями, засеребрившись на стертых краях солдатских лопат, появился серп месяца. Кхюэ привел Киня к передней линии траншей. Из глубины вражеской обороны доносился рев моторов, а здесь раздавался тихий, размеренный шум от множества вонзавшихся в землю лопат. В темноте мелькали согнувшиеся фигуры, поблескивали каски, слышалось разгоряченное прерывистое дыхание.

— Четвертая рота! — Среди всеобщей тишины шепот Киня показался слишком громким.

— Ребята, никак, наш замполит?

— Как, молодцы, здоровы? Как воюете? Хорошо?

— Вы-то как, товарищ командир? Мы не подкачаем, уже немало америкашек подбили!

— Молодцы!

— Товарищ командир, потише говорите!

— Хорошо. Есть не хотите?

— Тише, товарищ командир, еще тише!

— Я вам тут несколько фляг с супом принес, налетайте!

Кхюэ повел Киня через позиции пехотинцев к артиллерийским батареям.

И здесь — скрежет вгрызавшихся в землю лопат. Из какой-то землянки доносились приглушенные голоса. Навстречу попалась группа солдат с лопатами. В темноте терялась земля под ногами. В сполохах разрывов зловеще зеленели лица мертвых американцев.

Услышав вой снаряда, Кхюэ накрыл своим телом Киня, затем поспешно отвел его в глубокий окоп с перекрытием. Совсем рядом заскребла о землю лопата и кто-то ругнулся:

— Кому это глаза повышибло, что прется не глядя?

— Это я, старики! Пришел вас проведать, это я — Кинь! — тут же раздалось в ответ.