В воздухе.
14.55-16.04
1
Последняя группа вражеских истребителей исчезла за несколько минут до того, как мы вышли к исходной точке бомбометания и в небе больше не появлялось ни одной немецкой машины.
Было без пяти три, я не спал уже тринадцать часов, а мы еще не дошли до цели.
Сейчас, когда истребители оставили нас в покое, я ожидал, что Мерроу передаст управление «крепостью» мне, но он по-прежнему сидел, наклонившись вперед, и, вопреки обычной манере легко и небрежно касаться штурвала, судорожно сжимал его руками.
— Ты не будешь возражать, если я немного поведу самолет? — спросил я.
После долгого молчания он ответил:
— Если хочешь...
— Секунду. Мне надо облегчиться.
Я отключил многочисленные провода и трубки, отстегнулся, отправился в бомбоотсек и ухитрился сделать свое дело и притом не обморозиться. Открыв дверь в хвостовую часть, я взглянул на Лемба; он сидел у пулемета, и на этот раз без книги. Фарр и Брегнани застыли у пулеметов в средней части фюзеляжа. Вокруг них валялись груды пустых патронных гильз. Стрелки так внимательно следили за небом, что даже не заметили, как я вышел и прикрыл за собой дверь.
Насколько мне удалось определить, «Тело» не получило никаких повреждений. Я припомнил, как выглядел наш самолет в ангаре после рейда на Киль, когда нам пришлось пережить столько неприятностей от своих же зажигалок; поврежденный двигатель висел на цепях подъемного крана; с одного боку самолет выглядел как искромсанная индюшка. Мне припомнилось также, как бесился Мерроу, — ведь это начисто опровергало утверждения Базза о неуязвимости его самолета. Возвращаясь на свое место, я испытывал горячее желание вновь поверить в колдовскую силу Мерроу.
Я уселся и взял на себя управление кораблем, но уже вскоре убедился, какую допустил ошибку: в те минуты безделье для Мерроу было опаснее любой отравы.
На Макса легла обязанность ведущего бомбардира всей авиагруппы, и он старательно готовил свои игрушки, его явно не прельщала перспектива оказаться, как в тот раз в Гамбурге, причиной повторного захода. Он хотел заблаговременно сверить все данные — угол прицеливания, путевую скорость, снос — с бомбардиром Холдрета Коулфенгом, заместителем ведущего бомбардира и нашей группы, — ему-то, собственно, и полагалось выполнять обязанности, возложенные сейчас на Макса.
Макс знал, что машиной управляю я, а Мерроу сидит без дела, но связался по внутреннему телефону не с ним, а с Лембом и спросил, включен ли командирский приемник, чтобы переговорить с бомбардиром Холдрета.
— Разговаривать буду я, — вмешался Мерроу.
— Я хочу связаться непосредственно с Коулфенгом, — твердо повторил Макс.
Мерроу уступил — точнее, промолчал. Это было на него непохоже.
Я вел машину в чистом, как промытое стекло, небе. В мою задачу, поскольку я выполнял обязанности ведущего, входило строго, как по стальным рельсам, следовать проложенным курсом и соблюдать постоянную приборную скорость. Мне еще не доводилось испытывать ощущения от полета во главе целой армады «крепостей». Я слишком устал, чтобы восторгаться, но, в общем-то, чувствовал себя несколько приподнято. Многое значило, конечно, и то, что истребители противника по-прежнему нас не беспокоили.
Брандт и Коулфенг разговаривали между собой. Никогда в трудной обстановке Макс не вел себя так рассудительно, сдержанно и хладнокровно, хотя Мерроу то и дело вмешивался и изводил его своим нудным ворчливым голосом — он взял этот тон с самого утра.
Я собирался сказать Брандту, чтобы он не забыл ввернуть в бомбы взрыватели, когда закончит разговор с Киулфенгом, но вспомнил о решении не принимать никакою участия в убийстве; мысль о заключенном компромиссе снова пришла мне в голову, я задумался над обстоятельствами, толкнувшими меня на него, — ну хотя бы недоразумение с Дэфни, когда мы условились встретиться в Лондоне, а она не пришла; но недоразумение ли?..
Я постарался отвлечься от этих размышлений, потому что неизбежно стал бы думать о Дэф, о Мерроу, о том, что она рассказала о нем.
Я взглянул на Базза. Он сидел прямо в напряженной позе, большой палец его правой руки, лежавшей на штурвале, касался кнопки вызова внутренней связи. Его состояние внушало мне тревогу; цель вот-вот должна была оказаться под нами, и мне следовало поддержать Мерроу в эти минуты — пусть он, а не я руководит бомбометанием. Самое большее, на что я был способен, — это хотя бы вот так выполнять условия жалкого компромисса, заключенного с самим собой.
— Давай, Макс! Пошевеливайся, — приказал Мерроу. — Не забудь, тебе надо ввернуть взрыватели в свои бомбы.
— Не мешай, дай кончить, — отозвался Макс. В таком тоне члены нашего экипажа обычно не разговаривали с Мерроу. Во всяком случае, они тут же получали в ответ хоть одно словечко.
Но на этот раз ответа не последовало. Мерроу сидел все в той же напряженной позе, неподвижно и прямо, словно палку проглотил, и молчал.
Я решил, что ему станет лучше, если он сам поведет самолет.
— Базз, может, ты снова возьмешь управление на себя? Мы почти над целью.
Часы показывали две минуты четвертого — до исходной точки оставалось шесть минут.
Мерроу молча последовал моему совету.
Макс закончил проверку и, связавшись со мной, попросил ввернуть взрыватели. Я, конечно, знал, как это делается; все мы должны были уметь заменять друг друга, поскольку, как говорил Мерроу, занимались мужским делом и каждый из нас мог в любую минуту отправиться на тот свет.
Я ответил: «Хорошо», и только тогда сообразил, на что соглашаюсь: подготовить бомбы, которые понесут смерть.
Отстегивая ремни и все остальное, я думал, как пойду сейчас в бомбоотсеки, потолкаюсь там для вида и вернусь. И никто никогда не узнает, что я не ввернул взрыватели.
— Как устанавливать? — спросил я.
Он объяснил.
— Есть, — с напускной бодростью ответил я. Я пробрался на трап в бомбоотсеке, все еще не решив, как быть. Времени на размышления не оставалось. Мысли одна за другой проносились у меня в голове: долг, «не убий», Гитлер, Дэфни, месяцы обучения, сонё в котором мне приснился Макс, радиоотсек «Дома Эшер», красная вспышка ракеты, грохот разрывающихся бомб — то, что обожал Мерроу, смерть отца Дэфни, пытающегося спасти раненых, восковой Нельсон, горящий парашют...
Я увидел рот. (Закрыв глаза, я прислонился лбом к перегородке в передней части бомбоотсека, чувствуя, как отдается в моем теле вибрация самолета.) Рот Дэфни, произносившей слова о долге каждого из нас...
Я обнаружил, что торопливо ввинчиваю взрыватели в бомбы. Мне предстояло ввернуть десять взрывателей.
Я вернулся на свое сиденье и едва успел подсоединиться к внутренней связи, как Клинт Хеверстроу объявил, что мы находимся в исходной точке.
В ответ Heг Хендаун фальцетом, со свойственной ему фиглярской бодростью, объявил:
— Говорит стюардесса Фифи. Мы приближаемся к Ньюарку. Пожалуйста, пристегнитесь ремнями и не курите. Благодарю вас-с-с!
— Заткнись, Негрокус! — послышался чей-то голос, быть может, Фарра.
Тут уж Мерроу вышел из своего оцепенения и с внезапной вспышкой гнева, пронзительным, раздраженным голосом потребовал прекратить болтовню.
Действительно, до захода на цель оставались считанные секунды; все застегнули привязные ремни на тот случай, если близкие разрывы зенитных снарядов начнут швырять машину из стороны в сторону.
В исходной точке самолеты перестроились и разошлись по звеньям; такое построение позволяло каждому из них подойти к цели заданным зигзагообразным курсом, не мешая другим. Самолеты должны были сбросить бомбы по сигналу ведущего бомбардира своего звена в тот момент, когда от ведущего самолета авиагруппы отделится первая бомба. После того как бомбы будут сброшены, все группы — снова по заданным маршрутам — следовали к пункту сбора и перестраивались для обратного полета.
Брандт работал молча, и мне казалось, что он спокойно делает все, что требуется, однако Базз принялся подгонять его, выкрикивая то один, то другой ехидный вопрос.
В исходной точке мы включили автопилот, предоставив Максу возможность вести машину по бомбоприцелу; из-за безделья и невозможности чем-нибудь заняться Мерроу постепенно распалил себя до предела.
На полет от исходной точки до рубежа бомбометания нам требовалось восемь минут, а летели мы так, чтобы по мере возможности уйти от зенитного огня заданным зигзагообразным курсом — тридцать секунд прямо, поворот на пятнадцать градусов влево — еще тридцать секунд, поворот на тридцать пять градусов вправо — сорок секунд, и так далее, пока не выходили на действительный боевой курс за семьдесят секунд до сброса бомб. Истребители не появлялись, но зенитный огонь доставлял нам немало беспокойства. В течение всего этого времени Макс держал нас на автопилоте, а Мерроу кричал все громче и громче.
Когда нам оставалось около трех минут, Макс наконец взорвался.
— Послушай, Базз, заткни ты свое хайло! — зло оборвал он Мерроу. — У меня все в порядке. Отбомбимся не хуже других, если оставишь меня в покое.
Позже, мысленно возвращаясь к пережитому, я понял, что в тот день мы бросили вызов Мерроу: вызовом было мое поведение во время предполетной подготовки, поведение Лемба в эпизоде с ручкой настройки, испуг Малыша Сейлина, обратившегося к Хендауну, а сейчас, уже во второй раз, резкий тон Макса.
Теперь Мерроу не смолчал и изверг целый поток брани и оскорблений. Он до того обалдел, что не только не разобрался в словах Макса, но и вообще не понимал обстановки, и его бормотание вызывало еще большее беспокойство, чем его пронзительный, торжествующий вопль при первом столкновении с истребителями противника.
В конце концов Мерроу все же успокоился, ощутив характерное вздрагивание корабля, освободившегося от своего груза, и услышав, как Брандт не с обычным своим воинственным ликованием, а просто с облегчением произнес:
— Бомбы сброшены!
Мерроу взял на себя управление и замолчал.
2
В общем. Макс выполнил свою задачу отлично. Фотоснимки, сделанные после налета, показали, что наша группа отбомбилась успешнее других — одиннадцать бомб упало в радиусе тысячи футов от точки прицеливания и двадцать три — в радиусе двух тысяч футов, тогда как у второй группы точность бомбометания составила соответственно одну и пять бомб, а у третьей и того хуже: ни одной бомбы в радиусе тысячи футов и лишь три — в радиусе двух тысяч футов. У двух или трех авиагрупп результаты оказались лучше наших. Оповещая о якобы произведенных разрушениях, служба общественной информации опубликовала в тот вечер потрясающую историю о тяжелых последствиях нашего рейда для немецкой шарикоподшипниковой промышленности: «Серьезные разрушения... Сожжено... Опустошено...» Но более объективная оценка, разосланная на следующей неделе министерством внутренней безопасности после тщательных рекогносцировок, рисовала безрадостную картину напрасной гибели машин и людей: за один рейд мы потеряли тридцать шесть бомбардировщиков, а шарикоподшипниковые заводы в Швейнфурте получили не столь уж значительные повреждения. Из трех основных заводов частично пострадали два — «Фераянигте Кугеллагер Фабрик Верк II» и «Кугелфишер»;
машиностроительный завод «Фихтель и Закс» почти не пострадал; на «ФКФ Верк I» сгорела контора; завод «Дейтше Стар Кугелхалтер» вообще не получил никаких повреждений. По предварительным подсчетам, предполагалось, что в результате рейда на «ФК.Ф» и «Кугелфншер» предприятия не смогут работать от одной до четырех недель и что, следовательно, немцы потеряют примерно недельную продукцию всей своей промышленности подшипников. Печально, но факт: наш рейд крайне незначительно повлиял на выпуск продукции, настолько незначительно, что впору было предпринимать новый налет.
Обо всем этом я узнал значительно позже и увидел тот день в новом, более печальном свете.
Было бы лучше, если бы мы оставались на базе.
3
Самолет снова вел Мерроу; я лишь легонько держал руку на своем штурвале — мне стоило только нажать кнопку внутренней связи, если бы потребовалось что-нибудь сказать; прямо над целью и сразу же после того, как мы сделали резкий разворот влево и взяли курс прямо на север, к пункту сбора, находившемуся в девяти минутах лета, в точке с координатами 50 градусов 37 ми нут северной широты и 10 градусов 34 минуты восточной долготы, мне внезапно показалось, что меня пронизывает выходящий из штурвала ток. Я повернул голову и увидел, что Мерроу снял руки со штурвала и держит поверх него, разжав ладони; видимо, и он испытывал такое же ощущение. Он посмотрел на меня, и я слышал, как он сказал: «Бог мой, где-то в проводке короткое замыкание». То же самое предполагал и я.
— Her, — начал Мерроу, — проводка...
Я осторожно дотронулся до своего штурвала и... ничего не почувствовал. После моего знака снова взялся за штурвал и Мерроу.
— Нас, должно быть, задело, — сказал я. Электрический разряд, очевидно, явился результатом воздействия взрывной волны на рули высоты и достиг наших рук через все узлы и соединения системы проводки.
Едва я успел закончить фразу, как в переговорное устройство включился Малыш Сейлин и тихим, полным сдерживаемого волнения голосом доложил:
— Номер три дымит.
И снова мысль о Бреддоке промелькнула у меня в сознании; повинуясь какому-то порыву, я ответил так, словно был командиром самолета:
— Внимательно следи за ним. Следи, Малыш!
Возможно, я проявил не положенную в таких случаях самостоятельность только потому, что третий двигатель находился с моей стороны, а может, из-за поведения Мерроу. Не знаю; я действовал интуитивно.
В пункт сбора мы прилетели в три двадцать пять; Мерроу мастерски выполнил плавный разворот и подвел нас к соединению, летящему впереди, а верхняя и нижняя группы, отходя от цели на пересекающихся курсах, пристроились к нашей группе, чтобы образовать общин боевой порядок.
— Продолжает дымить, — доложил Малыш. Наблюдая за давлением во впускном трубопроводе третьего двигателя, я обнаружил, что оно неуклонно падает, и чем дальше, чем быстрее; это означало, что двигатель мог в любую минуту отказать; но я оставался спокойным — видимо, не зря Мерроу тренировал нас, как действовать в случае возникновения пожара, и я, не согласовывая свое решение с Баззом, выключил регулятор состава смеси третьего двигателя, нажал кнопку установки воздушного винта во флюгерное положение и закрыл жалюзи обтекателя. Однако винт продолжал вращаться, правда, медленно, толчками, и я начал опасаться, что он остановится в положении «крылья мельницы». Но в конце концов лопасти все же совершили полный оборот, встали ребром к ветру, и, судорожно вздрогнув два-три раза, винт застыл.
Мерроу ни словом не упрекнул меня в том, что я остановил двигатель, не ожидая приказа.
— Прибавь обороты, — сказал он. — Мне нужно набрать скорость.
Предполагалось, что, сбросив бомбы, мы будем уходить от цели со скоростью сто пятьдесят пять, но теперь, когда один из двигателей вышел из строя, мы шли медленнее.
Я прибавил обороты трем остальным двигателям.
— Отключи подачу топлива на номер три. — Неожиданно для меня самого мои слова прозвучали, как приказ.
Мерроу повиновался. Он не сказал: «Слушаюсь, сэр», но повиновался.
Я попросил Малыша снова взглянуть на третий двигатель, и он ответил, что дыма теперь не видно.
Из хвостовой установки заговорил Прайен:
— Меня тошнит. Так и подкатывает к горлу. А ведь раньше, во время других рейдов, ничего такого я не испытывал. О-о! Я, кажется, теряю сознание! Помогите же! Меня тошнит!
Конечно, Хендаун отозвался первым.
— Сними маску, — сказал он, — иначе каюк. Используй под это самое шлем, если можешь. Потом снова нацепи маску, да поживее. Не волнуйся, Прайен, мы представим тебя к медали «Пурпурное сердце», мой мальчик!
И тут внезапно, неизвестно откуда, перед нами предстал прежний Мерроу; мы хорошо знали этот самоуверенный, сейчас скорее.требовательный, чем раздраженный, тон:
— Послушай, сынок, черт бы тебя побрал, труса этакого! Возьми-ка себя в руки!
Эта внезапная вспышка, напомнившая прежнего грубияна Мерроу, магически подействовала на Прайена: он сразу же пришел в себя. Прайен, должно быть, уже снял маску, но не успел отключить ларингофон, и мы слышали его затрудненное дыхание.
— Ну как, Прайен, все в порядке? — спросил я несколько секунд спустя.
Он ответил утвердительно и провел кислородную проверку.
— Лейтенант Боумен, — снова заговорил Хендаун, — что вы скажете, не следует ли освободить бак номер три и перелить топливо в другие баки?
Хендаун, игнорируя Мерроу, обратился непосредственно ко мне.
— Пожалуй, так и сделаем.
4
В последующие минуты наше с Негом внимание было сосредоточено на процедуре переливания топлива. Как оказалось, осколки снарядов пробили в нескольких местах правое крыло (по словам Нега, из верхней турели он даже мог разглядеть землю через одну из пробоин), что нас очень встревожило, так как грозило утечкой горючего, а мы находились слишком далеко от базы, да к тому же на трех двигателях, чтобы позволить себе роскошь потерять хотя бы столько бензина, сколько нужно для наполнения зажигалки. Хендаун орудовал с кранами в бомбоотсеке, а я наблюдал за манометрами на доске приборов; у нас было полдюжины баков — в них мы и переливали топливо, следя за тем, чтобы оно не уходило через пробоины; мы трудились минут тридцать и уже почти управились, когда Макс сообщил из носового отсека, что со стороны двух часов на небольшой высоте появилось звено двухмоторных истребителей.
Хендаун вскарабкался наверх, в свою турель, я же объявил:
— Внимание! Всем быть в готовности!
За последний час с небольшим произошло так много всего, что мы почти не заметили, как пролетела передышка, которую дали нам истребители противника. Никогда еще «крепости» не проникали столь далеко в воздушное пространство Германии, и это, видимо, застало немцев врасплох.
Мы находились около Хакенбурга, милях в двадцати юго-восточнее Рура. Было начало пятого.
В начавшейся вскоре атаке участвовало по меньшей мере двадцать пять истребителей. Первой подверглась нападению следовавшая за нами группа, но потом истребители стали беспокоить и нас. Из опыта предыдущих боев мы знали, что летчики немецких двухмоторных истребителей не отличались особым мастерством и, как правило, действовали довольно осторожно, пытаясь обстреливать «летающие крепости» ракетами или 20-миллиметровыми снарядами, оснащенными дистанционными взрывателями, с недосягаемого для наших пулеметов расстояния. Однако налетевшая сейчас банда, видимо, и понятия не имела о робости «двухмоторных мальчиков» и наскакивала с решимостью, настойчивостью и свирепостью, какие нам редко доводилось наблюдать.
Вскоре после начала атаки ко мне по внутреннему телефону обратился Клинт Хеверстроу:
— Боу, ты не смог бы на минутку спуститься ко мне?
— Что там у тебя?
— Да вот это очередное изменение курса. Помоги мне свериться.
Подобная просьба со стороны Хеверетроу показалась мне в высшей степени странной, во время наших предыдущих вылетов он никогда не просил помощи. Макс — да, и не раз, но Клинт никогда, Я постучал Базза по плечу, показал вниз, и он кивнул. Я отстегнул ремни, освободился от всего остального и прополз вниз, в носовую часть; Клинт сидел за своим столиком и дрожал как и лихорадке. Я включился в кислородную магистраль на левой стенке его отсека и наклонился над столиком, пытаясь рассмотреть цифры, на которые показывал Клинт; пока я пытался разобраться в них, он проверил манометр кислородной системы справа от себя и, обнаружив, что давление упало, отключил свою маску от постоянной розетки и включился в мой переносный кислородный баллон.
— А вот это зря, — заметил я. -Ты сейчас используешь мой кислород, а мне через минуту надо возвращаться и вести самолет.
— Не беспокойся, — ответил Клинт. — Мне сейчас станет легче.
К счастью, я беспокоился. И в тот день беспокойство принесло мне неслыханную удачу: оно заставило меня вовремя покинуть застекленную кабинку Хеверетроу.
Я снова попытался выяснить, что тревожит Клинта.
Оказалось, тревожит его вовсе не курс. Он снял с правой руки перчатку.и на стопке бумаги, лежавшей на приставном столике, большими буквами написал: «Поцеловал ли я самолет сегодня утром?»
Бедняга Клинт! Вот что он хотел от меня. Он трепетал от страха, что, поднимаясь утром в машину, забыл проделать обычный ритуал — постучать стеком по краям входного люка и облобызать обшивку самолета. Он, видимо, опасался, что без его заклинаний нам не гарантировано благополучное возвращение. Клинт смотрел на меня через летные очки такими испуганными глазами и выглядел таким расстроенным, что на мгновение я и сам заразился его нелепыми опасениями, — я не помнил, выполнял ли он свою церемонию сегодня утром. Впрочем, сегодняшнее утро казалось мне до головокружения далеким, я вообще едва его помнил. Я почувствовал острый укол страха, но потом сообразил, что нужно успокоить Клинта, снял перчатку, взял карандаш и написал: «Да».
Клинт сразу повеселел и собрал все свои бумаги в аккуратную стопку. Я показал ему на пулемет в окне справа, и он с готовностью бросился к нему.
Перед тем как вернуться в свое кресло второго пилота, я повернулся и взглянул в окно слева; где-то далеко-далеко, милях в девяноста чуть к югу, на высоту в несколько тысяч футов поднималась массивная черная башня дыма. Внизу, в свете убывающего дня, сквозь легкие, как хлопья шерсти, облака виднелся узенький Рейн между Бонном и Кобленцем и крохотные жучки на его серебристой полоске — наверно, немецкие баржи со срочными военными грузами. Прекрасный день.
Я опустился на колени, прополз по проходу к своей кабине, с помощью одной руки — в другой я держал переносный баллон с кислородом — протиснулся через люк и уже сидел на корточках между сиденьем Мерроу и моим, вытянув вверх правую руку, так что она повисла в воздухе, но прежде чем встать, посмотрел вперед и увидел, что со стороны двенадцати часов сверху на нас заходят четыре одномоторных истребителя, подкреплявших атаку первой группы. Наш самолет был ведущим; они собирались разделаться с нами; я это понимал.
В течение нескольких следующих секунд мое поведение явно шло вразрез со здравым смыслом. Мой защитный жилет лежал под сиденьем рядом со мной (возможно, я вспомнил о нем, скользнув по нему взглядом), и мне внезапно захотелось так и остаться скорченным в три погибели, сжаться до предела, прикрыться легкой броней защитного жилета, хотя обычно я почти не пользовался им, таким неудобным он показался после первых же рейдов. Я потянул жилет, но он не поддавался; я уперся ногами в стенку самолета и снова потянул, но жилет за что-то зацепился; в течение нескольких сумасшедших мгновений мне казалось, что моя жизнь всецело зависит от того, достану я жилет или нет, и я продолжал отчаянно тащить и дергать его, хотя разумнее всего было бы спокойно выяснить, за что он зацепился.
В конце концов я отказался от своих попыток и уже начал подниматься, когда раздался ужасающий шум — ничего подобного мне еще не доводилось слышать.
Одновременно из носовой части по проходу промчался порыв леденящего ветра.
Самолет встал на крыло и начал входить в штопор, и я едва успел броситься поперек своего сиденья и судорожно в него вцепиться. Казалось, мы падаем.