Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Глава VIII

Вдоль железной дороги тянулось шоссе на Кабэ. По нему нескончаемой вереницей брели беженцы. Тех, кто не мог идти сам, везли на тележках. Поезд уже обогнал многие сотни этих людей, когда вдруг спереди послышался какой-то громкий лязг, и немного погодя мы остановились.

— В чем дело? Здесь ведь не остановка. Видно, не зря этот человек распространялся о государственных железных дорогах, — зло проговорил стоявший рядом с нами пассажир. Он спрыгнул на землю, вышел на шоссе, закинул за спину плетеную сумку и, не оглядываясь, направился в сторону Кабэ. Пожилой, крепкий на вид мужчина...

Поезд стоял неподвижно. Духота внутри все усиливалась.

— Черт бы побрал эту электричку! — выругался другой пассажир. — Долго она будет здесь торчать? Пойду-ка я лучше пешком. — И он тоже вылез через окно из вагона и пошел по шоссе.

За ним последовали еще несколько человек. Стало чуть-чуть попросторней, и я пробрался в вагон. Жена и племянница были уже внутри.

Вдоль вагонов прошел кондуктор, громким голосом предупреждая, что придется немного подождать, пока не устранят поломку. После этого еще несколько человек покинули вагон. Стало совсем свободно, и между молчавшими до сих пор пассажирами завязались беседы. Конечно, все разговоры вертелись вокруг одной и той же темы — бомбардировки. Каждый рассказывал лишь о том, что видел и слышал, поэтому трудно было представить себе общую картину.

Сидевший у окна юноша, по виду ученик последнего класса средней школы, уступил место старушке, которая стояла возле мужчины с глубоко запавшими глазами.

То ли из благодарности, а может быть, из любопытства, старушка стала расспрашивать школьника, где он был во время бомбежки. Тот нехотя рассказал, что, когда вспыхнул огненный шар, был дома. Услышав грохот, он бросился наружу. В то же мгновенье дом обрушился, и он потерял сознание, а после того как пришел в себя, увидел, что его придавили обвалившиеся балки, и отец тщетно старается его высвободить.

— Держись! — повторял отец, с помощью жерди пытаясь приподнять балку, прижавшую ногу сына. Пожар быстро приближался.

— Вытаскивай ногу! — кричал отец. Но юноша ничего не мог сделать. И вот огонь совсем уже рядом. Отец быстро огляделся и закричал:

— Прости меня, сынок. Я ухожу, прости! — Он отбросил жердь и побежал.

— Спаси, отец! — крикнул вдогонку юноша, но тот лишь раз оглянулся и исчез из виду.

Потеряв всякую надежду, парень сжался в комок, стараясь укрыться от пожара под балками. И вдруг почувствовал, что его нога свободна.

Так иногда бывает. Бьешься, бьешься над головоломкой — и вдруг случайно находишь решение. Юноша, очевидно, сделал то единственное движение, которое только и могло его спасти. Высвободившись, он бросился бежать к Митаки, где жила его тетка. Влетев в ее дом, он лицом к лицу столкнулся с отцом. Можно себе представить, что это была за встреча. Тетка глядела на них обоих, не говоря ни слова. Отец, должно быть, сгорал от стыда. А парень, опрометью выскочив на улицу, сел в электропоезд и поехал в родную деревню своей покойной матери.

Запомнилось мне и то, о чем говорил человек в льняной сорочке. Он осуждал безответственность, проявленную, но его словам, чиновниками военного отдела муниципалитета во время бомбардировки: они, видите ли, даже не сочли нужным оповестить штаб дивизии о тех бедствиях, которые обрушились на город.

Человек в льняной сорочке выказывал явную неприязнь не только к чиновникам, но и к военным.

— Несколько дней тому назад я сам имел возможность убедиться, какие чувства питают штатские к военным, — проговорил он и в подтверждение своих слов рассказал о таком случае.

Третьего дня он возвращался поездом из Ямагути в Хиросиму. Вагон был набит битком, но какой-то лейтенант спал, заняв целую скамейку. Рядом на полу стояли его сапоги. Пассажиры злобно косились на спящего, но помалкивали. Контролер сделал вид, будто ничего не заметил. Когда поезд подъезжал к станции Токуяма, один из пассажиров разломил пополам рисовый колобок, сунул по половине в каждый сапог и, как ни в чем не бывало, направился к выходу. Другой пассажир поднял сапоги, потряс их, чтобы рисовые колобки закатились поглубже, в самые носки, и тоже направился к выходу. С продовольствием в те дни было очень плохо, и он, видимо, не хотел, чтобы такая благородная жертва пропала даром. Лейтенант продолжал крепко спать. Стоявшие рядом пассажиры злорадно улыбались. Некоторые, боясь попасть в неприятную историю, перешли в другой вагон. Военный проснулся возле Отакэ. Впереди была Хиросима. Он с важным видом поднялся, надел фуражку и стал натягивать сапоги. Внезапно лицо его перекосилось. Он быстро стащил сапоги и, увидев прилипшие к носкам куски риса, завопил на весь вагон...

Человек в льняной сорочке умолк, почувствовав, что стоявшая рядом женщина толкает его в бок. Но чувство достоинства не позволило ему резко оборвать разговор, и он обратился к сидевшей напротив него женщине — судя по наружности, хозяйке небольшой лавчонки:

— Извините за вопрос, а вы куда едете?

Женщина нехотя ответила, что ей негде переждать обрушившееся на город бедствие, муж ее, рабочий, погиб на войне, так же, как и его младший брат. Ее собственный брат тоже воюет. Единственный восьмилетний сын сегодня утром разбился насмерть.

Жила она в небольшом домике, возле ресторана. За оградой росло гранатовое дерево. Его ветви свешивались к ним во двор. В этом году на них зрели несколько гранатов. Ее сын приехал из деревни, куда был эвакуирован вместе со всей школой, и в тот же день должен был вернуться обратно. Рано утром мальчик взял отцовскую стремянку, подставив ее под ветви граната, и полез вверх. Она наблюдала за ним, стоя в стороне. Приближая губы к каждому плоду по очереди, ребенок шептал:

— Не падай, гранатик, пока я опять не приеду.

И вдруг в небе вспыхнул огненный шар, послышался громкий гул. Взрывная волна повалила ограду ресторана и опрокинула стремянку. Мальчик погиб, ударившись то ли о землю, то ли о кирпичную стену...

У меня было такое впечатление, будто поезд стоит уже добрых два часа. Но когда поинтересовался, который час, оказалось, что прошло всего тридцать минут.

Наконец неисправность была устранена, и мы поехали дальше.

На заводе в Фуруити директор и начальники цехов встретили нас очень тепло и даже пригласили в комнату для почетных гостей. Мы все плакали от радости.

Жена и Ясуко ушли на кухню, а я решил вымыться. Одна из служащих притащила воды из колодца и налила ее в тазик. Сторож принес мне чистую одежду. Я смочил в воде полотенце, отжал его и обтерся. Воду в тазике меняли несколько раз, но она продолжала чернеть. Конца этому не было, и, намучившись, я решил, что с меня хватит, вытерся насухо и переоделся во все чистое.

Директор пригласил меня в кабинет, и я рассказал ему о том, что видел в Хиросиме, а потом, несмотря на поздний час, пошел на фабрику. Стекла в окнах были выбиты, в цехах гулял ветер, но само здание и станки не пострадали. В трепальном цехе и в цехе очистки тоже не осталось ни одного стекла, других повреждений я не заметил. Закончив осмотр цехов, я заглянул на кухню. Там было светлее, чем обычно. Взрывная волна сорвала заслонку вентиляционного люка, и весь пар выходил наружу. Повариха рассказала, что разбилось несколько больших тарелок, остальное сохранилось в целости.

И в общежитии, в углу коридора, валялась груда битого стекла, прикрытая старой газетой. Женщины укладывали свои вещи.

Комендант общежития объяснил мне, что по распоряжению директора всем легкораненым рабочим, способным двигаться, предоставлен отпуск, с тем чтобы они могли уехать к себе в деревню. Начальники отделов и инженеры, живущие в Хиросиме, отправились в город узнать, что стало с их семьями. Кроме небольшой группы рабочих и сторожей, на фабрике остались только директор и начальники цехов. Работа была приостановлена. Все в страхе ожидали следующей бомбардировки.

Дальше