Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Глава двадцатая

Вот он! Держи его! Это один из них! — раздались крики.

Толпа разъяренных людей — многие в замасленных рабочих спецовках — бросилась вдогонку за человеком, на которого пало подозрение.

Беглец — высокий, худой, темноволосый, в поношенном костюме — мчался, не разбирая дороги. Лицо его было искажено страхом. Волосы влажной прядью свисали на одно ухо. Судорожно пригнувшись, он тяжело и прерывисто дышал открытым ртом. Все так же бегом он пересек пустынную площадь, но, споткнувшись о край тротуара, беспомощно взмахнул руками и, не проронив ни единого звука, растянулся на каменной мостовой.

Площадь огласилась торжествующими воплями преследователей, которые приближались с молниеносной быстротой.

Но долговязый снова вскочил на ноги, голова его резко дернулась в сторону — то ли он хотел увидеть своих врагов, то ли просто шею свела судорога. Быстро оглянувшись, он снова помчался вперед с невероятной скоростью.

— Хватай преступника!.. Держи собаку!.. — раздавалось за его спиной.

Вдогонку ему полетели тяжелые камни, но ни один из них не достиг цели. Полы его куртки взметнулись, как крылья, когда он исчез за поворотом. Спустя несколько секунд, когда преследователи добежали до угла, беглеца уже и след простыл, на улице не было ни души.

— Что за чертовщина!

— Куда он спрятался?

— Сейчас мы его найдем!

Высокий, широкоплечий кузнец охрипшим голосом отдавал распоряжения. Маленькие группы по три-четыре человека начали обшаривать дворы и парадные. На улицу вышли владельцы лавок и магазинов. Каждый из них был подвергнут строгому допросу — не видел ли он, куда спрятался долговязый. Но те только пожимали плечами и качали головой. Патрули возвращались из подъездов и дворов, растерянно разводили руками. Досада охватила всех. Кузнецы сели на ступеньки у подъезда и закурили. Пальцы их оставляли черные отпечатки на белой папиросной бумаге. Кузнецы нетерпеливо постукивали по мостовой самодельными дубинками — кусками резинового шланга, залитыми свинцом.

— Пошли дальше!

— Но ведь он должен быть здесь, чудес не бывает!

— Еще успеем схватить его!

— Вот он! Вот он! — послышались возгласы, и несколько человек выбежали из парикмахерской, волоча отчаянно упиравшегося человека. На крики сбежалась толпа, зажужжала, словно улей. Беглецу удалось за этот короткий промежуток времени стать почти неузнаваемым. На шее у него болталась большая салфетка, а лицо было наполовину скрыто пышной бородой из мыльной пены. Он вопил, что ни в чем не виноват, и требовал, чтобы его отпустили. Объятый ужасом парикмахер тоже выскочил на улицу и попытался было возражать против расправы с его клиентом. Он тотчас же получил удар в солнечное сплетение и попятился назад в свою парикмахерскую. Беглеца схватили цепкие руки, и несколько дюжих кулаков принялись усердно обрабатывать его физиономию. Мыльная пена летела в разные стороны, словно снежные хлопья. Казалось, удары кулаков заглушили все остальные звуки.

— Давай, давай! Лупи его! Разбей морду этой свинье! — раздавались крики.

— Да отпустите вы его!

— Заткнись, болван!

— Давайте повесим его! Вот и веревка!

— Посмотрите, как хлещет кровь!

— Эй, вы, черт вас подери, да ведь это не тот! Гул смущения прокатился по толпе.

— Отпустите его! Он не виноват!

— Ну да! Так уж ни в чем и не виноват! Грудной младенец!

— Да отпустите же его! Отпустите, слышите!

— Какой ужас!..

Еще немного, и в толпе началась бы свалка. Избитого человека подняли и поставили на ноги, но тут же пришлось подхватить его под руки, потому что он был не в силах стоять. Кто-то из кузнецов грязной салфеткой вытер с его лица кровь и остатки мыльной пены.

— Ей-богу, это совсем не он!

— Ты уж прости нас, приятель!

— Да, ты уж нас прости, мы гнались за другим...

— Не сердись, такая вышла ошибка...

— Оплошали мы, ты уж извини...

— Да, уж что правда, то правда.

Человек стоял, шатаясь, между двумя кузнецами. Он тихо всхлипывал и сплевывал кровь.

— Что же нам теперь с ним делать?

— Отдайте его парикмахеру! Куда же его еще девать? Беднягу втащили в парикмахерскую и захлопнули дверь.

— Ну вот, где сели, там и слезли!

— Скверно как вышло!..

— Вот он, здесь он! — раздался вдруг пронзительный мальчишеский голос, и толпа снова всколыхнулась.

— Сначала надо проверить, кого зацапали.

— Не повезло тому парню!

— Но зато с этой сволочью мы уж расправимся как следует.

* * *

На этот раз ошибки не было. Негодяй, которого разыскивала толпа, спрятался в ближнем дворе на сложенных в углу дровах. Стоя спиной к стене, он держал в руках двухметровый железный прут и размахивал им во все стороны, не подпуская преследователей.

Вид у него был страшный, пот градом стекал по искаженному ужасом лицу, зубы оскалились в злобной гримасе, а глаза шныряли взад и вперед в надежде найти в толпе хоть какого-нибудь приятеля или сторонника.

— Вперед! Хватай его! — раздался крик.

— Бросай палку, сволочь, а не то мы разорвем тебя на куски!

Высокий кузнец, которого все слушались, как командира, вырвался вперед и пошел прямо на ошалевшего от страха беглеца. С неожиданной ловкостью кузнец увернулся от удара, и в тот же миг свинцовая дубинка, опустившись на прут, переломила его пополам. Чьи-то крепкие руки схватили отчаянно отбивавшегося беглеца и стащили с дровяной кучи, тот ударился затылком о стену — его вопль заглушил гул разгоряченной толпы. Но тотчас же на него обрушился град кулачных и палочных ударов, и негодяй совершенно исчез в клубке мужских тел.

Приподнявшись на цыпочках, Мартин старался разглядеть, что там происходит, но это оказалось безнадежной затеей. Мартину было неприятно смотреть, как бьют человека, его даже подташнивало немного, но любопытство одержало верх, и он жадно следил за всем происходящим. Между тем люди перестали колотить долговязого. Ему помогли подняться на ноги. По его разбитому лицу текла кровь.

— Шагай, сволочь!

— Дайте ему еще пинка!

— Правильно!

— Хватит, оставьте его!

— Пусть убирается из нашего города!

Человек вышел из ворот, несколько раз он валился на землю, но его снова поднимали и пинками гнали вперед. Мартин не мог понять, как могло случиться, что долговязый еще жив и даже не потерял сознания.

Толпа повалила по улице, ведя избитого спекулянта к порту. Он вдруг попытался ударить кого-то из шедших рядом, но свинцовая дубинка тотчас свалила его с ног.

— А теперь вставай, сволочь, вперед!

— Да не может он идти, будьте же людьми!

— Не распускай сопли! Вперед, ваше высочество!

— Давайте утопим его в порту!

— Да нет, товарищи, так нельзя!

— Вперед, мерзавец! Шагом марш! — И пинок заставил его плестись дальше.

* * *

Мартин выбрался из толпы и, минуя одну улицу за другой, вернулся на рыночную площадь, откуда началась погоня за спекулянтом. У опустевшей бензоколонки стоял его казенный велосипед, Мартин вскочил на него и поехал по направлению к обувному магазину.

«Черт побери, какая жалость, что приходится работать в такой день, когда в городе столько интересного!» — подумал он с обидой.

Мчась на велосипеде по главной улице, Мартин снова встретил толпу. Сотни разъяренных людей заполнили мостовую и остановили весь транспорт.

Впереди шагал кузнец в залатанном синем комбинезоне. Вслед за толпой бежала ватага орущих мальчишек, к которой присоединялись случайные прохожие. Мартину тоже не терпелось побежать за ними, но чувство долга взяло в нем верх над любопытством.

Остановившись у тротуара, он пропустил мимо себя огромную людскую толпу; отдельные выкрики долетали до его ушей.

— Айда в притон, ребята! Разгромим притон!

— Ха-ха-ха, давайте вытащим из притона Синюю Голубку!

— Ты что, спятил? Разве можно так избивать человека!

— Будто уж ты сам не покупал сигарет на черном рынке?

— Никогда в жизни!

— Заткнись, брехун!

— Ребята, шакалы уже бегут из города!

— Мы нашли целый склад ворованного добра: сигареты, велосипедные шины, дамские чулки — все первый сорт!

* * *

Ярость горожан пылала с самого утра. Много крови было пролито, много счетов сведено в этот день. Не день — а сплошной взрыв людского гнева.

И натерпелись же люди с тех пор, как немцы арестовали полицию! Жители городка прятались за толстыми дверями, оберегая квартиры всевозможными замками, всякими задвижками и цепочками. Многие завели собак, другие организовали в домах отряды самообороны.

Однако бандиты с каждым днем лютовали все больше и становились все наглее: женщин, решавшихся выйти на улицу после наступления темноты, они раздевали донага, а затем гнали домой в чем мать родила. На следующий день несчастным предлагали выкупить свои вещи за большие деньги на черном рынке. И мужчинам тоже предлагали выкупать за невероятные суммы похищенные у них же велосипеды. Пытавшимся протестовать попросту грозили размозжить голову.

Сначала черный рынок казался безобидным уголком, где можно было купить сигареты, а также дополнительные продовольственные карточки. Но вскоре он превратился в настоящую биржу, где торговали любыми товарами, чаще всего ворованными. Бандиты преспокойно разгуливали на свободе, хотя их знал в лицо каждый встречный. Отряды самообороны делали все, что было в их силах, но бесчинства все равно продолжались.

Датчане, столько раз вступавшие в единоборство с немцами и часто одерживавшие над ними верх, досадовали на себя: неужто им не справиться с жуликами, орудующими на черном рынке, с этой заразой, угрожающей городу и не дающей гражданам спокойно спать по ночам?

— Поколотить бы их разик-другой, — толковали между собой люди, — да кто возьмется за это?

Возмущение росло, оно затаилось в каждом дворе и шипело, точно зажигательная бомба, готовая взорваться в любой миг.

Сегодня утром бомба взорвалась, после того как одна домохозяйка обнаружила, что пропало все белье, развешанное для просушки. Она поспешила на черный рынок и увидела, как спекулянты распродают ее добро еще влажным, прямо из корзины. Ей самой по обыкновению предложили выкупить его, у нее же совсем не было денег. Женщина с плачем побежала жаловаться мужу — одному из рабочих автозавода.

Спустя час восемьсот рабочих, вооруженных дубинками, пошли в атаку на черный рынок. Все это Мартин хорошо знал, как, впрочем, и все жители города.

Оставив велосипед во дворе обувного магазина, Мартин вбежал в заднюю комнату. Хозяин и фрекен Исхеп сидели за чашкой кофе и курили сигареты. Мартин остановился в дверях.

— Нет ли для меня какого поручения в городе? — спросил он, горя надеждой и нетерпением.

Хозяин не удостоил его даже взгляда. Между ним и Мартином в последнее время вспыхнула взаимная ненависть — они совсем не выносили друг друга. Мартин и сам не знал, откуда взялась эта вражда; наверно, он не так ходил, не так стоял, не так говорил, как надо, во всяком случае, хозяин терпеть его не мог.

Фрекен Исхей торопливо оправила на себе платье и улыбнулась мальчику.

— Да нет, можешь пока отдохнуть, — сказала она.

— Ладно.

— А что там в городе? Ничего нового?

— Да нет... то есть да, я видел, как били Черного Барона, знаете, самого главного спекулянта.

Хозяин повернул к нему бледное лицо.

— А ну, марш на склад! Я запрещаю тебе в служебное время шляться по городу и глазеть на дурацкие выходки черни! — крикнул он мальчику. Глаза его горели раздражением и злобой.

Однако Мартин не пошел на склад. Он тихо закрыл за собой дверь и присел на одну из ступенек лестницы. Здесь отчетливо было слышно каждое слово, произнесенное в задней комнате.

— Рабочие не должны хозяйничать в городе, — говорил хозяин, — для этого они слишком глупы!

— Конечно, ты прав, но все-таки спекулянты ужасно обнаглели, — отозвалась фрекен Исхей.

— Рабочие еще наглее спекулянтов! — крикнул хозяин.

— Наверно, я ничего не смыслю в политике, — примирительно сказала фрекен Исхей.

— Зато ты смыслишь в других делах, — с похотливым смешком проговорил хозяин.

— Перестань, Оге, здесь нельзя... Потерпи до вечера... Из задней комнаты снова донесся смешок. Мартин вскочил и пошел на склад.

Там он сердито толкнул ногой ящик с цветами из папье-маше, так что тот перелетел в другой конец комнаты, а затем плюнул толстому игрушечному гному прямо в переносицу.

Устроив себе довольно удобную лежанку на батарее, Мартин растянулся на ней во всю длину. Глядя на причудливый узор, который образовали пятна на грязном потолке, он бормотал про себя:

— Дурацкие выходки черни... Что за слово — чернь?.. Рабочие... слишком глупы... Н-да... Фрекен Исхей и хозяин... Фу ты, гадость какая...

Вскочив с лежанки, Мартин долго глядел куда-то в пустоту, сузив глаза и решительно стиснув челюсть.

— Ладно, — сказал он наконец самому себе и сбежал вниз по лестнице.

* * *

Мартин, не стучась, отворил дверь в заднюю комнату. Хозяин и фрекен Исхей по-прежнему миловались.

— Ты что лезешь без спроса, болван? А ну, выметайся отсюда! — бешено заорал хозяин.

— Я сейчас уйду и больше не вернусь, — сказал Мартин.

— Что за чушь! Живо, марш на склад! Никуда ты не уйдешь без моего разрешения.

— Как бы не так! — издевательски ухмыльнулся Мартин, и голос его задрожал от ненависти. — Плевал я на ваши приказы! Вы всего-навсего жалкий трус и спекулянт! Недалек час, когда вас выпрут из вашей грязной лавки!

Он громко хлопнул дверью. Спускаясь вниз по улице, он пытался припомнить, что он только что говорил хозяин ну, и остался не слишком доволен собой. Сейчас ему приходили на ум все новые слова и фразы, которые звучали гораздо убедительней и остроумней того, что он сказал.

Теперь в голове его теснились доводы, которые, отличаясь несравненно большей дипломатичностью и изысканностью, бесповоротно пригвоздили бы хозяина к позорному столбу. Торопливо шагая по улице, он продолжал мысленно отчитывать негодяя. Эх, черт побери, жаль все-таки, что он уже не может вернуться в магазин и поговорить с хозяином еще разок! Мартин свернул во двор, где помещалась редакция местной газеты; здесь на специальной доске всегда висели объявления о найме.

Нужен рассыльный: ловкий, сообразительный паренек... обходительный молодой человек... работящий юноша... старательный парень с хорошими манерами... толковый паренек... Мартин пробежал глазами все объявления и остановился на имени мясника Борка. Вот к кому он бы охотно пошел! Только бы не опередил кто! Ведь газета висит на доске уже с половины второго...

* * *

На площади, где находилась мясная лавка, было черным-черно от народу, точно сюда сбежалось все население города. Жуткая давка творилась у фонтана, в течение многих лет украшавшего город. Мартин начал было локтями пробивать себе дорогу, но это оказалось ему не под силу. Крики, шум и смех стояли над площадью. Люди подталкивали друг друга, стонали от хохота и ругались.

— Что случилось? — спросил Мартин, поравнявшись с пареньком одних с ним лет.

Тот подозрительно оглядел его с головы до ног и раздраженно ответил:

— Чего орешь? Кузнецы поймали Синюю Голубку и швырнули ее в бассейн в чем мать родила. Чтоб я ослеп, если вру!..

— Ну да, неужто взаправду швырнули? — переспросил потрясенный Мартин.

— Да, швырнули, тебе говорят! Вот только сейчас! А ну, подвинься, черт тебя возьми!

Мартин посторонился. В этой давке того и гляди кости переломают. Подумать только, значит, Синяя Голубка, которую он столько раз встречал на улице, барахтается в бассейне. Ну да, теперь он уже мог расслышать ее вопли... Вот так история! За последние сто лет ничего похожего в этом городе не случалось!

Позади Мартина стояли две женщины с взволнованными лицами и горящими от возбуждения глазами — им не терпелось посмотреть, что происходит в бассейне.

— Все-таки ребята хватили через край, — сказала одна из них. — Так я и знала, что это добром не кончится.

— Подумать только, — откликнулась другая. — Кузнецы притащили ее сюда всей гурьбой. Дрянь девка, ничего другого о ней не скажешь, но, как-никак, она женщина, а ее волокли по улицам совершенно голую...

— Поглядите, вон кого хлебом не корми, а подай такой спектакль! — сказала вдруг первая женщина, кивнув на Мартина.

Смутившись, он отошел в сторону и пристроился к группе взрослых мужчин. Те хохотали, то и дело сплевывая на землю.

— Н-да, — говорили они, — неплохая была картина, и бабенка собой недурна, да только ванна для нее, пожалуй, холодновата.

Мартин стремительно вырвался из людского кольца и побежал прямо в лавку мясника Борка.

* * *

Спросив его имя и возраст, Борк погладил Мартина по голове и сказал:

— Конечно, ты еще очень молод, но для своих лет ты парень что надо. Давай поглядим: сможешь ты поднять ящик, что стоит вон в том углу, не надорвешься?

Мартин легко поднял ящик.

— Куда его поставить? — спросил он.

— Ладно, ладно, — рассмеялся Борк. — Поди-ка сюда, парень, и давай лапу. С завтрашнего дня считай себя моим компаньоном!

Мартин ушел из мясной довольный и счастливый. На площади людская толпа уже поредела, народ потянулся домой ужинать. Небо задернулось плотным синевато-серым покрывалом, стекла окон сверкали, как живое серебро... Теперь жди дождя. Ветер налетал порывами, он гнал по мостовой бумагу и опавшие листья. Засунув руки в карман, Мартин зашагал домой.

* * *

Якоб и Карен наконец подыскали себе жилье — большую комнату на чердаке сравнительно приличного дома. Из чердачного окна был виден весь город и река, что, кружа, уходила вдаль. В соседней каморке стояла спиртовка, на которой Карен готовила обед, а воду приходилось брать в нижних этажах дома.

Часто сюда приходил Фойгт и оставался обедать. Он стал самым близким другом семьи. Когда его долго не было, всем его недоставало и всех беспокоило, где он пропадает.

После еды мужчины обычно мыли посуду, а Карен прибирала в комнате и наводила порядок, чтобы «создать хоть какой-то уют», говорила она. Затем все собирались вокруг стола, покрытого клеенкой, и беседовали, иногда играли в лото. А то читали вслух какую-нибудь книгу. У Фойгта было много замечательных книг, к тому же он очень выразительно читал, меняя голоса и живо изображая действие. Сначала они бродили вместе с Горьким в русских степях, затем вместе с Нурдалем Григом сражались за свободу Испании. Слушая Фойгта, они забывали собственную жизнь с ее невзгодами, борьбу, которую вели, а очнувшись, еще яснее осознавали ее смысл.

— Никогда бы не поверила, что так легко читать книги великих писателей! — говорила Карен.

— В этом-то и состоит их величие, — объяснял Фойгт. Мартин сидел, подперев рукой голову, и разглядывал книги, лежавшие на столе.

— Вот этот писатель, — говорил он, показывая на одну из книг, — и вон тот, и еще автор вон того романа... неужели они все коммунисты?

— Да, — отвечал Фойгт, — они коммунисты, и еще многие, равные им по таланту, тоже коммунисты. Если ты возьмешь в руки глобус и ткнешь пальцем в любое место на земном шаре, где только живут люди, можешь быть уверен, что там обязательно найдутся коммунисты. Коммунисты живут и работают всюду — в разных странах, как и среди разных слоев общества. С каждым днем их становится все больше и больше. Этот век, Мартин, — наш век, ему суждено увидеть нашу победу.

— Крепкая у тебя вера, Фойгт... — ласково сказала Карен. — А теперь давайте варить кофе. Только бы спиртовка не подкачала...

Выпив кофе, Фойгт ушел. Пора было ложиться спать. Карен постелила Мартину на полу, больше лечь было негде. Якоб запер дверь тяжелым засовом, затем открыл окно и положил на подоконник сверток, в котором были рабочий халат, пара обуви, деньги и револьвер. Если ночью явится гестапо, он убежит с чердака по крышам.

Только они уснули, как гул мощных взрывов прокатился над городом, в домах вылетели оконные стекла, с крыш посыпалась черепица, небо озарилось красным отсветом пожара. Вскочив с постели, Якоб, Карен и Мартин увидели в окно, что горит центральная часть города. Старый городской театр, редакция газеты «Дагбладет», магазины и рестораны были обращены в развалины, огромные языки пламени плясали над ними.

— Это месть фашистов, — сказал Якоб.

В мерцающем красном зареве резко выделялось его лицо с крупным орлиным носом, серыми глазами и суровым ртом. В этот миг отец Мартина походил на индейского, вождя.

* * *

На следующий день спасательная команда начала выкапывать из-под развалин трупы погибших. Их вынесли на улицу и, уложив в ряд на тротуаре, прикрыли, как могли.

Мартин ехал по городу на новом велосипеде, который дал ему Борк. Притормозив, он увидел, как спасательная команда выкопала два трупа из груды камней, которая еще вчера называлась обувным магазином. Это были фрекен Исхей и хозяин. Видно, они опять миловались в задней комнате, и стены рухнули на них. Тела их положили рядом с другими трупами и накрыли простыней.

Так он и лежал теперь — человек, которому ни до кого не было дела — ни до евреев, ни до нацистов; тот самый, что говорил: пусть другие дерутся и убивают друг друга, а мне на все наплевать. Выходит, тот, кто прячется от жизни, кто хочет быть в ней сторонним наблюдателем, все равно расплачивается за зло, которое творят другие.

Дальше