Глава восемнадцатая

Еще недавно на сочных зеленых ростках картофеля красовались желтоватые цветы. Теперь они уже отцвели, зеленые стебли больше не тянулись кверху — пора было копать картошку.

Якоб трудился на огороде с самого утра. Сегодня у него свободный день, работать придется в ночную смену. Возвратившись из школы, Мартин отправился помогать отцу, хотя знал, что скоро ему придется бежать в обувную лавку. Один мешок уже доверху набит картошкой, сейчас отец и сын наполнят второй.

Якоб подавлен горем. С тех пор как пришла весть о смерти Лауса, он почти не размыкает рта. В доме воцарилось безысходное отчаяние. Карен по-прежнему снует взад и вперед, хлопоча по хозяйству, но и она больше похожа на покойницу. Мартин не раз видел, как посреди хлопот она вдруг застынет на месте, а то полчаса кряду вытирает стол, не сознавая, что делает. По вечерам она сидела у стола с газетой в руках, неотступно глядя куда-то в пустоту. Сердце ее омертвело, и казалось, ему уже не ожить.

Мартина тоже потрясла смерть брата, он часто лежал по ночам без сна, думая о нем, не в силах осознать случившееся. При мысли, что он больше никогда не увидит Лауса, у Мартина судорожно сжималось горло. Ничего не осталось от Лауса, даже вещички какой-нибудь. Никто не ведает, где он похоронен, никто не знает, что с. ним было, ведь сообщение о смерти от воспаления легких — дешевая ложь.

Из передач английского радио явствовало, что Лаус лишь один из миллионов несчастных, которых нацисты голодом и зверствами замучили в концентрационных лагерях. Все это было настолько чудовищно, что порой не укладывалось в голове.

Впрочем, скоро все сомнения отпали. Продвигаясь вперед, русские обнаружили бесчисленные концентрационные лагери, они находили там умирающих от голода людей — скелеты, обтянутые кожей. Они видели общие могилы, заполненные тысячами жертв: слой трупов и слой хлорной извести, еще слой трупов и опять слой извести...

Они обнаружили душегубки и газовые камеры, изощренные орудия пыток. Они нашли горы игрушек и детской одежды, видели нескончаемые склады, где хранилась одежда убитых женщин и мужчин, целые возы женских волос, которые еще не успели переработать в фетр, груды золотых, зубов.

Датчане не решались назвать точную цифру людей, загубленных немцами, хотя знали, что их миллионы. Как только начнут разгребать ту гигантскую клоаку, которая зовется третьим рейхом, будут раскрыты еще более страшные преступления — думали все.

Неожиданно Якоб прервал размышления Мартина.

— А кем бы ты хотел стать, когда окончишь школу? — спросил он сына.

— Не знаю, — ответил Мартин.

— Неужто ты совсем не думал об этом?

— Нет. Мне больше приходится думать о другом.

— Гм... И то верно, — вздохнул Якоб и, прекратив работу, тяжело оперся на лопату. — А знаешь, твой директор на днях зашел ко мне на фабрику...

— Да ну, с чего бы это?

— Он сказал, что ты способный малый, надо бы тебе получить образование.

— Наверно, он всем твердит одно и то же.

— Не думаю. По-моему, он искренне говорил. Хороший он человек?

— Да ничего, учитель что надо.

— Значит, тебе нравится в школе?

— Угу, нравится, — отвечал Мартин, досадуя, что не может выжать из себя никаких других слов.

Из города донесся зловещий кошачий вой воздушной сирены. Отец и сын как ни в чем не бывало продолжали копать картошку.

— Ну вот, — сплюнув, произнес Якоб, — опять самолеты летят на Германию. Чем больше ее бомбят, тем лучше.

— Думаешь, скоро немцам конец?

— Да, считай, что петля уже у них на шее.

— Неужто к рождеству их прогонят?

— А что ж, все возможно, долго они не протянут. Русские быстро продвигаются вперед, а американцы уже очистили большую часть Франции.

Мартин задрал голову кверху, надеясь увидеть хотя бы один самолет. Разве можно было спокойно стоять посреди поля, зная, что союзники так близко! Но сегодня ему даже не удалось расслышать знакомый рокот бомбардировщиков, обычно летящих на большой высоте.

— Отец!

— Что тебе?

— А знаешь, беженцы, что живут в школе, ужасно трусят, когда воет сирена воздушной тревоги. Они с воплями и криками бегут в убежище, толкают друг друга, падают...

— Это оттого, что они пережили много страшного.

— А в нашу школу тоже приходили немцы — поглядеть, не подойдет ли она им под жилье, но выбрали все же другое здание. Скоро наша школа будет единственной в городе, свободной от постоя. Немцы привезли сюда чуть ли не семь тысяч беженцев.

— А я так полагаю, еще многие сюда приедут, как только в Германии немцам поддадут жару. Да что там, ведь это все женщины, дети и старики, их тоже жаль, хоть они и немцы.

Немного погодя Якоб сказал:

— Не грех бы нам поторопиться. Надо поскорей отнести картошку домой!.. А ты поаккуратней работай, вон погляди, какую картофелину оставил!

Доверху наполнив оба мешка, отец и сын взгромоздили их на свои велосипеды и пустились в нелегкое и долгое путешествие домой. Довольно трудно удерживать на велосипеде мешок картофеля, когда его нужно везти три километра, объезжая каждую лужу на размякшей глинистой дороге. Мартин с трудом тащил велосипед, бормоча себе под нос ругательства, и все же намного опередил Якоба. Когда они подошли к мосту, где находилось замаскированное бензохранилище, сирена долгим пронзительным воем возвестила отбой.

Между тем улицы, по которым проходили Якоб и Мартин, по-прежнему оставались на редкость пустынными. Это удивило их, но, потолковав между собой, они решили, что большинство горожан просто обедает.

В подъезде одного из домов, тревожно оглядываясь по сторонам, стоял человек — толстый, лысый бюргер в домашних туфлях и без пиджака. Завидев отца с сыном, он Торопливо засеменил к ним навстречу.

— Погодите, — крикнул он, — куда вы идете?

— А вам зачем знать? — недоверчиво спросил Якоб.

— Вы правы, совершенно незачем. А все же я не советовал бы вам сейчас гулять по городу. Немцы совсем озверели — стреляют направо и налево и творят невесть что. Говорят, они арестовали всех полицейских и заняли полицейский участок!

— Что?..

— Я лишь повторяю то, что слышал сам. Говорят, немцы арестовали всю полицию, а сейчас охотятся за теми, кого еще не успели схватить.

— Вот как! Вот для чего им понадобилась воздушная тревога! — раздельно произнес Якоб.

Человек в домашних туфлях как-то сразу обмяк.

— Разве не ужасно все это? — простонал он. — Боюсь, они и нас схватят и угонят в Германию, а нашу страну отдадут своим беженцам.

Трясясь от страха, он заглядывал Якобу в глаза и бессвязно бормотал:

— Что нам делать? Что же нам делать?

— М-да, — буркнул Якоб, пожимая плечами. Обернувшись к Мартину, он сказал: — Нам придется выбрать Другую дорогу, сынок. Хочешь не хочешь, а ведь картошку доставить надо.

И они побрели со своим тяжким грузом кружным путем, садами и переулками, стараясь избежать встречи с немцами. Много раз по пути они останавливались, чтобы перевести дух. Наконец Якоб сказал:

— Я ждал этого, но думаю, немцам от этого не поздоровится.

— От чего, отец?

— Видишь ли, все же многие полицейские верно служили немцам, даже наводили гестапо на след патриотов, Теперь же немцы лишились этой помощи.

— А кто же будет задерживать воров и преступников?

— Придется нам справляться с ними самим. Но, право, они далеко не так опасны для нас, как полиция, — отвечал Якоб.

* * *

Они благополучно добрались домой, и Мартин отнес оба мешка на чердак. За обедом они слушали радио: передавали, что полиция арестована по всей Дании якобы за «враждебное отношение к германским вооруженным силам». Две тысячи датских полицейских уже отправлены в немец-» кие концентрационные лагеря.

— Две тысячи полицейских! С ума сойти! — воскликнул Якоб. — Неужто в Дании еще остались люди, не понимающие, что такое нацизм?

Якоб лег на диван; необходимо было отдохнуть перед ночной сменой.

— Запри дверь, когда уйдешь, — попросил он сына.

* * *

Вечером все вернулись домой с работы — Карен и Вагн с Мартином. Они разбудили Якоба. Он неторопливо встал с дивана, потянулся, зевнул, почесал голову, затем подозвал Мартина и тихо сказал ему:

— Возьми-ка велосипед да сгоняй — сам знаешь, к кому — и передай от меня поклон... Да, да, поклон... Скажешь им, что я хочу потолковать с ними завтра вечером в обычном месте... Передай им только это и ни слова больше, понял?

— Понял, отец!

— Когда увидишь Каструпа, скажи ему, чтобы он приехал на грузовике...

— Хорошо, отец, я все передам.

— И следи за женой Нильса Нильсена. Постарайся, чтобы она тебя не заметила! Она сумасбродная баба, на нее никак нельзя положиться. Лучше всего сперва пройди в сад и посмотри, нет ли Нильса у голубятни, и если его нет, позвони в парадное и спроси, нельзя ли купить у них голубей... Пожалуйста, при этом не суетись и не напускай на себя важного вида, будто ты ужасно много знаешь, потому что в сущности ты не знаешь ровно ничего. Идет?

— Идет, отец!

— Запомнил все, что я сказал? Ну, беги...

В несколько прыжков Мартин одолел лестницу, вскочил на велосипед и помчался так быстро, как только мог.

* * *

Отсутствие полиции все же повлекло за собой множество неприятных последствий. Беззакония процветали, как сорная трава на заброшенном поле.

Для спекулянтов настали светлые денечки. Грабители чуть ли не открыто орудовали повсюду, их наглость не знала предела. Укрыватели краденого наперебой подсчитывали доходы. Цены на черном рынке поднялись до астрономических высот. Здесь, точно плесень на болоте, выросли свои заправилы и князьки.

Жители города все время жили в страхе; почти все поставили на входную дверь дополнительные замки и цепочки — каждая квартира превратилась в маленькую крепость.

Страх быстро поднял спрос на собак. Люди, которые никогда не славились особой любовью к животным, теперь заводили себе овчарок и даже боксеров: чем страшней глядели собаки, тем спокойней были хозяева, тем меньше боялись они злобных сил, которые подстерегали их за дверью и грозили каждому дому.

Граждане организовали свою охрану, всю ночь сторожившую улицы и дворы. Охрана эта была вооружена увесистыми самодельными дубинками. Но преступники по-прежнему были убеждены, что отныне на их улице праздник. Воровство и грабежи со взломом стали повседневным явлением. Наскоро созданные сторожевые посты не могли углядеть за всем: они старались не допускать драк в трактирах, задерживали воров, когда удавалось застигнуть их на месте преступления. У них не было, да и не могло быть того разветвленного аппарата, каким располагала полиция.

Зато и выигрыш оказался немалый — немцам стало заметно труднее находить подпольные группы Сопротивления. У немецких шпиков был далеко не такой хороший нюх, как у датских полицейских. Патриоты радовались, что остались теперь один на один с немцами. К тому же полицейские, сумевшие скрыться во время немецкой облавы, влились в ряды борцов Сопротивления.