Главе двенадцатая
Рассвело. Солнечные лучи прорвались сквозь туман, густо нависший над землей, выпили блестевшие на траве росинки, растормошили звонкоголосых птиц и разбудили город. Люди выходили из домов, зябко поеживаясь на прохладном ветру, щурясь от слепящего света.
Прохожие спешили на работу. Мартин шел в школу. Чуть ли не на каждом шагу он наталкивался на кучки людей, о чем-то оживленно шептавшихся. На улицах стояла тишина — необычная и зловещая. Люди обсуждали вчерашние события и то, что случилось в эту ночь. Говорили, будто какие-то мальчишки обнаружили на лугу у сарая кучу патронов. И очень скоро это стало известно немцам, а все потому, что об этом пронюхал стукач — один из тех подлецов, что доносят на людей за деньги. Пусть это всем послужит наукой, говорили люди; и потому все, кто что-нибудь знает, должны держать язык за зубами, чтобы не навлечь беду на самих себя и своих сограждан. Стукачи, получающие деньги за свои доносы, рыщут сейчас повсюду.
На школьном дворе мальчишки толковали про того патриота, что скрылся в камышах. Несмотря на все поиски, которые предприняла спасательная команда после ухода немцев, ни трупа, ни каких-либо следов крови не было найдено... Тут зазвенел звонок, и дети построились на утреннюю молитву.
В середине урока вдруг явился директор и велел всем расходиться по домам.
— Рабочие автозавода забастовали, — объявил он, — и никто не знает, что теперь будет... Скорей бегите домой... Помните, не ввязывайтесь ни в какие уличные стычки.
Толпа людей в рабочих комбинезонах быстро поднимается по Торвегаде. Люди шагают торопливо и нестройно, ни один не может похвастать военной выправкой, и все же они рвутся в бой, как солдаты единой армии. Заполнив всю мостовую, идут тысячи рабочих автозавода. Повсюду на своем пути они приказывают хозяевам закрывать лавки и конторы. А там, где они встречают сопротивление, рабочие в два счета справляются с этим делом сами. Впереди шагают кузнецы, они ведут колонну, которая с каждой минутой вырастает на сотни бойцов. Женщины и мужчины в рабочих комбинезонах стекаются отовсюду, иные даже не знают, куда все спешат, но не хотят отстать от других.
Огромная толпа поворачивает к кладбищу, взбирается на холм, откуда видна кирпичная кладбищенская ограда и часовня... Но здесь людям преграждает дорогу полиция. Вот они стоят, блюстители порядка, в сверкающих на солнце черных касках с королевским гербом, вооруженные револьверами и большими резиновыми дубинками. Полицейские держат на поводке собак.
Они хотят остановить людскую лавину. Власти не намерены терпеть никаких беспорядков, даже малейшего скопления людей, а тем более демонстрации или, боже упаси, забастовок. Все это, говорят они, не отвечает интересам Дании. Жизнь должна течь тихо, мирно, в полном согласии с оккупационными властями. А с теми, кто этого не понимает, приходится расправляться дубинками.
Появление полиции настораживает толпу. Люди замедляют шаг, выжидают, что же будет дальше.
А кузнецам сам черт не брат! Они продолжают шагать, будто и не видят полицейских, которые выстроились на тротуарах, выпятив грудь колесом. Но вот цепочка блюстителей порядка дрогнула, над толпой тучен нависла тревога. Остервенелым лаем залились полицейские собаки, яростно заплясали на поводке, из пасти закапала слюна, шерсть поднялась дыбом на собачьих спинах...
Послышались крики, обрывки слов, крепкая ругань. Тысячи людей, шедших в хвосте колонны, настороженно прислушивались к шуму, походившему на рычание разъяренного зверя.
— Пристукнем предателей! — донесся чей-то отчаянный возглас.
— Но ведь у них оружие!
— А ну как они приведут немцев...
— Чего мы стоим, разинув рты? Вперед!
— У них ведь есть приказ — они не могут ослушаться!
— Эй, вы, остолопы в касках! Только посмейте тронуть кого-нибудь! Костей не соберете!
Навстречу кузнецам, идущим впереди колонны, выходит полицейский комиссар, отдает честь — рука в белой перчатке взлетает к козырьку.
— Глядите, Хольгер толкует с самим комиссаром!
— А кто такой Хольгер?
— Наш вожак!
Полицейский комиссар торопливо размахивает руками в белых перчатках, куда-то показывает и нервно жестикулирует, а толпа между тем угрожающе прибывает. Мартин вьюном крутится среди взрослых. Никогда еще он не бывал в такой заварухе. До чего же здорово! Вот он уже В двух шагах от самого Хольгера и полицейского комиссара, он наблюдает за ними сквозь щель в плотной стене обступивших их кузнецов.
— Вы что, грозите нам? — спрашивает полицейский комиссар, раздраженно оглядывая собеседника. Он бледен, в глазах его мечется страх.
— Все равно выйдет по-моему, — говорит Хольгер. — Отвечайте: согласны вы добровольно дать нам дорогу или прикажете выдворить вас отсюда силой?
Хольгер толкует с комиссаром, не переставая теребить руками волосы. Он тоже бледен. Молча стоят вокруг него рабочие, с ненавистью глядя на полицейского.
— Вы бы лучше вчера смотрели за тем, что творилось на лугу! Да только тогда вы не больно старались, там ведь работали ваши приятели, — раздельно произносит один из кузнецов.
Комиссар злобно сверкает глазами, затем резко поворачивается на каблуках и отходит. А Хольгера поднимают на руки товарищи, чтобы все могли видеть его. Он ладный парень, Хольгер, с большой головой на крепкой шее и сильными мозолистыми руками. Он стал вожаком всей колонны. Понимает ли он, какую великую власть над людьми он приобрел?
— Слушайте, соотечественники! — кричит он. — Слушайте! Полиция не станет останавливать нас!
— А это ей все равно бы не удалось! — звонко откликается чей-то молодой голос.
— Придержи язык, шалопай! — обрывает его кто-то.
Хольгер поднимает руку. Люди начинают шикать друг на друга, наконец водворяется тишина. Полицейские угрюмо наблюдают за происходящим.
— Сейчас мы почтим память нашего убитого брата и соотечественника, — объявляет Хольгер. — Все мы пойдем к его могиле. Но помните: я обещал полиции, что на кладбище не будет никаких беспорядков.
— Нас слишком много! Мы просто сметем всех полицейских! — раздаются крики.
Между тем полицейские ретируются. Огромная толпа выстраивается в колонну по два человека в ряд, и шествие направляется к кладбищу. Десятки венков, сотни букетов из живых цветов вскоре покрывают могилу убитого и соседние могилы. По кладбищу медленным шагом проходят рабочие. Лица у всех сосредоточены и серьезны. Люди неловко мнут в руках кепки.
Вот он лежит, старина Хотер. Его убили и похоронили, как преступника, но за всю историю города никогда еще не бывало здесь такой огромной, нескончаемой похоронной процессии... Когда спустя час прикатили на грузовиках немцы, у могилы все еще стоили, ожидая своей очереди проститься с покойным, тысячи людей. Немцы стали разгонять их ударами прикладов. Они заперли кладбищенские ворота и установили на кладбище пулеметы. Вопили и ругались они, точно буйнопомешанные.
С помощью нескольких сотен солдат они очистили кладбище и все улицы вокруг. Но тут вдруг в толпе появились листовки, они быстро переходили из рук в руки. В листовках было всего два слова: «Всеобщая забастовка».
Когда мужчины разошлись по домам, на улицу вышли женщины. Они взяли с собой сумки и корзины: надо было запастись продуктами, никто ведь не знал, как долго продлится стачка.
Карен послала Мартина в овощную лавку за картофелем и помидорами, сама же пошла в булочную, она хотела достать ржаного хлеба. И то и другое оказалось нелегким делом-всюду толпились люди. На улице перед каждой лавкой стояла огромная очередь.
Уже давно город не знал такого оживления. Все переменилось: люди смеялись, без устали сновали взад и вперед, охотно заговаривали со встречными. Каждый старался найти в соседе поддержку и приглушить тревогу, копошившуюся в сердце.
Мартин прибежал на рынок, где стояли со своим товаром крестьяне. Тут тоже невозможно было пробиться. Крестьяне торопливо рылись в корзинах, протягивали покупателям овощи и принимали у них деньги, с волнением прислушиваясь к разговорам горожан.
— А что, если немцы перекроют дороги и возьмут нас измором?
— Только бы они не стали брать заложников, а уж с голодом мы как-нибудь справимся.
— В Ольборге они отключили свет, воду и газ.
— Проклятые немцы, черт бы их всех побрал!
Мартин во всю прыть помчался домой с картофелем и помидорами.
— Отец, отец! — крикнул он с порога. — Надо запастись водой! Немцы отключают водопровод!
Но Якоб уже позаботился о воде. Он наполнил два больших бака; накрытые крышками, они стояли в углу на кухне. Карен принесла хлеб, ей удалось также достать немного мяса.
— А как быть с Гудрун? — вздохнула она. — Надо же раздобыть молока для ее мальчика!
— Уж мы постараемся для внука! — сказал Якоб. Улучив минутку, Мартин выскользнул на улицу.
— Сидел бы ты дома, — заворчала Карен ему вслед. — Бегает по городу, будто и не слышит, как стреляют.
Но Мартин отлично слышал стрельбу, потому-то ему и не терпелось оказаться на улице.
Толпы парней и мальчишек высыпали на улицу. Одну за другой они разбивали витрины лавок, принадлежавших нацистам. Они врывались в дома, взламывали двери квартир, в которых жили предатели, выбрасывали из окон на мостовую мебель и разную домашнюю утварь. Ребята, оставшиеся на улице, складывали весь этот хлам в кучи, обливали бензином и поджигали. Над кострами, пылающими посреди мостовой, взвился тяжелый черный дым. Толпа колыхнулась, отпрянув от жаркого пламени. Люди напряженно всматривались в огонь, ждали, что же будет дальше. Что-то должно было произойти, и они это знали. Всем сердцем они рвались к борьбе, у них просто руки чесались схватиться с врагом. Датчан было не узнать — неужто сбылось предсказание древней легенды?
...Он сидит в подвале, глубоко-глубоко под землей, опершись локтями о стол... Борода его совсем приросла к столу, а сам он спит вековым сном. Вот так он и сидит в подземельном мраке, всеми презираемый, всеми забытый.
Но настанет день, когда он проснется, оторвет бороду от деревянного стола, поднимется и выйдет на свет — сражаться...
Так неужто Хольгер Данске пробудился в сердцах датчан? Неужели они вспомнили о его былой славе? Неужто Народ наш уже поднялся на борьбу?
— Полиция идет! Полиция! — пронесся по городу истошный вопль, и все завертелось. Обыватели укрылись в палисадниках и подъездах домов. К окнам приникли тысячи лиц, тысячи глаз ловили каждое движение полицейских, торопливо выбиравшихся из автомашин. Юные манифестанты предусмотрительно отбежали на другой конец улицы.
Полицейские выхватили дубинки, и немногочисленные прохожие, не участвовавшие в сожжении нацистского хлама и потому не спешившие уйти, слишком поздно сообразили, в какую переделку они попали: полицейские принялись избивать их без всякой жалости. Блюстители порядка не разбирали, кто прав, кто виноват, они яростно работали дубинками, сбивая с ног всякого, кто попадался под руку.
— Убирайтесь прочь! Убирайтесь! — злобно вопили полицейские, размахивая палками.
— Кровавые собаки! — послышалось в ответ.
Разъяренные полицейские тотчас кинулись на крикунов. Им удалось схватить нескольких парней, они заломили им назад руки, так что ребята застонали от боли. Один юноша долго боролся. Удар по затылку — и он упал без сознания. Полицейские схватили его за шиворот, поволокли по камням мостовой, точно мешок картофеля.
— Оставьте его! — крикнул им, высунувшись из окна, какой-то человек. — Что вы делаете?
Но полицейские даже не обернулись.
— Видно, они и вовсе перестали понимать по-датски! — с досадой сказал кто-то.
— Они ничем не лучше немцев! — отозвался другой.
— А ведь это наша собственная полиция, мы сами платим ей жалованье, вот ведь свинство какое!
Подоспевшая пожарная команда потушила костры. Полицейские и сами пытались это сделать, но у них ничего не выходило.
Порядок восстановлен на одной из улиц, но разве полусотне полицейских справиться с целым городом...
Скоро точно такие же костры вспыхнули на других улицах, и когда там появилась полиция, люди уже были начеку и встретили ее градом камней. Парни раздобыли себе крепкие палки и, нанося удары, не жалели сил. Полицейские мундиры никому уже не внушали страха, Да и обладатели их заметно утратили свой боевой пыл. Никогда еще они не наталкивались на столь упорное сопротивление, К тому же многим полицейским все это было в тягость; в глубине души они сочувствовали своим соотечественникам. В конце концов полиция ограничилась тем, что навела порядок на улицах, покинутых демонстрантами.
А молодежь тем временем принялась за трактир Юнкера на базарной площади. В трактире не осталось ни одного целого стула, ни стола, ни бутылки, ни стакана. Мартин не участвовал в разгроме трактира — он лишь сновал вокруг, жадно наблюдая за происходящим. Вдруг воздух дрогнул, точно сотрясенный взрывом. Секунду Мартин стоял в растерянности, слушая свист проносящихся мимо него пуль, затем юркнул в первую попавшуюся подворотню, где уже успели укрыться и другие прохожие. Когда спустя некоторое время он выглянул наружу, на улице уже не было ни души.
По опустевшей мостовой маршировали немецкие солдаты с винтовками наперевес. Повсюду валялись камни и осколки стекла, то тут, то там вспыхивавшие в солнечных лучах. Как только из подворотни или из окна высовывалась чья-нибудь голова, немцы открывали огонь и пули одна за другой врезались в стены домов.
Немцы маршировали. Они были одеты в зеленые мундиры, штанины заправлены в низкие черные сапоги на гвоздях, с грохотом высекавших искры из мостовой. За поясом у солдат торчали ручные гранаты. На ременной пряжке сверкал начищенный до блеска германский орел со свастикой. А еще на пряжке красовалась надпись: «С нами бог». Слова эти, порожденные безграничной самоуверенностью, казались зловещей насмешкой.
По грохоту солдатских сапог можно было судить, на каком расстоянии находятся немцы. Оккупанты то и дело стреляли в воздух или же наугад пускали пули в палисадники, но люди прятались от них в подъездах домов, за каменными садовыми оградами.
Немецкие «сверхчеловеки» шагали по улицам. Им не терпелось пустить в ход оружие. Они жаждали убить кого-нибудь — все равно кого. И тут им на глаза попался человек, который ехал им навстречу на велосипеде. Он совершенно случайно проезжал по этой улице, нисколько не подозревая, что его ждет. Немцы спокойно пропустили его, а затем послали ему вдогонку пулеметную очередь. Перевернувшись в воздухе, велосипедист всем телом рухнул на край тротуара, затем скатился с него и уткнулся лицом в камни мостовой. Велосипед тяжело ударился о мостовую, переднее колесо продолжало вращаться.
Человек попытался было приподняться на локтях, но новая пулеметная очередь пригвоздила его к мостовой, потемневшей от крови.
Стрелявший солдат торопливо сменил пулеметную ленту и подошел к убитому. Он обыскал его карманы, ловким, привычным движением вытащил паспорт и бумажник. Немец действовал уверенно и нагло. Кровавое пятно медленно расползалось по мостовой.
На обоих тротуарах стояли солдаты. Временами они стреляли, но датчане уже выбирались из своих укрытий. Они появлялись то тут, то там, опасливо озираясь, и, прижавшись к стенам, перебегали из одной подворотни в другую и упрямо приближались к солдатам.
Немцы открыли бешеный огонь, они стали поливать из пулеметов стены домов. Людям приходилось ложиться плашмя на землю или же опять залезать в укрытия. Солдаты громко перешучивались, самодовольно ухмылялись. Хорошо воевать, когда противник безоружен!
Ребята постарше, улучив минуту, торопливо высовывались из укрытий и с криком «Собаки!» кидали в немцев камнями. Все больше датчан появлялось со всех сторон, все ближе и ближе они подбирались к немцам. И снова солдаты открыли стрельбу. Вот вскрикнул какой-то парень, вот застонал другой, третий... Но здоровые поторопились увести раненых, и скоро стоны смолкли.
...Переднее колесо велосипеда давно уже не вертелось. Один из солдат что-то крикнул, указывая на велосипед, другой поднял его и прислонил к стене. Немцы очень любят порядок.
Мартин протиснулся вперед. Чувства мальчика были напряжены до предела, он словно хотел увидеть пули и услышать их свист, прежде чем они настигнут его. Глубоко в его душе бился страх, он смутно понимал, что не годится без дела играть со смертью.
Теперь убитый был отчетливо виден Мартину: тщедушный человек в сером костюме, с редкими волосами и едва наметившейся лысиной — скорее всего, конторский служащий. Наверно, его ждет семья, может быть, он поехал раздобыть чего-нибудь съестного для своих детей. Но они никогда не дождутся его — он лежит на мостовой, и кровь его стекает на камни.
Вдруг солдаты рванулись вперед, они что-то кричали на своем языке и бешено стреляли направо и налево. Среди грохота Мартин явственно различал свист пуль. Немцы воображали, что страхом и кровью сумеют подчинить всех своей воле, но не тут-то было.
Датчане перешли в наступление. Самые отважные бросились на немцев с кулаками или в лучшем случае вооружившись камнем либо палкой. Это было чистейшее безумие — нельзя обуздать тигра голыми руками. Был момент, когда немцы дрогнули и отступили. Но очнувшись от страха и переведя дух, они снова взяли верх — всегда сильнее тот, в чьих руках оружие.
Раненых заботливо уносили в парадные, куда уже бежали обитатели домов, таща воду и чистые простыни. А немцы между тем получили подкрепление. На улицу въехал грузовик, набитый солдатами. Те привезли с собой крупнокалиберные пулеметы и тотчас начали устанавливать их на перекрестках. Один солдат соскочил с грузовика, подошел к убитому и, поддев труп носком сапога, перевернул его на спину.
На затылке убитого чернели лишь две маленькие дырочки — следы пуль, но лицо превратилось в сплошное месиво. Датчане, стоявшие на другом конце улицы, замерли, ужас сковал сердца. Один из солдат схватил убитого за руки, другой — за ноги; раскачав труп, они швырнули его в кузов. Послышались негодующие крики, угрозы. Солдаты снова открыли стрельбу, и пули полетели в кирпичные стены домов, с которых посыпалась густая красноватая пыль. Уехали грузовики. Солдаты построились и с грохотом зашагали вниз по улице. Они шли в два ряда вдоль тротуаров, держа винтовки наперевес, и шарили глазами по фасадам домов, ища за оконными стеклами лица людей.
Едва убрались немцы, как народ снова повалил на улицу. Люди горели отвагой, точно уличный бой был для них привычным делом. Даже вражеские ружья — стоило им отдалиться хотя бы на полсотни метров — никого не пугали. Приехали санитарные машины, чтобы увезти раненых.
Много было и убитых. Мартин хотел протиснуться сквозь плотное кольцо людей, окруживших трупы, но тут толпа колыхнулась и снова двинулась вперед, и мальчик устремился вслед за ней. Сотни людей шагали по улицам города. Они шли к порту — туда, где стоял дом местных нацистов.
Подойдя к зданию, в котором размещался штаб нацистской партии, демонстранты безмолвно выстроились перед ним.
Большими черными буквами на фасаде дома было намалевано: «ДНСРП» — Датская национал-социалистская рабочая партия. Рядом красовалась гигантская свастика.
Эмблема варваров...
Горожане запрудили улицу. Они заняли оба тротуара и мостовую, а толпа все прибывала.
Рокот пронесся по рядам, раздались пронзительные крики:
— А ну, выходите, нацистские свиньи!
— Смерть предателям!
— Спалим звериное логово!
— Не дурите, ребята...
— Скоро примчатся немцы, чего тут тянуть!
Кипит людской котел, все больше распаляясь от криков, от вида свастики на стене нацистского логова.
— Датчане, разойдемся по домам, и так уже сколько крови пролито!
— Теперь настал наш черед расправиться с врагами!
— Для чего мы пришли сюда, товарищи?
— Уж, верно, не для того, чтобы разглядывать стены!
Все ставни в доме закрыты. Дом стоит словно вымерший, грузно осевший в землю, не замечая ярости, что бушует вокруг него, точно шквал. Кто-то уже просунул под ставни горящую бумагу и тряпки, огонь разгорается хорошо. Другие между тем штурмуют парадную дверь.
На мостовой энергично орудуют молодые ребята, они выворачивают камни и строят баррикаду. Булыжники передают по цепочке, сотни деятельных рук снуют взад и вперед. И вот уже через всю улицу протянулась баррикада высотой в несколько метров, а перед ней выросла куча хлама — обитатели здешних домов тащат сюда с чердаков всякую рухлядь. Все это облили краденым немецким бензином, затем подожгли.
А самодельные фитили, просунутые в окна, тоже очень пригодились. Чтобы не задохнуться, нацисты вынуждены были отворить ставни. Тут же с улицы в них полетели увесистые камни — люди целились в силуэты, метавшиеся в проемах окон.
В ответ нацисты стали стрелять из револьверов и ранили нескольких смельчаков. Но молодежь снова устремилась на приступ — в окна полетели бутылки с горючей жидкостью. Скоро за окнами взметнулись первые мощные языки пламени. В дверях патриоты врукопашную схватились с нацистами, силящимися вырваться из горящего дома. Враги яростно орудовали саперными лопатками, стреляли из револьверов. Вдруг раздался треск пулемета, и патриоты поняли: подоспели немцы.
Патриотам пришлось отступить — уходили садами и огородами, перемахивая через дощатые заборы. Они уносили с собой раненых, наскоро перевязанных платками, разорванными на полосы рубашками.
Логово нацистов объято пламенем. Ни одна пожарная команда теперь не смогла бы его спасти. Что ж, патриоты славно потрудились, день не прошел даром! А теперь пора ужинать, и об этом тоже не грех подумать.
— Немцы, немцы идут! — снова пронесся тревожный крик, и люди ринулись прочь под свист пуль. Может быть, были жертвы. Никто не видел, что делается вокруг, люди все бежали и бежали вперед или падали, настигнутые пулями. И Мартин сначала бежал вместе со всеми, но затем юркнул в подъезд и, тяжело дыша, оглянулся назад. Сердце бешено колотилось в его груди, никогда в жизни ему не забыть того, что он видел сегодня. Он вспомнил про убитых датчан, про тех, кого изувечили пули врагов... Нет, он никогда этого не забудет, он запомнит сегодняшний день на всю жизнь и отомстит за них — за убитых, за раненых... «Клянусь!» — прошептал мальчик.
Между тем осмелевшие нацисты устремились в погоню за патриотами. Плохо приходилось тем, кто попадался им в руки, — они избивали людей лопатами и резиновыми дубинками, топтали их сапогами. С одинаковой жестокостью издевались они над юношами и девушками, женщинами и мужчинами. Проходя по одной из улиц, они сбили с ног старушку. Несколько ударов лопаткой — и несчастная осталась на мостовой — без сознания, со страшными кровавыми ранами. Нацистские молодчики бьют без промаха. Уж чему-чему, а этому их хорошо научили.
Мартин побежал дальше, минуя улицу за улицей. Не он сжег нацистское логово и дрался с немцами, но он знал, что и его на каждом шагу подстерегает смерть. Постепенно он добрался до тихих, мирных окраинных кварталов.
Но здесь он увидел лишь высыпавших на улицу людей — они прислушивались к стрельбе и оживленно переговаривались.
Мартин весь взмок от бега и волнения, но его словно магнитом тянуло туда, где сегодня совершались великие события, и он повернул назад.
Он шел, прижимаясь к стенам домов, чтобы в случае надобности быстро нырнуть в укрытие. У каждого перекрестка он оглядывался, не грозит ли откуда-нибудь новая опасность. Но он должен был видеть все, что происходило в его родном городе! Вот на его пути выросли двое полицейских — плохо дело... Но нет, блюстители порядка настроены вполне миролюбиво — они стоят, заложив руки за спину, и тоже прислушиваются к стрельбе.
— Да, сильно там стреляют, — проговорил один из них.
— Ну и бандиты же эти немцы! — откликнулся другой. Заметив Мартина, он добавил: — А ты, паренек, беги-ка лучше домой, не то прогулка может плохо кончиться!
Мартин недоверчиво покосился на полицейских. Разве не они врывались в дома к своим соотечественникам и хватали коммунистов, разве не они выискивали и громили подпольные типографии? Разве не они охотились за патриотами, за десантниками, которых сбрасывали с самолетов? Нет, Мартина не проведешь, он не доверяет полиции!
Издалека доносились гудки санитарных машин — сегодня санитарам хватало работы. Мартин оглянулся — полицейские уже забыли о нем.
— Что за черт! — воскликнул один из них, показывая на другой конец улицы.
К ним приближался огромный нацист, обутый в высокие сапоги, волоча паренька не старше Мартина. Нацист скрутил мальчишке руки на спине и заставлял его шагать, то и дело пиная коленом. У мальчишки лилась по лицу кровь, он громко и прерывисто стонал. Треск стрельбы, вой санитарных машин стал еще громче, но Мартин уже ничего не замечал, кроме верзилы-нациста и его жертвы.
— Сходить помочь, что ли? — спросил один полицейский другого.
— Нет, нет, — ответил тот, и оба остались стоять, как будто ничего не видели.
У Мартина заныло в груди, заколотилось сердце. Он точно впервые увидел, как чисто и прозрачно над ним небо. Ничто не мешало ему застыть на месте, как полицейские, и стать предателем, но он не мог так поступить. Неодолимая сила влекла его к палачу и его жертве...
Весь день Мартин бродил по городу, сжимая в руках большой острый камень, но так и не решился пустить его в ход. Теперь он пригодится! Одним прыжком Мартин вскочил на спину нацисту и повис на нем. Ухватившись одной рукой за его шею, он начал изо всех сил бить «сверхчеловека» по лицу. Когда Мартин наконец остановился, мальчишка уже был на другом конце улицы. А Мартин стоял, наклонившись над поверженным нацистом. Потом он за волосы, приподнял ему голову и испугался. Ноги его задрожали. «А что, если я убил его? — молнией пронеслось в мозгу. — Он, конечно, гад, но все же и он человек...» Тут что-то забулькало, захрипело в горле нациста, и мальчик с облегчением понял, что тот еще не отдал богу душу. Он чуть ли не бережно опустил голову врага на асфальт и поспешил удрать. Он побежал в сторону, противоположную той, где стояли полицейские, но те вовсе не собирались его преследовать. Мартин видел, как они неторопливо направились к лежавшему на земле долговязому нацисту.
Вместе с пареньком, которого он спас, Мартин помчался к фьорду — туда, где на берегу ждали ремонта лодки. Мальчик стал промывать раны.
— Вода здесь чистая, дно хорошо видно, — сказал ему Мартин. Голос его чуть-чуть дрожал, он все еще не мог успокоиться. Его пугало то, что он совершил, но разве мог он поступить иначе? У мальчика не переставая шла носом кровь. Он пытался лечь на спину, запрокинув голову, но ничего не помогало. Фашист разорвал ему ноздри, и кровь густо просачивалась сквозь носовой платок, которым мальчик прикрывал лицо.
— Как тебя звать? — спросил Мартин.
— Меня зовут Свен, — ответил тот. — Спасибо тебе, что выручил. У меня есть ножик, знаешь, финский — хороший ножик. Я тебе его подарю.
— Брось, — откликнулся Мартин, — о чем ты толкуешь! — Он помолчал, глядя на паренька, растянувшегося рядом с ним. — Я лишь выполнил свой долг, — произнес он спустя несколько минут и, как бы совершенно удовлетворившись собственным заявлением, спросил: — А какой он, тот ножик, что ты хотел мне подарить?