XI

Распростершись на койке, Хорнблауэр курил одну из сигар генерала Эрнандеса, выпуская клубы густого серого дыма к верхней палубе, туда, где сидела леди Барбара. Он медленно приходил в себя после весьма утомительного дня, который начался с приближения к Панаме и тревожного ожидания засады, а закончился — на данный момент — утомительной возней с нечистым якорем. В промежутке прибыла леди Барбара и состоялась встреча вице-королем Новой Гренады.

Вице-король был типичный испанский дворянин старой закваски — Хорнблауэр решил, что куда охотнее вел бы дела с Эль Супремо. Эль Супремо имеет неприятную привычку варварски казнить людей, но решения принимает без колебаний и можно не сомневаться, что все его приказы будут исполнены столь же незамедлительно. Вице-король, напротив, хоть и согласился, что против мятежников надо принять срочные меры, на деле оказался совершенно не готов их осуществить. Его явно изумило решение Хорнблауэра отплыть в тот же день — он ожидал, что англичане задержатся по меньшей мере на неделю — праздновать, гулять, бездельничать. Он согласился отправить на Никарагуанское побережье не менее тысячи солдат (хотя это составляло почти все его войско), но явно не намеревался сегодня же отдать соответствующие приказы.

Хорнблауэру потребовался весь его такт, чтоб заставить вице-короля действовать немедленно, отдать указания прямо из-за накрытого стола и подвергнуть любимых адъютантов неудобствам, отправив их скакать по жаре с приказами в священные часы сиесты. Прием сам по себе тоже был утомителен: Хорнблауэру казалось, что у него в гортани не осталось живого места, так наперчено было каждое блюдо. Из-за пряной пищи и навязчивых потчеваний вице-короля трудно было не выпить лишку — в эти годы всеобщего пьянства Хорнблауэр был едва ли не одинок в своей воздержанности.

Он пил мало не из моральных соображений, скорее не любил терять контроль над собой.

Но от последнего бокала он отказаться не мог, учитывая, какие только что принесли вести. Хорнблауэр резко сел на койке. Это дело с якорем вышибло все из его головы. Вежливость требует, чтоб он немедленно сообщил леди Барбаре известия, близко ее касающиеся. Он выбежал на палубу, бросил сигару за борт и подошел к гостье. Джерард, вахтенный офицер, о чем-то с ней оживленно беседовал; Хорнблауэр мрачно улыбнулся про себя, видя как Джерард поспешно прервал разговор и отошел прочь.

Она по-прежнему сидела на стульчике у гакаборта, негритянка — на палубе у ее ног. Леди Барбара, казалось, впитывала холодный ветер, навстречу которому неслась из залива "Лидия". На правом траверзе солнце почти коснулось горизонта, диск оранжевого огня висел на ясной синеве неба, и она подставила лицо косым лучам, нимало не заботясь о своей внешности. Этим вполне объяснялся ее загар, а возможно и то, что в свои двадцать семь она оставалась незамужней даже после поездки в Индию. В лице ее была безмятежность, доказывавшая, что она, по крайней мере в данную минуту, ничуть не тяготится положением старой девы.

Она улыбкой ответила на его поклон.

— Как чудесно вновь оказаться в море, капитан, — заметила она. — Прежде вы не давали мне случая выразить мою бесконечную благодарность за то, что увезли меня из Панамы. Плохо быть пленницей, но быть свободной и в то же время запертой силой обстоятельств — это просто сводило меня с ума. Поверьте мне, я — ваша вечная должница.

Хорнблауэр снова поклонился.

— Надеюсь, доны почтительно обращались с вашей милостью?

Она пожала плечами.

— Неплохо. Но испанские манеры быстро утомляют. Меня поручили заботам Ее Превосходительства — женщины замечательной, но невыносимо скучной. В Испанской Америке с женщинами обходятся, как на Востоке. А испано-американская пища...

При этих словах Хорнблауэр вспомнил недавно пережитый банкет. Он состроил такую мину, что леди Барбара оборвала фразу и рассмеялась — да так заразительно, что Хорнблауэр поневоле засмеялся тоже.

— Вы не присядете, капитан?

Хорнблауэр разозлился. С начала плаванья он ни разу не сидел на стуле у себя на палубе и не желал новшеств.

— Спасибо, ваша милость, но если вы позволите, я предпочел бы стоять. Я пришел сообщить вам радостную новость.

— Вот как? Тогда ваше общество для меня вдвойне приятно. Я вся внимание.

— Ваш брат, сэр Артур, одержал в Португалии крупную победу. По условиям соглашения французы оставляют эту страну и передают Лиссабон английской армии.

— Это очень хорошая новость. Я всегда гордилась Артуром — теперь горжусь еще больше.

— Для меня большая радость первым поздравить его сестру.

Леди Барбара чудесным образом исхитрилась поклониться, не вставая со стульчика — Хорнблауэр сознавал, как сложен этот маневр, и вынужден был признать, что выполнен он был великолепно.

— Как прибыли новости?

— Их объявили вице-королю за обедом. В Порто-Белло пришел корабль из Кадиса, оттуда гонец прискакал по тракту. Он привез и другие известия — насколько достоверные, сказать не берусь.

— Касательно чего, капитан?

— Испанцы будто бы тоже одержали победу — вся армия Бонапарта сдалась им в Андалузии. Они уже рассчитывают вместе с англичанами вторгнуться во Францию.

— И как вы это расцениваете?

— Я в это не верю. В лучшем случае они окружили полк. Не испанской армии разбить Бонапарта. Я не предвижу скорого конца войне.

Леди Барбара печально кивнула. Она посмотрела на садящееся солнце, Хорнблауэр последовал за ней взглядом. Он не уставал восхищаться ежевечерним исчезновением солнца в безмятежных водах Великого океана. Линия горизонта разрезала солнечный диск. Они наблюдали молча, солнце спускалось все ниже и ниже. Вскоре остался лишь крошечный краешек; исчез и он, потом на мгновение опять блеснул золотом — это "Лидия" поднялась на волне — и вновь погас. Небо на западе еще алело, хотя над головой стало заметно темнее.

— Изумительно! Прекрасно! — сказала леди Барбара. Руки ее были крепко сжаты. Она немного помолчала, прежде чем возобновила прерванный разговор. — Да. Малейший успех, и испанцы вообразили, будто война окончена. И теперь английская чернь ждет, что мой брат к Рождеству вступит с войсками в Париж. А если он этого не сделает, они забудут его победы и потребуют его головы.

Хорнблауэра задело слово "чернь" — по рождению и по крови он сам принадлежал к черни — но он видел глубокую правду в замечании леди Барбары. Она свела в три фразы то, что сам он думал об испанском национальном темпераменте и британской толпе. И она любовалась закатом, и не любит испано-американскую кухню. Положительно, она начинала ему нравиться.

— Надеюсь, — сказал он важно, — что в мое отсутствие вашу милость снабдили всем необходимым? Корабль мало приспособлен для женщин, но, надеюсь, мои офицеры сделали для вашей милости все, что в их силах?

— Да, капитан, спасибо. Я желала бы попросить вас лишь еще об одном одолжении.

— Да, ваша милость?

— Чтобы вы не называли меня "ваша милость". Пожалуйста, зовите меня "леди Барбара".

— Конечно, ваша... леди Барбара. Кхе-хм. На тонких щеках появились еле заметные ямочки, яркие глаза сверкнули.

— Если вам трудно выговорить "леди Барбара", капитан, вы всегда можете привлечь мое внимание, сказав "кхе-хм".

От такой наглости Хорнблауэр окаменел. Он собрался повернуться на каблуках, набрал в грудь воздуха, собрался выдохнуть, прочищая горло, и понял, что никогда больше не сможет пользоваться этим ни к чему не обязывающим звуком — по крайней мере, пока не высадит эту женщину в каком-нибудь порту. Но леди Барбара остановила его, протянув руку — даже в этот момент он заметил, какие у нее длинные и гибкие пальцы.

— Простите меня, — сказала она, вся раскаяние, — прошу принять мои извинения, хотя понимаю теперь, что это было совершенно непростительно.

Моля, она выглядела положительно хорошенькой. Хорнблауэр потерянно смотрел на нее. Он понял, что его разозлила не наглость, а проницательность. Леди Барбара угадала, зачем он прочищает горло: чтобы скрыть свои чувства. Как только он это понял, гнев его сменился острым презрением к себе.

— Тут нечего прощать, мэм, — сказал он тяжело. — А теперь, если вы в свою очередь простите меня, я займусь своими обязанностями по судну.

Он оставил ее в быстро сгущающейся ночи. Юнга только что зажег нактоузные лампы. Хорнблауэр остановился, чтоб прочесть на лаговой и курсовой досках отметки послеполуденного пути. Аккуратным почерком он вывел указания, включая и то, чтоб его позвали ночью, — огибая мыс Мала, они должны будут сменить курс на северный — потом спустился в каюту.

Нарушение всех привычек тревожило и раздражало его. Неприятно, что его личный ватер-клозет теперь для него закрыт и приходится пользоваться кают-компанейским, но это бы еще пол-беды. Да, вскоре предстоит сразиться с "Нативидадом", а дон Кристобаль де Креспо — опасный противник, но и это составляло лишь часть его беспокойств — он вдруг явственно осознал, что тяготится дополнительной ответственностью, обрушившейся на него вместе с появлением леди Барбары на борту.

Он прекрасно знал, что ждет его самого и его команду, если "Нативидад" возьмет верх над "Лидией". Их повесят, или утопят, или уморят жаждой. Эль Супремо не помилует перебежчиков. Эта возможность до сего момента его не трогала — столь абсолютно неизбежен был поединок с "Нативидадом". Но леди Барбара — иное дело. Он должен позаботиться, чтоб она не попала в руки Креспо живой.

Так резко сформулировав для себя свои трудности, он вновь разозлился. Он проклинал желтую лихорадку, загнавшую леди Барбару на корабль, проклинал свою рабскую покорность приказам, из-за которой "Нативидад" оказался в руках мятежников. Он сжал кулаки и заскрипел зубами. Если он победит, общественное мнение осудит его (с обычным для общественного мнения незнанием обстоятельств), что он рискнул жизнью леди — жизнью Велели. Если он проиграет... — но об этом невыносимо даже думать. Он проклял ту мягкотелость, с которой позволил ей остаться на корабле. На какую-то минуту он почти решил, что вернется в Панаму и высадит ее на берег, но мысль эту тут же пришлось отбросить. Команда и так выбита из колеи внезапной переменой планов и возмутится еще больше, если он вернется, а потом снова выйдет в море. А леди Барбара может и отказаться — и будет права — в Панаме желтая лихорадка. Не может он столь зверски употребить власть, чтоб высадить женщину в охваченном эпидемией городе. Он вновь обругал себя всеми грязными ругательствами, каких набрался за долгую флотскую службу.

С палубы долетел свист дудок, громкие приказы и шлепанье босых ног; видимо, с наступлением ночи ветер переменился. Когда шум стих, Хорнблауэр почувствовал, как невыносимо давит на него маленькая каюта. Было жарко и душно, масляная лампа над головой нестерпимо чадила. Он вышел на палубу. От гакаборта до него донесся веселый смех леди Барбары, подхваченный дружным мужским гоготом. Это темное пятно — по крайней мере полдюжины офицеров, столпившихся вокруг стульчика леди Барбары. Неудивительно. Семь — нет, уже восемь месяцев они не видели ни одной англичанки, вот и льнут к ней, как пчелы к улью.

Первым его движением было разогнать их всех, но он сдержался. Не его дело предписывать офицерам, как они должны проводить свободное от вахт время. Они бы усмотрели в этом желание единолично завладеть ее обществом — и не очень ошиблись бы. Незамеченный ими, он вернулся в каюту, к духоте и чадящей лампе. Для него началась бессонная и беспокойная ночь.

XII

Наступило утро. Волны набегали на "Лидию" со стороны раковины, и она мерно кренилась с боку на бок. На правом траверзе чуть выглядывали из-за горизонта розовато-серые верхушки вулканов, слагающих эту многострадальную землю. Идя на расстоянии видимости от берега, "Лидия" имела наилучшие шансы встретить "Нативидад". Капитан спозаранку был на ногах и уже прогуливался по шканцам, когда Браун с виноватым видом подбежал посыпать песком его законный отрезок палубы.

Далеко слева водную поверхность вспенила черная громада кита — на фоне синего моря пена казалась ослепительно белой. Кит выдохнул, из ноздрей его поднялся тонкий фонтанчик белого дыма. Хорнблауэр без какой-либо на то причины любил китов, и это зрелище послужило первым толчком, после которого настроение его стало меняться к лучшему. Предвкушая холодный душ, он чувствовал, что капельки пота под рубашкой не раздражают, а радуют его. Два часа назад он говорил себе, что ненавидит тихоокеанское побережье, его синее море и омерзительные вулканы — даже отсутствие навигационных опасностей. Он тосковал по таким домашним скалам, мелям, туманам и течениям Ла-Манша, но теперь, купаясь в солнечных лучах, немного смягчился. В конце концов, и у Тихого океана есть свои достоинства. Быть может, новый союз между Англией и Испанией побудит донов снять эгоистичный запрет на торговлю с Америкой; возможно, они надумают все же прорыть через Никарагуа канал, о котором мечтает Адмиралтейство. В таком случае этот синий океан послужит своему предназначению. Прежде, конечно, надо подавить мятеж Эль Супремо, но таким приятным утром Хорнблауэр не предвидел в этом особых сложностей.

Помощник штурмана Грей вышел на палубу, чтобы бросить лаг, Хорнблауэр остановился посмотреть. Грей кинул за корму маленький деревянный треугольник, и, придерживая лаг-линь, серыми мальчишескими глазами следил за танцующими дощечками.

— Вертай! — резко крикнул он матросу у склянок. Линь свободно побежал через борт.

— Стой! — крикнул матрос.

Грей пальцами зажал линь и прочитал отметку. Резко дернув за тонкую бечевку, идущую рядом с линем, он выдернул колышек, так что лаг теперь плыл острым концом к судну, и Грей втянул его, перебирая руками линь.

— Сколько? — окликнул его Хорнблауэр.

— Семь почти с половиной, сэр.

"Лидия" — быстроходное судно, коли делает семь с половиной узлов при таком бризе, хотя лучше всего она идет бакштаг. Если ветер не уляжется, они скоро достигнут мест, где вероятнее всего встретить противника. "Нативидад" медлителен, как почти все двухпалубные пятидесятипушечные суда. Хорнблауэр заметил это десять дней назад — неужели всего десять дней? Казалось, это было давным-давно — когда они вместе шли из залива Фонсека к Ла Либертаду. Если они встретятся в открытом море, он должен будет, полагаясь на поворотливость своего судна и опытность команды, переманеврировать "Нативидад" с его превосходящей огневой мощью. Если только корабли свалятся бортами, более многочисленные мятежники сметут его команду. Он должен держаться на отдалении и раз пять-шесть пройти у "Нативидада" за кормой, поливая его продольным огнем. Хорнблауэр, расхаживая по палубе, начал представлять себе бой, учитывая все возможные расклады — сохранит ли он преимущества наветренного положения, будет ли сильное волнение на море, произойдет ли бой вблизи берега или на отдалении.

Маленькая негритянка Геба выбралась на палубу, сверкая на солнце алым платком, и, прежде чем оторопевшая от возмущения команда успела ее остановить, прервала священную утреннюю прогулку капитана.

— Миледи спрашивает, не позавтракает ли с ней капитан) — прошепелявила она.

— А... что? — спросил Хорнблауэр, захваченный врасплох и резко выходя из полусна, потом, поняв, из-за какого пустяка его потревожили, загремел: — Нет, нет и нет! Скажите ее милости, я не буду с ней завтракать. Скажите, что я никогда не буду с ней завтракать. Скажите, что ни по какой причине меня нельзя беспокоить утром. Скажите, что ни вам, ни ей, не разрешается выходить на палубу до восьми склянок. Убирайтесь вниз!

Даже сейчас маленькая негритянка не осознала всей тяжести своего проступка. Она кивнула, улыбнулась и без тени раскаяния пошла прочь. Очевидно, она привыкла, что белые джентльмены до завтрака раздражительны, и не придавала этому никакого значения. Открытый световой люк кормовой каюты был совсем близко к тому месту, где гулял Хорнблауэр, и, очнувшись от своих грез, он слышал звон посуды и голоса — сперва Гебы, потом леди Барбары.

Звук, с которым матросы скребли палубу, пение такелажа, скрип древесины — ко всему этому он привык. С бака доносился гулкий грохот кувалды — оружейник поправлял погнутый во вчерашних злоключениях якорный рог. Хорнблауэр легко сносил любые корабельные звуки, но щебетанье женских язычков, долетавшее сквозь открытый световой люк, выводило его из себя. В гневе он пошел прочь. Душ не принес ему ожидаемой радости. Он обругал Полвила, будто бы неловко подавшего ему халат, порвал ветхую рубашку, которую Полвил ему протянул, и снова выругался. Невыносимо, чтоб его таким манером выгоняли с собственной палубы. Даже отличный кофе, подслащенный (как он любил) до приторности, не исправил его настроение, ни, тем более необходимость объяснить Бушу, что "Лидия" теперь должна отыскать и пленить "Нативидад", захваченный с таким трудом и переданный мятежникам, которые вдруг обернулись врагами.

— Есть, сэр, — мрачно сказал Буш, узнав о новом повороте событий. Он был так очевидно тактичен, так старательно воздержался от замечаний, что Хорнблауэр его обругал.

— Есть, сэр, — снова сказал Буш, отлично зная, за что ему досталось. Знал он и другое: если б он сказал не "есть, сэр", а что-нибудь иное, то получил бы еще больше. На самом деле он желал как-нибудь выразить Хорнблауэру свое сочувствие, но знал, что не осмелится сочувствовать своему непостижимому капитану.

В продолжение дня Хорнблауэр раскаялся в своей раздражительности. Щербатое вулканическое побережье быстро бежало мимо. Где-то впереди ждет "Нативидад". Предстоит отчаянная битва, и прежде, нежели это случится, следует тактично пригласить офицеров отобедать. Кроме того, Хорнблауэр отлично знал, что заинтересованный в служебном продвижении капитан не стал бы так бесцеремонно третировать леди Велели. Элементарная вежливость требует, чтоб он при первой же возможности свел гостью со своими офицерами за официальным обедом, пусть даже вечером она в присущей ей раскрепощенной манере уже беседовала с половиной из них на шканцах.

Он отправил Полвила к леди Барбаре с вежливой просьбой: не будет ли она так любезна позволить капитану Хорнблауэру и его офицерам отобедать с ней в кормовой каюте. Полвил вернулся с вежливым ответом: "леди Барбара будет счастлива". За столом в кормовой каюте помещалось самое большее шесть человек. Хорнблауэр суеверно вспомнил, что перед стычкой с "Нативидадом" гостями его были Гэлбрейт, Сэвидж и Клэй. Он ни за что бы не признался себе, что вновь пригласил их, надеясь на повторение тогдашней удачи, но тем не менее дело обстояло именно так. Шестым он пригласил Буша — другой возможной кандидатурой был Джерард, но Джерард так хорош собой и, непонятно когда, так успел изучить свет, что Хорнблауэр желал оградить леди Барбару от чрезмерного с ним общения — единственно, поспешил он себя заверить, ради мира и спокойствия на корабле. Уладив все это, он смог подняться на палубу, сделать полуденные замеры и походить по шканцам — на месте ему не стоялось — чувствуя, что после обмена вежливыми посланиями он может без смущения встречаться с леди Барбарой глазами.

Обед в три часа удался. Клэй и Сэвидж прошли в своем поведении несколько стадий, для их возраста вполне естественных. Сперва они робели в присутствии леди Барбары, потом, пообвыкнув и выпив по бокалу вина, впали в другую крайность. Даже несгибаемый Буш, к изумлению Хорнблауэра, продемонстрировал те же симптомы в той же последовательности, бедняга же Гэлбрейт был неизменно робок.

Но Хорнблауэра изумило, как легко леди Барбара управляется с ними со всеми. Его Мария не смогла бы даже поддержать общий разговор, а Хорнблауэр, мало знавший женщин, склонен был всех их мерить по Марииной мерке. Леди Барбара легко отшутилась от самоуверенной напористости Клэя, внимательно выслушала рассказ Буша о Трафальгаре (он служил младшим лейтенантом на "Темерере"), и совершенно покорила Гэлбрейта, обнаружив незаурядное знание поэмы "Песнь последнего менестреля"{7}, принадлежащей перу Эдинбургского стряпчего. Гэлбрейт знал ее назубок от корки до корки и считал величайшей из английских поэм. Когда он обсуждал стихи с леди Барбарой, щеки его горели от удовольствия.

Свое мнение об этом творении Хорнблауэр оставил при себе. Его любимым автором был Гиббон — "История упадка и разрушения Римской империи" лежала в каждом письменном столе, за которым ему случалось сидеть. Его удивило, что женщина, которая с легкостью цитирует Ювенала, что-то находит в варварской романтической поэме, лишенной какой-либо изысканности. Он ограничился тем, что сидел и разглядывал лица присутствующих — Гэлбрейт был обрадован и смущен, Клэй, Сэвидж и Буш немного не в своей тарелке, но помимо воли заинтересованы. Леди Барбара держалась непринужденно и говорила с бесстрашной самоуверенностью, которая тем не менее (Хорнблауэр неохотно вынужден был признать) казалась никак не связанной с ее высоким положением.

Она не пользовалась уловками своего пола, и все же, как Хорнблауэр осознал, не была ни холодной, ни мужеподобной. Она могла быть сестрой Гэлбрейта и теткой Сэвиджа. Она говорила с мужчинами как с равными, не завлекая их и не отталкивая. Она очень отличалась от Марии. Когда обед закончился, и офицеры встали, чтобы выпить за здоровье короля (лишь двадцать пять лет спустя король, сам бывший прежде моряком, разрешил флоту пить за него сидя), она подхватила "храни его Боже" и прикончила свой единственный бокал с тем самым налетом легкой торжественности, который отвечал случаю. Хорнблауэр вдруг понял: он страстно желает, чтобы вечер не кончался.

— Вы играете в вист, леди Барбара? — спросил он.

— О да, — сказала она. — На борту этого судна есть игроки в вист?

— Есть, но не слишком охочие, — сказал Хорнблауэр, улыбаясь своим подчиненным.

Но никто особенно не возражал сыграть с леди Барбарой, тем более надеясь, что ее присутствие умерит сухую строгость капитана. Леди Барбаре выпало играть в паре с Хорнблауэром против Гэлбрейта и Клэя. Клэй сдал и открыл козырь — черви. Ход был леди Барбары. Она пошла с червового короля, и Хорнблауэр заерзал на стуле. Это походило на ученическую игру, а ему почему-то неприятно было думать, что леди Барбара плохо играет в вист. Но за червовым королем последовал бубновый и тоже взял взятку, затем червовый туз и за ним семерка. Хорнблауэр взял дамой — последней своей червой (всего их вышло одиннадцать) и вернул ход в бубну. Леди Барбара взяла дамой и пошла с бубнового туза, потом два раза с маленькой бубны. Хорнблауэр снес младшую трефу (их у него было четыре — король, валет и еще две). Его противники сбросили на бесконечные бубны по маленькой пике. От сомнений Хорнблауэр перешел к полной уверенности в своей партнерше, и оказался совершенно прав. Она пошла с трефового туза и еще три раза в трефу. Хорнблауэр прорезал валетом, пошел с короля, на которого его партнерша снесла бланковую пику и объявила, что берет оставшиеся две взятки на козыри. Они сделали шлем, хотя у противников были все взятки в пиках.

Леди Барбара показала, что может хорошо играть при хорошем раскладе; позже стало видно, что она с равным блеском играет и при плохом. Она следила за каждой снесенной картой, замечала каждый намек; когда это представлялось выгодным, смело прорезывала и отдавала партнеру ход, перехватывала, если ее карты оправдывали риск. Она сносила младшую карту и заходила со старшей. С тех пор, как "Лидия" покинула Англию, у Хорнблауэра ни разу не было такого хорошего партнера. В восторге от своего открытия Хорнблауэр совсем позабыл, как прежде ему не нравилось, что эта женщина все умеет делать хорошо.

На следующий вечер она продемонстрировала еще одно свое достоинство. Она вышла на шканцы с гитарой, и, аккомпанируя себе, запела нежным сопрано — таким нежным, что матросы сползлись на корму и, сгрудившись под переходными мостиками, слушали, сентиментально ерзая и покашливая всякий раз, как кончалась песня. Гэлбрейт был ее рабом, и она могла играть на струнах его души, как на своей гитаре. Мичмана ее обожали. Даже такие обросшие ракушками офицеры, как Буш и Кристэл, мягчели в ее присутствии. Джерард расточал ей ослепительные улыбки, выгодно подчеркивавшие его красоту, рассказывал истории из времен своего каперства и приключения на Африканских реках в бытность работорговцем. Все путешествие вдоль Никарагуанского побережья Хорнблауэр озабоченно наблюдал за Джерардом и проклинал свою музыкальную глухоту, из-за которой пение леди Барбары было для него не просто безразлично, но почти мучительно.

XIII

День за днем бежал мимо них длинный вулканический берег. Каждый день приносил одну и ту же извечную картину: синее небо и синее море, розовато-серые верхушки вулканов и окаймленная ярко-зеленой полосой береговая линия. Подготовив корабль к бою и расставив людей по местам, они вновь вошли в залив фонсека и обогнули остров Мангера, однако "Нативидада" не обнаружили. На берегу залива не было заметно никаких признаков жизни. С обрывов Мангеры кто-то выстрелил по судну. Пуля на излете ударила в грот-руслень, но кто стрелял, они не увидели. Буш вывел "Лидию" из залива, и они двинулись искать "Нативидад" на северо-востоке.

Не нашли они его ни на рейде Ла Либертада, ни в маленьких портах дальше по побережью. Над Чамперико поднимался дым, и Хорнблауэр, направив подзорную трубу, понял, что это — не вулкан. Чамперико горел — видимо, войска Эль Супремо, неся просвещение, дошли и досюда — но "Нативидада" нигде не было видно.

В Тегуантепекском заливе их поджидал шторм, ибо в этой части Тихого океана штормит всегда — сюда через понижение в сьерре проникают ветра из Мексиканского залива. Хорнблауэр заметил перемену, когда изменился характер движения судна: оно вздымалось и раскачивалось куда сильнее, чем обычно, и порывистый ветер круто накренил его набок. Только что пробило восемь склянок. Позвали вахту; Хорнблауэр, выбегая на шканцы, слышал крики боцманматов: "Вставай! Вставай! Койки вязать и убирать! Койки вязать и убирать!" Небо над головой было синее, солнце пекло, но море посерело и волновалось. "Лидия" начала раскачиваться под давлением парусов.

— Я только что послал к вам, сэр, за разрешением убавить парусов, — сказал Буш.

Хорнблауэр посмотрел на паруса, на облака и на берег.

— Да. Уберите нижние прямые паруса и брамсели, — сказал он.

При этих его словах "Лидия" ухнула вниз и вновь тяжело поднялась; вода пенилась под ее носом. Весь корабль наполнился скрипом древесины и пением такелажа. Под уменьшенными парусами "Лидия" пошла легче, но ветер с траверза все крепчал, и она, разрезая волны, кренилась все сильнее. Оглянувшись, Хорнблауэр увидел леди Барбару: она стояла, одной рукой держась за гакаборт. Ветер трепал ее юбку, свободной рукой она пыталась удержать разметавшиеся по лицу пряди. Ее загорелые щеки порозовели, глаза сверкали.

— Вам надо спуститься вниз, леди Барбара, — сказал Хорнблауэр.

— О нет, капитан. Это так восхитительно после жары. Ливень брызг перехлестнул через борт и окатил их обоих.

— Я беспокоюсь о вашем здоровье, мэм.

— Если б соленая вода была вредна, моряки бы умирали молодыми.

Щеки ее горели, как нарумяненные. Лорнблауэр не мог отказать ей ни в чем, несмотря на горькие воспоминания о вчерашнем вечере, когда она в тени бизань-вантов разговаривала с Джерардом так увлеченно, что никто другой не мог насладиться ее обществом.

— Если желаете, мэм, можете остаться на палубе, пока ветер не усилится — а я полагаю, он усилится.

— Спасибо, капитан, — отвечала она. Глаза ее казалось говорили, что вопрос, пойдет ли она в каюту, если усилится ветер, далеко не так однозначен, как представляется капитану. Однако подобно своему великому брату, она не форсировала мостов, к которым не приступила.

Хорнблауэр отвернулся; он несомненно предпочел бы беседовать под градом брызг, но надо было заниматься делами. Когда он дошел до штурвала, с мачты крикнули:

— Вижу парус! Эй, на палубе, парус прямо по курсу. Похоже на "Нативидад", сэр.

Хорнблауэр взглянул наверх. Впередсмотрящий цеплялся за ограждение, вместе с мачтой описывая в воздухе головокружительные петли.

— Поднимитесь наверх, Найвит, — крикнул Хорнблауэр мичману. — Возьмите с собой подзорную трубу. Сообщайте, что видите. — Он знал, что сам в такую погоду будет никуда не годным впередсмотрящим — стыдно, но это так. Вскоре сквозь шторм донесся мальчишеский голос Найвита:

— Это "Нативидад", сэр. Я вижу его марсели.

— Каким курсом он идет?

— Правым галсом, тем же курсом, что и мы. Мачты все на одной линии. Теперь он меняет курс. Поворачивает через фордевинд. Наверно, они увидели нас. Теперь он идет в бейдевинд левым галсом, сэр, направляясь в наветренную от нас сторону.

— А, вот как, — мрачно сказал про себя Хорнблауэр. Что-то новенькое для испанского судна самому напрашиваться на поединок. Впрочем, это уже не испанское судно. Как бы там ни было, нельзя уступать ему выгодное положение на ветре.

— К брасам! — крикнул Хорнблауэр, потом рулевому:

— Лево руля. И смотри, приятель, держи так круто к ветру, как только можешь. Мистер Буш, командуйте всем по местам, пожалуйста, и подготовьте корабль к бою.

Когда загремел барабан и матросы высыпали на палубу, он вспомнил о женщине у гакаборта и его фатализм сменился тревогой.

— Ваше место — внизу, леди Барбара, — сказал он. — Горничную возьмете с собой. До конца боя оставайтесь в кокпите... нет, не в кокпите. Ступайте в канатный ящик.

— Капитан, — начала она, но Хорнблауэр не намеревался слушать возражений — если она и впрямь собиралась возразить.

— Мистер Клэй! — прогремел он. — Проводите ее милость вместе с горничной в канатный ящик. Прежде, чем оставить ее, убедитесь, что она в безопасности. Это мой приказ, мистер Клэй. Кхе-хм.

Трусливый способ избавиться от ответственности — переложить ее на Клэя, но Хорнблауэр злился на женщину за ту тошнотворную тревогу, причиной которой она была. Она ушла, улыбнувшись и помахав рукой. Клэй потрусил следом.

Несколько минут на корабле кипела работа: матросы повторяли доведенные до автоматизма движения. Пушки выдвинули, палубы присыпали песком, шланги присоединили к помпам, огни потушили, переборки убрали. Теперь с палубы был виден "Нативидад" — он шел встречным галсом, явно стараясь держаться как можно круче к ветру, чтоб заполучить более выгодное наветренное положение. Хорнблауэр смотрел на паруса, не заполощут ли.

— Держи ровнее, черт тебя подери, — крикнул он рулевому.

"Лидия" накренилась под штормовым ветром, такелаж исполнял какую-то дикую симфонию. Прошлой ночью корабль мирно скользил по спокойному, залитому луной морю, теперь, двенадцать часов спустя, он сквозь шторм несется навстречу бою. Шторм, без сомнения, крепчал. Яростный порыв едва не развернул "Лидию" прямо против ветра. Она шаталась и кренилась с боку на бок, пока рулевой не позволил ей немного увалиться под ветер.

— "Нативидад" не сможет открыть нижние пушечные люки, — злорадно объявил Буш.

Хорнблауэр поверх серого моря взглянул на неприятеля. Он видел облако брызг под его носом.

— Да, — сказал он тяжело. Он не стал обсуждать предстоящий бой, остерегаясь проявить излишнюю болтливость. — Мистер Буш, я побеспокою вас просьбой взять два рифа на марселях.

Идя встречными галсами, корабли сближались под тупым углом. Как Хорнблауэр ни ломал себе голову, он не мог решить, кто из них будет на ветре, когда они встретятся в вершине треугольника.

— Мистер Джерард, — крикнул он (Джерард командовал батареей левого борта главной палубы). — Следите, чтоб фитили в кадках горели.

— Есть, сэр.

Когда корабль осыпают брызги, нельзя полагаться на кремневые замки, покуда пушки не прогреются. Приходится поджигать по старинке — на этот случай в кадках на палубе лежали бухты огнепроводного шнура. Хорнблауэр посмотрел в сторону "Нативидада". Там тоже зарифили марсели, и судно под штормовыми парусами шло, колеблясь, в крутой бейдевинд. На мачте его реял синий флаг с желтой звездой. Хорнблауэр поднял глаза наверх, туда, где трепетал на ветру поблекший белый военно-морской флаг.

— Они открывают огонь, сэр, — сказал Буш. Хорнблауэр вновь поглядел на "Нативидад" — как раз вовремя, чтоб увидеть последний клуб дыма, уже разорванный в клочья ветром. Выстрела они не слышали, и куда упало ядро — неизвестно: поднятый им фонтанчик затерялся среди бурных волн.

— Кхе-хм, — сказал Хорнблауэр.

Даже имея хорошо обученную команду, глупо открывать огонь с такого расстояния. Первый бортовой залп дается из пушек, заряженных старательно и не впопыхах, у канониров есть время подумать и прицелиться. Не следует тратить его попусту. Как ни томительно бездеятельное ожидание, первый залп надо поберечь до того момента, когда он сможет нанести противнику наибольший ущерб.

— Мы пройдем сильно близко, сэр, — заметил Буш.

— Кхе-хм, — сказал Хорнблауэр.

По-прежнему нельзя было угадать, какой корабль окажется на ветре, когда они сблизятся. Казалось, если оба капитана будут держаться избранного курса, они столкнутся борт к борту. Хорнблауэр усилием воли замер, не шевелясь, и, вопреки растущему напряжению, изобразил полнейшее безразличие.

Еще клуб дыма с правого борта "Нативидада". На этот раз ядро пролетело между мачт у них над головами.

— Ближе! — сказал Буш.

Еще клуб дыма, и тут же треск на шкафуте, там, куда попало ядро.

— Двое убитых у пушки номер четыре, — сказал Буш, проходя вперед и заглядывая под переходный мостик, потом добавил, прикидывая на глаз расстояние между кораблями. — Дьявол! Бой-то будет ближний.

Эту ситуацию Хорнблауэр много раз воображал, одиноко расхаживая по шканцам. Он последний раз взглянул на флюгарку, на марсели, самую малость не начинавшие хлопать.

— Приготовьтесь, мистер Рейнер. Стреляйте, как только сможете навести пушки, — крикнул он (Рейнер командовал батареей правого борта главной палубы), потом, не поворачивая головы, человеку у штурвала: — Руль на ветер! Так держать!

"Лидия" повернулась и молнией пронеслась с наветренной стороны от "Нативидада". Пушки правого борта выстрелили почти разом, раскатистый грохот потряс корабль до самого киля. Окутавшее ее облако дыма в мгновение развеялось ветром. Все ядра ударили в борт "Нативидада" — ветер донес до слуха крики раненых. Столь неожиданным был маневр, что с "Нативидада" дали лишь один выстрел, и тот не причинил никакого вреда — нижние пушечные порты "Нативидада" с этой, наветренной, стороны были закрыты из-за сильных волн.

— Отлично! Ну, отлично! — воскликнул Буш. Он, словно благовонный фимиам, потянул носом горький пороховой дым.

— Приготовиться к повороту оверштаг! — хрипло бросил Хорнблауэр.

Команда, вымуштрованная в шторма под орлиным взором Буша, стояла наготове у шкотов и брасов. "Лидия" повернулась, как отлаженный механизм, и, прежде чем неприятель успел что-нибудь противопоставить этой неожиданной атаке, пушки Джерарда выпалили по беззащитной корме "Нативидада". Юнги высокими мальчишескими голосами бессмысленно вопили "ура!" выбегая снизу с новыми зарядами для пушек. Орудия правого борта были уже заряжены; у левого борта матросы пихали в дула мокрые банники, туша остатки тлеющих картузов, забивали заряды и ядра, вновь выдвигали пушки. Хорнблауэр поверх бурного моря смотрел на "Нативидад". Он видел на полуюте Креспо; тот имел наглость легкомысленно помахать ему рукой, не переставая выкрикивать поток приказаний своим плохо обученным матросам.

"Лидия" сполна использовала маневр: дала два бортовых залпа с близкого расстояния и получила лишь один ответный выстрел, но теперь предстояло расплачиваться. Имея преимущество наветренного положения, "Нативидад", при должном управлении, мог бы навязать ей ближний бой. Хорнблауэр видел, как неприятельское судно вздрогнуло, развернулось и понеслось на них. Джерард посреди своей батареи смотрел против ветра на приближающуюся громаду. Напряженность момента и яростный сосредоточенный прищур подчеркивал его смуглую красоту, хотя именно сейчас он на время позабыл о своей внешности.

— Взвести затворы! — приказал он. — Цельсь! Пли! Взревели пушки "Лидии", загрохотали пушки "Нативидада". Корабли окутались дымом, сквозь который долетал треск щепок, стук падающих на палубу тросов и над всем — голос Джерарда: "Запальные отверстия закрыть!". Чем быстрее после выстрела закроют запальные отверстия заряжаемых с дула орудий, тем меньше они будут разрушаться вырывающимися изнутри едкими газами.

Орудийные расчеты налегли на тали, с трудом удерживаясь на круто накренившейся палубе. Они пробанили, забили картузы и ядра.

— Стреляйте, как будете готовы, ребята! — крикнул Джерард. Он вскочил на коечную сетку и сквозь дымовую завесу вглядывался в прыгающий на волне "Нативидад". Следующий бортовой залп прогремел нестройно, следующий совсем вразнобой: более опытные орудийные расчеты стреляли быстрее. Теперь выстрелы гремели не умолкая, и "Лидия" содрогалась беспрестанно. Временами сквозь рев ее канонады прорывался оглушительный грохот неприятельского бортового залпа — Креспо явно не доверял матросам стрелять независимо, только по команде. Делал он это толково: временами, когда позволяли волны, нижние пушечные порты "Нативидада" разом открывались, и большие двадцатичеты-рехфунтовки изрыгали огонь и дым.

— Горячее дельце, сэр, — сказал Буш.

Железный град сметал все на палубе "Лидии". Груды мертвых тел лежали у мачт — их поспешно стаскивали туда, освобождая место орудийным расчетам. Раненых волокли по палубе и вниз в люки, к ожидающим их ужасам кокпита. На глазах у Хорнблауэра подносчик пороха пролетел по палубе, превращенный двадцатичетырехфунтовым ядром в красное нечеловеческое месиво.

— Кхе-хм, — сказал Хорнблауэр, но звук утонул в реве шканцевой карронады. Да, дельце было горячее, даже слишком. Пять минут ближнего боя убедили его: несмотря на ущерб, понесенный "Нативидадом" в первые минуты боя, в такого рода поединке "Лидия" обречена. Если англичане победят, то исключительно за счет мастерства.

— К брасам! — прокричал Хорнблауэр, перекрывая голосом грохот пушек. Сощурясь, он посмотрел на "Нативидад", из бортов которого клубами валил дым, оценил силу ветра и расстояние между кораблями. Подстегиваемый волнением, мозг его работал с лихорадочной быстротой. Новый маневр начался. Обстенив ненадолго грот-марсель, Хорнблауэр дал "Нативидаду" проскочить мимо, в то же время не позволив "Лидии" погасить скорость настолько, чтоб сделаться неуправляемой. В следующее мгновение он повернул корабль оверштаг, и бездействующая доселе батарея правого борта выстрелила по корме "Нативидада". "Нативидад" привелся к ветру, намереваясь последовать за противником и продолжить обмен бортовыми залпами, но фрегат был куда поворотливее неуклюжего двухпалубного корабля. Хорнблауэр вновь повернул оверштаг и встречным галсом пронесся за кормой "Нативидада". Джерард, перебегая от пушки к пушке, послал каждое ядро в потрепанную корму врага.

— Превосходно! Лопни мои глаза! Превосходно! Лопни моя селезенка! — захлебывался Буш, колотя кулаком правой руки по ладони левой и приплясывая на шканцах.

Хорнблауэру было не до Буша с его похвалами, но впоследствии он вспомнил, что слышал эти слова и ощутил их теплую поддержку. Только корабли разошлись, он приказал вновь поворачивать оверштаг, но лишь потянули брасы и положили руль на борт, как "Нативидад" повернул через фордевинд, намереваясь пройти у них под ветром. Оно и к лучшему. После обмена бортовыми залпами "Лидия" вновь сможет поразить его уязвимую корму, а если "Нативидад" попытается кружить, у Хорнблауэра корабль маневреннее и на один выстрел противника будет делать два. "Нативидад" приближался, вспенивая воду: его фальшборты были изрешечены ядрами, из шпигатов сочилась кровь. На полуюте стоял Креспо — напрасно Хорнблауэр надеялся, что его убило одним из последних бортовых залпов. Нет, пушки выдвигались все так же быстро, и с этой, наветренной, стороны нижние орудийные порты были открыты.

— А на то, что мы сейчас получим... — Буш произнес избитое старинное ругательство, повторяемое на каждом корабле в ожидании бортового залпа.

Секунды казались минутами. Корабли сближались. Они прошли ярдах в десяти друг от друга. Нос миновал нос, фок-мачта — фок-мачту, потом фок-мачта прошла мимо грот-мачты. Рейнер смотрел на корму и, как только увидел, что самая дальняя пушка наведена, скомандовал "Пли!". "Лидия" приподнялась от отдачи, уши разорвал грохот выстрелов, и тут же раньше, чем рассеялся дым, оглушительно ответил "Нативидад".

Хорнблауэру показалось, что обрушилось небо. Поднятый летящим ядром ветер чуть не опрокинул его; у самых ног колыхалось кровавое месиво, только что бывшее половиной расчета правой шканцевой карронады, — и тут с громоподобным треском рухнула бизань-мачта. Наветренные бизань-ванты опутали его и бросили на окровавленную палубу. Он принялся судорожно выпутываться и тут почувствовал, что "Лидия" развернулась, уваливаясь под ветер несмотря на усилия рулевых.

Он встал на ноги, оглушенный и потерянный. Вокруг было полное разрушение. Бизань-мачта переломилась в девяти футах от палубы и упала, прихватив с собой грот-стеньгу, паруса и такелаж волочились вдоль борта и за кормой, удерживаемые уцелевшими вантами. Лишившись уравновешивающего действия крюйселя, "Лидия" не могла держаться круто к ветру и теперь беспомощно дрейфовала на фордевинд. В эту самую минуту "Нативидад" повернул оверштаг, чтоб пройти у "Лидии" за кормой и отплатить сокрушительными бортовыми залпами за прежний безответный обстрел. Весь мир, казалось, разлетелся в куски. Хорнблауэр судорожно сглотнул, чувствуя в желудке тошнотворный страх поражения.

XIV

Но он знал, знал с того самого момента, как встал на ноги, что должен без промедления вновь подготовить "Лидию" к бою.

— Кормовая команда! — прогремел он не своим голосом. — Мистер Клэй! Бенскин! Топоры сюда! Рубите эти тросы!

Клэй выбежал на палубу, за ним матросы с топорами и абордажными саблями. Как только они принялись кромсать бизань-ванты, Хорнблауэр заметил, что Буш сидит на палубе, закрыв лицо руками — видимо, его задело падающей мачтой. Но сейчас Хорнблауэру было не до Буша. "Нативидад" неумолимо приближался, видно было, как матросы победно размахивают шапками. Хорнблауэру казалось, что донельзя обостренный слух сквозь шум на палубе "Лидии" различает скрип такелажа на вражеском судне и гул, с которым там выкатывают пушки. "Нативидад" повернул, надвигаясь все ближе. Мимо Хорнблауэра прошел его бушприт, зарифленный фор-марсель навис почти над головой — и грянул бортовой залп. Пушка за пушкой палила по корме "Лидии". Ветер подхватил и понес на Хорнблауэра дым, ослепляя его. Он ощутил, как вздрогнула под ударами ядер палуба, услышал рядом вскрик, почувствовал, как возле щеки пролетела большая щепка; и вот, когда разрушение казалось уже всеобщим и окончательным грохот стих, "Нативидад" прошел мимо, а он был еще жив и мог оглядеться по сторонам. Станина кормовой карронады была искорежена, на палубе дико орал один из людей Клэя — поперек его бедер лежала пушка, двое или трое товарищей безуспешно пытались ее стащить.

— Прекратите! — Из-за необходимости отдать такое распоряжение Хорнблауэр завопил чуть ли не пронзительнее раздавленного. — Рубите эти проклятые тросы! Мистер Клэй велите им пошевеливаться!

В кабельтове, за серыми гребнями волн, "Нативидад" медленно разворачивался, чтоб нанести новый сокрушительный удар по беззащитному противнику. Хорошо еще, "Нативидад" неповоротлив, как почти все суда четвертого ранга. Это означает больше времени между бортовыми залпами, больше времени, чтоб привести "Лидию" в состояние боевой готовности.

— Эй, фор-марсовые! Мистер Гэлбрейт! Уберите передние паруса!

— Есть, сэр.

Убрав фор-стень-стаксель и штормовой кливер, можно будет в какой-то мере уравновесить утрату крюйселя и контр-бизани. Тогда, работая рулем, удастся положить "Лидию" немного круче к ветру и ответить выстрелами на выстрелы. Но прежде надо убрать мачту с парусами, которая огромным плавучим якорем волочится за кормой. Пока это не сделают, "Лидия" будет дрейфовать по ветру, безропотно снося удары врага. Хорнблауэр бросил взгляд в сторону "Нативидада": тот уже повернул и вновь направлялся к их корме.

— Живее! — заорал он на матросов с топорами. — Холройд, Тумс, спускайтесь на бизань-руслени.

Он вдруг осознал, до чего пронзительно и истерично орет. Любой ценой он должен сохранить перед Клэем и матросами свою хваленую невозмутимость. Судорожным усилием он принудил себя спокойно взглянуть на "Нативидад" — тот надвигался на них, исполненный угрозы. Хорнблауэр выдавил улыбку, пожал плечами и заговорил обычным голосом.

— Не обращайте внимания, ребята. Сперва обрубите тросы, а там мы угостим даго до отвала.

Матросы с новой силой врубились в тугое сплетение тросов. Что-то подалось, в этот момент большая волна приподняла корму "Лидии", она причудливо накренилась на нос, обломки отошли от нее чуть подальше. Теперь они держались на бизань-штаге, и тот, проехав по палубе, сбил с ног трех матросов. Хорнблауэр схватил один из оброненных топоров и принялся отчаянно рубить ерзавший по палубе трос. Краем глаза он видел надвигающийся "Нативидад", но не обращал внимания. В это мгновение вражеский корабль был не угрозой его жизни, а всего лишь досадной помехой.

Вновь дым и грохот бортового залпа окутали его. Он ощутил поднятый ядром ветер, услышал визг летящих щепок. Крики людей мгновенно потонули в грохоте канонады, палуба под ногами дрожала — это ядра ударяли в недра "Лидии". Но Хорнблауэр знал и чувствовал только одно: надо закончить работу. Бизань-штаг лопнул под его топором, он увидел как натянулся другой трос, разрубил и его — при этом заметил узор палубных досок — почувствовал, что еще один трос разошелся, и понял: "Лидия" — свободна. Почти у ног его лежал, растянувшись на палубе, юный Клэй, но у Клэя не было головы. Хорнблауэр отметил это, как занятное явление, как узор палубных досок.

Внезапно набежавшая волна окатила его брызгами. Он смахнул с глаз воду. Почти все, кто только что были на шканцах, лежали убитыми: морские пехотинцы, матросы, офицеры. Симмондс выстроил уцелевших пехотинцев у гакаборта, готовясь ружейным огнем ответить двадцатичетырехфунтовкам "Нативидада". Буш был на грот-мачте, и Хорнблауэр вдруг сообразил, что это он обрубил крюйс-стень-штаг, окончательно освободив судно. У штурвала стояли двое рулевых; твердые, неколебимые, смотрели они вперед. Это не те люди, которые стояли у штурвала при начале боя, но железная дисциплина флота и его неумолимая рутина требовали, чтоб руль не оставался без присмотра во всех перипетиях сражения.

За правой раковиной "Нативидад" поворачивал вновь. Хорнблауэр с дрожью волнения осознал, что в этот раз сможет ответить. Требовалось усилие чтоб сосредоточиться на предстоящем повороте. Он собрался с мыслями, сравнил относительную тягу фор— и грот-марселя, мысленно представил положение центра парусности относительно грот-мачты — к счастью, он немного смещен к корме.

— К брасам! — крикнул он. — Мистер Буш, мы попробуем привестись к ветру.

— Есть, сэр.

Хорнблауэр обернулся — "Нативидад" шел к ним, раскачиваясь и кренясь.

— Руль круто направо! — крикнул он. — Приготовиться у пушек.

Команда "Нативидада", глядя поверх орудий, вдруг увидела, как потрепанная корма "Лидии" медленно отворачивается от них. Какие-то полминуты, пока фрегат еще сохранял инерцию, рулевые, налегая на штурвал, удерживали его в галфвинд, те самые полминуты, пока "Нативидад" проходил мимо.

— Пли! — завопил Джерард. Его голос тоже срывался от возбуждения.

"Лидия" вновь накренилась от отдачи, дым окутал палубу и сквозь дым на нее обрушился железный град неприятельского залпа.

— Всыпь им еще разок, ребята! — орал Джерард. — У них фок-мачта упала! Молодцы, ребята!

Орудийные расчеты, как безумные, орали "ура!", но две сотни голосов тонули в штормовом ветре. Противник наконец-то поражен серьезно. Сквозь дым Хорнблауэр видел, как фок-ванты "Нативидада" вдруг провисли, снова натянулись, опять провисли, и вся фок-мачта наклонилась вперед; грот-стеньга дернулась и последовала за фок-мачтой. Все вместе исчезло за бортом. "Нативидад" повернулся, резко приведясь к ветру; в то же время "Лидия" увалилась, несмотря на усилия рулевых. Штормовой ветер свистел в ушах. Полоска серого моря, разделившая два корабля, ширилась. Последний раз выстрелила пушка на главной палубе. Два корабля качались на бурном море, неспособные причинить друг другу никакого вреда.

Хорнблауэр вновь медленно вытер глаза от брызг. Вся битва была как затянувшийся страшный сон, когда одна фантастически нереальная ситуация переходит в другую. Ему казалось, что это и впрямь сон. Он мог думать ясно, только понуждая себя к тому, словно к несвойственному для себя занятию.

Расстояние между кораблями увеличилось до полумили и продолжало расти. В подзорную трубу Хорнблауэр видел полубак "Нативидада", черный от людей, сражавшихся с обломками фок-мачты. Корабль, который первым подготовится к бою, победит. Хорнблауэр резко сложил трубу и повернулся лицом к проблемам, которые, он знал, ждали немедленного его решения.

XV

Капитан "Лидии" стоял на шканцах. Его корабль дрейфовал под грот-стакселем и взятым в три рифа грот-марселем, кренясь с носа на корму и переваливаясь с боку на бок над фантастически-причудливым морем. Шел дождь, да такой сильный, что уже в ста ярдах ничего не было видно. По палубе потоком неслась вода, и Хорнблауэр промок до нитки, как если бы искупался; но он не замечал этого. Все ждали его приказаний — первый лейтенант, артиллерист, боцман, баталер, врач. Корабль нужно привести в боевое состояние хотя непонятно, выдержит ли он вообще этот шторм. В настоящий момент к Хорнблауэру обращался и. о. врача. Он был бледен.

— Но что мне делать, сэр? — жалобно вопрошал он ломая руки. Это был Лаури, вестовой баталера, после смерти Хэнки назначенный и. о. врача. У него в мрачном кокпите лежат пятьдесят раненных, обезумевших от боли людей, у некоторых оторваны руки или ноги, и все молят о помощи которую он не в состоянии оказать.

— Что вам делать? — передразнил Хорнблауэр, вне себя от такой беспомощности. — У вас было два месяца, чтоб изучить свои обязанности, а вы спрашиваете, что вам делать!

Лаури еще больше побелел от страха. Надо немного ободрить этого трусливого недоучку.

— Слушайте, Лаури, — сказал Хорнблауэр немного помягче. — Никто не ждет от вас чудес. Делайте, что можете. Тем, кто обречен, постарайтесь облегчить страдания. Приказываю вам причислять к ним всех, кто потерял руку или ногу. Дайте им лауданум — двадцать пять капель на человека, если не поможет — больше. Сделайте вид, будто перевязываете их. Скажите, что они непременно поправятся и еще пятьдесят лет будут получать пенсион. Что делать с остальными, вам подскажет ваша природная сообразительность. Перевяжите их, чтоб остановить кровотечение. У вас довольно тряпья, чтоб перевязать всю команду. Наложите шины на сломанные кости. Без необходимости никого не шевелите. Пусть лежат тихо. По чарке рому каждому раненому, и пообещайте еще по одной в восемь склянок, если будут лежать тихо. Любой из них за чарку рому пройдет сквозь адский огонь. Идите вниз, приятель, и займитесь этим.

— Есть, сэр.

Лаури видел только свои обязанности: он скрылся внизу, не задумываясь об жутком разрушении на главной палубе. Одна из двадцатифунтовок вырвалась на свободу — ее найтовы были порваны последним бортовым залпом с "Нативидада". Судно раскачивалось, и пушка весом более тонны ездила взад и вперед по палубе, ежесекундно грозя пробить борт. Гэлбрейт с матросами (двадцать держали тросы, пятьдесят — маты и гамаки) осторожно сопровождали ее, надеясь связать. Пока Хорнблауэр смотрел, судно снова накренилось, пушка с грохотом покатилась прямо на них. Они отскочили в разные стороны, она пронеслась мимо — катки визжали, как стадо свиней — и с грохотом врезалась в грот-мачту.

— Ну, ребята, давай на нее! — крикнул Хорнблауэр. Гэлбрейт выскочил вперед и, рискуя покалечиться наметь продел трос в огон тали. Не успел он это сделать, как судно вновь накренилось, пушка развернулась, грозя свести все усилия на нет.

— Сюда койки! — крикнул Хорнблауэр. — Подстилайте быстрее! Мистер Гэлбрейт, обмотайте трос вокруг грот-мачты! Уипл, пропустите ваш трос в рым на казне! Быстрее! Теперь наматывайте!

Хорнблауэр добился того, чего не сумел Гэлбрейт — в мгновение ока согласовал усилия многих людей, так что пушка оказалась связана и обезврежена. Оставалась всего лишь муторная работа — оттранспортировать ее обратно к орудийному порту и принайтовить заново. Теперь внимания Хорнблауэра требовал плотник Хауэл, ждавший, пока кончится дело с пушкой.

— В льяле больше четырех футов, сэр, — сказал Хауэл, козыряя. — Почти пять, и быстро прибывает. Могу я взять еще матросов на помпы?

— Нет, подождите, пока пушку установят на место, — мрачно ответил Хорнблауэр. — Каков ущерб от обстрела?

— Семь пробоин от ядер, ниже ватерлинии. Их не заделать, пока такой шторм, сэр.

— Знаю, — буркнул Хорнблауэр. — Где они?

— Все ближе к носу. Одна аккурат в третьем шпангоуте правого борта. Две другие...

— Как только освободится достаточно людей, я прикажу подвести под днище пластырь. Пока те, кто на помпах, пусть качают. Сейчас вместе со своими помощниками отправляйтесь к первому лейтенанту.

Первый лейтенант вместе с боцманом возводили временную бизань-мачту. Боцман уже доложил капитану горестно, что половина запасного рангоута, закрепленная между переходными мостиками, повреждена ядрами. К счастью, остался пригодный к использованию грот-стень-рей, но поставить пятидесятипятифутовый рей вертикально будет делом непростым — это и при спокойном море было бы сложно, сейчас же просто опасно. В гавани старое судно — плашкоут со стрелой — подогнали бы к "Лидии", и, используя в качестве подъемного крана два длинных бруса, собственно и составляющие его стрелу, поставили бы новую мачту. Здесь не было под рукой ничего подобного, и проблема могла бы показаться неразрешимой, однако Гаррисон и Буш уже приступили к ней со рвением и сметкой, которыми недаром гордится английский флот.

Им повезло: сохранился торчащий на девять футов обломок мачты, который избавлял их от утомительной обязанности заклинивать мачту в пяртнерсе. Вместо этого они предложили фишами скрепить новую мачту с обломком. Кормовая часть корабля кишела матросами, каждый отряд был занят какой-то частью общей работы. С помощью талей и роулсов рей подтащили ближе к корме и уперли шпором в обломок мачты. Гаррисон теперь руководил креплением вант. После ему предстояло подготовить топ к установке эзельгофга и салинга — их уже сколачивали плотник и его помощники.

На бизань-русленях по обоим бортам помощники Гаррисона направляли усилия двух других отрядов, крепивших концы вант к вант-путенсам, где с помощью юферсов и тросовых талрепов их можно будет натянуть после установки мачты. Буш руководил подготовкой гарделей и талей на грот-мачте, которыми предстояло осуществить большую часть подъема. Парусный мастер и его помощники вытаскивали запасные паруса и подгоняли их под новую мачту, гафели и реи. Еще отряд под командованием артиллериста заново устанавливал шканцевую карронаду. Джерард с марсовыми наверху чинили бегучий и стоячий такелаж уцелевших мачт. Все это под дождем, под свист ветра; и все же дождь и ветер казались горячими на ощупь, такая стояла жара. Полуголые матросы вкалывали, как черные невольники; с них лил пот, смешанный с дождевой водой и солеными брызгами.

Вдруг дождь перестал и ненадолго прояснилось. Упираясь ногами в кренящуюся палубу, Хорнблауэр поднес к глазам подзорную трубу. "Нативидад" был еще виден: одни только мачты над серым, испещренным барашками морем. Незаметно, чтобы мачты ставились заново. Весьма вероятно, что там вообще не осталось запасного рангоута. В таком случае, как только "Лидия" сможет нести достаточно задних парусов, чтобы лавировать против ветра, "Нативидад" будет в ее власти — если шторм не усилится настолько, что нельзя будет стрелять из пушек.

Хорнблауэр посмотрел на горизонт: ничто не предвещало затишья, а солнце давно перевалило за полдень. С наступлением темноты он может потерять "Нативидад" из виду, и враги получат передышку, чтоб устранить часть поломок.

— Долго еще, Гаррисон? — прохрипел он.

— Нет, сэр. Почти готово, сэр.

— У вас было вдоволь времени на такую несложную работу. Заставьте своих людей пошевеливаться.

— Есть, сэр.

Хорнблауэр знал, что матросы вполголоса проклинают его, но не знал, что они в то же время восхищаются им, — как люди вопреки всему восхищаются строгим хозяином.

Подошел кок с помощниками — как самым никчемным на корабле им выпала самая незавидная работа.

— Все готово, сэр, — сказал кок.

Хорнблауэр молча зашагал к переходному мостику правого борта, на ходу вынимая из кармана молитвенник. Здесь спеленутые в свои гамаки, по двое на решетчатом люке лежали четырнадцать убитых; в ногах каждого гамака было зашито по ядру. Хорнблауэр протяжно свистнул в свисток, и все работы прекратились на то недолгое время, пока он торопливо читал заупокойную молитву по погибшим на море,

— "И мы предаем их тела пучине"...

Хорнблауэр читал заключительные слова, кок и его помощники по очереди приподнимали решетчатые люки, и тела с глухим всплеском падали за борт. Закончив, он снова свистнул, и работа возобновилась. Ему безумно жаль было нескольких потраченных минут, но ничего не попишешь — бесцеремонно выбросив тела за борт, он вызвал бы негодование матросов; подобно другим необразованным людям, они чрезвычайно серьезно относятся к обряду.

А вот и новая досадная помеха. По главной палубе пробирается леди Барбара, маленькая негритянка цепляется за ее юбку.

— Я приказал вам оставаться внизу, мэм, — крикнул Хорнблауэр с переходного мостика. — Эта палуба — не место для вас.

Леди Барбара оглядела бурлящую палубу и, подняв лицо, ответила:

— Я знаю это и без напоминаний, — сказала она, потом, смягчась, добавила: — Я не имела намеренья путаться под ногами, капитан. Я собираюсь запереться в своей каюте.

— В вашей каюте?

Хорнблауэр засмеялся. Эту каюту изрешетили четыре бортовых залпа с "Нативидада". Мысль, что леди Барбара запрется там, показалась ему неимоверно комичной. Он хохотнул еще раз, и еще, прежде чем остановился, увидев перед собой разверстую пропасть истерики. Он взял себя в руки.

— Вашей каюты больше нет, мэм. Сожалею, мэм, но вам больше некуда идти, кроме как туда, откуда вы пришли. На корабле нет другого места, где бы вы могли расположиться.

Леди Барбара, глядя на него снизу вверх, вспомнила только что оставленный канатный ящик. Непроницаемая тьма и теснота — сидеть можно только скрючившись на низком канате — крысы пищат и мечутся под ногами, бешено мотает из стороны в сторону, Геба хнычет от страха, оглушительно гремят выстрелы, прямо над головой грохочут пушечные катки. Она вспомнила отдавшийся по всему судну душераздирающий треск, с которым рухнула бизань-мачта, полнейшее неведение о ходе битвы (она и сейчас не знала, выигран бой, проигран или на время прерван), вонь, голод и жажду.

Ей страшно было и помыслить о возвращении. Но она видела лицо капитана, серое от напряжения и усталости, заметила, как истерически он смеялся, как резко оборвал смех и с каким усилием заставил себя говорить спокойно. Капитанский сюртук был порван на груди, белые штаны испачканы — кровью, вдруг поняла она. И тогда она его пожалела. Она поняла, что говорить с ним о крысах, вони и бессмысленных страхах было бы смешно.

— Очень хорошо, капитан, — сказала она и пошла обратно.

Маленькая негритянка захныкала было, но леди Барбара дернула ее за руку, и она смолкла.