Глава 9

Вряд ли он заслуживал названия острова: островок овальных очертаний, ориентированный почти точно на восток, имел в длину не более трехсот метров и около ста пятидесяти с севера на юг. Примерно в ста метрах от самой дальней точки острова море глубоко врезалось в него с обеих сторон, почти деля на две части. Предусмотрительно обогнув островок, они высадились на берег в южной бухточке и привязали шлюпки к паре тяжелых камней.

Узкая оконечность островка к востоку от бухт была низкой, каменистой и пустой, а западная часть имела кое-какую растительность — низкорослый кустарник и чахлую траву. В центре эта часть островка поднималась на высоту пятнадцати метров. С южной стороны холма имелась небольшая лощина, вернее, простой уступ, находившийся на середине склона. Именно сюда Николсон поторопил пассажиров, едва шлюпки коснулись берега. Капитана и капрала Фрейзера надо было нести, но идти пришлось совсем недалеко. Через десять минут с момента высадки вся группа укрылась в лощине, забрав с собой все продукты, запасы воды, даже весла и мачту.

Когда солнце зашло, подул легкий бриз. Облака стали медленно заполнять небо с северо-востока, закрывая легкой пеленой ранние вечерние звезды. Но все еще было достаточно светло, чтобы Николсон мог посмотреть в бинокль. Минуты две он обозревал округу, затем опустил бинокль и протер глаза. Даже не глядя, он знал, что все в лощине с тревогой наблюдают за ним. Все, кроме завернутого в одеяло малыша, который уже спал.

— Ну? — прервал молчание Файндхорн.

— Они двигаются к западной оконечности островка, сэр. И уже находятся рядом с берегом.

— Я не слышу их двигателей.

— Должно быть, неизвестно почему, они идут на аккумуляторах. Они нас не видят, но мы их видим. Не так уж темно.

Ван Оффен откашлялся:

— Как вы думаете, каким должен быть наш следующий шаг, мистер Николсон?

— Не имею понятия. Кажется, следующий шаг за ними. Останься у них целыми орудие и зенитный пулемет, они бы за две минуты расправились с нами. — Николсон указал на низкую каменную гряду, огибающую лощину с юга и едва видную в темноте даже с расстояния двух метров. — Но если немного повезет, то камни защитят нас от ружейного огня.

— А если нет?

— У нас хватит времени побеспокоиться об этом, когда начнут стрелять, — коротко ответил Николсон. — Возможно, они попытаются высадить людей в разных концах островка и окружить нас. Возможно, атакуют в лоб. — Он опять поднял бинокль к глазам. — Как бы там ни было, они не уйдут отсюда на базу, чтобы сообщить, что оставили нас на острове. Тогда им придется крепко держать свои головы, в буквальном смысле слова. Или они нас возьмут, или всей команде подлодки придется сделать харакири.

— Они не уйдут, — с тяжелой уверенностью сказал капитан Файндхорн. — Они потеряли слишком много своих людей.

Некоторое время слышался шепот, потом он прекратился и заговорил Сиран:

— Мистер Николсон!

Тот опустил бинокль и посмотрел через плечо:

— Что вы хотите?

— Мои люди и я поспорили. Мы хотим сделать вам предложение.

— Сделайте его капитану, он здесь командует. — Николсон резко отвернулся и снова поднял к глазам бинокль.

— Очень хорошо. Дело вот в чем, капитан Файндхорн. Это очевидно, болезненно очевидно, что вы нам не доверяете. Вы посадили нас в отдельную шлюпку явно не потому, что мы не принимаем ванну два раза в день. Вы вынуждены все время за нами присматривать. Заверяю вас, совершенно напрасно. Мы для вас обуза. Мы, с вашего разрешения, избавим вас от этого неприятного положения...

— Ради бога, переходите к делу, — раздраженно оборвал его Файндхорн. — У меня нет времени слушать всю ночь эти замечательные разглагольствования.

— Очень хорошо. Я предлагаю вам отпустить нас и больше о нас не беспокоиться. Мы предпочитаем сдаться в плен японцам.

— Что?! — сердито воскликнул ван Оффен, — Господь с вами, сэр! Я их лучше расстреляю.

— Пожалуйста. — Файндхорн в темноте махнул рукой, с любопытством глядя на Сирана, но уже так стемнело, что невозможно было увидеть выражение его лица. — Из простого интереса: как вы предполагаете сдаться? Просто пройти к берегу?

— Хотя бы так.

— А какие гарантии, что они сразу вас не перестреляют? Или возьмут в плен, немножко попытают и все-таки убьют?

— Не отпускайте их, сэр, — настойчиво сказал ван Оффен.

— Не расстраивайтесь, — сухо произнес Файндхорн. — Я не намеревался соглашаться с таким нелепым предложением. Вы остаетесь, Сиран, хотя, видит бог, вы нам не нужны. Не оскорбляйте нас, считая глупее себя.

— Мистер Николсон, — воззвал Сиран, — вам-то это все, безусловно, понятно.

— Заткнитесь, — коротко бросил Николсон. — Слышали что сказал капитан Файндхорн? Думаете, мы совсем наивны или сошли с ума? Никто из вас не стал бы рисковать своей шкурой, зная, что вас расстреляют или будут пытать японцы. Сто к одному...

— Уверяю вас, — попытался прервать его Сиран, но Николсон остановил его.

— Не тратьте слов понапрасну, — презрительно сказал он. — Думаете, хоть кто-то вам поверит? Очевидно, вы сообщники японцев в том или ином смысле. У нас и так хватает забот, чтобы еще добавлять себе семь врагов. — Наступило молчание, после которого Николсон сказал: — Очень жаль, что вы пообещали этому человеку эшафот, капитан Файндхорн. Думаю, ван Оффен сразу же сформулировал суть вопроса. Все намного упростилось бы, расстреляй мы их прямо сейчас. Наверное, нам все равно придется сделать это позже.

Наступило долгое тяжелое молчание, после которого Файндхорн спокойно сказал:

— Что-то вы приумолкли, Сиран. Просчитались, да? Еще один промах? Вы, капитан Сиран, должны быть очень благодарны хотя бы тому, что мы не такие злобные убийцы. Но, пожалуйста, имейте в виду, что потребуется совсем немногое с вашей стороны, чтобы выполнить прозвучавшее сейчас предложение.

— И отодвиньтесь немного назад, — велел Николсон. — Прямо туда. Вообще-то не помешает вас обыскать.

— Это уже сделано, мистер Николсон, — заверил его капитан. — Мы изъяли у них целый арсенал, когда вы прошлым вечером ушли из каюты. Подлодка все еще видна?

— Почти прямо к югу от нас, сэр. Примерно в двухстах метрах от берега.

Николсон внезапно опустил бинокль и спрятался в лощинку. На боевой рубке субмарины вспыхнул прожектор. Его ослепительный белый луч быстро заметался по каменистому берегу острова, почти сразу обнаружив находящиеся около берега шлюпки. Луч ненадолго задержался там и медленно продолжал двигаться по холму почти на уровне лощины, в которой они укрылись.

— Бригадный генерал, — резко обратился Николсон.

— С большим удовольствием, — буркнул Фарнхолм.

Он ловким движением взял карабин, прижал к плечу, прицелился и выстрелил. Карабин был поставлен на стрельбу одиночными патронами. Одного выстрела оказалось достаточно: они услышали вдалеке звон разбитого стекла, и белый свет внезапно превратился в красноватое мерцание, пока окончательно не потух.

— Останьтесь с нами еще на несколько дней, бригадный генерал, ладно? — сухо попросил Файндхорн. — Вижу, что вы нам пригодитесь. Это едва ли было умно с их стороны, не так ли, мистер Николсон? Ведь бригадный генерал уже преподал им один урок.

— Все же это было достаточно здраво, — возразил Николсон. — Рассчитанный риск, и он окупился. Они нашли наши шлюпки и по вспышке выстрела, сделанного бригадным генералом, определили наше местоположение. Два факта, которые для высадившейся группы стоили бы значительного времени и нескольких жизней. Но они больше озабочены именно шлюпками, а не нами. Если мы не сможем покинуть островок, то они атакуют нас, когда пожелают, лучше в дневное время.

— Согласен, — медленно произнес Файндхорн. — Следующими будут шлюпки. Думаете, они потопят их огнем с субмарины? Тогда мы ничем не сможем им воспрепятствовать.

— Нет, не с субмарины, — покачал головой Николсон. — Они не смогут увидеть шлюпки в темноте. И не смогут потопить их, стреляя наугад. Потребуется не менее сотни выстрелов, чтобы получить нужный результат. Скорее всего они высадят группу на берег, чтобы привести шлюпки в негодность. Пробьют дно, например. Или же уведут их в море.

— Но как они тогда доберутся до берега? — спросил Вэнниер.

— Если придется, вплавь. Но большинство подводных лодок имеют у себя на борту разборные или надувные лодки. Для подводной лодки, действующей в прибрежных водах и почти наверняка взаимодействующей со своими сухопутными частями, разбросанными по десяткам различных островов, иметь на борту надувную лодку совершенно необходимо.

Несколько минут все молчали. Малыш Питер во сне что-то бормотал, а Сиран и его люди шептались в дальнем углу ложбины. Наконец Уиллоуби кашлянул, стараясь обратить на себя внимание.

— «Время все течет безостановочно...» и так далее, и так далее, — процитировал он. — У меня есть идея.

Николсон улыбнулся в темноту:

— Осторожно, Вилли.

— «Простая зависть ненавидит превосходство, которого ей не достичь», — напыщенно произнес Уиллоуби. — Мой план поистине гениально прост. Давайте уплывем.

— Блестяще! — подчеркнуто саркастически сказал Николсон. — Легкий плеск весел под луной. И как далеко вы рассчитываете удалиться?

— О, вы недооцениваете меня. Уиллоуби продолжает витать в облаках, а наш достойный старший помощник копается в земле. Конечно, мы используем двигатели.

— Ах, конечно! Вы что, собираетесь уговорить наших приятелей с подводной лодки заткнуть уши?

— Я не предлагаю этого. Дайте мне час повозиться с выхлопной трубой и глушителем, и я гарантирую, что вы не услышите двигателя даже в сотне метров. Конечно, это приведет к некоторой потере скорости, но ненамного. Но даже если они услышат работающий двигатель, то вы сами знаете, как трудно определить место работы двигателя в открытом море ночью. Свобода зовет, джентльмены, давайте не будем откладывать дело в долгий ящик.

— Вилли, — мягко сказал Николсон, — у меня есть для вас новости. Человеческому уху трудно определить координаты ночью, но японцам и не нужно на него рассчитывать. Они используют имеющие весьма высокую точность гидрофоны. Для этих приборов совсем не важно, будут ли двигатели бесшумны, они определят местоположение просто по ударам винтов по воде.

— Черт бы их побрал! — возмущенно сказал Уиллоуби. Он погрузился в молчание, затем снова заговорил: — Не будем отчаиваться. Уиллоуби придумает еще что-нибудь.

— Не сомневаюсь, что вы придумаете, — мягко сказал Николсон. — Не забывайте только, что северо-западные муссоны будут дуть всего лишь около двух месяцев, и будет полезно, если... Вниз, всем лечь!

Первые пули уже взрыхляли землю вокруг, со зловещим визгом рикошетом отскакивали от камней, смертельно свистя над головами. Стрельба была начата с палубы подводной лодки, подошедшей гораздо ближе к берегу. На слух казалось, что огонь ведут не менее чем из двух винтовок. Кто-то на борту лодки проявил сноровку и определил координаты по вспышке карабина Фарнхолма. Огонь был точен и силен.

— Есть раненые? — хрипло и глухо спросил капитан, хотя за стрельбой его голос был плохо слышен.

Сразу никто не отозвался. Потом за всех ответил Николсон:

— Кажется, нет, сэр. Когда стали стрелять, только я был вне укрытия.

— Неплохо. На выстрелы не отвечать, — предупредил Файндхорн. — Нет причины высовываться и подставлять голову. — Он с заметным облегчением стал говорить тише: — Мистер Николсон, это меня полностью озадачивает. «Зеро» не тронули нас, когда мы покидали судно, подводная лодка не пыталась нас утопить, и самолет оставил нас в покое даже после того, как мы перебили их приятелей, а теперь они пытаются нас уничтожить. Я теряюсь в догадках.

— И я тоже, — признался Николсон, невольно вздрогнув, когда пуля ударила в землю в полуметре от его головы. — Мы не можем оставаться здесь и вести себя как страусы, сэр. Это попытка заставить нас не двигаться перед их атакой на шлюпки. В любом другом случае стрельба была бы бессмысленной.

Файндхорн сокрушенно кивнул в темноте.

— Что вы хотите предпринять? Опасаюсь, что я совершенно бесполезная обуза, Джонни.

— Пускай, но лишь бы вас не убило, — мрачно ответил Николсон. — Разрешите мне с несколькими людьми спуститься к берегу. Мы должны их остановить.

— Знаю, знаю... Удачи, мой мальчик.

Едва в стрельбе наступило короткое затишье, Николсон с шестью людьми выскользнул из укрытия и заторопился вниз по склону. Они не прошли и пяти шагов, когда Николсон прошептал что-то на ухо Вэнниеру, поймал за руку бригадного генерала и направился к восточной стороне ложбины. Там они залегли и, ожидая, уставились в темноту. Николсон приблизил губы к уху бригадного генерала:

— Помните, мы играем наверняка.

Он лишь почувствовал, что Фарнхолм согласно кивнул в темноте.

Им не пришлось долго ждать. Секунд через пятнадцать они услышали легкие, осторожные шаги, прерванные резким и хриплым вопросом Фарнхолма. Ему никто не ответил, лишь кто-то сразу метнулся в сторону, и внезапно щелкнул вспыхнувший фонарик Николсона, на краткий миг выхвативший из темноты три полусогнутые бегущие фигуры с приподнятыми руками. Треск автоматического карабина Фарнхолма, тяжелый стук падающих тел сменились молчанием и тишиной.

— Ну и чертов же я дурак. Совершенно забыл об этих...

Николсон пополз вперед, прикрыв рукой фонарик, и забрал оружие из мертвых рук. На миг он осветил убитых фонариком.

— Два топорика со второй шлюпки, сэр. С их помощью можно было бы на близком расстоянии устроить большое побоище.

Он осветил фонариком дальний край ложбинки. Сиран по-прежнему сидел на месте со спокойным и невыразительным лицом. Николсон знал: это Сиран послал трех человек, он виновен, полностью виновен. Он послал их с топориками, пока сам сидел в безопасности на месте. Николсон знал также, что Сиран будет с тем же невозмутимым видом отказываться от того, что он знал о готовящемся нападении.

Мертвые же ничего не скажут. А эти трое были мертвы. Впрочем, говорить не было времени.

— Подойдите ко мне, Сиран, — спокойно позвал Николсон голосом таким же безразличным, как и лицо Сирана. — Остальные вам не будут досаждать, сэр.

Сиран поднялся на ноги, сделал несколько шагов вперед и рухнул как подкошенный, когда Николсон сильно ударил его по голове рукояткой своего морского кольта. Таким ударом можно было и череп раскроить, но Николсон ушел раньше, чем Сиран упал на землю рядом с Фарнхолмом. Все это событие от начала до конца уложилось менее чем в тридцать секунд.

Они стремительно побежали по склону холма, не заботясь об осторожности, спотыкаясь, скользя, падая, поднимаясь и продолжая бежать. В тридцати метрах от берега они услышали внезапную стрельбу, болезненные вскрики, высокие, бессмысленно звучащие голоса и снова серию выстрелов. Послышались звуки ударов, борьбы дерущихся в воде. В десяти метрах от берега бегущий впереди Фарнхолма Николсон включил фонарик, осветивший бешено дерущихся на мелководье возле шлюпок людей. Свет выхватил из темноты фигуру офицера, занесшего меч над упавшим Маккинноном. Николсон прыгнул, схватил офицера за горло и выстрелил ему из кольта в спину, снова, как кошка, встав на ноги. Его фонарик вновь вспыхнул и осветил Уолтерса и японского матроса, барахтавшихся во взбаламученной воде. Тут он ничего не мог сделать, опасаясь промахнуться. Он поднял фонарик повыше.

Одна из шлюпок лежала почти у самого берега. Два японских солдата, фигуры которых резко осветил луч фонарика, стояли у носа шлюпки. Один из них наклонился, а другой замахнулся правой рукой. Свет на мгновение ослепил солдат, они как будто застыли в каком-то безумном танце. Затем действия их ускорились: согнувшийся распрямился и вытащил что-то из прикрепленного к поясу мешка, а замахнувшийся наклонился и что-то бросил. Напрягая палец на спусковом крючке и поднимая кольт для выстрела, Николсон уже знал, что опоздал.

Слишком поздно для Николсона и для японских моряков. Вновь они все неподвижно замерли, словно внезапно схваченные невидимой рукой, затем стали медленно, очень медленно двигаться. Луч фонарика Николсона погас, а выстрелы карабина Фарнхолма прозвучали салютом погибшим матросам, когда один падал плашмя в воду, а другой, перегнувшись, рухнул на борт шлюпки. Звук падения потонул во внезапном взрыве и ослепительной вспышке взорвавшейся у него в руке гранаты.

После этой яркой вспышки темнота стала казаться вдвойне густой. Полностью непроницаемая тьма скрывала берег, небо и море. К юго-западу последние искры звезд едва мигнули в черном небе и погасли под невидимым покровом начинающих затягивать горизонт облаков. Настали мрак и тишина. Ни звука, ни движения.

Николсон рискнул, быстро обвел зажженным фонариком вокруг себя и снова его выключил. Все его люди были здесь, на месте, а вместо противника на мелководье валялись лишь мертвецы. Японцы не ожидали нападения, так как считали, что люди с «Виромы» прижаты огнем с субмарины. Море всегда светлее земли, и японцы были захвачены в невыгодный для себя момент, когда выбирались из надувных лодок в воду.

— Раненые есть? — тихо спросил Николсон.

— Уолтерса ранили, сэр, — так же тихо ответил Вэнниер. — Кажется, очень сильно.

— Давайте посмотрим.

Николсон пошел на звук голоса, прикрыл фонарик рукой и щелкнул выключателем. Вэнниер держал левую руку Уолтерса. Кисть руки была рассечена. Вэнниер уже наложил жгут из скрученного носового платка, и теперь ярко-красная кровь капала из раны очень медленно. Николсон выключил фонарик.

— Ножом?

— Штыком, — объяснил спокойно Уолтерс. Его голос звучал тверже, чем у Вэнниера. Он ткнул в бесформенную неподвижную груду у своих ног: — Это он меня пырнул.

— Я так и понял, — заметил Николсон. — Вашу кисть измочалили. Пусть ею займется мисс Драчман. Пройдет какое-то время, прежде чем вы снова сможете пользоваться этой рукой.

«Правильнее было бы сказать, что он уже никогда не будет владеть рукой, — с горечью подумал Николсон. — Совершенно ясно, что сухожилия перерезаны, да и двигательный нерв тоже. В любом случае рука будет парализована».

— Это лучше, чем в сердце, — бодро сказал Уолтерс, — Мне-то только оно и нужно.

— Отправляйтесь побыстрее обратно. Остальные тоже идите с ним и не забудьте предупредить о своем появлении. Капитан знает, что мы могли погибнуть, как бы он вас не встретил выстрелами из своего кольта. Боцман останется со мной. — Он внезапно умолк, услышав всплеск у ближайшей шлюпки. — Кто здесь?

— Это я, Фарнхолм. Изучаю обстановку, приятель. Их тут десятки, истинно десятки.

— О чем это вы говорите, черт побери? — раздраженно спросил Николсон.

— О гранатах. У японцев полные сумки гранат. Этот японец был настоящим ходячим арсеналом.

— Очень хорошо. Заберите их, нам они понадобятся. Возьмите себе кого-нибудь в помощь.

Николсон и Маккиннон дождались, когда все уйдут, и направились к ближайшей спасательной шлюпке. Когда они до нее добрались, два пулемета открыли огонь трассирующими пулями из темноты на юге островка. Трассы шли над землей и, попадая в воду, вызывали вспышки свечения. Пули отлетали от воды рикошетом и с визгом пропадали во тьме. Иногда, очень редко, пуля попадала в шлюпки.

Лежа плашмя за шлюпкой и выставив из воды только голову, Маккиннон дотронулся до руки Николсона.

— К чему все это, сэр? — озадаченно, но совершенно спокойно спросил он своим мягким шотландским говором.

Николсон ухмыльнулся в темноте:

— Можно только гадать об этом, боцман. Предполагаю, что десантная группа должна была дать сигнал фонариком или ракетой, сообщая, что высадились безопасно. Не зная об исходе экскурсии на берег, наши приятели на подлодке полезли на стену и наконец догадались, что никаких сигналов не получат.

— Ну, если это все, что они желают, почему бы нам не послать им один?

Николсон уставился на него, а потом беззвучно рассмеялся:

— Вы молодец, Маккиннон, просто молодец. Если они все в такой растерянности и если они подумают, что их приятели на берегу тоже растерялись, то они воспримут любой, даже странный сигнал.

Так оно и оказалось. Николсон поднял руку над бортом шлюпки, несколько раз включил и выключил фонарик и торопливо убрал руку. Любому пулеметчику, стреляющему наобум, такие вспышки были бы посланным свыше ориентиром, однако из тьмы к ним больше не тянулись светлые линии трассирующих пуль. Оба пулемета сразу прекратили огонь, и снова ночь стала тихой. И на море, и на земле не было, казалось, никаких признаков жизни, никаких людей. Даже лежащий на поверхности размытый силуэт субмарины был лишь тенью, более воображаемой, нежели видимой.

Неловкие попытки спрятаться казались не только ненужными, но даже опасными. Оба поднялись на ноги и осмотрели шлюпки при свете фонарика. Вторая шлюпка, группы Сирана, была пробита в нескольких местах, но все дырки — выше ватерлинии. Вода, кажется, в нее не протекала. Несколько сделанных для устойчивости воздушных резервуаров были пробиты, но остальные оказались целыми. Словом, шлюпка не утратила плавучести.

Совсем иначе обстояло дело с первой шлюпкой, где стоял двигатель. В нее не попали шальные пули, но она уже глубоко осела на мелководье и внутри ее стояла вода с кровавыми потеками от убитого взрывом японского солдата, лежащего свесившись через борт. Здесь Николсон и увидел причину гибели шлюпки: граната, оторвавшая японцу руку и изуродовавшая его самого, пробила дыру в днище размером около полуметра. Николсон медленно выпрямился и взглянул на Маккиннона.

— Пробита, — коротко сообщил он. — В такую дыру даже я могу пролезть. Потребуется несколько дней, чтобы залатать эту чертову пробоину.

Но Маккиннон его не слушал. Посветив в лодку фонариком, он хладнокровно и спокойно сказал:

— Это в любом случае не имеет никакого значения, сэр. С двигателем все кончено. — Помолчал и так же спокойно продолжил: — Магнето, сэр. Граната, должно быть, взорвалась совсем рядом.

— О боже! Магнето... Возможно, второй механик...

— Никто не сможет его починить, сэр, — терпеливо объяснил Маккиннон. — Тут нечего чинить.

— Вижу, — мрачно кивнул Николсон и уставился на разбитое магнето. В голове сразу же стало пусто, когда он увидел столь тяжкие последствия атаки японцев. — От него мало что осталось, верно?

Маккиннон тоскливо поежился.

— Кто-то ходит над моей могилой, — печально сказал он, уставившись в дно лодки, хотя Николсон уже выключил фонарик. Потом слегка дотронулся до его плеча: — Вы понимаете, сэр? До Дарвина грести очень и очень долго...

***

Ее зовут Гудрун, сообщила она ему. Гудрун Ёргенсен Драчман. Ёргенсен — это девичья фамилия ее матери. Она на три четверти датчанка, ей двадцать три года, и родилась она в Оденсе 11 ноября 1918 года, в день окончания Первой мировой войны. Кроме двух коротких поездок в Малайю, всю жизнь провела в Оденсе, пока не получила квалификацию медсестры. В августе 1939 года приехала на плантацию отца возле Пенанга.

Николсон лежал на спине, закинув руки за голову, и бездумно глядел на темный полог облаков, ожидая продолжения ее рассказа. Что это за фраза, которую так часто произносил в прошлом самый закоренелый в мире холостяк Уиллоуби? Ах да: «Ее голос всегда был нежным...» Это из «Короля Лира». «Ее голос всегда был нежным, ласковым и тихим...» Обычное объяснение Уиллоуби, почему он избежал «проклятой ловушки» священных уз брака: он ни разу в жизни не встретил женщину (это слово он произносил с презрительным оттенком) с голосом всегда нежным, ласковым и тихим. Но если бы Уиллоуби двадцать минут посидел там, где сидел Николсон, когда вернулся с берега, доложил Файндхорну и пошел проведать малыша, то он мог бы изменить свое мнение.

Прошло две минуты, три, но она продолжала молчать. Время от времени Николсон поворачивал голову в ее сторону.

— Вы очень далеко от дома, мисс Драчман. Вы любите Данию? — спросил он, просто чтобы что-то сказать, но горячность ее ответа заставила его удивиться.

— Я любила Данию, — твердо и горько, как о чем-то невозвратном, призналась она.

«Черт бы побрал этих японцев! Черт бы побрал эту подлодку!» — со злостью подумал Николсон и переменил тему разговора:

— А Малайя? Вряд ли вы такого же высокого мнения о ней.

— Малайя? — равнодушно пожав плечами, переспросила она. — Пенанг вообще-то неплохое место, по-моему, но Сингапур... Я ненавидела Сингапур. — Она внезапно снова заговорила со страстью. Равнодушие в тоне пропало, и обнажилась вся глубина ее чувств. Заметив это, она переменила тему разговора, протянула руку и коснулась его, — Мне бы тоже хотелось сигарету. Или же мистер Николсон это не одобряет?

— Кажется, мистеру Николсону недостает обыкновенной вежливости, — ответил он, протягивая пачку сигарет и зажигая спичку.

Девушка наклонилась к нему прикурить сигарету, и в неверном отсвете огонька ему снова почудился еле уловимый запах сандалового дерева от рассыпавшихся волос. Она выпрямилась и снова отодвинулась в темноту. Николсон положил спичку на землю и осторожно спросил:

— Почему вы ненавидите Сингапур?

Гудрун ответила не сразу.

— Вам не кажется, что это может быть слишком личным делом?

— Вполне возможно. — Он помолчал и спокойно добавил: — Какое это теперь имеет значение?

Она сразу поняла его:

— Конечно, вы правы. Даже если это простое любопытство с вашей стороны, сейчас это уже не важно. Забавно, но я не против того, чтобы рассказать вам. Может быть, потому, что вы не станете тратить силы на показное сочувствие, а для меня подобное чувство непереносимо. — Она немного помолчала, лишь кончик ее сигареты ярко светился в темноте. — Это правда, я ненавижу Сингапур. Ненавижу потому, что не утратила гордости, личной гордости. И еще: я жалею себя. И ненавижу, когда не могу принадлежать себе полностью. Вам ничего не известно о подобном, мистер Николсон?

— Слишком многого вы обо мне не знаете, — как бы между прочим, пробормотал Николсон. — Пожалуйста, продолжайте.

— Надеюсь, вам понятно, что я имею в виду, — медленно произнесла она. — Я европейская женщина. Родилась в Европе, выросла и получила образование в Европе. И всегда считала себя только датчанкой, как и все остальные датчане. В любой момент меня всегда тепло встречали в каждом доме в Оденсе. А в Сингапуре меня ни разу не пригласили ни в один европейский дом, мистер Николсон. — Она пыталась говорить легко и непринужденно. — Я была неходовым товаром на социальном рынке. Оказалась не тем человеком, в компании с которым вас хотели бы увидеть. Было совсем не весело, когда я слышала, как кто-нибудь говорил: «Она полукровка, приятель». Причем говорил, даже не заботясь о том, что его могут услышать. Тогда все начинали тебя рассматривать. И я больше никогда туда не возвращалась. Моя бабушка по матери была малайкой. Замечательная женщина...

— Не надо так волноваться. Я понимаю, как это было отвратительно. И хуже всего вели себя британцы, не так ли?

— Да, да. Именно они. — Она заколебалась. — Почему вы это сказали?

— Когда речь заходит о строительстве империи и колониализме, мы становимся лучшими в мире. И худшими в мире конечно. Сингапур — очень подходящее поле деятельности для худших из нас. А наши худшие достойны удивления. Избранные богом и людьми, с двойной миссией в жизни: в наикратчайший срок уничтожить собственную печень и проследить, чтобы те, кто не относится к избранным, постоянно помнили об этом, помнили, что они дети Хама и до конца своих дней должны оставаться лесорубами и водоносами. Конечно, такие люди — добропорядочные христиане, постоянные посетители церкви, если успевают протрезветь к утренней воскресной службе. Они, конечно, не все такие, даже в Сингапуре, но вам просто не повезло.

— От вас я такого не ожидала услышать, — медленно и удивленно произнесла она.

— Почему? Это ведь правда.

— Я не об этом хотела сказать. Просто я не ожидала, что вы будете говорить как... ну... Впрочем, все это не имеет значения, — рассмеялась она и добавила: — Цвет моей кожи — это еще не самое важное.

— Верно. Продолжайте, продолжайте. Поверните нож в ране. — Николсон погасил сигарету о каблук. Он говорил нарочито грубо и беспощадно. — Все это чертовски важно для вас, но так быть не должно. Сингапур — еще не весь мир. Вы нравитесь нам. А на остальное нам совершенно наплевать.

— А вашему молодому офицеру, мистеру Вэнниеру, на это совсем не наплевать, — пробормотала она.

— Не глупите и попытайтесь быть справедливой. Он увидел ваш шрам и был ошарашен — и с тех пор испытывает стыд, что не сумел скрыть своих чувств. Он просто очень молод, вот и все. А капитан считает вас очень красивой. Он сказал о вашей коже, что она похожа на прозрачный янтарь.

— Он очень-очень милый, и мне он очень нравится. — Затем она добавила непоследовательно: — Вы заставляете его чувствовать себя старым.

— Чепуха, — грубо ответил Николсон, — Его заставляет чувствовать себя старым пуля в груди. — Он покачал головой: — О господи, опять я за свое. Извините, извините, я не хотел вам грубить. Зароем наши топоры в землю, ладно, мисс Драчман?

— Гудрун. — Всего одно слово, в которое она без всякого кокетства вложила и свой ответ, и свое предложение.

— Гудрун? Мне нравится это имя, оно вам идет.

— Но вы не... как это говорится... не ответите взаимностью? — В ее хрипловатом голосе прозвучало озорство. — Я слышала, что капитан зовет вас Джонни. Очень мило, — дипломатично сказала она. — В Дании такими именами называют маленьких мальчиков. Но надеюсь, я привыкну так обращаться и к вам.

— Вне всякого сомнения, — смущенно подтвердил Николсон, — но видите ли...

— Ну конечно! — Она над ним подшучивала, и от этого он чувствовал себя еще более неуютно. — «Джонни» перед членами команды вашего судна? Этого нельзя допустить! Но в таком случае, конечно, я буду называть вас «мистер Николсон», — добавила она с притворной скромностью. — Или, возможно, лучше будет звучать «сэр»?

— О, ради бога... — начал Николсон, но тут же умолк, обнаружив, что смеется вместе с девушкой. — Зовите меня так, как вам нравится. Может быть, я и не такое заслуживаю.

Он поднялся на ноги, подошел к краю ложбины, где у гряды камней стоял на часах мусульманский проповедник, коротко переговорил с ним, потому что тот не знал и десятка английских слов, и спустился по холму туда, где ван Оффен охранял единственную уцелевшую шлюпку. Николсон посидел с ним некоторое время, размышляя, есть ли смысл охранять шлюпку. Наконец опять вернулся в ложбину. Гудрун Драчман все еще не спала и сидела рядом с малышом. Он тихо сел рядом.

— Нет никакой необходимости бодрствовать всю ночь, — заботливо сказал он. — С Питером все будет нормально. Почему бы вам не поспать?

— Скажите мне откровенно, — прошептала она, — есть у нас шанс отсюда выбраться?

— Никакого.

— Честно и довольно откровенно, — признала она. — И как долго мы продержимся?

— До завтрашнего полудня. Это самое большое. С подводной лодки наверняка высадят еще одну группу. Потом вызовут подмогу. Но может статься, что самолеты появятся здесь с первыми лучами солнца.

— Может быть, японцам хватит людей с субмарины и им не потребуется звать помощь. Как долго...

— Мы их здорово пощиплем, — деловито сказал Николсон. — Безусловно, им потребуется помощь, и они ее получат. Вот тогда они доберутся до нас. Если они не уничтожат нас бомбами и снарядами, то могут взять вас, Лену и мисс Плендерлейт в плен. Но надеюсь, что этого не произойдет.

— Я видела их в Кота-Бару... — Она поежилась от воспоминаний. — И я надеюсь, что плена не будет. А маленький Питер?

— Понимаю. Питер... Просто еще одна жертва, — с горечью произнес Николсон. — Кого волнует двухлетний ребенок?

Он все более привязывался к малышу, но вряд ли признался бы в этом кому-либо. И однажды, если бы Кэролайн осталась жива...

— И мы ничего не можем сделать? — прервал его размышления девичий голос.

— Кажется, нет. Нам остается просто ждать, вот и все.

— Но... разве нельзя отправиться к субмарине и что-то предпринять?

— Да, понятно. Нож в зубы. Захватить ее и с победой отправиться домой. Вы читали не те книжки. — Прежде чем она успела что-либо произнести, он протянул руку и поймал ее ладонь. — Дешево, да гнило. Прошу прощения, но они только и ожидают от нас глупости вроде этой.

— А на шлюпке мы можем незаметно уйти?

— Моя дорогая девочка, мы думали об этом. Безнадежно. Далеко не уплывем. Они или их самолеты найдут нас сразу на рассвете. И тогда те, кто не будет убит, просто утонут. Любопытно, об этом и ван Оффен говорил. Но это просто быстрый способ совершить самоубийство, — резко закончил он.

Гудрун обдумала сказанное, потом спросила:

— Но вы считаете возможным отплыть отсюда так, чтобы нас не услышали?

Николсон улыбнулся:

— Вы настойчивая молодая особа! Да, это возможно. Особенно если их что-либо отвлечет в другой части острова. А что?

— Единственный способ выбраться отсюда — это заставить подводников думать, что мы отсюда уплыли. Не могли бы двое-трое из вас увести отсюда шлюпку? Ну хотя бы к одному из тех маленьких островков, которые мы видели вчера. А остальные отвлекут их. — Она говорила быстро и горячо. — Когда на подлодке увидят, что вас нет, она тоже уберется отсюда.

— И направится прямо к тем маленьким островкам, это же совершенно очевидно. Увидят, что на острове не все, перебьют, утопят шлюпку, затем вернутся и покончат с остальными.

— О! — подавленно воскликнула девушка. — Я об этом не подумала.

— Да, но братец японец подумает. Послушайте, мисс Драчман...

— Гудрун. Мы прекратили взаимные упреки, помните?

— Извините, Гудрун. Можно попросить вас не биться головой о кирпичную стену? Все это только доставит вам головную боль. Мы уже все обдумали, и все бесполезно. Если вы не возражаете, я немного посплю. Мне нужно будет сменить ван Оффена.

Он уже засыпал, когда она вновь заговорила:

— Джонни...

— О боже! — застонал Николсон. — Не нужно новых вспышек вдохновения.

— Ну, я как раз думала...

— Да, вас действительно нелегко остановить. — Николсон покорно вздохнул и сел. — В чем еще дело?

— Ведь было бы неплохо, если бы мы могли оставаться здесь до тех пор, пока подлодка не ушла бы, верно?

— К чему вы клоните?

— Джонни, пожалуйста, ответьте мне.

— Это было бы не просто неплохо, это было бы очень хорошо. И если в мы смогли затаиться в каком-нибудь укромном уголке, тогда, возможно, через день-два они бы прекратили поиски. По крайней мере, в этом районе. Но каким образом заставить их поверить, что нас уже здесь нет? Пойти к ним и загипнотизировать?

— Это вовсе не смешно, — спокойно ответила она. — Если наступит рассвет и они увидят, что нашей уцелевшей шлюпки нет, то они подумают, что мы тоже ушли, так ведь?

— Безусловно. Любой нормальный человек так решит.

— Какова вероятность того, что они заподозрят подвох и начнут обыскивать остров?

— Черт побери, к чему вы клоните?

— Пожалуйста, Джонни.

— Ладно, — проворчал он, — простите, простите, простите. Я не думаю, что они станут тратить время на прочесывание острова. К чему вы клоните, Гудрун?

— Заставьте их думать, что нас здесь нет. Спрячьте шлюпку.

— Она говорит: «Спрячьте шлюпку»! Но на берегах островка нет ни одного места, где ее можно было бы спрятать так, чтобы японцы не нашли ее за полчаса. Мы не можем спрятать ее и на самом острове: она слишком тяжела, чтобы тащить ее наверх, и мы поднимем при этом такой шум, что они перестреляют нас даже в темноте, не пройдем мы и трех метров. Но если все-таки мы затащим ее наверх, то на этом чертовом островке нет подходящих зарослей кустарника, чтобы спрятать даже надувную лодку, а тем более спасательную шлюпку длиной почти в семь метров. Извините, и все такое, но это не пойдет. Ни на море, ни на земле нет места, где ее можно спрятать. Японцы найдут ее даже с закрытыми глазами.

— Это ваше предложение, — безмятежно сказала Гудрун. — Невозможно спрятать ее на островке и на берегу. Я с этим согласна. Но мое предложение заключается в том, чтобы спрятать ее под водой.

— Что?.. — Николсон приподнялся на локте и уставился на нее.

— Устройте небольшую демонстрацию на одном конце островка, чтобы отвлечь японцев, быстро перегоните шлюпку к тому маленькому заливчику, нагрузите ее камнями и утопите на приличной глубине. А когда японцы уберутся...

— Конечно! — шепотом сказал Николсон. — Конечно, это сработает. Господи, Гудрун, вы придумали, вы придумали! — почти закричал он, садясь рывком. — Капитан, четвертый помощник, боцман, просыпайтесь, просыпайтесь все.

Наконец к ним вернулась удача, и все прошло без сучка и задоринки. Немного поспорили о том, как задурить голову японцам. Некоторые считали, что капитан подлодки или заменяющий его, если капитана убили, подозрительно отнесется к любой откровенной попытке отвлечь внимание. Но Николсон настаивал на том, что человек, оказавшийся достаточно примитивным, чтобы послать десант прямо к шлюпкам, вместо того чтобы напасть с фланга, вряд ли поймет и отвлекающий маневр. Его настойчивость победила. Кроме того, поднявшийся северный ветер придал силу его аргументу, а дальнейшие события доказали его правоту.

Вэнниер выполнял отвлекающий маневр и сыграл свою роль умно, точно рассчитав все по времени. Минут десять он ходил по берегу в сторону юго-западной оконечности островка, время от времени посверкивая фонариком. У него был с собой принадлежавший Николсону морской ночной бинокль. И, едва увидев темную тень подводной лодки, бесшумно двигавшейся на аккумуляторах, он отложил в сторону фонарик и спрятался за валуном. Через две минуты, когда субмарина оказалась напротив него на расстоянии не более ста метров от берега, Вэнниер поднялся и швырнул как можно дальше в море дымовую шашку со второй шлюпки. Легкий северный бриз за полминуты принес густой оранжевый дым к субмарине, проник в боевую рубку, лишив экипаж возможности вести наблюдение.

Дымовая шашка обычно горит четыре-пять минут. Этого было более чем достаточно. Четверо на веслах прошли на второй, целой, шлюпке к северной оконечности острова за минуту до того, как шашка зашипела и погасла. Подводная лодка так и осталась на своем месте. Николсон спокойно направил шлюпку в глубокую северную бухточку, где их прибытия уже ожидали Фарнхолм, проповедник Ахмед, Уиллоуби и Гордон с огромной грудой камней, наваленных у ног.

Уиллоуби настоял на снятии герметичных воздушных резервуаров, прикрепленных к бортам шлюпки: мысль о том, чтобы продырявить их, ранила его душу инженера. Им пришлось повозиться, чтобы сделать это с имеющимся у них ограниченным набором инструментов, учитывая то, что для работы нужно было освещение и к тому же они невольно издавали шум. Командиру подлодки в любой момент могло прийти в голову обойти островок вокруг, освещая свой путь сигнальными ракетами.

Быстро выбили затычки из дна шлюпки. Мужчины работали поразительно быстро, соблюдая почти полную тишину. Они нагрузили шлюпку камнями, передавая их с берега и аккуратно оставляя дырки в днище открытыми. Через пару минут Николсон что-то тихо сказал Фарнхолму, и тот взбежал вверх по холму. Через несколько секунд он начал постреливать в сторону субмарины. Однообразные громкие звуки выстрелов почти совпадали с ударами по железу, доносящимися с северной стороны островка, перекрывая их. В эти моменты Николсон и другие откручивали крепления воздушных резервуаров, добавлявших плавучесть шлюпке, и снимали эти желтые металлические коробки, оставляя их в достаточном количестве, чтобы шлюпка не перевернулась.

Добавили камней в шлюпку. Из отверстий в днище хлестала вода. Уровень воды в шлюпке и вне ее сровнялся. Еще несколько камней — и вот шлюпка мягко ушла под воду. Удерживаемая в равновесии носовым и кормовым фалинями, шлюпка очень ровно легла на дно на глубине четырех метров. Когда они вернулись к ложбине на холме, то увидели, как над восточной оконечностью островка взлетела и стала опускаться на парашютике в направлении северо-востока сигнальная ракета. Вэнниер хорошо рассчитал время, и, обойди подводная лодка вокруг островка, моряки обнаружили бы, что и на другой его стороне обстановка такая же спокойная, как и на противоположной. И тогда они бы полностью запутались в своих подозрениях. А когда настало бы утро, то они утвердились бы в том очевидном заключении, что люди, уцелевшие на островке, перехитрили их и ночью уплыли на шлюпке.

К такому выводу они, несомненно, и пришли, когда наступило серое пасмурное утро с усиливающимся ветром и без малейшего признака солнца. Тщательно спрятанные наблюдатели, надежно скрытые густым кустарником, могли увидеть, как на боевой рубке подводной лодки появились фигуры моряков, как они поднимают бинокли к глазам. Субмарина за ночь еще дальше отошла от берега. Люди на мостике, жестикулируя, о чем-то спорили. Через весьма короткое время послышался шум дизелей, и субмарина двинулась с места, быстро огибая остров. Напротив оставшейся разбитой спасательной шлюпки субмарина еще раз остановилась и обстреляла ее из зенитного пулемета — механикам за ночь удалось починить его. Сделали шесть выстрелов, но их вполне хватило, чтобы шлюпка превратилась в груду обломков. Сразу после того, как разорвался последний снаряд, двигатели снова тяжело загудели, и субмарина с высокой скоростью отправилась на запад, чтобы обследовать два находившихся там островка. Еще через полчаса она исчезла за южным горизонтом.