Глава двадцать вторая
И опять на дворе весна. Деревья стоят, одетые тонкой светло-зеленой дымкой, точно брачной фатой. Солнце с каждым днем все выше поднимается на небе, дни становятся длиннее. Все сильнее припекает, и на земле пробуждается жизнь, неистребимая, как сама природа.
Овладев Берлином, русские водрузили красное знамя на Бранденбургских воротах. В подвале имперской канцелярии нашли обуглившийся труп Гитлера.
Войска союзников двинулись друг другу навстречу по германской земле. Когда танковые дивизии русской и американской армий встретились у Торгау, солдаты выскочили из танков и бросились обниматься и целоваться; вместе они лихо отплясывали в своих тяжелых, запыленных сапогах и пели от радости.
Близился окончательный разгром преступного нацистского государства. Немецкие дороги и автострады были забиты беженцами, которые шли куда глаза глядят. Тысячи деморализованных поражением, измученных немецких солдат брели безоружные навстречу танковым цепям союзников. Немецкие женщины и дети бродили вокруг в поисках хлеба и крова, ища защиты от ветра и дождя и нещадных солнечных лучей. Да, немцам теперь пришлось плохо.
В концентрационных лагерях палачи, в предчувствии поражения охваченные безумной жаждой крови, массами истребляли заключенных. Газовые камеры оглашались криками беззащитных людей. Все новые и новые могилы наполнялись трупами евреев, русских, французов и поляков, но леденящий страх стальными тисками сжимал горла палачей. Немецкий генеральный штаб руководил операциями, заведомо обреченными на провал: немцы решили продолжать борьбу до ее горькой развязки.
Вермахт располагал еще сильными эсэсовскими дивизиями на западе Чехословакии. В Голландии, Дании и Норвегии стояли свежие войска, которые, конечно, не могли обеспечить победу, но были еще в состоянии причинить большой ущерб союзникам.
Слухи разносились по городу, как жужжащие тучи комаров. Развозя мясо, Мартин то и дело узнавал какие-нибудь новости.
Старая дама, дрожа от страха, рассказала ему, пока он выкладывал мясо на ее кухонный стол, что русские уже высадились на Лоллан-Фальстере.
Мартин вспомнил, что всего лишь полчаса назад он слышал, что те же русские сбросили тысячи авиадесантников над Копенгагеном.
Ломая руки, старуха в ужасе бормотала: — Что делать, что делать?.. Одна надежда: говорят, что эти русские все же неплохой народ...
— Еще бы, — коротко ответил Мартин, неодобрительно косясь на таблички в золотом ободке с нравоучительными изречениями, развешанные в передней и в коридоре.
Когда позднее Мартин уже порожняком проезжал мимо стенда с местной газетой, он остановился и подошел к доске, чтобы своими глазами прочитать последние телеграммы. Однако в газете он не нашел ни единого слова, которое хотя бы косвенно подтвердило бесконечные слухи.
— На вокзале рассказывают, что англичане сегодня утром перешли границу, а около полудня в Кольдинге уже был слышен грохот пушек, — зашептал какой-то старик за его спиной.
— Гм, гм... Может, это немецкие солдаты упражнялись в стрельбе? — усомнился другой старик.
— Да, конечно, и это возможно, я как-то не подумал... Его собеседник сплюнул на пыльную мостовую, затем неторопливо достал коричневую табакерку и всыпал себе в рот новую порцию табаку.
— Не знаешь, чему верить по нынешним временам, — сказал он, — и в его старых, воспаленных глазах загорелось презрение.
А уж что творилось в лавке самого Борка! Какая-то тетка, сияя радостью, объявила, будто огромный морской десант на всех парах мчится к западному побережью Ютландии. Это уж совершенно точно, потому что ей сказала об этом кухарка самого консула Нильсена...
Настал вечер. За ужином слушали английское радио, но оно не подтвердило ни одного из диких слухов, распространившихся за день. Затем Якоб сел на кровать и, набив трубку, развернул газету. Карен составила грязную посуду на поднос, а Мартина послала в нижний этаж за водой. Когда он поднимался по лестнице с двумя полными ведрами, его нагнал Красный Карл.
— Привет, — сказал он и дружески хлопнул Мартина по плечу. — А ну-ка, дай мне одно ведро. Я пришел потолковать с твоим отцом. Дома он?
— Угу, — кивнул Мартин.
— Хорошо.
— А, это ты... Хочешь потолковать со мной? — спросил Якоб и, отложив в сторону газету, стал набивать трубку.
— Да, такая уж подоспела надобность, — неторопливо проговорил Красный Карл и, усевшись на стул верхом, оперся локтями о его спинку.
— Как ты вообще живешь, Якоб?
— Не те сейчас времена, чтобы жаловаться.
— А что ты думаешь о положении дел, Якоб?
— Гм, что ж, видно, скоро этой сволочи крышка.
— Это с одной стороны, — возразил Красный Карл. — Но с другой стороны, именно сейчас мы должны развернуться. — Он вскочил со стула и заходил взад и вперед по комнате. — Я совсем потерял покой, — сказал он.
Не отрывая взгляда от собеседника, Якоб раскурил трубку. Красный Карл остановился у окна, глядя в светлое весеннее небо. Со двора доносились крики мальчишек, играющих в футбол.
— Да, скоро немцам крышка, — повторил Красный Карл. — Но я сейчас прямо как одержимый. Пожалуй, так я волновался только накануне моего первого публичного выступления. Не терпится мне сойтись с немцами в открытом бою! Я просто мечтаю об этом. Но порой я прихожу в отчаяние. У них пушки и танки и четыре тысячи хорошо обученных солдат. А мы можем выставить против них от силы полторы тысячи человек, вооруженных автоматами и пулеметами.
— Н-да, не густо, — согласился Якоб.
— У всех наших — жены и дети, и я несу ответственность за жизнь каждого. Я сражался в Испании и, право, знаю, что такое война, но сейчас, когда от меня зависит судьба стольких людей, я не знаю покоя. А если я неверно расставлю наши силы и по моей вине погибнет кто-нибудь из бойцов?
— Война есть война, — сказал Якоб и снова зажег потухшую трубку.
— Может быть, ты лучше поймешь меня, если я расскажу тебе кое-что. Недавно я говорил с одним из наших — уполномоченным Совета Свободы, он просил передать Фойгту привет от жены. Ее привезли в Швецию из концентрационного лагеря с эшелоном Красного Креста. Она лежит сейчас в шведском санатории тяжело больная — у нее туберкулез обоих легких. Уполномоченный говорил, что она ужасно изнурена и измучена, но радуется как дитя, предвкушая встречу с мужем.
Якоб молча поглядел на Красного Карла.
— Я не сказал тому человеку, что Фойгта нет в живых. Но, как только смогу, я сам поеду к ней и все ей расскажу. Но это еще не все. Умер в концлагере Хольгер Йенсен — помнишь, полиция арестовала его двадцать второго июня сорок первого года. Его жену и детей я тоже должен оповестить.
— Я хорошо знал Йенсена, — откликнулся Якоб. — Он возглавлял компартию в нашем городе, прекрасный был человек.
— Гляди, — сказал Красный Карл. Вытащив из внутреннего кармана какой-то лист бумаги, он разложил его на обеденном столе. Это была карта города и его окрестностей. Якоб склонился над ней. Мартин лишь слегка покосился на бумажный лист, не решаясь проявить неуместное любопытство.
— Гляди, — повторил Красный Карл, — вот позиции немцев. А вот позиции, которые займем мы сами в решающий момент. Но выступим мы только тогда, когда получим приказ из штаба союзников. Немцы были бы рады спровоцировать нас на преждевременное выступление, с тем чтобы окончательно уничтожить нас, а затем бросить все наличные силы против англичан. Как видно, в Ютландию вступят именно англичане.
Якоб молча кивнул и выбил трубку в цветочный горшок на подоконнике.
— И все же может случиться, что нам придется выступить до установления связи с войсками союзников. Возможно, надо будет помешать военным операциям немцев. Мы должны вывести из строя все мосты через реку, железнодорожные пути и шоссе и одновременно сами перейти в наступление, чтобы сковать силы противника. Необходимо также занять электростанцию, газовый завод и важнейшие предприятия города и удерживать все эти объекты во что бы то ни стало. На случай такого выступления мы разбили наши силы на две группы — северную и южную, — пояснил Красный Карл и показал расположение обеих групп на карте.
— Северной группой будет командовать наш бывший полицмейстер, — продолжал он. — Но меня сейчас больше всего волнует судьба южной группы, потому что руководить ею и отвечать за нее буду я. Все это я рассказал тебе не просто так, а с умыслом. Я хочу спросить тебя кое о чем. Если случится, что меня убьют, согласен ли ты, Якоб Карлсен, взять на себя руководство южной группой?
Задав свой вопрос, Красный Карл поглядел Якобу прямо в глаза. На какой-то момент суровое лицо Якоба утратило привычное выражение невозмутимого спокойствия.
— У меня же нет никакой военной подготовки! — сказал он.
— Это нам известно, Якоб, но командиры четырех рот южной группы все равно настаивают, чтобы моим преемником был именно ты — если меня убьют. Вполне естественно, что мои люди учитывают и такой поворот: война есть война!..
— Ладно, я согласен, — ответил Якоб. Склонившись над картой, они продолжали вполголоса обсуждать что-то, а пальцы их скользили по карте от одного пункта к другому. Мартину пришлось открыть чердачное окно, чтобы густые клубы табачного дыма выползли наружу.
Небо было ясное, синее, испещренное прозрачными, точно вуаль, облачками. Под ними, словно черные стрелы, скользили ласточки.
Когда на часах пробило полдевятого, Мартин спросил:
— Включить Лондон?
— Включай, включай, — сказал Якоб. Он по-прежнему стоял над картой, запустив руку в седые волосы и прислушиваясь к словам Красного Карла, который посвящал его в план операции.
— Нам необходимо создать вербовочные пункты, чтобы набрать достаточное число бойцов, — все так же тихо говорил Красный Карл.
Повертев ручку приемника, Мартин вскоре нащупал знакомые позывные — отрывистый барабанный бой. Затем раздались звуки горна и труб, после чего привычный голос произнес:
— Говорит Лондон, Би-би-си. Начинаем передачу для Дании.
Диктор охарактеризовал сдвиги на фронтах, происшедшие за последние часы, и отметил, что число военнопленных непрерывно растет. Затем неожиданно наступила пауза.
— Минуточку, — объявил диктор, — только что мы получили важное сообщение. — Резкий шум глушителей наполнил комнату. Красный Карл и Якоб оторвались от карты, подняли головы и повернулись к приемнику. Когда диктор снова заговорил, ясно было, что он чем-то взволнован. Более того, в его голосе явно звучало торжество. — Нам сообщают из штаба генерала Монтгомери, что все немецкие войска в Голландии, северо-западной Германии и Дании полностью капитулировали.
С трудом переводя дыхание, они встали со стульев и подошли к радиоприемнику. От волнения они не могли произнести ни слова.
И тут снова раздался голос диктора:
— Мы повторяем: как сообщают из штаба генерала Монтгомери, все немецкие войска в Голландии, северо-западной Германии и Дании полностью капитулировали.
Они смотрели друг на друга и радостно смеялись. Первым пришел в себя Мартин.
— Мы свободны! Свободны! — воскликнул он и замахал руками.
— По этому случаю разопьем по чашке настоящего кофе, — сказала Карей.
Мартин рывком распахнул дверь и, перескакивая через несколько ступенек, помчался вниз по лестнице.
Люди выходили из домов, оглядывались по сторонам, радостно приветствовали друг друга.
— Наконец-то победа!
— А часовые у школы все еще топают?
— Топают.
— Эти свиньи, наверно, еще ничего не подозревают.
— Погодите! Завтра от них и следа не останется!
— Пожалуй, ночью здесь уже будут англичане!
— Мы свободны! Свободны!
— Господи, неужели это не сон?
Казалось, только сейчас люди услышали птичье пение, ощутили всю прелесть теплого майского вечера. Им казалось, что будущее расстилается перед ними, как большой прекрасный сад, за которым раскинулись леса и поляны с душистыми цветами и журчащими ручьями. И все это принадлежало им, только им!
В домах распахнулись окна. Перекликаясь и пересмеиваясь с теми, кто гулял на улицах, жители города вывешивают датские флаги. Бурным ликованием встречает толпа каждый маленький датский флажок. В окнах загораются огоньки. Черные шторы, которыми пользовались для затемнения, срывают и выбрасывают, а внизу чьи-то ревностные руки хватают их и раздирают на куски. Одуревшие от счастья люди топчут эти клочки, отплясывая на них танец дикарей.
Площадь перед ратушей была черным-черна от народа. Горожане обнимали друг друга, целовались. Кто-то играл на гармонике «Интернационал», и люди пели. В другом конце площади затянули датскую песню «Чудесна наша страна», а немного погодя английскую — «Снова настали счастливые дни». Кругом летели в воздух шляпы, на асфальте плясали и без устали твердили друг другу: «С праздником!» Мартин просто не знал, куда глядеть, — поспеть всюду было невозможно.
— Здравствуй, Мартин! — произнес кто-то за его спиной. Он обернулся. Перед ним стояла Инга в красном платье с белым воротничком. Светлые волосы мягкими волнами окаймляли красивое лицо.
— Пойдем, — сказал он, обняв ее.
— Куда, Мартин?
— Куда глаза глядят.
— Ты мог бы поздравить меня, ведь сегодня день моего рождения! — сказала она.
— Сколько же тебе лет?
— Пятнадцать. — Взявшись пальчиками за край юбки, она сделала несколько па и закружилась в таком вихре, что ее платье зашелестело, словно листва на ветру.
— Раз так, я сейчас тебя поцелую, — заявил Мартин.
— Нет, уж это ты брось! — крикнула Инга, но нисколько не рассердилась, когда он схватил ее в объятья и расцеловал.
— Ну и нахал же ты, Мартин!
— Ну и пусть...
— Как ты смеешь целовать меня на глазах у всего города! Ведь нас могут увидеть!
— Ну и пусть... Поздравляю тебя с праздником!
— Спасибо! — сказала Инга и, взяв Мартина под руку, повела за собой. — А знаешь, я рассказала про нас с тобой маме.
— Господи боже мой, а она что?
— Мама сказала, чтобы я как-нибудь пригласила тебя к нам домой на чашку кофе. Придешь?
— Приду, если ты меня поцелуешь! — сказал он и снова попытался ее обнять.
— Ну уж нет! — рассмеялась Инга, ловко увернувшись от него.
Она побежала по улице, тоненькая и юркая, проскальзывая между прохожими. Но все же Мартин настиг ее и втолкнул в парадное. Тяжело дыша, она прислонилась к стене.
— Ну, — сказал Мартин, нахмурив лоб, и тут две руки вдруг обвились вокруг его шеи и горячие губы коснулись его губ.
Что-то сладко заныло у Мартина в позвоночнике, жаркая волна обдала его тело, казалось, она проникла до самых кончиков его волос. Счастье пело в его душе.
— Так ты смотри приходи, — повторила она на прощанье.
Он серьезно кивнул.
— Значит, мы теперь жених и невеста, — сказал он. — Поклянись, что ты никогда мне не изменишь.
— Клянусь, — сказала она.
Взявшись за руки, они побежали по улице туда, где звенела музыка.