11

Хорнблауэр успел написать адрес, дату и слово "сэр", прежде чем осознал, что составить рапорт будет совсем не просто. Он был совершенно уверен, что письмо это появится в "Вестнике", но это он знал с тех самых пор, как собрался его писать. Это будет "письмо в "Вестник", одно из немногих писем, которые выбираются для публикации из сотен рапортов, поступающих в Адмиралтейство. Это будет его первое появление в печати. Он сказал себе, что напишет стандартный прямолинейный рапорт, и все же ему пришлось задуматься. Это было совсем не то волнение, которое испытывает актер перед выходом на сцену. Публикация письма означает, что его прочтет весь мир. Его прочтет весь флот, значит, его прочтут подчиненные Хорнблауэра, и он хорошо, слишком хорошо знал, что ранимые молодые люди будут пристально изучать и взвешивать каждое слово.

И вот что еще существенней: письмо прочтет вся Англия, а значит, его прочтет и Мария. Письмо приоткроет для нее щелочку в жизнь мужа, куда ей доселе заглянуть не удавалось. В интересах карьеры стоило бы честно, хотя и скромно описать все опасности, которым он подвергался. Но это будет прямо противоречить тому бодрому, легкомысленному письму, которое Хорнблауэр собирался написать жене. Мария — проницательная маленькая особа, ее так просто не проведешь. Если она прочтет "Вестник" после его письма, она растревожится в то самое время, когда носит под сердцем будущего наследника рода Хорнблауэров. Это может плохо сказаться и на Марии, и на ребенке.

Хорнблауэр все взвесил, и выбрал в пользу Марии. Он не станет подробно описывать все тяготы и опасности. При этом остается надежда, что флот прочтет между строк то, о чем не догадается в своем неведении Мария. Хорнблауэр снова обмакнул перо в чернильницу и закусил его кончик, задумавшись на мгновение, все ли "письма в "Вестник" вызывали у их авторов подобные затруднения. Наконец он решил, что в большинстве случаев так оно и было. Ладно, надо писать. Этого не избежишь — даже не отложишь. Обязательные предварительные слова — "во исполнение Вашего приказа" — помогли начать. Главное — ничего не забыть. "Мистер Буш, мой первый лейтенант, весьма любезно предложил свои услуги, но я приказал ему принять под командование судно". Дальше не трудно было написать:

"Лейт. Чарльз Котар, с Его Величества судна "Мальборо", вызвался участвовать в экспедиции и оказал неоценимую помощь благодаря знанию французского языка. С глубоким сожалением вынужден Вам сообщить, что в результате полученного ранения он перенес ампутацию, и жизнь его все еще в опасности". Еще кое-что надо упомянуть. "Мистер" — как имя? — "мистер Александр Карджил, помощник штурмана, по моему приказу руководил эвакуацией и провел ее к глубокому моему удовлетворению". Следующий абзац порадует Марию. "Семафорная станция была захвачена отрядом под моим личным руководством без малейшего сопротивления, предана огню и полностью уничтожена после изъятия конфиденциальных документов". Умные флотские офицеры гораздо выше оценят операцию, проведенную без потерь, чем ту, отчет о которой сопровождается чудовищным списком погибших.

Теперь о батарее — тут надо поосторожнее. "Капитан королевской морской пехоты Джонс, смело овладев батареей, к несчастью, попал под взрыв порохового погреба, и я с глубоким прискорбием вынужден сообщить Вам о его гибели. Несколько других морских пехотинцев из его отряда погибли или пропали без вести". Один из них и мертвым оказался весьма полезен. Хорнблауэр одернул себя. Он и сейчас не мог без дрожи вспоминать те минуты у двери порохового погреба. Он вернулся к письму. "Лейтенант королевской морской пехоты Рэйд охранял фланг и прикрывал отступление с малыми потерями. Его поведение заслужило мое безграничное одобрение".

Это была правда, и писать это было приятно. Приятно было писать и следующий абзац. "С глубоким удовлетворением сообщаю Вам, что батарея полностью уничтожена. Парапет обрушился на пушки, лафеты разбиты, что естественно, учитывая, что на батарее взорвалось не менее тонны пороха". Там были четыре тридцатидвухфунтовки. Один заряд для такой пушки весит десять фунтов, а в погребе, расположенном глубоко под парапетом, должно было быть пороха минимум на пятьдесят выстрелов для каждой пушки. На месте парапета осталась воронка.

Теперь осталось написать совсем немного. "Отступление прошло дисциплинированно. Список убитых, раненых и пропавших без вести прилагаю". Черновой список лежал перед Хорнблауэром, и он начал внимательно его переписывать. Вдовы и родители убитых могут найти некоторое утешение, увидев имена своих близких в официальном бюллетене. Один матрос был убит и несколько легко ранены. Хорнблауэр переписал их имена и начал с красной строки. "Королевские морские пехотинцы. Убиты: капитан Генри Джонс; рядовые..." В этот момент ему пришла в голову мысль. Перо замерло в воздухе. Имя в "Вестнике" это не только утешение: родители и вдовы получат за погибших невыплаченный остаток жалования и небольшое пособие. Хорнблауэр еще думал, когда в каюту поспешно вошел Буш.

— Капитан, сэр. Я хотел бы кое-что показать вам с палубы.

— Очень хорошо. Иду.

Он помедлил еще мгновение. В абзаце, начинавшемся словами "Матросы, убиты:" было всего одно имя — "Джеймс Джонсон, рядовой матрос". Хорнблауэр добавил еще одно — "Джон Гримс, капитанский вестовой", положил перо и вышел на палубу.

— Посмотрите сюда, сэр. — Буш с чувством указал на берег и протянул подзорную трубу.

Пейзаж все еще казался непривычным — семафор исчез, а там, где была когда-то батарея, возвышался земляной курган. Но Буш имел в виду другое. По склону ехал довольно большой отряд всадников: Хорнблауэру казалось, что в подзорную трубу он различает плюмажи и золото позументов.

— Должно быть генералы, сэр, — возбужденно говорил Буш. — Едут посмотреть причиненный ущерб. Комендант, губернатор, главный инженер и все такое прочее. Мы почти на расстоянии выстрела. Мы можем, не привлекая внимания, дать ветру чуть-чуть снести нас к берегу, аккуратно выдвинуть пушки, установить максимальный угол подъема... хотя бы одним выстрелом из бортового залпа мы попадем в цель такого размера, сэр.

— Я думаю, да, — согласился Хорнблауэр. Он взглянул на флюгер, потом на берег. — Мы можем повернуть судно через фордевинд и...

Буш напрасно ждал, чтоб Хорнблауэр закончил фразу.

— Мне отдать приказ, сэр? Снова пауза.

— Нет, — сказал Хорнблауэр наконец. — Лучше не надо.

Буш — слишком хороший подчиненный, чтоб запротестовать, но весь его вид выражал разочарование. Надо было смягчить отказ, объясниться. Они могут убить генерала, хотя вполне вероятно, что это окажется драгун-ординарец. С другой стороны, они лишний раз привлекут внимание французов к уязвимости этой части побережья.

— Тогда они притащат полевые батареи, — продолжал Хорнблауэр, — всего-навсего девятифунтовки, но...

— Да, сэр. Они тоже могут доставить массу неприятностей, — неохотно согласился Буш. — Вы что-то задумали, сэр?

— Не я. Он. — Хорнблауэр махнул рукой в сторону Прибрежной эскадры, туда, где реял брейд-вымпел Пелью. Пелью командует эскадрой, и заслуга должна принадлежать ему.

Но брейд-вымпелу не долго оставалось реять. Вернулась шлюпка, возившая на "Тоннан" рапорт. Кроме припасов она привезла еще и официальные депеши.

— Сэр, — сказал Оррок, вручая депеши Хорнблауэру. — Коммодор прислал со мной матроса, у него для вас письмо.

— Где он?

На вид это был самый обычный матрос, в обычной одежде, какую выдают на вещевом складе. Шляпу он держал в руке, так что видна была толстая косица на соломенно-желтых волосах. Судя по ней, он на флоте давно. Хорнблауэр взял письмо и сломал печать.

"Мой дорогой Хорнблауэр,

Как мне ни больно, но я вынужден подтвердить в этом письме то, что Вы узнаете из переданных Вам официальных депеш: Ваш рапорт, который я только что получил, будет последним, который я имел удовольствие читать. Я поднимаю флаг в качестве контр-адмирала, командующего эскадрой, которая сейчас набирается для блокады Рошфора. Командование Прибрежной эскадрой принимает контр-адмирал У.Паркер. Я усиленно Вас ему рекомендовал, хотя Ваши действия говорят за Вас куда красноречивей. Но адмиралы, увы, склонны иметь любимцев, людей, хорошо знакомых им лично. Странно мне было бы спорить с ним, учитывая, что и я позволил себе иметь любимца, чьи инициалы Г.Х.! Теперь оставим эту тему и перейдем к другой, еще более личной.

Из Вашего рапорта я узнал, что Вы имели несчастье потерять вестового. Я взял на себя смелость прислать Вам взамен Джона Доути. Он был вестовым покойного капитана Стивенса с "Великолепного", и его удалось убедить, чтоб он добровольно вызвался на "Отчаянный". Насколько я понял, он имеет большой опыт в услужении джентльмену. Надеюсь, что Вам он подойдет и будет заботиться о Вас на протяжении многих лет. Если в эти годы его присутствие будет напоминать Вам обо мне, я буду очень рад.

Ваш искренний друг. Э.Пелью"

Несмотря на всю свою сообразительность, Хорнблауэр не сразу осознал прочитанное. Новости были плохие: плохо, что меняется руководство, и, по-своему, так же плохо, что ему навязали на голову барского слугу, который посмеется над его скромным хозяйством. Но если служба на флоте чему-нибудь и учит, так это безропотно сносить неожиданные повороты судьбы.

— Доути? — спросил Хорнблауэр.

— Сэр. — Доути смотрел почтительно, однако глаза у него были чуточку насмешливые.

— Вы будете моим слугой. Исполняйте свой долг, и вам нечего будет бояться.

— Да, сэр. Так точно, сэр.

— Личные вещи с вами?

— Так точно, сэр.

— Первый лейтенант пошлет кого-нибудь показать вам, куда повесить койку. Вы будете делить каюту с моим писарем.

Капитанский вестовой был единственным рядовым матросом на судне, который не спал в тесноте вместе со всеми.

— Есть, сэр.

— После этого можете приступать к своим обязанностям.

— Есть, сэр.

Прошло всего несколько минут. Хорнблауэр, сидя в каюте, увидел как в дверь проскользнула молчаливая фигура

— Доути знал, что личный слуга не должен стучаться, если узнал от часового, что капитан один.

— Вы обедали, сэр?

Хорнблауэр не смог сразу ответить — позади был суматошный день, сменивший бессонную ночь. Пока он думал, Доути почтительно смотрел поверх его левого плеча. Глаза у Доути были голубые-голубые.

— Нет, не обедал. Можете что-нибудь для меня приготовить.

— Да, сэр.

Голубые глаза скользнули по каюте и ничего не обнаружили.

— Нет. Своих запасов у меня нет. Вам придется идти на камбуз. Мистер Симмондс что-нибудь для меня найдет. — (Корабельный кок, будучи унтер-офицером, именовался "мистер"). — Нет. Подождите. Где-то на этом судне есть два омара. Вы найдете их на рострах, в бочке с морской водой. Это мне напомнило. Ваш предшественник мертв уже почти сутки, и все это время воду не меняли. Займитесь этим. Пойдете к вахтенному офицеру с моими приветствиями, и попросите его вооружить помпу для мытья палубы и сменить воду. Тогда один омар останется живым, а другого вы приготовите мне на обед.

— Да, сэр. Или вы могли бы съесть одного сегодня вечером в горячем виде, а другого завтра утром в холодном, если я сварю их обоих, сэр.

— Мог бы, — согласился Хорнблауэр, воздерживаясь от прямого ответа.

— Майонез... — сказал Доути. — На этом корабле есть яйца, сэр? Оливковое масло?

— Нет! — прохрипел Хорнблауэр. — На этом корабле нет никаких капитанских запасов, кроме двух проклятых омаров!

— Да, сэр. Тогда я подам этого с топленым маслом и подумаю, что сделать завтра, сэр.

— Делайте, что хотите, ко всем чертям, только не лезьте ко мне, — сказал Хорнблауэр.

Настроение его стремительно ухудшалось. Мало того, что он должен штурмовать батареи, он еще должен заботиться, чтоб омары не подохли. А Пелью покидает Брестский флот: официальные приказы, которые Хорнблауэр только что прочитал, подробно объясняли, как салютовать завтра новым флагам. А завтра этот проклятый Доути с его дурацким майонезом (черт его еще знает, что это такое), начнет рыться в штопанных рубашках своего нового хозяина.

— Да, сэр, — сказал Доути и исчез так же бесшумно, как появился.

Хорнблауэр поднялся на палубу в надежде немного разогнать накатившую на него тоску. Первый порыв свежего вечернего ветерка подействовал на него умиротворяюще, как, впрочем, и вид офицеров, поспешивших на подветренную сторону шканцев, освобождая ему наветренную. У Хорнблауэра было столько места для прогулки, сколько он мог пожелать — пять длинных шагов вперед и пять длинных шагов назад — но всем остальным придется теперь прохаживаться в тесноте. Ну и пусть. Хорнблауэру пришлось трижды переписывать рапорт — сперва начерно, потом набело, и, наконец, копию для себя. Кое-кто из капитанов поручил бы эту работу писарю, но только не Хорнблауэр. Капитанские писари имеют обыкновение злоупотреблять положением доверенного лица: на корабле есть офицеры, которые непрочь узнать мнение капитана о них и его планы на будущее. Мартин такой возможности не получит. Придется ему довольствоваться судовыми ролями, ведомостями и прочими бумажками, которые отравляют капитану жизнь.

Теперь Пелью их покидает, и это настояще бедствие. Сегодня утром Хорнблауэр даже позволил себе помечтать, что наступит невыразимо прекрасный день, когда его назначат настоящим капитаном. Для этого требовалась мощная протекция, и на флоте, и в Адмиралтействе. С переводом Пелью Хорнблауэр теряет друга на флоте. Когда ушел в отставку Парри, он потерял друга в Адмиралтействе — больше он ни души там не знает. Сделаться капитан-лейтенантом было неимоверной удачей. Когда "Отчаянный" спишет команду, три сотни честолюбивых молодых капитан-лейтенантов (двоюродные братья и племянники влиятельных людей) будут претендовать на его место. Ему придется гнить на берегу, на половинном жалованье. С Марией. С Марией и ребенком. С какой стороны ни посмотреть, никакого просвета.

Нет, это не метод выбраться из грозившего окутать его мрака. Он написал Марии письмо, которым можно гордиться — спокойное, бодрое и настолько нежное, насколько он счел возможным. Вот на вечернем небе сверкает Венера. Морской ветер бодрящ и свеж. Без сомнения, мир этот гораздо лучше, чем представляется его измученному сознанию. На то, чтоб убедить Хорнблауэра в этом, потребовался целый час. Наконец монотонная ходьба помогла ему немного развеяться. Он чувствовал здоровую усталость, и, едва об этом подумав, понял, что зверски голоден. Он несколько раз видел, как Доути пробежал по палубе — как бы глубоко ни погружался Хорнблауэр в свои мысли, он, сознательно или бессознательно, примечал все, что творилось на корабле. Он уже начал терять терпение, а ночь окончательно сгустилась, когда прогулку его прервали.

— Ваш обед готов, сэр.

Перед ним почтительно стоял Доути.

— Очень хорошо. Иду.

Хорнблауэр сел за стол в штурманской рубке, Доути поместился в тесном пространстве за стулом.

— Минуточку подождите, сэр, пока я принесу ваш обед с камбуза. Разрешите я налью вам сидра, сэр?

— Нальете мне...

Но Доути уже наливал из кувшина в чашку. Потом он исчез. Хорнблауэр с опаской отхлебнул. Сомнений быть не могло — это превосходный сидр — в меру терпкий и в меру сладкий. После воды, месяц простоявшей в бочках, он казался божественным. После первого осторожного глоточка Хорнблауэр запрокинул голову и с наслаждением вылил в глотку все содержимое чашки. Он не начал еще обдумывать это странное явление, как Доути вновь проскользнул в штурманскую рубку.

— Тарелка горячая, сэр, — сказал он.

— Это что за черт? — спросил Хорнблауэр.

— Котлеты из омара, сэр, — сказал Доути, подливая ему сидра, затем жестом — не то чтоб совсем незаметным — указал на деревянный соусник, который поставил на стол вместе с тарелкой. — Масляный соус, сэр.

Изумительно. На тарелке лежали аккуратные коричневые котлетки, внешне ничем омара не напоминающие. Хорнблауэр осторожно полил их соусом и попробовал. Вкусно было необычайно. Провернутый омар. Тут Доути снял крышку с надтреснутого блюда для овощей. Это была воплощенная мечта — золотистая, молодая картошка. Хорнблауэр поспешно положил ее себе на тарелку и чуть не обжег рот. Ничто не сравнится по вкусу с первой в году молодой картошкой..

— Она прибыла вместе с овощами, сэр, — объяснил Доути. — Я еле-еле успел спасти ее.

Хорнблауэру не надо было спрашивать, от кого пришлось спасать молодую картошку. Он достаточно знал Хьюфнила, баталера, и догадывался, какие аппетиты у кают-компании. Котлеты из омара, молодая картошка и чудесный масляный соус — Хорнблауэр наслаждался обедом, решительно заставив себя не думать о том, что корабельные сухари в хлебнице — с жучками. Он привык к жучкам, которые обыкновенно заводились после первых же месяцев в море или даже раньше, если сухари достаточно долго пролежали на складе. Отламывая еще кусочек котлеты, Хорнблауэр решил, что не позволит жучку в сухаре испортить ему всю обедню.

Он еще раз отхлебнул сидра, прежде чем догадался спросить, откуда же этот сидр взялся.

— Я приобрел его в кредит от вашего имени, сэр, — сказал Доути. — Я взял на себя смелость, сэр, пообещать за него четверть фунта табаку.

— И у кого же?

— Сэр, — ответил Доути. — Я обещал не говорить.

— Что ж, очень хорошо, — сказал Хорнблауэр. Источник у сидра мог быть только один — "Камилла", суденышко для ловли омаров, захваченное им прошлой ночью. Конечно, у бретонских рыбаков был с собой бочонок, и кто-то из команды их ограбил — скорее всего Мартин, капитанский писарь.

— Надеюсь, вы купили весь бочонок? — спросил Хорнблауэр.

— К сожалению, сэр, только часть. Все, что осталось. Из двухгалонного бочонка сидра — а Хорнблауэр надеялся, что он может быть и побольше — Мартин вряд ли выпил за сутки больше галлона. А Доути, видимо, заметил бочонок в каюте, которую делил с Мартином. Хорнблауэр был уверен, что Доути пришлось не только пообещать Мартину четверть фунта табаку, но и поднажать на него, чтоб убедить расстаться с бочонком, но Хорнблауэра это не волновало.

— Сыр, сэр, — сказал Доути. Все остальное, что было на столе, Хорнблауэр уже съел.

Сыр, из корабельных запасов был совсем не плох, масло свежее, видимо, на борт поступили новые бочонки, и Доути как-то до них добрался, хотя прежнее, прогорклое масло и не было израсходовано до конца. Кувшин с сидром почти опустел. Хорнблауэр не помнил, чтоб за последние дни он хоть раз чувствовал себя так хорошо.

— Я лягу спать, — объявил он.

— Да, сэр.

Доути открыл дверь штурманской рубки, и Хорнблауэр вошел в свою каюту. Лампа раскачивалась на палубном бимсе. Штопаная ночная рубашка лежала на койке. Может быть, таково было действие сидра, но присутствие Доути совсем не стесняло. Хорнблауэр почистил зубы и снял сюртук, который Доути тут же подхватил. Доути поднял и расправил упавшие штаны, а когда Хорнблауэр рухнул в койку, Доути склонился над ним и натянул сверху одеяло.

— Я почищу сюртук, сэр. Вот халат, если вас позовут ночью, сэр. Погасить лампу, сэр?

— Да.

— Спокойной ночи, сэр.

До следующего утра Хорнблауэр не вспоминал, что Гримс повесился в его каюте. До следующего утра Хорнблауэр не вспоминал те ужасные минуты в пороховом погребе. Доути уже показал, на что годится.

12

Отгремел салют. Пелью поднял адмиральский флаг и "Тоннан" отправился готовить блокаду Рошфора. На "Неустрашимом" взмыл флаг адмирала Паркера. Каждый флаг приветствовали по тридцать пушечных выстрелов с каждого корабля. Французы со склонов холмов видели дым, слышали выстрелы. Флотские офицеры среди них догадались, что еще один контр-адмирал присоединился к Ла-Маншскому флоту. Должно быть, они грустно качали головами, видя новое свидетельство растущей мощи британского флота.

Хорнблауэр пристально вглядывался за Гуль над темными силуэтами Девочек. Он считал военные корабли, стоящие на Брестском рейде. Восемнадцать линейных судов, семь фрегатов, но на всех команда уменьшена до полной невозможности, запасы недоукомплектованы — куда им тягаться с пятнадцатью превосходными линейными кораблями Корнваллиса, поджидающими снаружи. Моральное и физическое превосходство англичан росло с каждым днем, проведенным ими в море. Нельсон в Тулоне, а теперь и Пелью в Рошфоре сходным образом противостояли другим французским эскадрам. Под их защитой британский торговый флот мог никого не бояться, кроме каперов, к тому же торговые суда, собранные в большие караваны, охранялись другими британскими эскадрами, численно превосходящими блокадные флота. Тросы и пенька, лес, железо и медь, скипидар и соль, хлопок и селитра беспрепятственно текли к Британским островам и так же свободно циркулировали вдоль их берегов, поддерживая бесперебойную работу корабельных верфей, в то время как французские верфи простаивали, пораженные гангреной, неминуемо наступающей вслед за остановкой кровообращения.

Но ситуация продолжала оставаться опасной. Вдоль побережья Ла-Манша было сосредоточено двести тысяч солдат, самая могучая армия мира, а в портах от Сен-Мало до Остенде стояла семитысячная флотилия плоскодонных судов. Адмирал Кейт с его фрегатами и семью линейными кораблями охранял Ла-Манш от посягательств Бонапарта: пока английский флот держит контроль над проливом, вторжение невозможно.

Однако контроль этот в некотором смысле ненадежен. Если восемнадцать линейных кораблей выйдут из Бреста, обойдут Уэссан и войдут в Ла-Манш, сумев отвлечь каким-то образом Корнваллиса, то Кейта они могут разбить. Трех дней хватит, чтоб погрузить на корабли и перевезти через Ла-Манш французскую армию, и Бонапарт будет слать декреты из Виндзорского замка, как уже слал из Милана и Брюсселя. Корнваллис и его эскадра, "Отчаянный" и его более могучие товарищи, вот кто делал это невозможным; мгновенная беспечность, малейшая оплошность, и трехцветное знамя взовьется над лондонским Тауэром.

Хорнблауэр считал корабли на Брестском рейде, сознавая, что эта ежедневная рутина — крайнее, самое дерзкое выражение морского владычества Англии. У Англии есть сердце, рука и мозг, а он сам и "Отчаянный" — чуткий кончик пальца этой длинной руки. Девятнадцать линейных кораблей — два из них трехпалубные. Семь фрегатов. Те же, что вчера. Ни один из них не выскользнул ночью незамеченным, через проходы Фур или Ра.

— Мистер Форман! Сигнальте флагману, пожалуйста. "Враг на якоре. Ситуация не изменилась".

Форман не раз уже подавал этот сигнал, но Хорнблауэр, ненавязчиво наблюдая за ним, видел, что он проверяет номера по сигнальной книге. Форман обязан знать назубок тысячу условных сигналов, но это хорошо, что он проверяет себя, когда позволяет время. Одна неверная цифра может послать сообщение, что неприятель вышел из залива.

— Флагман подтверждает, сэр, — доложил Форман.

— Очень хорошо.

Пул, вахтенный офицер, занес этот эпизод в черновой журнал. Матросы мыли палубу, солнце вставало на горизонте. Начинался погожий день, обещая быть таким же, как любой другой.

— Семь склянок, сэр, — доложил Провс. Полчаса до конца отлива, время поворачивать прочь от наветренного берега, пока не начался прилив.

— Мистер Пул! Поворот через фордевинд, пожалуйста. Курс вест-тень-норд.

— Доброе утро, сэр.

— Доброе утро, мистер Буш.

Буш знал, что лучше не вступать в дальнейшие разговоры. Он сосредоточился на том, как матросы перебрасопливают грот-марсель, и как Пул управляет кораблем, Хорнблауэр прочесывал подзорной трубой северный берег, ища признаки перемен. Внимание его привлек небольшой гребень, за которым встретил свою смерть капитан Джонс. В это время Пул доложил:

— Ветер становится западнее, сэр. Не могу держать вест-тень-норд.

— Держите вест-норд-вест, — сказал Хорнблауэр, не отрывая подзорную трубу от глаза.

— Есть, сэр. Вест-норд-вест, курсом крутой бейдевинд. — В голосе Пула чувствовалось облегчение. Редкий офицер не занервничает, докладывая капитану, что его последний приказ невозможно исполнить.

Хорнблауэр почувствовал, что Буш встал рядом с ним, направив подзорную трубу в ту же сторону.

— Войсковая колонна, сэр, — сказал Буш.

— Да.

Хорнблауэр видел, как голова колонны взбирается на гребень. Теперь он следил, какова же будет ее длина. Колонна вползала на гребень, похожая издали на гусеницу. А! Вот и объяснение. Рядом с гусеницей появилась цепочка муравьев. Полевая артиллерия — шесть пушек, зарядные ящики, позади армейская фура. Голова гусеницы уже вползла на следующий гребень, и только тогда хвост появился на первом. Пехотная колонна длиною более мили, пять тысяч солдат или даже больше — дивизия с сопутствующей батареей, может быть, это просто маневры части Брестского гарнизона, но в таком случае они движутся что-то слишком поспешно и целенаправленно.

Хорнблауэр повел трубой дальше вдоль берега. Вдруг он вздрогнул и сглотнул от возбуждения. Характерный люггерный парус французского каботажного судна огибал мыс Сен-Матье. За ним еще два — и еще. Неужели кучка каботажных судов пытается прорваться в Брест среди бела дня на глазах у "Отчаянного"? Очень маловероятно. Загремели пушки — видимо, стреляла полевая батарея. За каботажными судами появился английский фрегат, за ним другой; их стало видно, когда маленькие суденышки начали поворачивать оверштаг. Когда же суденышки легли на другой галс, ясно стало, что они не несут флагов.

— Призы, сэр. А это "Наяда" и "Дорида" — сказал Буш. Видимо, два британских фрегата проползли под покровом тьмы через пролив Фур в обход Уэссана и захватили каботажные суда, укрывшиеся в заливчиках Ле Конке. Без сомнения, отличная операция, но если бы батарея Пти Мину не была взорвана, призы не удалось бы сюда привести. Фрегаты легли на другой галс, следуя в кильватере каботажных судов, словно пастушьи собаки за стадом овец. Они с триумфом вели свои призы к Прибрежной эскадре с тем, чтобы отправить их в Англию для продажи. Буш опустил подзорную трубу и смотрел прямо на Хорнблауэра. К ним подошел Провс.

— Шесть призов, сэр, — сказал Буш.

— На тысячу фунтов потянет каждый, сэр, — заметил Провс. — Больше, если это флотские припасы, а я думаю, оно так и есть. Шесть тысяч фунтов. Семь тысяч. И продать их можно без хлопот, сэр.

В соответствии с королевской декларацией, изданной сразу по объявлении войны, призы, захваченные Королевским Флотом, становились полной собственностью тех, кто их захватил. Такова традиция.

— А мы были вне пределов видимости, сэр, — сказал Буш.

Та же декларация включала в себя условие: стоимость призов, за вычетом адмиральской доли, делилась между всеми кораблями, находившимися в пределах видимости на момент, когда захваченное судно спустило флаг.

— Мы и не могли там быть, — сказал Хорнблауэр. Он честно подразумевал, что "Отчаянный" был слишком занят наблюдениями за Гулем. Однако слова его были поняты превратно.

— Нет, сэр, пока... — Буш вовремя оборвал фразу, в которой иначе можно было бы усмотреть бунт против начальства. Он чуть было не сказал: "пока нами командует адмирал Паркер", но остановился, поняв, что Хорнблауэр имел в виду.

— Одна восьмая составит почти тысячу фунтов, — продолжал Провс.

Восьмая часть стоимости призов, по декларации, делилась между лейтенантами и штурманами, принимавшими участие в захвате. Хорнблауэр делал свои подсчеты. Две восьмых делили между собой капитаны, и, если б "Отчаянный" участвовал в операции вместе с "Наядой" и "Доридой", Хорнблауэр стал бы богаче на пятьсот фунтов.

— А ведь это мы открыли им путь, сэр, — продолжал Провс.

— Это вы, сэр... — Буш во второй раз оборвал фразу.

— Таковы прелести войны, — весело сказал Хорнблауэр. — Вернее, ее неприятности.

Он был твердо убежден в порочности всей системы призовых денег, которая, по его мнению, снижала боевые качества флота. Он сказал себе, что просто зелен виноград, что считал бы иначе, случись ему заработать много призовых денег. Но сейчас он не мог себя переубедить.

— Эй, на баке! — закричал Пул, стоявший возле нактоуза. — Бросать лот на русленях!

Три старших офицера, стоявшие у коечных сеток, вздрогнули, возвращаясь к действительности. У Хорнблауэра мороз пробежал по коже. Он впал в непростительную беспечность. Он совершенно забыл, какой задал курс. "Отчаянный" преспокойно несся навстречу опасности, еще немного, и он сел бы на мель. Это всецело вина Хорнблауэра, результат его невнимательности. Сейчас не было времени укорять себя. Он сказал громко, стараясь, чтоб голос его не дрожал.

— Спасибо, мистер Пул. Отмените этот приказ. Положите судно на другой галс, пожалуйста.

Буш и Провс выглядели, как побитые псы. Это была их обязанность, в особенности Провса, предупредить капитана, что "Отчаянному" грозит навигационная опасность. Они прятали глаза, притворясь, будто с неподдельным интересом следят, как Пул поворачивает судно оверштаг. Заскрипели перебрасопливаемые реи, паруса захлопали и снова наполнились, ветер задул на лица офицеров с другой стороны.

— Руль круто под ветер! — скомандовал Пул, заканчивая маневр. — Фока-галс! Булини выбрать!

"Отчаянный" лег на новый курс, подальше от коварного берега, к которому так неосторожно приблизился. Опасность миновала.

— Вы видите, джентльмены, — холодно сказал Хорнблауэр. Он подождал, пока Буш и Провс повернутся к нему, и продолжил. — Вы видите, джентльмены, что система призовых денег имеет много недостатков. Я только что узнал еще об одном, и вы, я надеюсь тоже. Все, спасибо.

Они поплелись прочь. Хорнблауэр остался у коечных сеток, жестоко себя ругая. Это первый случай беспечности в его десятилетней морской карьере. Он делал ошибки по незнанию, по неловкости, но никогда прежде по беспечности. Если б вахтенный офицер оказался дураком, они сейчас сидели бы на мели. Если б "Отчаянный" сел на мель в ясную погоду при слабом ветре, Хорнблауэр был бы конченым человеком. Трибунал, увольнение со службы, и потом?.. В приступе самобичевания Хорнблауэр говорил себе, что не сумеет заработать на хлеб даже себе, не говоря уже о Марии. Он мог бы, возможно, завербоваться простым матросом, но при своих неловкости и рассеянности вскоре стал бы жертвой кошек и боцманской трости. Лучше смерть. Его зазнобило.

Теперь он обратил внимание на Пула, бесстрастно стоявшего у нактоуза. Что побудило его приказать, чтоб бросали лот? Была ли это обычная осторожность, или тактичный способ привлечь внимание капитана? Теперешнее поведение Пула не давало ключа к разгадке. С начала плавания Хорнблауэр внимательно изучал своих офицеров. Он не заметил за Пулом особой изобретательности или такта, однако готов был признать, что они вполне могли присутствовать скрытно. В любом случае, он должен предположить их наличие. Хорнблауэр неспешно прошел на шканцы.

— Спасибо, мистер Пул, — сказал он медленно и очень отчетливо.

Пул козырнул в ответ, но его простодушное лицо ничего не выразило. Хорнблауэр пошел дальше — заинтригованный и даже довольный, что его вопрос остался без ответа. Это ненадолго отвлекло его от мучительных укоров совести.

Полученный урок тревожил его все лето. Если б не муки совести, в эти золотые месяцы блокада Бреста была бы для "Отчаянного" и Хорнблауэра увеселительной прогулкой по морю, хотя прогулкой и жутковатой. Некие светские богословы выдвинули теорию, согласно которой грешники в аду вынуждены бесконечно повторять грехи, совершенные ими при жизни, к бесконечной скуке и пресыщению. Так и Хорнблауэр провел эти приятные месяцы, занимаясь приятными делами, пока не почувствовал, что сыт ими по горло. День за днем, ночь за ночью в продолжении самого чудесного лета, какое знало человечество, "Отчаянный" курсировал на подступах к Бресту. Он приближался к Гулю в конце прилива и осторожно отходил в безопасность к концу отлива. Он подсчитывал численность французского флота и докладывал результаты наблюдений адмиралу Паркеру. Он дрейфовал по спокойному морю под слабым ветерком. Когда ветер дул с запада, он отходил подальше от подветренного берега; когда ветер дул с востока, лавировал обратно, чтоб сторожить засевших в логове французов.

Это были месяцы страшной опасности для Англии, когда Grand Armee, великая двухсоттысячная армия французов стояла в тридцати милях от кентского побережья, но для "Отчаянного" эти месяцы были спокойными, хотя и протекали вблизи неприятельских батарей. Иногда спокойствие нарушали каботажные суда, пытавшиеся прорвать блокаду, иногда налетали шквалы, и надо было брать марсели в рифы. Бывали ночные встречи с рыбачьими судами, беседы с бретонскими капитанами за стаканчиком рома, покупка омаров, крабов и сардин — и последнего декрета "Inscription Maritime" или недельной давности "Монитора".

Хорнблауэр видел в подзорную трубу, как муравьями ползают рабочие, восстанавливая взорванные батареи. Недели три он наблюдал, как возводят леса на Пти Мину. Потом три дня подряд медленно поднимали новую мачту для семафора. В последующие дни укрепили горизонтальные и вертикальные крылья; к концу лета они снова заработали, докладывая о передвижениях блокадной эскадры.

Да, много пользы будет от этого французам, засевшим на Брестском рейде. Безделье и подавленность неизбежно скажутся на них. Пусть медленно растет число судов, готовых к выходу в море, пусть медленно набирается на них команда, но с каждым днем баланс сил все больше и больше смещается в пользу британцев, постоянно тренирующихся на море, получающих морем дань со всего мира.

Однако за это надо платить: морское владычество не дается просто так, волею судеб. Ла-Маншский флот платил кровью, потом, жизнями и свободой всех своих офицеров и матросов. Ряды их медленно, но неуклонно редели. Обычные болезни наносили сравнительно небольшой урон: среди здоровых молодых людей, изолированных от всего мира они были редки, хотя после прибытия из Англии провиантских судов и вспыхивали эпидемии простуды, а ревматизм — обычная болезнь моряков — присутствовал постоянно.

Потери происходили главным образом по другим причинам. Случалось, матросы по неосторожности падали с реев. Другие надрывались, и это случалось часто — несмотря на сложную систему блоков и талей часто приходилось поднимать тяжести вручную. Матросы отдавливали себе пальцы и ноги, спуская тяжелые бочки с провизией в шлюпки с провиантских судов и поднимая их на палубы военных кораблей. А это, несмотря на все усилия врачей, часто приводило к гангрене, ампутации и смерти. Случалось, что во время артиллерийских учений неосторожный матрос терял руку, забивая заряд в плохо пробаненную пушку, или попадал под отдачу, не успев вовремя отскочить. Три человека за год погибли в драках — это случалось, когда скука переходила в истерию и в дело шли ножи. Во всех трех случаях расплатой была еще одна жизнь — жизнь за жизнь. Виновных вешали, корабли собирали вместе, команды выстраивали по бортам смотреть, что бывает, когда человек теряет контроль над собой. И один раз команды выстраивали по бортам смотреть, что бывает с человеком, совершившим преступление худшее, чем убийство — вешали несчастного молодого матроса, поднявшего руку на офицера. Такого рода происшествия были неизбежны на кораблях, монотонно лавирующих туда и обратно по серому бесприютному морю.

К счастью для "Отчаянного", им командовал человек, не выносивший любого рода безделья и монотонности. Карты Ируазы были из рук вон плохи: "Отчаянный" проходил профиль за профилем, делал замеры глубин, проводил бесчисленные триангуляции мысов и холмов. Когда у эскадры кончился песок, необходимый для поддержания безупречной чистоты палуб, именно "Отчаянный" восполнил недостачу — нашел заброшенный заливчик и высадил десант, посягнув на хваленое всевластие Бонапарта. Проводились соревнования по рыбной ловле, в ходе которых почти удалось преодолеть застарелое отвращение нижней палубы к рыбному меню. Приз в виде фунта табаку той артели, которая выловит самую большую рыбину, заставил все артели изобретать усовершенствованные крючки и наживки. Проводили опыты по управлению судном, сравнивали новые и устаревшие методы, с помощью точных замеров лагом проверяли действие взятых на гитовы за середину марселей. Или, приняв, что оторвался руль, вахтенные офицеры заставляли команду управлять судном с помощью одних парусов.

Хорнблауэр находил себе пищу для ума в разработке навигационных проблем. Условия для наблюдений луны были идеальные, а с их помощью путем бесконечных расчетов можно было придти к точному определению долготы — этот вопрос интересовал еще карфагенян. Хорнблауэр решил усовершенствоваться в этом методе, к крайнему огорчению своих офицеров и молодых джентльменов, которым тоже пришлось заниматься наблюдениями луны и расчетами. За это лето долгота Девочек была вычислена на "Отчаянном" раз сто, почти со ста различными результатами.

Хорнблауэр это занятие нравилось, особенно когда он почувствовал, что приобретает необходимую сноровку. Той же легкости он пытался добиться в еженедельных письмах к Марии, но подобного удовлетворения не получал. Количество ласковых слов ограничено; не так уж много способов сказать, что он по ней скучает и надеется, что ее беременность развивается благополучно. Есть только один способ оправдаться, что он, вопреки своему обещанию, не возвращается в Англию, а Мария в последних письмах начала немного брюзжать на тяготы службы. Периодически прибывали водоналивные суда, когда приходилось с огромным трудом переправлять застоявшуюся уже жидкость на "Отчаянный". Загрузив на борт очередные восемнадцать тонн воды, Хорнблауэр всякий раз ловил себя на мысли, что теперь еще месяц писать письма Марии.

13

Судовой колокол пробил два раза. Шесть часов вечера. Первая собачья вахта закончилась в сгущающейся темноте.

— Солнце зашло, сэр, — сообщил Буш.

— Да, — согласился Хорнблауэр.

— Ровно шесть часов. Равноденствие, сэр.

— Да, — снова согласился Хорнблауэр. Он отлично знал, что Буш скажет дальше.

— Задует западный штормовой ветер, сэр, или меня зовут не Уильям Буш.

— Вполне вероятно, — сказал Хорнблауэр, который сегодня с утра принюхивался к ветру.

Хорнблауэр был в этом смысле еретиком. Он не верил, что стоит дню стать на минуту короче двенадцати часов, как тут же с запада задуют штормовые ветры. Они дуют в это время, потому что наступает зима, но девяносто девять моряков из ста верят, что существует более прямая, более таинственная связь.

— Ветер крепчает и море начинает волноваться, сэр, — непреклонно продолжал Буш.

— Да.

Хорнблауэр боролся с искушением. Ему хотелось объявить, что это никак не зависит от времени захода. Но он знал, что подобное мнение Буш выслушает со снисходительным терпением, как выслушивают детей, чудаков и капитанов.

— У нас воды на двадцать восемь дней, сэр, на двадцать четыре, учитывая утечку и неполное заполнение бочек.

— Тридцать шесть, на сокращенном рационе, — поправил Хорнблауэр.

— Да, сэр, — выразительно ответил Буш.

— Я отдам приказ через неделю, — сказал Хорнблауэр. Ни один штормовой ветер не будет дуть месяц без перерыва, но второй шторм может начаться раньше, чем водоналивные суда доберутся из Плимута. Корнваллис так организовал доставку, что за шесть месяцев, проведенных в море, Хорнблауэру еще ни разу не приходилось снижать норму выдачи воды. Если до этого дойдет, значит, станет одной мучительной проблемой больше.

— Спасибо, сэр, — Буш козырнул и пошел прочь по темнеющей палубе.

Проблемы были самые разные. Вчера утром Доути показал Хорнблауэру, что его форменный сюртук протерся на локтях до дыр. У Хорнблауэра было всего лишь два сюртука, не считая парадной формы. Доути мастерски пришивал заплатки, но на всем корабле не нашлось куска в точности такой же выцветшей материи. Мало того — почти все штаны светились на заду, а Хорнблауэр не мог представить себя в мешковатых казенных штанах, какие выдавали матросам. И все же, раз свои кончаются, надо будет отложить пару казенных, пока еще есть. Хорнблауэр носил сейчас теплое нижнее белье. В апреле казалось, что трех комплектов более чем достаточно, но теперь приближаются шторма, он часто будет промокать до нитки почти без надежды высушиться. Хорнблауэр выругался и решил хотя бы поспать, предчувствуя, что выспаться не удастся. По крайней мере он отлично пообедал: Доути потушил хвост, самую презираемую часть казенного быка, и приготовил из него королевское блюдо. Быть может, это последний хороший обед на ближайшее будущее — зима влияет не только на море, но и на сушу, значит, до следующей весны не приходится ждать других овощей, кроме картошки и капусты.

Хорнблауэр был прав, думая, что не выспится. Некоторое время он не мог заснуть, лежал, чувствуя, как сильно кренится судно, и пытался принудить себя встать, одеться и крикнуть, чтоб принесли свет — тогда он мог хотя бы почитать — но тут в дверь заколотили.

— Флагман сигналит, сэр.

— Иду.

Доути действительно был лучшим из слуг — он появился в то же мгновение с "летучей мышью".

— Вам понадобится бушлат, сэр, и дождевик. Ваша зюйдвестка, сэр. Лучше вам надеть шарф, сэр, чтоб бушлат не намок.

Обмотанный вкруг шеи шарф впитывает брызги, которые иначе проникли бы между зюйдвесткой и воротником дождевика. Доути упаковывал Хорнблауэра в его одежды, как заботливая мать, собирающая сына в школу, только оба они качались и спотыкались на кренящейся палубе. Потом Хорнблауэр вышел в ревущую темноту.

— Белая ракета и два фальшфейера с флагмана, сэр, — доложил Янг. — Это значит "занять позицию на удалении от берега".

— Спасибо. Какие паруса мы поставили? — Хорнблауэр мог угадать ответ по тому, как вело себя судно, но хотелось знать наверняка. Увидеть в темноте он не мог.

— Марсели в два рифа и грот, сэр.

— Уберите грот и положите судно на левый галс.

— Левый галс. Есть, сэр.

Сигнал "занять позицию на удалении от берега" означал, что Ла-Маншский флот уходит. Основная его часть займет позицию в семидесяти милях мористее Бреста, подальше от коварного наветренного берега. Если шторм окажется настолько силен, что невозможно станет оставаться в море, корабли смогут добраться отсюда до Торского залива, минуя Уэссан с одной стороны и Старт с другой. Прибрежная эскадра будет на тридцать миль ближе к берегу. Это самые маневренные суда, они смогут выдержать дополнительный риск для того, чтоб держаться поближе к Бресту на случай, если внезапная перемена ветра позволит французам выбраться оттуда.

Но дело было не только в том, что французские корабли могут выйти из Бреста, а в том, что другие французские грабли могут туда войти. Атлантику бороздили несколько маленьких французских эскадр — на одной из них находился родной брат Бонапарта со своей женой-американкой — и все они отчаянно стремились попасть во французский порт раньше, чем кончится пресная вода и провиант, так что "Наяда" "Дорида" и "Отчаянный" оставались караулить их на подступах к Бресту. Они лучше других смогут противостоять опасностям, а если не смогут, их не так и жалко. "Отчаянному" предписывалось занять позицию всего в двадцати милях к западу от Уэссана, там где скорее всего станет огибать остров уходящее от шторма французское судно.

В темноте возник Буш и закричал, стараясь переорать ветер:

— Равноденствие, сэр, как я и говорил!

— Да.

— И будет еще хуже!

— Без сомнения.

"Отчаянный" шел в крутой бейдевинд, взмывая и падая на невидимых волнах, которые ветер бил о его левый борт. Хорнблауэр с обидой подумал, что Бушу это доставляет удовольствие. Резкий ветер и встречный курс бодрили Буша после долгих погожих дней, а сам Хорнблауэр с трудом держался на ногах и начал уже сомневаться в своем желудке.

Ветер ревел и брызги окатывали палубу. Вся ночь наполнилась шумом. Хорнблауэр ухватился за коечную сетку. Он видел в детстве, как цирковые наездники мчатся по кругу, стоя на двух лошадях одновременно. Ему сейчас приходилось не легче. И цирковым наездникам не выплескивают периодически в лицо по ведру воды.

Сила ветра все время немного менялась. Это нельзя было даже назвать порывами; Хорнблауэр заметил, что ветер с каждым разом крепчает, но потом уже не слабеет. Подошвами ног, ладонями рук Хорнблауэр чувствовал, что "Отчаянный" все сильнее кренится и все хуже слушается руля. Слишком много парусов. Хорнблауэр стоял всего в ярде от Янга, но ему пришлось кричать:

— Четыре рифа на марселях!

— Есть, сэр.

Матросы с трудом пробирались на свои посты — вот когда оправдывали себя бесконечные учения. Матросы в темноте и суматохе выполняли то, чему научились в более спокойных условиях. Как только Янг заставил паруса заполоскать, снижая нагрузку, "Отчаянный" успокоился. Теперь матросы должны были выполнить цирковой трюк, в сравнении с которым усилия Хорнблауэра устоять на палубе оказывались сущим пустяком. Ни одному канатоходцу не приходится работать в кромешной тьме, в шторм, на ненадежном ножном перте или прикладывать такую силу, которая требуется матросу, чтоб закрепить риф-сезень, вися в пятидесяти футах над неумолимым морем. Даже укротитель, осторожно поглядывающий на своих коварных львов, не знает, что значит противостоять бездушной враждебности парусов, норовящих сорвать матросов с их ненадежной опоры.

Янг слегка повернул штурвал и паруса снова наполнились. "Отчаянный" накренился, яростно борясь с ветром. Лучший пример победы человеческого разума над слепыми силами природы — корабль, несущийся вперед тем быстрее, чем сильнее дует ветер, стремящийся его уничтожить. Хорнблауэр с трудом добрался до нактоуза и посмотрел, куда идет судно, просчитывая боковой снос и одновременно держа в голове карту побережья. Рядом стоял Провс, очевидно, занятый тем же самым.

— Я думаю, мы удаляемся от берега, сэр. — Провсу приходилось кричать каждый слог по отдельности. Хорнблауэр был вынужден поступать так же.

— Попробуем еще, пока можем.

Удивительно, как быстро летит время. Уже скоро рассвет. А шторм все усиливается: прошло двадцать четыре часа с тех пор, как Хорнблауэр почувствовал первые признаки его приближения, а он все еще не набрал полной силы. Похоже, он не скоро начнет стихать, дня через три, не раньше. Даже если шторм утихнет, ветер долго еще может дуть с запада, задерживая водоналивные и провиантские суда на пути из Плимута. И даже если они придут, "Отчаянный" может в это время оказаться на своей позиции вблизи Гуля.

— Мистер Буш! — Хорнблауэру пришлось подойти вплотную и ухватить Буша за плечо. — С сегодняшнего дня мы уменьшаем выдачу воды. До двух третей.

— Есть, сэр. Я думаю, это правильно, сэр. Буша мало беспокоили трудности, касались они матросов или его самого. Речь шла не об отказе от роскоши — уменьшить выдачу воды значило ухудшить и без того тягостное существование. Обычно выдавали по галлону в день на человека, и этого едва хватало, чтобы выжить. Две трети галлона в день — это неимоверно мало; через несколько дней ни о чем кроме жажды невозможно станет думать. И тотчас, словно в насмешку, заработали помпы. Упругость и гибкость, позволявшие "Отчаянному" выдерживать удары волн, означали однако, что воде легче проникнуть внутрь через швы выше и ниже ватерлинии. Вода накапливалась в трюме — один... два... три фута. Пока шторм не утихнет, команде придется, выбиваясь из сил, шесть часов ежедневно — по часу каждую вахту — откачивать воду.

Забрезжил серый рассвет. Ветер все усиливался и "Отчаянному" невмочь стало с ним бороться.

— Мистер Карджил! — (Карджил теперь стоял на вахте ) — Мы ляжем в дрейф. Положите судно под грот-стень-ги-стаксель.

Хорнблауэру пришлось орать во всю глотку. Наконец Карджил согласно кивнул.

— Все наверх! Все наверх!

Несколько минут тяжелой работы и дело сделано. Убрали марсели, "Отчаянный" уже не кренился так круто. Более мягкое действие грот-стеньги-стакселя удерживало его относительно прямо, и рулю не требовалось таких усилий, чтоб удерживать маленькое судно против ветра. Теперь оно вздымалось и падало посвободней, более причудливо и с меньшим напряжением. Шлюп по-прежнему бешено подпрыгивал и по-прежнему черпал воду наветренным бортом, но поведение его изменилось, стоило ему покориться ветру, отказаться от борьбы со стихией, грозившей разорвать его напополам.

Буш, указывая в наветренную сторону, протягивал Хорнблауэру подзорную трубу. Серый горизонт, поминутно заслоняемый вздымающимися валами, был еле виден. Небо и море заплясали перед объективом. Прочесывать горизонт в направлении, указанном Бушем, было трудно, делать это приходилось урывками, но наконец что-то мелькнуло в поле зрения. Вскоре Хорнблауэру удалось снова поймать его в подзорную трубу — сказывались долгие годы обращения с этим прибором — и рассмотреть получше.

— "Наяда", сэр, — прокричал Буш в самое ухо. Фрегат был в нескольких милях с наветренной стороны. Он, как "Отчаянный", лежал в дрейфе, поставив один из новомодных штормовых марселей, очень узкий и без рифов. Это, видимо, давало большие преимущества — даже одно снижение веса не могло не сказаться — но Хорнблауэр, глядя, как ведет себя "Отчаянный" под грот-стеньги-стакселем, не испытывал недовольства. Из вежливости он мог бы сказать об этом, возвращая трубу, но даже вежливость не могла заставить его беседовать на таком ветру, и Хорнблауэр ограничился кивком. Присутствие "Наяды" на западе подтверждало, что "Отчаянный" занял верную позицию, а за "Наядой" Хорнблауэр различил "Дориду", вздымавшуюся и падавшую на самом горизонте. Хорнблауэр сделал все, что от него требовалось. Разумный человек в таком случае должен позавтракать, пока есть такая возможность. Разумный человек не станет обращать внимание на желудок, встревоженный новым характером качки.

Приятная неожиданность случилась, когда Хорнблауэр добрался до своей каюты: явился с докладом Хьюфнил баталер, и выяснилось, что при первых признаков надвигающегося шторма Буш и Хьюфнил подняли с постели кока и заставили его варить пищу.

— Это замечательно, мистер Хьюфнил.

— Таков был ваш приказ, сэр.

Хорнблауэр вспомнил. Он оставил такую инструкцию как только прочитал приказы Корнваллиса, указывающие позицию "Отчаянного" на время западных штормовых ветров. До того, как из-за шторма пришлось погасить на камбузе огонь, Симмондс успел сварить в корабельных котлах триста фунтов соленой свинины и триста фунтов сушеного гороха.

— Почти совсем доварились, сэр, — сказал Хьюфнил. Значит ближайшие три дня — или даже четыре — матросы будут есть не одни сухари. Они получат холодную отварную свинину и холодную гороховую похлебку — ту самую, которой, согласно детской песенке, обжегся человек с Луны.

— Спасибо, мистер Хьюфнил. Вряд ли шторм продлится более четырех дней.

Столько и продолжался этот шторм, за которым наступила зима — худшая зима, какую знало человечество. Эти четыре дня "Отчаянный" лежал в дрейфе, волны молотили его, ветер бичевал. Хорнблауэр озабоченно просчитывал боковой снос. Когда ветер стал севернее, внимание Хорнблауэра с Уэссана переключилось на остров Сен, южнее подступов к Бресту. Лишь на пятый день "Отчаянный" смог поднять взятые в рифы марсели и лавировать обратно на позицию, а Симмондс — развести на камбузе огонь и накормить команду — а с ней и Хорнблауэра — горячей отварной говядиной вместо холодной вареной свинины.

Даже и теперь свежий ветер вздымал Атлантические валы на всю их исполинскую высоту. "Отчаянный" взлетал вверх, а потом стремительно падал вниз, одновременно закручиваясь штопором под ударами волн, бьющих в наветренный борт, по-своему, по-особому шатался, когда набегала "бродячая волна", и еще хуже раскачивался, когда необычно высокий вал отнимал ветер у парусов. Но помпы, работая по часу каждую вахту, поддерживали трюм сухими, а меняя галс каждые два часа, "Отчаянный" с трудом лавировал обратно в открытое море, выигрывая не более полумили против ветра на каждом галсе, чтобы в конце концов к следующему шторму добраться до прежней, более безопасной позиции.

ПОЛУЧИЛОСЬ, что эти шторма были как бы расплатой за слишком хорошее лето. Возможно, мысль эта была не такой уж нелепой. Во всяком случае, Хорнблауэр находил основания для теории, согласно которой непогода бушевала дольше обычного именно из-за того, что ее слишком долго сдерживало стоявшее все лето высокое давление. Так или иначе, крепкий ветер дул четыре дня после первого шторма и перешел в налетевшую с запада бурю, почти ураган. Кошмарные серые дни под низко нависшими тучами сменялись чуткими черными ночами, ветер без устали ревел в такелаже, наполняя уши неумолчным звоном, и казалось, что угодно отдашь за спокойную минутку, но ни за какую цену невозможно было купить и секундной передышки. Скрип и стон корабельной древесины мешался с ревом ветра, деревянные конструкции вибрировали вместе с такелажем. Не верилось, что тело и мозг, измученные беспрестанным шумом и усталостью, выдержат хотя бы еще минуту, но они выдерживали день за днем.

Буря сменилась крепким ветром, таким, что на марселях хватало одного рифа, и потом, невероятным образом, ветер вновь перешел в бурю, третью бурю за месяц, и вся команда обновила синяки, полученные в прежних падениях. И в эту бурю Хорнблауэр прошел через душевный кризис. Дело было не просто в расчетах, все было куда сложнее. Он пытался сохранять внешнюю невозмутимость, выслушивая утренние доклады Буша, Хьюфнила и Уоллеса (Уоллес был врач). Он мог бы собрать их на военный совет, оградить себя на будущее — получить их письменные заключения, дабы предъявить их следствию, если дело до того дойдет. Но это было бы не в характере Хорнблауэра — ответственность была воздухом, которым он дышал; так же не мог от нее уклониться, как не мог перестать дышать.

В тот день, когда удалось наконец поставить зарифленные марсели, он решился.

— Мистер Провс, я буду премного вам обязан, если вы укажете курс, чтобы нам подойти к "Наяде" на расстояние, с какого можно прочесть сигналы.

— Есть, сэр.

Хорнблауэр, стоявший на шканцах под адским, нестихающим ветром, ненавидел Провса за его беглый, вопросительный взгляд. Конечно, кают-компания обсуждала эту проблему между собой. Конечно, они знали о нехватке питьевой воды. Конечно, они знали, что Уоллес доложил о трех случаях воспаления десен — первом признаке цинги на флоте, цингу в целом победившем. Конечно, они гадали, когда же капитан сдастся, — возможно, даже заключали пари о конкретной дате. И проблема, и решение были его, а не их. "Отчаянный" лавировал по бурному морю к месту на ветре и немного впереди от "Наяды", чтобы флаги отдувались ветром под нужным углом и их можно было прочесть.

— Мистер Форман. Сигнальте "Наяде", пожалуйста. "Прошу разрешения вернуться в порт".

— "Прошу разрешения вернуться в порт". Есть, сэр. "Наяда" была единственным кораблем Прибрежной эскадры в пределах видимости, а значит, ее капитан был старшим на позиции. Любой капитан был старше капитана "Отчаянного".

— "Наяда" подтверждает, сэр, — доложил Форман, затем, через несколько секунд: — "Наяда" — "Отчаянному", сэр. "Вопрос".

Это можно было сформулировать и повежливее. Чамберс с "Наяды" мог бы просто посигналить "Будьте добры объяснить причину", или что нибудь в том же роде. Но простой вопросительный флажок поднять было и проще, и быстрее. Хорнблауэр сформулировал свой ответ так же лаконично.

— "Отчаянный" — "Наяде": "Воды на восемь дней". Хорнблауэр ждал, пока ответ появится на сигнальном фале "Наяды". Это не было согласие; если это и было разрешение, то разрешение с оговоркой: — "Наяда" — "Отчаянному", сэр, "Останьтесь еще на четыре дня".

— Спасибо, мистер Форман.

Хорнблауэр пытался ни голосом, ни выражением лица не выдать охвативших его чувств.

— Бьюсь об заклад, у него самого воды на два месяца, сэр, — сердито сказал Буш.

— Надеюсь, что так, мистер Буш.

До Торского залива семьдесят лиг; два дня пути при попутном ветре. Никакого запаса на случай непредвиденных обстоятельств. Если на исходе четвертого дня ветер сменится на восточный, что вполне возможно, они не доберутся до Торского залива и за неделю. Даже если подойдут водоналивные суда, они запросто могут разминуться с "Отчаянным". Даже если этого не случится, море может оказаться слишком бурным для шлюпок. Команде "Отчаянного" грозит смерть от жажды. Хорнблауэру нелегко было просить — он вовсе не желал показаться одним из тех капитанов, кто только и мечтает вернуться в порт. Он ждал до последнего. Чамберс увидел дело с другой стороны — люди часто смотрят так на чужие неприятности. Для Чамберса это был способ продемонстрировать непреклонность. Способ простой, удобный и дешевый.

— Пошлите, пожалуйста, такой сигнал, мистер Форман. "Спасибо. Возвращаюсь на позицию. До свидания". Мистер Провс, мы сможем отойти, как только получим подтверждение сигналу. Мистер Буш, с сегодняшнего дня выдача воды уменьшается до полгаллона.

Две кварты воды в день на все про все — да еще такой воды — это гораздо меньше, чем нужно для поддержания здоровья людям, живущим на солонине. Это означает не только муки жажды, но и болезни. С другой стороны это значит, что последняя капля воды будет выпита не через восемь, а через шестнадцать дней.

Капитан Чамберс не предвидел, как поведет себя погода, и, возможно, его нельзя за это винить. На четвертый день после обмена сигналами западный ветер снова, как ни трудно это вообразить, перешел в бурю, четвертую бурю этой штормовой осени. К концу послеполуденной вахты Хорнблауэра вызвали на палубу, чтоб он разрешил убрать зарифленные марсели и поставить штормовой стаксель. Уже темнело: равноденствие, когда солнце садилось в шесть, давно прошло. Было холодно: не мороз, не стужа, но холод, пронизывающий до костей холод. Хорнблауэр попытался пройтись по качающейся палубе, чтоб разогнать кровь. Он согрелся, но не от ходьбы, а от усилий которые требовались, чтоб устоять на ногах. "Отчаянный" прыгал под ним, как олень, и снизу доносился монотонный стук работающих помп.

Воды на шесть дней; двенадцать на половинном рационе. Мысли Хорнблауэра были мрачнее сгущающейся ночи. Прошло пять недель с тех пор, как он последний раз смог отправить письмо Марии, и шесть недель, как получил последнее письмо от нее, шесть недель западных ветров и бурь. За это время все, что угодно, могло случиться с ней или с ребенком.

Волна, куда больше обычной, заревев в темноте, ударила в нос "Отчаянного". Хорнблауэр почувствовал, что судно идет как-то вяло, с ленцой. Волна затопила шкафут не менее чем на ярд, и тяжесть пятидесяти или шестидесяти тонн воды придавила палубу. Некоторое время судно лежало, как неживое. Потом оно качнулось набок, сперва чуть-чуть, потом повеселее: в шуме ветра отчетливо слышался шум хлынувшей водопадом воды. Судно постепенно освобождалось, по мере того, как вода рекой бежала в перегруженные шпигаты. Медленно, лениво возвращалось оно к жизни, и, наконец, вновь запрыгало по волнам диким галопом. Такой удар мог бы оказаться для него смертельным — следующий раз оно может уже не подняться; следующий раз может разломиться палуба. И снова волна великаньим молотом ударила в нос корабля, за ней еще одна.

Следующий день был еще хуже. Это был самый страшный день для "Отчаянного" за все те кошмарные недели. Небольшая перемена ветра вызвала килевую качку, именно такую, какую "Отчаянный" по складу характера не выносил на дух. Шкафут заливался почти постоянно, и корабль трудился без малейшего продыха — следующая волна накрывала его раньше, чем он успевал освободиться от предыдущей. Воду приходилось откачивать три часа из четырех, и хотя все унтер-офицеры, "бездельники", шкафутные и морские пехотинцы в свой черед стояли у помп, каждому матросу приходилось по двенадцать часов в сутки отдавать этому изматывающему труду. Когда Буш явился с утренним докладом, мысли его были написаны на его лице еще недвусмысленней, чем обычно.

— Мы время от времени видим "Наяду", сэр, но нет ни малейшей возможности обменяться сигналами.

Это был тот самый день, когда, согласно приказу капитана Чамберса, они имели право вернуться в порт.

— Да. Я не думаю, что при таком волнении мы сможем взять курс от берега.

На лице Буша отразилась внутренняя борьба. "Отчаянный" не может бесконечно выдерживать такие удары волн. С другой стороны, и трусливо сбежать будет делом неимоверно опасным.

— Хьюфнил уже докладывал вам, сэр?

— Да, — сказал Хорнблауэр.

В трюме оставалось девять стогаллонных бочек пресной воды, простоявших в нижнем ярусе более ста дней. А сейчас оказалось, что в одну из них попала морская вода, и пить из нее практически невозможно. Другие могут оказаться в еще худшем состоянии.

— Спасибо, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр, заканчивая разговор. — По крайней мере на сегодня мы останемся в дрейфе.

Конечно, ветер такой силы не может постоянно дуть в одном направлении, хотя у Хорнблауэра было предчувствие, что он не переменится.

Так и случилось. Бледная заря застала "Отчаянного" под теми же мрачными тучами, над теми же обезумевшими волнами, под напором все того же сумасшедшего ветра. Пришло время решать. Хорнблауэр, поднимавшийся на палубу в сырой одежде, это знал. Он знал, как велика опасность, и большую часть ночи провел, готовя себя к ней.

— Мистер Буш, мы повернем на фордевинд.

— Есть, сэр.

Прежде чем встать носом по ветру, корабль должен будет подставить волнам уязвимый бок. Он может лечь на борт, опрокинуться, волны могут разбить его.

— Мистер Карджил!

Это будет еще опаснее, чем бегство от "Луары", и Карджилу надо будет сделать почти то же, что и тогда. Стоя лицом к лицу с Карджилом, Хорнблауэр выкрикнул приказ.

— Идите на бак. Приготовьтесь отдать небольшую часть фор-стеньги-стакселя. Раздерните его в тот момент, когда я махну рукой.

— Есть, сэр.

— Уберите, как только я махну второй раз.

— Есть, сэр.

— Мистер Буш. Нам понадобится фор-марсель.

— Есть, сэр.

— Возьмите его на гитовы за середину.

— Есть, сэр.

— Приготовьтесь выбирать шкоты. Ждите, пока я махну рукой во второй раз.

— Во второй раз. Есть, сэр.

Корма "Отчаянного" почти так же уязвима, как его борт. Если он подставит ее волнам, а сам останется недвижим, волна может захлестнуть его, прокатиться с кормы до носа. Такой удар он скорее всего не переживет. Фор-марсель обеспечит необходимую скорость, но если поднять его раньше, чем судно станет по ветру, оно может лечь на борт. Если взять фор-марсель на гитовы за середину — то есть растянуть нижние углы, оставив закрепленной центральную часть — площадь паруса будет меньше, чем если взять его в рифы, но при таком ветре и этого довольно.

Хорнблауэр встал рядом со штурвалом, откуда его было видно с бака. Он бросил взгляд наверх, убедился, что приготовления закончены, задержался взглядом на реях, примечая их движения на фоне мрачного неба, потом перенес внимание на море с наветренной стороны, на огромные, спешащие к судну валы. Он прикинул бортовую и килевую качку, оценил силу ревущего ветра, стремящегося не только сбить с ног, но и оглушить его, парализовать волю. Хорнблауэру пришлось собрать всю силу духа, чтоб обуздать изнемогшую плоть, принудить рассудок мыслить быстро и четко.

"Бродячая волна" разбилась о нос с наветренной стороны и рассыпалась огромным столбом брызг. Зеленая масса воды прокатилась по шкафуту. Хорнблауэр нервно сглотнул. Ему казалось, что "Отчаянный" уже не поправится. Но вот корабль качнулся, медленно и устало, стряхивая с палубы обузу. Наконец он освободился и начал взбираться на набегающую волну. Пора. Хорнблауэр махнул рукой и увидел, как острая верхушка стакселя поползла по лось-штагу. Корабль сумасшедше накренился.

— Руль лево на борт! — заорал он рулевым. Давление ветра на стаксель, приложенное к бушприту, начало разворачивать корабль, как флюгер. По мере того, как он поворачивался, получалось, что ветер дует все попутнее, судно набирало скорость, руль начинал забирать, помогая повороту. "Отчаянный" оказался в подошве волны, но продолжал поворачиваться. Хорнблауэр махнул рукой во второй раз. Матросы потянули шкоты, видны стали шкотовые углы фор-марселя, "Отчаянный" рванул вперед. Волна почти догнала его, и тут же исчезла из поля зрения Хорнблауэра: "Отчаянный" повернулся к ней раковиной, а затем и кормой.

— Одерживай! Прямо руля!

Фор-марсель будет держать судно прямо по ветру без помощи руля; руль даже мешал бы набирать скорость. Когда скорость станет максимальной, можно будет снова использовать руль. Хорнблауэр внутренне сжался, ожидая удара настигающей их волны. Прошли секунды, и волна накатила-таки, но корма как раз начала подниматься, и это смягчило удар. Лишь верхушка волны перехлестнулась через гакаборт и тут же стекла, стоило "Отчаянному" поднять нос. Теперь корабль мчался наперегонки с волнами и даже немного опережая их. Это наиболее удачная скорость, не надо ни уменьшать, ни увеличивать площадь паруса. Ситуация была безопасная и несказанно опасная одновременно: судно балансировало на лезвии ножа. Малейший недосмотр, и "Отчаянный" погиб.

— Следите, чтоб судно не уваливалось! — крикнул Хорнблауэр стоявшим у руля матросам. Седой старшина-рулевой (мокрые седые кудри, выбившиеся из-под зюйдвестки, хлестали его по щекам) кивнул, не отрывая глаз от фор-марселя. Хорнблауэр знал — благодаря своему живому воображению даже чувствовал физически — как ненадежен под руками штурвал летящего на фордевинд по бурному морю судна, чувствовал, как оно на мгновение перестает повиноваться рулю, как подрагивает, когда вздымающаяся за кормой волна отнимает часть ветра у фор-марселя, как скользящей походкой спрыгивает с волны. Секундная невнимательность, секундное невезенье — и все погибло.

И все-таки они относительно безопасно шли на фордевинд в сторону Ла-Манша. Провс уже вглядывался в нактоуз и отмечал курс на доске, затем по его приказу Оррок с матросом бросили лаг и замерили скорость. Вот и Буш поднялся на шканцы. Он широко улыбался, радуясь успешному маневру и опьяненный новой обстановкой.

— Курс норд-ост-тень-ост, сэр, — доложил Провс. — Скорость больше семи узлов.

Теперь перед Хорнблауэром встала целая куча новых проблем. Впереди Ла-Манш с его мелями и мысами, с его приливно-отливными течениями — коварными течениями Ла-Манша. Все это надо учесть. Сам характер волн скоро изменится — как только атлантические валы войдут в более мелководный и узкий пролив. Более общая задача состояла в том, чтоб "Отчаянного" не вынесло на средину Ла-Манша, более частная — в том, чтоб попасть в Торский залив.

Все это требовало серьезных расчетов. Надо справиться с таблицами приливов, тем более, что, идя на фордевинд, нельзя будет бросать лот.

— На этом курсе мы должны скоро увидеть Уэссан, сэр, — прокричал Провс.

Это существенно облегчит им дело, даст надежное основание для последующих расчетов. Хорнблауэр прокричал приказ и Оррок с подзорной трубой полез на фор-салинг, в помощь впередсмотрящему. Теперь перед Хорнблауэром встали новые проблемы — во-первых, надо ли заставлять себя уйти с палубы и, во-вторых, стоит ли пригласить Провса поучаствовать в расчетах. На оба вопроса он вынужден был ответить положительно. Буш — хороший моряк и вполне способен уследить за парусами и штурвалом; Провс — хороший навигатор и по закону делит с Хорнблауэром ответственность за выбранный курс, а потому будет сильно огорчен, если с ним не посоветуются, как бы сильно ни хотелось Хорнблауэру избавиться от его общества.

Поэтому Провс сидел с Хорнблауэром в штурманской рубке, воюя с таблицами приливов, когда Форман открыл дверь (стука они не расслышали) и впустил в каюту корабельные шумы.

— Мистер Буш передает, сэр. Уэссан виден справа на траверзе в семи или восьми милях, сэр.

— Спасибо, мистер Форман.

Это была удача, первая их удача. Теперь надо продумать, как дальше бороться с силами природы, как подчинить их своей воле. Да, это была борьба — для рулевых, которых из-за огромной физической нагрузки приходилось сменять каждые полчаса, и для Хорнблауэра, которому предстояло выдерживать предельную умственную нагрузку в продолжение следующих тридцати часов. Они попробовали осторожно повернуть руль, проверяя, нельзя ли изменить курс на пару румбов. Трижды пытались они, и каждый раз поспешно поворачивали руль обратно, прежде чем волны и ветер сделали бы корабль неуправляемым. Но четвертая попытка увенчалась успехом благодаря тому, что волны, войдя в Ла-Манш, стали ниже, а возле французского побережья прилив сменился отливом. Скорость судна и теперь не уменьшилась, несмотря на сопротивление руля. Рулевой боролся со штурвалом, а тот вырывался и брыкался, словно живое и злобное существо, а вся команда тянула брасы, разворачивая реи в точности так, чтоб судно не уваливалось под ветер.

По крайней мере, отпала опасность, что вода зальет и потопит судно. Оно не могло теперь зарыться носом в ленивую волну, да так и не вынырнуть из нее. Чтоб уравновесить действие фор-марселя, поставили крюйс-стаксель. Рулевым стало полегче, но "Отчаянный" накренился так, что пушечные порты с правой стороны оказались вровень с водой. Этот безумный полет продолжался целый час (Хорнблауэру казалось, что за все это время он ни разу не перевел дыхание), пока крюйс-стаксель не лопнул с таким грохотом, словно выстрелила двенадцатифунтовая пушка. Он разлетелся на длинные лоскутки, которые тут же захлопали на ветру, как бичи, а рулевые налегли на штурвал, борясь с вновь проснувшимся у "Отчаянного" желанием увалиться под ветер. Однако кратковременный успех подвиг Хорнблауэра на то, чтоб заменить порванный парус крюйс-стеньги-стакселем, подставив ветру совсем небольшую его часть (верхний и галсовый углы закрепили сезнями). Парус был новехонький и выдержал нагрузку, оправдав затраченные усилия.

Короткий темный день закончился, и теперь приходилось работать в ревущей ночи. Отупение и усталость, вызванные нестихающим ветром, усугубились недостатком сна. Чувства Хорнблауэра притупились, и он не сразу заметил, что "Отчаянный" движется несколько по-иному. Во всяком случае перемена была постепенная, но наконец Хорнблауэр почувствовал (увидеть он не мог), что волны стали короче и круче — это была Ла-Маншская зыбь, а не ровные атлантические валы.

"Отчаянный" качался быстрее и даже сильнее, чем прежде — волны хотя и стали ниже, но ударяли чаще. Дно пролива постепенно поднималось — со ста морских саженей глубины до сорока, и приходилось уже учитывать приливно-отливные движения, хотя западные ветра и могли нагнать воду в Ла-Манш, повысив его уровень. И пролив сужался — на волнах, прошедших между Уэссаном и островами Силли, это не могло не сказаться. "Отчаянный" набирал воду и помпы работали без перерыва. Усталые, голодные, измученные жаждой и отсутствием сна матросы бросались всем телом на рукоятки, каждый раз не веря, что смогут еще раз повторить это усилие.

В четыре утра Хорнблауэр почувствовал, что ветер немного переменился. Можно изменить курс. Целый час они шли на север, пока ветер опять не переменился и им не пришлось лечь на прежний курс. За этот час они, по расчетам Хорнблауэра, значительно продвинулись к северу. Его это так порадовало, что он положил руки на стол, голову уронил на руки и неожиданно для себя заснул прямо в штурманской рубке. Проспал он несколько секунд, потом корабль подпрыгнул как-то по особому, Хорнблауэр стукнулся головой о руки и проснулся. Он устало побрел на шканцы.

— Хорошо бы нам бросить лот, сэр, — крикнул Провс.

— Да.

Даже сейчас, даже в темноте, Хорнблауэр чувствовал, что выигрыш в расстоянии и характер волнения позволяют ему на время лечь в дрейф. Он принудил себя просчитать снос, и, скрепя сердце, приказал обессиленным матросам убрать фор-марсель, а сам стоял наготове, чтоб в нужный момент положить руль на борт и привести судно к ветру под крюйс-стеньги-стакселем, так, чтоб оно встречало крутые волны носом. Движения корабля стали еще необузданнее, но все же удалось бросить глубоководный лот. Матросы выстроились вдоль палубы, каждый держал в руках свой отрезок линя. Тридцать восемь. Тридцать семь. Снова тридцать восемь саженей. Три броска заняли час, все промокли до нитки и выбились из сил. Однако это был еще кусочек необходимой информации, к тому же этот час позволил хоть немного передохнуть измотанным рулевым. Нагрузка на швы за этот час снизилась настолько, что помпы откачали из трюма почти всю воду.

С первыми проблесками зари поставили взятый на гитовы за середину фор-марсель, и Хорнблауэр снова повернул корабль, стараясь не положить его на борт. Потом они мчались, как и вчера, палуба постоянно заливалась водой, судно кренилось, так что стонала каждая доска, а Оррок с подзорной трубой мерз на фор-салинге. Только в полдень он увидел землю. Через полчаса на палубу спустился Буш (он лазил на мачту, желая собственными глазами убедиться в том, что докладывал Оррок). Буш устал куда сильнее, чем мог бы признаться, его грязные ввалившиеся щеки покрывала густая щетина, но способность радоваться и удивляться его не покинула.

— Болт-Хед, сэр! — заорал он. — Прямо по левому борту. И я только что разглядел Старт.

— Спасибо.

Буш во что бы то ни стало желал выразить свое восхищение этим чудом навигации, хотя для этого ему и пришлось бы орать на ветру. Но у Хорнблауэра не было ни желания, ни терпения, ни сил с ним разговаривать. Теперь нужно было следить, чтоб их в последний момент не снесло ветром слишком далеко и подготовиться к тому, чтобы встать на якорь в неизбежно трудных условиях. Надо было учитывать приливно-отливный сулой у мыса Старт и постараться обойти его по возможности ближе к Бэрри-Хед. Когда они оказались с подветренной стороны мыса Старт, ветер и море сразу изменились. По сравнению с тем, что "Отчаянный" испытывал всего пять минут назад, эта крутая зыбь казалась сущим пустяком, а ураганный ветер сменился просто штормовым. Однако и он достаточно быстро подгонял корабль. Вот Ньюстоун и Блэкстоунз — Черные Камни, как и в Ируазе — и, наконец, последний опасный момент — приближение к Бэрри-Хед.

— Военные корабли на якоре, сэр, — докладывал Буш, прочесывая подзорной трубой открывшийся им Торский залив. — Это "Неустрашимый". Это "Темерэр". Ла-Маншский флот. Господи! Один корабль на мели на Торкском рейде. Двухпалубный — видимо, не удержал якорь.

— Да. Мы утяжелим наш правый становой якорь, мистер Буш. Придется воспользоваться шлюпочной карронадой. У вас есть время об этом позаботиться.

— Так точно, сэр.

Даже в Торском заливе дул штормовой ветер — раз двухпалубный корабль начал дрейфовать при отданном якоре, надо принять все возможные предосторожности, каких бы это ни стоило усилий. Шлюпочная карронада весит семь английских центнеров. Привязанная в пятидесяти футах от правого станового якоря, который сам весит тонну, она сможет удержать этот якорь, чтоб он не тащился по дну.

Так "Отчаянный" под закрепленным посредине фор-марселем и штормовым крюйс-стеньги-стакселем обогнул Бэрри-Хед и вошел в Торский залив, на глазах у всего Ла-Маншского флота лавируя против ветра к Бриксэмскому молу, привелся к ветру, пока усталые матросы убирали фор-марсель и бросали лаг, пока последними усилиями спускали стеньги, а Провс с Хорнблауэром делали торопливые замеры, проверяя, не дрейфует ли судно при отданном якоре. Только после этого нашлось время поднять свои позывные.

— Флагман подтверждает, сэр, — прохрипел Форман.

— Очень хорошо.

У Хорнблауэра хватило еще сил отдать последний приказ и не рухнуть от изнеможения.

— Мистер Форман, будьте добры, просигнальте: "Нуждаюсь в пресной воде".

14

Торский залив был покрыт белыми барашками. Земля немного приглушала ветер, и атлантические валы слабели, входя в залив, но ветер все равно дул сильно, а волны, набегавшие из Ла-Манша, сворачивали влево, и, ослабевшие, мчались, тем не менее, против ветра. На все это накладывались прилив и отлив, так что Торский залив кипел, как котел. Все сорок часов, что "Отчаянный" простоял уже в заливе, на "Ирландии", большом трехпалубном корабле Корнваллиса, висел сигнал 715 с отрицанием, а это означало, что шлюпки спускать нельзя.

Даже знаменитые своим искусством бриксэмские рыбаки не отваживались выйти в Торский залив, пока он в таком настроении, и до второго дня на якорной стоянке несчастная команда "Отчаянного" продолжала влачить жалкое существование на двух квартах затхлой воды в день. А самым несчастным из всех был Хорнблауэр, по причинам равно физическим и моральным. Маленькое, почти пустое судно превратилось в игрушку ветра и волн, прилива и отлива. Оно дергалось на якоре, как норовистая лошадь. Оно поворачивалось и рывком замирало, оно погружалось носом и выныривало. После того, как сняли стеньги, оно начало мелко и быстро качаться с боку на бок. Такое смешение разнообразных движений было бы испытанием и для самого крепкого желудка, а у Хорнблауэра желудок был далеко не самый крепкий. К качке добавлялись тягостные воспоминания о первом дне на военном корабле, когда его укачало в Спитхеде на посмешище всему флоту.

Все эти сорок часов его выворачивало наизнанку, и отчаяние, вызванное морской болезнью, усугублялось мыслью о том, что Мария в каких-то тридцати милях отсюда по хорошей дороге, в Плимуте. По просьбе Корнваллиса правительство построило эту дорогу, чтоб Ла-Маншский флот мог бесперебойно снабжаться припасами из крупного военного порта. Полдня езды на хорошей лошади, и Хорнблауэр держал бы Марию в объятиях, услышал бы из первых рук новости, как ребенок, о котором (к своему удивлению) он думал все чаще и чаще. Матросы все свободное время торчали на полубаке, возле недгедсов, пятились на Бриксэм и Бриксэмский мол — несмотря на ветер и проливной дождь там время от времени появлялись женщины, настоящие женщины в юбках. Матросы, глядя на них, испытывали танталовы муки. За прошлую ночь они выспались, стоять у помп теперь приходилось всего по полчаса каждую вахту, и у них хватало времени и сил, чтоб предаваться фантазиям. Они могли думать о женщинах, они могли думать о спиртном — большинство их страстно мечтало надраться до скотского состояния контрабандным Бриксэмским брэнди, а Хорнблауэр мог только блевать и злиться.

Но вторую половину второй ночи он проспал. Ветер не только ослаб, но и стал на два румба севернее. Торский залив изменился, как по волшебству. В полночь Хорнблауэр убедился, что якоря держат, и тут усталость его свалила. Он проспал без движения семь часов, и еще не совсем проснулся, когда в каюту ворвался Доути.

— Флагман сигналит, сэр.

На сигнальных фалах "Ирландии" развевались флажки. При таком направлении ветра их легко можно было прочесть со шканцев "Отчаянного".

— Наши позывные, сэр, — сказал Форман, не отрывая от глаза подзорную трубу. — Они идут первыми.

Корнваллис приказал подвести флоту провиант и воду, и этот сигнал отдавал "Отчаянному" первенство перед всеми остальными.

— Подтвердите, — велел Хорнблауэр.

— Нам повезло, сэр, — заметил Буш.

— Возможно, — согласился Хорнблауэр. Без сомнения, Корнваллису доложили, что "Отчаянный" просит питьевую воду, но у адмирала могут быть и другие далеко идущие планы.

— Посмотрите-ка, сэр, — сказал Буш. — Они времени не теряют.

Два лихтера, каждый на восьми длинных веслах, каждый в сопровождении шестивесельного яла, огибали Бриксэмский мол.

— Я позабочусь о кранцах, сэр, — торопливо сказал Буш.

Это были водоналивные лихтеры, чудо инженерной мысли. Каждый из них содержал множество чугунных емкостей, и Хорнблауэр слышал, что каждый имеет грузоподъемность пятьдесят тонн и перевозит по десять тысяч галлонов питьевой воды. "Отчаянный", заполнив все свои бочки, брал от силы пятьдесят тысяч.

Так началась оргия пресной воды, чистой родниковой воды, лишь несколько дней простоявшей в чугунных емкостях. Лихтеры беспокойно терлись о борт, а матросы "Отчаянного" встали к прекрасным современным помпам, которыми те были оборудованы. Помпы погнали воду по четырем отличным парусиновым шлангам, пропущенным через порты в трюм. Палубный лагун, так долго пустовавший, промыли и наполнили. Матросы опорожнили его в мгновение ока и наполнили снова. Вполне возможно, что в этот момент матросы предпочли бы пресную воду даже и бренди.

Вода лилась рекой. Внизу бочки мыли пресной водой, выплескивая ее в трюм, откуда потом ее придется ценой огромных усилий выкачивать за борт. Каждый выпил, сколько хотел, и даже больше. Хорнблауэр глотал стакан за стаканом, пока в животе у него не забулькало, и все же через полчаса он уже пил снова. Он чувствовал, что оживает, как пустынный цветок после дождя.

— Посмотрите, сэр. — Буш, держа в руке подзорную трубу, указывал рукой на Бриксэм.

Хорнблауэр увидел в подзорную трубу толпу людей и стадо коров.

— Забивают скот, — сказал Буш. — Свежее мясо. Вскоре к ним подошел другой лихтер. С рамы, установленной по средней линии лихтера, свисали говяжьи, бараньи и свиные туши.

— Я не отказался бы от бифштекса, сэр, — сказал Буш. Быков, баранов и свиней пригнали в Бриксэм с пастбищ, забили и разделали у самой воды непосредственно перед погрузкой, чтоб мясо как можно дольше оставалось свежим.

— Здесь мяса на четыре дня, — наметанным глазом оценил Буш. — А вот и живой бык, четыре барана, свинья. Простите меня, сэр, но я поставлю у борта караул.

У большинства матросов есть деньги, и, дай им такую возможность, на выпивку они не поскупятся. У моряков с лихтера наверняка припасено бренди, и, если не следить самым тщательным образом, они его продадут. Водоналивные лихтеры уже отвалили. Оргия закончилась — с того момента как убрали шланги, восстанавливается прежний порядок. Галлон на человека в сутки на все про все.

Место водоналивных лихтеров занял провиантский, наполненный мешками с сухарями и горохом, бочонками с маслом, ящиками с сыром, но сверху, на самом виду, лежала дюжина сеток со свежим хлебом. Двести буханок по четыре фунта — от одного их вида у Хорнблауэра потекли слюнки. Доброе правительство, под твердым водительством Корнваллиса, прислало всю эту роскошь. Тяготы морской жизни проистекают обычно не от естественных причин только, но и от министерского нерадения.

За весь этот день не было ни минуты покоя. Вот Буш козыряет Хорнблауэру с новым делом.

— Вы не распорядились насчет жен, сэр.

— Жен?

— Жен, сэр.

Хорнблауэр произнес это слово как бы с сомнением, Буш — без всякого выражения. Обычно на корабли Его Величества во время стоянки в порту допускались женщины; одна или две из них действительно могли оказаться женами. Матросам это было некоторой компенсацией за то, что их во избежание побегов не отпускали на берег, но женщины неизбежно проносили тайком спиртное, а затем внизу начиналась оргия столь же бесстыдная, как при дворе Нерона. Из этого проистекали болезни и недисциплинированность. Дни и даже недели уходили на то, чтоб вернуть команду в норму. Хорнблауэру не хотелось губить свой прекрасный корабль, но, если "Отчаянный" долго простоит в порту, отклонить эту законную просьбу не удастся. Просто нельзя будет.

— Я отдам распоряжение позднее, — сказал Хорнблауэр. Совсем не трудно было, спустя несколько минут, застать Буша в таком месте, где их могли услышать человек десять матросов.

— А, мистер Буш! — Хорнблауэр надеялся, что голос его звучит не слишком наиграно. — Я смотрю, у вас много работы по судну.

— Да, сэр. Я хотел бы заново обтянуть часть стоячего такелажа. И сменить часть бегучего. И покрасить...

— Очень хорошо, мистер Буш. Когда судно будет вполне готово, мы пустим жен на борт, но не раньше. Не раньше, мистер Буш. А если нам придется отплыть до этого, значит, таковы превратности войны.

— Есть, сэр.

Потом привезли письма — на почте в Плимуте узнали о прибытии "Отчаянного" в Торский залив и доставили их по суше. Семь писем от Марии. Хорнблауэр вскрыл сначала последнее, узнал, что с Марией все в порядке и беременность ее протекает благополучно, потом просмотрел остальные и узнал (как и ожидал), что она с радостью прочитала в "Вестнике" письмо своего Гектора, что ее взволновали опасности, которым подвергается ее отважный моряк, и что ее гнетет печаль, поскольку долг службы лишает ее радости лицезреть свет ее очей. Хорнблауэр наполовину написал ответ, когда в каюту провели мичмана с запиской.

Е.В.С. "Ирландия"

Торский залив

Уважаемый капитан Хорнблауэр.

Если Вы сможете оставить Ваше судно сегодня в три часа пополудни, чтоб пообедать на флагмане, то доставите этим большую радость Вашему покорному слуге

У.Корнваллису, вице-ад.

P.S. Если вы согласны. Вам достаточно поднять на "Отчаянном" утвердительный сигнал.

Хорнблауэр поднялся на шканцы.

— Мистер Форман, Сигнальте. "Отчаянный" флагману. Утвердительный".

— Просто утвердительный, сэр?

— Вы меня слышали.

Приглашение главнокомандующего — все равно, что приглашение короля, и отклонить его так же невозможно, как если бы оно было подписано Георг, R{5} — даже если постскриптум и не предписывал соглашаться обязательно.

Потом надо было со всеми необходимыми предосторожностями загрузить порох. "Отчаянный" израсходовал тонну из пяти, хранившихся в его пороховом погребе. Погрузка была окончена, когда Провс подвел к Хорнблауэру одного из матросов с пороховой баржи.

— Он говорит, что должен вам кое-что передать. Смуглолицый, похожий на цыгана матрос смело посмотрел Хорнблауэру в глаза. Это было спокойствие человека, у которого в кармане документ, освобождающий от принудительной вербовки.

— Что такое?

— Леди просила вам кое-что передать. За это я должен получить от вас шиллинг.

Хорнблауэр пристально посмотрел на матроса. Только одна леди могла что-либо ему передавать.

— Чепуха. Леди пообещала шесть пенсов. Так ведь? Как ни кратко было их супружество, Хорнблауэр достаточно хорошо знал Марию.

— Ну... да, сэр.

— Вот шиллинг. Что она сказала?

— Леди сказала, чтоб вы искали ее на Бриксэмском моле, сэр.

— Очень хорошо.

Хорнблауэр вынул из стропки подзорную трубу и пошел на бак. Как ни много было работы на судне, несколько бездельников толклись у недгедсов. При виде капитана они в панике бросились прочь. Хорнблауэр поднес к глазу подзорную трубу. Как следовало ожидать, на Бриксэмском моле стояла толпа. Он долго и безуспешно искал, переводя трубу с одной женщины на другую. Это Мария? Она одна была в шляпке, а не в шали. Конечно, это Мария; он на мгновение забыл, что она на восьмом месяце. Она стояла в первых рядах. Хорнблауэр видел, как она размахивает платочком. Видеть его она не могла, по крайней мере не могла узнать с такого расстояния без подзорной трубы. Должно быть она, как и весь Плимут, услышала, что "Отчаянный" вошел в Торский залив, и проделала весь путь через Тотнес в почтовой карете — долгий и утомительный путь.

Мария снова замахала платочком в трогательной надежде, что он на нее смотрит. Той частью сознания, которая никогда не переставала следить за происходящим на судне, Хорнблауэр уловил свист дудок — боцманматы весь день высвистывали то одну, то другую команду.

— Шлюпку к спуску изготовить!

Никогда прежде Хорнблауэр в такой степени не чувствовал себя рабом королевской службы. Он должен отправляться на обед к главнокомандующему и не имеет права нарушить флотскую традицию, обязывающую его к пунктуальности. Вот и Форман, запыхался от бега.

— Мистер Буш передает, сэр. Шлюпка готова. Что делать? Попросить Буша, чтоб тот написал Марии записку и отправил с береговой лодкой? Нет. Лучше он рискнет опоздать. Сейчас в особенности, Мария не вынесет записки, написанной чужой рукой. Хориблауэр поспешно черкнул своим левосторонним пером.

Так рад был тебя увидеть, но нет ни минуты свободной, напишу позже.

Твой любящий муж Г.

Он подписывал свои письма к Марии инициалом — имя свое он не любил и не мог заставить себя подписаться "Горри". К черту все это. Рядом лежало начатое письмо, которое он за весь день так и не удосужился закончить. Хорнблауэр отбросил его и попытался заклеить записку облаткой. Семь месяцев в море уничтожили последние следы клея, и облатка не приставала. Доути высился над ним с плащом, шпагой и шляпой. Доути не хуже Хорнблауэра знал, как важна точность. Хорнблауэр протянул незапечатанную записку Бушу.

— Заклейте пожалуйста, мистер Буш. И пошлите с береговой лодкой миссис Хорнблауэр на мол. Да, она на моле. Береговой лодкой, мистер Буш. Ни один из матросов не должен ступить на берег.

Через борт и в шлюпку. Хорнблауэр легко мог вообразить, как зашумела толпа на моле. Сейчас более осведомленные зеваки поведают Марии, что происходит.

"Капитан спустился в шлюпку". Она замрет от радости и возбуждения. Шлюпка отвалила. Ветер и течение требовали, чтоб нос ее указывал прямо на мол — сейчас Мария переживает наивысшую надежду. Потом матросы выбрали фалы, на мачте поднялся рейковый парус с гиком, шлюпка развернулась, и вот она уже несется к флагману, прочь от Марии, без единого слова, без единого знака. Хорнблауэр почувствовал, как в груди его закипают жалость и раскаяние.

Хьюит ответил на окрик с флагмана, аккуратно привел шлюпку к ветру, быстро спустил парус, и шлюпка по инерции подошла к грот-русленю, чтоб баковый смог за него зацепиться. Хорнблауэр выбрал момент и перелез. Как только его голова поравнялась с главной палубой, приветственно засвистели дудки. И сквозь их свист Хорнблауэр услышал три двойных удара корабельного колокола. Шесть склянок послеполуденной вахты; три часа, время, указанное в приглашении.

Большая кормовая каюта "Ирландии" была обставлена не с таким размахом, как у Пелью на "Тоннане", в духе скорее спартанском, однако с достаточным комфортом. К удивлению Хорнблауэра других гостей не было — в каюте, кроме Корнваллиса, находились только Коллинз, мрачный и язвительный капитан флота, и флаг-адъютант, чью фамилию Хорнблауэр не расслышал, запомнив только, что она была двойная.

Хорнблауэр почувствовал на себе испытующий взгляд Корнваллиса. При других обстоятельствах его бы это смутило. Но он, с одной стороны, все еще был слишком занят мыслями о Марии, с другой — семь месяцев, проведенные в море, из них семь недель непрерывных штормов, вполне оправдывали и его потертый сюртук, и матросские штаны. Он встретил взгляд Корнваллиса, не робея. Мало того, доброму, хотя и без улыбки, лицу Корнваллиса совершенно неожиданное выражение придавал съехавший набок парик. Адмирал хранил странную верность конскому парику с короткой косичкой, какими в то время щеголяли уже только кучера в богатых домах, а залихватски сдвинутый набок, этот нелепый убор и вовсе уничтожал всякое внешнее достоинство.

Ладно, бог с ним с париком, но в воздухе висело какое-то напряжение, хотя Корнваллис был по обыкновению гостеприимен. Атмосфера была такова, что Хорнблауэр почти не замечал стоящей на столе еды. Говорили как-то осторожно и натянуто. Обсудили погоду. "Ирландия" находилась в Торском заливе уже несколько дней — она едва успела укрыться от последнего урагана.

— Сколько у вас было припасов, когда вы вошли в залив, капитан? — спросил Коллинз.

Все это звучало как-то наиграно, и тон у Коллинза тоже был странный. Особенно это подчеркивалось формальным "капитан" в обращении к скромному капитан-лейтенанту. Тут Хорнблауэр понял. Это — заранее подготовленный диалог, такого же свойства, что его недавний разговор с Бушем касательно женщин. Он раскусил тон, но по-прежнему не мог разгадать его причины. Но у него был ответ, настолько простой, что он и ответил просто:

— Достаточно, сэр. Говядины и свинины еще по крайней мере на месяц.

Последовала чуть-чуть затянувшаяся пауза, словно остальные переваривали полученную информацию, потом Корнваллис спросил:

— Вода?

— Это другое дело, сэр. Я ни разу не смог заполнить все свои бочки из водоналивных судов. У нас оставалось совсем мало. Потому мы и вернулись.

— Сколько?

— Два дня на половинном рационе, сэр. Мы были на половинном рационе неделю, и четыре недели до этого на двух третях.

— Ого, — сказал Коллинз, и в то же мгновение атмосфера переменилась.

— Вы совсем не подстраховались на случай непредвиденных обстоятельств, Хорнблауэр, — сказал Корнваллис. Теперь он улыбался, и Хорнблауэр в своей невинности понял, что же собственно происходило. Его подозревали в неоправданно раннем возвращении, подозревали, что он один из тех капитанов, кто устал бороться со штормами. Этих капитанов Корнваллис намеревался выкорчевать из Ла-Маншского флота, и Хорнблауэр рассматривался как кандидат на выкорчевывание.

— Вы должны были вернуться как минимум на четыре дня раньше, — сказал Корнваллис.

— Ну, сэр. — Хорнблауэр мог бы сослаться на приказ Чамберса, но не видел для этого причин, и решил его не упоминать. — В конце концов все обошлось благополучно.

— Вы, конечно, пришлете свои журналы, сэр? — спросил флаг-адъютант.

— Конечно, — ответил Хорнблауэр.

Вахтенные журналы документально подтвердят его слова, но вопрос был бестактный, почти оскорбительный, ставящий под сомнение правдивость Хорнблауэра. Неловкость флаг-адъютанта явно разозлила Корнваллиса.

— Капитан Хорнблауэр сможет это сделать в удобное для него время, — сказал он. — Ну, стаканчик вина, сэр?

Удивительно, как мгновенно преобразилась атмосфера, так же разительно, как изменилось освещение, стоило вестовому внести свечи. Все четверо смеялись и шутили, когда вошел Ньютон, капитан корабля. Ему представили Хорнблауэра.

— Ветер устойчивый, вест-норд-вест, сэр, — сказал Ньютон.

— Спасибо, капитан. — Корнваллис обратил на Хорнблауэра голубые глаза. — Вы готовы к отплытию?

— Да, сэр. — Иного ответа быть не могло.

— Ветер скоро станет восточнее, — задумчиво произнес Корнваллис. — Даунс, Спитхед, Плимутский залив набиты судами, ожидающими попутного ветра. Но "Отчаянному" хватит и одного румба.

— Я могу сейчас дойти до Уэссана в два галса, сэр, — сказал Хорнблауэр. Мария ютится где-то на квартире в Бриксэме, однако он должен был это сказать.

— М-м, — протянул Корнваллис, как бы споря с собой. — Мне не спокойно, когда вы не следите за Гулем, Хорнблауэр. Но я могу позволить вам еще день простоять на якоре.

— Спасибо, сэр.

— Если ветер не переменится. — Корнваллис принял наконец решение. — Вот ваши приказы. Вы отплываете завтра на закате. Но если ветер отойдет еще на один румб, вы снимаетесь с якоря немедленно. То есть, если ветер станет норд-вест-тень-вест.

— Есть, сэр.

Хорнблауэр любил, чтоб его подчиненные именно так отвечали на его приказы, и сам ответил так же. Корнваллис продолжал, по-прежнему с интересом разглядывая Хорнблауэра.

— На одном из призов месяц назад мы взяли неплохой кларет. Не согласитесь ли вы принять от меня дюжину, Хорнблауэр?

— С превеликим удовольствием, сэр.

— Я прикажу погрузить его в вашу шлюпку. Корнваллис обратился к своему вестовому, который в свою очередь что-то зашептал адмиралу, Хорнблауэр услышал, как Корнваллис ответил: "Да, конечно".

— Может ваш вестовой заодно прикажет подготовить мою шлюпку, сэр? — спросил Хорнблауэр. Он не сомневался, что пробыл у Корнваллиса достаточно долго.

Было совершенно темно, когда Хорнблауэр спустился через борт в шлюпку и обнаружил у своих ног ящик с вином. Дул умеренный ветер. Темная поверхность Торского залива была усеяна корабельными огнями, виднелись и огоньки Торки, Пэйтона и Бриксэма. Где-то там Мария, наверняка в тесноте, ведь в городках, без сомнения, полным-полно офицерских жен.

— Позовите меня в тот момент, когда ветер станет норд-вест-тень-вест, — сказал Хорнблауэр Бушу, едва ступив на палубу.

— Норд-вест-тень-вест. Есть, сэр. Матросы ухитрились раздобыть спиртное, сэр.

— Это для вас неожиданность?

Британский моряк, оказавшись вблизи берега, как-нибудь да раздобудет себе выпить. Если у него нет денег, он отдаст одежду, обувь, даже серьги.

— У меня были с ними неприятности, особенно после раздачи пива.

Пиво, когда его удавалось раздобыть, выдавалось вместо рома.

— Вы с ними разобрались?

— Да, сэр.

— Очень хорошо, мистер Буш.

Двое матросов под присмотром Доути принесли из шлюпки ящик с вином. Войдя в каюту, Хорнблауэр увидел, что ящик уже принайтовлен к переборке, занимая почти все свободное место. Доути, вскрыв ящик правилом, склонился над ним.

— Больше некуда было его поставить, сэр, — извиняющимся тоном произнес Доути.

Это было верно в двух отношениях. Корабль забит припасами, сырое мясо висит во всех подходящих и неподходящих местах, и свободное место едва ли удалось бы найти. С другой стороны, вино не будет в безопасности от матросов, если не поместить его в капитанской каюте, возле которой постоянно дежурит часовой. Доути только что вынул из ящика большой пакет.

— Это что? — спросил Хорнблауэр. Он уже заметил, что Доути немного смущен, и, когда тот заколебался, повторил свой вопрос уже более резко.

— Это мне от адмиральского вестового, сэр.

— Покажите.

Хорнблауэр ожидал увидеть бутылки с бренди или другую контрабанду.

— Это припасы для капитанской каюты, сэр.

— Покажите.

— Припасы для капитанской каюты, сэр, как я и говорил. — Доути, разворачивая сверток, внимательно разглядывал его содержимое. Ясно, что он и сам не знал, что там найдет. — Это оливковое масло, сэр. А это пряности. Майоран, тмин, чеснок. Это кофе — на вид не больше полуфунта. И перец. И уксус. И...

— Где вы это все раздобыли?

— Я написал записку адмиральскому вестовому и послал с вашим рулевым, сэр. Вы обязательно должны иметь все это, сэр. Теперь я смогу готовить вам как положено, сэр.

— Адмирал знает?

— Меня бы это удивило, сэр.

На лице Доути было написано самоуверенное превосходство. Хорнблауэру на мгновение приоткрылся мир, о существовании которого он прежде не подозревал. Есть адмиралы и капитаны, но под этой блистающей поверхностью существует невидимый круг вестовых, со своими тайными обрядами и паролями, устраивающий жизнь своих офицеров, не спрашивая у них разрешения.

— Сэр! — В каюту торопливо вошел Буш. — Ветер норд-вест-тень-вест. Похоже, он будет меняться и дальше.

Хорнблауэру понадобилось время, чтоб переключиться с вестовых и пряностей на корабль и необходимые для отплытия приказы. В следующую минуту он опять стал собой и уже выкрикивал:

— Свистать всех наверх. Поставить стеньги. Выправить реи. Я хочу сняться с якоря через двадцать минут. Через пятнадцать.

— Есть, сэр.

Тишину взорвали ругательства унтер-офицеров и свист дудок. Затуманенные пивом и бренди мозги прояснялись от тяжелой работы, свежего воздуха и холодного ночного ветра. Неловкие пальцы хватались за фалы и тали. Матросы спотыкались и падали в темноте. Их поднимали пинками унтер-офицеры, понукаемые штурманскими помощниками, которых в свою очередь понукали Буш и Провс. С ростров тащили громоздкие колбасы свернутых парусов.

— Можно ставить паруса, сэр, — доложил Буш.

— Очень хорошо. Пошлите матросов на шпиль. Мистер Форман, каков ночной сигнал "Снимаюсь с якоря"?

— Минуточку, сэр. — За семь месяцев в море Форман не выучил книгу ночных сигналов так хорошо, как должен бы. — Один фальшфейер и один бенгальский огонь одновременно, сэр.

— Очень хорошо. Приготовьте их. Мистер Провс, курс от Старта до Уэссана, пожалуйста.

Теперь матросы узнают, если еще не догадались, какая их ожидает судьба. Мария не узнает ничего, пока не посмотрит завтра на Торский залив и не увидит, что место "Отчаянного" опустело. Единственным утешением ей будет его вчерашняя записка — слабое утешение. Он не должен думать ни о Марии, ни о ребенке.

Защелкал шпиль, подтягивая корабль к становому якорю. Придется потратить дополнительные усилия, чтоб вытащить шлюпочную карронаду, привязанную к якорному канату. Дополнительные усилия будут платой за безопасность предыдущих дней. Дело было не только тяжелое, но и муторное.

— Мне выбрать малый якорь до панера, сэр?

— Да, пожалуйста, мистер Буш. И можете сниматься с якоря как только сочтете удобным.

— Есть, сэр.

— Сигнальте, мистер Форман.

Шканцы внезапно осветились. Зловещий голубой свет фальшфейера смешался с не менее зловещим светом бенгальского огня. Не успел стихнуть их треск, как флагман подал ответный сигнал: три раза мигнул прикрываемый на доли секунды фальшфейер.

— Флагман подтверждает, сэр!

— Очень хорошо.

Вот и конец короткой стоянки в гавани. Еще несколько месяцев он не увидит Марии; когда они снова встретятся, она будет матерью.

— Выбрать шкоты до места!

"Отчаянный" набирал скорость, разворачиваясь под попутным ветром, чтоб обойти Бэрри-Хед. Хорнблауэр, пытаясь побороть накатившую на него тоску, перебирал в голове множество не связанных между собой мыслей. Он вспомнил короткий разговор между Корнваллисом и его вестовым. Он был совершенно уверен, что слуга говорил Корнваллису о пакете, приготовленном для передачи на "Отчаянный". Доути совсем не так умен, как думает. Это умозаключение заставило Хорнблауэра слабо улыбнуться. "Отчаянный" рассекал Ла-Маншские волны. На правом траверзе неясно виднелся Бэрри-Хед.

15

Было холодно, невыносимо холодно. Дни стали короткими, а ночи — длинными-предлинными. Вместе с холодами пришли восточные ветры — одно вытекало из другого — и смена тактической обстановки. Ибо хотя "Отчаянный" избавился от тревог, связанных с нахождением вблизи подветренного берега, неизмеримо возросла и ответственность. Теперь ежечасные измерения ветра перестали быть рутиной, представляющей чисто научный интерес. Ветер, дующий с десяти из тридцати двух румбов компаса, позволит даже ленивому французскому флоту выйти через Гуль в Атлантику. Если он попробует это сделать — долг "Отчаянного" немедленно предупредить Ла-Маншский флот. Если французы осмелеют настолько, что решат драться, Ла-Маншский флот построится в кильватерную колонну, чтоб им противостоять, а если (что более вероятно) французы постараются выскользнуть незамеченными, — перекроет все проходы — Ра, Ируазу, Фур.

Сегодня прилив не кончался до двух часов пополудни. Это было очень неудобно — до этого времени "Отчаянный" не решался подойти к берегу, чтоб нести свой дозор с самого близкого расстояния. Сделать это раньше было бы рискованно — если ветер вдруг стихнет, судно, брошенное на волю прилива, может вынести под батареи на Пти Мину и Капуцинах — батарею Тулинг. А еще гибельнее батарей будут рифы — Поллукс и Девочки.

Чтобы проверить положение судна, Хорнблауэр вышел на палубу со светом (в тот день, один из самых коротких дней в году, это было не так уж рано). Провс брал азимут на Пти Мину и Гран Гуэн.

— С Рождеством вас, сэр, — сказал Буш. Чрезвычайно характерно для военной службы, что Буш козырнул, произнося эти слова.

— Спасибо, мистер Буш. И вас также.

Не менее характерно, что Хорнблауэр в точности знал, что сегодня двадцать пятое декабря, и совершенно забыл, что это Рождество; в таблицах приливов церковные праздники не упоминались.

— Есть ли новости от вашей супруги, сэр? — спросил Буш.

— Нет еще, — ответил Хорнблауэр с улыбкой, которая лишь наполовину была вымученной. — Письмо, которое я получил вчера, датировано восемнадцатым, и в нем еще ничего нет.

Письмо от Марии дошло за шесть дней, потому лишь, что провиантское судно доставило его с попутным ветром. Это означало также, что ответ доберется до Марии недель за шесть — а за шесть недель — за неделю — все переменится, ребенок родится. Флотский офицер, пишущий письмо жене, равно как и лорды Адмиралтейства, планирующие перемещения флотов, должны внимательно смотреть на флюгер. Мария и повитуха сошлись, что ребенок родится под Новый Год. В это время Мария будет читать письма, которые Хорнблауэр написал месяц назад. Он хотел бы, чтоб эти письма были подушевней. Но никакими силами нельзя ни вернуть их, ни изменить, ни дополнить.

Единственное, что он мог сделать, это провести часть утра за сочинением письма, которое восполнило бы, пусть с опозданием, недостатки предыдущих (Хорнблауэр со стыдом вспомнил, что не первый раз принимает такое решение). Это письмо писать было еще труднее — приходилось учитывать все возможные повороты событий. Все возможные повороты событий... Хорнблауэр тревожился в этот момент точно так же, как и любой будущий отец.

Он промучился с этими литературными упражнениями почти до одиннадцати часов, ничего толком не написал, и, поднимаясь на шканцы, чтоб подвести "Отчаянный" ближе к берегу, испытывал виноватое облегчение. Хорошо знакомые берега приближались с обеих сторон. Погода была ясная; не искрящееся морозом Рождество, конечно, но тумана почти не было, и Хорнблауэр приказал положить шлюп в дрейф так близко к рифу Поллукс, как мог решиться. Его приказы сопровождал глухой рев пушек Пти Мину. Заново отстроенная батарея, как обычно, палила с большого расстояния в надежде, что в этот-то раз "Отчаянный" подойдет достаточно близко. Узнали ли они судно, причинившее им столько вреда? Очень вероятно.

— Утренний салют, сэр, — сказал Буш.

— Да.

Хорнблауэр взял подзорную трубу замерзшими (перчатки не помогали) руками и, как всегда, направил на Гуль. Нередко за ним можно было увидеть что-нибудь интересное. Сегодня интересного было много.

— Четыре новых корабля на якоре, сэр, — сказал Буш.

— Я насчитал пять. Разве это не новый — фрегат на одной линии с колокольней?

— Не думаю, сэр. Он просто поменял стоянку. Я насчитал только четыре новых.

— Вы правы, мистер Буш.

— Реи подняты, сэр. И... сэр, вы не взглянете на эти марса-реи?

Хорнблауэр уже смотрел.

— Не могу разглядеть точно.

— Я думаю, марсели свернуты вдоль реев. Парус, свернутый вдоль рея, гораздо тоньше и менее заметен, чем когда его рубашка собрана у мачты, как обычно делают на стоянке.

— Я сам поднимусь на мачту, сэр. А у молодого Формана зоркие глаза. Я возьму его с собой.

— Очень хорошо. Нет, подождите, мистер Буш. Я поднимусь сам. Посмотрите за судном, пожалуйста. Но Формана можете мне прислать.

Решение Хорнблауэра самому подняться на мачту свидетельствовало, что новые корабли сильно его заинтересовали. Он знал, что медлителен и неловок, и не любил обнаруживать это перед смелым и проворным подчиненным. Но что-то в этих кораблях было такое...

Хорнблауэр, тяжело дыша, добрался до топа фор-стеньги. Несколько секунд ушло на то чтобы отдышаться и поймать корабли в поле зрения подзорной трубы.

Во всяком случае, он согрелся. Форман был уже здесь. Постоянный впередсмотрящий сжался при виде начальства.

Ни Форман, ни впередсмотрящий не могли ничего определенного сказать об этих марселях, свернутых вдоль реев.

Они считали, что это возможно, но определенно высказаться не решались.

— Вы что-нибудь еще видите необычное в этих кораблях, мистер Форман?

— Ну... нет, сэр. Не могу сказать, сэр.

— Вам не кажется, что у них очень неглубокая осадка? Два из четырех новых кораблей были двухпалубные шестидесятичетырехпушечные, вероятно, и нижний ярус орудийных портов располагался выше над водой, чем можно было ожидать. Измерить было невозможно, но Хорнблауэр чувствовал это интуитивно. Что-то не так, хотя Форман, при всем желании угодить, этого не видел.

Хорнблауэр повел подзорной трубой вдоль якорной стоянки, ища дополнительных сведений. Он видел ряды времянок, в которых жили солдаты. Французские солдаты были знамениты умением о себе позаботиться, построить себе подходящее убежище от ветра и снега. Ясно видны были дымки костров — сегодня они, конечно, готовят себе Рождественский обед. Здесь стоял тот самый батальон, который преследовал Хорнблауэра до шлюпок в день штурма батареи. Хорнблауэр повел трубой дальше, потом вернулся. Он не мог точно видеть из-за ветра, но ему показалось, что возле двух рядов времянок дымков не видно. Все это было очень неопределенно — он не мог даже оценить, сколько солдат живет в этих времянках — две тысячи, пять тысяч. И что дымков нет, он тоже не был твердо уверен.

— Капитан, сэр! — закричал Буш с палубы. — Отлив кончается.

— Очень хорошо. Я спускаюсь. На палубу Хорнблауэр спустился задумчивый и рассеянный.

— Мистер Буш. Скоро я захочу на обед рыбы. Прикажите впередсмотрящему искать "Дукс фрирс".

Ему пришлось произнести так, чтоб Буш его понял. Через два дня он в своей каюте пил ром — притворялся, будто пьет ром — с капитаном "Deux Freres". Он купил себе полдюжины каких-то непонятных рыбин. Капитан называл их "Carrelets" и утверждал, что они очень вкусные. Хорнблауэр предполагал, что это камбала. Во всяком случае, он заплатил за них золотую монету, которую капитан, ни слова не говоря, сунул в карман перепачканных рыбьей чешуей саржевых штанов.

Разговор неизбежно перешел на то, что можно увидеть за Гулем, а потом, от общего к частному, на новые корабли. Капитан отмахнулся, показывая, что они не имеют никакого значения.

— Arme s en flute, — небрежно сказал он. En flute! Как флейта! Это объясняло все. Отдельные куски головоломки сложились наконец вместе. Хорнблауэр неосторожно глотнул рома и закашлялся, чтоб скрыть свой интерес. Военный корабль со снятыми пушками при открытых орудийных портах становится похож на флейту — у него получается ряд пустых отверстий по бортам.

— Не для боя, — объяснил капитан. — Только для припасов, или войск, или для чего хотите.

Особенно для войск. Для припасов куда лучше торговые суда, специально оснащенные для перевозки грузов, зато военные корабли вмещают больше людей — там есть где готовить им пищу, где разместить большое количество пресной воды — собственно, с расчетом на это они и строятся. Если взять минимум матросов — только чтоб управлять судном — останется место для солдат. Тогда пушки будут не нужны, а в Бресте их употребят для вооружения новых кораблей. С другой стороны, чем больше солдат, тем больше нагрузка на камбуз, тем больше надо пресной воды, но если путешествие будет коротким, это не так важно. Короткое путешествие. Не Вест-Индия, не мыс Доброй Надежды, и, конечно, не Индия. Сорокапушечный фрегат, вооруженный en flute, может вместить до тысячи солдат. Всего три тысячи, плюс еще несколько сотен на вооруженном эскорте. Небольшая численность исключала Англию. Как ни мало ценит солдатские жизни Бонапарт, он не станет бросать столь малочисленное войско на Англию, где есть по крайней мере небольшая армия и сильное народное ополчение. Остается одно: Ирландия, где население недовольно правительством и, стало быть, народное ополчение ненадежное.

— Значит, мне они не опасны, — сказал Хорнблауэр, надеясь, что пауза, в течение которой он все это обдумывал, не слишком затянулась.

— Даже такому маленькому кораблю, — усмехнулся бретонский капитан.

Хорнблауэру пришлось напрячь всю волю, чтоб в продолжение разговора не выдать охватившее его волнение. Он рвался действовать немедленно, но не решался обнаружить беспокойство; бретонский капитан хотел еще рому и не догадывался, что Хорнблауэр спешит. К счастью, Хорнблауэр вспомнил, что Доути советовал ему вместе с рыбой купить и сидра, и перевел разговор на эту тему. Да, подтвердил капитан, бочонок с сидром на "Двух братьях" есть, но сказать, сколько в нем, невозможно — сегодня уже почали. Он продаст, что осталось.

Хорнблауэр заставил себя поторговаться — он хотел скрыть от бретонского капитана, что сведения, которые тот сообщил, стоят еще золота. Он сказал, чтоб сидр, в неизвестном количестве, передали ему в придачу к рыбе, без дополнительной платы. Крестьянские глаза капитана алчно блеснули. Он с возмущением отказался. Спор продолжался несколько минут. Стакан капитана пустел.

— Один франк, — предложил Хорнблауэр наконец. — Двадцать су.

— Двадцать су и стакан рому, — сказал капитан. Хорнблауэру пришлось смириться с новой задержкой, но она была оправдана — позволяла сохранить уважение капитана и развеять его подозрения.

Наконец с кружащейся от рома головой — он ненавидел это ощущение — Хорнблауэр проводил гостя и сел писать срочную депешу. Ни один сигнал не передаст всего, что он хотел сказать, и ни один сигнал не сможет оставаться в тайне. Слова приходилось выбирать настолько осторожно, насколько позволяло опьянение. Он изложил подозрения, что французы замышляют вторгнуться в Ирландию, и обосновал свои соображения. Наконец, удовлетворенный результатом, он подписался "Горацио Хорнблауэр, капитан-лейтенант", перевернул лист и написал адрес — "Контр-адмиралу Уильяму Паркеру, главнокомандующему Прибрежной эскадры", сложил и запечатал письмо. Паркер принадлежал к обширному клану Паркеров. Бесчисленное множество капитанов и адмиралов с такой фамилией служило в английском флоте с незапамятных времен. Никто из них особенно не отличился — может быть, письмо изменит эту традицию.

Хорнблауэр отослал письмо — долгий и утомительный путь для шлюпки — и стал с нетерпением ждать ответа.

Сэр,

Ваше письмо от сегодняшнего числа получил и отнесусь к нему со всем вниманием. Ваш покорный слуга

У.Паркер

Хорнблауэр одним взглядом пробежал две короткие строчки — он открыл письмо прямо на шканцах, даже не дойдя до каюты, и теперь сунул его в карман, надеясь, что разочарование не слишком ясно написано у него на лице.

— Мистер Буш, — сказал он. — Нам придется наблюдать за Гулем внимательней, чем обычно, особенно ночью и в тумане.

— Есть, сэр.

Возможно, Паркеру нужно время, чтоб переварить сообщение, а план он составит позже — до тех пор долг Хорнблауэра действовать на свой страх и риск.

— Я буду подводить судно к Девочкам всякий раз, как смогу сделать это незаметно.

— К Девочкам? Есть, сэр.

Буш пристально поглядел на Хорнблауэра. Никто, будучи в здравом рассудке — по крайней мере, без сильного принуждения — не станет рисковать судном, подходя так близко к навигационной опасности в условиях плохой видимости. Верно; но принуждение существует. Если три тысячи хорошо обученных французских солдат высадятся в Ирландии, эту многострадальную страну от края до края охватит пламя, еще более губительное, чем в 1798.

— Мы попробуем сделать это сегодняшней ночью, — сказал Хорнблауэр.

— Есть, сэр.

Девочки лежали прямо в середине Гуля. По обе стороны от них проходили фарватеры примерно по четверти мили шириной, и по обоим фарватерам набегал прилив и откатывал отлив. Французы смогут выйти только с отливом. Нет, это не совсем так — при попутном ветре они смогут преодолеть прилив — если будет дуть этот студеный восточный ветер. За Гулем нужно следить всякий раз, как снижается видимость, и делать это придется "Отчаянному".