Человек, которому было плохо

На этот раз волк рыскал вокруг овчарни. Его Величества фрегат "Неустанный" загнал французский корвет "Папийон" в устье Жиронды, и теперь искал возможность напасть на него. "Папийон" стоял на якоре под прикрытием береговых батарей. Капитан Пелью смело повел фрегат в мелкие воды, и подошел настолько близко, что батареи открыли предупредительный огонь. Пелью долго и внимательно разглядывал корвет в подзорную трубу. Потом он сложил трубу, повернулся на каблуках и приказал отвести "Неустанный" от опасного подветренного берега — за пределы видимости. Этим маневром он надеялся усыпить бдительность французов. Ибо не собирался оставлять их в покое. Если удастся захватить или потопить корвет, французы не просто лишатся судна, способного причинить вред британской торговле: им придется усилить береговую охрану в этом месте, ослабив ее в другом. Война состоит из яростных ударов и контрударов, и даже сорокапушечный фрегат, если направить его умелой рукой, может нанести чувствительный удар.

Мичман Хорнблауэр прохаживался по подветренной стороне шканцев (это скромное место он занимал в качестве младшего вахтенного офицера), когда к нему приблизился мичман Кеннеди. Кеннеди широким жестом снял шляпу и склонился в церемонном поклоне, которому некогда обучил его учитель танцев — левая нога вперед, шляпа касается правого колена. Хорнблауэр включился в игру, прижал шляпу к животу и трижды быстро согнулся пополам. Благодаря врожденной неловкости, он мог без особых усилий пародировать торжественную важность.

— Досточтимейший и достохвальнейший сеньор, — начал Кеннеди, — я несу вам приветствия капитана сэра Эдварда Пелью и нижайшую просьбу вышеупомянутого капитана к Вашему Степенству присутствовать у него за обедом в восемь склянок послеполуденной вахты.

— Мое почтение сэру Эдварду, — при упоминании этого имени Хорнблауэр глубоко поклонился, — и передайте ему, что я снизойду до краткого визита.

— Я уверен, что капитан будет бесконечно польщен, — сказал Кеннеди, — и передам ему свои поздравления вместе с вашим великодушным согласием.

Обе шляпы еще более изысканно качнулись в воздухе, но тут молодые люди заметили, что с наветренной стороны на них смотрит вахтенный офицер мистер Болтон. Поспешно нахлобучив шляпы; они приняли вид, более приличествующий офицерам, получившим патент от короля Георга.

— Что капитан задумал? — спросил Хорнблауэр. Кеннеди приложил палец к носу.

— Если б я знал, я заслуживал бы пары эполетов, сказал он. — Что-то затевается. Я полагаю, мы скоро узнаем что. До тех пор нам, мелким пташкам, надлежит резвиться, не подозревая о своей участи. Ну что ж, смотри, чтоб корабль не опрокинулся.

Однако за обедом в большой каюте "Неустанного" не было заметно никаких признаков того, что что-то замышляется. Пелью во главе стола изображал любезного хозяина. Старшие офицеры — два лейтенанта, Эклз и Чадд, и штурман Соме, свободно беседовали на различные темы. Хорнблауэр и другой младший офицер, Мэлори, мичман с двухлетним стажем, молчали, как и полагается мичманам. Это, кстати, позволяло им не отвлекаться от еды, значительно превосходившей все, что подавалось в мичманской каюте.

— Ваше здоровье, мистер Хорнблауэр, — сказал Пелью, поднимая бокал.

Хорнблауэр попытался изящно поклониться. Он осторожно отхлебнул вино: пьянел он легко, а пьяным быть не любил.

Стол освободили, и офицеры некоторое время ждали, что же сделает Пелью.

— Ну, мистер Соме, — сказал капитан, — давайте посмотрим карту.

Это была карта устья Жиронды с отметками глубин; кто-то карандашом нанес на нее положение береговых батарей.

— "Папилон", — сэр Эдвард не затруднял себя французским произношением, — находится здесь. Мистер Соме отметил его положение.

Пелью указал на карандашный крестик глубоко в устье реки.

— Вы, джентльмены, отправитесь на шлюпках и вытащите его оттуда.

Так вот оно что! Операция по захвату вражеского судна.

— Командовать будет мистер Эклз. Я попрошу его изложить свой план.

Седой первый лейтенант с удивительно юными голубыми глазами оглядел собравшихся за столом.

— Я возьму баркас, — сказал он. — Мистер Соме — тендер. Мистер Чадд и мистер Мэлори будут командовать первой и второй гичками, мистер Хорнблауэр — яликом. На всех шлюпках, кроме той, которой командует мистер Хорнблауэр, будет по второму младшему офицеру. Для ялика с командой в семь человек это и не нужно. На баркасе и на тендере будет от тридцати до сорока человек на каждом, на гичках по двадцать: набиралось довольно много народу — почти половина команды.

— Это военный корабль, — объяснил Эклз, угадав их мысли. — Не торговый. По десять пушек с каждого борта, и большая команда.

Ближе к двум сотням, чем к сотне — серьезный противник для ста двадцати британских моряков.

— Но мы нападем на них ночью и захватим врасплох, — сказал Эклз, снова читая их мысли.

— Внезапность, — вставил Пелью, — более чем половина успеха, как вы знаете, джентльмены. Извините, что перебил вас, мистер Эклз.

— Сейчас, — продолжал Эклз, — мы вне пределов видимости. Мы снова подойдем к берегу. Поскольку мы ни разу не появлялись в этой части берега, лягушатники думают, что мы ушли совсем. Завтра после захода мы подойдем возможно ближе к берегу. Самый высокий прилив завтра в 4.50, рассвет в 5.30. Атака начнется в 4.30, так что подвахтенные успеют поспать. Баркас подойдет с правой раковины, тендер — с левой, гичка мистера Мэлори — с левой скулы, гичка мистера Чадда — с правой. Мистер Чадд должен будет перерубить якорный канат, как только завладеет баком, а команды других шлюпок по крайней мере достигнут юта.

Эклз оглядел командиров трех больших шлюпок. Все трое кивнули, Эклз продолжал.

— Мистер Хорнблауэр в ялике подождет, пока атакующие закрепятся на палубе. Тогда он высадится на грот-руслень, с правого или с левого борта, как сочтет нужным, и тут же поднимется по грот-вантам, не обращая внимания на то, что происходит на палубе. Он должен отдать грот-марсель и быть готовым по команде выбрать шкоты. Я сам, или мистер Сомс в случае моей гибели либо смертельного ранения, пошлем двух матросов к рулю. Течение вынесет нас из устья, а "Неустанный" будет поджидать сразу за пределами досягаемости береговых батарей.

— Есть замечания, джентльмены? — спросил Пелью. Тут-то Хорнблауэру и следовало заговорить — не раньше и не позже. Слушая Эклза, он ощутил липкий тоскливый страх. Марсовый из него был никудышный, и он это знал. Он боялся высоты и очень не любил лазать по реям. Он знал, что не обладает ни обезьяньей ловкостью, ни сноровкой опытного моряка. Хорнблауэр не чувствовал себя уверенно в темноте даже на реях "Неустанного", и мысль о необходимости взбираться на мачту совершенно незнакомого судна повергала его в ужас. Он чувствовал себя абсолютно непригодным к исполнению возложенной на него задачи, и должен был немедленно сообщить о своей непригодности. Но он упустил момент — слишком уж спокойно остальные офицеры приняли план. Хорнблауэр взглянул на их уверенные лица. Никто не обращал внимания, и ему страшно не захотелось выделяться. Он сглотнул, он даже открыл рот, но никто по-прежнему на него не смотрел, и возражения замерли у него на губах.

— Очень хорошо, джентльмены, — сказал Пелью. — Я думаю, мистер Эклз, вам лучше перейти к подробностям.

Теперь было поздно. Эклз, разложив карту, показывал курс среди мелей и илистых отмелей Жиронды, пространно разъяснял положение береговых батарей и зависимость между Кордуанским маяком и расстоянием, на которое "Неустанный" сможет подойти при свете дня. Хорнблауэр слушал, пытаясь сосредоточиться вопреки своим страхам. Эклз закончил, и Пелью отпустил офицеров, сказав напоследок:

— Теперь, джентльмены, вы знаете свои обязанности и можете приступать к подготовке. Солнце садится, а дел у вас много. Назначить команду шлюпок, проследить, чтоб все были вооружены, чтоб шлюпки были снабжены всем необходимым на случай непредвиденных обстоятельств. Каждому объяснить, что от него потребуется.

Хорнблауэру пришлось к тому же попрактиковаться в подъеме на грот-ванты и продвижении вдоль грот-марса-рея. Он проделал это дважды, заставляя себя совершить трудный подъем по путенс-вантам, которые отходят от грот-мачты вверх, так что несколько футов приходится взбираться спиной вниз, цепляясь руками и ногами за выбленки. Все это давалось ему с большим трудом, двигался он медленно и неуклюже. Встав на ножной перт, Хорнблауэр двинулся к ноку рея. Перт крепился к нокам рея и висел в четырех футах ниже него. Чтобы отдать удерживающие парус сезни, надо было, держась за рей, поставить ноги на перт и переступать по нему, сжимая рей под мышками. Хорнблауэр проделал этот путь дважды, перебарывая тошноту, которая то и дело накатывала при мысли о стофутовой пропасти под ногами. Наконец, нервно сглатывая, он перехватил руки на брас и заставил себя соскользнуть на палубу — это будет самый удобный путь, когда придет время выбирать шкоты на марселе. Спуск был долгий и опасный.

Хорнблауэр вспомнил, как, впервые увидев матросов на мачте, подумал, что подобный трюк в цирке вызвал бы у публики восторженные ахи и охи. Он спустился вниз, совершенно не удовлетворенный собой. Его преследовала навязчивая картина: когда приходит время повторить этот трюк на "Папийоне" он не удерживается, срывается и вниз головой падает на палубу — несколько кошмарных секунд в воздухе и, наконец, громкий удар. А ведь успех всей операции зависит от него (как, впрочем, и от всех остальных): если вовремя не отдать марсель, корвет не наберет скорости, необходимой для управления рулем, сядет на одну из бесчисленных мелей в устье реки и будет с позором захвачен французами, половина команды "Неустанного" попадет в плен или будет перебита.

На шкафуте выстроилась для осмотра команда ялика. Хорнблауэр проверил, чтоб все весла были как следует обмотаны, у каждого матроса был с собой пистолет и абордажная сабля, убедился, что все пистолеты на предохранителе и преждевременный выстрел не выдаст нападающих. Он распределил, кому из матросов что делать при отдаче марселя и подчеркнул, что гибель кого-то из них может внести в намеченный план непредвиденные изменения.

— Я первый поднимусь по вантам, — сказал Хорнблауэр.

Без этого было никак нельзя. Он должен идти первым — этого от него ждали. Более того, скажи он по-другому, это вызвало бы разговоры — и осуждение.

— Джексон, — продолжал Хорнблауэр, обращаясь к рулевому, — вы покинете лодку последним и примите командование в случае моей гибели.

— Есть, сэр.

Поэтическое слово "гибель" обычно употреблялось вместо прозаического "смерть", и, только произнеся его, Хорнблауэр осознал его ужасный смысл.

— Все ясно? — отрывисто спросил он. От напряжения голос его прозвучал резко.

Все кивнули, за исключением одного матроса.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Хэйлс, молодой человек, сидевший загребным. — Я что-то плоховато себя чувствую.

Хэйлс был смуглый, хрупко сложенный юноша. Говоря, он выразительно приложил руку ко лбу.

— Не тебе одному плохо, — припечатал Хорнблауэр. Остальные хохотнули. Мысль о высадке на незнакомый корвет в самом логове врага, да еще под дулами береговых батарей вполне может вызвать отвращение у человека робкого. Наверняка большая часть назначенных в вылазку матросов испытывала что-то в этом роде.

— Я не то хотел сказать, сэр, — обиженно сказал Хэйлс. — Совсем не то.

Но Хорнблауэр и все остальные уже не обращали на него внимания.

— Придержи язык, ты, — рявкнул Джексон.

Человек, который, узнав об опасном поручении, объявляет себя больным, не заслуживает ничего, кроме нареканий. Хорнблауэр почувствовал жалость, смешанную с презрением. Сам он был слишком труслив даже для того, чтоб отговориться — слишком боялся, что о нем скажут другие.

— Вольно, — сказал Хорнблауэр. — Когда вы понадобитесь, я за вами пошлю.

Оставалось ждать несколько часов, пока "Неустанный" проберется поближе к берегу. Лот кидали постоянно, и Пелью лично руководил продвижением судна. Хорнблауэр, несмотря на волнение и страх, восхищался, с каким удивительным умением Пелью темной ночью вел большой корабль через эти коварные воды. Процесс этот так приковал внимание Хорнблауэра, что прекратилась даже мучившая его мелкая дрожь: Хорнблауэр был из тех, кто не перестанет наблюдать и учиться даже на смертном одре. К тому времени, как "Неустанный" достиг той точки в устье реки, где предстояло спускать шлюпки, Хорнблауэр немало узнал о практическом применении принципов прибрежной навигации и не меньше об организации операции по захвату судна; кроме того, путем самоанализа он узнал очень много о психологии людей, готовящихся к вылазке.

Когда пришла пора спускать шлюпку на чернильно-черную воду, Хорнблауэр уже полностью овладел собой. Он сохранял невозмутимый вид, и голос, которым он приказал отваливать, прозвучал тихо и твердо. Хорнблауэр взялся за румпель. Ощущение твердого деревянного бруса в руках успокаивало: он давно привык сидеть на кормовой банке, положив руку на румпель. Матросы медленно взмахнули. веслами.

Ялик неспешно двинулся за темными силуэтами четырех больших шлюпок: времени в запасе было достаточно. Прилив вынесет их в устье. Хорошо, что не надо торопиться, ведь с одной стороны от них батареи Сен-Ди, с другой — крепость Блайэ; сорок больших пушек полностью простреливают устье, и ни одна из пяти шлюпок, а уж тем более ялик, не выдержат и одного выстрела.

Хорнблауэр внимательно следил за идущим впереди тендером. Вся ответственность за то, чтоб провести шлюпки по коварному речному руслу, лежала на Сомсе; Хорнблауэру оставалось лишь следовать за ним — до тех пор, пока не придет время отдавать грот-марсель. Хорнблауэр снова задрожал.

Хэйлс, тот матрос, который плохо себя чувствовал, сидел загребным. Хорнблауэр видел, как впереди ритмично движется его силуэт. Не обращая внимания на Хэйлса, он пристально вглядывался в идущий впереди тендер, как вдруг неожиданная заминка вернула его внимание в шлюпку. Загребной пропустил гребок и сбил с ритма всех шестерых гребцов. Послышался тихий стук падающего предмета.

— Думай, что делаешь, Хэйлс, черт тебя побери, — прошептал Джексон, рулевой.

Вместо ответа Хэйлс издал крик, к счастью, негромкий, и упал на ноги Джексону и Хорнблауэру, брыкаясь и дергаясь.

Вот сволочь, — сказал Джексон.— У него припадок.

Судороги продолжались. Из темноты послышался укоризненный шепот:

— Мистер Хорнблауэр, — Эклз пытался вложить в шепот все свое раздражение. — Вы что, не можете заставить своих людей помолчать?

Чтобы сказать это, Эклз подвел баркас к самому борту ялика. Крайняя необходимость соблюдать тишину особенно подчеркивалась отсутствием обычных ругательств. Хорнблауэр мог вообразить язвительный выговор, ожидающий его завтра прилюдно на шканцах. Он открыл было рот, чтобы объясниться, но вовремя сообразил, что участники ночной вылазки не оправдываются под пушками крепости Блайэ.

— Есть, сэр, — прошептал он, и баркас вернулся в хвост флотилии, ведомой тендером.

— Возьмите его весло, Джексон, — зашептал он рулевому. Встав, он своими руками оттащил брыкающееся тело с прохода, освобождая Джексону путь.

— Полейте его водичкой, сэр, — хрипло посоветовал Джексон. — Вот и черпак рядом.

Морская вода — универсальное лекарство моряка, его панацея. Учитывая, как часто матросы не только ходят в мокрых бушлатах, но и спят в мокрых постелях, они должны бы вообще никогда не болеть. Но Хорнблауэр не стал трогать эпилептика. Тот уже почти не дергался, и Хорнблауэр решил не греметь черпаком. Жизнь более чем сотни людей зависит сейчас от тишины. Они вошли уже в устье и были ни расстоянии пушечного выстрела от береговых батарей — а первый же выстрел поднимет на ноги команду "Папийона", и та будет готова встать к фальшборту и отбить атаку, готова расстрелять шлюпки пушечными ядрами, засыпать их градом картечи.

Шлюпки тихо скользили по воде. Сомс на тендере задавал медленный темп: лишь изредка требовалось несколько гребков, чтоб поддержать скорость, необходимую для управления шлюпками. Соме мастерски знал свое дело: он выбрал темный проток между глинистыми отмелями, непроходимый для больших судов. Для измерения глубины у него был двадцатифутовый шест — измерять им быстрее, чем лотом, и гораздо тише. Минуты бежали быстро, но ночь была еще совсем темна. Напрягая глаза, Хорнблауэр так и не мог уверенно различить плоские берега реки. Нужно было обладать исключительным зрением, чтоб различить с берега маленькие шлюпки, несомые приливом.

Хэйлс у ног Хорнблауэра зашевелился. Шаря в темноте руками, он наткнулся на лодыжку Хорнблауэра и теперь с интересом ее ощупывал. Потом он что-то задумчиво произнес, слова перешли в стон.

— Молчать! — прошептал Хорнблауэр, пытаясь, подобно древнему святому, превратить свое тело в язык, дабы не издав ни одного громкого звука, внушить Хэйлсу необходимость соблюдать тишину. Хэйлс положил локоть Хорнблауэру на колено и с трудом сел, затем так же с трудом встал, покачиваясь на полусогнутых ногах и опираясь на Хорнблауэра.

— Сядь, черт возьми! — прошептал Хорнблауэр, трясясь от гнева и отчаяния.

— Где Мэри? — спросил Хэйлс, как ни в чем не бывало.

— Молчать!

— Мэри! — сказал Хэйлс, навалившись на Хорнблауэра. — Мэри!

Каждое следующее слово было громче предыдущего. Хорнблауэр нутром чуял, что скоро Хэйлс начнет говорить в полный голос или даже закричит. Он вспомнил, как когда-то давно его отец-доктор говорил ему, что пациент после эпилептического припадка не отвечает за себя и нередко бывает опасен для окружающих.

— Мэри! — снова позвал Хэйлс.

Успех операции и жизнь сотни людей висели на волоске. Надо было утихомирить Хэйлса, причем немедленно. Хорнблауэр подумал, не стукнуть ли его рукояткой пистолета, но под рукой было более подходящее оружие. Он снял трехфутовый дубовый брус румпеля и размахнулся им со всей вызванной отчаянием злостью.

Румпель обрушился Хэйлсу на голову, и тот, не закончив, начатое слово, рухнул на дно шлюпки. Команда шлюпки молчала, только Джексон тихо вздохнул — одобряюще или осуждающе Хорнблауэр так и не узнал, да его это и не волновало. Он исполнил свой долг, в этом он был уверен. Он прибил беспомощного идиота, скорее всего убил его, но не поставил под угрозу внезапность, от которой зависел успех операции. Он надел румпель на место и молча вернулся к своему делу — держаться в кильватере тендера.

Далеко впереди — в темноте было невозможно оценить расстояние — над поверхностью воды виднелся как бы сгусток черноты. Это мог быть корвет. Еще раз десять тихо взмахнули весла, и Хорнблауэр уже не сомневался. Сомс проявил чудеса лоцманского искусства, выведя шлюпки точно к намеченной цели. Тендер и баркас отошли в сторону от двух гичек: шлюпки расходились, готовясь одновременно начать атаку.

— Суши весла! — прошептал Хорнблауэр, и команда ялика перестала грести.

Теперь Хорнблауэр должен был дожидаться, пока атакующие закрепятся на палубе. Его руки судорожно сжимали румпель: возбуждение от расправы с Хэйлсом на время вышибло из его головы все мысли о необходимости взбираться в темноте по незнакомому такелажу. Теперь эти мысли вернулись с новой силой. Хорнблауэр боялся.

Корвет он видел, но шлюпки исчезли из поля зрения. Корвет покачивался на якорях, его мачты слабо виднелись на фоне ночного неба — и сюда ему придется лезть! Казалось, они вздымаются на неимоверную высоту. Хорнблауэр увидел, как вблизи корвета плеснула вода — шлюпки подходили быстро и кто-то неосторожно взмахнул веслом. В тот же момент с палубы послышался окрик, потом другой, в ответ со шлюпок раздался многоголосый рев, пронзительный и долгий. Кричали не просто так: оглушительный рев ошеломит спящего врага, а команда каждой шлюпки будет знать, где находятся остальные. Британские моряки орали, как сумасшедшие. На палубе корвета сверкнула вспышка, и послышался грохот — первый выстрел; вскоре по всей палубе уже палили пистолеты и гремели ружья.

— Вперед! — сказал Хорнблауэр. Приказ дался ему так тяжело, словно его вырвали на дыбе.

Ялик двинулся вперед. Хорнблауэр пытался одновременно овладеть своими чувствами и понять, что происходит на палубе. Причин выбирать тот или иной борт не было, левый борт был ближе, так что он подвел шлюпку к грот-русленю левого борта. Ему было так любопытно, что же происходит на палубе, что он едва не забыл приказать, чтоб убрали весла. Он положил румпель к ветру, шлюпка развернулась, и баковый матрос зацепился за корвет багром. С палубы наверху слышался звук, в точности такой же, как если бы лудильщик чинил кастрюлю — Хорнблауэр услышал этот странный звук, еще стоя на корме. Он проверил, на месте ли сабля и пистолет, и прыгнул на руслень. Отчаянным прыжком он допрыгнул до него и подтянулся. Руки его ухватились за ванты, ноги нащупали выбленки: он начал подниматься. В тот момент, когда его голова оказалась над фальшбортом, пистолетная вспышка на мгновение осветила сцену, и идущая на палубе борьба предстала в виде застывшей картины. Впереди и внизу британский матрос рубился с французом на абордажных саблях, и Хорнблауэр с изумлением понял, что звук, напомнивший ему о починке чайника, был звуком ударов сабли о саблю, тем самым, воспетым поэтами, бряцанием стали о сталь. Так романтично.

Пока он все это думал, он успел высоко взобраться по вантам. Почувствовав локтем путенс-ванты, он перебрался на них и повис спиной вниз, смертельной хваткой цепляясь за выбленки. Это продолжалось лишь две-три отчаянных секунды, потом он подтянулся и начал последний этап подъема. Вот и марса-рей. Хорнблауэр повис на нем, ища ногами перт. Боже милостивый! Ножного перта не было — его ноги болтались в воздухе, не находя опоры. Хорнблауэр висел в сотне футов над палубой и дергал ногами, словно младенец, которого отец держит на вытянутых руках. Ножного перта нет — возможно, французы убрали его именно на такой случай. Ножного перта нет, значит, до фока рея ему не добраться. И все-таки сезни надо отдать и парус распустить — от этого зависит успех операции. Хорнблауэр несколько раз видел, как отчаянные матросы бегают по рею, подобно канатоходцам. Это — единственный способ добраться до нока.

На мгновение у него перехватило дыхание — слабая плоть воспротивилась мысли о том, чтоб идти по рею над черной бездной. Это — страх, страх, лишающий мужчину мужества, обращающий внутренности его в воду, делающий бумажными ноги. Но деятельный мозг Хорнблауэра продолжал лихорадочно работать. Ему хватило решимости разделаться с бедным Хэйлсом. Ему хватило смелости, когда дело не касалось его самого: он недрогнувшей рукой прибил несчастного эпилептика. Вот, значит, на какую смелость он способен! Простым, вульгарным, физическим мужеством он не обладает. Это трусость, об этом люди шепчутся между собой. Мысль эту он вынести не мог — она была ужасней даже мысли о ночном падении на палубу. Набрав в грудь воздуха, он закинул колено на рей, подтянулся и встал. Под ногами он почувствовал круглое, обтянутое парусиной дерево и шестым чувством понял, что задерживаться здесь нельзя

— За мной, ребята! — закричал он и побежал по рею.

До нока было футов двадцать, и он покрыл их в несколько отчаянных прыжков. Совершенно не чувствуя страха, он присел, ухватился руками за рей и повис на нем всем телом, ощупью ища сезни. Рей подрагивал — значит Олдройд, которому назначено было идти за ним, пробежал следом — ему надо было пройти на шесть футов меньше. Можно не сомневаться, что остальная команда ялика тоже на рее, и что Клу повел свою половину матросов на правый нок. Это было ясно по тому, как быстро упал парус. Брас был сразу за Хорнблауэром. Опьяненный успехом, не думая больше об опасности, он ухватился за брас обеими руками и спрыгнул с рея. Обхватив ногами трос, он заскользил вниз.

Дурак! Неужели он никогда не научиться думать? Неужели он никогда не запомнит, что нельзя ни на секунду терять бдительность? Он заскользил так быстро, что тут же стер тросом ладони. Попытавшись крепче сжать руки, чтоб замедлить скорость, Хорнблауэр испытал такую боль, что вынужден был вновь ослабить хватку и скользить вниз, оставляя на тросе кожу. Ноги его коснулись палубы. Оглянувшись кругом, он моментально забыл про боль.

Брезжила серая заря. Звуки битвы стихли. Все было хорошо продумано: сто человек внезапно врываются на борт корвета, сметают якорную вахту и, пока не успели выскочить подвахтенные, одним махом захватывают корабль. С бака послышался громогласный крик Чадда:

— Канат перерублен, сэр! — С кормы закричал Эклз:

— Мистер Хорнблауэр!

— Сэр! — крикнул Хорнблауэр.

— Фалы разобрать!

Матросы бросились на подмогу — не только команда ялика, но и все предприимчивые и смелые моряки. Фалы, шкоты, брасы: парус, поставленный наивыгоднейшим образом, набрал в себя легкий южный ветер, "Папийон" развернулся, готовый плыть с начинающимся отливом. Заря быстро разгоралась, над головой висел легкий туман.

Над правой раковиной пронесся ужасающий рев, затем мглистый воздух разорвали дикие, неестественно громкие крики. Мимо Хорнблауэра пронеслось пушечное ядро -

первое в его жизни.

— Мистер Чадд! Поставить передние паруса! Отдать фор-марсель! Поднимитесь кто-нибудь наверх, поставьте крюйсель!

С левого борта послышался новый залп. На берегу поняли, что произошло, и теперь Блайэ палила по ним с одного борта, Сен-Ди — с другого. Но корвет, подхваченный ветром и отливом, двигался быстро, и попасть в него при слабом утреннем освещении было не просто. Все было сделано минута в минуту: малейшее промедление оказалось бы роковым. Лишь одно ядро из следующего залпа пронеслось над ними. Когда оно пролетело, сверху раздался громкий хлопок.

— Мистер Мэлори, прикажите сплеснить фокштаг!

— Есть, сэр!

Было уже достаточно светло и можно было разглядеть, что творится на палубе: Хорнблауэр видел, как Эклз возле полуюта направляет движение корвета, а Сомс у штурвала ведет его вдоль русла. Морские пехотинцы в красных мундирах, с примкнутыми штыками, охраняли люки. Четверо или, пятеро матросов лежали на палубе, безразличные ко всему. Убитые: Хорнблауэр посмотрел на них с юношеской беспечностью. Здесь же сидел раненый: он стонал, согнувшись над раздробленным бедром. На него Хорнблауэр безразлично глядеть не мог. Он обрадовался, хотя бы ради себя, когда в этот самый момент один из матросов попросил и тут же получил у Мэлори разрешение отойти от своего поста и заняться товарищем.

— Приготовиться к повороту оверштаг, — крикнул Эклз с полуюта; корвет достиг выступа мели посреди входа в фарватер и собирался повернуть, чтоб выйти в открытое море.

Матросы бросились к брасам, и Хорнблауэр поспешил к ним. Но первое же прикосновение к жесткому тросу вызвало у него такую боль, что он чуть не вскрикнул. Руки его походили на два куска свежеразделанного сырого мяса, из них лилась кровь. Теперь, когда он вспомнил о них, они невыносимо саднили.

Шкоты передних парусов были выбраны, и корвет послушно развернулся.

— "Неустанный", старина! — крикнул кто-то. "Неустанный" был отчетливо виден, он лежал в дрейфе вне досягаемости береговых батарей, поджидая свой приз. Кто-то крикнул "ура!", остальные подхватили; ядро последнего залпа Сен-Ди на излете плюхнулось в воду рядом с корветом. Хорнблауэр судорожно вытаскивал из кармана носовой платок, чтоб перевязать руки.

— Разрешите вам помочь, сэр, — попросил Джексон. Осмотрев голое мясо, он покачал головой.

— Очень уж вы, сэр, неосторожны. Надо было спускаться, перехватывая руки, — сказал он, когда Хорнблауэр объяснил, как заработал травму. — Очень, очень это было неосторожно, сэр, уж не серчайте, что я так говорю. Все вы, молодые джентльмены, такие. Все летите куда-то, сломя голову.

Хорнблауэр поднял глаза, посмотрел на фор-марса-рей и вспомнил, как бежал в темноте по этой тонкой жердочке к ноку. Вспомнив об этом, он вздрогнул, хотя под ногами у него была прочная палуба.

— Простите, сэр. Не хотел сделать вам больно, — сказал Джексон, завязывая узел. — Вот, сэр, что мог, я сделал.

— Спасибо, Джексон, — отвечал Хорнблауэр.

— Мы должны будем доложить о пропаже ялика, — сказал Джексон.

— О пропаже ялика?

— Он должен бы буксироваться у борта, а его там нет. Понимаете, сэр, мы в нем никого не оставили. Уэлс, он должен был остаться, вы помните, сэр. Но я послал его на ванты вперед себя, сэр, Хэйлс то идти не мог, а народу было маловато. Верно ялик и оторвался, когда судно разворачивалось.

— Так что с Хэйлсом?

— Он был в шлюпке, сэр.

Хорнблауэр оглянулся на устье Жиронды. Где-то там плывет по течению ялик, а в нем лежит Хэйлс, может мертвый, может живой. В любом случае, французы его, скорее всего, найдут. При мысли о Хэйлсе холодная волна сожаления притушила в душе Хорнблауэра горячее чувство триумфа. Если бы не Хэйлс, он бы никогда не заставил себя пробежать по рею (по крайней мере, так он думал). К этому времени он был бы конченым человеком, а не лучился от сознания хорошо выполненного долга.

Джексон увидел его вытянувшееся лицо.

— Не принимайте так близко к сердцу, сэр, — сказал он. — Они не будут ругать вас за потерю ялика, наш капитан и мистер Эклз, они не такие.

— Я не про ялик думал, — ответил Хорнблауэр. — Я про Хэйлса.

— А, про него? — сказал Джексон. — Что о нем горевать, сэр. Никогда бы ему не стать хорошим моряком, ни в жисть.