7

Я не собираюсь много распространяться о своей подготовке. В основном она состояла из простой рутинной работы. Но она перестала меня угнетать, так что и рассказывать о ней особенно нечего.

Единственное, о чем хотелось бы упомянуть, — это наши скафандры: отчасти из-за того, что я тогда был просто очарован ими, отчасти из-за того, что благодаря им попал в беду. Говорю об этом без всяких жалоб — получил то, что заслуживал.

Солдат Мобильной Пехоты связан со своим скафандром примерно так же, как человек из К-9 со своим партнером-псом. Именно благодаря бронескафандрам (а также звездным кораблям, которые доставляют нас в нужное место Вселенной, и капсулам, в которых десантируемся) мы и зовем себя Мобильной Пехотой, а не просто пехотой. Скафандр дарит нам острое зрение и острый слух, крепкую спину (чтобы нести тяжелое вооружение и броню) и быстрые ноги. Он даже прибавляет ума ("ума" в военном смысле слова), а также снабжает нас значительной огневой мощью, стойкой защитой.

Наш скафандр отличается от скафандра космического, хотя и способен выполнять его функции. С другой стороны, это не только доспехи. Это и не танк, однако рядовой Мобильной Пехоты вполне может справиться с подразделением таких штуковин, если, конечно, какой-нибудь глупец догадается выпустить танки против Мобильной Пехоты. Скафандр — не космический корабль, но может летать.

Однако ни космические, ни воздушные боевые аппараты не могут вести эффективную борьбу против человека в скафандре, разве что устроят массированную бомбардировку того района, где этот человек находится (все равно что сжечь дом, чтобы уничтожить муху). Мы же способны проделать множество вещей, на которые звездные и воздушные корабли не способны. Существует дюжина различных способов проведения массированного уничтожения с помощью кораблей и ракет различных видов, катастроф такого масштаба, что войну можно считать законченной, так как целый народ или целая планета просто перестает существовать. Мы привносим в боевые действия избирательность, делаем войну таким же личным делом, как удар по носу. Мы можем действовать избирательно, создавая давление в определенной точке и на определенное время. На моей памяти Мобильная Пехота никогда не получала приказа спуститься и уничтожить (или захватить) всех хромых и рыжеволосых, проживающих в установленном районе. Однако если нам скажут, мы сделаем. Ей-богу!

Что ж, мы простые ребята, которые спускаются с неба в назначенный час, в назначенное место, закрепляются, выковыривают противника из нор, заставляют идти туда-то и туда-то, окружают или уничтожают его. Мы пехота, а она не чуждается крови и идет прямо туда, где враг, и сталкивается с ним нос к носу. Мы делаем это — меняются времена, меняется оружие, но суть нашей профессии остается неизменной, такой же, как тысячи лет назад, когда вооруженные мечами орды неслись за своим вождем с диким боевым кличем.

Быть может, в один прекрасный день смогут обойтись без нас. Быть может, когда-нибудь полусумасшедший гений изобретет новое оружие, робота, способного залезть в нору, в которой скрывается противник, и вытащить его наружу. Да при этом сохранить своих, которых противник, например, в качестве заложников держит в той же дыре. Трудно говорить о том, что будет, Я ведь не гений, а пехотинец. Пока же машина не изобретена, и ребята делают свою работу. А мой долг быть с ними.

А пока мы нужны, пока без нас не обойтись, множество ученых и инженеров сидят и думают, как нам помочь. В результате появляется такая вещь, как скафандр.

Нет нужды объяснять, как выглядят наши доспехи, поскольку их изображениями полны журналы, газеты и книги. Если коротко, то в скафандре ты похож на здоровенную стальную гориллу, вооруженную соответствующим по величине оружием. (Может быть, поэтому сержант частенько называет нас "обезьянами"? Однако, сдается мне, что при Юлии Цезаре сержанты выражались точно так же.)

Но скафандр значительно мощнее любой гориллы. Если мобильный пехотинец в скафандре обнимет гориллу, она тут же испустит дух — ее просто расплющит. На скафандре же и следов не останется.

"Мышцы", псевдомускулатура, вызывают у непосвященных неизменное восхищение. Однако на самом деле весь фокус в системе контроля мускулатуры. Гениальность изобретения состоит в том, что контроль вообще не нужен. Десантник просто носит скафандр, как костюм, "как кожу". Для того чтобы управлять кораблем, нужно выучиться на пилота. Это требует времени, к тому же необходимо обладать безукоризненной физической подготовкой, рефлексами, особым способом мышления. Даже езда на велосипеде требует определенной подготовки, ездить на велосипеде — совсем не то, что ходить на своих двоих. А пилотирование звездных кораблей вообще недоступно моему пониманию. По-моему, это дело акробатов, обладающих математическим мышлением! А скафандр можно просто носить. Две тысячи фунтов в полном снаряжении. Но стоит только влезть в него — и уже умеешь ходить, бегать, прыгать на невероятную высоту, припадать к земле, брать куриное яйцо, оставляя его целым (для этого, правда, все же нужна небольшая практика), танцевать джигу (если умеешь танцевать ее без скафандра).

Весь секрет заключается в отрицательной обратной связи и эффекте усиления.

Не просите, чтобы я дал полное описание устройства скафандра. Я не в состоянии. Но ведь самые талантливые скрипачи не берутся смастерить самую простую скрипку. Я могу содержать скафандр в полной готовности, делать ремонт в полевых условиях — вот и все, что требуется обычно от пехотинца. Если же скафандру становится по-настоящему худо, я вызываю доктора: доктора наук (электромеханическая инженерия), который является офицером флота, как правило лейтенантом. Такие офицеры прикомандированы к кораблям, а иногда к штабу полка того или иного лагеря, вроде лагеря Курье.

Но в общих чертах я могу рассказать, как действует скафандр. Внутри доспехов находятся сотни рецепторов, реагирующих на давление. Ты двигаешь рукой, возникает давление на рецепторы. Скафандр чувствует его, усиливает и двигается вместе с твоей рукой, чтобы снять давление с отдавших приказ рецепторов.

Скафандр запрограммирован на такую обратную связь и не только точно повторяет каждое твое движение, но и значительно усиливает его.

Однако сила его "мышц" контролируется. Самое главное, что при этом совершенно не приходится заботиться об этом контроле. Ты прыгаешь, прыгает и скафандр — конечно, гораздо выше, чем ты прыгнул бы без него: в момент прыжка включаются реактивные двигатели, многократно усиливающие импульс, полученный от "ножных мышц" скафандра. Этот мощный дополнительный толчок придается по линии, проходящей через твой центр тяжести. И таким образом ты спокойно перепрыгиваешь через стоящий рядом дом. Потом наступает следующая фаза: ты начинаешь опускаться так же быстро, как и подпрыгнул. Скафандр ловит начало этой фазы и обрабатывает ее характеристики с помощью специального "аппарата приближения" (что-то вроде самого простого радара). Тут опять включаются реактивные двигатели на необходимое время — и ты мягко опускаешься, даже не успев подумать, как бы тебе это получше сделать.

В этом и состоит чудо бронескафандра: о нем не нужно думать. Не нужно управлять им, направлять, исправлять его ошибки — ты носишь и носишь его. При этом твой мозг всегда свободен — можно заниматься оружием и контролировать обстановку. Последнее особенно важно для мобильного пехотинца, который мечтает умереть в своей постели. Только нужно представить, что приземляешься после прыжка, а взгляд твой прикован к дисплеям датчиков, на показания которых ты должен каждую секунду реагировать. В такой ситуации достаточно, если внизу будет поджидать абориген с каменным топором — все равно твоя песенка спета.

Искусственные "глаза" и "уши" тоже сконструированы так, чтобы помогать, не отвлекая внимания. Четко налаживается связь с товарищами и с командованием. Кроме того, в шлем вмонтирована специальная акустическая система, воссоздающая полную звуковую картину окружающего мира. Если снаружи слишком шумно, эта система даст лишние децибеллы.

Поскольку голова — единственная часть тела, не связанная с рецепторами давления, постольку ты используешь голову (челюсти, щеки, шею) для управления акустической и видеоаппаратурой, а руки твои целиком свободны для боя. К щекам прилегает датчик управления искусственным зрением, а к скулам — искусственным слухом. Все дисплеи вынесены на переднюю внутреннюю стенку шлема — прямо надо лбом и по бокам. Расположение очень удобное, и со временем начинаешь моментально схватывать показания всех датчиков.

Когда находишься в воздухе, летишь, наклоняя голову, на внешней поверхности шлема, на лобовой части, автоматически выдвигаются аппараты инфравидения. (Потом они так же автоматически убираются.) Когда после выстрела тебе больше не нужна пусковая ракетная установка, скафандр сам убирает ее в специальное гнездо до тех пор, пока не понадобится. Подобные вещи можно перечислять долго. Сюда входит и снабжение питьевой водой, воздухом, автоматические гироскопы для поддержания равновесия и так далее и тому подобное. Цель всех этих устройств одна и та же: освободить десантника от посторонних забот для выполнения главной боевой задачи.

Конечно, управление всей аппаратурой скафандра требует известных навыков, и нас долгое время натаскивали до полного автоматизма движений в скафандре. Особой подготовки потребовали прыжки, ведь хоть ты и подпрыгиваешь как будто естественным движением, но поднимаешься гораздо быстрее и остаешься в воздухе гораздо дольше, чем при обычном прыжке. Чего стоит, например, умение быстрой ориентации, пока ты на какие-то мгновения зависаешь в воздухе. Каждая секунда в бою — это драгоценность, не имеющая цены. Подпрыгивая, можно определиться на местности, выбрать цель, связаться с кем-либо из коллег и, получив ответ, выстрелить, перегруппировать свое вооружение, принять решение снова прыгнуть, не приземляясь, и так далее. Если есть навык, можно сделать уйму разных дел во время прыжка.

Но в целом наши доспехи все же не требуют сравнительно сложной подготовки. Скафандр делает все для тебя — точно так же, как делаешь ты, только лучше. Делает все, кроме одного — ты совершенно беспомощен, когда у тебя где-то зачешется. Если когда-нибудь мне покажут и преподнесут скафандр, который будет чесать меня между лопатками, ей-богу, я на нем женюсь.

Существует три основных типа скафандров Мобильной Пехоты: обычный, командный и разведывательный. Скафандр разведчиков обладает очень большой скоростью, дальностью полета и сравнительно скромным вооружением. Командирский скафандр начинен большим запасом горючего, обладает значительной скоростью и высотой прыжка. В нем втрое больше, чем обычно, всякой электроники, радаров и прочих устройств. Обычный же скафандр предназначен для ребят, стоящих в строю с сонным выражением лица,— то есть для нас, исполнителей.

Я уже говорил, что влюбился в свои рыцарские доспехи. Хотя при первом же знакомстве повредил себе плечо. Всякий раз, когда моей группе назначались занятия со скафандром, я ликовал. В тот день, когда мне, как командиру группы новобранцев, присвоили те самые псевдокапральские шевроны, я должен был совершить тренировочный полет в скафандре с двумя ракетами класса А (конечно, холостыми). Задача — использовать ракеты против предполагаемого противника в учебном бою. Беда, как всегда, заключалась в том, что все было ненастоящим, а от нас требовали реальных боевых действий.

Мы отступали или, как у нас выражаются, "продвигались" вперед по направлению к тылу. В этот момент один из инструкторов с помощью радио отключил подачу энергии в скафандре у одного из моих ребят. Естественно, тот оказался в совершенно беспомощном положении. Я тут же приказал двум парням подобрать его и страшно гордился, что спас своего человека до того, как он вышел из игры. Затем сразу обратился к другой своей задаче — нанесению ракетного и бомбового удара по противнику, который вроде вот-вот мог нас накрыть.

Наш фланг продвигался на средней скорости. Нужно было направить ракету так, чтобы ни в коем случае не пострадал никто из наших, но в то же время поразить врага. И все надо было сделать, как всегда, очень быстро. Подобные маневры несколько раз оговаривались перед учениями. Единственная случайность, которая допускалась, — это легкие поломки, создаваемые самими инструкторами.

Концепция боя предписывала установление предельно точного направления удара — по радарному сигналу. Для этого нужно было засечь по радару расположение всех моих людей. Но действовать нужно было очень быстро, а я еще не слишком хорошо разбирался в показаниях дисплеев и датчиков, расположенных перед моими глазами. Поэтому, шевельнув головой, я отключил аппаратуру и поднял фильтры, чтобы осмотреть местность своими глазами. Вокруг расстилалась залитая солнцем прерия. Но, черт побери, я ничего толком не мог разглядеть — только одна фигура маячила невдалеке от линии предполагаемого удара. Я знал, что моя ракета способна выдать лишь грандиозное облако дыма и ничего больше. Поэтому прицелился на глазок, навел пусковую установку и пальнул.

Убираясь с места выстрела, я чувствовал удовлетворение: ни одной секунды не потеряно.

Но прямо в воздухе система энергоснабжения моего скафандра отказала. Падать совсем не больно: система отключается постепенно, так что приземлился я благополучно. Но, приземлившись, застыл, как куча металлолома, двинуться не было никакой возможности. В этой ситуации поневоле быстро успокаиваешься и прекращаешь даже попытки пошевелиться — ведь вокруг тебя никак не меньше тонны мертвого металла.

Ругаться я все-таки мог и проклинал себя на все лады. И не только себя. Вот уж не думал, что они устроят мне аварию, когда я так хорошо руковожу группой и решаю на ходу все сложные боевые задачи.

Мне следовало знать, что командиров групп Зим контролирует сам. Он почти примчался ко мне — наверное, специально, чтобы поговорить со мной с глазу на глаз. Начал с предположения, что неплохо бы мне заняться мытьем грязных полов, потому что в виду моей тупости, бездарности и прочих неизлечимых пороков мне нельзя доверить другую, более тонкую работу — к примеру, разносить тарелки в столовой. Он кратко охарактеризовал мою прежнюю жизнь, коснулся будущего и сказал еще несколько слов, о которых мне не хотелось бы вспоминать. В заключение он ровным голосом произнес:

— Как бы ты себя чувствовал, если бы полковник Дюбуа увидел, что ты здесь натворил?

После этого сержант Зим покинул место моего приземления. Я проторчал там без движения еще два часа, напоминая страшное чугунное идолище, поставленное в степи языческим племенем. Наконец учения закончились. Зим вернулся, восстановил систему энергоснабжения, и мы на полной скорости помчались в штаб.

Капитан франкель говорил мало, но весомо.

Потом он помолчал и добавил казенным, лишенным интонаций голосом:

— Если считаешь, что не виноват, можешь потребовать трибунала. Так что?

Я сглотнул и пробормотал:

— Нет, сэр.

До этой минуты я все еще не понимал, в какой оборот умудрился попасть.

Было видно, что капитан слегка расслабился.

— Что ж, тогда посмотрим, что скажет командир полка. Сержант, отведите заключенного.

Быстрым шагом мы отправились к штабу полка, и я впервые встретился с нашим командиром полка лицом к лицу. Сначала был уверен, что он подробно рассмотрит дело, но, припомнив, как Тэд сам втянул себя в судебную мясорубку, решил молчать.

Майор Мэллоу в общей сложности сказал мне ровно пять слов. Выслушав сержанта Зима, он произнес первые три:

— Все это правда?

Я сказал:

— Да, сэр. — И этим моя роль завершилась.

Тогда майор Мэллоу повернулся к капитану Франкелю:

— Есть ли хоть один шанс, что из этого человека что-нибудь получится?

— Мне кажется, да, — ответил капитан Франкель.

— Тогда мы ограничимся административным наказанием. — Тут майор Мэллоу повернулся ко мне и произнес оставшиеся два слова: — Пять ударов.

Все происходило так быстро, что я не успел очухаться. Доктор дал заключение, что сердце у меня работает нормально, потом сержант и охрана надели на меня специальную рубашку, снять которую можно, не расстегивая пуговиц. Полк как раз приготовился к смотру, прозвучал сигнал. Казалось, все это происходит не со мной, все нереально... Это, как я узнал позже, первый признак сильного испуга или нервного потрясения. Галлюцинация, ночной кошмар.

Зим вошел в палатку охраны сразу после сигнала. Он взглянул на начальника охраны, и тот исчез. Зим шагнул ко мне и сунул что-то в мою руку.

— Возьми, — сказал он. — Поможет. Я знаю.

Это была резиновая прокладка, наподобие тех, что мы зажимали в зубах, когда занимались рукопашным боем. Чтобы не пострадали зубы. Зим вышел. Я сунул прокладку в рот. Потом на меня надели наручники и вывели из палатки.

Потом читали приказ: "...в учебном бою проявил полную безответственность, которая в реальных боевых действиях повлекла бы за собой неминуемую гибель товарищей". Потом сорвали рубашку и, подняв руки, привязали их к столбу.

И тогда случилась странная вещь: оказалось, что легче переносить, когда бьют тебя самого, чем смотреть, как секут другого. Я вовсе не хочу сказать, что это было приятно. Как раз страшно больно. И паузы между ударами не менее мучительны, чем сами удары. Но прокладка действительно помогла, и мой единственный стон после третьего удара никто не услышал.

И еще одна странность: никто никогда не напоминал мне о том, что случилось. Как я ни приглядывался, но Зим и другие инструкторы обращались со мной точно так же, как всегда. Доктор смазал чем-то следы на спине, сказал, чтобы я возвращался к своим обязанностям — и на этом все было кончено. Я даже умудрился что-то съесть за ужином в тот вечер и притворился, что участвую в обычной болтовне за столом.

Оказалось, что административное наказание вовсе не становится черным пятном в твоей карьере. Запись о нем уничтожается, когда заканчивается подготовка, и ты начинаешь службу наравне со всеми чистеньким. Но главная метка остается не в досье.

Ты никогда не сможешь забыть наказания.

8

Когда мы сделали все, что могли, на равнине, нас перевели в горный район Канады для более жестких тренировок. Лагерь имени сержанта Смита очень походил на лагерь Курье, только был гораздо меньше. Но и Третий полк теперь поредел: в самом начале нас было более двух тысяч, а теперь осталось менее четырехсот. Рота Эйч уже имела структуру взвода, а батальон на смотре выглядел, как рота. Тем не менее мы до сих пор назывались "рота Эйч", а Зим — командиром роты.

На деле уменьшение состава означало более интенсивную индивидуальную подготовку. Казалось, что инструкторов-капралов стало больше, чем нас самих. Сержант Зим, у которого голова теперь болела не за две сотни "сорвиголов", как было вначале, а только за пятьдесят, мог постоянно следить недреманным оком за каждым из нас. Иногда даже казалось, что он рядом, когда ты был точно уверен, что его нет. Так и выходило: стоило сделать что-то не так, Зим, откуда ни возьмись, вырастал у тебя за спиной.

В то же время проработки, которые время от времени все равно выпадали на нашу долю, становились более дружественными. Хотя. с другой стороны, любой выговор казался более унизительным — мы тоже менялись. Из всего первоначального набора остался только каждый пятый, и этот каждый пятый был уже почти солдатом. Зим, похоже, вознамерился довести каждого до кондиции, а не отправлять домой.

Мы стали чаще видеться и с капитаном Франкелем, он больше времени теперь проводил с нами, а не за столом в кабинете. Он уже знал всех по именам и в лицо и, судя по всему, завел в голове досье на каждого, где точно фиксировал наши промахи и удачи, кто как обращается с тем или иным видом вооружения, кто болел, кто получил наряд вне очереди, а кто давно не получает писем.

Он не был таким жестким, как Зим, не повышал тона, не говорил обидных слов, чаще улыбался. Но за мягкой улыбкой скрывался стальной характер. Я никогда не пытался вычислить, кто из них двоих более соответствует идеалу солдата — Зим или Франкель. Безусловно, они оба как личности были гораздо ближе к такому идеалу, чем любой другой инструктор лагеря. Но кто из них лучше? Зим делал все с подчеркнутой точностью, даже с некоторым изяществом, как на параде. Франкель же проделывал то же самое, но в каком-то порыве, "с брызгами" — как будто играл в игру. Результаты были те же, но никто, кроме капитана, не мог представить исполнение поставленной задачи легким, чуть ли не пустяковым делом.

Оказалось, что "избыток инструкторов" нам просто необходим. Я уже говорил, что осваивать скафандр было не так уж трудно. Но это на равнине. Конечно, доспехи исправно работали и в горах, но другое дело, когда нужно прыгать между двумя отвесными гранитными стенами, вокруг торчат обломки острых скал, а ты обязан менять в воздухе режим прыжка. У нас было три несчастных случая: двое парней умерли, одного отправили в больницу.

Но без скафандра скалы были едва ли менее опасными: на нашем участке часто попадались змеи. Из нас же упорно пытались сделать заправских альпинистов. Я не мог понять, какой прок десантнику от альпенштока, но уже давно привык помалкивать и тренироваться изо всех сил. Мы освоили и это ремесло, и оно, в результате, оказалось не таким уж сложным. Если бы год назад кто сказал мне, что я запросто смогу влезть на отвесную гладкую скалу, используя лишь молоток, жалкие гвоздики и никчемную веревочку, я рассмеялся бы ему в лицо. Я — человек равнинный. Поправка: я был человеком равнин. С тех пор со мной произошли некоторые изменения.

Я только-только начинал понимать, как сильно изменился. В лагере Смита был более свободный режим — нам разрешалось ездить в город. В принципе, некоторая "свобода" существовала и в лагере Курье. Она означала, что в субботу после обеда, если не было спецнаряда, я мог уходить из лагеря куда заблагорассудится. Но обязательно вернуться к вечерней перекличке. Да и какой был смысл в такой прогулке, когда до горизонта тянулась однообразная степь, вокруг ни души, только изредка попадался испуганный заяц — ни девушек, ни театров, ни дансингов, ни прочих увеселений.

Хотя, если честно, свобода и в лагере Курье была счастьем. Иногда очень важно иметь возможность уйти куда глаза глядят, чтобы не видеть палаток, сержантов, опостылевших лиц друзей... мгновения, когда не надо постоянно ждать окрика, сигнала тревоги, когда можно прислушаться к своей душе, уйти в себя. Свобода ценилась тем больше, что тебя могли ее лишить, как и любой другой привилегии. Могли запретить покидать лагерь или даже расположение роты: тогда нельзя было пойти даже в библиотеку или в "палатку отдыха". Запреты могли быть еще строже: выходить из своей палатки только по приказу.

Но в лагере Смита мы могли ходить в город. Челночные ракетные поезда отправлялись в Ванкувер каждое субботнее утро, как раз после нашего завтрака. Вечером таким же поездом возвращались к ужину. Инструкторам разрешалось даже проводить в городе субботнюю ночь или вообще несколько дней, если позволяло расписание занятий.

Именно в тот момент, когда я вышел из поезда на перрон городского вокзала, я начал понимать, как сильно изменился. Джонни больше не вписывался в эту гражданскую жизнь. Она казалась непонятной, сложной и невероятно беспорядочной.

Я не говорю, что мне не понравился Ванкувер. Это очаровательный город, он расположен в прекрасном месте. Люди здесь тоже очень доброжелательные, они привыкли видеть на своих улицах Мобильную Пехоту и относились к нам вполне лояльно. Для нас даже был создан специальный центр отдыха, где каждую неделю устраивались танцы и где бывали девушки, всегда готовые потанцевать.

Но в тот, первый, раз я не пошел в центр отдыха. Почти все время я пробродил по улицам, останавливаясь и подолгу глазея на красивые здания, на витрины, переполненные самыми разными, ненужными, как мне казалось, вещами. Я глазел на прохожих, спешащих и просто гуляющих. Удивительно, но они вели себя по-разному, каждый делал, что хотел, и одевался по-своему. Конечно, я засматривался на девчонок.

В особенности на девчонок. Оказывается, я и не знал, какие они удивительные и какие красивые. Надо сказать, я всегда относился к девчонкам хорошо: с тех самых пор, когда еще мальчишкой понял, что они совсем другие, а не просто носят платья и юбки. Насколько я помню, в моей жизни не было периода, как у многих других мальчишек, когда, заметив эту разницу, они начинали девчонок ненавидеть.

И все же в этот день мне открылось, насколько я их недооценивал.

Девушки прекрасны сами по себе. Удивительно приятно просто так стоять на углу и смотреть, как они проходят мимо. Хотя нет, нельзя сказать, что они ходят, как все. Я не знаю, как объяснить, но их движения — что-то более сложное и волнующее. Они не просто отталкиваются от земли ногами — каждая часть тела движется, и словно в разных направлениях... но так слаженно и грациозно.

Я и два моих приятеля, наверное, простояли бы на улице до вечера, если бы не полисмен. Он посмотрел на нас и сказал:

— Ну что, ребятки, обалдели?

Я моментально сосчитал нашивки и значки на его груди и с уважением ответил:

— Да, сэр!

— Тебе не обязательно ко мне так обращаться. По крайней мере здесь. А почему вы не там, где развлекаются?

Он дал нам адрес, объяснил, куда идти, и мы двинулись — Пэт Лэйви, Котенок Смит и я. Он еще крикнул вдогонку:

— Счастливо, ребята... и не ввязывайтесь ни в какие истории.

Он слово в слово повторил то, что сказал нам Зим, когда мы садились на поезд.

Но туда, куда советовал пойти полисмен, мы не пошли. Пэт был родом из Сиэтла, и ему хотелось взглянуть на родные места. Деньги у него были, он предложил оплатить проезд тому, кто составит ему компанию. Мне все равно нечего было делать. Поезда в Сиэтл отходили каждые двадцать минут, а наши увольнительные не ограничивались Ванкувером. Смит решил ехать с нами.

Сиэтл мало чем отличался от Ванкувера, по крайней мере, девчонок там было не меньше. Этот город мне тоже понравился. Но там, похоже, не очень-то привыкли к десантникам. Когда мы зашли пообедать в скромный ресторанчик, особого доброжелательства я не ощутил.

Нужно сказать, что мы не ставили перед собой задачу напиться. Ну, Котенок Смит, быть может, и перебрал пива, но оставался таким же дружелюбным и ласковым, как всегда. Из-за этого он, кстати, и получил свою кличку. Когда у нас начались занятия по рукопашному бою, капрал Джонс презрительно буркнул в его сторону:

— Котенок бы оцарапал меня сильнее!

И готово — кличка приклеилась.

Во всем ресторанчике мы одни были в форме. Большинство остальных посетителей составляли матросы с грузовых кораблей. Неудивительно: ресторанчик располагался надалеко от порта — одного из самых больших на побережье. В то время я еще не знал, что матросы с грузовых кораблей нас недолюбливали. Отчасти, видно, из-за того, что их "гильдия" уже давно безуспешно пыталась приравнять по статусу свою профессию к Федеральной Службе. А может, эта скрытая вражда уходила своими корнями в глубокое, неизвестное нам прошлое.

За стойкой бара сидели пареньки примерно нашего возраста. Длинноволосые, неряшливые и потертые — смотреть было неприятно. Я подумал, что, может быть, сам походил на них до того, как пошел на службу.

Затем я увидел, что двое таких же доходяг с двумя матросами сидят за столом у нас за спиной. Они подвыпили и все громче отпускали замечания, видимо, специально рассчитанные для наших ушей.

Мы молчали, А их шуточки становились все более личными, смех все громче. Остальная публика тоже умолкла, с удовольствием предвкушая скандал. Котенок шепнул мне:

— Пошли отсюда.

Я поймал взгляд Пэта, он кивнул. Счет был уже оплачен, поэтому мы просто встали и вышли. Но они последовали за нами. Пэт на ходу бросил:

— Приготовься.

Мы продолжали идти, не оглядываясь.

Они нас догнали.

Я вежливо уступил типу, который бросился на меня, и дал ему упасть, по пути, правда, рубанув его слегка ребром ладони по шее. Потом я бросился на помощь ребятам. Но все уже было кончено. Все четверо лежали на тротуаре. Котенок обработал двоих, а Пэт вывел из игры четвертого, кажется, слишком сильно послав его навстречу уличному фонарю.

Кто-то, судя по всему, хозяин ближайшего магазина, послал за полицией, которая прибыла очень быстро — мы еще стояли вокруг неподвижных тел, не зная, что с ними делать. Двое полисменов. Наверное, они были рядом, раз примчались так скоро.

Старший пристал к нам, чтобы мы назвались и предъявили документы. Но мы, как могли, увиливали: ведь Зим просил "не ввязываться в истории". Котенок вообще прикинулся дурачком, которому только-только исполнилось пятнадцать. Он все время мямлил:

— Мне кажется, они споткнулись...

— Да, я вижу, — согласился с ним полицейский и вынул нож из руки того, кто лез на меня. — Ладно, ребята, вам лучше удалиться отсюда... Идите.

И мы пошли. Я был доволен, что мы так легко отделались. Вернее, наоборот, что Пэт и Котенок не стали раздувать историю: ведь это довольно серьезное нарушение, когда гражданский нападает, да еще с оружием, на служащего Вооруженных Сил. Но какой смысл судиться с этими парнями? Тем более, что справедливость и так восторжествовала. Они полезли и получили свое. Все правильно.

Но все-таки хорошо, что мы не ходили в увольнение с оружием... и были обучены выводить противника из строя, не убивая его. Потому что действовали мы практически бессознательно. Я не верил до конца, что они нападут. Но когда это случилось, действовал не раздумывая — автоматически, что ли. И только когда дело было закончено, посмотрел на все со стороны.

Тогда я до конца осознал, что изменился — и изменился сильно.

Мы не спеша дошли до вокзала и сели на поезд до Ванкувера.

Мы начали отрабатывать технику выбросов сразу же, как переехали в лагерь Смита. Выбросы устраивались по отрядам, по очереди. Мы загружались в ракету, потом летели неизвестно куда, потом нас сбрасывали, мы выполняли задание и опять по пеленгу собирались в ракету, отправлявшуюся домой. Обычная ежедневная работа. Поскольку в лагере было восемь рот, то для каждого отряда выбросы проходили даже реже чем раз в неделю. Но зато они становились все жестче: выбрасывали в глухую скалистую местность, в арктические льды, в австралийскую пустыню и — перед самым выпуском — на Луну. Последнее испытание было тяжелым. Капсула раскрывалась в ста футах от поверхности Луны, и нужно было приземлиться только за счет скафандра (атмосфера отсутствовала, а значит, отсутствовал и парашют). Неудачное приземление могло привести к утечке воздуха и к гибели.

Новые условия, новые испытания — и новые сложности. Кто-то погиб, кто-то покалечился, кто-то отказался войти в капсулу. Да, было и такое — ребята не могли заставить себя сесть в этот искусственный кокон. Их никто не отчитывал — просто отстраняли от полетов и тренировок и в тот же вечер увольняли. Даже человек, совершивший уже несколько выбросов, мог вдруг запаниковать и отказаться сесть в капсулу... а инструктор был с ним мягок, обращался с ним, как с другом, который тяжело заболел и никогда не выздоровеет.

Со мной, к счастью, ничего подобного не происходило, я не паниковал, садясь в капсулу. Зато узнал, что такое "дрожать, как заяц". Я всегда начинал дрожать перед выбросом, чувствуя себя полным идиотом. И не избавился от этого до сих пор. Но десантник, не испытавший выброски, — не десантник. Кто-то рассказывал нам историю — может, и выдуманную — о десантнике, который приехал погулять в Париже. В Доме инвалидов он увидел гроб Наполеона и спросил стоящих рядом гвардейцев:

— Кто это?

Французы были возмущены:

— Неужели месье не знает?! Здесь покоятся останки Наполеона! Наполеон Бонапарт — величайший из воителей, когда-либо живших на земле!

Десантник призадумался. Потом спросил:

— Неужели? Тогда скажите мне, где он выбрасывался?

Почти наверняка эта история выдумана. Не может быть, чтобы там не было таблички, объясняющей, кто такой Наполеон. Зато этот анекдот довольно точно передает, что должен думать о Наполеоне десантник.

Время летело незаметно, и наконец наступил последний день нашей подготовки.

Я вижу, что мало о чем сумел рассказать. Например, об оружии, которым нас учили пользоваться. Или о том, как нас сбросили в горящий лес и мы три дня боролись с пожаром...

Вначале в нашем полку насчитывалось 2009 человек. К выпуску осталось только 187 — из выбывших четырнадцать были мертвы, остальные уволились по собственному желанию или по болезни, перевелись на другую службу.

Майор Мэллоу сказал краткую речь, каждый получил удостоверение, потом мы последний раз прошлись строем, и полк был расформирован. Полковое знамя спрятали до тех пор, пока оно снова, через три недели, не понадобится, чтобы превратить разболтанную толпу из двух тысяч гражданских парней в монолитную организацию.

Теперь я считался "рядовым подготовленным", и перед моим личным номером стояли буквы РП. Большой день в моей жизни. Быть может, даже самый главный.

9

Я всерьез думал о себе как о "подготовленном солдате", пока не прибыл на корабль...

Но я не успел даже уяснить, как Земная Федерация из "состояния мира" перешла в "состояние готовности", а потом и на военное положение. Когда я поступал на службу, считалось, что "царит мир". Все было действительно нормально, и кто мог заподозрить неладное? Еще в лагере Курье объявили о "состоянии готовности", но мы ничего не замечали: гораздо больше каждого из нас волновало, что думает, скажем, о его прическе, внешнем виде, умении драться капрал Бронски. Еще важнее было мнение сержанта Зима. В общем, "состояние готовности" ничем не отличалось от "мира".

"Мир" — ситуация, когда ни один штатский не задумывается, в каком состоянии находится армия, и ему наплевать на вооруженные конфликты, которые не попадают на первые полосы газет. Если, конечно, среди пострадавших нет его родственников. Но вряд ли когда-нибудь в истории Земли "мир" означал отсутствие вообще каких бы то ни было военных столкновений. Когда я прибыл в свое первое подразделение "Дикие кошки Вилли", которое изредка еще называли рота К, Третий полк, Первая дивизия Мобильной Пехоты, когда я погрузился вместе с "кошками" на корабль "Долина Фордж", война уже несколько лет шла полным ходом.

Историки до сих пор спорят, как называть эту войну: Третья космическая (или Четвертая), а может, Первая межзвездная. Мы же называли ее просто войной с багами, если вообще задавались целью эту войну как-нибудь называть. Так или иначе, но начало этой войны датируется как раз тем месяцем, когда я погрузился на свой первый корабль. Все, что было до этого и даже несколько позже, характеризовалось не иначе как "инциденты", "патрульные столкновения", "превентивные акции" и тому подобное. Однако парни гибли в этих "инцидентах" точно так же, как и в официально провозглашенной войне.

Если быть точным до конца, то ощущение войны у солдата ненамного шире, чем у обычного штатского: солдат видит ее только на том небольшом участке, на котором находится сам. А когда не участвует в боевых действиях, прикидывает, как получше провести свободное время, увильнуть от недремлющего сержанта или подлизаться к повару и получить сверх нормы что-нибудь "эдакое". К тому времени, когда Котенок Смит, Эл Дженкинс и я оказались на Лунной базе, "Дикие кошки Вилли" уже участвовали в нескольких выбросах. В отличие от нас они уже были солдатами. Однако никто не проявлял по отношению к нам высокомерия, не пижонил. После привычной строгости инструкторов сержанты и капралы действующей армии казались нам удивительно общительными и простыми.

Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что такое отношение объяснялось снисходительностью: мы в их глазах были никем, нас даже ни к чему было отчитывать, пока никто из нас не участвовал в настоящем боевом выбросе. Только тогда станет ясно, сможем или не сможем мы заменить тех, кто в этом выбросе получит свое.

Только теперь я понимаю, каким зеленым тогда был. Наша "Долина Фордж" еще стояла на Луне, я бродил по разным отсекам, привыкая к кораблю.

В одном из коридоров столкнулся с командиром нашей группы, одетым по полной форме. В мочку его левого уха была вдета серьга — небольшой, искусно сделанный золотой череп, скопированный, кажется, с древней эмблемы — "Веселого Роджера". Только вместо двух скрещенных костей под черепом была целая вязанка: очень маленькая, едва разглядишь.

Раньше, дома, я всегда носил серьгу или еще какое-нибудь украшение. В лагере обо всех этих безделушках я даже не вспомнил. Но тут вдруг увидел вполне подходящую к нашей форме красивую штуковину, и мне ужасно захотелось такую же. Деньги у меня еще оставались, и я решился:

— Э-э... сержант... Где вы достали такую сережку? Подходящая вещица...

Он ничем не выдал своего удивления, даже не улыбнулся.

— Тебе нравится?

— Да, очень! — Я тут же подумал, что пара таких сережек будет выглядеть еще лучше, только надо заказать две нормальные кости под черепом вместо этой непонятной груды. — Их можно купить на базе?

— На базе их никогда не продавали. Не думаю, что тебе удастся их достать здесь. Но когда мы прибудем туда, где такие штуки водятся, я тебе непременно сообщу. Обещаю.

— О, спасибо!

— Не за что.

Потом я видел еще у нескольких человек такие же сережки, только с разным количеством костей — у одних меньше, у других больше... Оказалось, что их действительно разрешают носить с формой, по крайней мере в увольнении. Очень скоро и я обзавелся парой этих серег, обнаружив, правда, что цена для такой маленькой золотой вещицы непомерно высока...

Та операция называлась "Дом багов". В книгах по истории ее чаще именуют Первой битвой на Клендату. Операция была проведена вскоре после того, как они уничтожили Буэнос-Айрес. Только смерть огромного города заставила Землю по-настоящему понять, что происходит.

Так уж получается, что большая часть населения, никогда не покидавшая планеты, не верит в существование других миров. Я знаю это по себе, ведь и я совершенно не принимал в расчет существование других миров, пока не пришлось столкнуться с ними нос к носу.

Трагедия с Буэнос-Айресом потрясла человечество, и сразу стали раздаваться крики, что нужно собрать все имеющиеся в наличии силы возле Земли, окружить ее плотным кольцом защиты. Конечно, все это глупость. Войны выигрываются не обороной, а нападением — это азбука. Во время войны не существует Министерства обороны — можете залезть в учебники истории. Но подобная реакция, похоже, типична для людей сугубо гражданских, они сразу требуют себя защитить и при этом желают контролировать ход войны. Хотя, по мне, эта ситуация напоминает панику на борту самолета, когда пассажиры врываются в кабину, начинают теснить пилота и наперебой рвутся к штурвалу — как раз в то время, когда над всеми нависла беда.

Однако моего мнения никто не спрашивал. Мне предписывалось лишь беспрекословно выполнять приказы. Мы разрывались между обязанностью защитить Землю и остальные планеты Федерации и необходимостью вести настоящую войну с багами. Насколько я помню, разрушение Буэнос-Айреса не привлекло особо моего внимания: по крайней мере мы не реагировали на него так бурно, как жители Земли. В это время наш корабль мчался в двух парсеках от планеты по пространству Черенкова, и сама новость была передана с другого корабля, только когда мы вышли в обычное пространство.

Я подумал только: "Господи, какой ужас!" — и пожалел, что больше никогда не увижу чудесного города, в котором бывал. Но все же Буэнос-Айрес не был моим родным городом, Земля казалась теперь такой далекой, а я таким занятым... Ведь я должен был участвовать в первом нападении на Клендату — планету багов, и операция вот-вот должна была начаться. Поэтому мы неслись на предельной скорости и отключили поле внутренней гравитации на "Долине Фордж", чтобы высвободить побольше энергии для двигателей.

Уничтожение Буэнос-Айреса очень сильно повлияло на всю мою жизнь, но об этом я догадался только месяцы спустя.

Когда подошло время выброса на Клендату, я уже был прикреплен "помощником" к капралу Бамбургеру, который при этом известии все-таки смог сохранить непроницаемое выражение лица. Однако как только сержант, представлявший меня, удалился на достаточное расстояние, он прошипел:

— Послушай, пацан, держись все время меня, но не дай Бог путаться под ногами. Если же ты подставишь мне свою шею, мне придется ее сломать.

Я только кивнул, начиная понимать, что этот выброс будет совсем не похож на учебный. Потом на меня, как всегда, напала дрожь, а потом мы уже были внизу...

Операцию "Дом багов" нужно было назвать "Дом умалишенных". Все шло не так, как планировалось. В результате операции враг должен был пасть на колени, мы — оккупировать их столицу и все остальные ключевые пункты планеты. И все — конец войне. На деле мы не только проиграли битву, но и чуть не провалили войну в целом.

Я не собираюсь критиковать генерала Диенна. Не знаю, правда или нет, что он требовал для операции большей концентрации войск и поддержки, но всетаки уступил Главнокомандующему. В конце концов, не мое дело. Я также сомневаюсь, что даже самые ушлые "специалисты", которые горазды только после драки кулаками махать, смогут восстановить ход событий и определить, что к чему.

Знаю только, что генерал выбросился вместе с нами и командовал прямо там, на планете, а когда нас приперли к стенке, возглавил отвлекающую атаку, и это позволило некоторым из нас (и мне в том числе) убраться живыми. А он остался и получил свое. Остался в радиоактивном хаосе на Клендату, и потому уже слишком поздно вызывать его на трибунал. И значит, нечего об этом и говорить.

Тут, наверное, нужно сделать отступление для тех никогда не вылезавших из кресел стратегов, которые сами ни разу в жизни не участвовали в боевом выбросе. Конечно, планету багов можно было бы забросать водородными бомбами так, чтобы поверхность ее спеклась в сплошной слой радиоактивного стекла. Но выиграли бы мы войну? Баги совсем не такие, как мы.

Их называют псевдоарахнидами, но это все-таки не пауки. Они скорее подобны порождению фантазии сумасшедшего, которому везде мерещатся похожие на гигантских пауков чудовища с интеллектом. Их социальная организация, психология, экономическое устройство напоминают жизнь земных муравьев или термитов. Они — коллективные существа, интересы муравейника прежде всего. При стерилизации поверхности планеты погибнут солдаты и рабочие, но интеллектуальная каста и королевы останутся невредимыми. Я сомневаюсь, что даже прямое попадание кумулятивной водородной ракеты сможет уничтожить королеву: мы не знаем, как глубоко они прячутся. Однако особым любопытством в этом вопросе я не отличаюсь. Ни один из тех, кто попадал в их подземные норы, не вернулся.

Ну вот. Предположим, мы начисто разрушим поверхность Клендату. Но в их распоряжении точно так же, как и у нас, останутся корабли, разные колонии и другие планеты и оружие. Так что, пока они не сдадутся, войну нельзя считать оконченной. У нас не было тогда планетных бомб, которые могли бы расколоть Клендату надвое, как орех. Но если бы они и на это наплевали и не сдались, война бы продолжалась.

Если они вообще могут сдаваться... Например, их солдаты явно на это не способны. Рабочие баги не умеют драться. Можно потратить весь боевой запас, подстреливая одного за другим. Зато их солдаты не сдаются. В то же время вы очень ошибетесь, если решите, что баги — это просто безмозглые насекомые только потому, что они так выглядят и не умеют сдаваться. Их воины сметливы, профессиональны, агрессивны. Они, пожалуй, даже шустрее наших ребят — по крайней мере, в одном, но самом главном вопросе: кто первый. Ты можешь отстрелить ему одну, две, три ноги, но он будет пытаться стрелять. Ты должен поразить его нервный центр, и только тогда все будет кончено... правда, и тогда он может, дергаясь, ползти вслед за тобой, стреляя в никуда, пока не врежется в стену или другое препятствие.

Тот десант с самого начала превратился в бойню. Пятьдесят наших кораблей участвовало в операции. Предполагалось, что они выйдут из пространства Черенкова скоординированно и выбросят нас так, чтобы мы приземлились соответственно разработан— ному плану битвы. Все должно было произойти моментально, чтобы баги не успели опомниться. Я думаю, осуществить это было труднее, чем задумать. Черт, теперь я просто уверен в этом. План оказался невыполнимым, а расплачиваться пришлось Мобильной Пехоте.

Нам еще повезло: "Долина Фордж" и все, кто на ней оставались, получили свое, когда мы еще не успели приземлиться. "Долина" столкнулась с нашим же кораблем на небольшой скорости, но оба разлетелись вдребезги. Я оказался в числе счастливчиков, капсулы которых уже покинули "Долину". Выброс капсул еще продолжался, когда она взорвалась.

Взрыва я не заметил — вокруг меня был кокон, падающий на планету. Командир роты, наверное, знал, что корабль погиб (а с ним и добрая половина "диких кошек"). Он выбросился первым и мог все понять, когда прервался его личный канал связи с капитаном корабля. Но обратиться к командиру возможности не представилось: из этой битвы он не вернулся. А тогда я только-только начинал понимать, что вместо запланированного боя мы попали в самую настоящую мясорубку.

Следующие восемнадцать часов до сих пор кажутся ночным кошмаром. Я мало что могу рассказать, потому что помню только обрывки, кадры из фильма ужасов. Я никогда не относился с симпатией к паукам, змеям и прочей нечисти. Обычный домашний паучок, найденный в постели, заставлял меня содрогаться от отвращения. Встречи с тарантулом я вообще не мог себе представить. Я, например, никогда не ем крабов и прочих из их семейства. Когда я впервые увидел бага, мне показалось, что сознание отключилось и я уже на том свете. Только несколько мгновений спустя я понял, что убил его, но продолжаю стрелять и никак не могу остановиться. Думаю, это был рабочий: вряд ли я остался бы живым после встречи с солдатом.

Но, несмотря ни на что, мне повезло больше, чем ребятам из К-9. Они выбрасывались на периферии нашей главной цели, и неопсы должны были осуществлять тактическую разведку и ориентировать специальные отряды, охранявшие нас с флангов. У псов, естественно, нет никакого оружия, кроме собственных зубов. Предполагалось, что неопес должен слушать, смотреть, вынюхивать и передавать результаты своему партнеру по радио. Все, что есть у пса, — это радио и небольшая бомба, взрывая которую пес уничтожает себя, если смертельно ранен или ситуация безвыходна,

Всем этим несчастным созданиям пришлось использовать взрывные устройства. Как потом оказалось, подавляющее большинство их покончило с собой при первом же контакте с багами. Думаю, они испытали те же чувства, что и я, только гораздо острее. Сейчас, кажется, уже есть специально обученные неопсы, которые не испытывают шока от запаха и вида багов. Но тогда таких не было.

Я рассказал лишь о частице всеобщего хаоса. Все пошло у нас кувырком. Я, конечно, не знал общего хода боя, а лишь старался приткнуться поближе к Бамбургеру и стрелял и жег любую движущуюся цель, а также бросал гранаты в каждую уходящую под землю нору. Это сейчас я могу убить бага без особой траты боеприпасов и горючего. Хотя личное вооружение у них и не такое мощное, как у нас, но убивает не хуже нашего. Вспышка направленного излучения — и ты варишься в скафандре, как яйцо в скорлупе. Координация в бою у них даже лучше, чем у нас... мозг, который руководит их солдатами, прячется в недоступном месте, в какой-то из этих проклятых нор...

Нам с Бамбургером довольно долго везло. Мы держали площадь примерно в один квадратный километр, бросая бомбы в уходящие под землю туннели, стреляя в каждую непонятную цель, появляющуюся на поверхности. При этом мы, как могли, берегли горючее в двигателях скафандра, зная, что оно может очень пригодиться. Вообще-то по плану боя мы обеспечивали беспрепятственное прибытие второго эшелона нападения с более тяжелым вооружением. Ведь это был не обычный рейд, мы нацеливались на установление полного господства. Захватить планету, остаться на ней, подчинить ее себе.

Но у нас ничего не вышло.

Наша группа действовала вполне нормально. Приземлились мы не туда, куда нужно, а связи с соседними группами не было. Командир отряда и сержант погибли, а переформироваться мы так и не успели. Все же мы быстро установили границу, распределили между собой сектора обстрела — и наш участок был готов для приема свежих подкреплений.

Но подкрепление так и не пришло. Они приземлились как раз туда, где по плану должны были приземлиться мы и, естественно, столкнулись с жестоким сопротивлением. Мы больше никогда их не видели. Мы стояли там, куда нас занесло, периодически отбивали нападения туземных солдат, а боеприпасы между тем подходили к концу, таяло горючее и иссякал запас энергии в скафандрах. Казалось: весь этот ад длится две тысячи лет.

Мы стояли рядом с Бамбургером у здоровенной стены и, надрываясь, орали на группу специального вооружения нашей роты, требуя поддержки. Но тут земля вдруг разошлась, и Бамбургер провалился, а из дыры вылез баг.

Я сжег бага и еще успел схватить капрала за руку и подтянуть его к себе. Потом бросил в дыру гранату, и дырка почти сразу закрылась. Я склонился над Бамбургером. На первый взгляд казалось, что никаких повреждений нет. Сержант отряда может на специальном экране своего скафандра считывать данные о любом десантнике и отсортировывать тех, кому уже ничем не помочь, от тех, кто еще жив и кого нужно подобрать. Но, находясь рядом с человеком, можно сделать то же самое вручную, нажав на кнопку на поясе скафандра.

Бамбургер не отвечал, когда я пытался позвать его. Температура его тела равнялась девяноста девяти градусам. Показатели дыхания, сердцебиения и биотоков мозга на нуле. Безнадежно, но, может быть, просто сломался его скафандр? По крайней мере, сначала я пытался себя в этом уверить, забыв, что индикатор температуры тоже показывал бы ноль, если бы мертв был только скафандр. Но я сорвал с пояса специальный ключ и стал упрямо раскрывать капральский скафандр, одновременно стараясь держать в поле зрения все, что происходит вокруг.

Вдруг мой шлем взорвался криком, которого я больше никогда не хотел бы услышать:

— Спасайтесь, кто может! Домой! Домой! По любому пеленгу, который только обнаружите. Шесть минут! Спасайте себя и своих товарищей. Домой по любому пеленгу! Спасайтесь, кто...

Я заторопился.

Наконец шлем раскрылся и показалась голова капрала. Мои руки невольно разжались, и я рванул оттуда чуть ли не на полной скорости. В трех последующих выбросах мне пришло бы в голову взять хоть что-нибудь из его амуниции. Но тогда я был слишком растерян, чтобы соображать. Я просто бросился сломя голову, стараясь поточнее определить пеленг.

Ракета уже ушла. Меня охватило чувство жуткого одиночества, неминуемой гибели. Я снова услышал позывной, но не "Янки Дудль", как полагалось, если бы вызвала "Долина Фордж", а "Ленивый Буш", мелодии которого я тогда еще не знал. Но сомнений не было — это звучал позывной, самый настоящий позывной! Я помчался по пеленгу, тратя последнее горючее, и вполз в шлюпку, когда они уже готовы были нажать кнопку взлета. Спустя мгновение, как показалось мне, я оказался уже на корабле "Вуртрек" и был в таком глубоком шоке, что долго не мог вспомнить свой личный номер.

Я слышал, эту битву называют "стратегической победой". Но я был там и помню, каким ужасом, каким развалом все окончилось. Через шесть недель (чувствуя себя на шестьдесят лет старше) я был уже на базе Флота на Санкторе. Меня зачислили в команду корабля "Роджер Янг", и я уже доложился сержанту Джелалу. В моем левом ухе болтался золотой череп, а под ним одна золотая кость. Эл Дженкинс был со мной и носил точно такую же сережку. Котенок погиб, даже не успев выброситься из "Долины Фордж". Немногие оставшиеся в живых "дикие кошки" были разбросаны по кораблям Флота. Чуть ли не половина нашего состава погибла только от столкновения "Долины" с "Ипром". Восемьдесят процентов тех, кто выбросился, погибли на планете. Командование решило, что нет смысла восстанавливать роту на основе жалких остатков. Поэтому ее расформировали, бумаги сдали в архив и стали ждать, когда душевные раны затянутся и можно будет возродить роту К с новым составом, но старыми традициями.

Кроме того, на других кораблях оказалось множество вакантных мест.

Сержант Джелал тепло приветствовал нас, сказав, что мы присоединяемся к знаменитому подразделению, "лучшему на флоте", и что корабль не уступает ему по своим достоинствам. Черепов в ухе он словно и не заметил. В тот же день он повел нас к лейтенанту, который оказался человеком с удивительно обаятельной улыбкой. Он разговаривал с нами, как хороший отец разговаривает с послушными детьми. Я заметил, что Эл свою сережку из уха успел вынуть. То же самое сделал и я, увидев, что никто из "Сорвиголов Расжака" подобными побрякушками не балуется.

Позже я понял, почему они не пользовались символикой. Им было неважно, сколько боевых выбросов ты сделал, где, с кем и когда. Просто ты или был "сорвиголовой", или не был. Если нет, ты их абсолютно не интересовал. Поскольку мы пришли к ним не новобранцами, а обстрелянными десантниками, они приняли нас уважительно, но с тем легким, едва заметным отчуждением, которое неизбежно, когда хозяин встречает гостя, не входящего в круг родных и близких.

Но когда мы через неделю вместе совершили боевой выброс, вопрос о нашей "прописке" был решен. Мы сразу стали полноправными "сорвиголовами", членами семьи, которых можно звать уменьшительными именами, отчитывать по любому поводу, зная, что никакая ругань не помешает всем нам остаться кровными братьями. Теперь они могли свободно занимать у нас деньги, одалживать нам, обсуждать любые вопросы, спорить, позволяя нам свободно высказывать свое, часто глупое и наивное, мнение, и тут же разбивать наши доводы так, что у нас начинали гореть уши. Мы, в свою очередь, тоже получили право называть всех, даже малознакомых, по кличкам и уменьшительными именами. Исключение составляли редкие, сугубо служебные ситуации,

Только лейтенант всегда оставался просто лейтенантом. Никогда мистер Расжак или хотя бы лейтенант Расжак. Просто лейтенант и всегда в третьем лице. Нет бога, кроме лейтенанта, и сержант Джелал пророк его. Когда Джелал говорил "нет" от себя лично, с ним еще могли поспорить, по крайней мере, сержанты. Но если он произносил: "Лейтенанту это не понравится", — вопрос больше не обсуждался. Никто и не старался проверить, понравится ли это лейтенанту или нет. Слово было сказано, и на этом все споры кончались.

Лейтенант был для нас отцом, он любил каждого из нас и каждого старался чем-нибудь порадовать. Но в то же время он никогда не держался с нами на равных — во всяком случае, на корабле. В бою что-то неуловимо менялось. Невозможно представить, чтобы один офицер мог заботиться о каждом члене отряда, разбросанного по планете на сотни квадратных километров. Но он мог. Он действительно беспокоился о каждом из нас. Как лейтенанту удавалось держать всех нас в поле зрения, я просто не представляю, но в гуще боя, в самой жуткой неразберихе по командирскому каналу связи вдруг раздавался его голос:

— Джонсон! Посмотри за шестой группой! Смит в беде!

И самое интересное, он понимал это раньше, чем сам Смит, который еще только начинал подозревать, что попал в переделку.

Кроме того, можно было быть абсолютно уверенным, что, пока ты жив, лейтенант не зайдет без тебя в спасательную шлюпку. Естественно, некоторые ребята попадали в плен к багам, но из "сорвиголов" в плену не был никто.

Если лейтенант был нам отцом, то Джелал — матерью. Он всегда был рядом, помогал, но не баловал. И никогда не докладывал о наших проступках лейтенанту. У "сорвиголов" никогда не было трибуналов и тем более публичных экзекуций. Джелли даже наряды вне очереди раздавал нечасто: он находил другие пути воспитания. Мог, например, осмотреть тебя с ног до головы на дневной поверке и дружелюбно заметить:

— Что ж, во флоте ты, наверное, будешь смотреться неплохо. Может, хочешь перевестись?

Такая фраза сразу оказывала надлежащее действие. В нашем неписаном кодексе чести считалось, что флотские привыкли спать в своих униформах, а воротнички они вообще меняют только раз в году.

Джелли сам не занимался рядовыми. Он спрашивал с сержантов и был уверен, что те, в свою очередь, спросят с нас. Командиром моей группы, когда я поступил к ним, был "Красный" Грин. После нескольких боевых выбросов мне понравилось быть "сорвиголовой". Я преисполнился глупой гордостью, стал пижонить и вести себя слегка надменно. И в один прекрасный момент я позволил себе пререкаться с Грином. Он не стал докладывать Джелли, а просто отвел в ванную комнату и устроил мне взбучку "второй степени". Потом мы стали с ним настоящими друзьями. Это он дал мне рекомендацию на повышение.

На самом деле мы не знали, действительно ли команда корабля спит, не раздеваясь. Мы обитали в своих отсеках, флотские — в своих, наверное, потому что, заходя к нам, они все же чувствовали нашу неприязнь или, лучше сказать, пренебрежение, когда мы общались с ними не в служебной обстановке. Может, это и нехорошо, но ведь могут же быть у человека социальные стандарты, предрассудки, наконец?

У лейтенанта был свой кабинет на половине флотских, но мы никогда не ходили туда, разве что при крайней необходимости. Мы сами несли караульную службу на корабле, потому что экипаж "Роджера Янга" был смешанный: многие посты занимали женщины, в том числе пост капитана и других офицеров-пилотов. На корабле существовал специальный женский отсек, возле дверей которого днем и ночью стояли два вооруженных десантника. В боевых кораблях на всех важных пунктах стоят часовые, а эти двери вели, помимо прочего, в головной отсек, где размещалась рубка управления.

Наши офицеры пользовались правом прохода в головные отсеки, все они, включая лейтенанта, обедали там вместе с женским персоналом. Но они никогда особенно не задерживались — ели и тут же возвращались к нам. Возможно, на других кораблях, к примеру на транспортных, водились другие порядки, но на "Роджере" все обстояло именно так. И лейтенант, и капитан Деладрие заботились о надежности "Роджера". И мне кажется, они своего добились.

На караульную службу мы смотрели как на привилегию. Во-первых, это был отдых — стоять, скрестив руки на груди, широко расставив ноги, думать — вроде и не спишь, а вроде что-то снится. Во-вторых, так приятно сознавать, что в любой момент ты можешь увидеть женщину, хотя не имеешь даже права заговорить с ней, кроме как по служебной необходимости. А однажды меня вызвали прямо в рубку капитана. Она взглянула мне в глаза и попросила:

— Отнесите это главному инженеру, пожалуйста.

В мои ежедневные обязанности кроме уборки входило обслуживание электронной аппаратуры под руководством падре Миглаччио, командира первой группы. Я делал почти то же самое, что и в детской лаборатории Карла. Боевые выбросы случались не так уж часто, но на корабле всем хватало работы. Если у человека не было особых талантов, он мог целыми днями убирать в отсеках, мыть переборки — сержант Джелал был просто помешан на чистоте. Мы следовали простому закону Мобильной Пехоты: все идут в бой и все работают в обычные дни. Шеф-поваром, причем очень хорошим, у нас был Джонсон — сержант из второй группы, большой добродушный парень из Джорджии. У него запросто можно было выманить что-нибудь сверх нормы. Он сам всегда ел в неположенное время и не понимал, почему этого же нельзя делать другим.

Но все же "Роджер Янг" был прежде всего боевым кораблем. Мы совершали боевые выбросы, причем каждый раз разные: принципы нового выброса намеренно отличались от предыдущего, чтобы баги не могли подготовиться к нападению. Однако на стратегические битвы мы больше не замахивались, наш корабль занимался патрулированием, одиночными набегами и рейдами. Секрет в том, что Земная Федерация тогда еще не была готова к крупным сражениям. Амбициозная операция "Дом багов" обошлась слишком дорого, мы потеряли много кораблей, погибло большое число воинов-профессионалов. Требовалось время для того, чтобы собрать новый флот, обучить людей.

Поэтому небольшие быстроходные звездные ко рабли, и среди них "Роджер Янг", старались быть сразу везде, держать противника в напряжении, нанося удар и тут же удирая. Мы несли потери, и каждый раз, прибывая на Санктор, требовали новых капсул, новых людей. Я продолжал дрожать перед каждым выбросом, хотя по-настоящему боевых операций проводилось не так уж много и на поверхности занятой противником планеты мы находились, как правило, недолго. Зато между выбросами тянулись дни нормальной жизни на корабле в компании "сорвиголов".

Быть может, это был самый счастливый период в моей жизни (только я, конечно, тогда этого не знал). Жил, как все, и, как все, радовался, что жив.

Мы были счастливы, пока не погиб наш лейтенант.

Тот период вспоминается мне как худший в моей жизни. У меня была тяжелая депрессия: моя мама находилась в Буэнос-Айресе, когда баги до основания разрушили его.

Я узнал об этом, когда мы в очередной раз прибыли на Санктор за новыми капсулами. Там нас и догнала почта. Мне вручили письмо от тетки Элеоноры. Судя по всему, она забыла указать, что письмо срочное, и послание шло очень долго. Письмо было коротким и сумбурным. В смерти мамы тетка, кажется, обвиняла меня: то ли я был виноват, потому что служил в армии, но не смог защитить Землю от врагов; то ли мама поехала в Буэнос-Айрес только потому, что меня не было дома. Не знаю. Так или иначе, тетка во всем обвиняла меня,

Я порвал письмо и некоторое время бесцельно бродил по знакомым отсекам корабля. Я был уверен, что погибли и мама, и отец — ведь он никогда не отпускал ее одну путешествовать. Тетка не писала об отце, но она вообще никогда не удостаивала его своим вниманием. Всю душевную привязанность она отдавала сестре. Потом я узнал, что был недалек от истины: отец хотел ехать с мамой, но задержался из-за срочных дел. Он планировал выехать вслед через день. Но тетка Элеонора ничего мне об этом тогда не написала.

Через два часа меня вызвал лейтенант. Он с необычной мягкостью спросил, не хочу ли я остаться на Санкторе, пока "Роджер Янг" отправится в очередной патрульный рейс. Он сказал, что у меня накопилось довольно много выходных и я могу их использовать. Не знаю, откуда ему стало известно о моем несчастье. Я отказался и поблагодарил. Мол, спасибо, сэр, но я предпочитаю отдохнуть вместе со всеми ребятами.

Теперь я радуюсь, что поступил именно так. Потому что если бы я остался, то не был бы там, где лейтенант получил свое. И это мучило бы меня потом всю жизнь... А случилось все очень быстро, прямо перед отлетом с планеты противника. Одного из парней в третьей группе ранило — не сильно, но он не мог двигаться. Помощник командира группы помчался к нему, но сам был ранен. Лейтенант, конечно, сразу все засек и двинулся к ним: у него были данные, что они оба живы, а значит, он не мог поступить иначе. Лейтенант привел их в чувство и потащил обоих к шлюпке.

Он действительно буквально тащил их последние двадцать футов, а потом впихнул в шлюпку. Все были на борту, щита вокруг шлюпки не оказалось, и в это самое мгновение противник нанес удар. Он умер сразу, в ту же секунду.

Я не упомянул имена тех ребят — рядового и помощника командира группы — не случайно. Лейтенант поспешил бы к любому из нас, и неважно, какое у тебя было звание. В такие моменты для него не было рядовых, а он переставал быть для нас лейтенантом. Мы это остро почувствовали тогда: от нас ушел глава семьи. Семьи, которой он дал фамилию, отец, без которого мы никогда бы не стали такими, какие мы есть.

После того, как погиб лейтенант, капитан Деладрие пригласила сержанта Джелала обедать с ними, то есть с начальниками всех служб корабля. Джелли долго извинялся, но не пошел. Вы когда-нибудь видели вдову с упрямым и твердым характером, которая старается сохранить семью, делая вид, что глава этой семьи просто вышел и скоро должен вернуться? Именно так и вел себя Джелли. Он стал строже, а его обычное "лейтенанту это не понравится" действовало теперь на нас, как удар плетки. Правда, Джелли старался произносить эту фразу как можно реже.

Джелли почти не делал перестановок в отряде. Только помощника командира второго отделения поставил на пост отрядного сержанта, а меня из помощника командира группы произвел в капралы, чтобы я мог выполнять обязанности помощника командира отделения. Сам же он, как я уже говорил, вел себя так, словно, как обычно, лишь выполняет приказания отлучившегося лейтенанта, Может быть, именно это нас и спасало.

10

Мы вернулись на корабль из рейда против скиннов — рейда, который оказался последним для Диззи Флореса. Сержант Джелал первый раз командовал нами как командир отряда. Наверное, поэтому один из корабельных артиллеристов, который нас встречал, спросил меня:

— Ну, как все прошло?

— Нормально. Как всегда, — ответил я коротко. Вполне возможно, что он задал вопрос из дружеских чувств. Но мне было не до разговоров, слишком противоречивые чувства одолевали: тоска по погибшему Диззи, глупая гордость, что мне так хорошо удалось подобрать раненого, и в то же время стыд, что все усилия ни к чему не привели и Диззи больше никогда не будет с нами. Но глубоко шевелилось уже знакомое чувство, которому каждый раз стараешься не дать воли — радость, что снова на корабле, что жив, можешь двигать руками и ногами, что вернулся целым и невредимым. А кроме того, как можно рассказать о десанте человеку, не участвовавшему ни в одном боевом выбросе?

— Да? — отозвался этот парень. — Вы не так уж плохо устроились, ребята. Тридцать дней балдежа, тридцать минут работы.

— Ага, — согласился я и повернулся, чтобы уйти. — Некоторые из нас просто в рубашке родились.

И все же в словах флотского было много правды. Наверное, мы, современные десантники, напоминали летчиков давних войн: долгие, заполненные ежедневным трудом военные будни и всего несколько часов реального боя с врагом в небе. А остальное — обучение, подготовка к вылету, вылет, прилет, отдых, опять подготовка к следующему вылету и учеба, учеба каждый день.

Следующий выброс мы совершили только через три недели — на другую планету, вращающуюся возле другой звезды. Колония багов. Даже пространство Черенкова не делает звезды ближе, чем они есть.

За это время я получил капральские нашивки, Назначение утвердили Джелли и капитан Деладрие. Теоретически я не считался капралом, пока наверху, в штабе, меня не переводили на имеющуюся вакантную должность. Однако всем было ясно, что вакантных мест всегда больше, чем живых людей, готовых их заполнить. Я стал капралом с того момента, как Джелли сказал мне, что я капрал, А все остальное было пустой формальностью.

Но, с другой стороны, этот флотский был не прав, когда говорил о безделье и балдеже. В наши обязанности входили проверка, ремонт, обслуживание пятидесяти трех скафандров, не говоря о вооружении и специальной амуниции. От этой работы зависела наша жизнь. Изредка Миглаччио после очередного выброса и проверки разводил руками, показывая, что тому или иному скафандру уже ничем не поможешь. Если Джелли подтверждал его заключение, скафандр передавался корабельному оружейнику лейтенанту Фарлею. Если и он считал, что не хватит средств для починки, с базы запрашивали новый скафандр, который после доставки нужно было приводить из "холодного" состояния в "горячее". Этот процесс отнимал больше суток, не говоря уже о том, сколько времени уходило на обкатку скафандра у его хозяина.

Но мы были не прочь и развлечься. Между экипажами кораблей почти все время шли соревнования. У нас, например, был лучший в округе, то есть на расстоянии нескольких кубических световых лет, джаз. А после удивительного спасения, когда всех нас выручило только исключительное мастерство капитана, наш лучший механик Арчи Кэмпбелл смастерил точную копию "Роджера Янга", и все на ней расписались (Арчи выгравировал подписи на металлопластике модели), а на специальной табличке было выведено: "Первоклассному пилоту Иветте Деладрие с благодарностью от "Сорвиголов Расжака"".

Потом мы пригласили ее к себе на ужин, и все время, пока праздновали, играла наша джаз-банда. В конце ужина самый молодой из наших рядовых подарил капитану копию корабля. На глазах Деладрие показались слезы, и она поцеловала счастливчика, а потом и Джелли, который так покраснел, что все покатились со смеху.

После того как на моей форме официально стали красоваться капральские нашивки, я понял, что нужно окончательно выяснить отношения с Эйсом. Джелли хотел, чтобы я выполнял обязанности помощника командира отделения, а мне казалось, что это слишком. Когда шагаешь через ступеньку, всегда возникают сложности.

Мне нужно было сначала показать себя командиром группы, а потом уже лезть наверх. Я знал, что Джелли тоже все прекрасно понимает, но его главной заботой было сохранить иерархию отряда как можно ближе к той, что была при лейтенанте. Поэтому он не тронул никого из командиров отделений и групп.

Мне же предстояло решать свои проблемы. Все три командира групп были капралами, они получили это звание раньше меня, их авторитет был выше. Но если в следующем десанте сержант Джонсон получит свое, мы потеряем не только прекрасного повара, но и командира отделения, а мне придется управлять всем отделением — несколькими группами. В бою, когда я буду отдавать приказы, ни у кого не должно возникать ни тени сомнения. Поэтому все сомнения нужно было развеять сейчас, до того, как прозвучит сигнал к выбросу.

Главная проблема была с Эйсом. Из всех трех командиров отделений он был самым старым, опытным и уважаемым. Если меня примет Эйс, проблем с другими группами не возникнет.

Казалось, отношения у нас неплохие, по крайней мере, пока мы находились на борту корабля. В последнем десанте вместе спасали Флореса, и я надеялся, что это должно на него повлиять. Но он оставался по-прежнему подчеркнуто вежливым.

На корабле столкновений между нами не происходило, но ведь и причин для них здесь не было: по своим обязанностям мы не сталкивались, разве что на караульной службе. Но я все же чувствовал: он относился ко мне не так, как к человеку, приказ которого был готов беспрекословно выполнить.

Поэтому однажды, когда наступило время отдыха, я отправился к нему. Он валялся на койке и читал "Космические рейнджеры против Галактики". Неплохая вещица, единственное, что меня в ней удивляло, как может военное подразделение выдерживать столько немыслимых приключений и столько развлечений одновременно. Книжку он, конечно, взял в библиотеке корабля.

— Я к тебе пришел, Эйс.

Он поднял глаза:

— Да? Но я сейчас не принимаю. У меня отдых.

— Мне нужно поговорить с тобой сейчас.

— С чего такая спешка? Я хочу дочитать главу.

— Ну потом прочтешь, Эйс. Если тебе не терпится, могу рассказать, чем там дело кончилось.

— Попробуй только, — но он отложил книгу, сел и уставился на меня.

Я помолчал, а потом сказал:

— Эйс, я насчет организации командования в нашем отделении. Ты старше меня, опытнее. Ты должен быть заместителем командира.

— Э, ты опять об этом!

— Ага. Думаю, нам надо вместе пойти к Джонсону и сказать, чтобы он поговорил с Джелли.

— Ты так думаешь?

— Да. Так будет справедливо.

— Неужели? Давай-ка, малыш, я скажу тебе прямо. Я ничего против тебя не имею. Кстати, ты был на высоте, когда нужно было спасать Диззи. Упрекнуть тебя не в чем. Но вот что: если ты хочешь иметь свою группу, достань ее где-нибудь. А на мою нечего глазеть. Хм, мои ребята для тебя даже картошки не почистят.

— Это твое последнее слово?

— Это мое первое, последнее и единственное слово.

Я вздохнул.

— Что ж, я так и думал. Но хотел удостовериться. По крайней мере, теперь все ясно. Но есть еще одно дело. Я сейчас шел и случайно заметил, что в ванной комнате не убрано... я подумал, что, может быть, нам нужно наведаться туда. Так что брось свою книжку... Как говорит Джелли, у сержанта нет часов отдыха.

Какое-то мгновение он сидел не двигаясь. Потом сказал тихо:

— Ты уверен, что это необходимо, малыш? Ведь я уже сказал, что ничего против тебя не имею.

— И все же.

— А ты уверен в своих силах?

— Буду стараться.

— Ладно. Пошли.

Мы пошли в ванную комнату, выгнали оттуда салагу, который собирался было принять душ, и заперли дверь. Эйс сказал:

— Какие ограничения, малыш?

— Э-э... лично я не собираюсь тебя убивать.

— Принято. И давай без сломанных костей и прочей ерунды, которая может помешать участвовать в следующем десанте. Разве случайно что-то произойдет... Подходит?

— Подходит, — согласился я. — Постой-ка, хочу снять рубашку.

— Не хочешь пачкать рубашечку кровью, — он слегка расслабился.

Я начал снимать рубашку, когда он нанес удар, целясь в коленную чашечку. Спокойно, без напряжения, как профессионал.

Но моей ноги там, куда он метил, не оказалось. Новичком я уже не был.

Настоящий бой обычно длится считанные секунды — этого времени вполне достаточно, чтобы убить человека или просто вывести его из строя. Но мы договорились избегать сильнодействующих средств, и это многое меняло. Мы оба были молоды, находились в хорошей форме. Оба прошли соответствующую подготовку и привыкли терпеть боль. Эйс был крупнее, я, пожалуй, чуть быстрее. В таких условиях все дело сводилось, по сути, к ожиданию, кто быстрее устанет, у кого не хватит выносливости. Если, конечно, одному из нас не поможет случай.

Но в нашей схватке места для случайности не оставалось. Мы были профессионалами, а профессионалам свойственна осторожность.

Время то останавливалось и тянулось скучно и утомительно, то неслось скачками и наполнялось болью. Подробности борьбы, думаю, описывать незачем — в них мало оригинальности. Кроме того, у меня не было времени для подробных записей.

Потом я лежал на спине, а Эйс поливал мне лицо водой. Он посмотрел на меня, рывком приподнял, поставил на ноги и, прислонив к переборке, сказал:

— Ударь меня!

— А? — мне показалось, что я не расслышал из-за шума в голове.

— Джонни... ударь,

Его лицо плавало в воздухе прямо передо мной. Я постарался сконцентрироваться и ударил, вложив в удар всю оставшуюся силу и вес моего едва стоящего на ногах тела. Наверное, моего удара хватило бы, чтобы убить комара, у которого были давние нелады со здоровьем. Однако его глаза закрылись, и он шлепнулся на пол, а мне пришлось уцепиться за переборку, чтобы не последовать за ним.

Вскоре он потряс головой и медленно встал,

— О'кей, Джонни, — сказал он, продолжая трясти головой. — Считай, что урок ты мне преподал. Больше никакого занудства от меня не услышишь... и от моих ребят тоже. О'кей?

Я кивнул, и голову мою пронзила боль.

— Руку? — сказал он.

Мы пожали друг Другу руки, хотя это тоже оказалось болезненной процедурой.

Наверное, любой другой гражданин Федерации знал тогда о ходе военных действий больше нас, хотя мы и находились в самой их гуще. Это был тот самый период, в который баги с помощью скиннов определили расположение Земли, напали на нее, разрушив Буэнос-Айрес и превратив "патрульные столкновения" в настоящую войну. А мы тогда еще не создали мощную боевую силу, скинны еще не перешли на нашу сторону и не стали нашими союзниками. Более или менее эффективную защиту Земли начали выстраивать, опираясь на Луну, однако, по большому счету, Земная Федерация тогда проигрывала войну.

Мы тоже находились в неведении. Не знали, например, что используются любые средства для того, чтобы развалить направленный против нас альянс и переманить скиннов на нашу сторону. Кое-какие выводы можно было делать только на основании инструкций, выданных нам перед тем рейдом, в котором погиб Флорес. Нам приказали не слишком давить на скиннов, разрушать как можно больше строений, но туземцев убивать лишь при крайней необходимости.

Секреты, которых человек не знает, он никогда не сможет выдать, попав в плен. Никакие препараты, пытки, промывания мозгов, бесконечные недосыпания не дадут результатов, если человек ничего не знает. Из этих соображений нам, вероятно, и давали только минимум необходимых сведений.

В далеком прошлом армии сдавались или терпели поражение потому, что их солдаты не знали, за что сражаются и почему. В результате они теряли волю к победе и переставали драться. Но в Мобильной Пехоте такого никогда не происходило. Каждый из нас с самого начала был добровольцем. Причины могли быть разными, романтическими или прагматическими, но дело обстояло именно так. Все мы дрались только потому, что были Мобильной Пехотой, профессионалами — со своими традициями и кодексом чести. А наш отряд звался "Сорвиголовами Расжака" и считался лучшим во всей пехоте. Мы садились в свои капсулы, потому что Джелли говорил нам: пришло время, пора. И мы спускались вниз и сражались там, как никто, потому что именно это является профессией "Сорвиголов Расжака".

А о том, что мы проигрываем войну, никто из нас действительно не знал.

Баги откладывают яйца. Причем откладывают так много, что делают запасы, а запасные яйца реактивируют по мере надобности. Если же убит один их солдат — или тысяча, или десять тысяч, — то не успеваем мы еще вернуться на базу, а на их место лезет столько же новых. При желании можно представить, как баг-начальник звонит в специальное подземное хранилище и говорит:

— Джо, подогрей, пожалуйста, тысяч десять рядовых и приготовь их к среде. И скажи инженерам, чтобы подготовили инкубаторы Н, О, П, Р. Они, наверное, тоже скоро понадобятся.

Не уверен, что все у них происходит именно так, но от результатов подобной биологической организации никуда не денешься. К тому же не надо думать, что баги действуют только в соответствии с инстинктом, как термиты или муравьи. Их поступки требуют такого же уровня интеллекта, как и наши, Не говоря уже о том, что муравьи никогда бы не смогли построить звездолеты. А в координации действий, как я уже говорил, баги нас даже превосходят. Примерно год обучают рядового землянина драться не просто в одиночку, а в команде, вместе со своими товарищами. У багов солдаты вылупляются из яиц готовыми к бою.

Каждый раз, когда мы уничтожали тысячу багов ценой гибели одного десантника, они могли праздновать победу. Нам приходилось на собственной шкуре узнавать, насколько эффективным может быть тоталитарный коммунизм, когда он используется существами, приспособленными к нему эволюцией. Военачальники багов заботились о жизни своих солдат не больше, чем мы о сохранности боеприпасов.

Но трудные уроки войны нас все же многому научили. Из каждого боя выносились крупицы ценного опыта. Этот опыт накапливали, обобщали, чтобы затем в виде инструкций и доктрин распространять его по всему Флоту. Мы научились отличать рабочих от солдат. Если не надо было спешить, мы опознавали бага по форме панциря. Для сложных ситуаций существовало совсем простое правило: если баг бежит на тебя, то это солдат, если пытается скрыться — можно повернуться к нему спиной. Мы даже научились не тратить особо боеприпасы на багов-солдат, разве что только для самозащиты. Теперь нас больше интересовали их норы. Находишь дыру и бросаешь туда сначала специальную газовую бомбу. Бомба тихо взрывается через несколько секунд, выпуская гадкую маслянистую жидкость, которая, в свою очередь, превращается в нервно-паралитический газ, смертельный для багов и безвредный для нас. А так как газ этот тяжелее атмосферы, то сам начинает ползти все дальше в глубь норы. Остается только небольшой гранатой завалить вход в подземный туннель.

Нам, правда, до сих пор неизвестно, достаточно ли глубоко проникает газ для того, чтобы убить их королеву, но то, что баги стали весьма болезненно реагировать на новую тактику, — это точно. Разведка через скиннов получала довольно определенные сведения на этот счет. К тому же с помощью нового метода мы успели очистить от багов целую планету — их бывшую колонию Шэол. Хотя и там ни королев, ни представителей касты интеллектуалов мы так и не обнаруживши. Наверное, их эвакуировали в первую очередь.

Так или иначе, мы учились и наносили багам все более ощутимые удары. Что касается "сорвиголов", то газовые бомбы были для нас лишь новым видом оружия, который нужно применять в точном соответствии с инструкцией.

Время от времени мы вынуждены были возвращаться на Санктор за новой партией капсул. Капсулы расходовались очень быстро, и, когда они кончались, волей-неволей приходилось возвращаться на базу, даже если горючего еще хватало на то, чтобы два раза облететь вокруг Галактики. Как раз перед очередным возвращением на базу пришло официальное уведомление, что Джелли утвержден на должность лейтенанта вместо Расжака. Джелли поначалу старался сохранить это в тайне, но капитан Деладрие приказала оповестить весь личный состав и потребовала, чтобы Джелли ел вместе с остальными офицерами. Он подчинился, однако все остальное время проводил с нами.

К тому времени мы уже совершили несколько выбросов во главе с ним и начинали постепенно свыкаться с мыслью об отсутствии лейтенанта. Рана еще саднила, но уже начинала затягиваться. После назначения Джелала ребята все чаще стали поговаривать о том, чтобы сменить имя и назвать себя по имени командира, как делают все другие десантные части.

Джонсон был самым старшим, его и уполномочили пойти к Джелли. Для моральной поддержки он взял меня.

— Что такое? — зевнул Джелли,

— Гм, сержант... то есть я хотел сказать лейтенант... мы тут подумали...

— Ну, в чем дело?

— Э-э... ребята уже поговорили между собой... в общем, они хотят, чтобы мы назывались "Ягуары Джелли".

— Правда? И сколько ребят высказалось за эту идею?

— Да все говорят, — сказал Джонсон.

— Да? Значит, пятьдесят два за... и один против. Тому, кто против, придется уступить.

Дело было решено, и больше этот вопрос мы не поднимали.

Скоро мы прибыли на Санктор, Я радовался, потому что из-за неполадок псевдогравитационное поле корабля уже два дня было отключено, и главный инженер, пользуясь случаем, решил провести ремонт. Так что нам устроили невесомость, которую я ненавижу. Нет, я никогда не был настоящим "космическим волком". Мне нравится чувствовать землю под ногами.

На базе нас разместили в казармах и дали всему отряду десять дней отдыха.

Я не знал, где расположен Санктор, какой номер в каталоге у его звезды. Как уже говорилось, чего не знаешь, того не разгласишь. Координаты баз относились к категории "совершенно секретно" и были известны только капитанам кораблей и некоторым пилотам-офицерам. Насколько я знал, каждый из них в соответствии с приказом (подкрепленным гипновнушением) обязан был покончить с собой в случае захвата противником. Понятное дело, мне никогда и не хотелось узнавать эти опасные координаты. Существовала теоретическая возможность того, что база на Луне может быть захвачена противником, а Земля оккупирована, и потому Федерация старалась как можно больше сил держать на Санкторе. Тогда катастрофа с Землей и Луной не означала бы полной капитуляции.

Ну да бог с ними, с координатами. Зато я могу рассказать, что это за планета. Санктор удивительно похож на Землю, только по сравнению с ней он напоминает умственно и физически отсталого ребенка. Ему требуется, к примеру, десять лет, чтобы научиться махать ладошкой в ответ на "до свидания", а уж делать из песка "куличики" он не научится никогда. Санктор похож на нашу Землю, насколько вообще могут быть похожи две планеты. Ученые утверждают, что у них одинаковый возраст и что звезда Санктора ровесница нашего Солнца.

Здесь пышные флора и фауна и такая же, как на Земле, атмосфера. Даже погода почти такая же. Но что уж совсем невероятно — у Санктора такая же крупная Луна, как у Земли.

Но, несмотря на свои прекрасные данные, Санктор дальше старта практически не продвинулся. Дело в том, что там нет условий для мутаций. Вот чем он отличается от Земли — низким уровнем естественной радиации.

Самая высшая форма растительной эволюции здесь — гигантский папоротник. Из животных организмов самый высокоразвитый вид — протонасекомые, которые даже не умеют создавать колонии. На этом жалком фоне переведенные на Санктор земные животные и растения расцвели пышным цветом и расплодились, совсем забив местную флору и фауну.

Из-за отсутствия необходимого уровня радиации и как следствие отсутствия мутаций темпы развития жизни на Санкторе равнялись нулю. У жизни почти не было шансов на эволюцию, и ее формы не были приспособлены к борьбе, конкуренции.

Генотип живых существ на протяжении целых эпох практически не изменялся, жизнь не обладала способностью к адаптации, вынужденная год за годом и век за веком разыгрывать одну и ту же партию без всякой надежды на то, что когда-нибудь придут козыри.

Пока все эти доходяги соперничали между собой, все шло нормально. Но когда на Санктор попали формы жизни, являющиеся результатом длительной эволюции и жесткого естественного отбора, местные флора и фауна сдали планету без боя. Все, о чем я рассказываю, похоже на школьную лекцию по биологии... Но один из высоколобых, с которым я разговорился на исследовательской станции, задал мне вопрос, до которого я сам никогда бы не додумался:

— А как насчет людей, приехавших колонизировать Санктор?

Он спрашивал не о транзитных пассажирах, вроде меня, а о колонистах, живущих на планете, родивших здесь детей. Как же насчет их потомков? Казалось бы, отсутствие естественной космической радиации не приносит вреда. Наоборот, это даже полезно: здесь почти нет случаев заболеваний лейкемией и раком. Да и с экономической точки зрения сплошной рай: если, например, колонистам приходит в голову засеять поле пшеницей (конечно, завезенной с Земли), то они могут не беспокоиться о вредителях или сорняках. Земная пшеница напрочь вытеснит хилых местных конкурентов.

Но вся штука в том, что потомки колонистов не смогут развиваться как вид "гомо сапиенс", у них не будет шанса на эволюцию. Ученый тип, с которым я разговорился, объяснил, что санкторская раса, конечно, сможет немного улучшиться за счет притока свежей крови иммигрантов или путем перетасовки уже имеющихся генотипов. Но эти факторы дадут очень низкий темп эволюции — гораздо ниже, чем на Земле или другой планете земного типа.

И что же получится? Неужели они застынут на одном уровне, останутся навсегда такими же, пока вся человеческая раса будет двигаться вперед, изменяться? Неужели жители Санктора со временем станут живыми ископаемыми?

Или же будут заботиться о судьбе своих потомков, устраивая регулярные облучения жителей планеты? Или будут взрывать ядерные заряды, чтобы повысить радиационный уровень на планете (при этом, безусловно, подвергая себя опасности разных заболеваний)?

Мой новый знакомый предрекал, что никто ничего делать не будет. Представители нашей расы, говорил он, слишком эгоистичны и замкнуты на себе, чтобы думать о каких-то будущих поколениях. А уж о такой вещи, как отсутствие никому не видимой радиации, об этом люди вообще не способны беспокоиться. К тому же опасность грозит колонистам только в далеком будущем. Даже на Земле эволюция происходит так медленно, что развитие новых качеств у человека — дело многих, многих тысячелетий.

Не берусь судить. Да и как, черт побери, я могу решать за других, если не знаю даже, что буду через неделю делать сам. Но в одном я уверен: Санктор уже в недалеком будущем заселят под завязку — или мы, или баги. Или еще кто. Санктор — осуществленная утопия, и если учесть, что в этой части Галактики вообще мало годных для проживания планет, то можно не сомневаться, что данное небесное тело не останется царством папоротников.

А сейчас здесь просто чудесно, многим нашим нравится отдыхать на Санкторе даже больше, чем на Земле. Быть может, мы чувствуем себя несколько свободнее, чем на родимой планете, из-за отношения к нам местного гражданского населения. Отношение хорошее не только потому, что идет война. Больше половины штатских тут работает на базе или в военной промышленности. Остальные занимаются сельским хозяйством и продают продукты Флоту. Вы можете сказать, что они прямо заинтересованы в войне, но какая бы ни была причина, к людям в форме здесь отношение особое. Если пехотинец вваливается в какую-нибудь лавчонку, ее хозяин обращается к нему "сэр", и в его голосе слышится подлинное уважение (пусть даже он втайне мечтает продать ему дребедень за баснословные деньги).

Но это только одна из прелестей Санктора. Вторая заключается в том, что половину местного населения составляют... женщины.

Чтобы по-настоящему оценить эту достопримечательность Санктора, вам нужно долгое время колесить по Галактике, выходя из корабля только в боевой десант. Нужно дойти до того, чтобы как счастья ожидать караульной службы и часами неподвижно стоять у рубки управления, ловя даже слабый намек на женский голос. Может, на более крупных кораблях с этим полегче... я ведь говорю о "Роджере Янге", Удивительно приятно чувствовать, что то, ради чего ты, собственно, и идешь в бой, реально существует, а не является плодом твоего воображения.

Добавлю, что процентов сорок всех санкторских женщин работало в организациях Федеральной Службы. Кто после этого посмеет утверждать, что Санктор — не самое лучшее место для отдыха Мобильной Пехоты?

А ведь помимо "естественных" преимуществ, немалые усилия прилагаются для того, чтобы ребята в форме на Санкторе не скучали. Иногда кажется, что у большинства санкторцев две работы, и синие круги под глазами говорят о том, что свои ночи они тратят в основном на то, чтобы доставить нам удовольствие. Черчилль-роуд, идущая от базы к городу, сплошь застроена заведениями, специально рассчитанными на то, чтобы безболезненно и незаметно освобождать человека от сбережений, которые на самом деле ему не очень-то и нужны. Сам процесс расставания с деньгами обставлен замечательно — все происходит весело, легко и под соответствующую музыку.

Если же удается миновать все стоящие вдоль дороги ловушки и капканы и сохранить немножко денег, то уж в городе все равно никуда не деться — столько там способов облегчить бумажник.

И вся планета, и город Эспирито Санто настолько поразили меня и запали в душу, что я стал носиться с идеей остаться здесь после окончания службы. Как и полагается предстйвителю эгоцентричной человеческой расы, я совершенно равнодушно относился к тому, что станет с моими потомками через двадцать пять тысяч лет. Этому профессору с исследовательской станции не удалось меня запугать. По крайней мере, когда я бродил по городу, меня не покидала мысль, что человечество переживает здесь пик своего развития.

Итак, возможностей для активного отдыха было хоть отбавляй. На "Роджере", например, любили вспоминать, как однажды в забегаловке "сорвиголовы" ввязались в дружескую дискуссию с компанией флотских (с другого корабля, разумеется), сидевшей за соседним столом. Дебаты проходили на высоких тонах и в непринужденной обстановке. В определенный момент, правда, стало немного шумно, так что примчавшейся с базы полиции пришлось прервать беседу и даже немного пострелять в воздух. Неприятных последствий, во всяком случае для нас, не было, кроме необходимости уплатить за сломанную мебель. Комендант базы резонно полагал, что десантникам должна предоставляться определенная степень свободы. Определенная, конечно.

Казармы, в которых мы обитали, были вполне комфортабельными, и кормили там на убой. Никаких правил внутреннего распорядка практически не существовало — можно было вообще туда не приходить. Я, тем не менее, всегда возвращался: казалось глупым тратиться на отели, когда в твоем распоря— жении уютное чистое жилье и возможность потратить свои деньги с гораздо большим толком.

Мы жили не хуже, чем в отеле. У нас с Эйсом был номер на двоих на "сержантском" этаже. Однажды утром, видимо, после ночи активного отдыха, Эйс пытался меня растолкать.

— Подъем, солдат! Нас атакуют баги!

Я сказал ему, что нужно сделать с этими багами.

— Давай, давай, поднимайся, — настаивал он.

— Мне все равно нечего делать. Я пуст, — пробормотал я.

Как раз накануне вечером я познакомился со специалистом по химии (женщиной, естественно, и привлекательной) с исследовательской станции. Они работали вместе с Карлом на Плутоне, и Карл в письме просил найти ее, когда буду на Санкторе. У специалиста была стройная фигура, ослепительно рыжие волосы и весьма дорогостоящие привычки. Несомненно, Карл наговорил ей, что у меня на отдыхе должна быть при себе сумма, слишком обременительная для одного человека. Из чего она уже сама сделала вывод, что всю ночь может купаться в местном шампанском. Я не стал подводить Карла, скрыл, что у меня на руках лишь скромный гонорар десантника, и всю ночь поил ее шампанским. Сам же я пил то, что они здесь называют "ананасовым крюшоном" (хотя даже следов ананаса ни в одном бокале не нашел). В результате после всех хождений по барам я вынужден был идти домой пешком — денег на такси уже не оставалось. Но я был доволен. В конце концов, для чего вообще существуют деньги? Я говорю о деньгах, заработанных на войне с багами, конечно.

— Не дури, — сказал Эйс. — Так и быть — угощаю. Мне как раз везло этой ночью. Ободрал одного флотского как липку.

Короче, пришлось встать, побриться и принять душ. Потом мы спустились вниз и набрали в столовой всякой всячины — от яиц и картошки до джема и замысловатых пирожных. Выйдя, мы оба почувствовали, что после такого количества пищи не сможем одолеть Черчилль-роуд. Поэтому завалились в первый попавшийся бар. Я и здесь сделал попытку найти крюшон из настоящих ананасов и опять потерпел неудачу. Крюшон был насквозь поддельным, зато холодным. Видно, никогда в жизни не удается получить все сразу.

Мы лениво болтали о том о сем, Эйс заказал по второму кругу. Я попробовал его крюшон из земляники — то же самое. Эйс молча разглядывал свой стакан, потом вдруг спросил:

— Когда-нибудь думал о том, чтобы стать офицером?

— Чего? Ты спятил, — сказал я.

— Вовсе нет. Погляди сам, Джонни, этой войне не видно конца. Неважно, что твердят пропагандисты, успокаивая штатских. Мы-то с тобой видим, что баги просто так не утихомирятся. Так почему бы не попытаться спланировать свое будущее, посмотреть вперед? Знаешь, как шутят? Если ты решил играть в оркестре, то лучше махать дирижерской палочкой, чем стучать в большой барабан.

Беседа приняла неожиданный оборот, я был смущен и не знал, что ему ответить. Такое предложение, да еще от Эйса... Я спросил первое, что пришло в голову:

— А ты сам? Почему бы тебе не попробовать?

— Мне? — переспросил он. — Опомнись, сынок, о чем ты говоришь? У меня нет твоего образования, и я на десять лет старше. А у тебя подходящий интеллектуальный индекс, и я уверен, что ты проскочишь экзамены в Кадетский корпус. Точно говорю — если пойдешь в профессионалы, станешь сержантом раньше меня. А через день станешь кадетом...

— Теперь я знаю — ты точно спятил!

— Послушай человека, который годится тебе в отцы. Я не хотел говорить... ты в меру глупый, романтичный и честный человек. Будешь офицером, которого полюбят солдаты и за которым они пойдут. А что касается меня... что ж, я рожден быть сержантом. Я достаточно пессимистично смотрю на жизнь. Такие, как я, нужны, чтобы уравновешивать энтузиазм таких, как ты. Что меня ждет? Ну, стану когда-нибудь сержантом... потом пройдет двадцать лет службы — уволюсь. Пойду на подходящую работенку — может быть, полицейским. Женюсь на простой хорошей женщине с такими же простыми вкусами, как и у меня. Буду болеть за какую-нибудь спортивную команду, ловить рыбу, а придет время — спокойно отойду в мир иной.

Эйс умолк и отхлебнул из стакана.

— А ты, — продолжил он, — будешь воевать, дослужишься до больших чинов и геройски погибнешь. А я прочту о твоей гибели и гордо скажу: "Я знал этого человека, когда..." Нет, я скажу, что часто одалживал тебе деньги — мы оба были капралами... Правда, здорово?..

— Я никогда не думал об этом, — медленно сказал я. — Хотел только отслужить срок.

Он усмехнулся:

— О каком сроке ты говоришь! Ты слышал, чтобы кого-нибудь сейчас увольняли? Война идет, а ты все твердишь о двухлетнем сроке!

Он был прав. Пока идет такая страшная война, говорить о сроках службы бессмысленно. По крайней мере, нам. Я подумал, что сейчас разговор о сроке службы — это показатель отношения к ней. Тот, кто думает о "двух годах", знает, что рано или поздно уйдет из армии. В глубине души он чувствует себя гостем Службы. Он может говорить: "Когда эта треклятая война кончится..." Профессионал никогда так не скажет. Для него увольнение через двадцать лет — конец самого важного этапа жизни. Быть может, для профессионала равноценны оба возможных исхода — увольнение и гибель в бою...

— Ну, может быть, и не два года, — признал я. — Но ведь война не может длиться вечно.

— Так уж и не может?

— А, по-твоему, она навечно?

— Господи, кабы я знал. Однако никто мне этих секретных данных не сообщает. Но ведь это не главное, что тебя тревожит, Джонни? У тебя есть девчонка, которая тебя ждет?

— Нет. Вернее, была, — сказал я медленно. — Но, по-моему, она решила со мной "просто дружить".

Я приврал только потому, что Эйс ожидал услышать что-то в этом роде. Кармен не была моей девушкой, она вообще никому ничего не обещала. Но я изредка получал от нее письма, всегда начинавшиеся словами "Дорогой Джонни...".

Эйс понимающе кивнул.

— С ними всегда так. Они предпочитают штатских — наверное, тех легче пилить. Ничего, сынок. Когда уволишься, они набросятся на тебя, шагу не дадут ступить... Хотя тебе тогда уже будет не до них, ха-ха... Брак — это катастрофа для молодого и комфорт для старика.

Он посмотрел на мой стакан.

— Меня мутит, когда вижу, как ты пьешь такую дрянь.

— Мне тоже тошно, когда смотрю на твою землянику, — сказал я,

Он пожал плечами:

— О вкусах не спорят. Подумай все-таки над тем, что я сказал.

— Я подумаю.

Вскоре Эйс занялся своим излюбленным спортом — сел за карточный столик. Я одолжил у него денег и пошел прогуляться. Мне действительно захотелось все обдумать.

Стать профессионалом? Дело, конечно, не в том, что нужно будет снова учиться и сдавать экзамены... Хочу ли я связать всю свою жизнь с армией? Я пошел на службу, чтобы получить гражданство, правильно? А если стану профессиональным военным, то буду снова так же далек от права голосовать и быть избранным, как и до начала службы. Потому что, пока носишь форму, у тебя нет права голосовать. Тут нечего спорить, так и должно быть. Я представил, как идиоты из Мобильной Пехоты собирают среди десантников голоса против очередной военной кампании.

Значит, я поступил на службу, чтобы потом иметь право голосовать.

Так ли это?

Действительно ли меня так волновала мысль о будущих привилегиях? Мне так хотелось принимать участие в выборах? Нет, скорее прельщал сам статус гражданина Федерации. Я бы гордился...

Я вдруг понял, что до конца жизни так и не смогу разобраться, почему я пошел на Службу.

Если задуматься, то ведь не право голоса делает из человека гражданина. Наш лейтенант был гражданином в лучшем смысле этого слова, хотя ему ни разу так и не пришлось опускать бюллетень в урну для голосования. Но он каждый раз "голосовал", идя в десант.

Но ведь то же самое можно сказать про меня. Тогда почему бы мне не пойти в профессионалы? Ну хорошо, хорошо. Но ведь опять придется проходить через комиссию, сдавать экзамены. Я вспомнил Эйса и представил себя через двадцать лет — с нашивками на груди и теплыми домашними тапочками у дивана. Или вечером в Доме ветеранов — в компании боевых друзей, вспоминающих былые десанты.

Значит, все-таки Кадетский корпус? Теперь я услышал голос Эла Дженкинса: "Да, я рядовой! Никто не ждет от тебя ничего сногсшибательного, если ты просто рядовой! Кому охота быть офицером? Или сержантом? Они дышат тем же самым воздухом, что и мы, не так ли? Едят ту же пищу. Ходят развлекаться в те же заведения, выбрасываются в тех же капсулах. Но рядовой при этом еще и ни за что не отвечает. Никаких проблем".

По-своему Эл тоже был прав. Что с того, что у меня на рукаве шевроны? Только лишние неприятности.

И в то же время я прекрасно понимал, что стану сержантом, если только предложат. Не смогу отказаться: среди десантников не принято отлынивать. Тебе дают задание, ты берешься за него — вот и все. Например, сдаешь экзамены.

Неужели это осуществимо? Думал ли я, что могу стать таким же, каким был наш лейтенант Расжак?

Я очнулся от своих раздумий и увидел, что нахожусь возле здания Кадетского корпуса. Странно, я ведь и не думал сюда приходить. На плацу, сержант гонял группу кадет, и я сразу вспомнил лагерь Курье. Солнце припекало, и плац казался куда как менее заманчивым, чем кают-компания на "Роджере".

И без того взмокшие ребята перешли на рысь, сержант крикнул что-то грозное отстающим. Знакомое дело. Я тряхнул головой и пошел дальше.

Теперь ноги привели меня обратно к казарме. Я постучал в дверь номера, который единолично занимал Джелли.

Он был у себя: ноги на столе, в руках иллюстрированный журнал. Этот журнал поглощал все его внимание. Я опять постучал — по раскрытой двери.

Он опустил журнал:

— Это ты?

— Серж... я хотел сказать, лейтенант...

— Ближе к делу!

— Сэр, я хочу перейти на профессиональную службу.

Он опустил ноги со стола на пол.

— Подними правую руку.

Он привел меня к присяге, залез в один из ящиков стола и достал бумаги.

Бумаги, оказывается, были давно готовы, и он только ждал, когда я приду подписать.

11

Наш "Роджер" снова вернулся на базу за пополнением капсул. И людей, Эл Дженкинс получил свое, прикрывая отход раненых. Погиб и наш падре. Но, несмотря на это, я уходил из части. На мне красовались новенькие сержантские шевроны (вместо Миглаччио), но я знал, что точно такие же получит Эйс, как только я уйду с корабля. Производя меня в сержанты, Джелли придавал мне "дополнительное ускорение" для поступления в Кадетский корпус.

Но от себя я не мог скрыть, что глупо, как мальчишка, горжусь новыми шевронами. После прибытия на Санктор я вошел в двери космопорта, задрав нос, и, не глядя, сунул чиновнику бумаги. Я стоял и ждал, пока таможенник примеривался, куда лучше поставить свой никчемный штамп, — и в это время позади меня кто-то сказал:

— Извините, сержант. Эта шлюпка с "Роджера Янга"?

Я повернулся к говорившему, скользнул взглядом по его рукаву — небольшого роста, сутуловатый капрал, — наверное, один из наших новых...

— Отец!

В следующее мгновение капрал уже сжимал меня в объятиях.

— Джонни! Джонни! Мой маленький Джонни! Я обнял его, поцеловал и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Представляю, как оторопели чиновники космопорта: сержант целуется с капралом. Потом мы отдышались, вытерли глаза и рассмотрели друг друга получше.

— Давай найдем уголок, сядем и спокойно поговорим. Я хочу знать... обо всем! — Я глубоко вздохнул. — Я был уверен, что ты погиб.

— Нет. Несколько раз был близок к этому, но обошлось. Но, сынок... сержант. Ведь мне нужна шлюпка с "Роджера Янга". Понимаешь...

— Ну, конечно, она с "Роджера". Я только...

Он страшно огорчился.

— Тогда мне нужно спешить. Прямо сейчас. Я должен доложить о прибытии. — Тут он снова заулыбался: — Но ведь ты скоро вернешься на корабль, Джонни? Или у тебя отпуск?

— Нет, папа, — я стал быстро соображать, что делать. — Послушай, папа, я знаю расписание. У нас еще куча времени: эта шлюпка уйдет только через час. Они будут заправляться, грузить почту, ждать ребят из увольнения...

Он колебался.

— Но у меня приказ сразу по прибытии доложить пилоту первой же шлюпки с "Роджера Янга".

— Папа, папа! Ты все такой же пунктуальный. Девчонке, которая командует шлюпкой, абсолютно все равно, когда ты объявишься — сейчас или перед самым стартом. Во всяком случае, за десять минут до отправления они объявят по радио свой причал и пригласят всех желающих. Не бойся, не опоздаешь.

Он позволил отвести себя к незанятой скамейке в углу зала ожидания. Когда мы устроились, он спросил:

— Ты полетишь на одной шлюпке со мной или позже?

— Я... — я не знал, что сказать, и просто показал ему свои бумаги.

Он прочел и опять прослезился, а я поспешил его успокоить:

— Послушай, отец! Я постараюсь в любом случае вернуться. Я хочу воевать со своими ребятами, мне никто не нужен, кроме "сорвиголов". А тем более теперь, когда и ты с нами... э-э... То есть я понимаю, тебе будет неловко... но...

— В этом нет ничего стыдного, Джонни.

— Да?

— Я буду только гордиться. Мой сын станет офицером. Мой маленький Джонни. Я долго ждал и подожду еще немного. — Он улыбнулся. — Ты вырос, сынок. И возмужал.

— Со стороны виднее. Но, отец, я ведь еще не офицер, и может так случиться, что всего через несколько дней вернусь обратно, к "сорвиголовам".

— Хватит об этом, Джонни.

— Ладно.

— Я уверен, что ты сделаешь все как надо. И не говори больше, что у тебя не получится. — Он вдруг улыбнулся. — Впервые в жизни командую сержантом. Да еще говорю ему, чтобы он заткнулся.

— Ладно, отец. Только знай, что я в любом случае постараюсь вернуться к "сорвиголовам". Единственное, что...

— Я понимаю. Твоя просьба ничего не будет значить, пока не будет вакансии. Не будем гадать. Если у нас в распоряжении всего час, давай используем его на полную катушку. Рассказывай о себе, Джонни.

— У меня все хорошо, — сказал я вроде бы ничего не значащую фразу, но тут же подумал, что мне действительно нравится моя жизнь. И еще я подумал, что это просто счастливый случай — отец попал к "сорвиголовам". Там мои друзья, и там ему будет лучше, чем где бы то ни было. Ребята позаботятся о нем, ограждая по мере сил от опасности. Надо послать телеграмму Эйсу. Отец такой человек, что не признается в нашем родстве... — Отец, как долго ты уже на службе?

— Чуть больше года.

— И уже капрал!

Он погрустнел.

— Сейчас в Мобильной Пехоте люди быстро растут.

Я понял, что он вспоминает тех, кто погиб, и попытался отвлечь его от мрачных мыслей:

— Но тебе не кажется, что ты... ну как бы это сказать... ну, не очень подходишь по возрасту к тому, чтобы воевать в пехоте? Ведь можно служить на флоте или заняться математикой в отделе расчетов.

— Я хотел пойти в Мобильную Пехоту и добился своего! — сказал он гордо. — В конце концов, я не старше многих других капралов и сержантов. И вообще, сынок, тот факт, что я на двадцать два года старше тебя, вовсе не означает, что я должен кататься в инвалидной коляске. У возраста есть свои преимущества.

Я знал, о чем он говорит. Припомнил, как сержант Зим выдавал те самые "игрушечные" шевроны прежде всего тем, кто постарше. И с отцом наверняка обращались в лагере не так, как со мной. Его взяли на заметку как потенциального капрала еще до того, как он вышел из лагеря: армия всегда испытывала недостаток в опытных, солидных сержантах и капралах. Я вдруг подумал, что один из главных принципов строения армии — патернализм.

Я не стал спрашивать, почему он захотел именно в Мобильную Пехоту. И почему получил назначение на мой корабль. Я просто почувствовал себя счастливым — таким, каким никогда не был даже в детстве, когда отец меня хвалил. И я не спрашивал, почему он пошел на службу. Мне казалось, что причину я уже знаю. Мама. Никто из нас не касался этой темы.

Я резко сменил тему разговора.

— Расскажи, как ты жил все это время. Где был и что делал.

— Так... обучался в лагере Сан Мартин...

— Вот как? Значит, не в Курье?

— Нет. Мартин — новый лагерь. Правда, порядки, насколько я понимаю, те же, что и в старых. Только срок обучения у нас был на два месяца короче обычного — не было выходных. После лагеря сразу попросился на "Роджер Янг", но не получилось. Попал на другой корабль, к "Волонтерам Макслоттера". Хорошие ребята.

— Да, я слышал.

— Вернее, они были хорошими. Я совершил несколько выбросов с ними, многие из них погибли, и вот теперь я здесь... — Он посмотрел на свои шевроны. — Я уже был капралом, когда мы выбросились на Шоэл...

— Ты был там?! Но ведь я тоже? — Непривычное теплое чувство охватило меня: никогда в жизни я не был ближе к отцу, чем сейчас.

— Я знаю. То есть я знал, что ваш отряд был там. Мы дрались примерно в пятидесяти милях от вас. Может, и ближе. Мы приняли на себя, наверное, их основной удар. Они вдруг полезли из-под земли десятками, а может, и сотнями — нам казалось, что земля кипит... Отец пожал плечами:

— Так я и остался капралом без отделения. Наши "волонтеры" понесли такие потери, что отряд решили пока не восстанавливать. А меня наконец послали сюда. Правда, была вакансия у "Королевских медведей", но я шепнул словечко офицеру-распределителю, и, представь себе, именно в этот момент пришло сообщение о вакансии на "Роджере Янге". Вот так все и получилось.

— А когда ты пошел на службу? — спросил я и тут же понял, что не следовало задавать этот вопрос. Но мне хотелось уйти от разговора о несчастных "Волонтерах Макслоттера" — я слишком хорошо знал, что такое быть живой частицей погибшей команды.

Отец тихо сказал:

— Почти сразу после Буэнос-Айреса.

— Да. Я понимаю.

Отец несколько секунд молчал, потом сказал с необычной мягкой интонацией:

— Я не совсем уверен, что ты понимаешь, сынок.

— Что?

— Ммм... не так легко все объяснить. Конечно, гибель мамы сильно повлияла на мое решение. Но я пошел в армию не для того, чтобы отомстить за нее. Разве что отчасти. На меня больше повлиял ты.

— Я?

— Да, сынок. Ведь на самом деле я лучше твоей матери и даже лучше тебя самого понимал, зачем ты решил пойти на службу... Быть может, гнев мой был так силен оттого, что ты совершил поступок, который должен был сделать я. Я это чувствовал, но тогда не смел признаться даже себе... Но и ты не был главной причиной того, что я пошел на службу. Ты... как бы это сказать... только нажал на взведенный курок. И помог выбрать род войск.

Он помолчал.

— После того как ты ушел, меня все чаще охватывала беспричинная тоска, я даже был на грани депрессии, так что пришлось обратиться к гипнотерапевту. Но врачи не помогали, и меня спасала только работа... Смерть мамы словно освободила меня, и я понял, как должен поступить. Дело я передал Моралесу.

— Старику Моралесу? А он справится?

— Должен. У него нет другого выхода. Я передал ему изрядную долю акций. Остальные отложил для тебя — если когда-нибудь захочешь взяться за наше дело. Вот так... Короче, я, наконец, понял, в чем загвоздка.

Он снова помолчал и продолжил совсем тихо, будто шепотом:

— Мне нужно было доказать, что свою судьбу делаю я сам. Доказать себе, что я мужчина. Не производящее и потребляющее экономическое животное... а мужчина.

Мы оба замолчали, не зная, что сказать, и в этот момент запели громкоговорители космопорта:

— "Славься, славься имя Роджера Янга!"

Через секунду женский голос произнес:

— Личный состав корабля военного флота "Роджер Янг" может занять места в шлюпке. Причал Эйч. Девять минут.

Отец схватил сумку и вскочил на ноги.

— Это меня! Береги себя, сынок. И сдавай поскорей экзамены. Плохо сдашь — накажу и не посмотрю, что ты старше по званию.

— Я буду стараться, папа.

Он обнял меня.

— Когда вернемся на базу — увидимся!

И он убежал, как и полагается десантнику, — рысью.

В комендатуре я доложил о прибытии флотскому сержанту, удивительно похожему на сержанта Хо. У него тоже не было руки, но не было и улыбки, которая так шла Хо. Я сказал:

— Сержант Рико. Поступил в ваше распоряжение.

Он бросил взгляд на часы.

— Ваша шлюпка прибыла семьдесят три минуты назад. Так?

Я подтвердил. Он поджал губы и задумчиво посмотрел на меня. Я рассказал, как было дело. Он покачал головой.

— Мне казалось, что весь мыслимый реестр уважительных причин я уже знаю наизусть. Но вы вписали в него новую страницу. Ваш отец, ваш родной отец отправился на корабль, с которого вы только что уволились?

— Именно так, сержант. Вы можете проверить — капрал Эмилио Рико.

— Мы не занимаемся проверкой заявлений всех молодых джентльменов, которые к нам прибывают. Мы просто увольняем их, если выясняется, что они говорили неправду, О'кей. Парень, который не рискнет опоздать ради того, чтобы повидаться со своим стариком, ни на что не годится. Так что забудем об этом.

— Спасибо, сержант. Должнен ли я теперь доложить о прибытии коменданту?

— Считайте, что уже доложили. — Он сделал пометку в бумагах. — Вот ваши документы. Можете срезать шевроны, но не выбрасывайте их. Они еще могут пригодиться. С этого момента вы "мистер", а не "сержант".

— Да, сэр.

Я не буду подробно описывать Кадетский корпус. Он во многом схож с лагерем, только здесь более мягкие порядки и всюду книги. По утрам, "вспоминая молодость", мы выполняли обязанности рядовых, и точно так же, как когда-то в лагере, нас за провинности и неряшливость отчитывали сержанты. После утренних занятий мы становились кадетами и джентльменами и слушали лекции по бесконечным спискам предметов: математике, галактографии, ксенологии, гипнопедии, логике, стратегии и тактике, теории коммуникаций, военному законодательству, специальным вооружениям, психологии управления. Короче, нас заставляли изучать все премудрости от земной до небесной, от специальных сведений, как накормить и обогреть рядовых, до теоретических рассуждений, почему некий Ксеркс в забытом Богом месте проиграл когда-то важную битву.

Мы жили комфортно: в отдельных комнатах, с душем, с непривычно мягкими и удобными постелями. К четырем кадетам прикреплялся слуга: застилал постели, убирал в комнатах, чистил обувь и следил за формой. Это не было роскошью. Просто нас освободили от дел, которым мы научились еще новобранцами, чтобы больше времени оставалось для занятий.

И мы учились — все вечера и все выходные, пока не начинали болеть глаза. Потом засыпали, а под подушкой всю ночь напролет бубнил гипнопедический "преподаватель".

Но несчастным я себя не чувствовал. Может быть, слишком был занят. И потом здесь не было того психологического давления, которое каждый постоянно ощущал на себе в лагере. В корпусе нас скорее подстегивала страшная мысль об изгнании. Лично меня долгое время изводил страх перед математикой, которая еще со школы мне не давалась. Мой сосед — колонист с Гесперуса со странным именем Ангел — натаскивал меня ночи напролет.

Наверное, "пиком" моей кадетской карьеры стал визит младшего лейтенанта Флота Кармен Ибаннес — сияющего черными очами пилота транспортного корвета "Маннергейм".

Карменсита в парадной белой форме выглядела потрясающе. Она появилась в тот момент, когда нас выстроили перед ужином на поверку, и, ничуть не смутясь, прошла мимо всего строя к дежурному офицеру. Мне показалось, что я слышу, как скрипят глазные мышцы у ребят, провожающих ее взглядом, Она спросила у дежурного офицера, как найти меня, и ее голосок мелодично звенел над плацем.

Дежурным в тот вечер был капитан Чандар, который, по нашему общему мнению, вряд ли улыбнулся хоть раз даже собственной матери. Но сейчас, глядя на маленькую Кармен, он расплылся до ушей, так что его лицо изменилось до неузнаваемости. Он вежливо подтвердил, что нужный ей человек действительно здесь. Тогда Кармен взмахнула своими удивительными шелковыми ресницами и грустно объяснила, что ее корабль скоро должен отправляться. Так не будет ли он так любезен отпустить кадета Рико с ней поужинать?

И вскоре, как по волшебству, я оказался обладателем беспрецедентной увольнительной на три часа. Я даже заподозрил, что флотских обучают специальной технике гипноза, которая еще не известна в других частях. Хотя, наверное, секретное оружие Кармен было несколько старше того, что обычно использовала Мобильная Пехота. Так или иначе, мы провели чудесный вечер, а мой престиж среди однокашников, до этого не поднимавшийся выше среднего уровня, достиг немыслимых высот.

Это был незабываемый вечер. Нашу встречу омрачала лишь новость о Карле, которую мы оба узнали недавно. Карл был убит при нападении багов на Плутон: они уничтожили всю исследовательскую станцию. Может быть, это и очень плохо, но грустили мы недолго — наверное, потому, что уже начали привыкать к таким новостям.

Помню, меня особенно поразила одна деталь. Кармен расслабилась и в ресторане сняла фуражку. Я знал, что большинству женщин на флоте делают короткую стрижку или вообще бреют голову. На войне совсем ни к чему длинные волосы, а пилоту в ответственный момент они могут сильно помешать. Я сам брил голову — так было удобнее и гигиеничнее. Но образ Кармен всегда ассоциировался у меня с черными блестящими длинными волосами.

Человек, наверное, ко всему привыкает. Я имею в виду, что если считаешь девчонку красивой, то она нравится тебе и тогда, когда ее голова обрита. К тому же для меня эта "прическа" служила признаком принадлежности к "армейскому ордену" и отличала "наших" девушек от штатских цыплят. Возможно, Кармен что-то и потеряла, но многое и приобрела: красота стала какой-то неземной, иррациональной, что ли. И еще я впервые почувствовал — она действительно офицер, воин, а не только удивительная девушка.

Я вернулся в корпус, ничего не соображая, преследуемый сладковатым запахом духов: прощаясь, она меня поцеловала.

Единственный предмет из курса подготовки, о котором хотелось бы рассказать — история и нравственная философия.

Я удивился, когда обнаружил, что нам придется его изучать. Мне казалось, что история с философией не имеют отношения к управлению отрядом десантников в боевой обстановке. Этот предмет, если он касается войны, в лучшем случае объясняет, почему ты должен драться — вопрос, который каждый решает для себя задолго до поступления в Кадетский корпус. Я уже говорил: Мобильная Пехота дерется потому, что она Мобильная Пехота.

Сначала я решил, что курс читают для тех, кто не проходил его в школе. К тому же почти четвертая часть кадет не были землянами, а на других планетах Федерации преподавание истории не обязательно. Так что я уже надеялся, что пока те, кому не повезет, будут слушать этот курс, у меня освободится время для других, трудных, предметов.

Но я ошибся. Наравне со всеми я должен был прослушать курс целиком. Правда, экзаменов, как и в школе, не устраивали: в конце обучения — беседа с инструктором, без отметок. Главным было его мнение, годишься ли ты в офицеры.

Если он давал отрицательное заключение, по этому поводу устраивали целый консилиум, где решалось уже не то, можешь или не можешь ты быть офицером, а возможность твоего пребывания в армии вообще, неважно в каком звании. И они уже не смотрели, как лихо ты обращаешься с оружием... лучшим исходом при этом было повторное прослушивание курса. А в худшем ты становился штатским человеком...

Так ради чего я все-таки дрался? Может, это своего рода сумасшествие — подставлять свое уязвимое тело нападающим и, мягко говоря, недружелюбным представителям инопланетной цивилизации? Тем более, что платили за все сущую ерунду (которую мы тут же при первой возможности тратили), да и чем можно заплатить за часы ужаса, за ожидание близкой смерти? А ведь я мог спокойно сидеть дома, в то время как войной занимались бы те, у кого толстая кожа, или те, кому нравится играть в эти игры.

Или опять хвататься за присказку, что надо драться потому, мол, что мы — Мобильная Пехота? Нет, ребята, это мысли на уровне подопытной павловской собачки. Прочь догмы! Надо попробовать подумать по-настоящему.

Наш инструктор по истории и нравственной философии майор Райд был слеп, но обладал жутковатой привычкой "смотреть" прямо в глаза и называть по имени. Мы анализировали события сразу после окончания войны между Русско-Англо-Американским альянсом и Китайской Гегемонией, то есть от 1987 года и дальше. В тот день перед занятиями мы узнали, что на Земле разрушен еще один большой город — на этот раз погиб Сан-Франциско. Я ожидал, что Райд скажет что-нибудь по этому поводу. В конце концов, и штатские теперь должны были понять: или баги, или мы. Или драться, или всем погибать.

Но майор ни словом не обмолвился о трагедии с Сан-Франциско. Он взялся мучить одного из нас договором в Нью-Дели, заострив внимание на проблеме военнопленных. Отпустив наконец свою первую жертву, майор задумался, кого бы избрать в качестве второй.

— Мистер Рико, — сказал он.

— Да, сэр.

— Можно ли отказ от освобождения тысячи военнопленных считать достаточно обоснованной причиной для возобновления войны? Учтите, что при возобновлении военных действий могут погибнуть миллионы ни в чем не повинных людей, вернее. почти наверняка погибнут.

Я ни минуты не колебался:

— Да, сэр. Этой причины более чем достаточно.

— "Более чем достаточно". Ладно. А один пленный, которого не хотят отпускать?

Я заколебался. Я знал ответ, но для Мобильной Пехоты. Не было уверенности, что именно это он хочет от меня услышать. Райд нетерпеливо сказал:

— Ну, давайте, мистер! У нас есть верхний предел — тысяча. Я предложил вам обсудить низший предел — один человек. Прошу учесть, что дело серьезнее, чем, например, занятие бизнесом. Хотя и бизнес требует точного понимания ситуации. Вы же не можете выписать вексель на сумму "от одного до тысячи фунтов". А ведь разворачивание войны гораздо более серьезное дело, чем выдача пусть даже огромной суммы денег. Не будет ли преступлением — вовлечь страну (а на деле две страны) в войну ради спасения одного человека? А вдруг этот человек даже не заслуживает того? Или возьмет и помрет, когда сыр-бор уже разгорится? Тысячи человек погибают ежедневно в катастрофах и несчастных случаях... так стоит ли колебаться из-за одного? А теперь — ответ! Отвечайте "да" или "нет"... Не задерживайте класс.

Он взял меня за горло. И я ответил так, как ответил бы на моем месте любой десантник:

— Да, сэр!

— Что "да"?

— Неважно, тысяча человек или один. Нужно драться.

— Ага! Число пленных роли не играет. Почему?

Черт побери! Он меня поймал. Я знал, что ответ правильный. Но не знал почему. Райд с легкой иронией подбадривал меня:

— Давайте же, мистер Рико, доказывайте. Здесь мы имеем дело с точной наукой. Вы дали математический ответ, теперь должны его доказать. Ведь кто-нибудь начнет кричать, что ваше утверждение абсурдно, что по аналогии одна картофелина стоит столько же — ни больше, ни меньше, — сколько тысяча таких же. А?

— Нет, сэр.

— Что "нет"? Доказывайте, доказывайте.

— Людей нельзя сравнивать с картошкой.

— Ну хорошо, хорошо, мистер Рико. Я думаю, мы и так сегодня уже слишком напрягли ваши усталые мозги. Завтра принесете мне письменное доказательство. Так и быть, дам вам совет. Посмотрите ссылку номер семь к сегодняшней главе. Мистер Салмон! Как образовался нынешний политический порядок после Эпохи Смуты? И в чем его нравственное основание?

Салли начал рассказывать. В принципе никто не может толком объяснить, как сформировалась нынешняя Федерация. Словно она выросла сама собой. В конце XX века национальные правительства всех крупнейших государств полностью дискредитировали себя. Что-то должно было заполнить вакуум, и в результате во многих странах к власти пришли вернувшиеся с войны ветераны. Они проиграли войну, у них не было работы, но они знали, как прийти к поставленной цели. Происшедшее не было революцией, события больше походили на 1917 год в России: система развалилась, образовался тот самый вакуум.

Как утверждают историки, движение ветеранов зародилось в Шотландии. Бывшие вояки собрались, чтобы прекратить волнения и беспорядки. Позже они решили никого, кроме ветеранов, в свой комитет не принимать: доверяли только друг Другу. Постепенно чрезвычайная мера стала конституционной практикой.

Возможно, те самые шотландские ветераны и решили первыми, что не стоит подпускать к управлению государством слабых, продажных, алчных и тому подобных штатских. "Они вертятся, как флюгеры на ветру, а мы можем повернуть общественное развитие в нужную сторону", — так, наверное, говорили о штатских ветераны. Историки утверждают, что тогда антагонизм между штатскими людьми и вернувшимися с войны солдатами был гораздо глубже, чем можно сейчас себе представить,

Салли пересказывал все это, пока Райд его не остановил:

— К завтрашнему дню приготовьте краткое изложение событий, в три тысячи слов... Мистер Салмон, не могли бы вы мне назвать причину — не историческую, не теоретическую, а чисто практическую, — почему в наше время статус гражданства предоставляется только отслужившим в армии ветеранам?

— Э-э... потому, что эти люди прошли отбор, сэр. Они способнее.

— Это надо же!

— "Сэр?

— Вам не понятно? Я хотел сказать, что вы сообщили нам абсолютно нелепую вещь. Армейцы отнюдь не умнее штатских. Часто штатские превосходят нас интеллектуально. Этот факт, кстати, лег в основу попытки переворота перед принятием Договора в Нью-Дели. Так называемое "восстание ученых"; дайте бразды правления интеллектуалам, и вы получите рай на земле. Переворот не удался. Развитие науки само по себе не есть благо, несмотря на все те импульсы, которые она придает движению общества по пути прогресса. Ученые — и теоретики, и практики — зачастую настолько эгоцентричны, что у них просто отсутствует чувство социальной ответственности. Ну, я дал подсказку, мистер.

Салли немного подумал, потом сказал:

— Значит, те, кто отслужил в армии, более дисциплинированны, сэр.

С третьей своей жертвой майор был мягок:

— Простите, но вашу теорию трудно подтвердить фактами. И вы, и я, пока мы находимся на службе, не имеем права голосовать. А когда человек увольняется, влияние армейской дисциплины явно ослабевает. Уровень преступности среди ветеранов почти такой же, как и среди штатских. К тому же вы забыли, что в мирное время большинство служит в небоевых видах войск, где весьма мягкие дисциплинарные обязательства...

Майор улыбнулся.

— Я задал вам коварный вопрос, мистер Салмон. На самом деле реальная причина столь продолжительной деятельности существующей системы та же, что у любой другой долгоиграющей структуры. Она хорошо работает. Все политические системы в истории человечества пытались добиться совершенного общественного порядка, предоставляя право управления ограниченному числу лиц. В надежде, что они будут достаточно мудры, чтобы пользоваться своим правом для общего блага. Даже так называемые "неограниченные демократии" отстраняли от голосования и управления более четверти своего населения — по возрасту, месту рождения, отношениям с полицией и т.д.

Майор саркастически ухмыльнулся:

— Я никогда не мог понять, почему тридцатилетний дурак проголосует лучше пятнадцатилетнего гения... Но так уж у них было устроено. И они за это поплатились.

И вот на протяжении очень долгого времени существует наша политическая система... и работает хорошо. Многие недовольны, но никто никогда всерьез не восставал против. Каждому обеспечена величайшая в истории личная свобода. Юридических ограничений мало, налоги низки, уровень жизни высок — насколько позволяет уровень производства. Преступности почти нет. Почему? Не потому вовсе, что те, кто голосует, лучше остальных. Это мы уже выяснили. Мистер Тамману, не объясните ли вы нам, почему же нынешняя система политического устройства работает лучше, чем у наших предков?

Я не знал, откуда у Клайда Тамману такая странная фамилия. Кажется, он был из Индии.

— Э-э... насколько мне кажется, потому, что избиратели — сравнительно малая группа. Они отвечают за свои решения и стараются учесть возможные последствия...

— Не будем гадать, мы занимаемся точной наукой. К тому же вам кажется неправильно. Облеченных властью всегда было немного при всех предшествующих политических системах. Еще одно замечание: на разных планетах люди, получившие статус гражданина, составляют разный процент в общем числе населения — от восьмидесяти на Искандере до трех на некоторых других планетах Федерации. Так в чем разница между нашими избирателями и избирателями прошлого? Мы тут много думали да гадали, так что я позволю себе высказать суждение, которое, на мой взгляд, является очевидным и объективным. При нашей политической системе каждый голосующий и каждый государственный чиновник — это человек, который тяжелой добровольной службой доказал, что интересы группы, коллектива он ставит выше интересов собственных. Это чрезвычайно важное отличие. Человек может быть не таким уж умным, мудрым, он может ошибаться. Но в целом его деятельность будет во сто крат полезнее для общества, чем деятельность любого класса или правителя в прошлом.

Майор притронулся к специальным часам на руке.

— Может ли кто сказать, почему против нашей политической системы никогда не совершалось революций? Хотя раньше на Земле не было ни одного правительства, которое бы не сталкивалось с восстаниями. Ведь мы довольно часто слышим громкие жалобы тех или иных жителей Федерации?

Один из кадетов постарше решился ответить.

— Сэр, революции просто невозможны.

— Так. Но почему?

— Потому что революции, то есть вооруженные восстания, требуют не только недовольства, но и прямой агрессивности. Революционер (если он настоящий революционер) — это человек, который желает драться и даже умереть за свое дело. Но если вы отделите наиболее агрессивных и сделаете из них сторожевых псов, овечки никогда не доставят вам беспокойства.

— Неплохо сказано. Аналогии всегда условны, но эта близка к фактическому состоянию дел... Теперь время ваших вопросов. Кто хочет спросить?

— Гм... сэр, а почему бы не сделать... почему не отменить ограничения, сделать службу обязательной для всех? И тогда все смогут голосовать и избираться...

— Молодой человек, вы можете вернуть мне зрение?

— Что, сэр? Но... конечно, нет, сэр...

— Я думаю, что это было бы даже легче, чем внедрить какие-то моральные ценности — например, ответственность перед обществом — в сознание человека, который этих ценностей не признает, не хочет их знать и вообще не хочет нести никакой социальной ответственности. Именно поэтому так трудно поступить на Службу и так легко с нее уйти. Ответственность перед обществом — не перед семьей или какой-нибудь группой — требует воображения, потому что требует преданности некой идее, долгу и другим высоким ценностям. Если же все это впихивать в человека насильно, то его, извините за выражение, просто стошнит, и он окажется таким же пустым, как был до этого...

Майор Райд держал нас в черном теле, постоянно забрасывая срочными заданиями. Но неожиданно для себя я заинтересовался его предметом. Уже в конце курса решил записать свои размышления, и вот, что у меня вышло.

Требуется доказать: войны и общественная мораль имеют в своей основе одни и те же генетические причины.

Краткое доказательство: причиной всех войн является демографическое давление.

В основе общественной морали, всех известных входящих в нее правил лежит инстинкт самосохранения. Соответствие морали — залог выживания на неиндивидуальном уровне. Так отец жертвует своей жизнью, чтобы спасти своих детей. Но поскольку демографическое давление повышается в результате выживания все большего числа людей, постольку можно утверждать, что войны, порождаемые этим давлением, проистекают из тех же глубинных человеческих инстинктов, что и общественная мораль.

Проверка доказательства: есть ли возможность избежать войн путем уничтожения демографического давления? Возможно ли снизить демографическое давление путем создания такого морального кодекса, который приводил бы численность населения в соответствие с имеющимися ресурсами?

Не обсуждая эффективность и нравственность планирования рождаемости, укажем сразу, что любая популяция, ограничивающая свой рост, рано или поздно вытеснялась и уничтожалась другим видом, который увеличивал численность и стремился занять новые территории.

Тем не менее предположим, что человеческой расе удалось создать баланс между уровнем рождаемости и смертности так, чтобы численность населения соответствовала территории занятых планет. Все ли будет тихо и спокойно?

Очень скоро на арене появятся баги, которые начнут безжалостно убивать не желающее больше воевать племя, и через некоторое время Вселенной придется о нас забыть. Кстати, этот вариант никто пока еще не отменял. Или мы будем размножаться и разрастаться и уничтожим багов, или они займут наше место. Потому что оба племени достаточно сообразительны, решительны и претендуют на одну и ту же территорию.

А если мы победим и не будем ограничивать рост населения? Как быстро демографическое давление заставит нас заселить всю Вселенную так, что и яблоку негде будет упасть? Ответ может многих удивить, но произойдет это очень быстро — за период, который можно считать мигом на фоне всей истории человеческой расы.

Но есть ли у человека право заселять Вселенную? Человек есть то, что он есть, — дикое животное с могучим инстинктом выживания и самосохранения. К тому же довольно хитрое, способное успешно конкурировать с другими разумными видами. Если принять этот факт, то все разговоры о морали, войнах, политике кажутся чепухой. Истинная мораль проистекает из четкого сознания того, что собой представляет человек. Что он есть на самом деле, а не в воображении сюсюкающих о добродетели профанов.

Вселенная сама даст нам знать — имеем ли мы право на ее освоение или нет.

А пока Мобильная Пехота должна быть на своем месте — на переднем крае боя за выживание расы.

Накануне выпуска каждого из нас прикомандировали к боевому кораблю для прохождения короткого срока службы под надзором опытного офицера. Это была как бы промежуточная проверка перед тем, как допустить нас к последней экзаменационной сессии. Проверка считалась очень важной: офицеринструктор имел полномочия "резать". Оставалось право подать на апелляцию и собрать комиссию из других инструкторов, но подобных случаев за всю историю Кадетского корпуса не бывало. Ребята, которых по той или иной причине "зарезали", больше в корпусе не появлялись.

Иногда они пропадали и по другой причине. Кадеты гибли не так уж редко — ведь нас прикрепляли к кораблям, которые готовились идти в бой. Однажды после ланча всем офицерам-кадетам из нашей роты приказали собрать вещи и через полчаса отбыть. Я не успел дообедать, как оказался командиром роты.

Как и капральские шевроны новобранцев, эта должность приносила только лишние хлопоты, но через два дня пришел и мой вызов.

Я прибежал к кабинету начальника корпуса с вещевым мешком за спиной, начиная чувствовать знакомое возбуждение. Я вдруг остро ощутил, как мне надоело до боли в глазах зубрить по ночам уроки, выглядеть дурачком в классе при свете дня. Несколько недель в компании боевых ребят, в бодрящей обстановке — вот что так не хватало Джонни!

Меня обогнал строй недавно набранных в корпус кадет с сержантом, бегущих рысью. Сплошь угрюмые лица — такое выражение появляется у каждого кадета примерно через неделю после прибытия в корпус, когда он понимает, что допустил ошибку, решив стать офицером. А я вдруг поймал себя на том, что напеваю веселый мотивчик, и оборвал мелодию только у дверей начальника.

Двое других были уже там — кадеты Хассан и Берд. Хассан считался у нас в классе самым старым, а я, глядя на него, всегда вспоминал древнюю сказку о волшебном (и, кажется, не очень добром) существе, выпущенном рыбаком из бутылки. Зато невысокий Берд походил на воробья — внушительности в нем не было никакой.

Мы наконец вошли в святая святых Кадетского корпуса. Начальник сидел в своей неизменной коляске, в которой обычно разъезжал по корпусу. Он вставал с нее только на субботних парадах, что, наверное, причиняло сильнейшую боль, но никак не отражалось на его лице.

Полковник Нельсон долго разглядывал нас, потом сказал:

— Доброе утро, джентльмены, устраивайтесь поудобнее.

Я уселся в одно из мягких кресел, но комфорта не почувствовал. Полковник подъехал к агрегату у стены, который оказался кофеваркой. Одну чашку он взял себе, остальные предложил нам. Кофе мне не хотелось, но не может же кадет нарушить традиции гостеприимства.

Прихлебывая из чашки, полковник завел неспешную беседу. Он что-то рассказывал сам, что-то спрашивал у нас. Оказывается, нам предстояло занять должности временно исполняющих обязанности лейтенантов третьего ранга. Звание, нужное нам как собаке пятая нога. В табели о рангах оно стояло где-то между сержантом флота и нормальным офицером. Если кто-нибудь когда-нибудь и отдавал честь третьему лейтенанту, то это всего-навсего означало, что в данном отсеке корабля не все в порядке с освещением.

— ...В вашем патенте будет значиться "третий лейтенант", — продолжил Нельсон, — но практически ваш статус не изменится. К вам будут обращаться "мистер", и единственной переменой в форме станут небольшие — даже немного меньше, чем у кадет, — погоны со звездочкой. Вы полностью подчиняетесь инструктору...

...Максимум, что вы можете делать в бою, — выполнять приказы. Если погибнет командир отряда и вы решитесь отдать приказ рядовому, пусть даже прекрасный, разумный и нужный приказ, то совершите ошибку, и рядовой может быть потом наказан, если послушается вас. Кадет не только не имеет отношения к командованию, он как бы вообще не солдат. Он — студент, которому еще только предстоит стать солдатом — или в ранге офицера, или в звании, которое у него было до кадетского корпуса. Кадет подчиняется армейской дисциплине, но он не в армии. Вот почему...

Пустота. Пришедшая мне в голову мысль так потрясла меня, что я перестал его слушать. Если считается, что кадет вне армии, то...

— Полковник! — Я, кажется, перебил его, но мне было все равно.

— Э, говорите, молодой человек. Мистер Рико.

Удивляя самого себя, я продолжил:

— Но... если мы не в армии... значит, мы не принадлежим к Мобильной Пехоте? Сэр.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Это вас беспокоит?

— Ну... похоже, мне это не нравится, сэр. — На самом деле я просто не мог об этом подумать. Такое чувство, как будто тебя раздели.

— Я понимаю вас. — Мое трепыхание, кажется, его только порадовало. — Но вам лучше не утруждать себя, оставьте все на моей совести. В том числе и вопросы космического законодательства.

— Но...

— Это приказ, формально вы не относитесь к Мобильной Пехоте, но она не забыла вас. В Мобильной Пехоте никогда не забывают своих, где бы они ни находились. Если вас прямо сейчас, в данный момент, настигнет смерть, вы умрете как второй лейтенант Джон Рико, Мобильная Пехота... — Полковник остановился. — Мисс Кендрик, с какого корабля мистер Рико?

— С "Роджера Янга", — последовал немедленный ответ секретарши.

— Спасибо. — И он продолжил: — Боевой корабль "Роджер Янг", Второй отряд, Третий полк, Первая дивизия Мобильной Пехоты — "сорвиголовы"... Хорошие у вас там ребята, мистер Рико, гордые, и багам спуску не дают. В конце пути вас в любом случае припишут к этому подразделению, и таким образом ваше имя окажется среди их имен в Мемориальном Зале. Именно поэтому мы всегда производим погибшего в бою кадета в офицеры, чтобы отправить на вечный покой к своим...

Берд ждал меня на крыше здания в аэрокаре. Он бросил взгляд на мои книги и ухмыльнулся:

— Ничего себе. Ладно уж, если мы на один корабль, так и быть, помогу. Тебя на какой закинули?

— "Сторожевой".

— Жаль. Меня на "Москву".

Я залез в кар, проверил программу маршрута, и мы взлетели. Берд продолжал:

— Ты у нас еще не самый загруженный. Хассан, кроме математики, взял учебники еще по двум предметам. Жалко, что ты не на "Москву", а то бы помог тебе с математикой.

Берд ничуть не пижонил, предлагая себя в репетиторы. Это был стопроцентный профессорский сынок, и только значки, шевроны и погоны говорили, что он к тому же еще солдат.

В корпусе Берд не изучал математику, а преподавал. Как Суцзуми, который обучал нас дзюдо в лагере Курье. Мобильная Пехота не дает пропасть талантам, точно так же поступают и в корпусе. Берд уже в восемнадцать лет имел ученую степень по математике, и совершенно естественно, что его в порядке исключения назначили на часы занятий по этому предмету инструктором. Что, правда, не мешало сержантам отчитывать его по утрам.

Но, надо признать, отчитывали его редко. Берд удивительно сочетал в себе высокий интеллект, солидное образование, здравый смысл, силу воли и мужество. Не сомневаюсь, что в корпусе на него смотрели как на будущего генерала. Ребята прикидывали, что, если продолжится война, он к тридцати будет командовать бригадой.

Я и в мечтах не позволял себе забираться так высоко.

— Будет до жути обидно и стыдно, — сказал я, — если Хассана вышибут.

При этом я думал, как будет стыдно, если вышибут меня.

— Все с ним будет нормально, — бодро сказал Берд. — Они, конечно, заставят его попотеть и помучиться, ну да он тоже не лыком шит. В крайнем случае Хассан не так уж много потеряет, даже если его вышибут.

— Что-что?

— А ты не знал? Он уже перед корпусом служил в ранге первого лейтенанта. По "полевому патенту", естественно. Не сдаст экзамены, пойдет опять тем же первым полевым. Не веришь, можешь посмотреть в правилах...

Это правило я знал. Если я, например, завалю математику, то стану опять сержантом: это, наверное, будет так же приятно, как если бы хлопнули по лицу мокрой рыбиной... О, Господи... Сколько раз я просыпался среди ночи в своей комнате от мысли, что мне придется уйти из Кадетского корпуса несолоно хлебавши...

Но с Хассаном мне было не все понятно.

— Погоди, — запротестовал я, — он отказался от первого лейтенанта, причем от постоянного патента... а теперь его сделают временным третьим... с тем, чтобы потом он стал вторым? Ты сумасшедший? Или он?

Берд улыбнулся:

— Ровно настолько, чтобы работать в Мобильной Пехоте.

— Но... нет, я не понимаю.

— Конечно. Дело в том, что у Хассана просто не хватает образования. Поэтому шансов продвинуться выше в пехоте у него не было. Я лично уверен, что он мог бы командовать в бою полком, если кто-то хорошо спланирует операцию. Но командование в бою — лишь часть того, что должен уметь делать офицер, тем более офицер высокого ранга. Чтобы командовать штабом или только спланировать единичную операцию и провести ее, необходимо знать теорию игр, операционный анализ, математическую логику, пессимистический синтез и дюжину других предметов. В принципе, ими можно овладеть и самому, если есть фундамент. Но и тогда не подняться выше капитана или, в крайнем случае, майора. Выходит, Хассан знает, что делает.

— Теперь понятно, — сказал я медленно. — Но, Берди, ведь полковник Нельсон должен был бы знать, что Хассан был офицером... что он в любом случае офицер.

— Что? А, да, конечно.

— Но Нельсон говорил с нами так, как будто между нами нет разницы. Он прочитал лекцию всем троим.

— Не совсем так. Ты заметил, что, когда полковник поднимал какой-нибудь практический вопрос, он всегда обращался к Хассану?

Я вспомнил, что так оно и было.

— Берди, а в каком ты звании?

Аэрокар приземлялся. Берд помедлил, сосредоточив внимание на посадке, потом улыбнулся:

— Рядовой. Поэтому я вовсе не хотел бы, чтобы меня вышибли.

Я фыркнул.

— Скажешь тоже. Тебе-то уж ничего не грозит!

Я поразился, что ему не дали хотя бы капрала, но потом подумал, что он, видимо, сразу проявил себя хорошо и его послали в Кадетский корпус. Ему не было и двадцати, вроде бы молодой, но ведь шла война...

Берд улыбнулся еще шире и сказал:

— Поглядим.

— У тебя все будет отлично. Это Хассан и я должны беспокоиться.

— Думаешь? А мне кажется, что мисс Кендрик, например, меня невзлюбила. — Он открыл дверцу кара и насторожился. — Послушай, это же меня вызывают. Я побежал. Пока!

— До встречи, Берди.

Больше мы с ним не виделись. И экзаменов он не сдавал. Спустя две недели ему было присвоено звание офицера. В корпус прислали его погоны и указали место последнего назначения — "Раненые львы", посмертно.

12

"Роджера Янга" один отряд заполнял до отказа. "Сторожевой" мог нести шесть, и еще осталось бы место. Отсеки отстрела могли пропустить все шесть отрядов одновременно и тут же сделать второй выброс, если б на корабле находилось еще столько же десантников. В принципе, это было возможно. Только при двойной загрузке нам пришлось бы питаться в две смены, спать в гамаках, развешанных во всех помещениях, экономить воду и время от времени просить соседа убрать локоть с твоего лица. Поэтому я был рад, что во время моей стажировки "Сторожевой" не ходил на операции с двойной нагрузкой.

"Сторожевой" обладал хорошей скоростью для переброски больших соединений десантников почти в любое место освоенной багами Вселенной. Ныряя в пространство Черенкова, "Сторожевой" покрывал сорок шесть световых лет за шесть недель.

В то же время этот корабль, рассчитанный на шесть десантных отрядов, не шел ни в какое сравнение с пассажирским лайнером. Такие корабли, как "Сторожевой", стали компромиссом между боевыми частями, Мобильной Пехотой, с одной стороны, и Флотом — с другой. Пехота предпочла бы рассчитанные на один отряд корветы типа "Роджера Янга". Они давали возможность гибкого управления войсками. Но если бы армия пошла на поводу у Флота, то нас возили бы на транспортах, вмещающих по меньшей мере полк. Ведь для того, чтобы обслужить маленький корвет, нужно почти столько же флотских, сколько и для огромного лайнера. На лайнере, конечно, потребуется больше хозяйственных работников, но этим могут заняться и солдаты — так считали флотские. Все равно, по мнению флотских, мы только и делаем, что спим, едим и любовно полируем оружие.

На самом деле флотские настроены еще более решительно. Они полагают, что армия устарела и вообще должна быть упразднена.

Флот никогда не выражал этого мнения официально. Но достаточно зайти в любой бар на Санкторе и поговорить с первым попавшимся флотским офицером, когда он уже немного поднабрался. Тогда вы и услышите все по полной программе. Они уверены, что сами могут вести любую войну и выиграть ее: Флот, мол, посылает своих людей, занимает планету, а дальше дело Дипломатического корпуса.

Я охотно признаю, что с помощью новейших бомб можно превратить любую планету в пар. Никогда не видел ничего подобного, но — верю. Что ж, пусть, по их мнению, я — пережиток прошлого. Но я себя таковым не чувствую и твердо знаю, что наши ребята в состоянии сделать то, что ни одному самому распрекрасному кораблю не под силу. Если правительству наши услуги больше не понадобятся, оно нам сообщит.

Хотя, возможно, в этом споре нет абсолютно правой стороны. Нельзя, например, стать маршалом, не имея опыта командования полком пехоты и большим кораблем. Поэтому сначала надо делать карьеру в Мобильной Пехоте, а потом получить звание офицера Флота (думаю, маленький Берди мечтал именно об этом). Или сначала поработать астронавигатором, а потом пройти через лагерь Курье и так далее — кому как нравится. К мнению человека, проделавшего или то, или другое, я прислушиваюсь с предельным вниманием.

Как большинство транспортов, "Сторожевой" был кораблем со смешанным экипажем. Самым удивительным поначалу было то, что мне разрешалось теперь проходить в головные отсеки — севернее "переборки номер тридцать". Стенка, отгораживающая женские отсеки от мужских, не обязательно носила этот номер, но по древней традиции на всех смешанных кораблях называлась "переборка номер тридцать". Сразу за этой переборкой располагалась кают-компания, и дальше шла вся "женская половина". На "Сторожевом" кают-компания служила для женщин также столовой и местом отдыха. Комната отдыха офицеров-мужчин называлась "карточной" и располагалась к югу от "переборки номер тридцать".

Кроме очевидного факта, что для осуществления выбросов и возвращения десанта требуются отменные пилоты (читай — женщины), имелась другая веская причина назначения на транспорты женщин. Это способствовало укреплению духа десантников.

Попробуйте представить себе состояние человека, которого с родного корабля выбрасывают на незнакомую планету, а там в конце пути его не ждет ничего, кроме увечий да неожиданной смерти! Как сохранить в этом человеке веру и мужество? Как сделать, чтобы он от выброса к выбросу учился преодолевать себя? Единственный выход — чтобы он постоянно видел перед собой живой идеал, олицетворение той трепетной, требующей защиты жизни, ради которой идет в бой.

Последнее, что слышит десантник перед выбросом (и, может быть, последние слова, которые он в жизни слышит) — это голос женщины, желающей ему удачи. Того, кто скажет, что это не имеет никакого значения, по-моему, просто нельзя считать человеком.

На "Сторожевом" работало пятнадцать офицеров Флота — восемь женщин и семь мужчин. А также восемь офицеров Мобильной Пехоты, включая и меня. Не буду утверждать, что пошел в Кадетский корпус для того, чтобы проникнуть за "переборку номер тридцать", но, возможность есть за одним столом с леди грела мое сердце куда больше любой прибавки жалованья. Президентом за обеденным столом была командир корабля, вице-президентом — мой босс. Такой статус капитана основывался не на звании: еще три флотских офицера были равны ему. Но в ударной группе ему обязаны были подчиняться все, кроме командира корабля.

Наши шесть отрядов составляли две роты и значились как отдельный батальон. Капитан Блэкстоун командовал ротой Д и одновременно всем батальоном. Но наш отдельный был только частью обычного большого батальона. Официально его возглавлял майор Ксера, который в то время вместе с ротами А и Б находился на точно таком же, как "Сторожевой", корабле "Нормандия". Майор командовал нами, когда весь большой батальон соединялся для совместного выброса. Блэкстоун отсылал Ксере доклады и получал от него инструкции, но, по-моему, большую часть вопросов решал напрямую с командованием Флота, штабом дивизии Мобильной Пехоты и начальством базы на Санкторе.

В армии, состоящей из сотен кораблей, раскиданных по Вселенной на расстоянии многих световых лет, административное устройство не может быть простым и безупречным. И "Долина Фордж", и "Роджер Янг", и "Сторожевой" входили в состав одного подразделения — Третьего полка ("Баловни судьбы") Первой дивизии ("Поларис") Мобильной Пехоты. При проведении операции "Дом багов" из разрозненных подразделений собрали два батальона и сформировали наш Третий полк. Но что такое "наш" полк, я тогда не почувствовал. Все, что я видел в тот день, — это бедный сержант Бамбургер и несметные полчища багов.

В Мобильной Пехоте в десант идут все десять тысяч.

Трудно поверить, но в мировых войнах XX века для того, чтоб обеспечить боевую активность десяти тысяч солдат, требовалось семьдесят тысяч человек!

Нельзя не признать, что нужен еще Флот, чтобы доставлять Мобильную Пехоту к месту назначения. Но даже на небольшом корвете личный состав пехоты в три раза превосходит количество флотских. Конечно, нас обслуживают и штатские: ведь процентов десять Мобильной Пехоты обычно находится на отдыхе. И наконец, небольшое число лучших офицеров и сержантов преподают в учебных лагерях и, естественно, не участвуют в боевых действиях.

Если кто-то из Мобильной Пехоты занялся канцелярской работой, можете быть уверены, что у него не хватает руки или ноги или есть другое увечье. Это люди, которые отказываются увольняться. Они никогда не допустят, чтобы здоровый десантник занимался бумажками или другой работой, требующей не столько физических, сколько духовных сил.

И все же Мобильная Пехота постоянно испытывает недостаток в людях — тем более, когда идет война. Поэтому у нас так бережно относятся к каждому, кто проявил себя солдатом на деле. Мобильная Пехота — самая маленькая в истории человечества армия, если судить по численности населения, которое она охраняет. Десантника нельзя затащить на службу силком, нельзя нанять за деньги, нельзя силой удержать на службе, если он хочет уйти.

Десантник никогда не старается заполучить безопасную, легкую работу. Любой салага, который уже начал понимать, что такое Мобильная Пехота, всегда подкинет начальству несколько причин, объясняющих, почему он не может в данный момент заниматься уборкой или помогать повару. Это древняя солдатская традиция, и начальство о ней тоже знает, хотя и не подает вида.

Зато ни один десантник никогда не станет увиливать от опасной работы. Потому что любой рядовой, садясь в капсулу, знает, что в Мобильной Пехоте каждый — от генерала до рядового — в этот момент делает то же самое. На расстоянии многих парсеков, на следующий день или через несколько часов — неважно. Важно, что в десант идут все.

Именно потому, что дерется каждый, Мобильная Пехота обходится малым количеством офицеров.

В Мобильной Пехоте ни один офицер не сидит без дела. Каждый обязательно командует какимнибудь подразделением. Офицеры составляют три процента личного состава — все, что нужно Мобильной Пехоте, тем более что она использует своих офицеров не совсем стандартным способом. На практике очень многие офицеры носят "несколько фуражек сразу"; война создает слишком много вакансий. Именно поэтому даже у командира отряда есть свой штаб — отрядный сержант.

Лейтенант в этой ситуации еще может обойтись без сержанта (как и сержант без него). Но для генерала штаб просто необходим: слишком много работы, чтобы уместить ее в одной голове. Генералу нужна большая группа планирования и небольшая группа боевой поддержки. Из-за нехватки офицеров командиры подразделений на генеральском флагмане составляют заодно и группу планирования. Поэтому их подбирают из лучших специалистов по математической логике. А когда приходит время, они сражаются во главе своих подразделений.

Генерал идет в десант в окружении нескольких офицеров — это весь его оперативный штаб, помогающий ему командовать боем. Плюс небольшая команда отборных десантников — чтобы командующему не досаждали невежливые туземцы. Чаще всего этим ребятам действительно удается генерала защитить.

Начиная с роты, все командиры имеют заместителей. Вернее, должны иметь. Потому что на деле приходится обходиться без них (и тем самым большая нагрузка, конечно, падает на сержантов).

Так Мобильная Пехота обходится всего тремя процентами офицеров, тогда как в древности их количество в армиях доходило до десяти, пятнадцати и даже двадцати процентов! Сейчас это кажется сказкой, но так было в XX веке. Остается лишь гадать: что это за армия, в которой офицеров было больше, чем капралов, а сержантов больше, чем рядовых?!

Хотя что тут гадать? Это были армии, обреченные на поражение — по крайней мере, так учит история. Армии, больше похожие на гражданские организации. Сборище бюрократов, большая часть которых никогда не знала, что такое поле боя.

Чем занимались офицеры, которые не были обязаны поднимать солдат в атаку? Конечно, чепухой: работники офицерских клубов, офицерывоспитатели, офицеры по физической подготовке, офицеры-политинформаторы, офицеры по транспорту, офицеры-юристы, офицеры-священники, помощники священников и т.д. и т.п. Короче, главное было выдумать должность — и на нее тут же брали офицера.

В Мобильной Пехоте всем этим занимаются боевые офицеры. А в одной из самых больших армий XX века дошло до того, что настоящие боевые офицеры носили специальные знаки отличия, чтобы отделить себя от орды тепло устроившихся бездельников.

Нехватка офицеров с течением войны все усиливалась. Ведь процент потерь среди них был самым высоким, А в Мобильной Пехоте офицерский патент не выдают лишь для заполнения имеющейся вакансии. В среднем каждый полк новобранцев поставляет примерно одинаковое число десантников, годных для дальнейшего продвижения по службе. И увеличение набора в Кадетский корпус означало бы снижение качества командования. Для руководства боевыми подразделениями на "Сторожевом" требовалось тринадцать офицеров: шесть командиров отрядов, два командира роты, два их заместителя и командир отдельного батальона с заместителем и адъютантом.

Но офицеров было только шесть. И еще я. Я поступил в распоряжение лейтенанта Сильвы, но он отбыл в госпиталь как раз в тот день, когда я появился на корабле. Как мне сказали, лейтенанта одолела непонятная лихорадка. Но отсутствие командира вовсе не означало, что я должен принять командование его отрядом. Временного третьего лейтенанта не считают настоящим офицером. Капитан Блэкстоун мог перевести меня под начало лейтенанта Байонна, а отрядом Сильвы командовал бы его сержант. Или Блэкстоун при желании "надел бы третью фуражку".

На самом деле он сделал и то и другое. При этом, формально назначив меня командиром первого отряда, Блэкстоун сделал лучшего сержанта "пантер" и своим батальонным сержантом, а своего батальонного отправил в первый отряд. Затем капитан, не церемонясь, объяснил мне, что официально командиром отряда буду значиться я, а командовать будет он сам и его сержант.

Но время шло, и я старался поставить себя более независимо. В конце концов мне разрешили идти в десант командиром отряда. Но я понимал, что одного слова сержанта было бы достаточно, чтобы от меня осталось мокрое место.

Все же меня это устраивало. Это был мой отряд — потому что я шел с ним в десант. Потому я сразу взял на себя максимум обязанностей: если бы у меня что-то не получилось, то чем раньше меня отчислили бы, тем лучше было бы для всех. Но, видно, из-за недостатка опыта я, вместо того чтобы рационально распределять обязанности, проводил с десантниками все свое время. Так продолжалось примерно с неделю, потом меня вызвал Блэкстоун. Разговор происходил у него в кабинете:

— Может, ты объяснишь мне, чем занимался всю эту неделю, сынок?

Я промямлил, что старался получше подготовить отряд к десанту.

— Да? Тогда должен тебя разочаровать: пока все получается наоборот. Неужели ты не чувствуешь, что лезешь не в свое дело? Ты их будоражишь, превращаешь в осиное гнездо! Для чего, спрашивается, я дал тебе лучшего на всем Флоте сержанта? Ступай в свою кабину и не высовывайся! Лучше всего привяжи себя к стулу... А когда прозвучит сигнал "приготовиться к операции", сержант передаст тебе отряд, отлаженный и настроенный, как концертный рояль. И еще одно. Мне не нужен на борту офицер, который напоминает застегнутого на все пуговицы кадета. Брось глупую привычку говорить обо мне в третьем лице. Оставь ее для генералов или, в крайнем случае, для капитана корабля. Офицер должен быть уверенным в себе без всех этих выкрутасов. Расслабься, сынок...

— Да, сэр.

— Чтобы я это твое "сэр" слышал в последний раз. И перестань все время козырять! А что за угрюмое выражение лица? Сразу вспоминаешь Кадетский корпус. Ну-ка, улыбнись!

— Да, с... то есть о'кей.

— Ну вот, уже лучше. Теперь прислонись к переборке. Почешись. Зевни. Почувствуй себя молоденьким рядовым.

Я попробовал...

Капитан Блэкстоун критически оглядел меня.

— Потренируйся, — сказал он. — Офицер не должен выглядеть испуганным или напряженным. Это плохо действует на подчиненных. А сейчас, Джонни, можешь сказать, в чем твой отряд нуждается. И не мелочись. Мне неинтересно, у кого из стенного шкафа пропали носки...

Я лихорадочно соображал.

— Хм... может быть, вы уже знаете, что лейтенант Сильва собирался представить Брамби на сержанта...

— Да, знаю. Твое мнение?

— Ну... Судя по документам, он уже два месяца ходит в десант командиром группы. Его действия оцениваются очень хорошо.

— Я спрашиваю о ваших собственных рекомендациях, мистер.

— Но... прошу прощения, я ни разу не был с ним в деле, поэтому не могу иметь четкого мнения. На корабле каждый может быть хорошим солдатом. Однако, насколько я могу судить, он уже слишком долго выполняет функции сержанта, чтобы просто так убрать его, а над группой поставить кого-нибудь другого. Новый шеврон должен появиться у него до того, как мы пойдем в десант. Или его нужно перевести в другое подразделение, когда мы вернемся. В этом случае чем скорее его переведут, тем лучше.

Блэки покачал головой:

— Уж больно ты щедр, как я погляжу, мистер третий лейтенант. Раздаешь моих "черных гвардейцев" налево и направо.

Я почувствовал, что краснею.

— Но я все же настаиваю. Это единственное слабое место в отряде. Брамби нужно повысить или перевести. Я не хочу, чтобы он возвращался к своим капральским обязанностям, а другой перепрыгнул через его голову. Он скиснет, и слабое место превратится в дыру. А вы сами знаете, чем это грозит в десанте. Если нельзя нашить еще один шеврон, лучше отдайте его в Департамент кадров на базе. Тогда он не будет унижен и получит шанс стать сержантом в другой команде. Вместо того чтобы загнуться здесь.

— Правда? — переспросил капитан, но, несмотря на тон, лицо его оставалось бесстрастным. — А теперь, после мастерски проведенного анализа, примени свои дедуктивные способности и объясни: почему же лейтенант Сильва не перевел Брамби три недели назад, когда мы спокойно сидели на Санкторе?

Я задумался. Наилучшее время для перевода десантника в другую часть — следующее же мгновение после того, как решил это сделать. По крайней мере, так говорят учебники. Я спросил:

— В то время лейтенант Сильва был уже болен, капитан?

— Нет.

Вдруг все встало на свои места.

— Капитан, я рекомендую немедленно представить Брамби к сержантскому званию.

Он поднял брови.

— Минуту назад ты считал его слабым местом...

— Не совсем так. Я сказал, что нужно поскорее выбирать — или одно, или другое. Я только не знал, что выбрать. Но теперь знаю.

— Продолжай.

— Я знал, что он прекрасный офицер, — не сдавался я, — ведь он оставил мне превосходный отряд. Теперь так. Хороший офицер, если даже и не желает чьего-либо повышения по причине — ну, в общем, по любой причине, — не обязательно доверяет свои сомнения бумаге. Но в этом случае, если он не хотел делать Брамби сержантом, то должен был избавиться от капрала при первой возможности. Однако Сильва этого не сделал. Поэтому я рекомендую Брамби... — Я помолчал и добавил: — И все-таки я не понимаю, почему нельзя было все сделать три недели назад. Брамби еще на отдыхе получил бы третий шеврон.

Капитан Блэкстоун ухмыльнулся.

— Ты подошел в своем следствии к самому главному, чего не обязательно знать стажеру. Но так и быть. Открою один из наших маленьких секретов. Запомни, сынок: пока идет война, никогда не представляй своего человека к повышению перед тем, как вернуться на базу.

— Но... почему, капитан?

— Ты сам сказал, что если бы мы не хотели повышать Брамби, то нужно было бы послать его в распоряжение Департамента кадров. Но именно туда он и попал бы, если бы его представили к сержантскому званию три недели назад. Ты просто не знаешь, как охочи эти ребята из Департамента до сержантов. Хороший сержант сейчас ценится не меньше офицера, а может быть, и больше. Полистай для интереса запросы с базы и увидишь, что у нас давным-давно лежит требование на двух сержантов. Только потому, что прежний отрядный сержант был направлен в Кадетский корпус, а место командира одной из групп уже давно пустует, я смог им отказать...

Блэкстоун состроил пренебрежительную гримасу.

— У войны свои жестокие правила, сынок. Те ребята в Департаменте тоже вроде свои. Они хотят увести у меня сержанта, чтобы передать его такому же, как я, капитану Мобильной Пехоты. Но я должен думать о батальоне. И другого выхода нет... Он вытащил из папки два листа бумаги.

— Вот...

Один листок был заявлением от лейтенанта Сильвы капитану. Сильва рекомендовал Брамби в сержанты. Заявление было написано месяц назад.

Другая бумага оказалась сержантским патентом, выписанным на имя Брамби на следующий день после того, как мы покинули Санктор.

— Это тебя устраивает?

— О да. Еще бы!

— Я ждал, что ты укажешь на это слабое место в твоем отряде. Я доволен, что ты попал в точку, хотя и не полностью: грамотный офицер мог бы понять, что к чему, и без моих подсказок. Для этого нужно было немножко порыться в бумагах и разобраться в общем состоянии дел в батальоне. Ну, ничего. Во всяком случае, ты приобрел опыт. Теперь вот что сделаешь. Напиши мне точно такое же заявление, какое написал Сильва, но поставь вчерашнее число. Потом скажи сержанту отряда, чтобы он от твоего имени передал Брамби, что ты порекомендовал его к третьей нашивке. Когда Брамби придет ко мне, я скажу, что оба его офицера, независимо друг от друга, рекомендовали его в сержанты. Думаю, это пойдет ему только на пользу, O'кей.

Следующие две недели я был занят, как никогда в жизни. Даже в лагере Курье не испытывал таких нагрузок. Десять часов в день в оружейной на должности механика. Но от курса математики меня никто не избавлял, и после ланча я исправно отправлялся к капитану Йоргенсен, которая с течением времени не только не снижала, но, похоже, увеличивала требовательность. На еду — примерно полтора часа в день. Плюс необходимый уход за собой — побриться, принять душ, наконец, пришить пуговицу к форме...

Караульная служба, парады, инспекции, минимум работы с отрядом — час. Кроме того, я ведь еще был "Джорджем". В каждом подразделении есть свой "Джордж" — самый молодой из офицеров, на которого сваливают все так называемые второстепенные нагрузки — занятия гимнастикой, цензуру почты, судейство на спортивных соревнованиях, дежурства по столовой и так далее и тому подобное. До меня "Джорджем" был Ржавый Грэхэм. Затем он с радостью передал "должность" мне. Но улыбка сползла с его лица, когда я потребовал инвентаризации всего имущества, за которое должен был теперь отвечать. Он тут же полез в бутылку и ледяным тоном заявил, что если я не верю настоящему офицеру на слово, то мне придется подчиниться его приказу. Тогда я тоже уперся и сказал, чтобы он свой приказ изложил письменно. Причем в двух экземплярах: один — себе, а копию передам командиру.

Тут Ржавый отступил — даже второй лейтенант не настолько глуп, чтобы отдавать подобный приказ в письменном виде. Стычка не доставила мне удовольствия: с Грэхэмом я делил комнату, к тому же он был моим инструктором по математике. Но тем не менее инвентаризацию мы все же провели. Лейтенант Уоррен буркнул что-то насчет тупого педантизма, но свой сейф открыл и дал проверить документацию. Капитан Блэкстоун открыл сейф без комментариев, так что я не понял, одобряет он мою пунктуальность или нет. С документами все обстояло нормально, но вот кое-каких вещей не хватало. Бедный Грэхэм! Он принял дела от своего предшественника, не пересчитывая, а спросить теперь было не с кого — тот парень давно погиб. Ржавый провел бессонную ночь (и, клянусь, я тоже), а утром пошел к Блэки и рассказал ему все.

Блэки для начала показал ему, где раки зимуют, а потом прошелся по реестру недостающего и большую часть списал как "утерянное в бою". В результате Ржавый отделался лишением недельного жалованья.

Конечно, не все заботы, выпадавшие на долю "Джорджа", такие тяжкие. Ни разу не собирали трибунал (где "Джордж" обычно выполнял обязанности обвинителя) — в хороших подразделениях их просто не бывает. Пока корабль шел в пространстве Черенкова, не нужно было проверять почту — она не приходила. Гимнастику я передал Брамби. Кормежка всегда была отличной, я только утверждал меню и снимал пробу, лишь изредка заглядывая на кухню. Зато после бесконечной возни в оружейной приятно было сбегать к повару и получить для себя и других механиков сандвичи.

И все же нагрузки "Джорджа" отнимали до двух часов в день — уж очень их было много.

Теперь вы можете понять, как мне доставалось: десять часов в оружейной, три — на математику, полтора часа еда, один час на личные нужды, час работы с отрядом, два часа в качестве "Джорджа" и, наконец, восемь часов сна. Итого — двадцать шесть с половиной часов. К сожалению, расписание на корабле основывалось не на санкторских сутках, составляющих двадцать пять часов. Как только мы покидали базу, то сразу переходили на земной стандарт.

Единственным резервом времени, как всегда, оставался сон.

Однажды в час ночи, когда я сидел в карточной, пытаясь пробиться сквозь дебри очередного задания по математике, туда вошел капитан Блэкстоун.

— Добрый вечер, капитан, — сказал я.

— Скорее, доброй ночи. Что это тебе не спится? Бессонница? Или, может, ты лунатик?

— Пока еще нет.

— Неужели твой сержант не может заняться бумажками? — Он взял со стола несколько листков. — А-а, понятно. Отправляйся в постель.

— Но капитан...

— Хотя нет, лучше присядь-ка. Мне нужно поговорить с тобой. Я ни разу не встречал тебя вечером в карточной, но, проходя мимо твоей комнаты, видел, как ты сидишь за столом. Когда же твои ложатся спать, переходишь сюда. Что происходит?

— Ну... мне никак не удается все успеть. Не справляюсь...

— Всем всегда не хватает времени. Как дела в оружейной?

— По-моему, хорошо. Думаю, успеем.

— Я тоже так думаю. Послушай, сынок. Дел у тебя много, но нужно выбрать наиболее важное. На мой взгляд, у тебя две главные задачи. Первая — подготовить к десанту снаряжение отряда, что ты и делаешь. (О самом отряде можешь не беспокоиться, я тебе уже говорил.) А вторая задача — не менее важная — подготовиться к десанту самому. И здесь, по-моему, не все в порядке.

— Я буду готов, капитан.

— Чепуха. Ты забросил физическую подготовку и все меньше спишь. И при этом утверждаешь, что будешь готов к выбросу. А ведь тебе придется отвечать в десанте не только за себя, а за весь отряд. Поверь, это ох как не просто! С завтрашнего утра займешься физподготовкой по усиленному комплексу. В полдвенадцатого — отбой, без всяких исключений. Если две ночи подряд будешь больше четверти часа лежать в постели без сна, обратишься к врачу. Это приказ.

— Да, сэр. — Я чувствовал себя так, будто попал в капкан. И все же выдавил: — Но я все-таки не уверен, капитан, что смогу ложиться в полдвенадцатого и при этом все успею.

— Значит, не будешь успевать. Я уже сказал: тебе нужно научиться выделять главное. Расскажи, на что у тебя уходит время.

Я рассказал.

Он хмыкнул:

— Так я и думал. — Он перебрал листки на столе. — Понятно, понятно... конечно, ты должен готовиться к экзаменам. Но так надрываться перед десантом...

— Да, но я думал...

— "Думал"! С этого момента ты освобождаешься и от прочей ерунды. Всю обратную дорогу будешь заниматься математикой. Если будем живы. И запомни: никогда ничего не добьешься, пока не научишься определять, что для тебя в данный момент самое главное. Марш в постель!..

Через неделю мы вышли из пространства Черенкова в намеченном месте, затормозили и обменялись сигналами с другими, уже пришедшими туда кораблями. Нам передали краткий план боя, похожий на рукопись романа средней величины.

Итак, роли были распределены. Оказалось, что в десант нас доставят, как маменькиных сынков, в шлюпках. В этот раз мы могли обойтись без капсул: наши части уже заняли плацдарм на поверхности планеты. Подразделения Второй, Третьей и Пятой дивизий Мобильной Пехоты спустились на планету и взяли на себя подавление противовоздушной обороны багов.

Казалось, наша цель не стоит прилагаемых усилий. Планета была меньше Земли, сила тяготения составляла только 0,7 земной. Ее поверхность почти сплошь покрывали холодный арктический океан и скалы. Минимум флоры и фауны. Воздухом планеты нельзя было дышать долго — в нем содержалось слишком много озона и окиси азота. Единственный континент был не больше Австралии, а в океане торчали мелкие, усеянные скалами островки. В общем, эта планета потребовала бы, наверное, порядочных усилий, чтобы ее освоить.

Но слава Богу, планета была нужна не для колонизации. Мы пришли потому, что сюда явились баги. А явились они, по мнению Генерального штаба, не просто так. Как считали в штабе, на планете П находилась еще не достроенная военная база противника.

Против кого она должна была действовать, думаю, объяснять не надо.

Поскольку планета сама по себе ценности не представляла, самым простым было бы использовать возможности одного флота. Флотские могли б и без нашего участия сделать несчастный сфероид непригодным для обитания кого бы то ни было. Но у командования родилась другая идея.

Предстоящая операция квалифицировалась как рейд. Быть может, покажется странным называть рейдом операцию, в которой задействованы сотни кораблей и тысячи людей. Тем более, что значительной части Флота приходилось в это время держать в напряжении другие силы багов, отвлекая их и не давая им возможности помочь планете П.

Но при всем том наше командование нельзя упрекнуть в нерасчетливости. Такой широкомасштабный рейд должен был во многом определить, кто выиграет войну — неважно, через год или лет через тридцать. Дело в принципе. Нам необходимо было узнать как можно больше о психологии багов. Требовалось ли для победы уничтожить всех багов в Галактике? Или можно все-таки наладить контакт и установить мир? Мы не знали, так как понимали их не лучше, чем земных термитов.

Для того чтобы изучить их психологию, необходимо было общаться с ними, раскрыть мотивы их деятельности, понять, почему они дерутся и при каких условиях драться перестанут. Для этого корпусу военных психологов требовались пленные.

Легче всего было поймать рабочих багов. Но их рабочий, как оказалось, мало отличался от следующего инстинкту насекомого. При известной сноровке удавалось поймать и воина. Но выяснилось, что без дирижера эти воины такие же идиоты, как и рабочие. Благодаря поимке воинов, тем не менее, наши ученые узнали очень важные вещи. В результате, к примеру, был придуман тот самый тяжелый газ — безвредный для нас и смертельный для багов. Детальное изучение их биохимии позволяло в короткие сроки создавать разные виды нового оружия. Но для того чтобы понять, почему баги дерутся, необходимы были представители касты интеллектуалов. К тому же мы надеялись, что таких пленных можно будет обменивать на наших ребят.

До сих пор ни один баг-интеллектуал не попадался нам живым. Или мы вычищали, как на Шэоле, всю планету до дна и на ней не оставалось ни одного живого бага. Или, что бывало чаще, ребята спускались за "дирижерами" в их дыры, но никто никогда обратно не возвращался. Многие лучшие десантники погибли именно так.

Еще больше пехоты погибло из-за невозможности подняться с планеты. Команда оставалась на планете потому, что ее корабль или корабли уничтожались противником на орбите. Какая судьба выпадала тогда на долю десанта? В большинстве случаев погибали все до единого. Ребята дрались до тех пор, пока в скафандрах сохранялась энергия. А потом баги брали уцелевших голыми руками.

От наших новых союзников скиннов мы узнали, что многие десантники находятся в плену — сотни, а может быть, тысячи ребят. Разведка утверждала, что пленных скорее всего уже перевезли на Клендату. Баги, безусловно, были заинтересованы в пленных не меньше нашего. Судя по всему, они понимали нас еще меньше, чем мы их. Разделенная на индивидуальности раса, умеющая строить города, звездные корабли, умеющая воевать, была для муравьиного сообщества еще большей загадкой, чем муравьиное сообщество для нас.

Короче, мы хотели, если возможно, выручить наших ребят из плена.

По жестким, бездушным законам Вселенной именно в этом заключалась наша слабость. Вполне возможно, что раса, которая совершенно не заботится о спасении своего индивидуума, призвана освободить пространство Вселенной от более слабой, построенной на гуманных принципах цивилизации. У скиннов гуманность проявлялась в гораздо меньшей степени, а у багов такой "недостаток", похоже, отсутствовал совсем. Никто и никогда не видел, чтобы один баг пришел на помощь другому — даже раненому. Их подразделения были великолепно скоординированы, но они легко оставляли погибать любое скопление воинов, когда понимали, что в нем нет нужды.

Что говорить, мы вели себя совсем по-другому. Так уж, наверное, устроены люди. В газетах вы могли прочитать заголовки типа "Двое погибли, пытаясь спасти утонувшего ребенка". Если человек потерялся в горах, сотни отправляются на поиски, и часто бывает, что некоторые из них гибнут сами.

Не блестящие, с точки зрения арифметики, результаты... Но как мы можем отречься от принципов гуманизма? Они пронизывают весь фольклор, все земные религии, всю литературу.

В основе нашей цивилизации лежит убеждение, что, если одному человеку нужна помощь, остальные никогда не будут высчитывать, во что эта помощь обойдется... Слабость? Нет, это единственная сила, хранящая нас на просторах Галактики.

Но слабость это или сила — баги жили по-другому. И шансы на обмен пленными были ничтожно малы.

Однако, с другой стороны, в муравьином сообществе некоторые касты ценились гораздо больше других. По крайней мере, на это надеялись наши психологи. Если бы мы могли захватить бага-интеллектуала живым и невредимым, у нас появились бы шансы на обмен.

А если захватить королеву?!

Какова обменная цена королевы? Полк Мобильной Пехоты? Никто не знал. План боя предписывал нам захватить именно "аристократию" багов — интеллектуалов и королев — и любой ценой.

У операции "Аристократия" имелась и третья цель: выработать метод, как спускаться в норы, как выковыривать оттуда багов, как побеждать, не применяя оружия тотального уничтожения. Десантники превосходили воинов-багов на поверхности планеты. Наш Флот тоже постепенно начинал добиваться превосходства. Но мы оказывались беспомощными, когда спускались в их туннели.

Даже если бы в последующем не удалось обменять "аристократию" багов на наших, для проведения подобной операции были, таким образом, веские причины. Планета П становилась тестом, проверкой в боевых условиях нашей способности найти средства для полной победы.

"Краткий план" был прочитан каждому десантнику и повторен во время гипнотической подготовки. Нам дали понять, что операция "Аристократия" может помочь вызволить друзей из ужасного плена. В то же время мы знали, что на планете П людей нет — она еще ни разу не подвергалась нападению. Поэтому даже самые ретивые не должны были рваться под землю, чтобы собственноручно спасти товарищей, а заодно заработать медаль. Намечалась очередная охота на багов. Но охота, подкрепленная на этот раз огромной концентрацией сил и новыми способами ведения боя. Мы собирались чистить планету, как луковицу, шкурка за шкуркой, пока не станет ясно, что ни одного бага на ней нет.

На первом этапе флот прошелся по всем мелким островам и заодно по незаселенной части континента, превратив их в каток из радиоактивного стекла. Командование позаботилось и насчет нашего тыла: Флот организовал постоянный патруль на подступах к околопланетной орбите. Боевые корабли охраняли нас с тыла, эскортировали транспорты. Флотская разведка следила за тем, чтобы баги не вылезали из своих нор и не тревожили нас. Такая возможность, пусть даже небольшая, существовала и после проведения операции "Каток".

Перед "Черной гвардией" Блэки план ставил сравнительно простую задачу: поддержка и охрана Главной миссии, контакт с соседними подразделениями Мобильной Пехоты и уничтожение любого бага, который осмелится показать свою мерзкую голову на поверхности. При более благоприятных условиях — углубление операции на занятой территории.

Приземление было необычно комфортным — с планеты не было никакого сопротивления. Я вывел отряд из шлюпки и повел к месту назначения рысью — то есть почти на пределе мощности скафандров. Блэки умчался вперед еще быстрее, чтобы встретиться с командиром роты, которого он должен был заменить, выяснить обстановку и точнее определить размеры занимаемой нами территории. Он скакал к горизонту, словно заяц с реактивными двигателями на задних лапах.

Я послал Кунха с его первой группой занять передние углы моей территории. Потом приказал отрядному сержанту отправиться к левым соседям, где должны были располагаться части Пятого полка. Наш Третий полк обязан был занять участок в триста миль длиной и восемьдесят шириной. Мне достался "огород" сорок на семнадцать на левом фланге полка. За нами стояли "пантеры", справа — отряд лейтенанта Корошэна, а за ним — Ржавый со своими ребятами.

Наш Первый полк уже заменил полк Пятой дивизии, встал слева и чуть впереди нас. "Впереди", с "тыла", "справа", "слева" — обозначения, конечно, условные, но план предусматривал очень жесткую регламентацию позиций. Данные по предусмотренному расположению частей вводились в программы компьютеров скафандров, что, безусловно, облегчало офицерам управление войсками и контроль за каждым своим человеком. Линии фронта как таковой не существовало — просто имелась территория, которую нужно было занять. Насколько я мог судить, боевые действия велись сейчас только на нашем правом фланге.

Недалеко, всего в двусхтах милях, должен был располагаться Второй отряд роты Джи Второго батальона Третьего полка, более известный как "сорвиголовы".

Хотя с той же долей уверенности можно было утверждать, что "сорвиголовы" сейчас воюют на расстоянии сорока световых лет. По тактическим причинам размещение боевых подразделений никогда не совпадало с официальной схемой. Все, что я знал из плана, это несколько строк о некоем Втором батальоне справа от нас, в тылу ребят с "Нормандии". Но этот Второй батальон мог с тем же успехом быть из другой дивизии. Маршал играет с Генштабом в шахматы, не спрашивая у пешек, где им хотелось бы стоять.

Но раздумывать о "сорвиголовах" было некогда. Мне хватало забот и как лейтенанту "Черной гвардии". С отрядом все было пока нормально, он находился в целости и сохранности, как на самой гостеприимной из планет. Но предстояло еще очень много сделать до того, как Кунха со своей группой доберется до самого дальнего угла моего участка.

Я обязан был:

Найти командира отряда, который занимал участок до меня. Застолбить углы "огорода" и идентифицировать их для командиров отделений и групп. Установить контакт с командирами восьми соседних отрядов, пять из которых уже должны были быть на месте (из Пятого и Первого полков), а три другие (Корошэн из "Черной гвардии" и Байонн с Сукарно из "пантер"), как и мой, в настоящее время только разворачивались. Наконец, как можно быстрее расставить своих людей по намеченным позициям.

Последнее нужно было проделать как раз в первую очередь. Вторая группа во главе с Брамби располагалась на левом фланге, Кунха — впереди и чуть левее. Остальные группы занимали территорию между ними.

Такое стандартное разворачивание на позиции мы не раз отрабатывали на корабле, все время пытаясь справиться с задачей побыстрее. Я приказал в микрофон:

— Кунха! Брамби! Разворачивайте своих. Используйте сержантский канал связи.

— Первый — принято! Второй — принято! — откликнулись они.

— Командиры отделений! Присматривайте за новичками. Здесь мог остаться кто-нибудь из "Херувимов", и я не хотел бы, чтоб наши невинные новобранцы погибали от рук своих же парней!

Я переключился на личный канал связи.

— Сержант, нащупал кого-нибудь слева?

— Да, сэр. Они видят меня, я вижу их.

— Хорошо. Я что-то не могу засечь сигнал от якорного маяка.

— Я тоже.

— Так. Предупреди командиров отделений. Кто там поближе? Хьюз? Пусть попробует установить новый маяк, если старого нет.

Я был встревожен: никто из Третьего и Пятого полков почему-то не позаботился о сигнальном маяке. Его нужно было установить в очень важной точке — в левом переднем углу моего участка, где сходились позиции трех полков.

Но гадать не было смысла. Я продолжал:

— В крайнем случае рванешь к маяку сам. Разберешься на месте.

— Да, сэр. По-моему, это недалеко от меня. Всего миль двенадцать.

— Отлично. Я пока отключаюсь — попытаюсь найти своего предшественника. От него тоже никаких сигналов, как всегда, все перепутали. Найду тебя позже...

— Удачи, мистер Рико.

Я помчался вперед на максимальной скорости, одновременно подключившись к офицерскому каналу связи:

— "Херувимы Чанга", ответьте. "Херувимы Чанга", ответьте. Вы слышите меня? Отвечайте!

Я все же хотел переговорить с командиром отряда, занимавшего участок до нас. И не для того чтобы обменяться любезностями. Скорее, наоборот. То, что я увидел, мне совсем не понравилось. Похоже, первоначальный план о легком захвате превосходящими силами небольшой, недостроенной базы багов был слишком оптимистичным, или же "Черной гвардии" Блэки достался самый трудный участок. Еще вылезая из шлюпки, я заметил с полдюжины валявшихся на земле скафандров. Пустых или с. мертвыми десантниками внутри.

Во-вторых, дисплей моего тактического радара показывал весьма неприглядную картину, большинство моих ребят толпились у места приземления, меньшая часть отряда продвигалась в глубь участка, но никакой системы в этом продвижении не было.

Я отвечал за 680 квадратных миль вражеской территории, и крайне важно было получить всю информацию об этой территории до того, как отряд полностью на ней развернется. План боя на этот раз предусматривал совсем новую тактическую доктрину, сулившую, по-моему, только лишние осложнения. Не подходить вплотную к туннелям багов. И не закрывать их, как мы привыкли, с помощью небольших бомб. Блэкстоун сообщил мне о новой доктрине так, как будто это его самого осенила такая гениальная мысль. Но я сильно сомневался, что в самом деле она ему нравилась.

Тактика была простой и логичной, если только не жалеть потерь: позволить багам вылезать на поверхность и уничтожать их наверху. Не нужно бомбить их дыры, пускать в них газ — наоборот, пускай беспрепятственно лезут наверх. Зато через некоторое время — день, два, неделю, — если силы у нас действительно превосходящие, они перестанут вылезать. В Отделе планирования Генштаба подсчитали (разрази меня гром, если я знаю как), что баги прекратят сопротивление на поверхности планеты после того, как потеряют от семидесяти до девяноста процентов своих воинов.

Тут мы и начнем сдирать шкурки с планеты, проникая все глубже вниз, уничтожая на своем пути уцелевших воинов и стараясь заполучить живьем кого-нибудь из "аристократов". Мы знали, как они выглядят — нам показывали фотографии мертвых представителей этой касты. Известно, что они почти не передвигаются: к здоровенным телам были приделаны декоративные ножки. А королеву никому пока увидеть не удавалось. Правда, ребята из Биологического корпуса набросали несколько предположительных "дружеских шаржей": неприятные на вид монстры величиной с лошадь и, по заключению тех же биологов, совершенно неподвижные.

Кроме интеллектуалов и королев, должны были существовать и другие "аристократы". Но нам было не до нюансов. Так или иначе, задача оставалась той же самой — выкуривать багов наружу, уничтожать их, а потом хватать живьем тех, кто останется.

Прекрасный план. И очень логичный. Жаль, только на бумаге. Для меня он означал, что отряду придется держать сотни квадратных километров территории с открытыми норами. И каждую такую нору, от которой можно ждать любой пакости, придется держать в поле зрения.

А если дырок окажется слишком много... Допустим, я могу как бы случайно засыпать несколько штук, чтобы ребята справились с остальными. Рядовой в обычном скафандре способен оборонять значительную площадь, но под специальным надзором он может держать только одну точку, не больше.

Я продвинулся на несколько миль, обогнав свою первую группу. Одновременно вызывал на связь командира "Херувимов", потом любого из офицеров, затем передавал позывные "Сторожевого"... Никто не отзывался...

В конце концов ответил мой собственный начальник:

— Джонни! Что ты шумишь на всю Галактику! Умолкни и отвечай по общему переговорному каналу.

Я начал объяснять ситуацию, но Блэки оборвал меня и сказал, чтобы я больше не искал командира "Херувимов" в своем квадрате. И остальных офицеров тоже. Может быть, кто из сержантов и остался жив, но линия командования у "Херувимов" полностью разрушена. Кроме капитана Чанга в операции участвовало еще три его офицера. Из них пока нашли одного — моего однокашника Мойса, и Блэки как раз пытался что-либо выудить из него. Но Абе Мойс не был ценным источником информации. Когда я присоединился к их разговору и назвал себя, Абе решил, что я — его батальонный командир, и стал, задыхаясь, докладывать, что успел увидеть. Рассказывал он с нудной дотошностью видеомагнитофона, но проку в его информации не было ничуть.

Наконец Блэки прервал его и приказал мне действовать, исходя из обстановки.

— Забудь о плане. Ситуацию представляешь. Так что будь начеку и не мешкай!

— О'кей, босс!

И я рванул на максимальной скорости через весь свой "огород" к самому дальнему углу, где должен был стоять якорный маяк. На лету я движением головы включил свой канал связи:

— Сержант! Так что насчет этого чертова маяка?

— Здесь негде его ставить, сэр. Свеженький кратер, масштаб шесть единиц.

Я свистнул про себя. В таком кратере может затеряться наш "Сторожевой". Одной из любимых штучек багов, которую они использовали, когда сами находились под землей, были гигантские мины. (Ракеты они пускали только с кораблей.) Если кто находился рядом во время взрыва, то получал шок от сотрясения.

Взрывная волна настигала даже в воздухе, нарушая работу гироскопов и выводя из-под контроля скафандр.

Но я никогда не видел кратер больше четырех единиц. Теоретически считалось, что они не могут устраивать слишком больших взрывов из боязни повредить собственные подземные жилища. Вот тебе и теория.

— Попробуй установить временный маяк, — сказал я. — И сообщи командирам отделений и групп.

— Я уже сделал это, сэр. Угол один-один-нуль. Вы сможете поймать его, если возьмете три-три-пять с того места, где сейчас находитесь...

Его голос звучал спокойно, как у сержанта-инструктора на учениях.

Я обнаружил сигнал на дисплее над левой бровью — один длинный, два коротких.

— О'кей. Я вижу, что Кунха с группой уже почти развернулись. Возьми их, пусть контролируют кратер. Брамби придется продвинуться на четыре мили вглубь, чтобы прикрыть их.

Я с тревогой подумал, что теперь на каждого моего человека придется по четырнадцать квадратных миль. А если намазывать масло еще тоньше, то и по семнадцать. А багу, чтобы вылезти на поверхность, нужна дырка всего в пять футов шириной.

— Кратер очень горячий? — спросил я.

— Дно желто-красное. Я не спускался в него, сэр.

— Держись подальше. Я сам проверю попозже.

Незащищенного человека желто-красный кратер, конечно, убьет, но десантник в скафандре может там некоторое время продержаться.

— Скажи Найду, что меня интересуют две вещи: движения в самом кратере... и шумы вокруг него...

(Мы никогда не пошлем людей в атаку туда, где они схватят убийственную дозу радиации. Но с багов станется. Если они признают это целесообразным.)

— И передай Найду еще. Пусть Малан и Вйорк подойдут к краю кратера и установят прослушиватели. И пусть Найд докладывает обо всем мне. Я имею в виду — тебе и мне.

— Да, сэр. — Сержант помолчал и добавил: — Могу я сделать предположение?

— Конечно. И не спрашивай каждый раз разрешения.

— Наваррес спокойно управится с остальной частью первого отделения. Сержант Кунха может с группой отправиться в кратер, а Найд тогда будет слодить у его кромки.

Я понял, что он имеет в виду. Найд стал капралом совсем недавно и никогда еще не командовал группой в бою. В самом деле, неразумно посылать его в эпицентр, быть может, самого опасного места на нашем участке. Сержант хотел поручить Найду дело полегче.

Меня заинтересовало, знает ли он, о чем я думаю? В его скафандре, как у сержанта батальона, в отличие от моего был еще один канал связи. Личная связь с капитаном Блэкстоуном.

Блэки мог быть уже в курсе всего, слушая нас через этот самый канал. Ясно, что сержант не согласен с моей диспозицией отряда. Если я сейчас не последую его совету, то через секунду вполне могу услышать в наушниках голос капитана Блэкстоуна: "Сержант, примите командование отрядом. Мистер Рико, вы освобождаетесь от командования".

Но... Черт побери, капрал, которому не дают командовать группой, не настоящий капрал. И командир отряда, который, как кукла чревовещателя, повторяет лишь слова своего сержанта, — ноль. Пустой командирский скафандр!

Я не долго предавался мучительным размышлениям. Эти мысли промелькнули в моей голове за одно мгновение, и я почти без паузы ответил:

— Я не собираюсь посылать капрала заниматься ерундой, годной для новобранца. А сержанта делать наседкой над четырьмя рядовыми.

— Но...

— Я, кажется, ясно сказал. Нужно, чтобы дежурные в кратере менялись через час. И еще. Необходимо как можно скорее осуществить патрульный осмотр всего участка. Командиры групп Должны засечь каждый туннель багов и подавать от него сигнал командиру отделения. Так, чтобы у командиров отделений, сержанта отряда и командира отряда сложилась карта местонахождения всех дыр на нашей территории. Если их не так много, будем смотреть за каждой. Но это я решу позже...

— Да, сэр.

— Потом второй этап — более медленный и тщательный патрульный обход участка. Поиск дыр, пропущенных в первый раз. Помощники командиров групп на этом этапе пусть используют радары, инфравидение и прочую технику. Командиры групп должны получить сигналы о расположении каждого своего человека. Не пропускайте и чужие сигналы — на участке могут быть раненые из "Херувимов". Но никому не помогать без моего приказа. Прежде всего мы должны прояснить ситуацию с багами.

— Да, сэр.

— Есть еще что-нибудь?

— Только одно, — ответил он. — Я думаю, что в группах можно использовать технику уже при первом осмотре.

— Ладно, пусть так.

В его предложении был смысл: температура на поверхности планеты была намного ниже той, что поддерживали баги в своих туннелях. Поэтому на экране инфравизора даже закамуфлированная нора будет выглядеть настоящим гейзером. Я бросил взгляд на дисплей.

— Кунха с ребятами почти у цели. Начинайте парад.

— Хорошо, сэр!

— Отбой.

Я переключился на общий канал связи и, продолжая двигаться к кратеру, слушал, как сержант осуществляет наш план. Одну группу он послал в кратер, а две оставшиеся раскидал так, чтобы худо-бедно, но заполнить положенную площадь. Второе отделение уже начало патрульный осмотр участка.

Сержант проделал все с завидной четкостью и без лишних слов. У меня бы наверняка так не вышло.

Подслушивал я неспроста: хотел узнать, возникнут ли при перестановке трения в группах. Но никаких разногласий не обнаруживалось. Кунха и Брамби, получив приказание, молча его выполняли. Капралы вмешивались только тогда, когда группам действительно нужно было произвести новый маневр. Помощники командиров передавали уточняющие координаты. Рядовые и вовсе молчали.

Я слышал тяжелое дыхание пятидесяти человек. И оно вдруг напомнило мне шум морского прибоя. Блэки был прав. Отряд "играл, как концертный рояль".

Они не нуждались во мне. Я мог спокойно отправляться восвояси, а отряд работал бы как часы.

Я не был до конца уверен, что оказался прав в споре с сержантом и не отправил Кунха сторожить кратер сверху. Если что случится, а двое новобранцев у кромки ямы ничего не смогут сделать, все оправдания, что я поступил по инструкции, не будут стоить и ломаного гроша. Разве скажешь: да, я отправил людей на гибель, но зато по всем правилам?

Мне захотелось узнать, нет ли случайно у "сорвиголов" вакантного места сержанта.

Почти весь мой участок был ровным, как степь вокруг лагеря Курье. Судьба давала нам шанс первыми замечать вылезающих из-под земли багов и уничтожать, не давая им сориентироваться. Отряд развернулся широко: четырехмильные интервалы между людьми и шестиминутные — между патрульными обходами. Я прекрасно понимал, что сил для настоящего контроля не хватает. По три-четыре минуты, по крайней мере, одна дырка оставалась без надзора, а за такое время из нее могла появиться целая армия багов. Радар, конечно, видит дальше, чем глаз человека, но, к сожалению, не так часто, так что особых надежд на него не было.

Вдобавок мы могли пользоваться только оружием избирательного и короткого радиуса действия: слишком много вокруг Мобильной Пехоты. Появись из ближайшей норы баг, я не смог бы ударить по нему чем-нибудь солидным: потом наверняка оказалось бы, что недалеко от бага находился свой брат десантник. Это обстоятельство сильно ограничивало нашу огневую мощь и отчасти лишало уверенности в себе. В операции "Аристократия" только офицеры и отрядные сержанты были вооружены ракетами, но и они, судя по всему, их не применяли. Если ракета не находит своей цели сразу, то по присущей ей отвратительной привычке продолжает искать до тех пор, пока не найдет что-то подходящее. А свой или баг — ей безразлично. Мозги небольших ракет мало отличаются от куриных.

С какой радостью я обменял бы патрулирование небольшого "огорода", окруженного тысячами десантников, на обычный бой, когда точно знаешь, где свои, а где чужие. Но делать нечего, и я продолжал продвигаться к кратеру, появившемуся в столь неподходящем, стратегически важном месте. Я наблюдал за территорией, над которой летел, и одновременно следил за дисплеями радаров. Ни одной норы пока не обнаружил, но зато перепрыгнул через длинный сухой овраг, почти каньон. Исследовать его времени не было. Я передал координаты оврага отрядному сержанту и приказал кого-нибудь туда направить.

Кратер оказался еще больше, чем я представлял. "Сторожевой" действительно мог затеряться в этой яме. Счетчик радиоактивного излучения зашкаливал почти везде. Небезопасно даже для человека в скафандре. Я засек координаты кратера, измерил его ширину и глубину, а затем начал шарить вокруг, пытаясь найти все те же чертовы норы. Я не нашел ни одной, зато столкнулся с патрулями Пятого и Первого полков. Мы быстро договорились поделить кратер на секторы наблюдения, чтобы каждая из групп могла в случае чего позвать на помощь две другие. Координатором выбрали Дю Кампо из "Охотников за головами" — лейтенанта наших соседей слева. Затем я отослал Найда с половиной его группы назад и доложил об всем боссу и отрядному сержанту.

— Капитан, — сказал я Блэки, — никаких вибраций почвы не наблюдается. Хорошо бы мне слазить вниз и поискать дырки. Судя по счетчику, я не получу большой дозы, так что...

— Сынок, держись подальше от этого кратера.

— Но капитан, я ведь...

— Заткнись. Ничего полезного ты там не найдешь. Я же сказал — держись подальше!

— Да, сэр.

Следующие девять часов были скучными и томительными. Нас готовили к сорока часам десанта (два витка планеты вокруг своего солнца) при помощи насильственного сна, гипноподготовки и введения специальных питательных веществ в кровь. Скафандры обеспечивали нас всем необходимым. Обычно они не рассчитаны на такое долгое действие, но сейчас у каждого из нас были дополнительные системы энергоснабжения и кислородной реактивации. И все же однообразное патрулирование неизбежно снижало бдительность десантников.

Я назначил Кунха и Брамби патрульными сержантами, оставив за собой и отрядным сержантом свободный осмотр территории. Потом приказал патрулям меняться составами, чтобы люди всякий раз осматривали новую для них территорию. Кроме того, мы с отрядным сержантом решили объявить премии и награды тому, кто первый найдет важный туннель, первым убьет бага и так далее. Уловки, годные для новобранцев в учебном лагере, но они хоть как-то помогали поддерживать в людях активность, что было жизненно важно прежде всего для них самих.

Неожиданно нам нанесло визит специальное подразделение: три военных инженера составляли почетный эскорт некоему светилу — пространственному экстрасенсу. За минуту до их прилета меня предупредил Блэки:

— Храни их как зеницу ока и делай все, что попросят.

— Да, сэр. А что им нужно?

— Откуда я знаю? Если майор Лэндри захочет, чтобы ты голым танцевал вокруг норы багов — танцуй...

Я отключился и приказал сержанту подтянуть ребят к месту предполагаемого прибытия гостей. Я решил сам встретить их, так как сгорал от любопытства: никогда не доводилось видеть такого типа за работой. Они приземлились чуть правее, чем ожидалось, и один за другим вылезли из аэрокара. Майор Лэндри и два других офицера были в скафандрах, с портативными огнеметами на поясе. Зато на гении не было ни оружия, ни скафандра — только кислородная маска и обычная форма без знаков различия. Казалось, его очень занимало все вокруг, он больше напоминал наивного и любопытного шестнадцатилетнего паренька, чем военного специалиста...

Меня ему не представили. Но я сам подошел поближе, и первое впечатление рассеялось, когда я увидел вокруг его глаз сеть глубоких морщин.

Экстрасенс повертел головой и вдруг сдернул кислородную маску. Я ужаснулся и, прислонив свой шлем к шлему майора, сказал, не включая связи:

— Майор... здесь очень горячий воздух. Кроме того, нас предупредили, что...

— Увянь, — сказал майор, — он сам все знает.

Я увял. Экстрасенс отошел на несколько шагов и замер. Потом закрыл глаза, оттопырил нижнюю губу и, казалось, полностью погрузился в себя. Внезапно он открыл глаза и спросил капризно:

— Как можно ждать от человека результатов, когда вокруг него прыгают все время какие-то глупцы. Как блохи!

Майор Лэндри буркнул в мою сторону:

— Приземлите свой отряд.

— Майор, могу ли я разрешить моим людям передвигаться по земле?

— Нет. И заткнитесь наконец.

Экстрасенс надел кислородную маску и двинулся к аэрокару. Места для пятого в каре не предполагалось, но мне разрешили (вернее, приказали) уцепиться и повиснуть на подножке. Мы поднялись и пролетели пару миль. Здесь наш гений снова снял маску и стал, на первый взгляд, бесцельно бродить по окрестностям. Время от времени он обращался то к одному, то к другому инженеру, которые кивали и делали пометки в блокнотах.

Потом мы опять забрались в аэрокар и опять перелетели на новое место. Так повторялось много раз, я даже сбился о счета. Всего, по-моему, мы посетили не менее дюжины точек на моем участке, и всюду повторялось одно и то же. Потом они решили перебраться на территорию Пятого полка. Перед отбытием один из инженеров вытянул из блокнота лист и протянул мне:

— Карта, вернее, субкарта вашего участка. Эта широкая красная линия — единственный туннель багов на вашем "огороде". С правого края он проходит на глубине около тысячи футов, но к левому флангу постепенно повышается и покидает вашу территорию на глубине футов в четыреста. Может быть, четыреста пятьдесят. Вот эта голубая сетка возле туннеля — их колония. Самая высокая точка — сто футов от поверхности. Я ее пометил. Вам лучше поставить здесь прослушиватели до того, как мы вернемся и займемся этой колонией.

Я уставился на карту.

— Она надежна?..

Инженер быстро оглянулся на гения и еле слышно прошипел:

— Конечно, надежна, а вот вы — идиот! Вы что, хотите вывести его из равновесия?

Они улетели, а я все продолжал разглядывать карту. Инженер, следуя указаниям экстрасенса, сделал два наброска. Специальное устройство соединило их и нарисовало стереокартинку всего подземного царства у нас под ногами. Тысяча футов! Я был так потрясен, что даже забыл отменить команду "замри". Наконец я очнулся, приказал забрать прослушиватели из кратера и поставил двух ребят с ними в соответствии с удивительной картой — теперь мы прослушивали шумы вдоль их бульвара и над городом.

Я доложил обо всем Блэки. Когда начал объяснять координаты туннеля, он меня прервал:

— Майор Лэндри передал копию субкарты мне. Лучше скажи, где ты установил прослушиватели.

Я сказал.

— Не так плохо, Джонни, — пробурчал он. — Но не совсем то, чего бы хотелось мне. Ты установил слишком много ушей над туннелем. Нужно наоборот — четыре поставить над городом. А над бульваром у тебя останется еще четыре.

— Да, сэр, — сказал я и добавил: — Капитан, мы можем полагаться на эту карту?

— А что тебя не устраивает?

— Но... Это похоже, скорее, на магию. Черную магию!

— Сынок, у меня тут есть послание маршала, адресованное специально тебе. Он просил передать, что эта карта утверждена официально... и что он позаботится об всем сам. Так что можешь спокойно заниматься своим отрядом. Все понятно?

— Да, сэр.

— И не забывай, что баги умеют быстро прока— пывать ходы. Удели особое внимание прослушиванию не только туннеля, но и всей своей территории. Если пропорхнет бабочка, ты должен засечь шелест ее крыльев в любом углу твоего "огорода". И немедленно докладывать мне — что бы ни услышал!

— Да, сэр.

— Ты когда-нибудь слышал, как они роют?

— Не приходилось, сэр.

— Можешь представить, как жарится бекон? Так вот, по звуку похоже... Отмени патрульные обходы. Одного человека оставь у кратера. Половину отряда отправь спать на два часа. Остальные пусть не барахтаются, а внимательно слушают.

— Да, сэр.

— К тебе могут вернуться инженеры. Только что прислали новый план боя: саперы будут взрывать и затыкать главный туннель багов там, где он ближе всего подходит к поверхности. Это слева от тебя, у "Охотников за головами". Другая саперная рота проделает то же в месте, где туннель разветвляется. Это миль за тридцать справа от тебя, на территории Первого. Они заткнут бульвар с двух сторон и отрежут самую большую их колонию. Интересно, что такую же штуку устроят и в других местах. Далее — по ситуации. Или баги начнут прорываться наружу, и нам придется организовать бойню. Или затаятся внизу, и тогда придется спускаться самим.

— Понятно, сэр.

Я не был уверен, что понял абсолютно все, но задачу, кажется, уяснил.

— Пусть твои ребята на фланге войдут в контакт с саперами, когда те прибудут, и помогут, если понадобится.

— Хорошо, капитан.

Просьба о помощи саперам меня не огорчила. Военные инженеры почти успокоился и пошел к Зиму. Зим холодно заметил, что я отвечаю за все они мигом бросают свои дела и дерутся — может быть, не так профессионально, но не менее храбро, чем мы. Или работают на переднем крае, в самой гуще сражения.

— Ну, держись, сынок...

Двенадцать ушей. Это означало, что на каждый пост я могу поставить только полгруппы. Капрала и трех рядовых. А половину отряда отправить спать. Перегруппировка отряда заняла не больше десяти минут: я детализировал план, довел все координаты до сведения сержантов и предупредил насчет возможного прибытия инженеров. Как только отделения доложили о включении новых постов прослушивания, я перешел на общий канал:

— Нечетные номера! Ложись. Вам два часа на сон. Один... два... три... четыре... пять — спать!

Скафандр, конечно, не пуховая перина, но спать в нем можно. В гипнотическую подготовку перед боем, кроме всего прочего, включается удивительный трюк, позволяющий в редкие минуты отдыха десанта единственной командой заставить людей моментально заснуть. Причем команду может дать и не гипнотизер. Затем в нужный момент можно точно так же разбудить ребят, и они будут свежи, бодры и готовы к драке. Этот трюк часто выручал нас, если не сказать — спасал: измученному, измотанному чело— веку очень трудно заснуть, он еще больше изматывается и в конце концов оказывается не в состоянии драться.

Сам я спать пока не собирался. Правда, никто и не приказывал, а я не напрашивался. Мысль о том, что на глубине нескольких сотен футов засели тысячи багов, прогоняла сон начисто. А вдруг экстрасенс не все услышал? Или вдруг баги смогут прокрасться, минуя посты прослушивания?

Пусть все это плод моего воображения, но я не хотел оставлять багам ни одного шанса. Я включил личный канал связи:

— Сержант! Можете отдохнуть с ребятами. Я пригляжу за всем. Ложитесь. Даю два часа на сон. Один... два...

— Прошу прощения, сэр.

— Да?

— Если я правильно понял новый план боя, в ближайшие четыре часа не предполагается никаких действий. Вы могли бы отдохнуть сейчас, а потом...

— Забудьте об этом! Я хочу проверить посты прослушивания и дождаться саперов.

— Хорошо, сэр.

— Сейчас я рвану к номеру третьему, вы останетесь с Брамби и отдохнете. А я...

— Джонни!

Я мигом переключил канал.

— Да, капитан? — Неужели Блэки нас слушал?

— Ты установил все посты?

— Да, капитан. А все нечетные уже спят. Я как раз собираюсь пройтись по всем постам. И...

— Пусть это сделает сержант. Я хочу, чтобы ты отдохнул.

— Но, капитан...

— Ложись. Это приказ. Тебе дается два часа на сон. Один... два... три...

— Капитан, с вашего позволения, я хотел бы сначала проверить посты. А потом отдохну, если вы так хотите. Но лучше бы мне оставаться на ногах...

От неожиданно громкого хохота Блэкстоуна у меня даже заложило уши.

— Очнись, сынок. Ты проспал час с лишним! Глянь на часы...

Я посмотрел и почувствовал себя круглым дураком.

— Ну что, проснулся, сынок?

— Да, сэр. Кажется, да, сэр.

— Судя по всему, становится жарче. Поднимай нечетных — пусть четные немного поспят. Если повезет, в их распоряжении будет целый час.

Я делал все, не говоря ни слова отрядному сержанту. Я был зол на него. И на Блэки тоже. На Блэки — за то, что против моей воли отправил спать. А на сержанта — за то, что со мной никогда не проделали бы такой штуки, не будь он настоящим командиром, а я — подставным.

Но после проверки третьего и первого постов (все оказалось тихо) я остыл. В конце концов, злиться на сержанта за то, что сделал капитан, просто глупо.

— Сержант...

— Да, мистер Рико?

— Вы не хотели бы отдохнуть с четными? Я подниму вас на несколько минут раньше.

Он замялся.

— Сэр, я хотел бы еще проверить посты прослушивания.

— Разве вы еще этого не сделали?

— Нет, сэр. Весь последний час я спал.

— Вот что. Поддайте-ка жару капралам, пусть подтянутся. Сейчас будить никого не станем, но, когда придется это сделать, секунды могут решить все. И тогда многое будет зависеть от них.

— Понял, сэр.

Я проверил еще один пост, потом перешел к тем четырем, что были расположены над городом багов. Требовалось некоторое усилие воли, чтобы подключиться к прослушивателю: с помощью уха я действительно слышал их — где-то на невообразимой глубине раздавался шелест. Наверное, баги переговаривались Друг с другом. Мне ужасно хотелось все бросить и сбежать как можно дальше от зловещего уха, но единственное, что оставалось, — это не показывать своих чувств.

Я подумал, что прилетевший к нам экстрасенс — просто человек с гипертрофированным слухом. Но баги находились там, где он сказал. В Кадетском корпусе мы специально прослушивали записи с болтовней багов, и я мог различать эти звуки. Четыре поста на нашем участке передавали шумы, характерные для большого города. Шелест мог быть речью (хотя зачем им речь, если всех на расстоянии контролирует каста интеллектуалов?). Хруст хвороста, шелест сухих листьев, изредка вой на высокой ноте, который фиксировался только над городом. Этот звук явно был механического происхождения. Может быть, вентиляция?

Характерного шипения и треска, означавших, что баги прокапывают новый ход, пока не появлялось.

Звуки над их бульваром были другими. Тяжелое громыхание, временами доходящее до рева, словно проезжал мощный транспорт. При проверке пятого поста у меня появилась идея. Я приказал людям у четырех постов над туннелем кричать каждый раз, когда шум на бульваре будет возрастать. После нескольких экспериментов я счел нужным доложить капитану Блэкстоуну.

— Капитан...

— Джонни?

— Движение по туннелю одностороннее — от меня к вам. Скорость — примерно сто десять миль в час. Транспорт проходит примерно раз в минуту.

— Примерно так, — согласился он. — По моим расчетам, скорость составляет сто восемь миль в час, а интервал — пятьдесят восемь секунд.

— Понятно... — Я был страшно разочарован и сменил тему, — Что-то пока не видно саперов.

— И не должно быть. Они сообщили, что выбрали место у "охотников". Извини, что сразу тебе не сказал. Что-нибудь еще?

— Нет, сэр.

Он отключился, а мое настроение несколько улучшилось. Даже Блэки может что-то забыть... да и мысль моя оказалась правильной. Я покинул зону туннеля и направился к двенадцатому посту.

Как и везде, двое здесь спали, один слушал, а один стоял на часах. Я обратился к часовому:

— Как дела?

— Все тихо, сэр.

Один из новобранцев, дежуривший у уха, поднял голову:

— Мистер Рико, мне кажется, что они тут устроили базар.

— Давай послушаем.

Он подвинулся, чтобы я тоже мог подключиться.

Внизу, казалось, жарили бекон, да так громко, что, кажется, можно было почувствовать его вкус. Я мотнул головой и заорал по общему каналу:

— Первый отряд! Подъем! Пересчитаться и доложить!

И сразу — на канал офицерской связи:

— Капитан! Капитан Блэкстоун! Срочно!

— Спокойно, Джонни. Докладывай.

— Они жарят бекон, сэр, — крикнул я, чувствуя, что не могу совладать с голосом. — Пост двенадцать.

— Принято, — сказал он. — Децибелы?

Я бросил взгляд на приборы.

— Не знаю, капитан. Прибор зашкалило. Похоже, они прямо под ногами!

— Прекрасно! — обрадовался он. — Лучшая новость за весь этот день. Теперь слушай, сынок. Подними своих ребят...

— Уже сделано, сэр!

— Отлично. Поставь еще двух прослушивателей вокруг поста двенадцать. Попробуй узнать поточнее, где они хотят вылезти. Но сам держись подальше от этого места! Понял меня?

— Слышу вас, сэр, — сказал я осторожно, — но не очень понимаю.

Он вздохнул.

— Джонни, ты заставишь меня поседеть раньше времени. Послушай, сынок. Мы хотим, чтобы они вылезли. Чем больше, тем лучше. У тебя почти нет огневой мощи, тебе их нечем сдержать — останется только завалить дырку, из которой они полезут. А этого как раз ни в коем случае делать нельзя! Если навалятся всей силой, их и полк не сможет удержать. Но наш генерал это прекрасно понимает, потому на орбите крутится целая бригада с тяжелым вооружением, ждем, когда они полезут. Поэтому обозначь место, а сам держись подальше, только наблюдай. Если повезет и на твоем участке баги пойдут в главный прорыв, то данные разведки передадут на самый верх. Поэтому хватай удачу за хвост, но постарайся при этом остаться живым. Понял?

— Да, сэр. Обозначить место прорыва. Отступить и избегать контакта. Наблюдать и докладывать.

— Давай!

Я отозвал прослушивателей с девятого и десятого постов над туннелем и приказал им приближаться к посту двенадцать, каждые полмили прослушивая багов. Одновременно я снял двенадцатый и отослал ребят в наш тыл. По мере удаления они тоже должны были сообщить, как затухает звук.

Тем временем отрядный сержант занимался перегруппировкой. Всех, кроме двенадцати слушающих, перевели на территорию между городом багов и кратером. Поскольку был приказ в драку не ввязываться, нам не хотелось распылять силы. Сержант расположил ребят линией длиной всего в пять миль. На левом фланге, возле города, расположилось отделение Брамби. Интервал между людьми был всего ярдов триста; для десантника это все равно что плечом к плечу. Вдоль линии установили свои девять постов прослушивания. Теперь только я и еще трое находились вдали от отряда.

Я связался с Байонном и Дю Кампо, объяснил ситуацию и сообщил, что прекращено патрулирование. Потом доложил о перегруппировке отряда Блэкстоуну.

Наши действия он одобрил.

— Исходите из обстановки. Где может произойти прорыв?

— Похоже, в центре квадрата восток-десять, капитан. Точнее сказать пока еще трудно. Звук очень громкий на участке примерно в три квадратные мили, и, сдается мне, он становится шире... Могут ли они перейти на прокладывание горизонтальных туннелей под самой поверхностью?

Вопрос, похоже, застал его врасплох.

— Возможно. Но я надеюсь, что они все же вылезут наружу. — Он сделал паузу, что-то обдумывая. — Доложишь, если центр шума начнет перемещаться. Будь внимательней.

— Да, сэр. Капитан...

— Что еще? Говори, не задерживай.

— Вы сказали, чтобы мы не трогали багов, когда они полезут наверх. Но если они действительно попрут... Что нам тогда делать? Неужели только наблюдать?

На этот раз пауза затянулась секунд на двадцать. Я подумал, что за такое время капитан, наверное. проконсультировался с кем-нибудь наверху. Наконец он ответил:

— Мистер Рико, вы не должны атаковать в квадрате восток-десять или вблизи него. На другой территории разрешаю охоту.

— Да, сэр, — гаркнул я удовлетворенно, — будем охотиться.

— Джонни! — оборвал он. — Если будешь гоняться больше за медалями, чем за багами, и я это обнаружу, — не удивляйся тогда отзыву в Кадетский!

— Капитан, — сказал я честно, — при чем здесь медали, с меня вполне достаточно багов.

— Ну и хорошо. Постарайся не беспокоить меня из-за всякой ерунды.

Я связался с отрядным сержантом и объяснил ему наши новые задачи.

— Доведите до сведения всех наших. И как там состояние скафандров? Проследите за надежностью систем энергоснабжения и воздушки.

— Уже проверили все, сэр. Я думаю, сэр, что можно сменить тех, кто сейчас работает с вами. — И он предложил трех сменщиков.

В этом предложении был здравый смысл, так как ребята работали давно и без отдыха. Но почему все, кого он назвал, — разведчики?

В следующую секунду понял. И обругал себя последними словами. Скафандры разведчиков, как и командирские, были в два раза быстрее обычных. Если бы сейчас земля разверзлась и из нее полезли баги, я оказался бы перед неразрешимой проблемой: мои спутники не смогли передвигаться так же быстро, как я...

Следующие тридцать семь минут прошли спокойно. Мы с Хьюзом исходили вдоль и поперек квадрат восток-десять, останавливаясь, прислушиваясь, опять переходя и не задерживаясь на одном месте дольше, чем требуется, чтобы воткнуть в грунт микрофон. Где бы я ни останавливался, всюду отчетливо слышался характерный звук. Участок шума понемногу расширялся, но его центр оставался прежним. Один раз я вызвал капитана Блэкстоуна — сообщить, что звук внезапно оборвался. И еще — через три минуты — объявить, что шум возобновился. Время от времени я переговаривался с сержантом. В отряде все было спокойно.

Истекли тридцать семь минут, и на нас обрушилась лавина событий.

Внезапно зазвучал канал связи разведчиков:

— Жареный бекон! Квадрат Альберт-два!

Я переключился на офицерский:

— Капитан! Жареный бекон в квадрате Аль— берт-два! — Затем вышел на связь с соседними отрядами: — Срочное сообщение! Жареный бекон — квадрат Альберт-два!

И тут же услышал голос Дю Кампо:

— Звуки жареного бекона в квадрате Адольф-три!

Едва успел передать эту новость Блэки, как по каналу разведчиков раздалось:

— Баги! Баги! Помогите!

— Где?!

Молчание. Я сменил канал.

— Сержант! Кто сообщил о багах?

Он торопливо ответил:

— Вылезли над своим городом. Около Бангкокшесть.

— Бейте их! — Я переключился на Блэки: — Баги около Бангкок-шесть. Я атакую!

— Я слышал твой приказ, — ответил он спокойно. — А что в квадрате восток-десять?

— Восток-десять...

Тут земля ушла у меня из-под ног, и я провалился в наполненную багами яму. Я никак не мог понять, что случилось. Никто не атаковал. Словно я упал на крону большого дерева с живыми ветками, которые скреблись, качали меня, как будто хотели вытолкнуть из ямы. Я упал на глубину десять-пятнадцать футов. Было сумрачно, так как свет почти не проникал сюда.

Принять вертикальное положение и прыгнуть я не мог — гироскопы пока не действовали. Но неожиданно заметил, что багов в яме не становится больше. Довольно скоро эти ребята, словно волна морская, вытолкнули меня на твердую почву. Я снова стоял на ногах живой, невредимый, готовый драться. Сразу включил связь:

— Прорыв на восток-десять!.. Вернее, восток-одиннадцать, где я сейчас нахожусь. Здоровенная дырка и фонтан багов! Сотни!!

У меня было два ручных огнемета, и оба уже работали.

— Сматывайся оттуда, Джонни!

— Понял! — сказал я, приготовился подпрыгнуть, но остановился и еще раз хорошенько осмотрелся. Потому что внезапно понял, что давно уже должен был быть мертв. — Поправка, — сказал я, озираясь, все еще не веря глазам. — Прорыв на восток-одиннадцать ложный! Ни одного воина.

— Повтори.

— Восток-одиннадцать. В прорыве участвуют только рабочие. Я со всех сторон окружен, баги все прибывают, но никто из них не вооружен и, судя по панцирям, это рабочие. Меня никто не атакует. Я помолчал.

— Капитан, а если это отвлекающий маневр? Тогда где-то готовится настоящий прорыв!

— Вероятно, — согласился он. — Твое сообщение передано прямо в штаб дивизии, так что пусть они там думают. А ты присмотрись получше и еще раз проверь информацию. Не расслабляйся — возможны сюрпризы.

— Хорошо, капитан.

Я подпрыгнул — высоко и в сторону, чтобы приземлиться за пределами широко растекающегося, безвредного, но омерзительного моря багов.

Плато, насколько хватало глаз, было покрыто черными шевелящимися панцирями. Я прямо с воздуха взял еще выше и включил общий канал:

— Хьюз! Докладывай!

— Баги, мистер Рико! Просто миллион багов! Пытаюсь жечь их.

— Хьюз, посмотри повнимательней. Кто-нибудь из них пытается отстреливаться? Или все рабочие?

— Уфф... — Я тем временем приземлился и снова подпрыгнул. Хьюз продолжал: — Так и есть, сэр. Откуда вы узнали?

— Присоединяйся к своей группе, Хьюз, — я отключился. — Капитан, здесь вылезло уже несколько тысяч багов. Число нор установить трудно. Меня не атаковали. Повторяю, меня никто ни разу не атаковал. Если там и есть воины, то они не стреляют. Может быть, прячутся и используют рабочих как прикрытие.

Капитан не отвечал.

Вдали, слева от меня, полыхнула ослепительно яркая вспышка, и сразу такая же, но только справа и еще дальше, почти у горизонта. Я автоматически засек координаты и время.

— Капитан Блэкстоун, ответьте!..

Я переключился на другой канал.

— Сержант! Вы можете связаться с капитаном, чтобы...

В это мгновение сигнал сержанта на дисплее мигнул и пропал.

Определив примерное направление, я помчался туда на предельной скорости моего командирского скафандра. До этого момента я не следил за расположением отряда. Им занимался сержант, я же увлекся прослушиванием, а последние минуты, можно сказать, тесно общался с багами. Теперь медлить было нельзя, и я пригасил сигналы рядовых, чтобы увидеть, где находятся капралы и сержанты.

Несколько секунд я изучал картинку и наконец решил остановиться на Брамби, Кунха и командирах групп их отделений.

— Кунха! Где отрядный?

— Он пошел на разведку, сэр. Полез в одну из дырок, сэр.

— Передай ему, что я на пути к вам.

Не дожидаясь ответа, я переключился на другой канал:

— "Черная гвардия" Первый отряд! Ответьте Второму!

— Чего тебе нужно? — это ворчал лейтенант Корошэн.

— Я не могу найти капитана.

— Конечно, не можешь. Он вне игры.

— Убит?

— Нет. Отключилась энергия в скафандре. Так что он пока вне игры.

— Значит, теперь командир роты вы?

— Да, командир. Тебе нужна помощь?

— Э-э... нет. Нет, сэр.

— Тогда заткнись, — сказал спокойно Корошэн. — И не возникай. Мы здесь сами еле справляемся.

Не могу сказать, что запаниковал, но я вдруг ясно почувствовал, как тяжел груз, падающий на мои плечи. Разговаривая с Корошэном, я повторно включил картинку расположения отряда и вдруг увидел, как один за другим исчезают сигналы первого отделения. Первым пропал сигнал Брамби.

— Кунха! Что там с первым отделением?

— Они спустились вслед за отрядным, — голос Кунха звучал напряженно.

Может быть, в каком-то учебнике подобная ситуация и описана, только мне его читать не довелось. Мог ли Брамби действовать без приказа, на свой страх и риск? Или он получил приказ, который я не услышал? Так или иначе, Брамби в данный момент уже под землей, вне видимости и слышимости — так время ли сейчас неукоснительно следовать инструкциям? Во всем разберемся завтра. Если, конечно, оно для нас наступит...

— Ладно, — сказал я, — сейчас буду.

Последний прыжок — и я над ними. Справа заметил бага и уничтожил его еще до того, как приземлился. То, что это не рабочий, я определил не по форме панциря — баг был вооружен.

— Я потерял уже троих, — Кунха тяжело дышал. — Не знаю, что Брамби нужно внизу. Они прорвались сразу в трех местах, там и погибли ребята. Но мы им тоже дали прикурить...

Пока он говорил, я поднялся в воздух, но тут же невероятной силы воздушная волна подхватила меня и швырнула в сторону. Я успел только засечь время. Три с лишним минуты — значит, меня несло миль тридцать. Неужели саперы так вставляют пробки в туннеле? Наконец удалось кое-как скоординировать движение.

— Первое отделение! Приготовиться! Возможна вторая ударная волна!

Я плюхнулся прямо на группу из трех или четырех багов. Они не погибли, но драться явно не могли — только еле шевелились. Я подпрыгнул, оставив им на прощание небольшую гранату.

— Бейте их прямо сейчас, ребята! — крикнул я по общему каналу. — Они полудохлые. И будьте готовы...

Мои слова были прерваны второй волной. Но эта была послабее.

— Кунха! Пересчитай отделение! Немедленно возьмитесь за багов, но будьте начеку.

Перекличка тянулась долго: концы никак не сходились с концами, слишком много было потерь. Зато за багов взялись лихо. Я и сам успел найти и уничтожить двенадцать воинов — последний неожиданно ожил и попытался атаковать меня за мгновение до того, как я его сжег. Почему взрывная волна действует на них сильнее? Может быть, из-за того, что у них нет скафандров? Или сотрясение сильно действует на спрятанных под землей "дирижеров"?

Перекличка показала, что девятнадцать человек целы и невредимы, двое погибли, двое ранены, а трое вне игры из-за поломок в скафандрах. Двумя скафандрами уже занимался Наваррес, заимствуя необходимые детали из скафандров убитых и раненых. У третьего десантника вышла из строя система радарного наведения, а такой ремонт не для полевых условий. Его приставили к раненым.

К этому времени я вместе с сержантом Кунха обследовал три точки, в которых баги осуществили прорыв. При первом же взгляде на субкарту стало ясно, что новые дыры появились там, где туннели ближе всего подходили к поверхности планеты.

Одна нора была уже закрыта: над ней красовался целый курган из обломков скал. Вторая — открыта, но активности там баги не проявляли. Я приказал Кунха поставить возле нее капрала с рядовым. Они обязаны были отстреливать одиночных багов и завалить дыру в случае массового прорыва. Маршалу хорошо сидеть вдали и рассуждать о том, что нужно держать все норы открытыми. Нам с ребятами было не до теорий.

Потом я добрался до дыры, поглотившей моего сержанта и половину отряда впридачу.

Здесь коридор багов проходил всего в нескольких десятках футов от поверхности, и багам, чтобы пробиться наверх, нужно было только убрать слой скалистой породы — потолок туннеля. Когда они проделывали это, мы слышали звук бекона на сковородке. Я удивился, что нигде не видно кусков твердой породы. Бросил взгляд на карту и понял, что произошло. Две дырки, у которых я уже был. баги проделали из небольших боковых туннелей. Но эта вела в их главный лабиринт, так что две другие были сделаны для отвлекающего маневра. Главный прорыв намечался именно здесь.

Интересно, умеют ли баги слушать нас через слой почвы?

Яма сужалась книзу, образуя воронку, на дне которой не было видно ни людей, ни багов. Кунха показал, куда ушли ребята из второго отделения. С того момента, как вниз прыгнул отрядный сержант, прошло семь минут и около восьми с тех пор, как за ним последовал Брамби. Я вгляделся в темноту и несколько раз сглотнул, пытаясь унять поднимавшуюся тошноту.

— Гляди за своим отделением, сержант, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро. — Если понадобится помощь, обращайся к лейтенанту Корошэну.

— Какие будут приказания, сэр?

— Никаких. Действуй по-прежнему, пока не получишь новую команду сверху... Я собираюсь спуститься и поискать второе отделение. Так что со мной некоторое время не будет связи...

Не дожидаясь ответа, я прыгнул — нервы и так были на пределе.

Я приказал Кунха оставить двух человек у дырки для прикрытия тыла — одного наверху, у края воронки, другого в туннеле. Затем мы двинулись вниз по коридору вслед за вторым отделением. Старались продвигаться как можно быстрее, но ползли, как мухи — потолок туннеля проходил над самой головой. Скафандры предусматривали режим движения как бы на коньках, в котором можно быстро катиться вперед, не поднимая ног. Но в этом жутком низком коридоре, когда не ясно, что ждет через несколько шагов, так двигаться было рискованно. Мы просто быстро шагали вперед.

Кроме того, пришлось воспользоваться инфравизорами. Спустившись, мы сразу поняли, что наши биологи правы: баги видели в инфракрасной части спектра. Как только мы включили инфравизоры, оказалось, что туннель ярко освещен. Правда, ничего интересного пока не было — стены из оплавленной скальной породы и удивительно ровный пол.

Спустя некоторое время мы подошли к перекрестку — ход поменьше пересекал наш туннель под прямым углом. Я дал знак остановиться. Нашими стратегами была разработана целая доктрина ведения боевых действий под землей, имелось множество инструкций. Но был ли в них прок? Уверенно можно было сказать только одно: тот, кто эти инструкции писал, ни разу не опробовал их на деле... Потому что пока никто еще не возвращался из-под земли, чтобы рассказать, насколько эти инструкции хороши.

Одна из штабных разработок предписывала, в частности, охрану любого встречающегося на пути перекрестка. Вроде того, перед которым мы стояли. Выставить здесь охрану? Но ведь я уже оставил часовых у дырки, два человека должны были обеспечивать возможность отхода. Если каждый перекресток будет отнимать у меня по десять процентов личного состава, шансы выбраться отсюда будут уменьшаться в той же пропорции.

Я решил, что мы должны держаться вместе. И еще решил, что никого не дадим захватить в плен.

Обычная операция по захвату территории, только под землей... И когда я себя в этом убедил, будто гора свалилась с плеч. Удивительно, но я успокоился.

Я осторожно заглянул за угол, потом вышел на перекресток и посмотрел по сторонам. Никого. Ни наших, ни багов. Позвал по сержантскому каналу связи:

— Брамби!

Результат был ошеломляющим. Когда разговариваешь по радио, то собственного голоса, естественно, не слышишь. Но здесь, в лабиринте подземных туннелей, мой голос вернулся мощной, как будто физически ощутимой звуковой волной:

— БРРРАММБИ!

У меня даже заложило уши.

Но тут на меня с еще большей силой налетела новая волна звука:

— МИСТЕРРР РРИККО!

— Не так громко, — сказал я, перейдя на шепот, — где ты?

На этот раз Брамби ответил значительно тише;

— Я не знаю, сэр. Мы заблудились.

— Ладно. Не дергайся, все нормально. Мы как раз пришли за вами. Сдается мне, вы где-то недалеко. Отрядный с вами?

— Нет, сэр. Мы...

— Погоди, — я переключил канал связи, — сержант...

— Слышу вас, сэр, — его голос звучал спокойно и тихо: наверное, он тоже шептал. — Мы с Брамби держали контакт по радио, но никак не могли встретиться.

— Где вы?

Он заколебался.

— Сэр, я бы посоветовал вам найти Брамби и выбираться двумя отделениями наверх...

— Отвечайте на мой вопрос.

— Мистер Рико, вы можете целую неделю бродить по этому лабиринту, но так меня и не найти... и к тому же я не могу двигаться. Вы должны...

— Хватит об этом! Вы ранены?

— Нет, сэр. Но...

— Так почему не можете двигаться? Баги?

— Их здесь полно. Но достать меня не могут... а я тоже не могу вылезти. Думаю, вам лучше...

— Сержант, вы тратите драгоценное время. Уверен, что вы знаете, где находитесь. Сейчас возьму карту, а вы скажете координаты. И включите направленный сигнал. Это приказ. Докладывайте. Он доложил четко и коротко, Я убрал инфравизор, включил лампу на шлеме и проложил дорогу на карте.

— Прекрасно, — сказал я, кончив рисовать. — Вы находитесь почти под нами. На два уровня ниже. Мы примчимся к вам, как только соединимся со вторым отделением. Держитесь. — Я переключился на общий канал.

— Брамби.

— Здесь, сэр.

— Куда вы направились после первого перекрестка — направо, налево или вперед?

— Прямо вперед, сэр.

— О'кей. Кунха, идем к ним. Брамби, баги вас атакуют?

— Сейчас нет. Но из-за них мы и заблудились. Они набросились на нас, мы отбивались, а потом оказалось, что не знаем, как выбраться.

Я хотел было расспросить его о потерях, но потом решил, что не это сейчас главное. Нужно собрать всех ребят и вывести наружу. Там поговорим.

Пустой, вымерший подземный город угнетал и пугал — уж лучше бы здесь бегали баги. Драку под землей мы, по крайней мере, могли представить, а пустые и тихие коридоры таили в себе неясную угрозу. Мы прошли еще несколько перекрестков. Брамби говорил нам, куда сворачивать. В туннели, которые мы миновали, я бросал липучки. Изобретенные недавно бомбы содержали газ, похожий на тот, которым мы уничтожали багов раньше. Но липучки багов не убивали, а вызывали лишь временный паралич. Перед операцией нам выдали уйму бомб, и я, не жалея, разбрасывал их направо и налево. В какой-то степени они могли защитить от нападения с флангов.

В одном из больших туннелей мы не смогли наладить с Брамби нормальный контакт из-за необъяснимого отражения радиоволн в этом месте. Связь восстановилась только на следующем перекрестке.

Правда, здесь он уже не смог сказать, куда надо сворачивать. Тут или где-то поблизости их атаковали баги.

Здесь же они напали на нас.

Не знаю, откуда они взялись. Вначале все было тихо. Потом я услышал крики "баги! баги!" из хвоста колонны. Едва успел повернуться, как баги заполнили весь туннель. Я подумал, что гладкие стенки коридоров не так уж непроницаемы, как кажется. Иначе как могли баги появиться сразу и везде, вокруг нас и между нами?

Мы не пускали в ход огнеметы, не использовали бомбы и гранаты: слишком велика была вероятность задеть своего. Но баги не стеснялись в средствах, если знали, что попадут в десантника. Нам же оставалось отбиваться от них руками и ногами. Но и это оружие было действенным — багам доставались удары мощной мускулатуры скафандров.

Драка длилась не больше минуты. Потом вдруг все баги исчезли, на полу туннеля валялись только дохлые... но, увы, там же лежали и четыре наших парня. Среди них был сержант Брамби. Его отделение присоединилось к нам во время боя. Они тихо, буквально держась друг за друга, чтобы не потеряться, стояли в соседнем туннеле — и вдруг услышали шум драки. Они направились прямо на шум и вышли к нам.

Кунха и я удостоверились, что четверо десантников мертвы. Потом мы сформировали из двух отделений одно, состоящее из четырех групп. Затем я определился по карте, и весь отряд начал спускаться еще глубже под землю. Очень скоро мы обнаружили багов, окруживших нашего отрядного.

Бой был еще короче первого — от сержанта мы знали, чего ожидать, так что преимущество было на нашей стороне. Сержанту удалось захватить бага-интеллектуала. Он прикрывался им, как щитом, а воины не могли ничего сделать, не подвергая опасности жизнь своего "дирижера". Правда, сержант тоже был лишен возможности двигаться.

Зато мы двигались, как хотели, и нанесли по багам удар с тыла по всем правилам военной науки.

Потом я рассмотрел здоровенную тушу интеллектуала, которого держал сержант, и, несмотря на усталость и потери в отряде, воодушевился.

Но в этот момент прямо над нами послышался характерный звук, и на наших глазах потолок туннеля покрылся трещинами и развалился. Огромный кусок породы накрыл меня, и мое участие в операции "Аристократия" закончилось...

Я проснулся в постели и подумал, что нахожусь в Кадетском корпусе и что до сих пор мне ни разу не снились такие продолжительные и такие сложные кошмары на военные темы. Но это был больничный отсек транспорта "Аргонн". Я действительно дрался с багами под землей и действительно целых двенадцать часов командовал отрядом.

Но теперь я был лишь одним из пациентов корабельного лазарета и, как многие другие, лечился от отравления ядовитой атмосферой планеты П, а также от весьма порядочной дозы радиации: я слишком долго провалялся на поверхности планеты без скафандра, пока не подхватила спасательная шлюпка. Кроме того, у меня обнаружили несколько переломов ребер и легкое сотрясение мозга, которое и вывело меня из строя.

Очень не скоро удалось узнать подробности завершения операции "Аристократия" и более или менее восстановить общую картину действий. Многое, конечно, навсегда останется тайной, похороненной в подземных туннелях багов. Погиб Брамби. Получил свое Найд. И мне оставалось радоваться тому, что оба получили перед десантом шевроны и чувствовали себя людьми в той ужасной неразберихе, когда никто уже не вспоминал о плане боя на планете П.

Я узнал, почему мой отрядный сержант решил спуститься в город багов. Он слышал, как я докладывал капитану Блэкстоуну о том, что главный прорыв оказался фикцией, что они просто пустили рабочих на убой. Когда из образовавшейся рядом с ним дыры полезли настоящие воины, сержант пришел к выводу (на несколько минут опередив заключение Генерального штаба), что никакой отвлекающей атаки не было — баги вылезали наружу от отчаяния и безысходности.

Сержант отметил, что контратака, предпринятая из их города, оказалась слабенькой, а это означало, что сил у них немного. И тогда он почувствовал, что наступил тот миг, который редко выпадает на долю десантника. Золотой миг — стечение обстоятельств, когда один человек может выполнить главную задачу операции. Сержант, не колеблясь, решил использовать свой шанс и в одиночку попробовать захватить кого-нибудь из королевской семейки. Он прыгнул в воронку, уводящую в лабиринты багов, — и выиграл.

Благодаря ему действия Первого отряда "Черной гвардии" получили официальную оценку "миссия выполнена". На планете П в тот день дрались сотни отрядов Мобильной Пехоты, но тех, кто мог потом похвастаться такой оценкой, можно пересчитать по пальцам. Ни одной королевы захвачено не было — баги убили их сами, когда поняли, что положение безвыходно. Удалось взять живьем интеллектуалов — но всего шесть штук. Ни одного из них, кстати, так и не смогли обменять на своих; "дирижеры" прожили в плену очень недолго. Но психологам все же удалось кое-что выведать, так что операцию можно было считать успешной.

Мой отрядный сержант прошел полевую аттестацию и стал офицером. Эта новость меня не удивила. Капитан Блэкстоун частенько говаривал, что я заполучил лучшего на Флоте сержанта, в чем я, кстати, ни на миг не сомневался. Ведь я знал своего отрядного раньше. Не думаю, что кто-нибудь в "Черной гвардии" об этом догадывался — я никому не рассказывал, а уж он-то подавно. Сомневаюсь, что даже Блэки был в курсе. А ведь я знал своего отрядного с самого первого дня в Мобильной Пехоте.

Это был Зим.

Я понимал, что во время операции "Аристократия" действовал отнюдь не блестяще. Проведя месяц на "Аргонне", я в числе других выздоровевших прибыл на Санктор. Времени для размышлений оказалось непривычно много. Я перебирал в уме детали, пытался с разных сторон смотреть на свое поведение в качестве командира отряда. Чувствовал, что действовал не совсем так, как полагалось Лейтенанту с большой буквы: позволил этому дурацкому куску скальной породы упасть мне на голову, не смог после ранения продолжать командовать отрядом...

А главное — потери. Я до сих пор не знал числа погибших. Помнил только, что при последней перекличке из шести групп оставалось четыре. А сколько отряд потерял потом, когда Зим выводил всех наверх и когда ждали шлюпку? Об этом можно только догадываться.

К тому времени я даже не знал, жив ли капитан Блэкстоун (на самом деле он был в полном порядке, даже снова взял на себя командование ротой, когда мы спустились под землю). Я же, находясь в неведении, размышлял, как обычно выходят из положения, когда экзаменующийся жив, а экзаменатор мертв. Не оставляла мысль, что после всех промашек даже на сержантскую должность меня не возьмут. Поэтому наплевать, что все учебники по математике остались на другом корабле.

Тем не менее, как только мне разрешили вставать и ходить по кораблю, я позаимствовал кое-какие книжки у одного из младших офицеров и засел за учебу. Математика для меня — тяжкий труд, занятия не оставляли места для неприятных мыслей, к тому же я утешал себя тем, что математика всегда пригодится — независимо от звания и должности.

По прибытии на Санктор выяснилось, что, несмотря на все мрачные предчувствия, я снова кадет. Видимо, Блэки выдал положительное заключение как аванс.

Мой сосед Ангел сидел в нашей комнате — ноги на столе. Возле него лежала аккуратно упакованная стопка моих книг по математике. Когда я вошел, он чуть не свалился со стула.

— Хай, Джонни! А мы думали, ты — того!

— Я? Нет, я не пришелся им по вкусу. А когда тебе на стажировку?

— Ничего себе, — иронично протянул он. — Да я уже давно отстажировался. Я отбыл через день после тебя, сделал три выброса и уже через неделю был тут. А почему ты так задержался?

— На обратном пути. Целый месяц был простым пассажиром.

— Везет же некоторым. А сколько выбросов ты сделал?

— Ни одного, — признался я.

Он присвистнул:

— Уж если некоторым везет, так на полную катушку!

Наверное, Ангел был в чем-то прав. В положенный срок я успешно сдал все экзамены и получил диплом. Однако, на мой взгляд, мне всегда везло в другом — меня окружали хорошие и талантливые люди. И сам Ангел, и сержант Джелли, и лейтенант Расжак, и Карл, и полковник Дюбуа, и Блэки, и Брамби... и, конечно, сержант Зим. Первый лейтенант Зим уже занимал капитанскую должность. Все правильно. Я знал, что мне глупо с ним тягаться.

Через день после выпуска я и мой одноклассник Бенни Монтец стояли в зале космопорта, ожидая прибытия своих кораблей. Я чувствовал себя непривычно в новенькой лейтенантской форме и неловко отвечал на приветствия рядовых и сержантов. Чтобы скрыть смущение, я отвернулся к стене и стал читать висевшую на ней таблицу. Это был список кораблей, находящихся в данный момент на орбите Санктора. Длиннющий перечень — как будто против Санктора готовилась операция невиданного размаха. Я глазел на таблицу и думал, что у меня сейчас только два желания: вернуться в родной отряд и встретить там отца.

Но я старался не думать об этом — боялся спугнуть предстоящую радость. Стоял, просматривал перечень, стараясь сосредоточиться именно на нем. Сколько кораблей! Я попытался выискать десантные транспортники, то есть те корабли, которые имели непосредственное отношение к Мобильной Пехоте.

Вот "Маннергейм"! Есть шанс увидеться с Кармен? Скорее всего, нет, но можно навести справки.

Вот большие корабли: новая "Долина Фордж" и новый "Ипр", "Марафон", "Галлиполис", "Ватерлоо" и множество других. Громкие имена. Они связаны с победами, в которых топчущая грязь пехота прославила свое имя.

Корабли поменьше. Они названы именами рядовых, сержантов и офицеров: "Горацио", "АЛЬБИН Йорк", "Свэмп Фокс", вот и мой "Роджер Янг", "Полковник Боуи", "Ксенофонт" и бесконечный список других.

— Смотри, — сказал я Бенни, — какие имена. За каждым — история. Ты изучал историю в школе?

— Конечно, — сказал Бенни, — я, например, помню, что Симон Боливар построил пирамиды, разгромил "Непобедимую армаду" и совершил первый полет на Луну.

— Ты не упомянул, что он женился на Клеопатре.

— Ах, это. Да, конечно. Я думаю, что вообще у каждой страны своя версия истории.

— Я просто уверен в этом, — сказал я и добавил кое-что так, чтобы он не расслышал.

— Что ты говоришь? — спросил Бенни.

— Извини, Бернарде. Просто одна старая поговорка на моем родном языке. Я думаю, ее можно перевести примерно так: твой дом там, где твое сердце.

— А какой у тебя родной язык?

— Тагалогский.

— А разве вы не говорите на обычном английском?

— Конечно, говорим. В деловой жизни, в школе и так далее. Но дома позволяем себе иногда разговаривать на родном старинном. Традиции. Сам понимаешь.

— Да. Мои старики, например, тоже любят поболтать по-испански. Но где ты...

Громкоговорители космопорта пропели мелодию "Страна лугов". Бенни широко улыбнулся.

— Вот он, мой родимый! Береги себя, друг! Увидимся!

— Держи багов на мушке! — Он убежал, а я снова повернулся к таблице. "Поль Молетер", "Монтгомери", "Геронимо"...

И тут раздалась самая чарующая мелодия в мире: "Да прославится имя, да прославится имя Роджера Янга!"

Я схватил вещи и бросился на позывные, Твой дом там, где твое сердце.

13

Шли годы, мы постепенно склоняли чашу весов на нашу сторону. В каждом деле нужно соблюдать меру.

— Уже время, сэр, — у двери стоял мой стажер, он же третий лейтенант Бирпоу. Он выглядел таким неловким и таким молодым, что я с трудом сдерживал улыбку. Похоже, он был так же безобиден, как и его древние предки — охотники за скальпами.

— Точно, Джимми, — я уже был в скафандре. Мы прошли к корме, к отсеку отстрела. — И вот что. Будь рядом, но не путайся под ногами. Чувствуй себя свободным, используй амуницию на полную катушку. Если со мной что случится, командиром становишься ты. Но лучше бы тебе при этом довериться своему отрядному сержанту.

— Да, сэр.

Мы вошли в отсек, и отрядный сержант крикнул "Внимание!" и отдал честь. Я сделал то же самое и сказал:

— Вольно.

Я сразу приступил к осмотру первого отделения, а Джимми проверял второе. Потом и я вслед за ним осмотрел второе отделение. Никаких нарушений я не обнаружил. И никогда не обнаруживал — мой отрядный был педантичнее меня самого. Но я знал, что ребятам спокойнее, когда их Старик самолично осмотрит снаряжение каждого. Кроме того, это входило в мои прямые обязанности. Я снова вышел на середину отсека.

— Еще одна охота на багов, ребята. Но она будет отличаться от прошлых, как вы уже знаете. Мы не можем использовать планетные бомбы, потому что они держат на Клендату наших пленных. Мы спустимся на планету, останемся на ней и выкурим оттуда багов. Всех до единого. Шлюпок, чтобы вернуться, не будет. Разве что нам доставят боеприпасы и питание. Если попадете в плен, не дергайтесь, держитесь спокойно: за вами мы, за вами вся Федерация. Так или иначе вас вызволят. И помните, что этого ждут от нас ребята с "Монтгомери" и "Свэмп Фокс". Те, кто еще жив, ждут нас. Они знают, что мы обязательно придем. И вот мы идем. Мы не оставим их в беде.

Помните, что вокруг будет много наших. Большие силы сосредоточены и на орбите. Нам же нужно позаботиться только о своем маленьком "огороде". Как это сделать — мы разучивали не раз на корабле.

И последнее. Как раз перед самым отбытием я получил письмо от капитана Джелала. Он пишет, что его новые ноги отлично работают. Но он также просил передать, что он всегда помнит о вас... и надеется, что вы прославите свои имена!

А я постараюсь от вас не отстать. Пять минут, падре.

Я почувствовал, что начинаю дрожать. Дрожь немного отпустила, когда я давал последние наставления и наконец скомандовал:

— По отделениям... левый и правый борт... приготовиться к выбросу!

Все было нормально, когда я осматривал ребят в капсулах, в то время как Джимми и сержант проверяли капсулы по другому борту. Потом мы усадили Джимми в третий по счету кокон. Когда его лицо скрылось, я опять начал дрожать как в лихорадке.

Мой отрядный положил руку на плечо моего скафандра.

— Как на учениях, сынок.

— Да, отец, — я сразу перестал дрожать. — Со мной всегда так, пока я жду.

— Я знаю... Все в порядке, сэр?

— По-моему, да, папа.

Я легонько ударил его в бок, потом ребята из команды флотских усадили нас в капсулы. Дрожь больше не возобновлялась, я доложил:

— "Сорвиголовы" Рико готовы к выбросу!

— Тридцать одна секунда, лейтенант. — Пауза. Потом она добавила: — Желаю удачи, ребята! В этот раз мы зададим им жару!

— Обязательно, капитан.

— Приготовиться. Немного музыки, пока ждете? — Она включила запись:

"Во имя вечной славы пехоты..."