Глава 17

— Поторапливайтесь, — подгонял Питер Марлоу зевающих мужчин, которые уныло строились рядом с хижиной. Солнце только показалось на горизонте, а завтрак уже превратился в воспоминание. Его скудность увеличивала раздражительность, а им предстоял долгий рабочий день на аэродроме под жарким солнцем. Если не повезет. Прошел слух, что сегодня одна команда будет послана в дальнюю западную часть аэродрома, где росли кокосовые пальмы. Говорили, нужно спилить три дерева. А верхушечная почка кокосового дерева не только годилась в пищу, но и была очень питательной. Это считалось большим лакомством и называлось «капустой миллионеров». Ведь кокосовому дереву нужно умереть, чтобы получить этот деликатес. Кроме «капусты миллионеров», там наверняка должны быть кокосовые орехи. Более чем достаточно для команды из тридцати человек. Поэтому одинаково нервничала и офицеры и рядовые.

Сержант, ответственный за хижину, подошел к Питеру Марлоу и козырнул.

— Все в сборе, сэр. Двадцать человек, включая меня.

— Кажется, должно быть тридцать.

— Двадцать человек, это все, кто у нас есть. Остальные больны или отправлены в команду на повал леса. Я ничего больше не могу сделать.

— Хорошо. Давайте подтянемся к воротам.

Сержант повел пленных, которые расхлябанно шли вдоль стены тюрьмы, чтобы присоединиться к остальной части аэродромной бригады около западных ворот лагеря. Питер Марлоу сделал знак сержанту. Сержант повел людей к концу построения, где было больше шансов попасть в команду, направляемую за кокосовыми деревьями. Команда Питера Марлоу быстро сообразила что к чему, их не надо было подгонять.

Все они держали в руках рваные рубашки, связанные наподобие мешков. Мешки для жратвы. Они являлись неотъемлемыми спутниками пленных.

Иногда это были рюкзаки установленного образца, иногда чемоданы или плетеные корзины, или сумки, а иной раз просто кусок ткани. Но все пленные тащили тару под добычу, которая могла им попасться. На работах всегда можно что-то украсть. Если не «капуста миллионеров» или кокосовый орех, то добычей могли быть куски плавника, дрова, скорлупа кокосовых орехов, бананы, орехи масличных пальм, съедобные корни, многие виды листьев и даже иногда папайя.

Большинство пленных обуты в сандалии на деревянной подошве или в галоши из автомобильных шин. На некоторых были ботинки с отрезанными носами. Питер Марлоу надел ботинки Мака. Они ему жали, но лучше подходили для трехмильного перехода и работы, чем самодельные сандалии.

Цепочка пленных змеей начала выползать через западные ворота. Каждую группу возглавлял офицер. Впереди шли корейские охранники, позади плелся всего один кореец.

Группа Питера подождала конца колонны, чтобы присоединиться к ней. Они с нетерпением ждали перехода и возможности попасть к кокосовым пальмам. Питер поудобнее пристроил ремень рюкзака и поправил флягу с водой, но не свою, а другую, потому что брать на работу свою было слишком опасно. А вдруг охранник или еще кто-нибудь захочет попить.

Наконец подошло время выступать, и они зашагали к воротам. Проходя мимо караульного помещения, все отдали честь. Стоящий на веранде приземистый японский сержант четко козырнул в ответ. Питер Марлоу назвал количество человек в своей группе охраннику, который сверил эту цифру с общим, уже подсчитанным количеством.

Потом они оказались вне лагеря и зашагали по гудронированной дороге. Она плавно извивалась между холмов и по низинам, проходя через каучуковую плантацию. Каучуковые деревья были неухоженными, на стволах отсутствовали надрезы. «Странно», — подумал Питер Марлоу. Ведь каучук пользовался повышенным спросом и был жизненно необходим для ведения войны.

— Привет, Данкен, — сказал он, когда мимо проходила группа под командованием Данкена. Он зашагал рядом с капитаном, не упуская из вида свою группу, шедшую впереди.

— Замечательно, что мы снова в курсе новостей, — прошептал Данкен.

— Да, — ответил он автоматически. — Если они верны.

— Должен сказать, они действительно слишком хорошие, чтобы быть верными.

Питеру Марлоу нравился Данкен. Это был рыжий маленький шотландец средних лет. Ничто, казалось, не могло расстроить его. У него всегда находилась улыбка и доброе слово. Питер Марлоу почувствовал, что сегодня с ним что-то не так Что же?

Данкен заметил его любопытный взгляд и скорчил гримасу, показав новые искусственные зубы.

— А, вот оно что, — сказал Питер Марлоу. — Я не мог понять, в чем дело.

— Как они смотрятся?

— О, лучше, чем вообще без зубов.

— Точно сказано. А я считал их просто замечательными.

— Не могу привыкнуть к алюминиевым зубам. Они выглядят так неестественно!

— Намучился, пока выдернули мои собственные. Проклятье!

— Слава Богу, мои зубы в порядке. В прошлом году пришлось поставить пломбы. Отвратительное занятие. Вы, наверно, умно сделали, выдрав все свои. Сколько вам пришлось вырвать?

— Восемнадцать, — сердито сказал Данкен. — Как вспомнишь, хочется плеваться кровью. Но они совсем сгнили. Врач говорил что-то о воде, о том, что нужно больше жевать, о рисовой диете и недостатке кальция. Но Бог мой, эти искусственные очень удобны. — Он еще раз по привычке щелкнул зубами, потом продолжил:

— Эти зубные техники так ловко делают их. Такие изобретательные! Конечно, должен признать, не очень приятно сверкать металлом. Но что касается удобства, приятель, я так хорошо себя не чувствовал уже несколько лет, а белые зубы или металлические, это не важно. Всегда зубы доставляли мне неприятности. А вообще с зубами беда!

Впереди колонна пленных отошла на обочину, уступая дорогу автобусу. Это была древняя развалина, пыхтящая, испускающая клубы зловонной гари и рассчитанная на двадцать пять пассажиров. Но сейчас внутри находилось по меньшей мере шестьдесят мужчин, женщин и детей, а снаружи висело еще человек десять, уцепившихся руками и босыми ногами. Крыша автобуса была заставлена клетками с курами, узлами и свернутыми циновками. Когда астматически кашляющий автобус проезжал мимо, туземцы с любопытством смотрели на пленных, а те провожали взглядом клетки с полуживыми курами и молились, чтобы этот чертов автобус развалился или свалился в канаву. Вот тогда они могли бы помочь вытащить его оттуда, позаимствовав при этом с дюжину кур. Но сегодня автобус проехал мимо без происшествий, и ему вслед неслись проклятья.

Питер Марлоу шел рядом с Данкеном, который продолжал болтать о своих зубах, все время показывая их в широкой улыбке. Но улыбка все равно была неестественная. Совершенно нелепая.

Корейский охранник, вяло бредущий позади них, прикрикнул на человека, который вышел из строя на обочину дороги, однако тот спустил штаны, быстро облегчился и крикнул «Sakit marah» — дизентерия, охранник пожал плечами, достал сигарету, закурил, и подождал, пока пленный не вернулся в строй.

— Питер, — тихо сказал Данкен, — прикройте меня.

Питер Марлоу посмотрел вперед. Примерно ярдах в двадцати от дороги, на узкой тропинке около кювета, стояли жена и ребенок Данкена. Мин Данкен была сингапурской китаянкой, поэтому ее не посадили в лагерь вместе с женами и детьми других военнопленных; она свободно жила в предместьях города. Ее ребенок, девочка, был таким же красивым, как и мать, высоким для своего возраста, с веселым личиком. Раз в неделю они «случайно» проходили мимо, так, чтобы Данкен мог видеть их. А пока он имел возможность встречаться с ними, Чанги не казался ему таким ужасным.

Питер Марлоу вклинился между Данкеном и охранником, загораживая его, и дал Данкену возможность пробраться ближе к обочине.

Пока колонна проходила мимо, мать и дочь безучастно продолжали идти по тропинке. Когда мимо проходил Данкен, их взгляды на миг встретились. Они увидели, как он бросил маленький клочок бумаги на обочину, однако не остановились. Данкен затерялся в массе военнопленных. Но он знал, что они видели бумажку, и знал, что они будут продолжать идти, пока колонна и охранники не скроются из вида; тогда они вернутся и найдут записку и прочтут ее. Эта мысль делала Данкена счастливым.

«Я люблю вас, скучаю, и в вас обеих — моя жизнь», — написал он. Писал он всегда одно и то же, но всякий раз послание было свежим и для него, и для них. Эти слова были всегда написаны, а они повторяли их в душе день и ночь.

— Как вы считаете, она хорошо выглядит? — спросил Данкен, оказавшись опять около Питера Марлоу.

— Прекрасно, вы счастливчик. А Мордин обещает стать красавицей.

— Да, настоящей красавицей. Ей будет шесть в сентябре.

Счастье поблекло, и Данкен замолчал.

— Как мне хочется, чтобы эта война кончилась, — проговорил он.

— Недолго осталось ждать.

— Когда вы захотите жениться, Питер, женитесь на китаянке. Из них получаются лучшие жены в мире. — Данкен говорил это много раз.

— Я понимаю, что трудно перенести презрение общества, да и детям трудно, но я умру умиротворенным, если умру на ее руках. — Он вздохнул. — Но вы не послушаетесь моего совета.

Вы женитесь на какой-нибудь английской девушке и будете думать, что живете полной жизнью. Какая напрасная трата времени. Я знаю, я испробовал два варианта.

— Мне придется подождать и попробовать, не так ли, Данкен? — рассмеялся Питер Марлоу. Потом ускорил шаг, чтобы занять место впереди своих людей. — Увидимся позже.

— Спасибо, Питер, — крикнул ему вслед Данкен.

Они почти уже пришли на аэродром. Впереди поджидала группа охранников, чтобы развести бригады по рабочим участкам. Около охранников были свалены кирки, обычные и совковые лопаты. Много пленных уже шагали под охраной через аэродром.

Питер Марлоу посмотрел на запад. Одна из бригад уже направлялась в сторону пальм. Проклятье!

Он остановил своих людей и козырнул охранникам, заметив, что одним из них был Торусуми.

Торусуми узнал Питера Марлоу и улыбнулся:

— Табе!

— Табе, — ответил Питер Марлоу, смущенный очевидной дружелюбностью Торусуми.

— Я поведу тебя и твоих людей, — сказал Торусуми и кивнул головой на инструменты.

— Благодарю тебя, — ответил Питер Марлоу и кивнул сержанту. — Мы идем с ним.

— Этот вымогатель работает в восточном конце, — раздраженно бросил сержант. — Чертовски не везет!

— Я знаю — так же раздраженно сказал Питер Марлоу, и, пока люди разбирали инструменты, он обратился к Торусуми. — Надеюсь, сегодня ты поведешь на западный конец. Там прохладнее.

— Нам надо идти на восточный конец. Я знаю, что на западе прохладнее, но я всегда попадаю на восточную часть.

Питер Марлоу решил схитрить.

— Может быть, тебе стоит попросить, чтобы тебя послали в лучшее место.

Опасно делать предложение корейцу или японцу. Торусуми холодно посмотрел на него, потом резко повернулся и подошел к Азуми, японскому капралу, который с мрачным видом стоял в стороне. Азуми был известен своим скверным характером.

Питер Марлоу с опасением смотрел, как Торусуми поклонился и начал что-то быстро и резко говорить по-японски. Он почувствовал на себе взгляд Азуми.

Сержант, стоявший рядом с Питером Марлоу, тоже с беспокойством следил за разговором.

— Что вы сказали ему, сэр?

— Я сказал, что ради разнообразия нас можно отправить в западную часть.

Сержант поморщился. Если затрещину получал офицер, сержант получал ее следом автоматически.

— Вы рискуете... — Он замолчал, увидев, что к ним шагает Азуми, сопровождаемый Торусуми, почтительно идущим на два шага сзади.

Азуми, маленький кривоногий мужчина, замер в пяти шагах от Питера Марлоу и, наверное, десять секунд не отрывал глаз от его лица. Питер Марлоу приготовился к пощечине, которая должна была последовать. Но ее не было. Вместо этого Азуми неожиданно улыбнулся, показав свои золотые зубы, и вытащил пачку сигарет. Он предложил сигарету Питеру Марлоу и что-то сказал по-японски; смысла сказанного Питер Марлоу не понял, но уловил слова «Шоко-сан» и был странно удивлен, раньше его так не называли. «Шоко» означает «офицер», а «сан» — господин, и если «господином офицером» тебя называл жестокий дьявол, каким был Азуми, это действительно что-то значило.

— Аригато, — вежливо поблагодарил Питер Марлоу, прикуривая. «Спасибо» было единственным японским словом, которое он знал, не считая «вольно», «смирно», «шагом марш», «отдать честь» и «иди сюда, ты белая сволочь». Он приказал сержанту, который был в явном недоумении, построить людей.

— Слушаюсь, сэр, — проревел сержант, довольный, что у него есть повод убраться подальше.

Потом Азуми рявкнул что-то по-японски Торусуми, который, в свою очередь, зашевелился и сказал «хотчаторе», что означало «шагом марш». Когда они прошли половину пути по аэродромному полю и Азуми уже не мог их слышать, Торусуми улыбнулся Питеру Марлоу.

— Сегодня мы едем в западный конец и будем пилить деревья.

— Неужели? Не понимаю.

— Все просто. Я сказал Азуми-сан, что ты переводчик Кинга, и я чувствую, что ему надо знать об этом, потому что он получает десять процентов от нашей прибыли. Значит, — Торусуми пожал плечами, — мы должны заботиться друг о друге. И, возможно, в течение дня мы обсудим некоторые дела.

Питер Марлоу тихим голосом приказал людям остановиться.

— В чем дело, сэр? — спросил сержант.

— Ничего, сержант. Вы все! Слушайте! Никакого шума. Мы получили деревья.

— О, черт возьми, как здорово.

Но крики одобрения быстро стихли.

Когда они подошли к трем пальмам, Спенс и его бригада уже прибыли туда со своим охранником. Торусуми стал браниться с охранником, на корейском. В конце концов Спенс и его разозлившиеся подчиненные были построены и уведены разъяренным охранником.

— Почему, черт побери, вам достались деревья, ублюдок? Мы пришли сюда первыми! — крикнул Спенс.

— Да, — сочувственно согласился Питер Марлоу. Он понимал, что сейчас переживает Спенс.

Торусуми сделал знак Питеру Марлоу, сел в тени и прислонил винтовку к дереву.

— Выстави часового, — зевнул он. — Ты будешь виноват, если меня поймает спящим какой-нибудь мерзкий японец или кореец.

— Ты можешь сладко спать, доверившись мне, — ответил Питер Марлоу.

— Разбуди меня в обеденный час.

— Будет сделано.

Питер Марлоу расставил часовых в наиболее опасных местах, потом повел разъяренных убийц к их жертвам. Он хотел, чтобы деревья повалили и распилили на куски прежде, чем кто-то сможет изменить приказ.

К полудню три дерева были повалены и «капуста миллионеров» извлечена из их середины. Люди были утомлены и искусаны муравьями, но на это никто не обращал внимания. Сегодняшняя добыча была огромной. На каждого человека пришлось по два кокосовых ореха, и, кроме того, оставалось еще пятнадцать. Питер Марлоу решил оставить пять штук для Торусуми, а остальные орехи разделить между членами команды во время завтрака. Он поделил две «капусты» между ними. Остальная часть была оставлена для Торусуми и Азуми на тот случай, если они захотят взять ее. Если нет, то она тоже будет разделена между пленными.

Питер Марлоу прислонился к дереву, тяжело дыша от напряжения, когда внезапный предупредительный свист поднял его на ноги. Он быстро оказался рядом с Торусуми и потряс его.

— Торусуми-сан, скорей, идет охранник.

Торусуми с трудом поднялся на ноги и отряхнул форму.

— Хорошо. Иди к деревьям и делай вид, что работаешь, — тихо приказал он.

Потом Торусуми беспечно вышел из тени. Увидев охранника, жестом пригласил его в тень. Они оставили винтовки, легли на спину и закурили.

— Шоко-сан, — крикнул Торусуми, — отдыхай, это мой друг.

Питер Марлоу улыбнулся и крикнул:

— Эй, сержант. Откройте пару хороших молодых орехов и отнесите их охранникам.

Он не должен делать это сам, так можно «потерять лицо».

Сержант тщательно выбрал два ореха и срезал с них верхушки. Внешняя скорлупа была зелено-коричневой, толщиной в два дюйма и губчатой вокруг глубоко запрятанного ядра. Белая мякоть, которая выстилала внутреннюю часть ореха, была такой мягкой, что ее можно было есть ложкой, если бы вам этого захотелось, а сок прохладный и сладкий на вкус.

— Смит, — крикнул сержант.

— Да, сержант.

— Отнеси эти орехи чертовым япошкам.

— Почему я? Мне всегда приходится делать больше, чем...

— Давай, шевели своей задницей.

Смит, худой, маленький кокни{21}, с ворчанием встал и отнес орехи охранникам.

Торусуми и его приятель пили с жадностью. Потом Торусуми окликнул Питера Марлоу:

— Мы благодарим тебя.

— Да будет мир с тобой, — ответил Питер Марлоу. Торусуми вытащил смятую пачку «Куа» и вручил ее Питеру Марлоу.

— Благодарю тебя, — сказал Питер Марлоу.

— Да будет мир с тобой, — вежливо отозвался Торусуми.

В пачке было семь сигарет. Люди настояли, чтобы Питер Марлоу взял две, остальные пять были поделены из расчета одна сигарета на четверых, и по общему согласию сигареты должны были быть выкурены после обеда.

Обед состоял из риса, жидкого рыбного супа и слабого чая. Питер Марлоу взял только рис и смешал его с кусочком блачанга; на закуску он с удовольствием съел свою долю кокосового ореха. Потом сел, устало прислонившись к пню одной из спиленных пальм, и рассматривал аэродромное поле.

К югу от аэродрома виднелся холм, а вокруг него трудились тысячи китайских кули. Все они носили на плечах по две корзины из бамбука на бамбуковом шесте. Они поднимались наверх на холм, набирали две корзины земли, спускались вниз и опустошали корзины. Их движение было нескончаемым, и холм исчезал на глазах под раскаленным солнцем.

Питер Марлоу видел это поле уже почти два года. Когда они с Ларкином впервые обозрели это место с холмами, топями и песками, они не верили, что его когда-нибудь удастся превратить в аэродром. В конце концов, у китайцев не было ни тракторов, ни бульдозеров. Но сейчас, два года спустя, здесь уже действовала одна взлетная полоса, а длинная полоса для бомбардировщиков была почти закончена.

Питер Марлоу восхищался терпением этих людей и думал, что могли создать их руки, будь у них современная техника.

Глаза его закрылись, и он заснул.

— Эварт! Где Марлоу? — отрывисто спросил Грей.

— В рабочей команде на аэродроме. Почему вы спрашиваете?

— Передайте ему, чтобы он немедленно явился ко мне, когда вернется.

— Где вас искать?

— Откуда мне знать, черт возьми! Просто скажи ему найти меня. — Когда Грей уходил из хижины, у него начался кишечный спазм, и он бросился к уборным. Однако не прошел он и полдороги, как спазм достиг высшего предела и выжал из него немного кровавой слизи, пропитавшей подушечку из травы, которую он носил в брюках. Измученный болезнью и очень ослабевший, он прислонился к стене хижины, чтобы собраться с силами.

Грей знал, что пришла пора сменить подушечку, четвертую за день, но это его не беспокоило. Подушечка была гигиенична и сберегала ему единственные брюки. А без этого приспособления ему нельзя было бы выйти. «Отвратительно, — сказал он себе, — как гигиеническая салфетка. Чертовски неприятная вещь! Но по крайней мере помогает».

Ему надо было сказаться сегодня больным, но он не мог сделать этого до тех пор, пока не поймает Марлоу. Пропустить это зрелище он не мог, ему хотелось видеть лицо Марлоу, когда он скажет ему об аресте. Из-за этого стоило потерпеть боль. Дешевка, никчемный подонок! А из-за Марлоу и Кинг немного попотеет. Через пару дней он поймает их обоих. Он знал о бриллианте и знал, что сделка должна состояться на следующей неделе. Не знал точно когда, но ему сообщат. «Ты умно сделал, — говорил он сам себе, — что создал такую эффективную систему осведомителей».

Он прошел в тюремную хижину и приказал полицейскому подождать снаружи. Там он сменил подушечку и отскреб руки, смывая грязь, невидимую грязь.

Почувствовав себя лучше. Грей спустился с веранды и пошел на продовольственный склад. Сегодня он делал еженедельную проверку запасов риса и других продуктов. Остатки всегда сходились — подполковник Джоунс знал свое дело, делал его аккуратно и всегда лично и прилюдно отвешивал дневные нормы риса. Поэтому о жульничестве не могло быть и речи.

Грей восхищался подполковником Джоунсом, ему нравилось, как тот все делает, — ошибок в его действиях не было. Он ему еще и завидовал, ведь для подполковника тот был очень молод. Всего тридцать три года. Он подполковник, а ты лейтенант — от этой мысли делается тошно, твердил он, а различие только в том, что ты оказываешься в нужном месте, в нужное время. Но ты делаешь все правильно, заводишь друзей, которые замолвят за тебя словечко после войны. Джоунс, конечно, не кадровый военный, поэтому после войны он не останется на службе. Но Джоунс — приятель Семсена и Смедли-Тейлора, начальника Грея, и он играет в бридж с комендантом лагеря. Везучий мерзавец. Я могу играть в бридж так же хорошо, как и он, но меня не приглашают, а я работаю больше всех остальных.

Когда Грей дошел до продовольственного склада, ежедневная раздача риса еще продолжалась.

— Доброе утро. Грей, — сказал Джоунс. — Сейчас я займусь с вами. — Он был высоким мужчиной, красивым, хорошо образованным и спокойным. Лицо его было по-мальчишески живым, отчего его прозвали «полковник-мальчик».

— Спасибо, сэр.

Грей стоял, наблюдая, как люди с кухни, сержант и рядовой, подходят к весам. Каждая кухня посылала двух человек получать довольствие, чтобы один следил за другим. Проверялась накладная, выданная с кухни, и рис отвешивался. Потом накладная подписывалась.

Когда отпустили рис последней кухне, сержант интендантской службы Блейкли поднял мешок с остатками риса и внес его в хижину. Грей прошел внутрь вслед за подполковником Джоунсом и рассеянно слушал, как Джоунс устало перечислял цифры:

— Девять тысяч четыреста восемьдесят три офицера и солдата. Две тысячи триста семьдесят и три четверти фунта риса роздано сегодня, четыре унции на человека.

— Примерно двенадцать мешков. — Он кивнул на пустые джутовые мешки. Грей проследил, как он пересчитал, зная, что там их будет ровно двенадцать. Потом Джоунс продолжал:

— В одном мешке не хватало десяти фунтов (это не было чем-то необычным), и остаток составляет двадцать с четвертью фунтов.

Подполковник взял почти пустой мешок и положил его на весы, которые сержант Блейкли втащил с улицы. Он аккуратно ставил гири одну за другой на весы, пока их общий вес не стал равен двадцати фунтам с четвертью. Мешок поднялся и уравновесил гири.

— Все сходится, — удовлетворенно улыбнулся он, глядя на Грея.

Все остальное — говяжий бок, шестнадцать бочек с сушеной рыбой, четырнадцать фунтов масла, пять дюжин яиц, пятьдесят фунтов соли, мешки с сушеным перцем в горошек, сухим красным перцем — все сходилось абсолютно точно.

Грей подписал складскую ведомость и скривился от боли очередного спазма.

— Дизентерия? — спросил Джоунс озабоченно.

— Просто легкий приступ, сэр. — Грей огляделся в полумраке потом отдал честь. — Благодарю вас, сэр. До следующей недели.

— Спасибо, лейтенант.

По дороге к выходу Грея согнул еще один приступ боли, во время которого он случайно задел весы, от чего они перевернулись, и гири раскатились по грязному полу.

— Извините, — выругался Грей, — чертовски неосторожно с моей стороны. Он поднял весы и нагнулся к полу за гирями, но Джоунс и сержант Блейкли уже стояли на коленях, собирая их.

— Не беспокойтесь. Грей, — сказал Джоунс, а потом рявкнул на Блейкли:

— Говорил я тебе, чтобы ты ставил весы в угол.

Но Грей уже подобрал двухфунтовую гирю. Он не поверил тому, что увидел, и поднес гирю к двери, чтобы рассмотреть ее на свету и убедиться в том, что глаза его не обманывают. Они не обманывали. С нижней стороны гири было маленькое отверстие, наглухо забитое глиной. Он выковырял глину ногтем, лицо его было белым как мел.

— Что там такое. Грей? — спросил Джоунс.

— Эта гиря подделана. — Слова прозвучали как обвинение.

— Что? Это невозможно! — Джоунс подошел к Грею. — Дайте посмотреть.

Он изучал ее целую вечность, потом улыбнулся.

— Она не подделана. Это поправочное отверстие. Эта гиря, возможно, весила чуть больше, чем нужно. — Он устало рассмеялся.

— Бог мой, а я уже испугался.

Грей быстро подошел к остальным гирям и перебрал их одну за другой. В каждой из них было по отверстию.

— Боже! Да они все поддельные!

— Это глупость, — заявил Джоунс. — Они просто подкорректированы...

— Я достаточно хорошо знаком с весами и гирями, — сказал Грей, — и знаю, что отверстия не допускаются. И поправочные отверстия тоже. Если гиря имеет не правильный вес, ее никогда не пускают в обращение.

Он налетел на Блейкли, который съежился у выхода.

— Что вам об этом известно?

— Ничего, сэр, — ответил тот испуганно.

— Вам лучше рассказать мне!

— Я ничего не знаю, сэр, честное...

— Хорошо, Блейкли. Знаете, что я сейчас собираюсь сделать? Я собираюсь выйти из хижины и рассказать о вас каждому, кого встречу, каждому, — и я покажу эту гирю, и, прежде чем я дойду с рапортом до полковника Смедли-Тейлора, вас разорвут на части.

Грей пошел к двери.

— Подождите, сэр, — выдавил Блейкли. — Я расскажу вам. Это не я, сэр, это подполковник. Он заставил меня сделать это. Он поймал меня на том, что я стащил немного риса и поклялся, что посадит меня, если я не помогу ему...

— Заткнись, ты дурак, — сказал ему Джоунс. Потом более спокойным голосом обратился к Грею. — Этот болван пытается свалить все на меня. Я никогда ни о чем не подозревал...

— Не слушайте его, сэр, — невнятно бормотал Блейкли. — Он всегда взвешивает рис сам. Всегда. И у него есть ключ к сейфу, в котором он хранит гири. Вы сами знаете, как он это делает. А кто имеет дело с гирями, тому случается заглядывать на нижнюю часть. Хотя дырки были хорошо замаскированы, вам удалось заметить их. И это продолжалось год или больше того.

— Заткнись, Блейкли! — завизжал Джоунс. — Заткнись!

Наступило молчание.

Потом Грей сказал:

— Подполковник, сколько времени эти гири были в употреблении?

— Не знаю.

— Год? Два?

— Откуда мне знать, черт возьми? Если вес гирь изменен, ко мне это не имеет никакого отношения.

— Но у вас есть ключ, и вы хранили их запертыми?

— Да, но это не значит...

— Заглядывали ли вы когда-нибудь на нижнюю поверхность гирь?

— Нет, но...

— Не правда ли, в этом есть что-то странное, а? — сказал Грей непреклонно.

— Нет ничего странного в этом, и я не позволю, чтобы меня допрашивали...

— Вам лучше сказать правду ради собственного блага.

— Вы угрожаете мне, лейтенант? Я отдам вас под трибунал...

— Я так не думаю, подполковник. Я нахожусь здесь на законных основаниях, и гири подделаны, разве нет?

— Послушайте, что я вам скажу. Грей...

— Разве нет? — Грей поднял гирю на уровень побледневшего лица Джоунса, которое утратило свое мальчишеское выражение.

— Я... полагаю... что это так, — сказал Джоунс, — но это ничего не означает...

— Это означает, что либо вы, либо Блейкли виновны. Вероятно, что вы оба. Сюда допускают только вас двоих. Гири высверлены, и либо один из вас, либо вы вдвоем воруете дополнительные порции.

— Это не я, сэр, — заскулил Блейкли. — Я только получаю фунт через каждые десять...

— Лжец! — выкрикнул Джоунс.

— Нет, я не вру. Я говорил вам тысячу раз, что нас поймают на этом. — Он повернулся к Грею, ломая от отчаяния руки.

— Прошу вас, сэр, не выдавайте нас. Люди разорвут нас на части.

— Ты — сволочь. Надеюсь, они это сделают. — Грей был доволен тем, что нашел поддельные гири. О, как он был рад!

Джоунс вытащил коробочку с табаком и начал скручивать сигарету.

— Хотите? — спросил он, его мальчишеское лицо отекло, он заискивающе улыбался.

— Нет, благодарю вас. — Грей не курил четыре дня, и ему тяжело было отказываться.

— Мы разберемся в этом недоразумении, — промолвил Джоунс. Мальчишеское выражение и породистость лица возвращались на место. — Возможно, кто-то и подделал гири. Но разница в весе невелика. Я легко могу достать другие гири, правильные...

— Итак, вы признаете, что жульничали?

— Это я просто так говорю. Грей... — Джоунс замялся. — Выйдите отсюда, Блейкли. Подождите снаружи.

Блейкли немедленно пошел к двери.

— Оставайтесь там, где были, Блейкли, — приказал Грей. Потом посмотрел на Джоунса, его голос был почтителен. — Блейкли нет необходимости уходить, не так ли, сэр?

Джоунс пристально рассматривал его сквозь дым сигареты, потом сказал:

— Согласен. Стены не имеют ушей. Все верно. Вы будете получать фунт риса в неделю.

— Это все?

— Мы договоримся на два фунта в неделю и полфунта сушеной рыбы. Раз в неделю.

— А сахар? А яйца?

— Они все идут в госпиталь, вы же знаете.

Джоунс ждал, и Грей ждал, и Блейкли шмыгал носом в темноте. Потом Грей собрался уходить и стал засовывать гирю в карман.

— Грей, подождите-ка минутку. — Джоунс взял два яйца и преложил их ему. — Вы будете получать одно в неделю, вместе с остальными продуктами. И еще немного сахара.

— Я хочу вам рассказать, что я собираюсь сделать, подполковник. Я отправляюсь к полковнику Смедли-Тейлору и расскажу ему, как вы меня покупали, покажу ему гири. Может быть, найдется наряд на очистку выгребных ям, а я молю Бога, чтобы такой был, я собираюсь вас там утопить, но не слишком быстро, потому что хочу видеть, как вы умрете. Я хочу слышать, как вы кричите, и смотреть, как вы будете медленно умирать. Вы оба.

Потом он вышел из склада на солнце, и дневная жара обожгла его, а боль вывернула внутренности наизнанку. Но он заставил себя идти и начал медленно спускаться по холму.

Джоунс и Блейкли, стоя у дверей склада, наблюдали за ним. И оба были смертельно перепуганы.

— О, Господи, сэр, что теперь будет? — проскулил Блейкли. — Они вздернут нас...

Джоунс рывком втащил его назад в склад, захлопнул дверь и злобно ударил его.

— Заткнись!

Блейкли бормотал что-то невнятное, лежа на полу, слезы катились у него из глаз. Джоунс еще раз встряхнул его и снова ударил.

— Не бейте меня! Вы не имеете права бить...

— Заткнись и послушай. — Джоунс снова встряхнул его, — Послушай, чтоб тебе провалиться. Я тебе тысячу раз повторял, чтобы ты пользовался правильными гирями в день, когда Грей проверяет, ты идиот, неумелый дурак. Хватит пускать сопли и послушай. Первое, ты будешь отрицать все, что здесь было сказано. Ты понял? Я ничего не предлагал Грею, ты понял?

— Но, сэр...

— Ты должен все отрицать, ты понял?

— Да, сэр.

— Хорошо. Мы оба будем все отрицать, и, если ты будешь придерживаться этой версии, я вытащу тебя из этого дерьма.

— Вы можете? Вы правда можете это сделать, сэр?

— Я могу, если ты будешь все отрицать. Следующее. Тебе ничего не известно насчет гирь и мне тоже. Ты понял?

— Но мы единственные, кто...

— Тебе ясно?

— Да, сэр.

— Следующее. Ничего здесь не было, не считая того, что Грей обнаружил поддельные гири, и я, и ты — оба были потрясены этим. Ты понял?

— Но...

— Теперь расскажи мне, что здесь произошло. Расскажи мне, черт тебя дери! — взревел Джоунс, надвигаясь на Блейкли.

— Мы... мы кончали проверку, и тогда... тогда Грей упал на весы, и гири перевернулись, и... и он обнаружил, что они поддельные. Все правильно, сэр?

— Что произошло дальше?

— Ну, сэр. — Блейкли минуту подумал, потом лицо его просветлело. — Грей спросил нас про гири, а я никогда не замечал, что они поддельные, и вы были так удивлены. Потом Грей ушел.

Джоунс предложил ему табаку.

— Ты забыл, что сказал Грей. Разве ты не помнишь? Он сказал: «Если вы дадите мне немного риса сверх нормы, фунт в неделю, яйцо или два, я не доложу об этом». А я сказал, чтобы он убирался к черту, что я сам доложу о гирях и о нем тоже, и я был вне себя по поводу поддельных гирь. Как они попали сюда? Какая свинья это сделала?

В маленьких глазах Блейкли светилось восхищение.

— Да, сэр, я ясно помню. Он попросил фунт риса, яйцо или два яйца. Точно так, как вы говорите.

— Тогда помни об этом, ты идиот! Если бы ты пользовался нормальными гирями и держал язык за зубами, мы бы не влипли в это дерьмо. Больше не подводи, а не то я обвиню во всем тебя. И тогда мое слово будет решающим.

— Я не подведу вас, сэр, обещаю...

— В любом случае наши показания будут весомей показаний Грея. Поэтому не беспокойся. Если не будешь терять головы и помнить все, что нужно говорить.

— Я не забуду сэр, я не забуду.

— Хорошо. — Джоунс запер сейф, входную дверь склада и ушел.

«Джоунс хитрюга — уговаривал себя Блейкли, — он вытащит нас из этой истории». Теперь, когда страх перед разоблачением рассеялся, он почувствовал себя в безопасности. Конечно, Джоунсу придется спасать свою собственную голову вместе с твоей. Конечно, Блейкли, мой хороший, ты и сам хитер, так хитер, что позаботился о том, чтобы собрать улики на подполковника, просто на случай обмана.

* * *

Полковник Смедли-Тейлор долго изучал гирю.

— Поразительно! — сказал он. — Я просто не могу в это поверить. — Он проницательно посмотрел на Грея. — Вы серьезно пытаетесь мне доказать, что подполковник Джоунс предлагал вам взятку? Из лагерных запасов?

— Да, сэр. Именно так, как я рассказал вам.

Смедли-Тейлор сел на кровать в маленьком бараке и вытер пот — было жарко и душно.

— Я не верю этому, — повторил он, качая головой.

— Они были единственными, кто имел доступ к гирям...

— Я знаю и не спорю с вами. Грей. Но это просто, ну, невероятно.

Смедли-Тейлор довольно долго молчал, и Грей терпеливо ждал.

— Грей. — Полковник все еще рассматривал гирю и крошечное отверстие в ней, потом продолжил:

— Я подумаю, что с этим делать. Все... дело... чревато опасностью. Вы не должны никому говорить о нем, никому, вы понимаете?

— Да, сэр.

— Бог мой, если это так, как вы говорите, этих людей растерзают. — Смедли-Тейлор снова покачал головой. — Эти двое... как мог подполковник Джоунс... лагерные пайки! И каждая гиря подделана?

— Да, сэр.

— Как вы считаете, насколько они легче в целом?

— Не уверен, но, вероятно, фунт на каждые четыреста фунтов. Я считаю, они утаивали три или четыре фунта риса в день. Не считая сухой рыбы или яиц. Возможно, в этом замешаны и другие, обязательно должны быть замешаны. Они не могли незаметно варить рис. Кухня, возможно, тоже участвует в этом.

— Бог мой! — Смедли-Тейлор встал и начал мерить хижину шагами. — Спасибо, Грей, вы прекрасно поработали. Я прослежу за тем, чтобы это было внесено в ваш служебный формуляр. — Он протянул руку. — Хорошо сделано, Грей.

Грей твердо пожал его руку.

— Благодарю вас, сэр. Я расстроен, что не раскрыл это дело раньше.

— Теперь, никому ни слова. Это приказ!

— Понимаю. — Он отдал честь и ушел, его ноги едва касались земли.

Этот Смедли-Тейлор заявил: «Я прослежу за тем, чтобы это было внесено в ваш служебный формуляр!» Может быть, они повысят меня, с внезапной надеждой подумал Грей. В лагере случалось несколько повышений, а ему очень пригодится следующее звание. Капитан Грей! Как это замечательно звучит. Капитан Грей!

* * *

Вторая половина дня тянулась мучительно долго. Питеру Марлоу нужно было заставить людей двигаться. Он отправил свою группу добывать продовольствие и продолжал менять часовых, потому что Торусуми снова спал. Жара была ужасной, воздух раскалился, все проклинали солнце и молили, чтобы скорее наступила ночь.

Наконец Торусуми проснулся, облегчился в кустах, подобрал винтовку и начал прохаживаться, разгоняя сон. Он прикрикнул на пленных, которые клевали носом, и обратился к Питеру Марлоу.

— Я прошу тебя сделать так, чтобы эти поросячьи дети не спали, а работали, или по крайней мере заставь их сделать вид, что они работают.

Питер Марлоу подошел к охраннику.

— Мне очень жаль, что я заставил тебя поволноваться.

Потом он повернулся к сержанту.

— Бога ради, вы же знаете, что должны следить за ними. Заставьте этих придурков встать, и пусть копают яму, или рубят это чертово дерево, или режут какие-нибудь пальмовые листья, вы проклятый идиот!

Сержант соответственно извинился и тут же заставил пленных делать вид, что они заняты делом. Они прекрасно изображали активность.

Была содрана оболочка с нескольких кокосовых орехов, сложена куча из листьев пальм, сделаны надпилы на деревьях. Если они будут работать с такой скоростью день за днем, вскоре вся площадка будет чистой и ровной.

Сержант устало доложил Питеру Марлоу:

— Все заняты работой, которой им хватит надолго, сэр.

— Хорошо. Теперь уже скоро конец.

— Послушайте, сэр, не сделаете... не сделаете ли вы одну вещь для меня?

— Какую?

— Ну, дело тут вот в чем. Видя, как вы... ну... — Он смущенно вытер рот куском тряпки, которую использовал как шейный платок. Но представившийся случай был слишком хорош, чтобы упускать его. — Посмотрите вот на это. — Он вынул из кармана ручку. — Спросите, пожалуйста, не хочет ли япошка купить ее?

— Вы хотите, чтобы я продал ее для вас? — изумленно уставился на него Питер Марлоу.

— Да, сэр. Это... ну... я решил, что раз вы друг Кинга, возможно, вы должны знать... Может быть, вы знаете, как провернуть такое дело.

— Продавать что-либо охранникам запрещено приказом и нашим и японским.

— А, бросьте сэр, мне вы можете доверять. Да вы с Кингом...

— Что насчет меня и Кинга?

— Ничего, сэр, — ответил сержант осторожно. Что случилось с этим педиком? Кого он пытается обмануть? — Я просто подумал, что вы можете помочь мне. И моей группе, конечно.

Питер Марлоу посмотрел на сержанта, на ручку и удивился, почему он так рассердился. В конце концов, он уже продавал для Кинга или по крайней мере старался продать для него, и верно то, что он был его другом. И ничего дурного в этом не было. Если бы не Кинг, они никогда не попали бы на эту работу. Скорее всего он лечил бы сейчас разбитую челюсть или, в лучшем случае, носил на лице следы от пощечин. Итак, ему действительно надо поддержать репутацию Кинга. Он действительно вывел их на кокосовые орехи.

— Сколько вы хотите за нее?

Сержант ухмыльнулся.

— Это не «Паркер», но она с золотым пером, — он отвернул колпачок и показал его, — поэтому она чего-нибудь да стоит. Может быть, вы узнаете, что он за нее даст.

— Он захочет знать, сколько вы просите. Я спрошу его, но цену назначаете вы.

— Если бы вы могли получить шестьдесят пять долларов, я был бы рад.

— Она стоит стольких денег?

— Думаю, да.

Ручка была с золотым пером и фабричным клеймом, свидетельствующим о четырнадцати каратах, и насколько Питер Марлоу мог судить, она была настоящей. Не похожей на ту, другую ручку.

— Где вы достали ее?

— Она моя, сэр. Я хранил ее на черный день. С недавних пор они все стали черными.

Питер Марлоу кивнул. Он верил сержанту.

— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать. Вы следите за остальными, проверьте часовых.

— Не беспокойтесь, сэр. Эти ублюдки будут начеку.

Питер Марлоу нашел Торусуми, который стоял, прислонившись к приземистому дереву, окутанному виноградной лозой.

— Табе, — сказал он.

— Табе, — Торусуми посмотрел на часы и зевнул. — Через час можно идти. Еще рано. — Он снял фуражку, вытер пот с лица и шеи. — Будь проклята эта вонючая жара и этот вонючий остров!

— Да. — Питер Марлоу старался, чтобы его слова звучали весомо, как будто сейчас говорил Кинг, а не он. — У одного из моих людей есть ручка, которую он хочет продать. Мне в голову пришла мысль, что ты как друг можешь захотеть купить ее.

— Это «Паркер»?

— Нет. — Питер Марлоу вытащил ручку, отвернул колпачок и показал перо так, чтобы оно заиграло на солнце. — Но у нее золотое перо.

Торусуми стал рассматривать ручку. Он был расстроен, что ручка не «Паркер», но это было бы уже чересчур. И, уж конечно, не на аэродромном поле. Если бы это был «Паркер», дело должен был проворачивать сам Кинг.

— Она много не стоит.

— Конечно. Если она тебе не нужна... Питер Марлоу положил ручку в карман.

— Я могу обдумать это. Возможно, мы можем провести этот час, чтобы обсудить такую ничтожную вещь. — Он пожал плечами.

— Она может стоить только семьдесят пять долларов.

Питер Марлоу был поражен тем, что цена была такой высокой. Сержант понятия не имеет о настоящей стоимости ручки. Боже, хотел бы я знать, сколько она стоит на самом деле.

Итак, они сели стали торговаться. Торусуми сердился, Питер Марлоу был непреклонен. Они сговорились наконец о цене в сто двадцать долларов и пачке «Куа». Торусуми встал и зевнул.

— Пора идти. — Он улыбнулся. — Кинг хороший учитель. В следующий раз я скажу, как ты с выгодой использовал мою дружбу для осуществления такой трудной сделки. — Он покачал головой с притворной жалостью. — Такие деньги за такую ничтожную ручку! Кинг будет, конечно, смеяться надо мной. Передай ему, я прошу тебя, что буду на посту через семь дней, начиная с сегодняшнего. Возможно, он найдет мне часы. Хорошие — на этот раз.

Питер Марлоу был доволен, что успешно совершил свою первую настоящую сделку и получил ту цену, которая казалась ему справедливой. Но он был в растерянности. Если он отдаст все деньги сержанту, Кинг будет страшно огорчен. Это разрушит структуру бизнеса, которую Кинг так тщательно создал. А Торусуми наверняка упомянет ручку и ее цену при встрече с Кингом. Однако если он отдаст сержанту только то, что тот просил за ручку и оставит себе остальное, это ведь будет обман, не так ли? Или просто настоящий бизнес? Ведь сержант действительно попросил шестьдесят пять долларов, и именно их он получит. А Питер Марлоу действительно должен Кингу кучу денег.

Он пожалел, что ввязался в этот чертов бизнес. Теперь он попался в ловушку, которую сам себе создал. Черт бы тебя побрал, Питер, если ты слишком много мнишь о своей значимости. Если бы ты отказал сержанту, ты бы не оказался сейчас в затруднительном положении. Что ты собираешься делать? Что бы ты ни сделал, все будет плохо!

Он брел обратно, охваченный грустными размышлениями. Сержант уже построил людей и выжидательно отвел Питера Марлоу в сторону.

— Они готовы, сэр. И я проверил инструменты. — Он понизил голос. — Он купил ее?

— Да, — Сейчас Питер Марлоу решился. Он сунул руку в карман и достал пачку банкнот. — Вот, держите. Шестьдесят пять долларов.

— Сэр, вы настоящий джентльмен!

Он отделил от пачки пятидолларовую бумажку и предложил ее Марлоу.

— Я должен вам еще доллар и пятьдесят центов.

— Вы мне ничего не должны.

— Десять процентов ваши. Они законны, и я рад отдать их вам. Я отдам вам полтора доллара, как только у меня будет мелочь.

Питер Марлоу оттолкнул банкнот.

— Нет, — внезапно он почувствовал вину. — Оставьте себе.

— Я настаиваю, — сказал сержант, заталкивая бумажку в руку Питера.

— Послушайте, сержант...

— Ну, пятерку, по крайней мере, возьмите. Я буду чувствовать себя ужасно, если вы не возьмете. Ужасно. Я не могу вас отблагодарить как следует.

На обратном пути Питер Марлоу молчал. Он чувствовал себя скотиной с огромной пачкой денег в кармане. Он понимал, что обязан этими деньгами Кингу, и был доволен, что они у него есть. Теперь он сможет купить еды своей группе. Сержант обратился к нему только потому, что он знал Кинга, и Кинг, а не сержант был его другом. Все это злосчастное дело снова и снова проворачивалось в его мыслях, когда он вошел в свою хижину.

— Грей хочет видеть тебя, Питер, — сказал Эварт.

— Зачем?

— Не знаю, Питер, старина. Но, кажется, у него чесалось по какой-то причине в одном месте.

Усталый мозг Питера Марлоу переключился на новую неприятность. Должно быть, это как-то связано с Кингом. Грей предвещал беду. Ну, давай, думай, думай, Питер. Деревня? Часы? Бриллиант? О, Бог мой — ручка? Нет это уже глупо. Грей об этом еще не мог узнать. Пойти к Кингу? Может быть, он что-то знает по этому поводу? Опасно. Вероятно, Грей именно поэтому передал сообщение через Эварта, чтобы заставить меня совершить ошибку. Он наверняка знал, что я на работах.

Нет смысла идти как баран на бойню, когда ты потный и грязный.

Сначала в душ, потом поплетусь к тюремной хижине. Потяну время.

И он отправился в душ. Джонни Хокинс тоже стоял под струей.

— Привет, Питер, — окликнул Хокинс.

Чувство вины внезапно заставило Питера Марлоу покраснеть.

— Привет, Джонни. — Хокинс выглядел больным. — Послушай, Джонни... мне очень жаль...

— Не хочу говорить об этом, — сказал Хокинс. — И был бы рад, если ты никогда не будешь упоминать об этом.

«Знает ли он, — растерянно спрашивал себя Питер Марлоу, — что я один из тех, кто ел Ровера? Даже сейчас, хотя все произошло вчера, это вызывало отвращение: каннибализм. Он, конечно, не знает, потому что иначе наверняка попытался бы убить меня. Я знаю, будь я на его месте, я бы так и сделал. Или нет?

Бог мой, до чего мы дошли. Все, что кажется ошибочным, оказывается правильным и наоборот. Это выше моего понимания. Много выше. Тупой, сумасшедший мир. И шестьдесят долларов, и пачка «Куа», которую я заработал и в то же время украл... или заработал? Как это назвать? Должен ли я отдать их?»

— Марлоу!

Он повернулся и увидел Грея, стоящего рядом с душем со злобным видом.

— Вам передали, что вы должны явиться ко мне по возвращении с работ?

— Мне передали, что вы хотите видеть меня. Как только приму душ, я...

— Я приказал, чтобы вы немедленно явились ко мне, — На лице Грея появилась ехидная улыбка. — Но это не играет роли. Вы подвергаетесь домашнему аресту.

В душевой стало тихо.

— За что?

Грей обрадовался, заметив промелькнувшее выражение тревоги на лице Питера Марлоу.

— За неподчинение приказам.

— Каким приказам?

— Вам это известно так же хорошо, как и мне. Правильно, поволнуйся. Твоя нечистая совесть немного тебя потревожит, если она у тебя есть, в чем я сомневаюсь.

— Вы должны явиться к полковнику Смедли-Тейлору после ужина. И будьте одеты как офицер, а не как уличная девка!

Питер Марлоу закрыл душ, накинул саронг, ловко завязал его, чувствуя на себе любопытные взгляды других офицеров. Его мысли находились в смятении. Он не знал, в чем состоит неприятность, но старался скрыть свое беспокойство. Зачем доставлять удовольствие Грею?

— Вы так плохо воспитаны, Грей. Такой надоедливый, — достаточно громко сказал он.

— Я осведомлен относительно хороших манер, — ответил Грей, — вы, чертов педик. Я рад, что не принадлежу к вашему вонючему классу, сволочь. Вы все жулики, лжецы и воры...

— Грей, предупреждаю вас в последний раз, заткните пасть, или, клянусь Богом, я вам сам ее заткну.

Грей утратил контроль над собой. Он постоянно настраивал себя против этого человека. Он мог избить его, знал, что мог. В любое время. Мучает его дизентерия или нет.

— Если мы когда-нибудь выберемся из этого дерьма живыми, я буду искать вас. Первое, что я сделаю. Самое первое. Это доставит мне удовольствие. Но, если вы оскорбите когда-нибудь меня снова, я высеку вас.

Питер Марлоу обратился к остальным офицерам.

— Вы все слышали. Я предупредил его. Я не собираюсь терпеть оскорбления от этой обезьяны из низшего класса. — Он быстро повернулся к Грею. — Теперь оставьте меня в покое.

— Как я могу это сделать, если вы нарушили закон.

— Какой?

— Повторяю, вам надо быть у полковника Смедли-Тейлора после ужина. Еще одно слово, и вы окажетесь под домашним арестом до того, как пойдете туда.

Грей ушел. Его ликование улетучилось. Глупо было обзывать Марлоу. Глупо, когда в этом не было необходимости.