XIX
— Чудом уцелели!
— А мы-то смеялись!
— Нас действительно хотели расстрелять.
— А что им помешало?
— Из Берлина пришёл приказ отложить расстрел.
— Как об этом стало известно?
— В лагерной канцелярии нашли бумаги.
— Всё-таки большая часть французов погибла в лагерях.
— Да, возвращается, по-видимому, один из десяти.
Прошло семнадцать месяцев с тех пор как французы, работавшие на каменоломне Маутхаузена, были вызваны в лагерь. Сейчас в Берлине над рейхсканцелярией развевается флаг Победы. Те немногие, которым удалось выжить в фашистских лагерях, возвращаются на родину. В начале 1944 года Рэймона разлучили с друзьями. Сейчас, на границе, он оказался в одном поезде с Робером.
— Где Виктор?
— Он едет с больными.
— А Жежен?
— Умер весной от истощения. Он не сломился до конца.
— А Арман? — Этот выжил.
Страна проклятья,— Ребята, предместья, предместья.
Мои дорогие предместья...
— Нуаэи-ле-Сёк. Смотри, здесь оживление...
Но день придёт, и жизнь вернётся,Освобождённые из концлагерей возвращаются домой. Все поют.
В первых вагонах лежат на соломе умирающие. Париж!
Земля свободы,Восточный вокзал. Поезд медленно въезжает под стеклянный свод. На платформе стоят офицеры, солдаты, медицинские сестры. Внезапно раздаётся музыка, волнующая до слёз. Железнодорожники снимают фуражки и стоят навытяжку.
Отречёмся от старого мира...
Люди в полосатой одежде выходят из вагонов. На измождённых лицах глаза кажутся огромными.
Одна из медицинских сестёр, как ребёнка, несёт на руках взрослого мужчину. Он весит меньше тридцати килограммов.
— Не спешите! Не торопитесь!
— Сюда, товарищи!
Рёбер и Рэймон осматривают вагон: никто не остался.
— Вон ещё вещи.
— Это мои, — говорит парнишка. Он опирается на палку и похож на старика.
— Что там у тебя?
— Консервы.
— Так ты их забери, пригодятся.
— Ничего, обойдусь.
— Мы тебе поможем нести, бери.
Вокруг неподвижно стоят военные. У них взволнованные лица.
— Идите прямо по платформе, — говорит один из офицеров. — У выхода вас ожидают машины.
Трубач играет песню «Самбр и Маас». Бывшие заключённые проходят между шеренгами молодых солдат, которые отдают им честь.
— Неужели всё это ради нас? — спрашивает у Робера Рэймон.
— Как видно.
У вокзала перед оградой толпятся сотни людей; у большинства глаза полны слёз. Они ищут своих близких. Полицейские наводят порядок. Прибывшим всё кажется необыкновенным.
— Да здравствует Франция! — кричат в толпе. Бывшие заключённые проходят, подняв головы.
— Бедненькие, бедненькие мои, — рыдает старушка. Парижане вглядываются в проходящих, надеясь увидеть знакомые лица.
А приехавшие идут вперёд. Они поражены, как будто попали в новый мир.
— Мама!
Один из бывших заключённых роняет картонку, которую держал под мышкой. Прорывая цепь охраны, он бросается к седой женщине.
— Странно, все плачут, — замечает сосед Рэймона.
— Никто из вас не видел Пьера Порталя? — спрашивает какая-то женщина.
— Жака Треба? Люсьена Маршаля?
И со всех сторон сыплются имена и фамилии. На тротуаре мужчина хватает Робера за руку и показывает ему снимок.
— Это мой сын, вы его не знаете? Парижские автобусы стоят на мостовой.
— Возьмите себе, — говорит какая-то женщина Рэймону и протягивает ему букетик ландышей.
Бывшие заключённые проходят к автобусам. Их окружают парижане.
— Есть среди вас такие, у кого нет семьи? — спрашивает дрожащий голос.
— У него вот не осталось близких, — указывает Робер на одного из своих товарищей. — Его родителей и двух сестёр убили в Освенциме.
— Я его приглашаю к себе.
Кондуктор автобуса угощает всех папиросами. Это его недельный паёк.
— Слушайте, ребята, говорят, что нас везут в гостиницу «Лютеция».
— Здорово! Там помещалось гестапо.
Каждый пассажир в автобусе, в котором едут Рэймон и Робер, выражает радость по-своему. Пение. Крики. Восклицания.
— Представляешь себе, — рассказывает один, — какой-то старичок во что бы то ни стало хотел мне дать пятьсот франков.
— А мне всунули в руку банку сгущённого молока.
— Сена! Вот Сена!
— Да ведь это Париж!
— Париж! — повторяет кто-то сдавленным голосом.
— Смотри, узнаёшь башню?
— Ещё бы!
Автобус едет по бульвару Сен-Жермен.
— Видишь кабачок, вот тут у меня было первое свидание с Жеженом.
Некоторые прохожие снимают шляпы.
У входа в гостиницу «Лютеция» толкотня. Не успел ещё Робер выйти из автобуса, как его уже спрашивает какая-то женщина:
— Не знаете Мишеля Лурье?
— Мишель, а дальше?
— Лурье.
— Нет, мадам, его нет с нами. В каком он был лагере?
— Не знаю.
— А Поля Леви? — спрашивает другая. — Он был в Маутхаузене.
Робер вспоминает молодого еврея, которого эсэсовцы сбросили со скалы в каменоломне. Он безжизненно распластался на камнях. Его фамилия была Леви.
— Нет, мадам, я его не знал.
Вокруг Реймона уже образовалась толпа.
— Вы уверены, что он умер? — спрашивает девушка.
— К сожалению, да.
— А вы его видели мёртвым? Видели его могилу?
— Нет.
— Может быть, вы ошиблись? У моего брата было железное здоровье. Он был спортсменом. Он не мог умереть от простуды. Он, наверно, выздоровел.
— Да я же вам говорю, что нет.
— Но ведь его арестовали всего десять месяцев тому назад. Он был полон сил.
— Она мне не верит, — говорит Рэймон, видя, как девушка подходит к другим.
— О ком она?
— Он был служащим метро. Возвращаясь с работы, он потерял сознание. Тогда его прямо отправили в крематорий вместо лазарета.
— Ты рассказал правду сестре?
— Не хватало рассказать ей, что его сожгли живым. Робер с трудом вырывается из толпы женщин, которые протягивают ему фотокарточки.
— Стройтесь, — кричит кто-то. — Наша очередь.
В залах «Лютеции» — полно. Утомительные формальности.
— Вот те на! Такая же волынка, как и в лагере, — говорит насмешливый голос.
— Потише, пожалуйста, — кричит молоденький офицер, сидящий за столом. — Ничего не слышно.
— Идёмте со мной, — любезно приглашает пожилая женщина. — Пока что мы раздадим вам пайки.
— Нет-нет, сударыня, — возражает офицер, поднимая голову. — Сперва они должны зарегистрироваться у меня.
Всякого рода чиновники — мужчины, женщины — сидят за целым рядом столов. Нужно переходить от одного к другому. Карточки, одежда, пайки, анкеты. Беспрерывные подписи. Печати...
— Не забудьте пройти медосмотр. Вон там. Нет, постойте. Сперва подойдите сюда.
— Ваш домашний адрес? — спрашивает у Рэймона лейтенант, заполняющий его анкету.
— Не знаю.
— Как не знаете?
— Откуда мне знать? Я был в подполье. После моего ареста жена, несомненно, переменила местожительство.
— В подполье? А чем вы занимались до того, как вас арестовали?
— Участвовал в Сопротивлении.
— В какой системе?
— Что вы хотите сказать?
— Ну в какой системе вы были?
— Я не входил ни в какую систему.
— Значит, вы не принадлежали ни к одной из организаций Сопротивления?
— Принадлежал.
— К какой?
— ФТП.
— Как?
— Французских франтирёров и партизан. Этого недостаточно?
— Кто был вашим непосредственным начальником?
— А это вас касается?
— Будьте вежливы, прошу вас. Где вы сражались?
— Во Франции.
— В каких операциях вы принимали участие?
— А вы? Что вы делали?
— Я был с генералом де Голлем, и я вам не позволю...
— Я тоже вам не позволю, — говорит Рэймон, повывшая голос. — Я сражался, чтобы быть свободным человеком.
Он побледнел.
— Ладно, ладно, оставьте, — успокаивает сидящий рядом с офицером человек в штатском. — Следующий...
— Недурной у тебя вид, — смеётся Рэймон над своим другом Робером, который примеряет в раздаточной пиджак. — На тебе он сидит, как на корове седло.
Робер плавает в огромном клетчатом пиджаке, доходящем ему до коленей.
— Говорят, лучше не подберёшь. Остальное всё слишком коротко.
— У вас нет ничего другого? — спрашивает Рэймон.
— Нет, все одинаковы. Прислали из Америки.
— Да в этом же нельзя ходить.
— Мы не виноваты.
— Не сомневаюсь.
— Из того, что предназначалось для вернувшихся из концлагерей, вы могли быть полностью обеспечены. А взамен министерство присылает нам никуда не годное барахло.
— Да, я вижу.
— И даже этого не хватит на всех.
— Ничего. Не огорчайся. Мы видали виды.
— Приходи через несколько дней на базу, на улицу Артуа. Может, там что-нибудь найдём тебе,
— Что нам ещё полагается?
— Нижнее бельё вы получили?
— Да.
— Зубную щётку? Мыло?
— Нет ещё.
— Подожди, я позову товарища. Он вас проводит. Вам, наверно, осточертело всё.
— Спасибо, товарищ.
— Ничего не поделаешь, возьму этот, — говорит Робер, остановившись на пепельно-сером костюма. Брюки, правда, доходят ему до щиколоток. Но пиджак годится.
— Да, сидит на тебе как влитой, — насмешливо улыбается Рэймон.
— Скажи-ка, — спрашивает Рэймона в коридоре один из бывших заключённых, — тебя уже опрашивали?
— Да.
— Что там за субъекты сидят? Один из них вписал мне в карточку: «Явиться в свой полицейский участок для удостоверения личности».
— Мне тоже.
— Я согласен, что бдительность нужна, но всё-таки это уже слишком. Чем они занимаются, эти типы?
— Не знаю, но вроде бы догадываюсь.
— Я вам не советую здесь болтать, — говорит женщина, услышавшая их разговор.
— Правильно, — говорит Робер, — выйдем отсюда. На бульваре Распай обоих друзей окружает толпа.
Их снова засыпают вопросами.
— Вы не знаете Андрэ Форга?
— Он откуда?
— Из Банье.
— Чем занимался?
— Металлург.
— Он жив, он едет следующим поездом.
— Спасибо, спасибо.
— Мне сказали, что Рэймон Фуко приехал с вами, — говорит кто-то в толпе. — Где он?
Рэймон резко поворачивается.
— Да пропустите же меня, — кричит молодая женщина, она готова разрыдаться.
— Марсель!
Марсель, плача и смеясь, покрывает поцелуями лицо мужа.
— Как же ты прошёл? Я тебя не видела.
— Мы переменились. Ты меня не узнала.
— Да нет же, нет. Ты такой же! Ты, наконец-то это ты!
— А как наш сын? Как мама?
— Роже вырос. Ты его не узнаешь. Мама хорошо себя чувствует, папа тоже.
— А сестра?
— Тоже. Все тебя ждут.
— А брат?
— Он ещё не вернулся. Скажи, у тебя есть сведения о Мишеле, который был с тобой в Ромэнвиле?
— Он не вернётся. Марсель потрясена.
— Вчера я виделась с его женой. Она его ждёт со дня на день. Как ей сказать?
— Я сам съезжу к ней.
Глядя на них, женщины плачут.
— Наконец-то ты здесь, со мной, — повторяет Марсель. Она не верит своему счастью.
— Подожди немножко. Я должен вернуться в гостиницу. Ещё не всё закончено.
— Да успеешь. Пойдёшь потом.
— В сущности, ты права. Зачем же мы стоим здесь?
— Идём, ты, наверно, голоден? Устал? Дай твои пожитки.
— Всё-таки надо проститься с товарищами. Подожди меня.
Рэймон подходит к товарищам, одним пожимает руки, других обнимает. Вот и Робер.
— Ты куда?
— Куда все.
— А потом?
— Позвоню жене и скажу, чтобы она ехала сюда. Наверно, она не получила моей телеграммы.
— Идём со мной.
— Куда?
— Да домой.
— Не могла ты выбрать получше, — говорит Рэймон, — Как раз напротив тюрьмы. — Марсель и он сидят на террасе маленького кафе около «Лютеции», на углу улицы Шерш Миди. Робер ушёл звонить.
— Прости меня, — говорит Рэймон жене, — я пойду узнаю.
Робер кричит в телефон:
— Да... Это я... Что?.. А, очень хорошо... Когда?.. Сегодня вечером?.. Я тебя встречу на Лионском вокзале... Да...
Повесив телефонную трубку, он поворачивается к Рэймону:
— Я боялся, что её нет. Немцы могли и её увезти.
— Я тоже беспокоился.
Посетители в кафе смотрят на них с сочувствием.
— Вас боши так отделали? — спрашивает кто-то.
— Что? Ах да, волосы! — говорит Рэймон и проводит ладонью по бритому черепу. — Ничего. Если бы только это.
— Они вас гоняли на тяжёлую работу?
— Случалось.
— Что вы будете пить? — спрашивает Марсель.
— Что хочешь.
— Гарсон! Три стакана фруктового сока.
— А знаешь, — говорит Робер, садясь, — моя жена — муниципальный советник.
— Вас это удивляет? — спрашивает Марсель.
— И да и нет.
— Может, вы думаете, что в ваше отсутствие женщины ничего не делали?
— Многое нам всё-таки странно. Первый французский офицер, которого я увидел, была женщина. Первый народный избранник, с которым я разговаривал, — моя жена. Ну-ка, объясни мне это.
— Потом. Сперва вам обоим надо отдохнуть.
— Мне хочется вишен, — говорит Рэймон.
— Получишь и вишни.
Официант приносит стаканы с соком.
— Сколько с нас? — спрашивает Робер. — Мы только что получили по тысяче франков.
Но Марсель, опередив его жест, вынимает из сумки бумажку.
— Не надо, мадам, — говорит официант. — Один из посетителей уже заплатил.
Мимо кафе проходят их спутники, кто-то кричит:
— Надо будет встретиться!
— Конечно, встретимся, — отвечает Робер, — Все встретимся!
XX
— Как быстро идёт время!
— Вот уже два года, как мы вернулись.
— Больше — сейчас ноябрь.
Будучи проездом в Париже, Робер с женой пришли в гости к Рэймону. Они застали его вечером, после работы, в его квартирке в Исси-ле-Мулино.
— Вы обязательно пообедаете у нас! — воскликнула Марсель.
Обе женщины пошли за провизией. Рэймон догнал Марсель на лестнице:
— Куда ты поставила бутылку с аперитивом?
— Не знаю, осталось ли там что-нибудь. Посмотри в буфете.
— Ну, пока они вернутся, мы допьём, — говорит Рэймон, ставя на стол почти пустую бутылку вермута. — Извини, что мало...
В соседней комнате заплакал ребёнок. Рэймон возвращается с очаровательной девочкой на руках.
— Ши-ши-ши!
— Ваша?
— Да, ей год и два месяца.
— Как вы её назвали?
— Роз-Мари. В память нашей подруги из группы Вальми; она не вернулась.
— Забавная девочка! А как твой парень?
— Шустрый малый. Ему тринадцатый год. Ты его увидишь. Он играет с ребятами на улице.
— Дети! Какая это радость! Когда есть дети, ты им передаёшь эстафету.
— А чего вы с женой ждёте?
— Мадлэн не может иметь детей.
Робер пытается посадить Роз-Мари к себе на колени, но она начинает плакать, и отцу приходится взять её обратно.
— Пошли дяде воздушный поцелуй! Девочка мило исполняет просьбу.
— Мы сейчас усыновили ребёнка, — продолжает Робер. — Когда я вернулся, мы обратились в Объединение бывших заключённых в концлагерях. Нам предложили трёх сирот, трёх братьев, но их надо было взять всех вместе. Нам это было не по карману. Теперь мы жалеем, что не пошли на такую жертву.
— Сколько ты зарабатываешь?
— Десять тысяч в месяц.
— Жена работает?
— Да, к счастью. Вдвоём, учитывая стоимость жизни, мы зарабатываем в два раза меньше, чем я до войны.
— Ты тоже ещё не получил денег, которые нам полагаются?
— Нет. Если б я согласился примкнуть к Сражающейся Франции, всё было бы в порядке, но ФТП получают последними.
— А со мной они ещё лучше поступили. Меня вызвали в полицию и потребовали, чтобы я объяснился.
— По какому поводу?
— По поводу убийства предателя в 1942 году. И я был на волосок от того, чтобы снова попасть в тюрьму. Да и сейчас нет гарантии, что они меня не упрячут.
Рэймон разливает содержимое бутылки по стаканам.
— Да ты же написала, — говорит он дочке, целуя её. Он вытирает брюки платком.
— Сегодня пять лет, — вспоминает Робер, — как нас перевезли из префектуры во Фрэн.
— Да, верно.
— Кстати, о Сент-Ассизе. Знаешь, об этом опять заговорили.
— Где?
— В газетах.
— Да, я видел статью во «Франс д'Абор». — Нет, я не об этом. Писали и в других.
— Кто?
— Реми.
— Это ещё кто такой?
— Ты не слышал о полковнике Реми?
— Нет.
— Один из деголлевских организаторов.
— А что он теперь делает?
— Пишет книги.
— Что же он говорит о Сент-Ассизе?
— Он уверяет, что это липа.
— Почему? Что ему там не понравилось? Робер вынул газету:
«В частности, я могу сказать, что ФТП приписали себе взрыв электростанции Крезо и радиомачт в Сент-Ассизе. На самом же деле обе эти диверсии были задуманы в Лондоне и великолепно выполнены нашими товарищами Мари и Гужоном, заслуги которых широко известны и которые специально для этого были сброшены на парашютах».
— Покажи-ка.
— На, читай...
— Вот сволочь, вот наглец! — говорит Рэймон, откладывая в сторону газету.
Обед подходит к концу. Марсель всё превосходно приготовила, и у гостей оживлённые лица, как всегда бывает после обеда, даже очень скромного, если при этом выпито хорошее вино.
— Кофе хотите? Настоящий.
— Ясно, хотим, — говорит Рэймон, доставая бутылочку рема «Сен-Джемс», припрятанного для торжественных случаев.
— Когда я пью кофе, мне всегда вспоминается бедняга Мишель, — говорит он.
— Да, ты нам рассказывал в лагере о том, как надо пить кофе в три приёма.
— Мишель объяснял нам этот способ во время обеда в Корбэе, в день сент-ассизской операции. Жежену показалось тогда, что завтрак дорого обошёлся. Восемьсот франков с пятерых. Сейчас столько стоит поесть одному в среднем ресторане. В пять раз дороже, чем до войны.
— А что с остальными? Ты о них знаешь что-нибудь?
— Виктор вернулся на прежнюю работу. Он ведь столяр. Мы иногда встречаемся.
— А Арман?
— Ну этот идёт в гору. Он занимает какую-то важную должность в колониях и, кажется, зарабатывает тысяч сорок-пятьдесят в месяц. С ним я, конечно, не вижусь.
— Во время пребывания в префектуре он, неверно, завёл себе друзей...
— Возможно. А пока что по его вине Мишель, Жежен и ещё десяток товарищей из нашей группы погибли в Маутхаузене.
— А что с Андрэ? Мне рассказывали, что он после освобождения был подполковником.
— Да. Но, кажется, потом его выставили из армии.
— А долговязый Бретон? Он всегда смеялся, а в тот вечер передал тебе благодарность партии.
— Погиб.
Обе женщины, болтавшие между собой, замолкли, Робер задумывается и берёт сигарету.
— Пей кофе, — говорит Марсель, — остынет.
— Да, правда, — тихо говорит Рэймон.
— Когда же мы поедем за цветами? — спрашивает он у жены другим, тоном.
— Всё разговоры. До сих пор у тебя не было ни одного свободного воскресенья.
— Я же должен продавать «Юманите».
— Да, но, кроме тебя, в ячейке найдутся и другие.
— Ты, например.
— До чего он глуп!
— Марсель права, — говорит Робер, — партия не требует от нас, чтобы мы выбивались из сил. Надо жить.
— Я живу.
— Одно не мешает другому. Ты должен и отдыхать.
— Отдыхать будем потом.
— Ты думаешь? Мне кажется, что, наоборот, потом придётся ещё больше работать.
— Конечно. Мы для того и существуем, чтобы бороться до последней минуты.
— Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.
— Что же я должен делать?
— Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.
— Правильно, — подтверждает Марсель, — другие живут, нужно и тебе жить.
— Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.
— Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.
— Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.
— Вот будет весело!
— Да, — продолжает Рэймон. — Мне нужно выяснить одно обстоятельство.
— Какое? — спрашивает Робер.
— Да то, о чём рассказывает Реми.
— Ведь это всё враньё.
— Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает... может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.
— Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чём.
— Ну вот, он снова сел на своего конька, — говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. — О Сент-Ассизе он может толковать без конца.
— Ну, как поживаешь?
— Всё так же.
— Чёрт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идём, выпьем по стаканчику.
Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.
— Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.
Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.
— Поздравляю.
— А тебя, конечно, не наградили? Даже медали за Сопротивление не дали? Ты, наверно, сам не заявил?
— Я жду.
— Ну понятно. Вы за себя не умеете постоять. Подай прошение, а я поддержу.
— Спасибо.
— Не за что. Тебе должны дать медаль. А что товарищи?
— Они порядком возмущены.
— Чем?
— Помнишь историю с улицей Фруадево?
— Да, я вам тогда передал взрывчатку.
— Точно. Потом ты доложил об этом в Лондон?
— Ясно. Мне же нужно было отчитаться, на что я её потратил. Вы, кажется, употребили её для операции в Сент-Ассизе?
— А ты ничего не присочинил?
— Да нет же, можешь мне поверить.
— А Реми теперь пишет, что всё было подготовлено и проделано молодчиками из Лондона.
— Знаешь, он столько всего брешет...
— А ты что думаешь об этом?
— Я понимаю, что твоим товарищам это обидно. Но я тут ни при чём. Я с вами всегда играл в открытую.
— Вот и всё, что мне хотелось знать.
— Тебе незачем было ходить вокруг да около. Мы можем говорить откровенно. Для меня товарищи по Сопротивлению всегда остаются товарищами, кто бы они ни были. Понимаешь?
— Очень приятно это слышать.
— Гарсон! Ещё по одному. Робер вынул бумажник.
— Нет, что ты, этого ещё недоставало... Допив вино, оба выходят из кафе.
— Куда ты ведёшь меня? — спрашивает Робер.
— В мою мастерскую. Я хочу тебя познакомить с одним из моих рабочих. Он большевик, как и ты.
— А ты?
— Знаешь, я ещё не дорос до этого. Но если придётся снова драться, я думаю, мы с тобой окажемся на одной стороне баррикады, как во время Сопротивления.
— Ты уверен? Знаешь, многие с тех пор перешли в другой лагерь.
— Я не занимаюсь политикой.
— Твоя фамилия была в списках во время выборов.
— Социалисты так настаивали, что я не счёл возможным отказываться. Тебе это не по вкусу?
Робер пожимает плечами.
— Твоё дело.
— Да я же тебе говорю, что мы будем биться по одну сторону баррикады. Тебе этого недостаточно?
— Какие там баррикады! Для меня борьба и сейчас не закончена.
— А что же надо делать?
— Настоящим французам надо объединиться.
XXI
— Смотри, подснежники!
— Ну вот видишь, я сдержал обещание. В ответ раздаётся взрыв смеха.
Марсель и Рэймон шагают по дороге к Сент-Ассизу. Их сын Роже бежит впереди. За ними, в нескольких шагах, идут Робер и Мадлэн. На плечах у Рэймона смирно сидит Роз-Мари. Хотя поездка была задумана ещё в ноябре, пришлось её отложить до марта. То было холодно, то шёл дождь, то не все были свободны, словом, дотянули до весны.
Настоящий весенний день. Часов в одиннадцать утра маленькая компания прибыла с поездом Париж — Мелён на станцию Сессон. Шли без определённого плана. Сразу найти нужное направление было нелегко. Дошли до перекрёстка, откуда почти шесть лет тому назад Виктор и Арман углубились в лес. Рэймон не сразу узнал дорожку. Она была перекрыта оградой из колючей проволоки. Прибитая на старом дубе дощечка указывала, что здесь запретная военная зона. Тогда все направились по шоссе, ведущему к местечку Сена-порт. От деревни Сен-Лэ свернули на дорогу, пересекающую радиостанцию Сент-Ассиз с севера на юг и идущую на Буасиз-ля-Бертран. Рэймон, как известно, здесь ни разу не был.
Только в нескольких сотнях метров от Сен-Лэ Марсель обнаружила под деревьями первые подснежники.
— Я же тебе говорил, что приведу тебя рвать подснежники, — весело заявляет Рэймон.
— Замолчи, врунишка. Никто и не думал о них, когда мы собирались сюда.
— Сколько здесь цветов, идите скорее, — кричит Роже. Он всегда впереди всех. Марсель и Рэймон остановились.
— А вон ещё! Смотрите!
По обеим сторонам дороги сент-ассизские леса усеяны подснежниками. Они растут повсюду.
— Как красиво! Ах, как красиво! — повторяет Марсель, глядя на букетик беленьких цветочков, которые успел уже нарвать Роже.
— Может, нам остаться здесь? — предлагает Мадлэн.
— Да, да.
— Нет, — говорит Рэймон, — идём дальше.
— А я согласен с женщинами, — возражает Робер. — Пусть остаются, оставим здесь и провизию. Пока они будут собирать цветы, дойдём до мачт.
— А мы? Нам тоже хочется посмотреть, — говорит Марсель.
— Пойдём вместе второй раз, после обеда.
— Прежде всего нужно найти дорогу, — говорит Рэймон. — Вы только зря устанете. На, возьми дочку.
— Ну вот, женщины, похозяйничайте тут.
— Ты не обиделась?
— Да нет, дорогой мой. Иди.
Рэймон и Робер относят провизию под дерево и возвращаются на дорогу вместе с Роже.
Роз-Мари осталась на руках у матери. Марсель кричит сыну:
— Роже, иди сюда!
— Не хочу!
— Говорю тебе, иди сюда!
— Я пойду с ними.
— Посиди лучше с сестрёнкой. Мальчик остановился, надув губы.
— Ступай, — говорит Рэймон, — слушайся мать и не валяй дурака.
— Папа, возьми меня с собой.
— Потом пойдёшь, я тебе обещаю, а сейчас оставь нас в покое.
Рэймон и Робер пошли по дороге, которая вскоре привела их на поле радиостанции. Направо от них на протяжении по меньшей мере двух километров тянутся двенадцать вышек, расположенных в два ряда. Слева из кустов торчат всего две мачты.
— Странно, — говорит Рэймон. — Ничего не понимаю. Мне кажется, что мы шли с той стороны.
— Оттуда? — спрашивает Робер, указывая направо.
— Да.
— Там Сена-порт.
— Тогда, значит, отсюда.
— Конечно. Здесь должны были находиться четыре мачты. А, как ты видишь, их всего две.
— Подожди, как мы сейчас стоим?
— Лицом к югу.
— Значит, восток налево. Да, совершенно верно. Моя мачта стояла последней в ряду на юго-востоке.
— Её и нет теперь, нет и той, что была с ней рядом.
— Странно, мы же не взрывали соседней.
— Пойдём посмотрим.
Оба товарища идут по полю среди вереска.
— Как всё изменилось? — говорит Рэймон. — Тогда здесь было голое место.
Повсюду перекрещиваются тропинки. То там, то тут выросли молодые деревца.
Друзья подошли к подножию первой мачты, Рэймон поражён:
— Тогда они мне не казались такими высокими. И прибавляет, продолжая путь:
— Незачем идти к той. Это была мачта Армана. Пойдём наискось и посмотрим, что осталось от моей.
Они идут по тропинке.
— Вот где она, по-видимому, стояла, — говорит Робер, обнаружив цементный цоколь.
— Нет, нет, это только крепление тросов. Вот она.
Среди молоденьких деревьев виднеется куча исковерканного железа. Совсем рядом ещё стоит полуразрушенная сторожевая будка. Оба друга подходят к груде железа.
— Вот здесь она и была, дружище.
На бетонном основании остался только один кусок неоторванного железа. Скелет мачты вытянулся во всю длину к наружной части поля. Видно, что она недавно была разъята на части. Рабочие уже начали собирать их.
Рэймон и Робер медленно идут вдоль чудовищного костяка, который кончается где-то в лесу. Между железными перекладинами пробиваются ветки. У верхушки мачты обезглавленное дерево и ободранный ствол возвышаются как немые свидетели крушения. Но природа вступает в свои права. Зазеленели молодые побеги, и выросшая вокруг ран кора залечивает понемногу дерево.
Не обменявшись ни словом, Рэймон и Робер возвращаются обратно.
— Высота по крайней мере двести пятьдесят метров, — говорит наконец Робер. Идя вдоль мачты, он считал шаги.
Рэймон сосредоточенно осматривает куски железа.
— Вот что я искал, — говорит он, вытаскивая железную балку, перебитую посередине. — Вот и ещё, смотри.
У их ног валяются изъеденные и наполовину расплавившиеся куски металла, сплошь пробитые мелкими дырочками.
— Следы взрыва? — спрашивает Робер.
— Да, но мне важно было удостовериться.
— Почему?
— Мне помнится, что на снимке в гестапо мачта стояла.
— Во всяком случае, сейчас она лежит.
— Она могла рухнуть или быть разрушенной позже. К тому же соседняя с ней тоже сейчас не существует. А там как раз находился часовой.
— Может, нам пойти и посмотреть на месте, в чём тут дело?
Они направляются к дороге и вскоре обнаруживают место, где находилась следующая мачта. Здесь осталось только бесформенное нагромождение ржавого железа и проволоки.
— Этой мы не трогали, — говорит Рэймон.
— Может, в неё попала бомба?
— Нет. Нигде в поле нет следов бомбардировки. Посмотри, вокруг всё гладко.
— Что ж это значит? Думаешь, её взорвали другие?
— Нет, Повторение проделанной нами операции было невозможно.
— Почему ты так думаешь?
Рэймон, не отвечая, продолжает обследовать местность. Вскоре они выходят на дорогу.
Мимо не спеша проезжает велосипедист.
— Простите, — говорит Рэймон, — вы местный житель?
— Я из Буасиз, — отвечает тот, останавливаясь.
— Разрешите задать вам один вопрос.
— Пожалуйста, если я могу быть полезен.
— Вы не знаете, как рухнула та мачта, что с краю?
— Последняя?
— Да.
— В неё врезался немецкий самолёт.
— Вы уверены?
— Я был у себя в саду, когда произошла катастрофа.
— Когда это было?
— В 1943 году... Подождите... Это было в ноябре месяце. Я сажал чеснок. Помнится, стоял туман.
— Спасибо. А вторая мачта?
— Та, которая находилась рядом с дорогой?
— Да.
— В 1945 году, под рождество, на неё наткнулся французский самолёт.
— Ну?
— Что — ну?
— Что с мачтой?
— Мы её видели.
— Она упала?
— Да, её невзначай прикончил немецкий самолёт.
— Как так? Объясни.
— Позже. Сейчас надо закусить.
Марсель и Мадлэн развернули продукты и накрыли обед на траве. Вокруг всё усеяно букетами подснежников.
— Неужели вы всё это повезёте с собой? — спрашивает Робер.
— Конечно, — отвечает Марсель. — Мне хочется расставить подснежники по всей квартире.
— Мы соберём ещё после обеда, — говорит Мадлэн. — А там тоже есть цветы?
— Полно.
— Я сажусь за стол, — объявляет Рэймон, устраиваясь на траве. — Не знаю, как вы, но я подыхаю с голоду. Ты дала дочке молока?
— Да, она покушает и с нами.
— А где Роже?
— Бегает по лесу.
— Наказание с ним! Двух минут не посидит на месте. Роже! Иди сюда!
— Я собираю цветы, — отвечает из леса Роже. Приходит он, конечно, только через четверть часа, в тот момент, когда его отец прилагает неимоверные усилия, чтобы открыть коробку сардин.
— Вечно ты опаздываешь. Бери хлеб и сиди смирно! — говорит Марсель.
— А куда девать букет?
— Положи его вместе с остальными.
Мужчины сняли пиджаки. Женщины уселись на газетах. Обед проходит весело. Рэймон невольно вспоминает о другом обеде, в Сен-Жермен-ан-Лэ.
— В сущности, — говорит он, — вся эта история началась с завтрака на траве, и так же кончается. Могла она кончиться и без нас.
Помолчав, он прибавляет:
— Жизнь не останавливается.
— Пей, — говорит Марсель. — Я жду стакан.
— Да, правда. На.
— Расскажи нам военный анекдот, — просит он Робера, — это твоя специальность.
— Ладно. Представь себе...
Робер с полным ртом рассказывает анекдот, и все снова смеются.
— Слушай, — прерывает вдруг Мадлэн, — он нас не выгонит отсюда?
— Кто он?
— Вон какой-то человек идёт по лесу. Наверно, служащий с радиостанции.
— Почему он нас прогонит?
— Может, здесь запрещено сидеть. Мы перелезли через ограду.
— Глупости.
Незнакомец подходит к ним.
— Приятного аппетита.
— Спасибо.
— В лесу не запрещено сидеть? — спрашивает Мадлэн.
— Нет, мадам. Собственно, не следовало бы, но здесь все гуляют. Теперь это не опасно.
— А раньше что здесь было опасного?
— Да мины, но их уже давно убрали.
— Какие мины? — спрашивает Рэймон.
— Мины, заложенные немцами. Вокруг радиостанции их было сорок тысяч.
— Чёрт! Ничего себе меры предосторожности.
— Да, о чём и говорить. Они даже заминировали дорогу, которая здесь проходит.
— Ту, что пересекает радиостанцию?
— Да, она была заминирована в двух местах, со стороны Сен-Лэ и со стороны Буасиз. Следы ещё видны.
— И долго это было?
— До конца войны.
— А заминирована она с самого начала?
— Нет! Только в конце 42-го или в начале 43-го года.
— То-то, — бормочет Рэймон. И громко спрашивает:
— А вы знаете, почему её заминировали?
— Да. После взрыва.
— Какого взрыва?
— Никто в точности не знает. Известно только, что после этого к радиостанции не могли подойти даже местные жители. Рабочие, которые работали там, должны были предъявлять особый пропуск. Повсюду вокруг станции были заложены мины, день и ночь мачты обходил караул с собаками.
Рэймон, весь просияв, толкает локтем Робера.
— Теперь ты понимаешь, почему не было второго взрыва!
Но Робер, развеселившись, схватил уже бутылку и протянул стакан незнакомцу.
— Выпейте с нами стаканчик белого!
— Если вам это доставит удовольствие.
— Ещё бы!
Рука об руку супруги попарно направились к радиомачтам. Погода великолепная. Все присели отдохнуть на лугу. Только Рэймон ходит без устали, обследуя территорию.
— Видишь, вот где была опушка, — говорит он Роберу. — Мы оставили велосипеды немного подальше, в лесу. Жежен и Арман сделали крюк лесом, чтобы подойти к мачтам второго ряда. А мы с Виктором шли отсюда.
— Скажи, папа, — спрашивает Роже, — где ты находился, когда немец посмотрел в твою сторону?
— Когда это?
— Ну, помнишь, когда вы остановились и решили, что он выстрелит в вас?
— Ах, да! Подожди... Это было... Вон где это было! Рэймон протянул руку и внезапно замер. На глаза навернулись слёзы.
— Как на это смотреть без волнения! — говорит он Роберу, словно оправдываясь.
Там, куда он указывает, яркое солнце освещает маленькую Роз-Мари. Резвясь среди цветов, она улыбается.
Декабрь 1947-го — май 1948 г.