Парень и товарищи
Особой необходимости в привале нет, нельзя сказать, что прошли они много, а спали мало. Но черные, как маслины, глаза Мишеля, в которых без труда читались все его мысли, полны страха, как и прошлой ночью, когда они пробирались огородами среди грядок табака и зеленых пятен рассады. Выходит, смелость тоже надо выращивать, закалять, она может либо зачахнуть, либо расцвести, окрепнуть и стать такой же привычной, как эти закаты с мягкими, розоватыми по краям облаками, как восходы с едва уловимым теплом туманов над пышной зеленью реки и нежданным ласковым ветерком, налетающим со стороны долины, привольно раскинувшейся между Пирином и Родопами.
Необязательно тут делать привал, но Петко, этот недоверчивый сельчанин в серой домотканой одежде, с виду годный в отцы и Мишелю, и Антону, не может оторвать взгляда от беспорядочно разбросанных холмов — предвестников настоящих гор. Родопы разлились здесь застывшими морскими волнами. И внизу, под последней вздыбленной волной, искрятся зрачки промытых дождями окон, темнеют зеленовато-серые черепичные крыши домов. А где село, там наверняка уже появились те, кого сторонишься так же, как они — тебя...
Антон вел двух новых партизан — их надо было, по словам Страхила, «обстрелять» — и все глубже чувствовал перед ними свою вину. Особенно скверно, если что-то недоброе случится до того, как они успеют выполнить боевое задание, с которым посланы. Новички понятия не имели, зачем понадобилось сворачивать в город. Они шли за Антоном послушные и молчаливые, со своим романтическим представлением о подвиге, к которому в душе были готовы давно. Они не догадывались, куда и зачем ведет их Антон, а просто подчинялись строгому партизанскому приказу: тебе не положено знать то, что обязаны знать другие.
Старушка, которая их приютила и накормила, долго не могла унять волнения. Она опять и опять рассказывала о своем сыне: в Пазарджике он уволился в запас, а потом из полка пришел запрос, возвратился ли он домой. С тех пор к ней зачастили полицейские, и каждый раз она встречала их мольбой: «Верните мне сына! Верните мне сына!» И кто-то пообещал: «Мы принесем тебе его голову, другого он не заслужил!»
Антон знал, что сюда в любую минуту могут нагрянуть незваные гости, но ничем не выдавал тревоги или нетерпения. Он внимательно осмотрел двор и путь, каким они пробирались сюда ночью, осмотрел деревья поблизости, ограды и домишки городской окраины, а также мостик через улицу, ведущую прямо к городскому саду. Сколько воспоминаний навевают садовые скамейки под тенистыми каштанами!.. Но все это — в прошлом. Сегодня здесь должна произойти развязка истории, начавшейся еще в кабинете начальника полиции. Пусть Антона потом наказывают, пусть упрекают товарищи из штаба за самоволие, риск и безрассудство. Сегодня он главный над двумя новичками, которых ему доверил Страхил.
«Береги их! В нашем деле они совсем еще зеленые.
И никакого ребячества. Ясно?» — таков был наказ командира. И Антон не решился сказать, что в городе у него свои дела и что он должен наконец расквитаться за одну пережитую им ночь.
— Тебя здесь совсем затравили, — сказал он старушке. — Понимаешь, твой сын уничтожает этих собак. Они убили двух моих братьев, я тоже их убиваю. Теперь настало время расплаты. Или они, или мы. Другого выбора нет. Надо истреблять их, как крыс, и точка. Чтобы и ты перестала плакать и мучиться. А когда мы уйдем, снеси, пожалуйста, в полицию записку... Найдется в твоем доме карандаш с бумагой? Надо написать им письмецо.
Хотелось, чтобы это было не просто грозное послание и не просто весточка от партизана, которому удалось избежать смерти. Каждое написанное слово должно отражать его убеждения, жизненное кредо, ставшее его путеводной звездой.
«Господин начальник полиции! Насколько мне известно, перед полицией всегда ставились две задачи: охранять власть и уничтожать честных людей. Теперь в Болгарии появилась противоборствующая сила, к которой принадлежу и я. Впрочем, вы это и без меня прекрасно знаете. Придет время, и народ сам даст имя этой силе. Но перед ней тоже стоят две задачи: во-первых, подрывать существующую власть, во-вторых, истреблять полицейских и их приспешников. А кто станет во главе будущего государства, решит тайное и равное голосование — оно будет у нас всеобщее, по примеру великого Советского Союза. Пощады не ждите. Не будет вам ни прощения, ни забвения. Накипело так много, что невозможно дольше мириться с вашим существованием. И поскольку за мной право выбора места и времени встречи, то я решил — пусть это произойдет сегодня вечером, в беседке городского сада. Берегитесь, господин начальник! Жду вас в 21 час.
Смерть фашизму! Свобода народу!
6.V.1943 года
Пирин
Антон»
Старушка долго вертела письмо, разглядывала подслеповатыми глазами и наконец испуганно сказала:
— Не могу, сынок, боюсь я жандармов. Отдам записку, а они меня схватят.
Антон поцеловал ей руку. Настало время прощаться, но и письмо должно быть вручено вовремя. Чуть промедлишь — все полетит к черту. Потом иди доказывай, какие у тебя были планы и что ты хотел сделать.
— Послушай, бабушка! Ты отдай полицейскому записку и скажи, что, мол, встретил тебя человек на улице, угрожал пистолетом, вот и пришлось взять. О хлебе и о сале, смотри, ни слова.
Антон понимал, что старушка оказалась между двух огней, что у нее ноги будут подкашиваться, когда она приблизится к часовому и ее поведут к самому начальнику.
Там ее долго будут расспрашивать, как все это произошло, будут крутить письмо и так, и этак, читать его вдоль и поперек. После такого предупреждения им остается или взять его живым, или убить. Задача Антона как раз в обратном: не даться им в руки и самому уничтожить начальника полиции. И все. По крайней мере, на сегодняшний день. И так будет продолжаться до тех пор, пока те, кто мнят себя могущественными и всесильными, не испустят дух и не захлебнутся собственной кровью. Ничего, что в таких операциях не участвуют полки и дивизии. Здесь тоже фронт.
Но сейчас ни в коем случае не следует идти в центр города, подвергать лишнему риску себя и товарищей. Достаточно напоминания, что он здесь, в городе. Пусть полицейские стягивают обруч вокруг сада. И в тот момент, когда они посчитают, что дело сделано и Антон в их руках, он нанесет свой удар смело, решительно, в самое сердце.
Антон направился на разведку. Смеркалось, но еще можно было прикинуть, как оторваться от погони и беспрепятственно добраться до Пирина. Конечно, легкий путь всегда кажется более привлекательным, однако внешность бывает обманчива.
«Вот, например, наш Красный — он светел и чист, как солнце», — вспомнилось вдруг, как говорил политкомиссар Димо, характеризуя моральный облик одного партизана.
«Ах, вот оно что! — вставила Ивайла. — То-то глянешь на него, и глаза режет! Теперь все ясно»...
— Вы не стреляйте! — сказал Антон. — Ты, Мишель, пойдешь за мной, а ты, Петко, — по другой стороне улицы. Все остальное — моя забота! Ясно?
Они прошли мимо часового, к которому должна была вскоре обратиться старушка. Часовой размеренно прохаживался перед входом в полицейское управление, не подозревая, конечно, кто в эту минуту фланирует у него под носом.
За углом Антон остановился. Посмотрел по сторонам. Ничего подозрительного. Мишель и Петко прошли немного дальше и тоже остановились. Антон бросил взгляд на горы: Хамам-баир высился все такой же темный и неприветливый, каким был в его школьные годы. И Антон вспомнил: Ангелина. Она стремительно и бесшумно подходит к нему, он протягивает ей листовки, а девушка вся дрожит. Потом бросается к Антону, стыдливо и порывисто целует его, словно делает что-то нехорошее. Антон отталкивает ее и дает пощечину. До сих пор слышит он эту пощечину. Нет! Сейчас уже заливаются полицейские свистки — короткие, отрывистые, ошалелые. Антон оборачивается и видит, как по слабо освещенной улице под тусклыми пятнами фонарей бегут люди в темно-синей форме. И вдруг Антону почудилось, что это вовсе не люди, а ржавые и скрюченные листья, сорванные бурей, внезапно налетевшей с гор. Ветер несет эти листья, кружит и гонит вдоль улицы, как будто хочет вышвырнуть их из города. И то ли от мысли о буре, то ли на самом деле, но Антон почувствовал запах озона. Молодец старушка! Теперь надо только не упустить начальника. Но пока Антон выбирал позицию, удобную для стрельбы и в то же время защищенную от шальной пули, он прозевал момент, когда из управления вышел офицер с аксельбантами, в наброшенной на плечи накидке. И только увидев, как из-под козырька сверкнули острые, как бритва, глаза, Антон узнал: начальник полиции.
Неплохо, господин начальник, прямо на мушку партизанского парабеллума. Антон спрятался за повозку, прыгнул, чтобы сократить расстояние, и спокойно пошел ему навстречу. Неспокойной была лишь рука, стиснувшая в кармане пистолет. Он сделает только один выстрел. Негоже зря расходовать патроны.
«Противно стрелять в них дважды. Хватит и одной пули!» — говорил Пецо.
— Папа... Папочка! — вдруг зазвенел детский голосок.
Антон обернулся: с противоположной стороны тротуара бежала девочка лет шести-семи. Она пересекла улицу, оказавшись прямо перед Антоном, и сломя голову бросилась к полицейскому в накидке. Тот наклонился, нежно обнял ребенка и поцеловал. Антон был в замешательстве. Разойтись уже невозможно. Пуля ждала своего полета. Палец на спуске был готов выполнить последнюю команду — огонь! И вдруг эта девочка... Но план разработан, решение принято.
— Именем революции...
Полицейский поднял голову, выпрямился. Перед ним стоял Антон. Пистолет направлен в упор. Начальник полиции окаменел. Антон тоже молчал: в горле застряли слова приговора, вынесенного именем революции и народа. Антона парализовал ужас, застывший в глазах девочки. Кукла выпала из ее рук, тупо ударившись о тротуар. Полицейский не шелохнулся. И вдруг Антон нагнулся, поднял игрушку и протянул ее девочке.
— На, держи!.. А ты, господин начальник, сколько жить будешь, столько молись за этого ребенка! И не советую тебе снова повстречаться на моем пути!
Антон спрятал пистолет, чуть отступил в сторону и прошел мимо. Шаги его выстрелами гремели за спиной начальника полиции. И когда они затихли, раздался крик:
— Господин начальник! Вас к телефону!.. Господин начальник!
Тот, еле держась на ногах, обернулся, подал девочке руку, но она испуганно отшатнулась и обеими ручонками ухватилась за куклу.
Партизаны молча шли по темным улицам, теперь главное — побыстрее покинуть город, чтобы рассвет не застал их в открытом поле. А как дойдут до Месты — Родопы уже, считай, совсем рядом.
— Ну, и что ты доказал? Превратил нас в посмешище? — злился Петко.
— Я тут главный и перед вами отчитываться в своих действиях не намерен! — резко ответил Антон.
— Что за причуды? — не унимался Петко. — Это — борьба... Это — месть, понимаешь? Месть и смерть жандармам, агентам, полицейским.
— Всякое бывает, бай Петко! — вмешался Мишель. В его голосе звучало облегчение, сменившее напряжение и скованность. — Не так-то просто убить человека.
— А если бы он нас встретил, он бы нас помиловал? — стоял на своем Петко.
— Не в этом дело!
— А в чем же?.. Послушай, Антон! По-моему, так дальше не пойдет!
— Да что ты кипятишься? Я тоже думал, что сегодня мы сделаем важное дело.
И Антон в свое время горячился, не соглашаясь с мнением политкомиссара Димо — человека мягкого и душевного, больше воспитателя, чем судьи.
«Мы, товарищи, — внушал им Димо, — не должны думать, что наша цель — уничтожить всех полицейских, агентов и доносчиков. Но если нам удастся ускорить моральный крах обанкротившегося фашизма, лишить его последнего доверия населения, мы сделаем большое дело! Они своими руками расстреливают собственный престиж, распинают доверие на виселицах, они сами отталкивают людей».
— Я с тобой не согласен! — упорствовал Петко.
— Ничего! Время нас рассудит, бай Петко, — сказал Антон, в глубине души упрекая себя за неудачу.
— Зачем же мы пошли в партизаны, если не для того, чтобы мстить врагу? — едва сдерживая гнев, прохрипел Петко.
— Знаешь, что сказал однажды Димо: справедливый человек сильнее озлобленного, потому что он не примешивает к чужой вине долг личной мести! — ответил Антон, пытаясь найти оправдание своему поступку.
И он вспомнил, как однажды его брат Димитр поджег сарай старосты за то, что тот избил его просто так, «по подозрению». И тогда мать сказала ему с укором:
«Эх, Димитре, Димитре, какой прок от твоей пакости? Зло злом не выбьешь и добра злом не вернешь!»
— Что-то уж больно тихо кругом, — послышался голос Мишеля. — Не люблю я такую тишину... Даже птицы примолкли.
Антон не ответил. Можно было провести группу низом, но ему показалось, что ранний дровосек на просеке заметил их. Раз не подал знак, что их увидел, значит, побежал с доносом, и хотя нередко предательство — это страх перед предательством другого, осторожность не помешает. Не было никакого движения ни в селе, ни на главном шоссе, ведущем в город. Все же странно, что сейчас, в мае, когда так много работы в поле, не видно ни машин, ни людей. Антон решил переждать день на лесном островке — темно-зеленой ладонью скрученных ветрами сосен он отделял пригорок, за которым пряталось село. Внизу искрилась молодая зелень дубовой рощи, предназначенной для вырубки, влево уходили вверх бескрайние леса, справа виднелись островерхие шатры елок и обрывы, подточенные весенними ливнями. Место укромное, подветренное, и земля уже не холодит, не выстуживает до костей. Оставалось только найти поляну где-нибудь на припеке, чтобы наблюдать за тем, что происходит внизу.
До условленной встречи оставалось целых пять часов. По лицу скользнуло теплое сияние нового дня, не смолкая жужжали пчелы, они суетились в цветах и, довольные, улетали к светлеющему краю леса. Антон присмотрел полянку, которая снизу была видна лишь наполовину. Солнце пронизало ее насквозь, роса высохла, и над землей стоял густой настой мяты, душистых трав и шиповника. Он выбрал это место еще и потому, что отсюда были видны обе дороги на Гондовы зимовья. По одной из них должен пройти связной с представителем областного комитета, которого им надо провести в отряд.
В селе по-прежнему было все спокойно, но сейчас, перед выходом на поляну, Антон решил еще раз все тщательно взвесить. Лес хорош для ночевки, но весьма неудобен днем, особенно если надо вести постоянное наблюдение. И все-таки лес есть лес: в случае чего всегда можно найти укрытие. Правда, к старому лесу придется пробираться через поляну, мимо дубовой вырубки. А там уже ничего не страшно, даже средь бела дня.
Антон с любопытством смотрел вокруг себя, удивленный покоем и кроткой тишиной, царившими в природе. Как в детстве, он наслаждался нежным и ласковым теплом утреннего солнышка. Петко с беспокойством прислушивался к полету птиц. Мишель следил за ними с нарастающей тревогой и в то же время с нетерпением ждал встречи с врагом. Он даже представлял себе, как после первых же выстрелов полицейские разбегутся, а он будет их преследовать.
Антон встал, перекинул через плечо свое поношенное пальто, в левую руку взял фляжку и тихо скомандовал:
— За мной! На расстоянии пяти шагов друг от друга! И никаких разговоров...
Сам пошел спокойно, вразвалочку, как будто уже настали другие, мирные времена. Мишель вертел головой, подавляя в себе страх, чтобы в конце концов верх одержала смелость. И вдруг из села донесся далекий, едва уловимый вой клаксона.
— Быстрее! Быстрее! — зашептал Антон.
Он вышел из лесу, поднял голову: какое высокое, чистое и теплое небо! В синеве проносятся опьяненные, взбудораженные птицы и мягкий пух редких облаков, окрашенных многоцветьем солнечного сияния. Под ногами шумит молодая трава, источая ароматы свежести, весны и цветенья. Антон шел медленно и осторожно, памятуя о том, что окружающая тишина бывает иногда опаснее отдаленного шума. Услыхав за собой шаги, обернулся. Петко несет свою винтовку, как пастушью палку, а Мишель сунул руку в карман, где лежит маленький и весьма ненадежный дамский пистолет.
Еще пару шагов, и поляна пойдет под уклон. Антон шел первым и первым увидел: поперек тропинки вытянуты ноги в сапогах, а на обочине сидит полицейский. Колени раскинул, в руках — ружье. Антон заметил полицейского в то же мгновение, когда и тот его. Их разделяло не больше пяти-шести шагов.
Сколько страха, удивления и безысходности было в этих вылезающих из орбит глазах! Антон скомандовал:
— За мной!.. Ни шагу в сторону!
В руках у него фляга, пальто перекинуто через плечо. Главное — не останавливаться. Антон понимал, что полицейский в шоке, но он знал также, что стоит ему поднять пистолет, как противник, не раздумывая, автоматически нажмет на спуск. Надо смотреть ему прямо в глаза! Антон двинулся на полицейского, не спуская с него взгляда. И вот сапоги, описав в воздухе дугу, скрылись в траве. Путь свободен. Антон пропустил вперед Петко и Мишеля, а сам быстро развернулся, чтобы видеть глаза врага.
Промелькнула Петкина шея со вздутыми, набрякшими жилами, потом побелевшее, взмокшее лицо Мишеля. Антон по опыту знал, что страх исчезнет только тогда, когда переживешь настоящее потрясение. Ничего! Пусть будет так! Сейчас один неверный шаг может искалечить врожденную, но неокрепшую храбрость Мишеля — черноглазого, кудрявого, бледного, с тонкой и длинной, как у ребенка, шеей. Этот паренек с табачной фабрики переживал сейчас очень важный для каждого бойца момент — момент нежданной встречи со смертельной опасностью.
Антон знал, что полицейский все еще не может прийти в себя. Но он знал так же хорошо: если здесь один блюститель порядка, то неподалеку их полным-полно. Прикинул, где они могут находиться, если часовой сидит на открытом месте. По-видимому, начать стрельбу тут же они не готовы. Сейчас главное — дойти до опушки леса, оставив между собой и полицейским рвы и овраги, которые, впрочем, могут оказаться и спасением, и ловушкой.
Антон отступал, держа под прицелом глаза полицейского. Хотелось крикнуть ему: «Ведь ты нищий! У тебя под формой с блестящими пуговицами драная конопляная рубаха!» — но он знал, что это пустой номер. Удивительно, как это полиции удается превращать крестьянских парней в животных, в нерассуждающих убийц, в ищеек, наделенных нечеловеческой выносливостью.
Поляна кончилась. Мишель прыгнул в овраг и побежал в том направлении, куда следовало. За ним тяжело двинулся Петко. Он отставал, поминутно оглядывался и, лишь щелкнув затвором, немного успокоился, изготовившись к бою.
— В лес!
Антон двигался, все так же не спуская глаз с полицейского, все так же с флягой в руке и пальто через плечо. Он уже нащупал ногой край обрыва, но надо было подождать, пока товарищи доберутся до опушки леса. Они передвигались ползком, и правильно делали: последние метры шли по незащищенной местности. Вот наконец они в вырубке. Теперь пора! Антон пригнулся — и был таков. Через какое-то мгновение над его головой просвистела пуля. Он услышал треск выстрела и запоздалый вопль полицейского:
— Держите их!.. Держите!..
Антон пополз в противоположном от товарищей направлении, потому что стреляли уже со всех сторон. Он мигом сориентировался в расположении постов и засад, понял, какую позицию занимают каратели. Петко и Мишель могут легко оторваться от погони — против них наберется не больше пяти-шести стволов, а тут клокочет «Брен», над головой со свистом пролетают пули. Антон кубарем скатился в овраг, откуда его все же было видно. А именно это и требовалось, чтобы те двое успели скрыться. И они непременно сделают это!
В этот момент над лесом пронесся крик:
— Старшего убило-о! — И сквозь грохот винтовок тот же голос рассыпался эхом: — Их нигде нет, господин начальник!
Не расставаясь с пальто и флягой, Антон прижался к выступу: по песчаным склонам оврага барабанили пули. Он знал, что полицейские разгадали его маневр. Но им вряд ли уже удастся настичь его товарищей, зато он остается в их руках. Он прикинул, как примерно могут сейчас рассуждать полицейские: нас — много, партизан — один, если кого-то и убьет, то не меня, а соседа, зато потом посыпятся награды, которые обязательно надо обмыть... Антон прекрасно представлял себе несложную схему рассуждений людей подобного типа и их нехитрую философию. Они не трусливы и не боязливы, и чем овладели в совершенстве, так это наукой защищать собственную жизнь, ибо, кроме этого, у них ничего нет.
Антон присел, пальто положил рядом. Глоток воды. И еще один. А в это время, похоже, появился сам начальник полиции в своей серо-голубой пелерине и при кортике, потому что раздался чей-то визгливый голос:
— Так точно, господин начальник! Только я его заметил, сразу открыл огонь. Они залегли и начали отстреливаться...
Но тут случилось непредвиденное: шеф полиции послал людей в ту сторону, куда ушли товарищи Антона!.. Вспомнились добрые блестящие глаза Мишеля... Пусть они вспыхнут удесятеренной смелостью, пусть станут дерзкими, непримиримыми, и тогда отвага придет к нему сама собой. Антон представил себе, как Мишель, поднявшись во весь рост, идет навстречу полицейским со своим крошечным пистолетом в руке.
Антон выстрелил в том направлении, откуда доносились голоса. Кто-то глухо охнул. Значит, попал, и, значит, их там порядочно. Он различал уже топот сапог, приказы... Итак, видимо, конец!.. Хоть бы от товарищей их отвлечь!.. Антон опустился на колени, стал изучать местность. Позиция его была неудачной — ведь он нарочно избрал ее, чтобы отвлечь на себя внимание полицейских. Они не могли не понимать этого. Сначала надо расправиться с ним, а потом уже преследовать тех, двоих. Их тоже голыми руками не возьмешь: Петко — бывший солдат, Мишель — живой и находчивый... Они наверняка уже вырвались из этого огненного котла.
И вдруг Антон увидел перед собой сразу троих полицейских. Они выросли словно из-под земли, совсем рядом, а он не успел даже изготовиться к бою. Полицейские оторопело уставились на Антона, однако на их стороне было важное преимущество: пальцы на спуске и дула, направленные прямо на него. Но заранее смириться с тем, что игра окончена, значит совершить непоправимую ошибку. Полицейские ведь ошарашены не меньше Антона, к тому же они не могли не заметить его парабеллум. Это мгновенное замешательство решило все.
— Сдавайся!
— Гранатой его!
— Бросай пистолет!
— Руки вверх!
Нестройно и разом закричали полицейские, и по этим неуверенным голосам Антон почувствовал, что внезапность ситуации выбила их из колеи. Если он сделает хоть малейшую попытку шевельнуть рукой с пистолетом, они просто автоматически нажмут на спуск. Поэтому надо изменить ход их мыслей, спровоцировав инстинкт самосохранения. Ведь они верят, что расправиться с ним — пара пустяков.
Антон нажал на курок, выстрелил вниз, в землю. И хотя нервы его были взвинчены до предела, он чуть было не улыбнулся, увидев, как все трое повалились в ров, размытый весенними потоками. И Антон понял: смерть, шестиглазая, неумолимая и неизбежная, попятилась, отступила, потеряла его из виду. Он сиганул вниз, не выпуская из рук пальто и фляжку, ибо уже был уверен, что эти вещи ему сгодятся, пусть не сейчас, но потом, возможно, даже завтра. Дорога была каждая секунда, потому что те трое уже открыли пальбу, и там, где он находился еще мгновение назад, тяжело разорвалась ручная граната. Если бы он замешкался... Впрочем, еще рано считать себя в полной безопасности. Наверняка его попытаются взять в кольцо, и что тогда? Выручит его ребристый овраг, поросший деревьями и терновником?
Антон залег в укрытие, стряхнул с пальто сухие ветки и пятна влажного желтоватого песка, заглянул в карманы. Кусок сахара. Носовой платок. Спички. Он аккуратно сложил все свое богатство, отпил глоток воды. И еще один, последний. Вот уже каратели пошли в наступление. Куда деваться? Путь к старому лесу они перекрыли, оставив свободным проход к поляне и дубовой вырубке. Но там — капкан, и Антон понимал это не хуже полицейских.
— Господин начальник! Тут какой-то убитый, в кепке...
Антон в отчаянии бросился на землю. Ведь он не знал даже настоящего имени своего боевого товарища! В отряде его называли Петко. Наверное, у него есть дети, во всяком случае, на безымянном пальце он носил дешевое желтое колечко, уже позеленевшее. Антон не успел узнать ни его характера, ни его жизни, о чем он мечтал, что любил... Только глаза говорили, что человек он добрый и жизнелюбивый. И вот он убит! Видно, его товарища настиг выстрел снайпера или это была шальная пуля? Да не все ли равно теперь! Главное — как это могло произойти, как он допустил такое. Быть может, надо было загодя предвидеть события сегодняшнего дня или принять другие меры предосторожности после встречи с дровосеком?
Услыхав свой собственный голос, Антон удивленно поднял голову.
— Ветер виноват... Не может быть, чтобы я плакал...
Сквозь пелену слез он едва различал синие фигуры, бегущие к лесу, что напротив, значит, Мишель жив! При отступлении он действовал грамотно, быстро, проворно, в нем наконец проснулась отвага. Антон пересчитал патроны. Двадцать восемь. Немало. Теперь пусть стреляют. Он прислушался — может, это ему показалось... Нет, точно — кто-то скомандовал:
— Гранаты! Гранаты!..
Антон кувырком покатился вниз, и взрыв тут же разнес его недавнее убежище. Оставаться здесь и ждать окружения просто бессмысленно. Линия огня противника — неплохой ориентир, и Антон пополз навстречу цепи. Он выскочил из оврага метрах в двадцати от вырубки и стремглав бросился через поляну.
Его заметили уже на дубовом островке. Это был капкан, из которого невозможно вырваться живым. Антон понимал это, но он знал и другое — если с ним покончат слишком быстро, значит, вся свора тут же бросится в погоню за Мишелем.
Дубовая вырубка занимала декаров двадцать-тридцать. Пни уже успели обрасти молодыми побегами высотой почти по грудь, а местами и выше. Полицейские начали прочесывать этот участок. Антон уже слышал команды: «кругом!», «цепью рассыпайся!», «окружить молодой дубняк!» Начальник полиции всегда был высокого мнения о своих противниках, но поступок парня, очевидно, его озадачил, и он возбужденно орал:
— Осторожно!.. Этот дурак, может, еще жив... Взять его живым... Он в чаще прячется...
Это был старый знакомец Антона, который сам остался среди живых только благодаря неожиданному появлению дочки. Быть может, такой отец уже развенчан в глазах ребенка, и постоянное общение с ним — тысячи незаметных мелочей, слов, взглядов, поучений — пробудило у девочки естественный вопрос: какой же у меня папа? Плохой? И разве папы вообще бывают плохими?.. Сейчас они снова друг против друга — начальник полиции и Антон. Только между ними нет девочки с бантом на голове, теперь между ними — цепь крадущихся полицейских и безучастный ко всему, пахучий молодой дубняк. Безучастный? Кого-то он спрячет? Кого сбережет?
— Рощу окружить, целиком всю рощу!.. Все сюда, сюда-а! — командовал начальник.
Антон прикинул — значит, погоня за Мишелем отставлена. Полицейские, очевидно, рассудили просто и практично: лучше синица в руках, чем журавль в небе. Ведь Мишель примерно с полчаса бежит от них в неизвестном направлении. Антон сел — до начала облавы еще было немного времени. Чем заняться? Тщательно осмотрел пистолет. Потом привел в порядок патроны, чтобы не случилось осечки. Осмотрел и подготовил к бою свою единственную ручную гранату, потом вспомнил о сахаре — все-таки надо немного восстановить силы.
Он спрятался за огромным пнем, вокруг которого уже поднялось множество гибких и тоненьких побегов, покрытых мягкой темно-зеленой листвой. Отсюда до полицейских — меньше пятидесяти шагов, и Антон отчетливо слышал все команды, распоряжения, смех, разговоры. Узнал, например, что он ранил в живот некоего Найдена, большого специалиста по поджогам мирных крестьянских жилищ, и что этот Найден за свои черные дела получил в общей сложности двести тысяч левов наградных.
Антону казалось, что на него спустили свору собак. В этих людях не осталось ничего человеческого. Они просто стихия зла, получившая власть над жизнью других людей, над ним самим и над этой молодой рощей, которая прячет его от злых глаз. Хотелось обдумать свою жизнь, мысленно восстановить ее день за днем, вспомнить что-то важное и значительное, но вспоминались только товарищи по отряду да глаза деда Косты, что проводил обозы с хлебом по опасным тропам, лавируя между полицейскими засадами и постами... А что противостоит миру полицейских, миру без веры и морали, без тормозов, без правды, без справедливости? Что противостоит этой неудержимой, жестокой силе? Антон не верил ни в могущество крохотного пистолета в белой ладони Мишеля, ни в силу карабина мертвого Петко. И все же существовал волнорез, о который ярость противника дробилась на тысячи частиц, была преграда, о которую разбивался мутный поток зла.
В сущности, из чего складывалась жизнь Антона?
«Сходи, сынок, причастись. Раз отец молчит, значит, согласен. Вот тебе два гроша на свечи»... «Какой осел испортил мою бритву?»... «Папка, купи мне на базаре вкусную булочку»... «Иван, а ну, пойди сюда! Это ты разбил окно у дяди Ангела? Иди, попроси у него прощения»...
Прощения? Тут прощения быть не может. Тут каждая вина стоит или твоей, или чужой крови. Поверят ли те, кто будет жить после тебя, как тяжело было чувствовать себя бессильным, хотя справедливость целиком на твоей стороне? Полицейские ищейки считают, что с Антоном покончено, из кольца он не уйдет. Антон же думает иначе: они будут прочесывать рощу, рассыпавшись цепью. Перед ним появится человек, он убьет этого человека, потом метнет гранату и вырвется из окружения. Он точно рассчитал, куда побежит после взрыва, а там уже спасение близко.
Антон явственно слышит каждую команду. Полицейские готовятся в наступление. Он вскинул голову — солнце искрится, белое, раскаленное, дубрава пьянит терпким ароматом, трещат кузнечики, величественно шествует черепаха вместе со своим жилищем... Когда мир вокруг тебя неудержимо молод, когда все наполнено весенним кипением, будущее встает перед тобой — неясное, как желание, и реальное, как этот солнечный теплый день. Вырвется ли он? Точный план действий разработан, остается лишь его выполнить.
Антон был спокоен, как бывает спокойна сжатая пружина.
Полицейские наступали, рассыпавшись цепью, а в это время Антон, кто знает почему, пытался припомнить мотив одной детской песенки про Ивана, которому давно пора вставать. Но мотив песенки не заглушал других звуков.
Под сапогами полицейских трещал валежник, остро свистели ветки, слышались голоса. Полицейские двигались на расстоянии десяти шагов друг от друга, внимательно осматривая каждый клочок земли. Кто первым появится перед Антоном, тот и будет убит первым выстрелом.
Но вместо карателя Антон увидел невдалеке крестьянина в старой солдатской фуражке. Это был полевой сторож! Антон зажмурился. Все, что было взвешено и обдумано до деталей, рассыпалось, как песок. Нажать на спуск? Кого убьешь? Бедняка. Но почему он оказался в одной компании с полицейскими? А как он мог отказаться? И у Антона моментально родилось другое решение.
Сторож будет убит, если сам накличет на себя смерть. Или, точнее, если полицейская машина сумела раздавить его, превратив забитого бедняка в обыкновенного нерассуждающего холуя, способного продавать людей безо всяких угрызений совести. А если так — он не нужен ни жене, ни детям.
Антон опять рассчитал время до секунды. Он подаст сторожу знак: молчи! — и дальше пусть уж тот сам выбирает, какой свет ему больше нравится. Антон будет ему судьей сегодня и во веки веков. Страшно хочется пить, но во фляжке нет ни капли. Огненный обруч стягивается все туже — вот он в двадцати шагах, в пятнадцати... Крестьянин небрит, бледен, щеки ввалились. Он не высматривает жертву, а идет, словно по раскаленным углям, напуганный и теми, кто топает от него справа и слева, и тем, кого он должен найти. Бедный маленький человек, может, нервы тебя не подведут и ты не совершишь предательства...
Их разделял один шаг. Антон прицелился и готов был подать ему знак молчать, но в этот момент сторож повернулся в сторону.
— Господин полицейский, мы что, так и будем мотаться без обеда... Есть охота... Время уже...
И сторож прошел мимо. Заметил он партизана или нет? От крестьянина несло кислым потом, на штанах — заплаты; страж царских законов шлепал босиком, привязав царвули к поясу — свои единственные, драгоценные царвули.
Чутьем человека, немало повидавшего на своем веку, Антон понял, что крестьянин заметил его краешком глаза или, во всяком случае, почувствовал его присутствие, но не захотел шарить по кустам, за которыми прятался партизан. И вот уже сапоги топочут за спиной Антона. Он оглянулся: начальник полиции спустился почти на дно оврага, хоронясь от пуль и от солнца.
Каратели были явно обескуражены — рыбка в сети не попалась. А ведь они заглядывали под каждое дерево, осматривали каждый пень. Двигались плечом к плечу — и вот никого не нашли. Начальник полиции, не проронив ни слова, лег за сине-черный «МГ», и на кусты обрушились долгие настойчивые очереди. Стреляли автоматы. Строчил пулемет «Брен». Шквал металла вздыбливал дубовые корневища, а над головой Антона трещали и ломались ветви. Со всех сторон сыпались гранаты, с грохотом и свистом пролетали ядра ручного гранатомета. Антон распластался на земле, широко раскинув ноги и спрятав руки в теплую листву. Он был спокоен и доволен. Теперь игра напоминала лотерею, когда предугадать что-либо невозможно. Нужно только лежать, плотно прижавшись к земле, лежать совершенно неподвижно и ждать.
Антон слышал, как полицейские разводят посты, разливают похлебку, позвякивая пустыми мисками. Солнце уже клонилось к закату, когда последовала команда: расставить посты, ждать прибытия вспомогательного отряда. Теперь ясно, что до вечера никто больше сюда носа не сунет.
Настало время действовать — надо вырваться из капкана.
В тишине лес продолжает жить своей жизнью. Слышно, как клацает затвором часовой. Антон снимает ботинки, перекидывает их через шею и ползет. Медленно, пядь за пядью, неся на своих плечах тяжкое бремя страха. Он ползет, ощупывая каждую веточку, руками расчищая себе дорогу. Добрался до поляны и долго лежал, пока не убедился, что его никто не заметил. А надо торопиться — ведь утро придет вместе с полицейскими собаками, и тогда уже действительно все будет кончено.
Часовые стоят неподвижно, потом расходятся, потом снова идут навстречу друг другу... Антон ждет, пока один из них отойдет подальше, и только тогда ползет. Он движется мучительно медленно, сливаясь с травой, прячась в ночных тенях. Монотонный лесной шум рассеивает внимание часовых, и это тоже на руку Антону, потому что ползти теперь приходится по открытому месту. И вот наконец поляна позади.
Антон знает здесь каждое дерево, он идет по лесным тропам, как по половицам родного дома. Вскоре и дубовая роща, взятая полицейскими в кольцо, осталась где-то далеко внизу.
Но на месте встречи никого не было. Мишель не пришел. Неужели он тоже погиб? Антон сел на землю, задумался. Почему так горько терять боевых друзей, когда, казалось бы, можешь кричать от радости, что хоть сам уцелел? — спрашивал Антон у земли, но она молчала.
Антон вдруг поднялся и пошел назад, к вырубке, где его только что подстерегала смерть. На опушке леса увидел часового, остановился. Если Мишель ранен, утром собаки возьмут его след. Нет! Надо найти его! Обойти все, начиная с места, где Мишель вместе с Петко вышел к оврагу, потом дальше, к лесу...
Обратный путь оказался гораздо тяжелее. Ноги не слушались Антона, но надо во что бы то ни стало опередить погоню и спасти парнишку. Вспомнилось, как он наивно спрашивал:
«Товарищ Антон, а в праздники трудящимся будут дарить цветы?»
Цветы... Огромная поляна залита лунным светом. До нее Антон дошел с таким трудом, словно ему пришлось подыматься на крутую гору.
Он остановился. У самого края леса кто-то лежал. Антон спрятался за бугром, вынул пистолет и тихонько просвистел, как было условлено. Никто не отозвался. Тогда он лихорадочно пополз вперед, готовя себя к любой неожиданности. И окаменел. Неестественно запрокинув голову, в траве лежал Петко.
Антон подбежал, стал всматриваться в мертвенно-бледное лицо товарища, разорвал на нем рубаху и приложил ухо к груди. Может, услышит хоть слабый стук! Вот ведь Алешу тоже ранило, потом Благо нашел его и спас... Но нет, Петко был мертв.
Антон вернулся в рощу. На минуту представил себе, что и он бы мог валяться здесь, среди деревьев, если бы не нашел в себе сил бороться до конца, используя последний шанс. В сущности, смерть сама по себе нелепа.. И среди полицейских есть фанатики, верные долгу до отчаяния, до самозабвения. Но им неведомо, что пепелища сожженных ими домов разжигают огонь народной борьбы, а горы раскрывают объятия, чтобы приютить гонимых!.. Но где Мишель? Раз не пришел в условленное место, значит, с ним что-то случилось, что-то его задержало...
Антон остановился, осмотрелся. Нет, Мишель не мог пройти другой дорогой. Эта — самая короткая, скрытая в тени леса. И Антон продолжил поиски, ступая легко и неслышно. Он не мог ни о чем думать, только о Мишеле. Невозможно допустить, что и он убит. Вот слышно, как пробежала лисица, как в кустах барахтается испуганная птаха. Так неужели он не почувствует присутствия человека?
Политкомиссар Димо частенько повторял: «Кто ищет, тот всегда найдет»... Антон прислушался. За почерневшим пнем старой сосны кто-то есть. Слышно чье-то учащенное дыхание. Человек! Антон просвистел пароль, но ответа не последовало. Тогда он подошел ближе.
Мишель простонал:
— Это ты, Антон...
Мишель был ранен.
Антон усадил товарища на траву и долго смотрел на его лицо, мокрое от слез и сияющее нескрываемой радостью.
— ...ведь все это было не так уж страшно, правда?