Глава 18

Когда Питер Марлоу подошел к бараку полковника Смедли-Тейлора, Грей уже был там.

— Я доложу полковнику о вашем прибытии, — сказал Грей.

— Вы так заботливы, — Питер Марлоу чувствовал себя не в своей тарелке. Высокая фуражка ВВС, которую он одолжил, раздражала его. Рваная, но чистая рубашка, которую он надел, тоже раздражала. Саронги гораздо удобнее, твердил он себе, более практичны. А мысль о саронгах заставила его подумать о завтрашнем дне. Завтра день передачи денег. За бриллиант. Завтра Шагата должен принести деньги, и через три дня в деревне будет еще одна встреча. Может быть, Сулина...

Глупо думать о ней. Давай, соберись с мыслями, тебе сейчас понадобится вся твоя сообразительность.

— Входите, Марлоу, — приказал Грей.

Питер Марлоу стал по стойке «смирно» и с должной военной выправкой строевым шагом направился в комнату полковника. Проходя мимо Грея, он прошептал:

— Чтоб ты провалился, болван, — и, почувствовав себя немного лучше, предстал перед полковником. Он четко отдал ему честь, поедая глазами.

Сидящий за грубо сделанным столом, в фуражке, стек на столе, Смедли-Тейлор мрачно посмотрел на Питера Марлоу и четко козырнул в ответ. Он гордился, что так хорошо управляется с дисциплиной в лагере. Все, что он делал, соответствовало уставу. В точности.

Он рассматривал стоявшего перед ним молодого человека — тот стоял навытяжку. «Хорошо, — подумал он, — по крайней мере очко в его пользу». Он некоторое время помолчал, в соответствии со своей привычкой, которая всегда заставляла обвиняемых нервничать. И наконец спросил:

— Ну, капитан Марлоу? У вас есть о чем доложить?

— Нет, сэр. Я не знаю, в чем меня обвиняют.

Полковник Смедли-Тейлор удивленно посмотрел на Грея, потом, нахмурившись, перевел взгляд на Питера Марлоу.

— Возможно, вы нарушили столько правил, что вам трудно вспомнить все сразу. Вчера вечером вы заходили в тюрьму. Это нарушение правил. Вы не носили нарукавную повязку. Это нарушение правил.

Питер Марлоу почувствовал облегчение. Дело касается всего лишь тюрьмы. Но подождите минутку, а как же насчет еды?

— Ну, — отрывисто сказал полковник, — нарушили вы приказы или нет?

— Да, сэр.

— Вы знали о том, что нарушали два приказа?

— Да, сэр.

— Почему вы ходили в тюрьму?

— Я просто навещал кое-кого из знакомых.

— Неужели? — Полковник подождал, потом едко спросил:

— Просто навещали кое-кого из знакомых?

Питер Марлоу промолчал, дожидаясь главного. Оно не заставило себя ждать.

— Американец тоже был в тюрьме. Вы были с ним?

— Некоторое время да. Нет закона, который запрещает это делать, сэр. Но я действительно нарушил, нарушил два приказа.

— Что вы оба затеяли?

— Ничего, сэр.

— Итак, вы признаете, что время от времени вы проворачиваете какие-то делишки?

Питер Марлоу страшно разозлился, что не подумал, прежде чем ответить. Он знал, что полковник — замечательный человек, но он не был его союзником.

— Нет, сэр.

Он не отрывал глаз от полковника, но ничего не говорил. Существует одно правило. Когда вы стоите по стойке «смирно» перед старшим по званию, вы просто говорите «Нет, сэр» или «Да, сэр», или говорите правду. Существовало неизменное правило, по которому офицеры всегда говорили правду, и вот сейчас, имея за своей спиной все традиции, зная, что он должен говорить правду, он лжет или говорит лишь часть правды. Это было не правильно. Или, наоборот, правильно?

Полковник Смедли-Тейлор затеял игру, в которую он столько раз играл раньше. Не стоило особых душевных мук поиграть с человеком, а потом наказать его, если он находил это необходимым.

— Послушайте, Марлоу, — голос его звучал по-отечески, — мне доложено, что вы связались с нежелательными элементами. Вам стоило бы подумать о своем положении офицера и джентльмена. Вот эта связь — с этим американцем. Он торгует на черном рынке. Я посоветовал бы вам прекратить это знакомство. Я не могу, конечно, приказать, но советую.

Питер Марлоу ничего не сказал, но сердце его обливалось кровью. То, что сказал полковник, было правдой, но все же Кинг был его другом и он кормил его, помогал ему и его группе. И он был прекрасным человеком, прекрасным.

Питер Марлоу хотел сказать: «Вы не правы, и я не собираюсь этого делать. Я люблю его, и он хороший человек, и нам весело вместе, и мы много смеемся». И в то же время хотелось признаться в том, что они торговали, ходили в деревню, признаться, что они собирались продать бриллиант, он даже хотел признаться в сегодняшней сделке.

Но потом, представив себе Кинга, арестованного и униженного, он забыл о верности традициям и удержался от признания.

Смедли-Тейлор легко заметил душевное волнение, которое обуревало молодого человека, стоящего перед ним. Было бы так просто сказать: «Подождите на улице. Грей», — и потом:

— «Послушайте, мой мальчик. Я понимаю ваши проблемы. Бог мой, я командую полком почти столько, сколько я себя помню. Я понимаю вас — вы не хотите выдавать своего друга. Это похвально. Но вы кадровый офицер, унаследовавший эту профессию, подумайте о вашей семье и о поколениях офицеров, которые служили стране. Подумайте о них. На карту поставлена ваша честь. Вам надо рассказать правду, таков закон». — И потом сделать легкий вздох, отрепетированный множество раз, и продолжить: «Давайте забудем об этой чепухе. Я сам несколько раз посещал тюрьму. Но если вы хотите признаться мне...» — и он дал бы словам повиснуть в воздухе с абсолютно правильно рассчитанной интонацией. А в результате секреты Кинга были бы раскрыты, и Кинг очутился бы в лагерной тюрьме, но кому от этого стало бы легче?

В данный момент у полковника был гораздо больший повод для беспокойства — гири. Это могло привести к катастрофе, последствия которой невозможно было предусмотреть.

Полковник Смедли-Тейлор знал, что он всегда получит какую угодно информацию от этого ребенка с его причудами, он так хорошо знал людей. Он знал, что он умный командир, командир «от Бога», он таким должен быть и после того, как все это кончится. Первое правило командира — сохранять уважение к своим офицерам, с ними нужно обращаться снисходительно до тех пор, пока они действительно не преступали грань, а потом безжалостно уничтожать их в качестве наглядного урока для других. Но необходимо выбрать подходящий момент, подходящее преступление и подходящего офицера.

— Ладно, Марлоу, — сказал он твердо. — Я приговариваю вас к лишению денежного довольствия на месяц. Я отмечу, что оно списано с вас в вашем аттестате, и мы больше не будем говорить об этом. Но правил больше не нарушайте.

— Благодарю вас, сэр. — Питер Марлоу отдал честь и вышел, радуясь, что все кончилось. Он чуть было не выложил все. Полковник — хороший и добрый человек: его репутация была высокой.

— Ваша совесть не мучает вас? — спросил Грей. От него не ускользнуло состояние Питера Марлоу.

Питер Марлоу не ответил. Он был все еще взволнован и чувствовал огромное облегчение, что удалось избежать серьезных неприятностей. Полковник крикнул:

— Грей! Зайдите на минутку.

— Слушаюсь, сэр. — Грей в последний раз взглянул на Питера Марлоу. Всего одно месячное содержание! Не очень-то много. Грей был очень удивлен и разозлен, что Марлоу так легко отделался. Но в то же время он помнил, как Смедли-Тейлор поступал раньше. И он знал, что у полковника хватка бульдога, что он дает время рыбе заглотнуть наживку. Должно быть, он что-то задумал, иначе он не отпустил бы Марлоу так просто.

Грей обошел Питера Марлоу и еще раз оказался в бараке.

— Закройте-ка дверь. Грей.

— Слушаюсь, сэр.

Когда они остались одни, полковник Смедли-Тейлор сказал.

— Я видел подполковника Джоунса и сержанта интендантской службы Блейкли.

— И что, сэр?

Хоть что-то удалось!

— Я освободил их от выполняемых ими обязанностей с сегодняшнего дня, — сказал полковник, вертя в руках гирю.

Грей широко улыбнулся.

— Да, сэр.

Когда будет заседать трибунал, и как он будет организован, и будет ли он закрытым, и понизят ли их в званиях? Вскоре все в лагере будут знать, что он. Грей, уличил их в подлости; он, Грей, ангел-хранитель, и, Бог мой, как же это будет замечательно.

— И мы забудем о случившемся, — заключил полковник.

Улыбка исчезла с лица Грея.

— Что?

— Да. Я решил забыть о происшедшем. И вы поступите так же. Я повторяю приказ. Вы не должны никому об этом рассказывать, и вы забудете об этом.

Грей был так потрясен, что опустился на кровать и уставился на полковника.

— Но мы не можем допустить этого, сэр! — взорвался он. — Мы поймали их с поличным. На краже лагерного довольствия. Это ваше довольствие и мое тоже. И они пытались подкупить меня. Подкупить меня! — Голос звучал почти истерически. — Святой Боже, я поймал их, они воры, они заслуживают того, чтобы их повесили и четвертовали.

— Верно, — угрюмо кивнул головой полковник Смедли-Тейлор. — Но при сложившихся обстоятельствах я принял самое мудрое решение.

Грей вскочил на ноги.

— Вы не можете так поступить! — закричал он. — Вы не можете отпустить их, не наказав! Вы не можете...

— Не смейте говорить мне, что я могу и чего я не могу делать!

— Извините, — Грей пытался взять себя в руки. — Но, сэр, эти люди — воры. Я поймал их. У вас есть гиря.

— Я решил, что дело закрыто. — Голос полковника был спокоен. — Дело закрыто.

Грей не мог удержаться.

— Клянусь Господом, оно не закрыто. Я не позволю, чтобы оно было закрыто! Эти ублюдки жрали тогда, когда я голодал! Они заслуживают наказания! И я настаиваю... Голос Смедли-Тейлора перекрыл эту истерику.

— Молчать, Грей! Вы не можете ни на чем настаивать! Дело закрыто.

Смедли-Тейлор тяжело вздохнул, взял в руки лист бумаги и сказал:

— Это ваш служебный формуляр. Я сегодня вписал в него еще кое-что. Я прочту вам. «Я выражаю благодарность лейтенанту Грею за его работу на посту начальника военной полиции лагеря. Исполнение им обязанностей заслуживает, несомненно, отличной оценки. Я ходатайствую о представлении его к временному званию капитана». — Он оторвал взгляд от бумаги. — Я предполагаю сегодня отправить эту бумагу коменданту лагеря и рекомендовать, чтобы ваше назначение было бы произведено с сегодняшнего дня. — Он улыбнулся. — Вы, конечно, знаете, что он имеет право повысить вас. Поздравляю вас, капитан Грей. Вы заслужили это звание. — Он протянул Грею руку.

Но Грей не принял ее. Он просто посмотрел на нее, на бумагу и понял.

— Ну, конечно, сволочь! Вы откупаетесь от меня. Вы такое же дерьмо, может быть, и вы тоже ели этот рис. Да, вы дерьмо, грязная сволочь...

— Придержите язык, вы нахальный выскочка! Стать «смирно»! Я сказал — «смирно»!

— Вы заодно с ними, и я не позволю никому из вас выйти сухим из воды. — Крикнув, Грей схватил со стола гирю и отскочил назад. — Я еще ничего не имею против вас, но против них у меня есть доказательство. Эта гиря...

— Что насчет гири, Грей?

Грею понадобилась вечность, чтобы посмотреть на гирю. В нижней ее части отверстия не было.

— Я спросил, что насчет гири?

«Тупой дурак, — презрительно думал Смедли-Тейлор, наблюдая, как Грей ищет отверстие. — Какой дурак! Я смог бы съесть его с потрохами и даже не заметить».

— Это не та гиря, которую я вам дал, — поперхнувшись, сказал Грей. — Это не та гиря. Не та.

— Вы ошибаетесь. Это та самая. — Полковник был совершенно спокоен.

Он продолжал, голос его был ласковым и заботливым.

— Послушайте, Грей, вы молодой человек, я понимаю, что вы хотите остаться в армии, когда война будет закончена. Это хорошо. Нам нужны умные, трудолюбивые офицеры. Жизнь кадрового офицера — это замечательная жизнь. И полковник Семсен говорил мне, какое у него высокое мнение о вас. Я уверен, что смогу убедить его дать вам рекомендацию дополнительно к моей, чтобы вам присвоили постоянное звание. Вы просто переутомились от работы, это вполне понятно. Сейчас ужасные времена. Я считаю, что, закрыв дело, мы поступим мудро. Было бы опрометчиво вовлекать лагерь в скандал. Очень опрометчиво. Я думаю, что и вы оцените мудрость этого шага.

Он помолчал, испытывая презрение к Грею. Выждав нужное время — в этом у него был большой опыт, — он сказал:

— Вы хотите, чтобы я послал коменданту лагеря мой рапорт на представление вас к званию капитана?

Грей смотрел на бумагу с ужасом. Он понимал, что полковник мог пустить ее по инстанциям или придержать. Он мог и уничтожить ее.

Грей понимал, что проиграл. Проиграл. Он пытался что-то сказать, но так велика была его мука, что говорить он не мог. Он только кивнул и услышал слова Смедли-Тейлора.

— Хорошо, можете считать, что ваше капитанское звание утверждено. Я уверен, моя рекомендация и рекомендация полковника Семсена будут играть важную роль в представлении вас к постоянному званию после войны. — Грей помнил, как он вышел из комнаты, направился в тюремную хижину, отпустил дежурного полицейского. Его не взволновало, что полицейский смотрит на него как на сумасшедшего. Потом он остался в хижине один. Закрыл дверь, сел на край койки в камере, и его горе прорвалось наружу — он заплакал.

Он проиграл.

Разорван на куски.

Руки и лицо его были мокрыми от слез. Душа его, охваченная ужасом, раскачивалась на краю неведомого, потом рухнула в вечность...

Когда Грей очнулся, он лежал на носилках, которые несли два полицейских. Впереди ковылял доктор Кеннеди. Грей понимал, что умирает, но его это не волновало. Потом он увидел Кинга, стоящего у тропинки и смотрящего на него сверху вниз.

Грей заметил аккуратно начищенные ботинки, отутюженную складку брюк, сигарету «Куа» фабричного производства, выражение сытого сочувствия на лице. И он вспомнил, что у него есть дела. Он не может умирать. Пока нет. Пока существует хорошо отутюженный, начищенный и сытый Кинг. Но сейчас, когда скоро нужно будет закончить дело с бриллиантом. Ей-богу, нет!

* * *

— Эта партия будет последней, — говорил полковник Смедли-Тейлор, — Мы не должны пропустить представление.

— Не могу дождаться момента, когда насмотрюсь на Шона, — сказал Джоунс, тасуя карты. — Две бубны! — Он с самодовольным видом открыл карты.

— Вам чертовски везет, — резко отозвался Селларс. — Две пики.

— Пас.

— Не всегда вам чертовски везет, партнер, — сказал Смедли-Тейлор с тонкой улыбкой. Его неподвижные глаза посмотрели на Джоунса. — Сегодня вы вели себя довольно глупо.

— Просто получилось неудачно.

— Неудача не прощается, — заметил Смедли-Тейлор, изучая свои карты. — Вам следовало бы следить за собой. Вы проявили некомпетентность в том, что не сдержались.

— Я же сказал, что виноват. Неужели вы думаете, я не понимаю, как глупо это было? Это не повторится. Никогда. Чертовски неприятно паниковать.

— Две без козырей, — Смедли-Тейлор улыбнулся Селларсу. — Это составит роббер, партнер. — Потом снова обратился к Джоунсу. — Я рекомендовал Семсена, он заменит вас на этом посту, вам нужен «отдых». Это собьет Грея со следа. Да, и сержант Донован будет сержантом-интендантом Семсена. — Он усмехнулся. — Жаль, что придется изменить систему, но это неважно. Нам надо быть уверенными в том, что Грей будет занят в те дни, когда будут пущены в ход поддельные гири. — Он снова посмотрел на Селларса. — Это будет ваша забота.

— Очень хорошо.

— А, кстати, я приговорил Марлоу к лишению денежного довольствия на месяц. Он ведь в одной из ваших хижин, не так ли?

— Да, — сказал Селларс.

— Я был мягок с ним, потому что он хороший человек, из хорошей семьи — не то, что этот выскочка-педик Грей. Бог мой, какая наглость надеяться, что я буду ходатайствовать о присвоении ему постоянного звания. Нам не нужны такие отбросы в регулярной армии. Бог мой, никогда! Он получит постоянное звание только через мой труп.

— Совершенно согласен, — согласился Селларс. — Но Марлоу вы должны были лишить довольствия на три месяца. Он может себе это позволить. Этот чертов американец держит в кулаке весь лагерь.

— Пока это так, — проворчал Смедли-Тейлор и снова стал изучать свои карты.

— У вас есть что-нибудь на него? — спросил Джоунс осторожно. Потом добавил:

— Три бубны.

— Черт вас возьми, — сказал Селларс. — Четыре пики.

— Пас.

— Шесть пик, — предложил Смедли-Тейлор.

— У вас действительно есть что-то на американца? — снова спросил Джоунс.

На лице полковника Смедли-Тейлора не отразилось ничего. Он знал о кольце с бриллиантом и слышал, что сделка была заключена и что кольцо скоро сменит владельца. А когда деньги попадут в лагерь... есть план... хороший, надежный, тайный план... как получить деньги. Поэтому он только хмыкнул, улыбнулся своей тонкой улыбкой и небрежно сказал:

— Если у меня и есть что-то, я, конечно, не скажу вам об этом. Вы не из тех, кому можно доверять.

Когда улыбнулся Смедли-Тейлор, они все тоже улыбнулись, с облегчением.

* * *

Питер Марлоу и Ларкин присоединились к потоку людей, входящих в открытый театр.

Свет на сцене уже был включен, луна освещала панораму лагеря. Театр мог вместить две тысячи зрителей. Сиденья, которые веером расходились от сцены, представляли собой доски, прибитые к пням кокосовых пальм. Каждый спектакль повторялся пять раз, чтобы каждый человек в лагере мог хотя бы раз увидеть его. Места распределялись по жребию и всегда пользовались большим спросом.

Театр был почти заполнен, не считая передних рядов, где впереди рядового состава обычно сидели офицеры, которые приходили позже. Только американцы не соблюдали этого правила.

— Эй, вы двое, — окликнул их Кинг. — Хотите сесть с нами? — Он занял свое излюбленное место у прохода.

— Ну, я бы не против, но вы знаете... — чувствуя себя неловко, сказал Питер Марлоу.

— Да. Что ж, встретимся позже.

Питер Марлоу взглянул на Ларкина и понял, что тот тоже недоволен, что не может сесть со своими друзьями. Глупо чертовски глупо, когда ты хочешь и не можешь сесть там, где хочешь.

— Вы хотите сесть здесь, полковник? — спросил он, снимая с себя ответственность и презирая себя за это.

— Почему бы и нет? — отозвался Ларкин.

Они сели, чувствуя себя очень неловко, видя удивленные взгляды и понимая, что нарушают правила.

— Эй, полковник! — Браф нагнулся к ним с улыбкой. — Вам не поздоровится. Нарушаете дисциплину и все такое прочее.

— Если я хочу сидеть здесь, я и буду сидеть здесь. — Но Ларкин уже жалел, что так легко согласился.

— Как дела, Питер? — спросил Кинг.

— Спасибо, прекрасно. — Питер Марлоу старался преодолеть собственную неловкость. Он чувствовал устремленные на него взгляды. Он еще не рассказал Кингу о продаже ручки, о том, что побывал на ковре у Смедли-Тейлора и о драке, которую чуть было не затеял с Греем...

— Добрый вечер, Марлоу.

Он поднял глаза и поморщился, увидев проходящего мимо Смедли-Тейлора. Глаза как кремень.

— Добрый вечер, сэр, — ответил он тихо. «О, мой Бог, — подумал он, — теперь он меня растерзает».

Возбуждение зрителей сразу возросло, когда по проходу прошел комендант лагеря и сел в самом первом ряду. Огни притушили. Занавес раздвинулся. На сцене был оркестр из пяти музыкантов, а в центре стоял Фил, руководитель оркестра. Аплодисменты.

— Добрый вечер, — начал Фил. — Сегодня мы предлагаем новую пьесу Френка Перриша под названием «Треугольник», которая шла в Лондоне до войны. В ней заняты Френк Перриш, Бред Родрик и неповторимый Шон Дженнисон...

Бурные аплодисменты. Свист. Улюлюканье. Крики «Где Шон?» и «До какой войны?», «Добрая старая Англия», «Давайте начинайте» и «Мы хотим Шона».

Фил взмахнул рукой, и зазвучала увертюра.

Теперь, когда представление началось, Питер Марлоу слегка успокоился.

А потом началось.

Рядом с Кингом внезапно появился Дино, который стал настойчиво шептать ему на ухо.

— Где? — услышал Марлоу вопрос Кинга.

Потом:

— Ладно, Дино. Вали назад в хижину.

Кинг наклонился вперед.

— Нам надо выйти, Питер. — Лицо его было напряженно, голос едва слышен. — Нас хочет видеть тот самый парень.

О, Бог мой! Шагата! И что теперь делать?

— Мы не можем встать и просто так уйти, — неловко ответил Питер Марлоу.

— Черта с два не можем. У нас обоих приступ дизентерии. Пошли. — Кинг уже шел по проходу.

Чувствуя на себе удивленные взгляды, Питер Марлоу поспешил за ним.

Они нашли Шагату в тени за сценой. Он тоже нервничал.

— Я прошу тебя простить мне плохие манеры. Пришлось срочно послать за тобой, но возникла неприятность. Перехватили одну из джонок нашего общего друга, и сейчас его допрашивают по поводу контрабанды эта несносная полиция. — Шагата, казалось, чувствовал себя неловко без винтовки, и он знал, что если его поймают в лагере вне дежурства, то посадят на три недели в тесный карцер без окон. — Я подумал, если нашего друга будут серьезно допрашивать, он может впутать нас.

— Господи, — сказал Кинг.

Он неуверенно предложил «Куа», и вся троица глубже забилась в темноту.

— Я думал, что ты, как опытный человек, — напряженно продолжал Шагата, — посоветуешь, как нам обезопасить себя.

— Надо надеяться!

Его мысли метались, но ответ получался один и тот же — ждать и надеяться.

— Питер. Спросите его, был ли Чен Сен на джонке, когда ее задержали.

— Он говорит, нет.

Кинг вздохнул.

— Тогда, быть может, Чен Сен сумеет выкрутиться. — Он снова подумал, потом сказал:

— Единственное, что мы можем, это ждать. Скажи ему, не надо паниковать. Он должен как-то последить за Чен Сеном и выяснить, заговорит ли он. Он должен дать нам знать, если начнется эта чертова заваруха.

Питер Марлоу перевел.

Шагата втянул воздух между зубами.

— Я поражен, что вы двое так спокойны, когда я трясусь от страха. Если меня поймают и расстреляют на месте, можно считать, что мне повезет. Я сделаю все, как ты скажешь. Если тебя схватят, я прошу тебя постараться не впутывать меня. Я постараюсь поступить так же. — Его голова дернулась, когда раздался тихий предупредительный свист. — Если все будет хорошо, мы будем действовать по плану. — Он торопливо сунул пачку «Куа» в руку Питера Марлоу. — Я не знаю ничего о тебе и твоих богах, но я, конечно, буду долго и старательно говорить со своими богами и от твоего имени, чтобы они помогли нам.

Потом он ушел.

— Что, если Чен Сен проговорился? — спросил Питер Марлоу, живот его превратился в комок боли. — Что нам делать?

— Бежать. — Кинг трясущимися руками закурил сигарету и прислонился спиной к стене театра. — Это лучше, чем оказаться в Утрам Роуд.

В театре увертюра завершилась аплодисментами, одобрительными восклицаниями и смехом. Но они не слышали ни аплодисментов, ни криков, ни смеха.

* * *

Родрик стоял за кулисами, глядя, как рабочие сцены готовят ее к спектаклю, и поторапливал их.

— Майор! — К нему подскочил Майк. — Шон бьется в истерике. Он все глаза выплакал!

— О, силы небесные! Что случилось? С ним было все в порядке минуту назад, — взорвался Родрик.

— Я точно не знаю, — угрюмо сказал Майк.

Родрик снова выругался и торопливо ушел. Нервничая, он постучал в дверь уборной.

— Шон, это я. Можно мне войти?

Сквозь дверь донеслись сдавленные рыдания.

— Нет. Уйди. Я не выйду на сцену. Я просто не могу.

— Шон. Все в порядке. Ты просто переутомился, вот и все. Послушай...

— Уходи и оставь меня в покое, — истерически крикнул Шон через дверь. — Я не выйду на сцену!

Родрик попробовал открыть дверь, но она была заперта. Он бросился бегом обратно на сцену.

— Френк!

— Что тебе надо? — Френк, мокрый от пота и раздраженный, стоял на лестнице, пытаясь починить прожектор, который отказывался работать.

— Спускайся! Мне надо сказать...

— Ради Бога, ты что, не видишь, я занят? Разберись сам, что бы там ни было, — рассердился он. — Неужели все должен делать я? Мне еще надо переодеваться и гримироваться. — Он посмотрел на подвесные мостки. — Попробуй другую группу выключателей, Дампен. Давай, парень, поторопись.

Из-за занавеса до Родрика доносилась буря нетерпеливого свиста. «Что же теперь делать?» — отчаянно спрашивал он себя и пошел обратно к уборной.

Тут он увидел Питера Марлоу и Кинга около боковой двери. Он сбежал по лестнице.

— Марлоу. Вы должны мне помочь!

— Что случилось?

— Это Шон, он закатывает истерику, — задыхаясь, начал Родрик, — отказывается играть. Поговорите с ним, пожалуйста! Прошу вас. Поговорите. Сделайте это!

— Но...

— Это не займет много времена — оборвал его Родрик. — Вы — моя последняя надежда. Прошу вас. Я уже давно волнуюсь за Шона. Его роль достаточно трудна даже для женщины, не говоря уже о... — Он замолчал, потом тихо продолжил:

— Прошу вас, Марлоу, я боюсь за него. Вы окажете мне огромную услугу.

— Хорошо, — согласился, поколебавшись, Питер Марлоу.

— Не знаю, как отблагодарить вас, старина. — Родрик вытер лоб и провел их через толпу в заднюю часть театра. Питер Марлоу неохотно шел следом, а Кинг рассеянно сопровождал их. Мысли его были сосредоточены на том, как, где и когда устроить побег.

Они остановились в маленьком коридоре. Испытывая неловкость, Питер Марлоу стукнул в дверь.

— Это я, Питер. Можно мне войти?

Скорчившись у гримерного столика, Шон услышал его сквозь обволакивающий туман страха.

— Это я, Питер. Можно мне войти?

Шон встал, мешая на лице слезы с краской, и открыл ему. Питер Марлоу нерешительно вошел в уборную. Шон захлопнул за ним дверь.

— Питер, я не могу выйти на сцену. С меня хватит. Я дошел до последней черты, — беспомощно сказал Шон. — Я не могу больше притворяться, не могу. Я пропал, пропал. Господи, помоги мне! — Он спрятал лицо в ладонях. — Что мне делать? Я не могу больше выносить это. Я ничтожество. Ничтожество!

— Все хорошо, Шон, старина, — сказал Питер Марлоу, жалея его. — Не стоит волноваться. Ты очень важная личность. По правде говоря, ты самая важная личность в лагере.

— Я хотел бы умереть.

— Это очень просто.

Шон повернулся и посмотрел на него.

— Посмотри на меня, ради Бога! Кто я? Ради Бога, скажи мне, кто я?

Сам того не желая, Питер Марлоу видел только девушку, девушку, мучительно страдающую. На девушке была белая юбка, туфли на высоких каблуках, ее длинные ноги были обтянуты шелковыми чулками, а под блузкой отчетливо выступала грудь.

— Ты женщина, Шон, — беспомощно сказал Питер. — Бог знает как... или почему... но это так.

И тут же страх, отвращение к самому себе и мучительные страдания покинули Шона.

— Спасибо, Питер, — сказал Шон. — Спасибо тебе от всего сердца.

В дверь осторожно постучали.

— Начинаем через две минуты, — беспокойно крикнул Френк из-за двери. — Можно войти?

— Секундочку. — Шон прошел к туалетному столику, стер следы слез, поправил грим и посмотрел на себя в зеркало.

— Входи, Френк.

От вида Шона у Френка, как обычно, перехватило дыхание.

— Ты прекрасно выглядишь! — сказал он. — С тобой все в порядке?

— Да. Боюсь, я немного по-дурацки повел себя. Извини.

— Просто переработался, — сказал Френк, скрывая тревогу. Он бросил взгляд на Питера Марлоу. — Привет, рад видеть вас.

— Спасибо.

— Пора бы и тебе готовиться, Френк, — сказал Шон. — Со мной все в порядке.

Френка глубоко тронула его девичья улыбка, и автоматически он включился в игру, которую они с Родриком начали три года назад и о чем горько жалели с тех пор.

— Ты будешь очаровательной в спектакле, Бетти, — сказал он, обнимая Шона. — Я горжусь тобой.

Однако сейчас, в отличие от бессчетного числа таких встреч в прошлом, они неожиданно почувствовали себя женщиной и мужчиной, Шон расслабился, и Френк понял, что Шон нуждается в нем, каждая молекула его существа нуждается в нем.

— Ну... мы будем начинать через минуту, — сказал он неуверенно, растерявшись перед внезапностью ощущения собственной нужности. — Я... я должен переодеться.

И ушел.

— Я... пожалуй, мне тоже лучше вернуться на место, — сказал Питер Марлоу, очень расстроенный. Он больше почувствовал, чем увидел, искру, проскочившую между ними.

— Да. — Но Шон вряд ли видел Питера Марлоу.

Окончательная проверка грима, и Шон ждал сигнала за кулисами. Обычное сладостное волнение. Потом Шон вышел на сцену и преобразился. Восклицания, удивления и похоть обрушились на нее, глаза, следящие, как она сидит и как закидывает ногу на ногу, как ходит и как говорит, глаза, устремленные к ней, трогающие ее, глаза, пожирающие ее.

Она и эти глаза слились вместе, в одно целое.

— Майор, — сказал Питер Марлоу, когда он, Кинг и Родрик стояли, наблюдая, за кулисами, — что это за история с Бетти?

— Да, это часть длинной истории, — горестно объяснил Родрик. — Это имя героини, которую Шон играет на этой неделе. Мы... Френк и я, всегда называли Шона именем той героини, которую он играет.

— Зачем? — спросил Кинг.

— Чтобы помочь ему. Помочь ему войти в роль. — Родрик снова посмотрел на сцену, дожидаясь своего выхода. — Это началось как игра, — горько сказал он, — сейчас это превратилось в порочную шутку. Мы создали эту... эту женщину... Боже, помоги нам. Это наша вина.

— Почему? — медленно спросил Питер Марлоу.

— Ну, ты вспомни, как трудно было на Яве. — Родрик посмотрел на Кинга. — До войны я был актером и поэтому получил предписание организовать театр в лагере. — Взгляд его переключился на сцену, на Френка и Шона. «С этими двумя творится что-то странное сегодня вечером», — подумал он. Родрик критически следил за их игрой и понял, что им не хватает вдохновения, — Френк был единственным профессионалом в лагере, кроме меня, поэтому мы начали ставить спектакли вместе. Когда мы дошли до раздачи ролей, кому-то необходимо было играть женские роли. Добровольцев не было, поэтому начальство выделило на это двух или трех человек. Одним из этих людей был Шон. Он отказался играть, но вы же знаете, какими упрямыми бывают старшие офицеры. «Но кому-то надо играть женскую роль», — сказали они ему.

— Вы достаточно молоды, чтобы быть похожим на девушку. Вы бреетесь не чаще раза в неделю. Вся и забота в том, чтобы на час-другой надеть женское платье. Подумайте, как это укрепит общий моральный дух. — И сколько Шон ни протестовал, ругался и умолял, это ни к чему не привело.

Шон просил меня не принимать его. Ну, работать с актером, который не хочет этого, бессмысленно, поэтому я постарался исключить его из труппы. «Послушайте, — сказал я начальству, — актерская игра связана с большим психологическим напряжением...»

— Чепуха! — заявили они. — Кому это может повредить?

— Тот факт, что он играет женщину, может извратить его. Если у него есть хоть малейшая склонность к этому...

— Бред и глупости, — сказали они. — Вы, чертовы актеры, умственные извращенцы. Сержант Дженнисон? Невозможно! Он в полном порядке! Чертовски хороший летчик-истребитель! Послушайте, майор. Хватит. Вам приказано взять его в группу, и он обязан выполнить этот приказ!

— Ну, я и Френк пытались успокоить Шона, но он клялся, что будет худшей актрисой в мире, что его наверняка выгонят после первого провалившегося спектакля. Мы говорили, что нас это совершенно не волнует. Его первый спектакль был ужасен. Но, казалось, что после него он стал ненавидеть это не так яростно. К его удивлению, ему даже понравилось. Поэтому мы по-настоящему включились в работу. Хорошо, когда было чем заняться, это отвлекало от вонючей еды и вонючего лагеря. Мы учили его говорить и ходить, сидеть и курить, шить и одеваться, и даже думать как женщина. Затем, чтобы держать его в форме, мы начали воображаемую игру: мы вставали, когда он входил, помогали ему сесть, вы понимаете, мы обращались с ним, как с настоящей женщиной. Сначала это было интересно создавать иллюзию, делать так, чтобы никто не видел, как Шон одевается и раздевается, чтобы его туалеты были всегда приличные, но в достаточной степени привлекали внимание. Мы даже получили специальное разрешение, чтобы у него была отдельная комната. С отдельным душем.

Потом внезапно выяснилось, что он больше не нуждается в учителях. На сцене он уже не отличался от женщины.

Но понемногу женское начало стало брать верх над ним уже вне сцены, только мы не замечали этого. К этому времени Шон отрастил длинные волосы — парики, которые у нас были, ни к черту не годились. Потом Шон стал носить женские платья постоянно. Однажды ночью кто-то попытался изнасиловать его.

— После этого Шон почти сошел с ума. Он пытался уничтожить женщину внутри себя, но не мог. Потом пошел на самоубийство. Это, конечно, замяли. Но это не помогло Шону, только ухудшило его состояние. Он проклинал нас за то, что мы спасли его.

— Несколько месяцев спустя была еще одна попытка изнасилования. После нее Шон похоронил свою мужскую сущность окончательно. «Больше я не сопротивляюсь, — сказал он. — Вы хотели, чтобы я был женщиной, теперь они верят, что так оно и есть. Хорошо. Я буду ей. Я чувствую себя женщиной, поэтому нет необходимости больше притворяться. Я женщина, и я хочу, чтобы со мной обращались подобающим образом».

— Френк и я пытались переубедить его, но это было совершенно бесполезно. Поэтому мы сошлись на том, что это временно и что потом с ним будет все в порядке. Шон великолепно поддерживал моральный дух, и мы знали, что никогда не найдем другого, который хотя бы на одну десятую был бы так же хорош в исполнении женских ролей, как Шон. Поэтому мы не обратили на это внимание и он продолжал играть.

Бедный Шон. Он такой замечательный человек. Если бы не он, я и Френк давно бы испустили дух.

Раздался грохот аплодисментов, когда Шон снова появился с другого конца сцены.

— Вы даже не представляете, что с вами творят аплодисменты, — сказал Родрик, обращаясь отчасти к самому себе, — аплодисменты и обожание. Пока вы не испытаете их на себе. Там, на сцене. Невозможно передать. Это фантастически возбуждает, пугает, приводит в ужас — прекрасный наркотик. И это всегда обрушивалось на Шона. Всегда. Это и похоть — ваша, моя, общая.

Родрик вытер пот на лице и на руках.

— Мы виноваты в этом, да простит нас Бог.

Подоспел его черед, и он вышел на сцену.

— Хотите вернуться на наши места? — спросил Кинга Питер Марлоу.

— Нет. Давайте посмотрим отсюда. Я никогда раньше не был за кулисами. Это то место, где мне всегда хотелось побывать.

«А вдруг Чен Сен выкладывает сейчас свои секреты?» — спрашивал Кинг себя.

Однако он понимал, что волноваться не имеет смысла. Они взяли на себя определенные обязательства, и он был готов их выполнить, как бы ни развивались события. Он посмотрел на сцену. Он видел Родрика, Френкаи Шона. Он неотрывно смотрел на Шона, следил за каждым его движением, за каждым его жестом.

Все следили за Шоном. Опьяненные.

За Шоном и Френком, их взгляды слились в одно целое, и страстное увлечение происходящим на сцене захватило и актеров и зрителей, обнажая их души.

Когда после последнего акта занавес опустился, наступила полная тишина. Зрители были околдованы.

— Бог мой, — сказал Родрик благоговейно. — Это величайшая похвала, которая может быть нам оказана. И вы заслужили ее, вы двое, вы играли вдохновенно. Действительно вдохновенно.

Занавес начал подниматься, и тогда благоговейная тишина раскололась, раздались аплодисменты, десять раз вызывали актеров, и были еще аплодисменты, а потом Шон стоял на сцене один и упивался живительным поклонением.

Во время непрекращающейся овации Родрик и Френк наконец вышли на сцену вместе с ним, чтобы разделить триумф, два создателя и их творение, прекрасная девушка, которая была их гордостью, их Немезидой.

Зрители тихо выходили из зала. Каждый грустно размышлял о своем доме, о ней. Что она делает в этот момент?

Ларкин был задет за живое. Почему, Бога ради, девушку назвали Бетти? Почему? А моя Бетти, кто ее сейчас обнимает?

И Мак. Он был охвачен страхом за Мем. Затонул ли ее корабль? Жива ли она? Жив ли мой сын? И Мем — стала бы она... с кем она сейчас... с кем? Все было так давно. Бог мой, сколько времени прошло!

И Питер Марлоу. Что с Нья, с несравненной Нья? Моя любимая, моя любимая.

И все они думали одинаково.

Даже Кинг. Ему было интересно, с кем она сейчас, прелестное видение, которая встретилась ему, когда он подростком бродяжничал, девушка, которая подносила надушенный платок к носу и говорила, что белая шваль воняет хуже негров.

Кинг иронически улыбнулся. Это была чертовски симпатичная девка, вспомнил он и переключился на более важные вещи.

Огни в театре погасли. Он опустел, не считая двоих в отгороженной от мира артистической уборной.