Думы о своем, личном и на фронте не оставляют солдата. Бывает, что думы эти прячутся где-то в глубине души, будто скрытая от глаз влага под травянистым покровом топи, но бывает и так, что какая-нибудь из них крепко засядет в голове и долго будет мучить.

С чувством смутной неловкости Лыонг вспоминал о том, как в один из напряженнейших дней перехода их спецгруппы к месту подготовки операции, когда каждые сутки приходилось покрывать расстояние между тремя пунктами снабжения, разбросанными вдоль пути, он попросил у комполка разрешения завернуть на 34-й пункт, сказав, что ему необходимо передать письмо родственнику одного из своих разведчиков. Командир полка Нян, отвернув рукав, глянул на свои внушительные, со светящимся циферблатом часы и спросил:

— Сколько времени тебе для этого понадобится?

Лыонг ответил, что часа достаточно. Во взгляде Няна ему почудилась усмешка: «Знаю, что тебе надо». И это только усиливало его смущение.

Лыонг быстро нашел 34-й пункт, расположенный в стороне от дороги за грядой известняка, над которой разносилось журчание множества ручейков, заливавших окрестности. Поставив ногу на один из белевших у обочины мокрых камней, Лыонг вдруг остановился в нерешительности. Он был не в силах понять, что же с ним все-таки происходит: никогда еще он не вел себя так бессмысленно. В сердцах Лыонг уже хотел повернуть назад, но ноги будто сами несли его вперед. Прыгая с камня на камень, Лыонг преодолел не один черневший среди белого известняка поток. Было четыре часа утра. Неожиданно разразился ливень. Лыонг перетянул ремень автомата, опустил его дулом вниз, набросил на плечи полиэтиленовую накидку, по которой сразу же забарабанили капли дождя.

Увязая в жидкой грязи и ежась от холодных капель, попадавших за шиворот с соломенной крыши, Лыонг довольно долго топтался, не решаясь войти, возле приоткрытой двери в кухню. Бамбуковый дымоход был запрятан под землей, как раз в том месте, где стоял Лыонг. Казалось, еще немного — и подошвы его матерчатых башмаков воспламенятся. Через приоткрытую дверь виднелась, вся в клубах пара, гора горячих белых рисовых лепешек, наваленных на высоком дощатом настиле. Пар закрывал лица сидевших вокруг девушек. Их было человек пять или шесть. Все они — и толстушки, и худышки, — не сводя глаз со своих красных, будто ошпаренных рук, катали из риса лепешки. Неумолкавшее хихиканье, то и дело сопровождавшееся взрывами смеха, свидетельствовало о том, что и этот девичник не обходился без непременных разговоров о парнях. Подслушивание претило Лыонгу, а тут он оказался невольным свидетелем озорных разговоров. Он настолько смутился, что хотел было ретироваться, но в эту минуту одна из девушек обернулась и бросилась к двери.

— Что вам, товарищ? — громко спросила она, подавая тем самым сигнал подругам, чтобы те попридержали языки.

— Вы Нэт? — растерянно пробормотал Лыонг. С первого взгляда девушка показалась ему очень хорошенькой, и теперь за сбегавшими с каски струйками дождя он старался получше рассмотреть ее раскрасневшееся лицо.

— Меня зовут по-другому, — улыбнулась девушка. — А вам нужна Нэт?

— Да, передать ей письмо от брата...

— Ой, а ведь ее перевели на пункт «Б-34»! Совсем недавно. Я слышала, будто послали учиться то ли на медсестру, то ли на фельдшера. Так что наша Нэт теперь навсегда простилась с ложками и плошками и скоро будет на передовой вместе со всеми вами! Если хотите, можете оставить письмо. Мы передадим или на пункт «Б-34», или в школу медсестер.

— Не надо, — отрывисто сказал Лыонг и бросился вон.

— Кто это там приходил? Кто спрашивал Нэт? Какой он из себя? Почему не остался? — наперебой тараторили вслед звонкие голоса, и до самой гряды известняка Лыонг не мог отделаться от ощущения, что за ним, галдя, несется целое войско.

— Все в порядке? — спросил Нян, поджидая показавшегося на дороге Лыонга. От командира не укрылся его смущенный вид.

— Так точно!

Письмо Кхюэ все так же оттопыривало нагрудный карман гимнастерки, но Лыонг старался начисто вычеркнуть из памяти недавний эпизод. И хотя на пункте «Б-34» им пришлось заночевать, Лыонг запретил себе думать о том, что привело его недавно в такое смятение и только отняло время. Уходил он оттуда уверенным шагом, отбросив все сомнения и приняв для себя окончательное решение: он — солдат, его ждет передовая. От этих мыслей сразу сделалось легко и свободно, и он почувствовал себя птицей, вырвавшейся из клетки.

* * *

Через пять пунктов снабжения от «Б-34» находились фронтовые склады. Здесь все уже подчинялось непосредственно передовой. Спецгруппа вступила на тростниковый плетеный мостик, перекинутый через широкий ручей, бурлящий буровато-грязными водами. С другого берега доносились протяжный собачий лай и хруст обрубаемых тесаком сучьев. Там, по обе стороны тропы, бегущей вдоль ручья, белой пеной цвели дикие абрикосы. Нежные лепестки маленьких, как пуговки, цветов облетали от малейшего дуновения ветерка и бесшумно, словно крылья бабочек, ложились на землю.

— Красотища-то какая! Это что за цветы, ребята? — воскликнул высоченный парень, один из разведчиков Лыонга. Удивленно тараща глаза, парень даже остановился посреди скрипучего мостика.

— Абрикоса не видал?! Эй, Гусек, ты идти будешь?

— Это что же? Выходит, скоро Тэт{13}?

— Ты что застыл? Сдвинешься ты наконец с места или нет?

У них дома, в глубоком тылу, весной распускался только персик, и сейчас никто из солдат не мог оторвать завороженного взгляда от белого марева цветов. Но в этот момент они заметили, что через ручей по скользким камням, цепочкой выступавшим над водой, осторожно перебираются люди с заплечными корзинами.

— Смотрите! — крикнул кто-то из солдат, и только что улыбающиеся лица сразу помрачнели.

Их было немного, этих людей: старик в рубище с изборожденным глубокими морщинами лицом держал глиняную трубку в зубах; женщина с отвислыми, высохшими грудями несла на спине ребенка, закутанного в грязный лоскут разорванной гимнастерки (уцелевшие рукава гимнастерки были завязаны на исхудавшей шее женщины, а за ее спиной среди тряпок из стороны в сторону моталась надрывно кашлявшая маленькая, серая, вся в наростах головка, издали похожая на клубень какого-то растения); за ними, пугливо озираясь, шли две девушки, тощий пес да трое малышей, семенивших в хвосте, — один совсем голый, а двое других в старых гимнастерках, доходивших до пят.

Все они не отрывали пристального взгляда от солдат.

— Куда путь держите, товарищи? — крикнул Нян.

— Рис получать...

— Деревня ваша далеко ли?

— Пятнадцать дней ходу. Да что теперь о ней говорить?! От нее ничего не осталось...

Малыши приветливо махали руками, пяля любопытные черные глазенки. Старик, вынув изо рта трубку, поднял голову; поблекшие, воспаленные глаза его сверкнули гневом.

— Солдаты Хо Ши Мина, слушайте! Они убили всех. Вот все, что осталось от целой деревни!

— Отомстите! — вырвался истошный крик у женщины с ребенком. — Отомстите американцам!

Обе группы сошлись на тропинке, бегущей по берегу. Начинался дождь, первые косые капли оставляли на воде пузыри. В одно мгновение небо заволокли низкие темные тучи, замелькали над ручьем белые лепестки абрикоса, смолк треск цикад.

— Отец, ваша деревня была в партизанской зоне у дороги номер девять? — спросил Нян, угощая старика щепоткой табаку.

— Там. — Старик заскорузлыми, растрескавшимися пальцами сгреб табак и набил им пустую трубку. Он говорил отрывисто. — Не по нутру нам брать солдатский рис. Вот и в прошлом году за рисом в Байха ходили. Это, почитай, на самый север. Что делать, если эти зверюги весь урожай с неба начисто губят?

— Распыляют отравляющие вещества?

— Да, их ядовитый белый порошок похуже всякого зверья! Только рисовый колос начнет в силу входить, так глядишь — летит, подлюга. Мало им людей губить, зерно и то не щадят!

— Винтовки у вас есть?

— Есть несколько...

— Не пробовали по самолетам стрелять?

— Как не пробовать? Не огрызнешься, так всех подчистую уничтожат, как в шестьдесят шестом. — Старик показал рукой на молчаливо бредущих сзади односельчан. — Мы все, как один, партизаны, у нас все американцев ненавидят!

Горянки украдкой поглядывали на солдат, прикрывая груди дочерна загоревшими голыми руками, которые так дрожали сейчас от холода, что больно было смотреть.

Пока подошли к складским сараям, по крышам которых плясали струи дождя, успели вымокнуть насквозь: свои плащи солдаты отдали детям. У самых сараев грязь стояла по щиколотку, на втоптанных в нее множеством ног камнях виднелась копоть.

— Давайте сюда, товарищи! — крикнул какой-то боец из складской команды, рубивший хворост у входа в пещеру, и, вскочив, показал: — Сюда, заходите сюда! Всем места хватит!

Солдаты, схватив на руки детей, бросились внутрь. Боец проворно нырнул куда-то в глубину каменного свода и тут же появился снова, неся в обеих руках по алюминиевой солдатской миске, полной риса и кукурузной каши с нарезанными в нее кусочками мяса. Протянув еду детям, сказал:

— Ешьте!

Самый веселый и говорливый в группе Лыонга парень вложил ложку в руку растерявшегося вихрастого мальчонки и приказал:

— Давай лопай! Я маленьким, бывало, дома крошки в рот не брал, все норовил у соседей, вкуснее казалось. Все уже знали: стоит только посуде где загреметь — я тут как тут!

Пещера была заставлена кулями из рогожи, от которых исходил тяжелый запах сушеной рыбы. Еще раньше сюда забрели несколько солдат из какой-то части. Сейчас они неторопливо попыхивали сигаретами и обменивались впечатлениями.

— Посмотришь, так местные горянки — сплошные уродины!

— Не скажи, разные есть. Конечно, жизнь здесь тяжелая...

— А вон, смотри-ка, настоящая красотка!

— Где? Вон та, с высокой прической?

— Покажи, где?

— Да вон, талон отдает у входа.

Все тот же боец из складской команды, очищая толстые сучья ножом, из-под которого резко белела обнаженная древесина, заметил:

— У нее муж есть. Может, скоро столкнетесь с ним на одной дорожке!..

— Солдат марионеточной армии?

— Десантник!

— Вот досада! Такая пригожая девка не могла себе вьетконговца{14} найти!

Лыонг вместе с двумя своими разведчиками выскочил под дождь и побежал к приземистому строению в конце складских помещений, крытому зелеными бамбуковыми бревнами и окруженному на манер стойла, как это делают в горах, толстыми слегами. Вдоль мокрых, блестевших слег стояла очередь из солдат и горцев, пришедших за рисом. Лыонг почувствовал знакомый по прежним временам запах горского самосада, от которого у него всегда першило в горле. Едва он поставил ногу на дощатую ступеньку, ведущую в землянку, как неожиданно встретился глазами с обернувшейся молодой женщиной, лицо которой показалось ему знакомым. «Привет! Привет!» — раздалось вдруг. «Надо же, попугай!» — воскликнул за спиной Лыонга один из пришедших с ним бойцов, показывая на попугая, который уже прятал ярко-красный блестящий клюв под красно-зеленое крыло. Попугай устроился прямо на столе главного распорядителя, настолько заваленном всевозможными бумагами и книгами, что поначалу Лыонгу показалось, будто птица сидит чуть ли не на дереве.

В полумраке, царившем в землянке, Лыонгу удалось рассмотреть лишь высокий узел волос на макушке да плотно схваченный черной материей стан только что оглянувшейся на него женщины.

— Почему вы не хотите брать очищенный рис? — спросил ее сидевший за столом распорядитель.

— Мне нужен неочищенный...

— Нести намного тяжелее будет, ведь путь неблизкий!

— Ничего, донесу...

Через каких-нибудь полчаса спецгруппа, наполнив кошелки рисом и получив по пяти банок мясных консервов на брата, тронулась в путь. Пока получали продовольствие, Лыонг обежал всю территорию, настойчиво выясняя, есть ли среди пришедших сюда горцев кто-нибудь из селения Тай.

Няну он пояснил:

— Там живет один замечательный старик. Он помог мне бежать из плена и спрятал у себя.

— Думаешь, он здесь?

— Его невестка была здесь, получала рис. Я не узнал ее сразу, а потом, когда ее окликнули по имени, вспомнил...

Тропы, по которой они только что пришли от ручья к складам, уже не было: на месте ее неслись бурные потоки. На черных, как сажа, покрытых крапинками тонких ветвях дикого абрикоса съежились, увянув, нежные лепестки. Солдаты, несмотря на увеличившуюся после посещения складов ношу, весело балагурили и быстро шагали вперед, обгоняя одну за другой группы горцев, бредущих вдоль дороги. Вода поднялась еще выше и затопила камни в ручье. Возле самого тростникового мостика солдаты нагнали горцев из Тая. Лыонг торопливо преградил дорогу молодой женщине в черном, шедшей впереди. Все невольно замолчали, пораженные яркой красотой горянки, с которой заговорил Лыонг. Мокрое от дождя лицо ее с огромными миндалевидными глазами было печально, веревка от заплечной корзины перерезала нежный, фарфоровой белизны лоб, спутанные мокрые пряди волос то и дело лезли в глаза.

— Вы невестка старого Фанга? — спросил Лыонг.

— Да, — убрав мокрую прядь, женщина подняла на Лыонга безучастный взгляд.

— Вас зовут Сием, да?

— Да. — Она без всякого удивления продолжала смотреть на Лыонга.

— Вы уже позабыли, видно, меня, а я был у вас после плена...

— Отчего ж, помню, только вот имя забыла.

Эта красивая женщина уже не казалась Лыонгу такой нереальной, какой запомнил он ее тогда у очага. Это была земная женщина, и он даже отметил, что у Сием большие, крепкие руки, которые по силе, возможно, не уступали даже его рукам.

— Как ваш свекор?

— Спасибо, здоров...

Медленно подбирая слова, как человек, который только учится говорить, она рассказала, что их прежний, когда-то так понравившийся Лыонгу красивый и просторный дом на сваях сгорел, что все население теперь перебралось к скалам. Лыонг обратил внимание на то, что ее заплечная корзина из потемневшего под дождем бамбукового лыка доверху наполнена падди{15}.

— Почему вы не взяли очищенный рис? Его и нести легче, да и дома вам не пришлось бы лущить.

— Мне этот нужен, я его высею. Они сбрасывали ядовитый белый порошок, и весной нам нечего будет посадить в землю!

Лыонг зачерпнул в пригоршню падди, подбросил на ладони:

— Этот сорт хорош для равнины, примется ли он на горном поле?

— Примется. Любое зерно, посади его в землю, росток даст.

И лишь в последнюю минуту Лыонг отважился спросить ее о муже. Она ничего не ответила, но и не отвела взгляда — смотрела, будто немая.

* * *

Во время напряженного, безостановочного марша Лыонгу было некогда подумать о судьбе семьи старого Фанга, который спас его когда-то. В конце ноября спецгруппа под командованием Няна уже достигла пещер Фуной, находившихся в джунглях к югу от дороги № 9. Здесь группа разделилась на две части. В одну — ее возглавил командир полка — вошли все комбаты, несколько штабистов и командиров поддерживающих подразделений. Второй группой командовал Лыонг. В ней было пятнадцать разведчиков из его разведроты; им предстояло, разделившись на три подгруппы, продвигаться вперед. Каждая из подгрупп получила радиопередатчик на двухваттовых батареях, который позволял поддерживать шифрованную радиосвязь в радиусе десяти — пятнадцати километров. В задачу группы Лыонга входило разведать дорогу в северном направлении и в назначенном месте установить наблюдательный пункт. Задание было разработано в соответствии с общей целью, поставленной перед полком.

Здесь, в западной части Куангчи, стояла пора проливных дождей. Погода была промозглой: температура не поднималась выше десяти градусов. Девственные джунгли вокруг Кхесани не пересекала ни одна тропа, и могло показаться, будто здесь со дня сотворения мира единственным движением среди общего покоя и безмолвия был короткий плавный полет опадающих листьев.

Глубокая безмятежность природы, однако, настораживала. Лыонг постарался выбрать для временного лагеря одно из наиболее защищенных, глухих мест и строго приказал своим разведчикам соблюдать все меры предосторожности при каждом выходе на задание. По данным разведки, район от берега Сепона до пещер Фуной, Коан, Кпланг, Копан входил в радиус действия групп американских командос{16}. На северном участке дороги № 9 зона их действий простиралась до самой реки Бенхай. Командос обычно или рядились под крестьян, обматывая голову такими же, как у них, клетчатыми шарфиками, или же переодевались в форму бойцов Освободительной армии. Группы командос пробирались сюда из Кхесани, часто их доставляли на вертолетах целыми ротами. Действуя самостоятельно и поддерживая постоянную радиосвязь, они оставались здесь иногда на неделю, а потом сходились в условленном месте, куда за ними прилетали вертолеты. Скрытность действий у них была чрезвычайно высокой, все они были хорошо обучены приемам ведения партизанской войны, и все же нашим разведчикам почти всегда удавалось обнаружить следы их пребывания в джунглях: то по затерявшемуся в высокой траве окурку сигареты, то по неясному, полустертому отпечатку резиновой подошвы на слежавшемся слое опавших листьев, то по облатке от жевательной резинки...

Десятки таких групп постоянно действовали в районе массива старых джунглей на северо-западе провинции Куангчи и служили своего рода «торпедным заслоном» корабля, бросившего здесь якорь. Американское агентство ЮСИС сообщало: «Кхесань — основа нашей линии обороны на западном направлении, и в этом заключается стратегическая важность данного пункта». Став на якорь среди девственных джунглей, этот корабль имел на борту шесть тысяч морских пехотинцев с серебряными якорями на беретах. Таково было число американцев в Кхесани до появления здесь разведчиков Освободительной армии. Но если учитывать находившиеся поблизости части марионеточной армии, то численность вражеской группировки достигала сорока пяти тысяч человек. Джонсон и Макнамара в США и генерал Уэстморленд в Сайгоне не спускали глаз с этого корабля. Морские пехотинцы, надежно замыкавшие участок электронной обороны дороги № 9, выполняли жизненно важную для Америки стратегическую задачу. По сообщениям их осведомителей, широкий массив нетронутых горных джунглей в этих местах был своего рода решетом, через которое просачивались на Юг основные военные силы Севера. А так как американская государственная граница, с точки зрения власть имущих в Америке, проходила по южному берегу реки Бенхай, то кхесаньская группировка и выступала в роли броненосца, на который возлагалась задача защищать священные рубежи Америки по другую сторону земного шара.

Долина Кхесань простиралась на десять километров в длину, примерно такой же была и ее ширина. Придавая огромное значение этой долине, американское командование позаботилось о создании системы мощной обороны, охватывавшей опорный пункт Такон, район населенного пункта Хыонгхоа и опорный пункт Лангвэй. С только что установленных на прилегающих высотах наблюдательных пунктов нашим разведчикам открывался хороший обзор раскинувшейся в котловине долины, загроможденной фортификационными сооружениями, артиллерийскими батареями, вездеходами, радарными установками и самолетами. Дальше к северу виднелась база Такон длиной в два и шириной в один километр. Такон был сплошь покрыт блокгаузами, рвами, складами, радарами, паутиной проволочных заграждений. Личный состав базы насчитывал пять батальонов американских морских пехотинцев, несколько подразделений марионеточной армии, многочисленные артиллерийские, танковые, саперные и разведывательные подразделения, а также группы командос. В центре базы с севера на юг протянулась более чем километровая взлетная полоса с металлическим покрытием. Примерно в восьми километрах к югу от Такона находился лагерь частей спецназначения Лангвэй, где находилось около тысячи человек. Лангвэй служил своего рода ключом от парадного входа всей укрепленной зоны. На восток от Лангвэя, у дороги № 9, лежал поселок Хыонгхоа с тремя ротами марионеточных солдат под командованием американцев. В этом поселке размещались административно-тыловые подразделения. Высокие заборы казарменных зданий опутывала колючая проволока. Эти пункты располагались треугольником и были превращены в самый мощный район обороны на трассе дороги № 9, отделявшей Вьетнам от Лаоса. Это был козырь в игре генерала Уэстморленда.

К концу ноября, когда большая часть нашей армии находилась на марше, в районе кхесаньской группировки, и прежде всего в южном направлении, наряду с десантными группами противника действовали и наши многочисленные разведывательные и специальные группы. Вокруг Кхесани неоднократно происходили вооруженные столкновения. Наши разведчики, выполняя строгий приказ о соблюдении скрытности своих действий, тщательно уничтожали следы пребывания в джунглях. Членам спецгруппы 5-го полка, от ее командира до связного, помимо оружия разрешалось брать с собой лишь большой кусок ткани да пояс-кошель с рисовыми лепешками, который обматывался вокруг бедер. Шли, сняв башмаки, в одних носках, независимо от того, приходилось ли шагать по траве или по колючкам. При переходе через ручей запрещалось ступать на торчавшие из воды камни, оставлять на земле хотя бы крупицу еды. Примятую после отдыха траву разравнивали или же имитировали след слона.

Не прошло и месяца, как все, кто входил в спецгруппу, сильно изменились внешне — побледнели, похудели. Из тридцати человек один только Лыонг, казалось, ничуть не изменился. Глядя на своего ротного, разведчики удивленно качали головами. Они души не чаяли в своем командире, но служба под его началом требовала больших физических усилий и напряжения воли. За Лыонгом никто не мог угнаться. Он отличался как решительностью, так и необыкновенной выносливостью и ловкостью. Спать он мог практически на чем угодно, мог по нескольку дней обходиться без еды и утолять жажду затхлой водой, скопившейся в следе слона; юркий, как ящерица, он умел пробираться сквозь ряды заграждений из колючей проволоки, легко брал любой ров. Ему достаточно было беглого взгляда, чтобы определить, есть ли впереди неприятель. Командос он чуял издалека по едва уловимому запаху сигарет. Уже через два дня после прибытия в пещеры Фуной Лыонг во главе небольшой группы разведчиков разведал дорогу в северном направлении и установил основной наблюдательный пункт полка.

Коан, высоту с отметкой 656, закрывала плотная облачность. Ее вершина массивной глыбой нависала над окрестностями. Командос, не раз побывавшие здесь, оставили после себя подобие печурки, три одиночных окопа, куски сухого бензина, клочки разорванной открытки с обнаженной женщиной. С Коана, где Лыонг установил наблюдательный пункт, Кхесань просматривалась как на ладони: повсюду тут и там двигались фигурки американских солдат в светлой форме. Противник копал новые рвы, чинил проволочные заграждения.

Лыонг с новехоньким, обтянутым кожей биноклем на груди, искусно лавируя в колючих зарослях, вел Няна на наблюдательный пункт.

— Я выбрал такое местечко, что вы оттуда сможете посмотреть занятное цирковое представление! — шутливо сказал Лыонг командиру полка у подножия Коана.

Нян производил впечатление человека сдержанного, с хорошими манерами. Он никогда не повышал тона, и, хотя смеялся крайне редко, лицо его обычно сохраняло приветливое выражение. Деликатность внешнего облика, казалось бы, не соответствовала его, иногда даже чрезмерной, строгости и требовательности как командира. Зубоскальства Нян не признавал, и если бы такую шутку позволил себе в его присутствии кто-нибудь другой, а не Лыонг, то командир полка нахмурился бы и оборвал его, сказав что-нибудь вроде: «Эка, вы!» или «Что это вы, в самом деле?». Однако к Лыонгу у него всегда было особое отношение. Нян очень ценил этого человека и к тому же знал, что ротный обычно не склонен к зубоскальству.

Нян придавал большое значение штабной работе; даже на учениях он стремился подобрать себе способных штабистов, разведчиков и связистов. «Эти люди будут мне верной опорой в бою!» — любил говорить он.

«Значит, этому парню с таким непроницаемым, замкнутым лицом тоже не чужда шутка? Что же побудило его вдруг приоткрыть себя?» — подумал Нян и обернулся было к Лыонгу, чтобы спросить об этом, но обычная сдержанность взяла в нем верх, и он промолчал.

Они быстро оказались на месте. Здесь, под одним из деревьев, недавно был вырыт блиндаж наблюдательного пункта. Разведчики собрались вокруг рации. Брови и ресницы у всех побелели от инея. Сквозь разрывы в тающем холодном тумане, местами еще полосой наползавшем на горы, постепенно начала вырисовываться дорога № 9, перерезавшая здесь невысокую холмистую гряду. Нян в бинокль внимательно рассматривал рельеф долины на всю глубину вражеской обороны и видел, как противник продолжает наращивать заградительные укрепления.

— Сегодня рождественская ночь, не так ли? — спросил Нян.

— Да, сегодня рождество, — ответил Лыонг. — Что вы решили?

— Возьмете сухой паек, по восемь рисовых лепешек на каждого, и в шестнадцать тридцать выступим. Этой ночью нужно пересечь дорогу и выйти к кофейной роще по ту сторону заграждений. Напомните, чтобы паек взяли и на мою долю.

— Вы хотите идти с нами? — спросил Лыонг.

— Да, а что тут такого?

Только к шести вечера Няну, Лыонгу и еще четырем бойцам удалось, разбившись на две группы, выйти к ручью у отвесного, густо заросшего лианами склона. От восточной оконечности поселка Хыонгхоа ручей отделяло всего каких-нибудь семьсот — восемьсот метров. Внимательно изучая местность, Нян подумал: «Ручей изгибается хомутом. Если противник откроет встречный огонь из станковых и крупнокалиберных пулеметов, он может прижать наших солдат к склону, едва они выскочат из зарослей дикого сахарного тростника. Наверняка этот склон хорошо просматривается противником. Сколько же минут потребуется роте для броска к населенному пункту?..» Нян поднялся и начал шаг за шагом продвигаться вперед, Лыонг прикрывал его широкой спиной. Опытный глаз командира полка замечал мельчайшие подробности рельефа, а в его голове роились новые предположения и вопросы.

Лыонг шел, пригнувшись, не спуская глаз с направления, где находился противник. Лыонг уже был у этого ручья, когда бежал из плена. Сейчас он мысленно анализировал предстоящий бросок через поселок: «От ручья к северному участку дороги можно пройти только через восточную окраину населенного пункта. Нян правильно решил воспользоваться рождественской ночью!» Лыонг, прищурившись, смотрел на узкие полоски света из окон караульного помещения, находившегося на краю улицы. В открытые окна виднелись силуэты людей. Один за другим разведчики под прикрытием росших вдоль улицы деревьев продвигались вперед. Первая группа, тщательно соблюдая правила ночного передвижения, незамеченной обогнула деревянную сторожевую вышку. Лыонг прополз буквально под носом у стоявшего наверху часового и залег, прикрывая следовавшего за ним командира полка. С вышки на дорогу, освещая лужайку по обе стороны от нее, падала бледная полоска света.

Через несколько минут фигурки разведчиков скрылись за темной вереницей домов.

Наступила полночь.

Протяжно зазвонил колокол протестантского собора. Нян и разведчики находились уже перед проволочными заграждениями, за которыми рядами росли кофейные деревья. По ту сторону заграждений хорошо была видна недавно выкопанная траншея с буграми свежевырытой земли.

— Пустая траншея! — шепнул подползший к Няну Лыонг.

— Может, место для ночной засады?

— Я тоже сначала так подумал, но — нет. Я смотрел внимательно — она пуста.

— И все же проверьте еще раз, — тихо сказал Нян. — Противник коварен, засада может оказаться где-нибудь поблизости.

Однако засады обнаружено не было, и Нян приказал продолжать продвижение вперед.

Через полчаса они были уже перед заграждениями Такона.

Такон предстал перед ними исполинским, грозно ревущим зверем: тут одновременно работало множество генераторов и радарных установок, то и дело двигались по взлетной полосе самолеты. Пучки прожекторов пядь за пядью обшаривали небо, бесчисленные цепочки электрических лампочек ярким светом заливали аэродром.

Холодная роса, пробираясь за шиворот, иголками колола тело. Нян чувствовал, как пересохло во рту, и с трудом подавлял острое желание закурить. Однако сердце переполняла радость: окончательно окрепла вера в успешное выполнение боевого задания. С южного направления приближался низко летевший самолет, из-под темневших прямоугольных крыльев один за другим сыпались букеты осветительных ракет.

Нян с усмешкой смотрел на эти букеты, разлетавшиеся, как пестрые снопы фейерверка, и сказал:

— Будет вам праздничек!

* * *

После этой удачной ночной вылазки Нян еще на некоторое время остался вместе с группой неподалеку от оборонительных заграждений противника. Разведчики крепко связали между собой несколько веток у вершины высокого дерева, и оттуда в бинокль открывался широкий обзор. Дни Нян проводил на наблюдательном пункте, а ночью вместе с Лыонгом пробирался к самой последней линии заграждений противника. К концу месяца была закончена разведка южной части группировки войск противника. Лыонг во многом помог командиру полка, проявив недюжинные способности и острое чутье разведчика. Правда, ротный не раз с трудом подавлял в себе раздражение, когда командир полка с присущей ему педантичностью стремился самым тщательным образом выверить все детали.

Однажды после нескольких таких вылазок Нян сказал, что хорошо было бы взять в помощники кого-нибудь из местных жителей, знавших окрестности как свои пять пальцев, и Лыонг вспомнил о Фанге.

В памяти сразу возник образ этого высокого, широкоплечего старика с прочно посаженной головой, могучей грудью и косолапящей походкой. Его внушительная сутуловатая фигура, облаченная в войлочную куртку, с охотничьим ружьем на плече, невольно внушала робость всем, кто встречался с ним в джунглях.

Со времени их знакомства минуло уже три года, и ровно месяц промелькнул с тех пор, как Лыонг встретил Сием у складов. И вот теперь Лыонг увидел пепелище, оставшееся от Тая. Он постоял перед некогда просторным домом старого Фанга, на месте которого теперь торчали обуглившиеся, а раньше мощно подпиравшие его сваи. Полуобгоревшая коробка соседнего дома осела наземь, и пушистые рыжие белки деятельно сновали в поисках завалявшихся крошек среди рухнувших деревянных стен кухни. Жители деревни переселились в густые джунгли на высоких скалистых вершинах, поставив там хибарки на сваях. С наблюдательного пункта на Коане селение не просматривалось; виднелась лишь густо-зеленая тонкая полоска, изредка проглядывавшая сквозь плотную пелену тумана.

Фанг и его невестка жили в маленьком, собранном из бамбука домике на сваях, тесном и темном, задней стеной притулившемся к голой скале. Кое-как прилаженная тростниковая лестница, тонкие, ненадежные опорные столбы, поднимавшие хибарку над землей на незначительную высоту, — вся убогость постройки свидетельствовала о том, что старик, рачительный хозяин, всегда любовно заботившийся о доме, теперь махнул на все рукой. Лыонг, поднимаясь к домику по пологим камням и оглядев это жалкое строение, почувствовал к старику глубокое сострадание. Старик все отдал, чтобы поставить на ноги единственного сына, сделать его человеком, а сын ушел к врагам. Зачем теперь старику дом?..

Много пережил старик из-за измены сына, но не очерствел сердцем. Фанг очень любил зверей, и теперь, как и когда-то в Тае, у него жили, несмотря на тесноту, диковинные зверушки: две голубые толстушки лори, полосатая летяга со складкой кожи, которая проходила вдоль брюшка между передними и задними лапами и распускалась веером, позволяя этой зверушке летать, и четыре малайских медвежонка, которым старик устроил логово внизу под домом. Медвежата, еще совсем крошечные, полуслепые, но уже страшно прожорливые, упорно тыкались мордочками в бамбуковую поилку с кумысом у лестницы, толкались, лезли друг на друга, так что самый проказливый в конце концов свалился прямо в кумыс.

Фанга дома не оказалось. Сием в одиночестве сидела у очага и перебирала в корзине золотистые зерна падди. Она заметила Лыонга еще с лестницы, подняв голову на звук его шагов. Она узнала его, и во взгляде ее промелькнуло нечто, похожее на радостное удивление. При виде холодного очага и сумрака в доме Лыонгу стало как-то не по себе. Сием разожгла огонь. Лыонгу она показалась моложе и красивее, чем месяц назад при встрече у складов. Она снова стала той Сием, какой он ее запомнил когда-то. Лыонг не мог понять, почему она так холодна и негостеприимна: разожгла огонь и снова склонилась над корзинкой с падди, замкнутая, отчужденная, настороженная лесная отшельница.

— Сием, где старик? — спросил Лыонг, чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание.

— Отец в поле, скоро вернется.

— Сием, — не отставал Лыонг, — я шел через Тай, там все сгорело... Жалко, красивый был у вас дом!

— А мне не жалко.

— Как не жалко?!

В этот момент от тяжелых шагов по лестнице ходуном заходил дом — это вернулся старик. Хибара показалась еще теснее и ниже: старик макушкой упирался в потолок. Обрадованный, он крепко сжал руку Лыонга чуть повыше локтя и по-стариковски, почти вплотную приблизил к нему свое лицо.

— Сием рассказывала, что встретила тебя у складов. Мне просто не верится, что ты к нам вернулся! — Наклонившись, он поднял за загривок обжору медвежонка и взял его на руки. — А я ходил рис теребить. Куда ни глянешь, одни сожженные деревни и заброшенные поля. Сколько мы от американца натерпелись! Гонят всех в «стратегические» деревни. Пойдешь — дадут и рис, и ружье, а нет — пощады не жди, лучше сразу забивайся в скалы и живи голодным и нищим. Но сердце горцев предано Хо Ши Мину. Горцы Хо Ши Мина не забыли, поэтому для нас праздник, когда вы здесь появляетесь.

— Люди не интересуются, зачем мы здесь?

— Видят, что вы пришли, и рады!

— А чему именно рады?

— Друг другу шепчут: мол, бойцы пришли, американца разобьют, народ освободят; значит, не сегодня-завтра можно будет в деревню вернуться, дома поставить и поля засеять. Я сказал нашим, — старик развел руки с растопыренными пальцами, — потерпите, ешьте кукурузу и клубни, а зерно, которое с солдатских складов дают, не трогайте, берегите. Освободят деревню — сразу рис посеем.

Старик предложил Лыонгу выпить вина, и тот, уступив, пригубил немного. Закусив кусочком темного сушеного мяса косули, Лыонг решил, что пора рассказать о цели своего прихода. Услышав, что военные нуждаются в его помощи, Фанг пристально взглянул на Лыонга и, залпом выпив свое вино, спросил:

— Вы, значит, до сих пор доверяете этому старикашке?

— Как же можно не доверять такому человеку, как вы?

— А тебе известно, что я за человек? Ты знаешь, кому вы хотите довериться?

— Вы человек, преданный революции, и я никогда не забуду, что вы для меня сделали...

— Я породил сына, который перешел к американцам! Про это ты знаешь? Своему командиру ты говорил об этом?

— Мы знаем, что Кием сам записался в солдаты...

— И вы не боитесь, что его отец заведет вас к американцам?

Фанг распалялся все больше, задавая эти больно ранившие его вопросы. Лыонг чувствовал себя не в своей тарелке, удивляясь, зачем старик так бессмысленно себя истязает. Лыонг видел, как горе надломило этого крепкого телом и духом человека, которым он всегда восхищался.

Фанг то и дело подливал себе вина. Глаза у него стали злыми, покраснели и угольками горели на побагровевшем от гнева лице.

Сием хорошо понимала, что с ним происходит. Когда они еще жили внизу, в Тае, Сием каждый день уходила в лес собирать грибы и молодые побеги бамбука. Однажды она заметила, что на тропинке за ней часто мелькает фигура свекра. Поначалу ей это показалось чистой случайностью: ведь и он тоже уходил в джунгли охотиться. Истинную причину она поняла позже. В тот раз, как только она сняла заплечную корзину и хотела войти в ручей умыться, за спиной послышались осторожные, крадущиеся шаги. Обернувшись, она увидела Киема. Он, сгорбившись, стоял поодаль в тростниках, среди распустившихся пушистых белых метелок. Бросив по сторонам затравленный взгляд, Кием рванулся к ней. Сием хотела было бежать, но он резко прикрикнул! «Стой! Не двигайся!» Она будто окаменела от страха. Он что-то говорил, до нее донеслось: «Я пришел за тобой. Собирайся, ночью уйдем, но помни: отцу пикнешь — убью!» Внезапно Кием дернулся и бросился в тростники. Не успев опомниться, она увидела за деревьями фигуру свекра. Старик, не сказав ни слова, судорожно сжимая ружье, пробежал мимо Сием и бросился по следу в высокие, выше человеческого роста, тростники... Страшной была эта охота! Вот тогда-то Сием вдруг поняла, что муж давно уже выслеживал ее на лесных тропах и свекор об этом знал.

Ночью она побоялась остаться дома и ушла к соседям. Кием, заглянув в дом, увидел только спящего у окна Фанга. Он тихо присел рядом. Светила полная луна. Отец и сын не спускали друг с друга глаз: один бодрствовал, другой притворялся спящим. Неожиданно Фанг резким движением приподнялся и попытался схватить сына за горло, но Кием вырвался, оставив в руке отца оторванный ворот цвета хаки. Старик вскинул ружье, но тут же опустил. Став коленями на подоконник и высунувшись из окна, он, не отрываясь, смотрел в спину сыну, который, обхватив руками сваю, съехал по ней вниз и бросился наутек. Рука отца не поднялась выстрелить. Потом дошли вести, что Кием участвовал в разорении деревень вдоль Сепона, что он расстреливал людей, поджигал дома, и старик пришел к окончательному решению: преступление не должно оставаться без возмездия.

Сколько раз замечала Сием эту мрачную решимость на суровом, с горящими, как у тигра, глазами лице свекра. Сием хорошо знала его характер: он никогда не отступал от намеченного.

Сейчас она молила в душе только о том, чтобы он не проговорился об этом вслух; она чувствовала, что старик готов признаться во всем Лыонгу.

Но Лыонг, конечно, не мог знать о том, что творится в душе старика.

— Завтра утром вы смогли бы с нами пойти? — спросил он.

— Куда?

— К моему командиру.

— Пойдем хоть сейчас. Но какой вам от меня прок?

— Вы хорошо знаете здешние края, и мы очень нуждаемся в вашей помощи. — Лыонг понимал, что старику нужно все объяснить, необходимо подбодрить, успокоить его. — А про сына не думайте. Он если не в Хуойшане, то в Лангвэе. Американцы далеко его не отправят, и, кто знает, может, мы его найдем. Вины на нем много, но наша политика — политика гуманизма, великодушия...

Лыонг не подозревал, что уговорами он лишь подливает масла в огонь.

— Жалеешь меня? — вскричал старик. — Не нуждаюсь я в жалости! Я сажал деревья и знаю: если в дереве завелись термиты — рубить его надо! Я не буду сидеть сложа руки и ждать, пока вы придете проявлять великодушие к моему сыну! Я все равно...

— Отец, вы пьяны, — тихо проговорила Сием, сидящая у догоравшего очага.

— И ты тоже. Ты мне больше не невестка, слышишь? Ищи себе другого мужа...

— Нет, нет, так нельзя! — вмешался Лыонг. — Кием жив и...

— А я его убью! Я это твердо решил. Пулю специально берегу!

— Отец! — страдальческим голосом вскрикнула Сием. Наступило молчание. Старик сидел, погруженный в тяжелые думы, мрачно уставившись на вползавший в окно белый, как молоко, туман.

Было уже совсем темно. Будто очнувшись от долгого сна, Фанг поднялся, зажег коптилку и усталым охрипшим голосом сказал:

— Сием, дочка, приготовь Лыонгу постель...