Неожиданное решение

1

Перед самым Пасевалком полил дождь. Когда поезд въезжал под своды вокзала, Рената прижалась лбом к оконному стеклу, чтобы сквозь серую дождливую пелену лучше разглядеть встречающих. Кто-то из пассажиров толкнул ее чемоданом, но она не обратила на это никакого внимания. Громкий голос диктора в динамике, гул пассажиров, лязг электрокаров с багажом, свистки кондукторов и паровозов — все это перемешалось и слилось в один монотонный шум, без которого трудно представить себе вокзал.

Состав въехал под своды вокзала. Вагон, в котором находилась Рената, оказался напротив газетного киоска на платформе.

В самом конце платформы Рената увидела мужчину. Он сделал несколько шагов и остановился, недоуменно озираясь по сторонам. Не видя того, кого он пришел встречать, мужчина как-то по-детски вытянул вперед губы. Он даже привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть, но и это не дало никакого результата. Потеряв всякую надежду, мужчина повернулся кругом и решительно направился к выходу.

— Манфред! — громко закричала Рената.

Мужчина обернулся и, обрадованный, побежал ей навстречу.

— Рената! — с радостным упреком произнес он. — Наконец-то! Я встречаю уже четвертый поезд. Наконец-то ты здесь!

— Это еще ничего не значит.

Словно не заметив намерения Манфреда обнять ее, девушка взяла свой саквояж и пошла. Манфред догадался отобрать его у нее лишь через несколько шагов.

Они вышли из здания вокзала. Рената недовольно осмотрелась. Все кругом было серым и мокрым от дождя. На единственной скамейке, стоящей возле окошка багажной камеры, жались друг к другу промокшие женщины.

Манфред снова по-детски вытянул губы и, глядя куда-то мимо Ренаты, сказал:

— Твой поезд прибыл с опозданием. Автобус уже уехал, а такси в такую погоду днем с огнем не сыщешь.

— Прекрасно! Ты же все здесь знаешь, разве нельзя найти какое-нибудь убежище?

— Только привокзальный ресторан...

Итак, они стояли друг против друга после долгой разлуки, и обоим казалось, что расстояние между ними нисколько не уменьшилось, несмотря на встречу.

Потом оба от нечего делать стали разыскивать достопримечательности вокзала, но таковых не оказалось. Затем каждый уголком глаза незаметно разглядывал другого.

«Ему бы пора уже сходить в парикмахерскую, — думала Рената, разглядывая Манфреда. — Вид у него усталый. Лицо осунулось, но от этого он выглядит более мужественно. От него пахнет казармой, хотя он и в гражданском костюме. Табаком тоже попахивает. Разве он курит? И чего он смотрит на багажное окошко, как будто меня здесь вовсе и нет!»

«Как свежо она выглядит, — думал о Ренате Манфред, — а ведь семь часов провела в поезде. Но эта прическа... Я, право, не знаю. Эта высокая прическа делает ее еще строже. В ней издалека можно признать учительницу. Интересно, не перепачканы ли у нее пальцы чернилами? И чего она уставилась на дверь, как будто меня здесь нет!»

Так они и стояли молча. Каждый из них словно боялся заговорить о самом главном. Не заговорили они об этом и тогда, когда, сидя в такси, ехали в Бергхайде. Вели какой-то ничего не значащий разговор, и то только для того, чтобы не говорить о главном.

— Вот мы и приехали! — проговорил Манфред, вылезая из машины.

Дождь все еще лил. Пока Рената раскрывала зонтик, голова ее вся промокла.

— Пошли, — предложил Манфред и, взяв ее под руку, повел в темноту.

Рената споткнулась о камень. Ветки кустарника хлестали ее по ногам. Она даже упала бы, если бы ее не держал Манфред.

«Да, конечно, он курит», — решила она, когда Манфред поцеловал ее в губы и, подняв на руки, понес через лужи. Рената слышала, как ее саквояж на ремне бьет Манфреда по ноге. Левой рукой он держал под коленками, а правой обнял ее за талию. Постепенно его шаги стали короче и тяжелее. Дойдя до какой-то лестницы, Манфред остановился.

Встав на ноги, Рената привычным движением привела в порядок свою прическу.

— Жаль, конечно, но дальше ты меня все равно нести не смог бы.

— Тучка ты моя милая, я готов нести тебя на руках от самого Дрездена! — сказал он.

Этим и было сказано все самое важное.

Манфред нажал на кнопку, и за дверью раздалась нежная трель звонка. В глазке мелькнул свет.

Дверь открыл хозяин дома. Он учтиво поздоровался с Ренатой, которая внимательно изучала его.

Воротничок был ему явно тесен, давил. Лицо майора Хута покраснело. Рената нашла, что он очень похож на истопника их школы.

«Как несимпатично выглядит майор в домашней одежде», — подумала девушка.

В доме было тепло, пахло чаем и чем-то жареным. Рената сразу же почувствовала, как она проголодалась.

Из боковой комнаты вышла жена майора, фрау Хут, — учительница и директор местной школы. Она сразу же попыталась растопить лед отчужденности.

У нее были теплые серо-голубые глаза, узкое лицо и полные губы. Ренате она понравилась с первого взгляда. Однако доброе впечатление улетучилось после первых же слов фрау Хут:

— Я очень рада, что вы приехали, коллега.

Рената подала ей свою маленькую, но твердую руку, подумав при этом: «А ей, оказывается, известно больше, чем я предполагала. И она и муж все знают». Отчужденность Ренаты не только не исчезла, но даже усугубилась.

Ее провели в комнату для гостей, в углу которой стояла кафельная печь. Печь топилась, и от нее по всей комнате распространялось приятное тепло. У стены стояла кушетка, а посреди комнаты — старомодный журнальный столик и два мягких кресла с коричневой обивкой, у стены напротив — платяной шкаф.

Рената села на кушетку, сняла промокшие насквозь туфли и чулки.

— Ну как? — спросил ее Манфред.

— Что как?

— Впечатление.

— Ты нашел себе союзников, и теперь вы втроем выступаете против меня одной. — Рената смотрела на мокрые, порванные ветками нейлоновые чулки. Немного подумав, она открыла дверцу печки и бросила их туда, сказав:

— Это все, что от меня останется в этом доме.

Они снова замолчали. Рената думала об учениках своего четвертого класса. Манфред — о солдатах своего подразделения. Каждый искал для себя утешения, но только не там, где его можно было найти: ему — у нее, а ей — у него.

Переодевшись в сухое, они сидели рядом, но все равно как чужие.

Из соседней комнаты послышался стук тарелок, и это еще больше разожгло их аппетит.

— Наши хозяева наверняка ждут нас к столу, — проговорил Манфред.

Рената встала. На лице ее застыло выражение замкнутости. Дойдя до двери, девушка остановилась и, поправив Манфреду галстук, притянула к себе его голову и поцеловала в губы.

— Ну наконец-то! — обрадованно вздохнул Манфред.

Рената слегка оттолкнула его от себя и сказала:

— Наши хозяева ждут нас к столу. — Поправив свою прическу, спросила: — С каких это пор ты начал курить?

— Видишь ли, закурил я совершенно неожиданно. Был как-то в карауле, устал очень, вот и закурил, — объяснял он, пока они шли в столовую.

— Значит, и табак взял над тобой верх.

— Да, можно и так сказать, — засмеялся Манфред.

2

Пока супруги Хут убирали со стола, а Манфред помогал им, Рената осмотрела комнату. На стене висела охотничья двустволка. Напротив двери возле окна стоял массивный письменный стол. На правом конце его громоздилась стопка книг. На самом верху «Книга для родителей» Макаренко с многочисленными закладками между страниц.

Рената с любопытством раскрыла книгу на месте одной из закладок и прочла отмеченное карандашом место:

«В большинстве случаев положение детей, брошенных родителями, намного тяжелее и опаснее, чем положение сирот».

Затем Рената прочитала пометку на закладке, написанную чьей-то рукой: «Вина соблазнителя замужней женщины больше вины самой соблазненной...»

В коридоре раздался скрип половиц. Рената быстро положила книгу на место и стала разглядывать охотничьи трофеи хозяина, развешанные на стене.

— Это далеко не все мои трофеи, — заметил вошедший первым в комнату Хут. — Большинство барашков были безрогими.

Манфред рассмеялся громко и раскатисто.

Рената подошла к кушетке, села на нее, поджав под себя ноги. Дождь за окошком пошел сильнее, а они вчетвером сидели в комнате, слушая, как дождевые капли барабанят по крыше.

— Как часто здесь идут дожди? — полюбопытствовала Рената.

— Когда как, — ответил Хут, — но всегда неожиданно. — Подойдя к столу, он налил в бокалы красного вина из бутылки без этикетки.

Манфред присел на кушетку рядом с Ренатой. Фрау Хут сложила руки на заметно выступающем животе. Она ждала уже пятого ребенка.

Рената понимала, что ее пригласили сюда как раз для того, чтобы сагитировать остаться здесь навсегда, и теперь ждала, когда же эти трое начнут свои нападки на нее за то, что она не хочет переехать в Бергхайде и учительствовать здесь.

Хут поднял бокал, на секунду задумался над тостом, а затем произнес:

— Ну, независимо ни от чего давайте выпьем за хорошую погоду!

Домашнее вино было теплым и сладким. Хозяин не без гордости похвастался, что оно приготовлено его собственными руками из винограда, растущего за домом.

Вино похвалили. За первым бокалом выпили по второму, затем по третьему. Приятное тепло разлилось по телу. Наступило временное затишье, какое обычно бывает перед боем.

Манфред придвинулся поближе к Ренате.

Разговор зашел сначала о Дрездене, затем о Лейпциге, потом вспомнили Бад-Шандау, позже переключились на виноделие, с которого перекочевали на остров Рюген. Поспорили о книгах, об учителях и учениках, о методике воспитания. Все старались не упоминать Бергхайде, в котором располагалась воинская часть, где служил Манфред.

Разговорились о книге Кристы Вольф «Разделенное небо».

— Читая эту книгу, — начал майор Хут, — подчас трудно понять, что хотел сказать автор. Мне она не очень понравилась. Некоторые герои, вращающиеся вокруг Риты, ну, например, Метернагель, совсем не жизненны. Однако очень многие читатели превозносят эту вещь, как будто, кроме этой книги, у нас больше ничего нет. Но, может быть, самое важное достоинство этой книги как раз и заключается в том, что она вызвала такую оживленную дискуссию. — Хут снова наполнил бокалы вином.

Слушая майора, Рената, смущенная, старалась отмалчиваться. Откровенно говоря, она не ожидала от кадрового офицера такого глубокого знания литературы и вообще всего, что не имело непосредственного отношения к армии и армейской жизни. Она ожидала молчаливого любопытства, и только. А перед ней в кресле сидел раскрасневшийся от вина майор и свободно и ясно излагал свои мысли. Сказав несколько фраз, майор откидывался на спинку кресла и, улыбаясь, отпивал глоток вина из бокала.

Постепенно Рената снова втянулась в разговор. Заговорили о школе и школьных делах. Речь зашла о том, что в соседнем селении один учитель в шестом классе начал разговор о вопросах секса, причем сделал он это так, будто объяснял устройство и принципы действия какой-нибудь машины.

— Самое естественное дело на свете, — усмехнулся майор. — Все происходит так же, как и тысячи лет назад... Учитель взял на себя обязанность разъяснить это детям, хотя сами родители должны были просветить детей на этот счет. Родители, конечно, всполошились...

Майор не обвинял учителя и не выступал против разъяснения сексуальных вопросов.

Фрау Хут тоже не была против, но только считала, что в школьном коллективе этот щекотливый вопрос надо разъяснять умно и тонко.

— Вместо объяснений, — продолжал Хут, — нам необходимо воспитывать себя. Мы должны научиться воспитывать свои чувства, тогда у нас не будет ни недооценки, ни переоценки вопросов секса. Однако начинать это воспитание надо в семье. Школа в этом вопросе может помочь или, как в случае с тем учителем, навредить. Нам необходимо больше думать над собственным образованием. — Майор снова откинулся на спинку кресла.

Все молчали, выражая этим свое согласие с ним.

Рената углубилась в воспоминания о юности. Вспомнила Дрезден-Клотце, холм, поросший платанами, соснами и елями, под кронами которых укрылась старая вилла с опущенными жалюзи на окнах и ласточкиными гнездами под крышей. В памяти навсегда сохранилась мансарда с покатой крышей, ее собственная комната. Самое любимое место в комнате — большое окно с широким подоконником, которые раз в году красили белой краской. Подоконник служил Ренате одновременно и письменным столом и столом для игр.

Тут же она и ела. Из окна подкармливала ласточек и воробьев. Облокотившись на подоконник, она горько плакала от неразделенной девичьей любви, а влюблена она была в одного ученика из девятого класса. Рената не позволила ему поцеловать себя, и парень в отместку ей распустил слух о том, что она сама бегает за ним, вешается ему на шею, хотя и не нужна ему вовсе.

На подоконнике Рената писала свои школьные сочинения, иногда она так и засыпала возле окна, положив голову на руки. Сидела она на высокой табуретке, не доставая ногами до пола. Однажды, войдя в комнату, она увидела, что к табуретке прикреплены стремена. Теперь, сидя на табуретке, она могла вставить ноги в стремена, чтобы они не болтались. Это придумал для нее братишка, и в тот же день она подарила ему альбом марок, который он уже не раз клянчил у нее. Такой поистине царский подарок удивил его не меньше, чем Ренату изобретение братишки.

Позже, сидя у подоконника, она часто писала письма Манфреду. Ветер доносил до нее запахи далекого леса.

В комнате Ренаты стоял коричневый комод без одной ножки. Ящики всегда выдвигались со скрипом, да и силу нужно было применять немалую.

Рената вспомнила отца, мать. Какими добрыми и заботливыми они были! Мать любила гладить Ренату по голове, перебирать ее длинные густые волосы, сидя рядом с ней, заплетать дочери косы.

Рената хорошо помнит, как однажды почувствовала себя взрослой. Она начала следить за собой, стала лучше одеваться, стала разборчивой в выборе друзей. Ее отношение к мальчикам стало теперь иным. Изменилась она и внешне, что очень понравилось ей. Правда, ни с кем из подруг она не делилась своими секретами.

Личико у нее еще больше похорошело, а сама она сделалась более стыдливой. Свою чистоту она не утратила и в студенческие годы. Легкомысленные притязания парней она решительно отклоняла. Ее окружали только серьезные юноши, но ни одному из них Рената не отдавала предпочтения, зная, что ее время еще не настало. Она по-прежнему жила в своей мансарде, часами просиживая у своего любимого подоконника за книгой или за письмом.

Позже, в 1961 году, когда Рената уже была учительницей, она познакомилась с Манфредом. Произошло это на субботнике, когда они расчищали территорию, где скоро должны были построить новые дома. Рената хотела сдвинуть с места большой камень, но он никак не поддавался. Она сердилась на себя за свою слабость, а тут, как назло, за ней наблюдали курсанты офицерского училища и добродушно посмеивались. Однако Рената не собиралась отступать. Повернувшись к курсантам спиной, она еще крепче ухватилась за камень.

Неожиданно кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась и, откинув волосы с лица, увидела перед собой курсанта с обнаженным торсом. Мускулы у него на руках так и играли, лицо заливала краска смущения. Слегка отстранив Ренату, он рывком выдернул камень и отбросил его в сторону. Стряхнув с рук землю, вытер прилипшую к животу грязь.

Курсант улыбался и не уходил, будто дожидался чего-то. Почесав затылок, он подошел к Ренате на шаг ближе, не спуская с нее глаз.

Ренате не понравилось, что ее так пристально разглядывают, и она отнюдь не дружелюбно сказала:

— Вас никто не просил помогать, я и без вас справилась бы.

Курсант рассмеялся, и глаза его превратились в узенькие щелочки.

— Я знаю, вы же легкая, как тучка!

— Лучше быть тучкой, чем Голиафом! — огрызнулась она.

— Вы так со мной разговариваете, будто я вам не помог, а, наоборот, отнял у вас любимую игрушку. — И он снова засмеялся, как-то по-смешному склонив голову к левому плечу и совсем по-детски выпятив губы.

— Спасибо, — поблагодарила Рената, чувствуя, как краска стыда заливает лицо.

— Меня зовут Манфред.

— А разве я вас об этом спрашивала? — сказала она, хотя на самом деле ей хотелось ответить: «А меня зовут Рената!»

Курсант повернулся и пошел прочь, но Рената совсем тихо окликнула его. Он вернулся и проработал с ней до конца смены. Когда он получал увольнительную, они проводили вместе все вечера. У старой разлапистой ели неподалеку от ее дома он поцеловал ее в первый раз.

Она пригласила Манфреда к себе в мансарду. Он уселся на ее табуреточку, продев ноги в стремена. Рената бросилась на кушетку, захлебываясь от смеха. Картина была очень забавной: будто великан Илья Муромец уселся на крохотного козлика.

В один прекрасный июльский день они вдвоем бродили по окрестностям Дрездена. Зашли в кафе «Старая мельница», выпили лимонаду, а затем пошли в лес.

Вечером неожиданно разразилась гроза, начался сильный ливень. Не прошло и минуты, как оба промокли насквозь, хотя и прятались от дождя под развесистым деревом.

— Пойдем, я знаю тут одно убежище, — неожиданно предложил Манфред.

Он провел ее на артиллерийский полигон, территория которого, когда не было стрельб, никем не охранялась. На полигоне была землянка, правда, на дверях ее висел замок внушительных размеров. Манфред разыскал где-то ломик и сорвал замок.

Рената спустилась в мрачный подвал и на миг остановилась перед дверью. Затем вошла. Стенки подвала были выложены светлыми брусками, а пол выстлан кирпичом. В стене, которая смотрела в сторону полигона, вырезаны узкие окошечки для наблюдения. В убежище было проведено электрическое освещение. Стояло два широких стола и много стульев. Было так холодно, что Рената задрожала.

— Один момент, — сказал Манфред, — и будет тепло.

Френч и брюки, с которых капала вода, он снял и развесил на стульях. Оставшись в одних трусах, присел у железной печки и, пододвинув к дверце ящик с дровами и углем, начал растапливать печь.

Ливень лил такой, что, кроме шума воды, ничего не было слышно. Лишь иногда монотонный шум воды заглушался раскатами грома,

— Раздевайся и повесь свое платье сушить, сама закутайся вот в это. — Он подал ей одеяло, которых здесь оказаось несколько.

Железная печурка быстро загудела, распространяя вокруг животворное тепло.

Рената закуталась в одеяло, следя за каждым движением Манфреда. А он, пододвинув к печке два стула, развесил на них свою одежду, затем осторожно, будто уже не раз занимался этим, выжал ее одежду и также развесил на спинках стульев. В печку подбросил новую порцию угля. Порыв ветра открыл входную дверь. Манфред захлопнул ее, затем пошел к Ренате. Однако она, не дожидаясь его, сама бросилась ему навстречу. Одеяло упало с ее плеч. Не чувствуя ни стыда, ни угрызений совести, они обнялись.

* * *

Рената спустила ноги с кушетки на пол, а сама прислонилась к Манфреду, быстрым движением руки провела по его груди.

После долгого молчания Хут предложил новый тост:

— За наших детей.

Все выпили до дна и на этом тепло распрощались.

— Вы правы, — сказала при этом Рената Хуту, — семья, конечно, играет главную роль.

— Вот и стремитесь ее создать, — полушутливо посоветовал майор.

Раздеваясь в своей комнате, Рената размышляла, случайно или нет начал майор разговор о семье, но так и не решила, а спрашивать у Манфреда об этом ей не хотелось. Ее отчужденность к майору постепенно превратилась в любопытство и легкое беспокойство.

Рената подняла вверх руки, шелковая ночная рубашка скользнула по телу. Босиком она подошла к Манфреду, он обнял ее и поцеловал.

«Хорошо, что все так случилось, — думала она. — Здесь я пробуду еще пять дней». Слегка оттолкнув Манфреда и тут же снова обняв его, она попросила:

— Знаешь, Великан, брось курить, хорошо? По крайней мере, пока я не уеду.

— Хорошо, моя Тучка.

3

Утром Манфред проснулся раньше Ренаты. На улице шел дождь. Сквозь щели в жалюзи в комнату проникал утренний свет. Манфред осторожно сел на постели и взглянул на спящую Ренату. Она спала так, что даже не было слышно ее дыхания. Волосы разметались по подушке, по плечам и груди. Правый уголок рта Ренаты чуть заметно вздрагивал во сне.

Манфреду с первой встречи запомнилась Рената. Его милая Тучка. Собственно говоря, это прозвище не шло к ней. Никакая она не тучка, которую может сдуть ветер. Она человек волевой и хорошо знает, чего хочет. Единственное, чего Манфред не мог предвидеть, — это того, как она поступит, но зато он хорошо знал: как она решит, так и будет.

После вечера и ночи думалось лучше, и проблема, казавшаяся еще вчера неразрешимой, сегодня таковой уже не казалась. Теперь, видимо, и говорить об этом будет легче.

— Эх! — выкрикнула вдруг проснувшаяся Рената и шутливо ударила Манфреда в бок.

Он сделал вид, что испугался и, упершись одной рукой ей в грудь, прижал к стене и держал так до тех пор, пока Рената не сказала:

— Сдаюсь! — И, тяжело дыша, она снова повалилась на подушки. — Я за тобой подсматривала. Где ты сейчас находишься?

— В Бергхайде.

— Ага.

Он лег, взял ее руку в свою. Оба смотрели в потолок и разговаривали.

— А помнишь, что ты мне сказала, когда мы в первый раз остались наедине? «Я с тобой и в этой землянке согласна жить».

— А вчера вечером, когда ты затеял этот разговор, ты тоже имел в виду землянку?

— Да, конечно.

— Видишь ли, тогда была совсем другая ситуация. Несколько расстроенный, он повернулся к ней лицом и увидел ее в профиль.

— До сих пор я считал, что ты знаешь, чего хочешь.

— Манфред, богатырь ты мой! — прошептала она, сжимая его руку.

Они немного помолчали. Потом Рената пощекотала его под мышками и, рассмеявшись, выпрыгнула из постели. Разговор о самом важном снова был отложен на другое время.

Манфред сегодня был свободен от службы, и они во всем доме были одни. Около одиннадцати часов дождь перестал, кое-где проглянуло чистое небо. Манфред и Рената вышли прогуляться, или, как они выражались, понюхать, что и как.

Командовала Рената. Она диктовала Манфреду, что он ей должен показать. Сначала шли так называемые социальные учреждения.

Школа и детский сад оказались на одной улице — два длинных каменных здания с большими окнами, сквозь которые на улицу доносился детский гомон. В одном из классов ученики хором разучивали русские слова: книга, доска, рука, ложка, шапка...

— Очень милая школа, — сказала Рената, — но вряд ли она в состоянии вместить всех учеников, которых я видела в поселке.

— Ученики пятых — восьмых классов ездят в школу в соседнее село.

— А почему здесь не построили большей школы?

Этого Манфред не знал. Не смог он ответить на вопрос Ренаты и тогда, когда они зашли в продовольственный магазин, где оказалось полным-полно покупателей, в основном женщины. Они бойко разговаривали, шутили и смеялись. Однако, едва увидев Манфреда с Ренатой, они, словно по команде, замолкли, внимательно оглядели их с ног до головы, а потом тихо зашептались, делясь, по-видимому, впечатлениями.

Рената сразу же потащила Манфреда из магазина, спросив с удивлением:

— Неужели они все не работают?

— А где же им работать? — ответил Манфред.

— Эх ты, наивный!

Возвращаясь домой, Рената никак не могла забыть женщин, которые с любопытством разглядывали ее, а потом о чем-то перешептывались.

До отъезда Ренаты Манфред успел показать ей Дом культуры, построенный неподалеку от военного городка, а затем и свою комнату в общежитии для холостых офицеров.

* * *

Затем они съездили в Торгелов. Бродя по узеньким улочкам маленького городка, Рената чувствовала себя намного лучше, чем в Бергхайде. И хотя это был далеко не Дрезден, но все-таки в этом городе, со множеством магазинов, оживленным уличным движением и большим количеством людей, на них никто не обращал ни малейшего внимания.

На обратном пути Рената всю дорогу молчала. Вспоминала Дрезден, город городов, в котором она прожила всю жизнь. Она видела Дрезден в ранах, нанесенных войной, помогала городу залечивать их, и теперь он стал еще краше.

Чем ближе они подъезжали к Бергхайде, тем беспокойнее становилась Рената.

Глядя на нее, Манфред растерянно улыбался. «Уж теперь-то, побывав в Бергхайде, Рената наверняка примет решение», — Думал он, но спросить ее не решался, понимая, что у Ренаты большие запросы к жизни, а маленький поселок Бергхайде так мало может дать ей.

Молча они шли по безлюдной улочке к дому майора Хута. Взявшись за руки, они переплели пальцы и шли, прижавшись друг к другу. Рената старалась идти в ногу с Манфредом, который делал широкие шаги. Заметив это, он пошел медленнее, чтобы ей было легче.

— Мой Великан!

— Моя Тучка!

На улицах шумели детишки, они стайками носились вокруг деревянных домиков с пестрыми ставнями. Дома стояли стройными рядами, как солдаты на параде. Только палисадники перед домиками и заборчиками в какой-то мере говорили об индивидуальности хозяев. Рассматривая эти палисадники, Рената пыталась угадать, что представляют из себя их владельцы. Это была своеобразная игра, которая в другое время развеселила бы и ее и Манфреда, но сейчас оба лишь натянуто улыбались.

После обеда они не знали, чем заняться. Немного отдохнули, почитали, затем взялись разгадывать кроссворд. Однако ничто не могло отвлечь их от мыслей, которые мучили обоих.

Фрау Хут сидела и проверяла тетрадки с сочинениями, а потом пошла навестить некоторых учеников, чтобы поговорить с их родителями,

Манфред ждал решения Ренаты, а она ждала, что он потребует наконец от нее ответа. Все остальное было для них второстепенным. Они почти не говорили друг с другом, а когда их взгляды случайно встречались, оба как-то неестественно улыбались. К вечеру решение созрело у обоих.

Манфред не хотел больше мучить свою Тучку. Он смирился с тем, что она уедет в Дрезден, а он навестит ее во время отпуска.

Рената тоже решила больше не мучить своего Великана. Она боялась смотреть в его глаза, потому что в них застыла такая печаль, что ей хотелось плакать. Она уже была согласна ради него уехать из родного Дрездена. Отказаться от всего: и от города, и от его реки, и от знаменитого зоопарка, и от друзей, и от своей школы, и от детей, которых она учила. Нет, об этом лучше и не думать. Отказаться от всего этого, и только ради него одного?!

Они старались не вздыхать, пытались улыбаться. Однако ни он, ни она почему-то не высказывали своего решения. Сидели на кушетке, понурив головы, и молчали.

На улице снова пошел дождь. Сгущались сумерки. Ветер выдувал из печных труб яркие искры, и они гасли на лету.

«Точно так же гаснет и мое сопротивление ему, — думала Рената. — Исчезает без следов, без результата».

Снаружи послышался какой-то стук и женский крик. Рената выбежала из дома.

На лестнице, ведущей с веранды, лежала фрау Хут: она поскользнулась на мокрых ступеньках и упала.

Рената осторожно ввела ее в комнату. Фрау Хут побледнела от страха, губы ее сжались, щеки как-то сразу ввалились. Рената помогла ей лечь на диван, не зная, что делать дальше.

Фрау Хут осторожно гладила себе живот. Неожиданно в комнату вбежали дети, все четверо, притихшие и испуганные. Прежде чем Рената успела что-нибудь сообразить, старшая сестра вытолкала младших из комнаты. Все вышли молча, и только самый маленький заплакал и жалобно позвал:

— Ма-ма-а... Ма... ма-а! — Затих он только на кухне.

На цыпочках в комнату вошел Манфред. Его беспомощный вид сразу же оживил Ренату. Она тут же послала Манфреда за одеялом и за водой.

Рената осторожно присела возле фрау Хут на краешек дивана.

«А что будет со мной, если и у меня будет ребенок?» — подумала Рената, взяв в свои руки узкую холодную руку фрау Хут с чернильными пятнами на пальцах. Осторожно вытерла пот, выступивший на лбу женщины.

Когда Манфред принес кувшин с водой, фрау Хут жестом руки попросила его выйти.

— Спасибо, — вымолвила она. — Уже прошло, кажется. — Она осторожно села на диване.

На лестнице, ведущей в детскую комнату, послышались шаги. Фрау Хут прислушалась, и в тот же миг по ее лицу скользнула слабая улыбка. Рената пошла к Манфреду, взяла у него ключ и вышла в кухню. Стол там оказался пустым и чистым. Как и вчера, приятно пахнуло крепким чаем. Детские вещи в полном порядке лежали на стульях.

Фрау Хут очень скоро оправилась от испуга и принялась за хозяйство. Когда муж вернулся домой, все страхи были уже позади. Она занялась приготовлением ужина, и муж помогал ей.

Майор с озабоченным видом наблюдал за каждым движением жены, и, хотя фрау Хут была так же проворна, как всегда, муж все не мог успокоиться.

Рената сразу заметила волнение майора. Она видела, как у него дрожали руки, когда он разливал чай по чашкам. Очень часто он украдкой поглядывал на часы, как-то торопливо ел и даже чуть-чуть забрызгал китель, который почему-то не снял. В форме он выглядел намного строже, чем в гражданском костюме. Складка на переносице стала еще глубже, а уголки губ опустились вниз, чего вчера Рената не заметила.

— Ваши дети совсем самостоятельные, — сказала она, чтобы хоть как-то нарушить тягостное молчание.

Фрау Хут молча кивнула.

Майор, словно отвечая на свои мысли, сказал, прикрыв глаза:

— Семья, фрау Грапентин, играет главную роль.

После еды он поставил на стол бокалы и наполнил их вином. Себе он не налил. Когда Манфред и Рената запротестовали, сказав, что одни они пить не станут, майор сначала взглянул на часы, а уж потом взял и себе бокал, но наполнил его только наполовину. Безо всякого перехода он спросил:

— Фрау Грапентин, какое впечатление произвел на вас наш поселок? — Проговорил он это скороговоркой, отчего вопрос прозвучал у него слишком строго.

Рената молчала. Такое беспардонное вмешательство майора в личную жизнь злило ее: ведь она не являлась его подчиненной. Понятно еще, если бы об этом спросил Манфред.

Хут явно нервничал и спешил.

— Молчание — тоже своеобразный ответ на вопрос, — проговорил он.

Жена майора попыталась хоть немного смягчить высказывание мужа теплой, чуть виноватой улыбкой.

Манфред с облегчением вздохнул, когда Рената наконец заговорила. Он видел, как правый уголок ее рта несколько опустился, что придало лицу Ренаты насмешливое выражение, к тому же она еще немного прижмурила правый глаз.

Манфред знал, что сейчас его милая Тучка начнет метать молнии. Откинувшись на спинку кресла, он несколько пододвинулся к Ренате.

— Ваш поселок, товарищ майор, мне не понравился. А вы лично мое впечатление о нем можете только ухудшить.

Колкость Ренаты попала в цель. Майор на секунду отвел от нее глаза, а затем, качая головой, рассмеялся:

— Я, разумеется, добивался противоположного.

Рената решила по горячим следам закрепить свой успех:

— Господин Хут вчера мне был более симпатичен, чем сегодня майор Хут. Однако вернемся к сути дела. Вы знаете Дрезден, об остальном мне можно уже не говорить.

Пока майор готовился к ответу, заговорила его жена:

— А вы знаете Лейпциг? Десять лет назад я променяла его на Бергхайде. Но вы не представляете себе, как тогда выглядело это место. — Она бросила взгляд на Ренату и повторила: — Да, не представляете себе! Пустое место, строительная площадка, кучи кирпича, извести, доски, несколько бараков, один-единственный киоск, где можно было купить кое-что из продовольствия, и кругом солдаты, одни только солдаты. И несколько детей. Я учила этих детишек в бараке, где была столовая для рабочих. Сколько раз я была близка к тому, чтобы все бросить и уехать! Но меня удерживали дети. Потом я и сама родила ребенка. Родила уже в этом домике, в соседней комнате. На простой солдатской койке. Обязанности акушерки выполняли мой муж и совсем еще молоденькая медсестра. — Фрау Хут выпрямилась. Муж ласково погладил ее по руке.

Рената прониклась уважением к этой мужественной женщине. Однако это не сделало для Ренаты более симпатичным поселок. С вниманием она слушала рассказ учительницы.

— Разумеется, Бергхайде нельзя сравнивать ни с Лейпцигом, ни с Дрезденом. Здесь много трудностей, слишком много. Зимой мы никак не можем натопить свой домик, а летом изнываем от жары. Здесь нет хороших магазинов. Школа маленькая, не хватает детских садов и яслей. Мало учителей. Я сама веду класс, состоящий из сорока учеников. И хотя я сердцем уже прикипела, так сказать, к этому поселку, разумеется, я охотнее поселилась бы и жила в Дрездене или Лейпциге. Но ведь, в конце концов, есть еще и чувство ответственности.

— Совершенно верно, чувство ответственности и чу... — Рената замолчала на полуслове, вспомнив, что она, принимая решение, совсем не подумала об этом. Об ответственности за своих учеников. Не подумала потому, что для нее, видите ли, собственные чувства оказались дороже. Рената покраснела. Хорошо еще, что она не успела сказать Манфреду о своем решении.

Манфред ждал, что Рената договорит фразу до конца, а сам подумал: «Хорошо еще, что я не сказал ей о своем решении. Не просил, чтобы она из-за меня уехала из Дрездена. Я не имею права требовать этого от нее. Однако если исходить из интересов учеников здешней школы, то тогда я имею право и на это».

Манфред очень серьезно относился к понятию «ответственность». Так, например, каждую среду он вместе с двумя солдатами из своего взвода занимался с пионерами школы. Как хотелось ему помочь школьникам, сделать их жизнь интересной! После этого голова у него разламывалась от ребячьего шума и гвалта, от их нескончаемых вопросов и жарких споров. Единственной учительницей, которую эти сорванцы любили и уважали, была фрау Хут. Рената, думал он, должна стать второй.

Выходит, они с Ренатой снова оказались в том же положении, что и вчера: она — со своим отказом, он — с требованием остаться здесь. Правда, сегодня оба чувствовали себя свободнее, чем вчера.

— Чувство ответственности, — медленно, хорошо выговаривая каждый слог, продолжала Рената. — Вы думаете, что его у меня не было в Дрездене? По-вашему, ответственность заключается в том, чтобы не бросить своих учеников или, по крайней мере, передать их, как инвентарь, другому педагогу. Вы на такое способны?

Фрау Хут понимала, что вопрос задан именно ей.

Все молчали. Чем дольше длилось это молчание, тем беспокойнее чувствовал себя майор. Он крутил свой бокал, смотрел вино на свет, еще раз взглянул на свои часы на руке, сверил их с будильником, стоявшим на телевизоре.

Манфред выпятил губы. Локти он поставил себе на колени и в таком положении ждал, что же ответит Ренате фрау Хут, которая незаметно покачала головой. Однако от Ренаты это не ускользнуло, и она слегка усмехнулась.

— Я не знаю... — тихо начала фрау Хут, — но думаю, что я бы этого не могла сделать. И все же я решилась бы переехать туда, где я нужнее.

— А кто может определить это «нужнее»?

— Знаете, фрау Грапентин, сходите завтра со мной в школу. Договорились?

Ренате ничего не оставалось, как согласиться. На доброту этой учительницы можно было ответить только тем же. Рената чувствовала, что фрау Хут тоже не сразу пришла к такому решению.

— Договорились!

Все с облегчением вздохнули. Все, кроме Ренаты. Она чувствовала, что на нее свалилось что-то тяжелое, как снежная лавина. И десять недель назад ей было нисколько не легче, когда Манфред после долгих сомнений назвал ей место, где он будет служить. Случилось это в воскресенье, и не где-нибудь, а на полигоне в землянке, где они оба мечтали о совместной жизни в Дрездене. Рената так испугалась, что, вырвавшись из объятий Манфреда, отбежала к окну. Ее охватило такое паническое чувство страха, будто за ней кто-то гнался. Она стояла у окна и смотрела на полигон с его фанерными домиками и позициями «противника», а Манфред с жаром что-то говорил ей о чувстве ответственности и о месте, где человек нужнее всего.

Он говорил, но она не слушала его. Она думала: «Дрезден, мой Дрезден!» И хотя Манфред ни словом не обмолвился тогда о том, что ей придется переехать к нему, Рената знала, что однажды он ей об этом скажет. Это обязательно будет!

В то воскресенье они, как и раньше, возвращались в город, взявшись за руки, целовались по дороге нисколько не меньше, молчали нисколько не больше, а настроение у обоих уже было не таким беззаботным, как раньше. Тогда, придя домой, она легла на кушетку, потом встала, заходила по комнате. В душе ее росло чувство сопротивления.

— Я остаюсь в Дрездене! — заявила она. Манфред молчал.

Рената села на свою табуретку, вдев одну ногу в стремя.

Вдруг раздался треск, и стремя оборвалось, вырвав из перекладины кусок дерева. Рената чуть не свалилась.

Подняв оборванное стремя, Рената сразу вспомнила свои детские годы и без причины расплакалась. Манфред вскочил с подоконника.

— Тучка, моя милая Тучка! — Манфред обнял ее. — Я починю твою табуретку. — И он выбежал из комнаты.

Через минуту Манфред вернулся, держа в руках молоток, горсть гвоздей и кусок какой-то доски. Встав перед Ренатой на колени, он осторожно взял у нее из рук стремя.

— Ее уже невозможно починить. Время этой табуретки давно прошло, — сказала она и тяжело вздохнула.

* * *

Рената отстранилась от стола и придвинулась к Манфреду, взяла его за руку.

Майор Хут, видимо, решил их еще раз удивить.

— Скажите, Рената, разве вашего чувства не хватает для того, чтобы последовать за Манфредом в Бергхайде безо всяких ужимок и ненужного жеманства?

Манфред и Рената покраснели, а фрау Хут укоризненно качнула головой.

Майор, словно не заметив этого, залпом выпил содержимое своего бокала и продолжал:

— Ваше чувство ответственности кажется мне несколько неразвитым. У офицеров трудная служба. Рабочий день у них ненормированный, часто бывают учения, тревоги. Эти люди отвечают за многое. — Голос его стал твердым, будто майору кто-то возражал.

— Быть может, ты посмотришь, чем там дети занимаются? — вмешалась в разговор фрау Хут.

Майор взглянул на часы. Не успел он дойти до лестницы, как раздался звонок у двери.

Рената испугалась. Все прислушивались, но никак не могли разобраться, о чем именно майор говорил с пришедшим. Затем раздались шаги, щелкнул замок.

Манфред встал.

Майор вошел в комнату. Чувствовалось, что именно этого он ждал весь вечер. Теперь на его лице настороженность и нетерпение сменились спокойствием.

— Тревога! — коротко сказал он.

Сердце у Ренаты учащенно забилось. Она схватила Манфреда за руку.

— Мне жаль, фрау Грапентии, — извиняющимся тоном начал майор. Так он еще не говорил. — К сожалению, я должен забрать вашего мужа.

— Я понимаю... я должна... а ваша жена...

— Поторопитесь, товарищ унтер-лейтенант, вам еще нужно зайти в общежитие.

— Слушаюсь! — Манфред вытянулся.

Увидев своего Великана в положении «смирно», Рената побледнела и как-то зябко пожала плечами.

Манфред вывел ее из комнаты. В комнате Ренаты он вытащил из своего чемодана какие-то вещички и лишь потом притянул к себе Ренату.

— Моя милая Тучка, я скоро вернусь.

— Вам пора, унтер-лейтенант! — раздался за дверью голос майора.

— Иду! — ответил Манфред, целуя Ренату.

— Фрау Грапентин, помогите, пожалуйста, моей жене.

— Слушаюсь, товарищ майор!

— Выше голову, мы скоро вернемся, — улыбнулся майор.

Через минуту шаги офицеров стихли на улице... Несколько секунд после ухода Манфреда Рената стояла не шевелясь. Кроме Манфреда, у нее в Бергхайде из близких никого не было. «Одна среди чужих людей, — думала она. — Совсем-совсем одна».

Кто-то прошел по коридору. Рената выглянула из комнаты.

— Хочу посмотреть на детей, — объяснила ей фрау Хут. — Иногда они раскрываются во сне. — Она стала спускаться по лестнице и вдруг застонала.

Рената подбежала к ней. Привела ее в комнату, уложила на диван и вытерла ей пот с лица.

Фрау Хут немного успокоилась и вымученно улыбнулась.

— Что-то еще случилось?

Рената задумчиво покачала головой. Как хорошо, что она в случае необходимости сможет помочь женщине!

— Сколько вот таких тревог пережила я за десять лет! Но привыкнуть к ним все равно никак не могу. — Лицо у фрау Хут было виноватым, будто она за что-то просила прощения у Ренаты. — Когда полк уходит на учения, я в классе никогда не закрываю окон: все прислушиваюсь, прислушиваюсь, а полностью успокаиваюсь только тогда, когда он, голодный и грязный, возвращается домой. После событий на Кубе я стала особенно беспокойной. Любой вызов по тревоге может быть прощанием навсегда. — Она до боли сжала зубы.

— Скажите, чем я могу вам помочь? — спросила Рената.

— Вы можете водить автомобиль?

— Нет.

— Тогда, если мне не станет лучше, вызовите по телефону скорую помощь из Пасевалка.

Лучше фрау Хут не стало. Начались предродовые схватки. Через полчаса после телефонного звонка приехала машина. В комнату вошла румяная акушерка. Завидным здоровьем так и веяло от нее.

— Не беспокойтесь, фрау Хут, все будет в порядке, — успокаивала акушерка учительницу, помогая ей спуститься к машине.

Рената несла чемодан фрау Хут.

— Я вас очень прошу, Рената, сходите вместо меня завтра в школу. В моем письменном столе, в ящике, лежат тетради с сочинениями. Я не все их проверила, а детям обещала принести их в понедельник. Мой Эльке знает, где что у меня лежит. Позаботьтесь, пожалуйста, о моих малышах и позвоните мужу.

— Конечно, фрау Хут, я все сделаю, вы не беспокойтесь.

— Спасибо вам.

— Всего хорошего. — Рената пожала слабую руку фрау Хут. Помахала вслед отъезжающей машине.

Тишина в доме удивила Ренату. Она прошла по коридору и закрыла все двери. Войдя в свою комнату, села и задумалась. Так из гостьи она на время превратилась в учительницу и мать четверых детей. «Иногда они раскрываются во сне», — вспомнила она слова фрау Хут. Рената вышла из комнаты и стала подниматься по лестнице. Поднялась на три ступеньки и остановилась, потом вошла в детскую. Самый маленький спал раскрытый, со сбитым в ногах одеялом.

«Одна, совсем одна, а Манфред сейчас под дождем мокнет. Успокоюсь я только тогда, когда он вернется домой и я увижу его в дверях. Будет стоять по стойке «смирно». Ах, да, майор Хут! Говорил мне о каком-то жеманстве. Ничего-то он не понимает. Да и откуда ему знать моих учеников! А вот я с ними великолепно нахожу общий язык. Все удивляются, как это мне удается, почему они во всем меня слушаются. Да я и сама-то, собственно, не знаю почему. Жеманство! Какая чепуха! Не правда ли, мой Великан? Ты там опять будешь курить, проголодавшийся, выпачканный в грязи. Тревога! А может, это совсем не простая учебная тревога? Тревога! Четверо детей... Кто знает. На дворе дождь... дождь...»

4

Дождь прошел стороной, но на землю упал густой туман. Погода была промозглой. Рената проснулась с трудом. Однако стоило ей вспомнить о детях, и сон как рукой сняло.

Она быстро одевалась, а сама в уме составила уже план действий: приготовить завтрак, помочь детям одеться, сходить в школу.

Она растворила окно. В комнате стало сыро, запахло влажной землей.

Стрелки на часах показывали семь. Вот-вот проснутся дети. Что она им скажет, когда они спросят о матери? Как они будут относиться к ней? Как они должны называть ее: «тетя» или «фрау Грапентин»? Без Манфреда любой день — потерянный день. Где-то он сегодня спал? В машине или на земле, прислонившись спиной к дереву? Ей так хотелось хоть на миг увидеть его.

Выше голову, мужчины скоро вернутся!

Рената тихо открыла дверь. На цыпочках прошла по коридору. Вошла в кухню. Но там почему-то горел свет. Пахло кофе и веяло теплом от плиты. Стол был накрыт.

Эльке разливал кофе по чашкам, а младшие сидели на диване. Увидев растерянную Ренату, они хихикнули.

— Ах, вы уже встали! Тогда садитесь за стол, я сейчас приду, — сказала Рената детям и пошла в ванную.

Когда она снова вошла в кухню, дети уже сидели на своих местах, но не ели, ожидая, когда она сядет на свободный стул, на стул их мамочки.

Оказалось, что и всем им хорошо известно, куда увезли их маму. Эльке все уже объяснил малышам. Ни один из малышей ни разу не позвал маму. Самый маленький сидел на своем стульчике рядом с Ренатой. Он рассматривал цветные картинки в книжке и, тыкая в них пальчиками, бормотал то, что уже мог выговорить.

Эльке делил масло и мармелад, раскладывал их по тарелкам. Он был очень похож на мать: такое же узкое лицо, такие же полные губы, такие же серо-голубые глаза и такие же, как у фрау Хут, скупые, но верные движения. Под внимательным взглядом Ренаты он покраснел, но не смутился. Восьмилетний кареглазый Ральф первым принялся за еду. И лишь круглолицая семилетняя Марион засмущалась и не поднимала глаз от чашки кофе.

Первым нарушил молчание Ральф:

— У тебя когда-нибудь было так много детей?

— Нет, еще не было.

— Ничего, мы тебе поможем, тетя Рената.

— Это меня радует.

«Ну вот я и стала тетей Ренатой. И сразу с четырьмя детьми. Нет, мой Великан, так много детей у нас с тобой не будет. Сейчас мне нужно позвонить в больницу. Муж фрау Хут не сможет навестить ее сейчас? Неужели и со мною когда-нибудь так же будет? Я рожу ребенка, первого ребенка, а Манфреда по тревоге вызовут в часть. И никто меня не навестит, никто не принесет букета роз».

В этот момент зазвонил звонок, и сразу же кто-то забарабанил в дверь веранды. Эльке открыл дверь. В кухню с шумом вошла соседка.

— Дети, у вас все в порядке? Дед Мороз принес вашей маме малыша. Мальчика!

При словах «Дед Мороз» Ральф недовольно нахмурил лоб, но ничего не сказал.

Рената с облегчением вздохнула. Точно так же вздохнул и Эльке. Из детей один только он понимал, что падение матери могло привести к печальным последствиям.

— Я должна позвонить вашему папе! — воскликнула Рената.

— Я провожу вас, тетя Рената!

На улице стоял такой густой туман, что дома по обе стороны дороги утонули в нем. Ральф отлично знал дорогу до казармы, он дошел бы туда даже с завязанными глазами. Оно и не удивительно: он принадлежал к той группе мальчиков, которые ежедневно осаждали КПП полка, ожидая своих отцов, а когда те выходили из части, тотчас же брали их в «плен».

5

Рената вспомнила, что фрау Хут просила ее сходить в школу. И вот теперь Эльке ведет ее туда. Впереди не без гордости шагает Ральф. Марион повела малыша в детский садик.

Туман несколько поредел. Женщины, с которыми они встречались по дороге, громко и приветливо здоровались с ними. Некоторые из них уже знали Ренату по имени. Рената приветливо отвечала на их «здравствуйте». Чем ближе они подходили к школе, тем беспокойнее становилось на душе Ренаты.

Два года назад она, молодая учительница, впервые в жизни переступила школьный порог. В класс ее сопровождал тогда пожилой длинноногий костлявый директор, к широкому шагу которого она пыталась приноровиться, чтобы не отставать. Маленькая ростом, она купила себе туфли на самом высоком каблуке, даже стоять на которых, а не то что идти, было далеко не приятным делом. Стук ее каблуков по коридору и шум детворы вселяли в душу Ренаты смутное беспокойство. Успокоилась она лишь тогда, когда оказалась в классе и увидела любопытные рожицы своих учеников...

Эльке открыл дверь школы, пропустил Ренату вперед. Запах школы (а у школы, не спорьте, есть свой, только ей свойственный запах) мигом успокоил Ренату. А вот и класс с неизменным облачком меловой пыли, свежевыкрашенная доска, грязная тряпка на учительском столе и любопытные детские глаза.

— А почему не пришла фрау Хут? — спросил один из учеников.

На лицах остальных застыл тот же вопрос.

— Моя мама вчера упала, а сегодня утром в больнице ей дали малыша, — объяснил Эльке.

Ученики смущенно опустили головы.

— Садитесь, дети! — Рената знала, что многое зависит от того, как учитель поведет себя в классе в первые же минуты урока. — Фамилия моя Грапентин. Я преподаю в одной из школ Дрездена, в четвертом классе. Преподаю историю и немецкий язык. Фрау Хут попросила меня заменить ее на время. Сегодня у нас с вами экскурсия, на которую мы выйдем, как только рассеется туман, а пока познакомимся.

Наступила пауза. Что же дальше? Дети забеспокоились, зашумели. Рената подумала о том, что ее ученики в Дрездене долго будут интересоваться, почему не пришла фрау Грапентин в школу и вообще когда она придет.

— У тебя вопрос? Пожалуйста!

— Вы давно живете в Дрездене? — спросил ее один мальчик.

— С самого рождения.

— Дрезден красивый город?

— Очень красивый. Если вы хотите, я расскажу вам об этом городе.

— О да, пожалуйста! — почти хором попросили девочки.

— Дрез... ден... — лениво протянул один из мальчиков.

— Кто не хочет слушать, может рисовать или читать, но только не мешайте другим, — сказала Рената. Однако Рената не успела начать рассказ о Дрездене. Дверь распахнулась, и в класс вошла женщина в серой меховой шубке с пушистым воротником и черной меховой шляпке. Подойдя к Ренате, незнакомка нараспев начала объяснять цель своего неожиданного прихода.

— Я знаю, что вы замещаете фрау Хут. Это хорошо. Я слышала, что у вас сегодня занятий не будет, а будет экскурсия. А у меня сегодня есть кое-какие дела в Грейфсвальде, вот я и решила свою дочку взять с собой: пусть полюбуется из окошка машины окрестностями.

Женщина коснулась поверхности стола рукой, с которой она так и не сняла кожаной перчатки, добавила, кивнув в сторону класса:

— Собирайся быстрее, Сильвия!

— Ох!..

Сорок учеников замерли. Наступила мертвая тишина. Рената знала все виды тишины в классе. Озабоченная тишина царит в классе тогда, когда учительница со стопкой проверенных тетрадей входит в класс; задумчивая тишина, когда все сосредоточенно думают над только что полученным заданием; тишина воодушевления, вызванная только что прочитанным отличным рассказом; настороженная тишина, когда кто-то из учеников-проказников задает учительнице хитрый вопрос с подвохом; и выжидающая тишина — она наступает тогда, когда учительница своим ответом или разочаровала, или, напротив, воодушевила ребят. Мертвая тишина для любого учителя — самая тяжелая.

— Мне жаль, фрау...

— Фрау Гросман!

— Мне жаль, фрау Гросман, но день экскурсии в школе — такой же учебный день, как и любой другой. Экскурсии с учениками проводятся тоже с определенной целью.

— Это какая же цель у вас на сегодня? Вокруг лес да несколько грязных хуторов, где наши дети бывали уже не раз.

— Я попрошу вас не мешать мне вести урок. У вас нет никаких оснований, чтобы забрать свою дочь из класса.

— Вот оно как! — удивилась фрау Гросман, снимая с головы шляпку. Затем она зачем-то посмотрела на часы. На квадратном лице женщины затрепетали крылья по-мужски крупного носа. — Вот оно как! — еще раз повторила женщина нараспев, и глаза ее метнули злобный взгляд. — Тогда, быть может, я могу присутствовать на вашем уроке?

— Пожалуйста.

— Как член родительского комитета, я, разумеется, имею на это полное право.

Пока Рената открывала окно, фрау Гросман села на стул, который стоял позади Ренаты.

Ренату охватило неприятное чувство, какое бывает у человека, за спиной у которого кто-то находится, да еще, быть может, с недобрыми намерениями. Однако стоило ей взглянуть на детей, как это чувство тотчас исчезло, так как на нее внимательно смотрели доброжелательные лица учеников, а Эльке даже заговорщицки подмигнул ей.

Рената начала свой рассказ о Дрездене. Она говорила, а ей казалось, что она ведет детей по своему городу, показывает им площадь Единства, затем спускается к Эльбе, холодной и серой в ноябре, откуда из-за тумана совсем не видно Старого города.

Затем она рассказала детям о дворце Цвингер, о всемирно известной картинной галерее.

После этого она мысленно поднялась на самую высокую точку, откуда весь город, раскинувшийся по обоим берегам реки, был виден как на ладони. Погода была великолепная, солнечная, река отливала серебром, и можно было разглядеть каждый дом. Таким Рената не могла не показать свой родной город ученикам маленького поселка Бергхайде.

— Недалеко от ресторана «Луизенхоф» находится великолепная вилла, украшенная стройной башенкой, — продолжала Рената. — Называется она «Сан-Ремо». Отнюдь не случайно во время войны в ней поселился американец по фамилии Нобель. Этот американец по рации наводил на наш город, который не имел особого военного и промышленного значения, а был лишь крупным центром немецкой культуры, эскадрильи американских и английских бомбардировщиков, которые сбрасывали свой смертоносный груз на город, превратив его в груду развалин. И в то же время ни одна бомба не упала на виллу. Нобель — это имя, которое мы с вами должны запомнить. Сейчас этот человек живет в стране, где совершенное им вовсе не считается преступлением... Чем дальше рассказывала Рената, тем внимательнее слушали ее ученики.

— Я тоже была в Дрездене...

Рената обернулась. Эти слова произнесла дама, которая уже сняла свою меховую шубку и повесила на спинку стула.

— По сравнению с довоенным временем город сейчас не тот, — недовольно продолжала дама.

Рената, густо покраснев, тихо и вежливо спросила:

— А когда вы были в Дрездене в последний раз?

— Два года назад, когда мой муж поступил в академию.

— Мне кажется, что вы были в городе или ночью, или же в густой туман.

Рената повернулась к классу. Она чувствовала себя оскорбленной. Однако, посмотрев на учеников, она заметила, что все они задумчивы, а у девочки, что сидела позади Эльке, заплаканные глаза.

«Да ведь это же Сильвия Гросман, — подумала Рената. — Жаль, что я разрешила ее матери остаться в классе: несмотря на певучий голос, от этой особы даже холодом веет».

Рената встала и, подойдя к окну, прислушалась, но шума машин не было слышно.

— А теперь, дети, мы пойдем на экскурсию. Только сейчас мы с вами поменяемся ролями. Я вам рассказывала о Дрездене, вы же покажете мне окрестности Бергхайде. Договорились?

— Договорились! — хором ответили ученики.

Среди наступившей на момент тишины откуда-то вдруг донесся женский крик, затем какой-то хлопок и снова женский крик.

Школьники испуганно закрутили головами. Фрау Гросман, быстро схватив свою шубку, выскочила из класса.

У входа в школу стоял небольшой «Вартбург» серого Цвета. Вместе с учениками второго класса, в котором учился и Ральф Хут, из школы вышла молоденькая учительница с расстроенным лицом. Она держала за шиворот светловолосого мальчугана, который, засунув руки в карманы, пинал своими грязными ботинками камешек. Мальчуган задергал плечом, пытаясь таким образом сбросить с себя руку учительницы.

— Коллега! — строго окликнула Рената из окна учительницу.

Учительница на миг выпустила из рук воротник шалуна, а тому только того и нужно было: через секунду он уже скрылся в кругу мальчишек. Учительница, густо покраснев и беспомощно опустив руки, подошла к окну, у которого стояла Рената.

Ренате было жаль и молоденькую учительницу, и шаловливого мальчугана.

— Не надо так, ведь это же ребенок, — тихо проговорила Рената. — Не теряйте их из виду, а то они уже вышли за ворота. До свидания.

Рената видела, как фрау Гросман открыла дверцу «Вартбурга» и села в него. Взревел мотор, и машина выехала со школьного двора.

Рената с облегчением вздохнула и вывела класс на прогулку.

Фрау Гросман дожидалась учеников четвертого класса возле своего дома.

— Если вы не возражаете, я хотела бы присоединиться к вашей экскурсии, — попросила она Ренату.

И хотя Ренате хотелось отказать ей, она все же сказала:

— Пожалуйста.

Фрау Гросман успела переодеться. Теперь на ней были лыжные брюки серого цвета и модный свитер, на голове меховая шапочка.

Мать подозвала Сильвию к себе и взяла ее за руку.

Девочки, шедшие рядом с Сильвией, постепенно отстали от фрау Гросман с дочерью. Рената тоже отошла немного в сторону. Сама не зная почему, Рената чувствовала, что присутствие фрау Гросман раздражает ее.

Дети окружили Ренату плотным кольцом. Они задавали ей всевозможные вопросы. Завязался оживленный разговор, и Рената была довольна: как-никак сорок любознательных мальчишек и девчонок осаждали ее и всех она сумела завоевать за какой-то час. О фрау Хут никто из учеников так больше ни разу и не спросил ее.

«Неужели и обо мне так же быстро позабудут мои ученики? — подумала она с легкой грустью. — Вот и выходит, что незаменимых учителей нет».

6

Скоро группа углубилась в лес. От влажной земли шел сильный запах. Пахло грибами, прелой листвой и смолой. На листьях кустарника блестели крохотные капельки влаги осевшего тумана.

Оказавшись в лесу, дети заговорили тише, задавали меньше вопросов. Рената любила лес. В лесу под Дрезденом так же приятно пахло прелой листвой и землей, иногда доносилось ржание лошадей.

Вдруг Ренате показалось, что она слышит шум автомобилей. Она прислушалась. Но никаких машин не было и в помине. Рената с сорока мальчишками и девчонками и фрау Гросман долго ходила по лесу. Ей хотелось поскорее увидеть Манфреда, так как она чувствовала себя одинокой среди совершенно чужих ей людей. Ей хотелось поговорить по душам, но было не с кем. Чтобы убежать от самой себя, она разговаривала с детьми.

Так они шли по просеке, разговаривая то о хуторках, которые располагались по соседству, то о растениях и цветах, которые попадались им на пути.

Несколько раз фрау Гросман пыталась заговорить с Ренатой, но безуспешно. Она так и водила дочь по лесу, держа ее за руку. Остальные ребята и девочки бегали, играли в салки, догоняя друг друга.

После небольшого привала Рената встретилась с группой второго класса. Дети тотчас же перемешались, и невозможно было разобраться, где ученики четвертого класса, а где второго. Дети с аппетитом уплетали свои завтраки.

Сильвия села на пенек, который для нее облюбовала мать. Девочка сидела и ела бутерброд, с завистью наблюдая за остальными ребятами.

Фрау Гросман оказалась по соседству с молодой учительницей из второго класса и Ренатой.

— Ну, что вы скажете в свое оправдание? — спросила фрау Гросман у молодой учительницы.

Учительница молчала.

Ренате никогда не приходилось оказываться в подобной ситуации: она ни разу за два года своего учительствования даже в шутку не шлепнула ни одного ученика. Однако она ясно представляла себе ту неприятную ситуацию, в которой оказалась молодая неопытная учительница. А тут еще, как назло, неумные и довольно нетактичные нотации фрау Гросман.

Ренате захотелось помочь молодой учительнице, как-то дать ей понять, чтобы она не вздумала оправдываться или вообще спорить с фрау Гросман.

— Очень жаль, что такие явления имеют место в социалистической школе! — никак не могла успокоиться фрау Гросман. — Родительский комитет должен основательно разобрать этот инцидент. Мы не можем допускать подобных случаев!

Чем больше говорила неугомонная фрау Гросман, тем спокойнее становилась молодая учительница. У нее было симпатичное лицо, которое несколько портили слишком ярко накрашенные губы и подрисованные глаза.

С каждой новой угрозой, которые так и сыпались из уст фрау Гросман, учительница как бы распрямлялась. Глаза ее сузились, лицо приобрело волевое выражение.

Чувствуя возможность сопротивления, фрау Гросман раскалялась еще больше.

— Такого случая у нас еще никогда не было, чтобы учительница дала ребенку пощечину! Да такой особе не место у нас в школе!

И вдруг молодая учительница встала с пенька, на котором сидела, и, не оглядываясь, пошла в глубь леса.

Рената облегченно вздохнула, подумав о том, что с такой женщиной, как фрау Гросман, и она тоже долго не выдержит.

— Что вы скажете на это, фрау Грапентин? Бросить класс и убежать, странно, не правда ли?

«Что я ей могу на это ответить? Сказать что-нибудь резкое, чтобы она ушла отсюда? В конце концов, ответственность за детей несем мы».

— Давно она здесь работает?

— С сентября. Ей не больше двадцати лет, наверное.

— Если вы будете так обращаться со всеми учителями из-за каждого их упущения, то скоро от вас сбегут все педагоги.

— Тогда мы сами будем преподавать. Я смогу вести класс, — не без гордости заявила фрау Гросман.

— Хуже этого ничего и быть не может, — не удержалась Рената. Она ждала, что после этих слов на нее обрушится поток брани. Однако этого не случилось.

— Бить детей — это самое последнее дело, не правда ли? Их так трудно воспитывать, особенно этих брошенных детей...

— Брошенных? — Рената невольно вспомнила слова Макаренко о брошенных детях. — А при чем тут брошенные дети?

— Их в семье четверо, — начала объяснять фрау Гросман. — Отец у них хороший, степенный человек, а вот жена его связалась с солдатом и разрушила семью.

И тут же фрау Гросман рассказала Ренате о том, как родители мальчика, которому молодая учительница дала пощечину, фамилия его Гремер, разошлись четыре месяца назад, причем все дети остались с отцом. Мать уехала из поселка. Свою вину она осознала тогда, когда было уже поздно. Она поселилась в соседнем селе и украдкой приходила в Бергхайде, чтобы хоть мельком увидеть своих детей, поговорить с ними, приласкать. Дети, разумеется, многого не знали и не понимали. Соседи и учителя из школы как могли заботились о них. Однако они стали чуждаться людей...

— А что же солдат? — поинтересовалась Рената.

— Какой солдат?

— Да тот, что соблазнил фрау Гремер.

— А бог его знает, с него взятки гладки, а вот ей теперь за все расплачиваться приходится.

В голосе фрау Гросман звучало только осуждение фрау Гремер, судьба же детей ее нисколько не интересовала.

Фрау жестом подозвала к себе Сильвию, которая послушно сидела на пеньке, на который посадила ее мать.

Девочка подошла к матери. Фрау Гросман нежно погладила ее по головке и, достав из сумочки плитку шоколада, отломила половину и отдала дочке.

— Теперь иди побегай, моя девочка, только недалеко!

Лицо фрау Гросман смягчилось, но через какую-нибудь минуту она вдруг нахмурилась и закричала:

— Сильвия!

Рената оглянулась и увидела, что рядом с Сильвией стоял тот самый белокурый паренек-шалун и девочка отдала ему половину своей шоколадки.

— Я сколько раз тебе говорила, чтобы ты не играла с ним! — прокричала рассерженная мать. — Забери шоколад и немедленно иди ко мне!

Мальчуган, который только что поднес шоколад ко рту, опустил руку.

— Немедленно иди ко мне! — повторила фрау Гросман.

Однако Сильвия не послушалась. К ней подбежали другие дети и, остановившись рядом, с любопытством наблюдали за этой сценой. А девочка, разломив оставшуюся у нее шоколадку на части, начала угощать детей, которые бросали боязливые взгляды на фрау Гросман и качали головами. Тогда Сильвия бросила шоколад в кусты, а сама убежала и спряталась за дерево.

— Бог мой, что же это делается! — Фрау Гросман удивленно всплеснула руками и встала.

Рената почти насильно усадила ее обратно:

— Садитесь, вы все равно ничего не исправите.

Фрау Гросман села и стала наблюдать, как Эльке и несколько девочек окружили Сильвию и по-своему утешали ее, но ни одна из них не нагнулась, чтобы поднять шоколад.

Увидев Эльке, Рената тотчас же вспомнила о фрау Хут и, громко захлопав в ладоши, крикнула:

— Ребята, собрались все вместе! Мы идем дальше! А вам, фрау Гросман, — Рената повернулась к женщине, — я настоятельно советую идти домой.

— А Сильвия?

— Оставьте ее с детьми, через несколько часов она успокоится, а когда вернется домой, тогда вы с ней и поговорите. Однако не забывайте, что сейчас вы очень сильно обидели свою дочь.

— Да, но... — растерянно произнесла фрау Гросман, и на сей раз в ее голосе не было ни капли рисовки.

Неохотно она последовала совету Ренаты и, уходя, не один раз оглядывалась.

Рената собрала учеников и повела их дальше. Временами она останавливалась и прислушивалась, но шума машин не было.

7

Вечер выдался тихий. Рената открыла окно. На столе слева от нее лежала стопка тетрадей, которые она еще не успела проверить. Время от времени она прислушивалась, но ничего похожего на шум моторов не слышала.

Дети занимались в своей комнате. Ральф играл перед домом с соседскими мальчишками. Временами Рената слышала, как он властно командовал ими. Малыш уже спал.

Идя от окошка к письменному столу, Рената бросила взгляд на книжную полку. Взяла в руки томик Макаренко и начала искать то место, которое попалось ей в день приезда. К счастью, закладка оказалась на своем месте. Она несколько раз перечитала нужную ей цитату и задумалась.

«Что же теперь будет с детьми Гремера? Кто теперь ими займется? Все — и никто в частности. Фрау Гросман? Гремер — отец, который вряд ли сможет забыть нанесенное ему оскорбление? Фрау Хут, которая вчера, по-видимому, и ходила к детям Гремера, а потом, придя домой, упала? Кто? — Рената сделала несколько шагов к окну. — Кто?» Ей сейчас очень не хватало Манфреда, не хватало Хута, которые могли помочь ей ответить на все вопросы. Она вспомнила слова фрау Хут о том, что она осталась там, где была нужнее.

Рената высунулась из окна. Улица была пуста. Где-то за домом шумели дети. Она вернулась на середину комнаты и в нерешительности остановилась, пощипывая пальцами нижнюю губу. Еще позавчера она сказала бы, что все это ее нисколько не касается, а сегодня она уже не может так ответить.

И еще Рената вспомнила слова фрау Хут о том, что она никак не может привыкнуть к тревогам, объявляемым в части, о том, как она, открыв окошко, прислушивается к шуму машин, о том, как она боится, что после одной из таких тревог ее муж может не вернуться домой.

«Однажды, когда мы с Манфредом еще не поженились, он вернулся после каких-то учений, продолжавшихся несколько дней. Он был чисто одет, не голоден, но вид у него был уставший. Поздоровавшись со мной, он сел на мою кровать и, улыбнувшись своей детской улыбкой, потер рукой покрасневшие глаза и сказал:

— Милая моя Тучка, ты меня... тормоши, а то я... сейчас засну на месте... — Говорил он с трудом, с паузами.

— Знаешь что, Великан, тебе нужно немного прилечь, чуть-чуть отдохнуть, тогда все будет хорошо.

— Ты находишь... что мне так нужно?

Я сняла с него френч, ботинки и положила его ноги на кровать.

Наверное, в ту летнюю ночь, которую я провела без сна, просидев у окна и простояв на коленях перед спавшим на кровати Манфредом, я впервые поняла, что значит быть женой кадрового военного».

* * *

Рената снова встала из-за стола и подошла к окну.

«Неужели Манфред каждую неделю будет приходить домой таким же уставшим, как тогда в Дрездене?» — подумала она.

Внизу хлопнула дверь, а через секунду в комнату вбежал Ральф. Запыхавшись от быстрого бега, он сказал:

— Тетя Рената, она идет!

— Кто она?

— Учительница, которая ударила Юргена... она сейчас идет к тебе...

— Да кто же идет, Ральф?

— Фрейлейн Шалов, моя учительница. Заставь ее постоять перед тобой, пусть узнает...

— Что узнает?

— Ну, попугай ее.

— А-а, ну ладно, только ты куда-нибудь уйди.

— Хорошо!

Ральф выскочил в коридор, и в тот же миг послышалось его равнодушное «здравствуйте».

— Здравствуй, Ральф, — проговорила учительница. — Где я могу найти фрау Грапентин?

— Вон там!

В дверях стояла молодая учительница. Рената пошла ей навстречу, поздоровалась, а затем улыбнулась:

— Я должна вас поставить по стойке «смирно» и попугать...

— Я заслуживаю более строгого наказания...

— Проходите, садитесь вот сюда.

Обе сели друг против друга.

Фрейлейн Шалов была на этот раз накрашена уже умереннее, отчего внешность ее только выигрывала. Она не стала извиняться, а просто объяснила Ренате обстоятельства дела.

— Сегодня я даже начала было укладывать свои вещички, чтобы уехать отсюда, но потом передумала... Дети есть дети... Я должна еще раз все попробовать с самого начала... — Учительница замолчала на минуту, а затем продолжала: — Утром я на миг потеряла над собой контроль. Я вызвала Юргена Гремера и сказала, чтобы он прочел стихотворение, которое я им задавала выучить. Он же, вместо того чтобы отвечать мне урок, сказал, чтобы сначала я сама прочла это стихотворение. Я стала настаивать на своем, тогда он рассмеялся мне прямо в лицо и сказал: «Ты сама-то его не выучила наизусть». Я прикрикнула на него, на что он мне ответил: «Иди лучше к солдатам, погуляй с ними! Они тебя ждут!» Тут я не сдержалась и ударила его по щеке...

— Вам нужно было прочесть стихотворение.

— Нужно было.

Обе немного помолчали, после чего фрейлейн Шалов, перегнувшись через стол к Ренате, быстро заговорила!

— Фрау Грапентин, ни за что на свете не соглашайтесь жить в Бергхайде. Уезжайте отсюда, если вы хотите остаться счастливым человеком. Здесь и жить и работать очень тяжело, одно мучение. Таких, как фрау Гросман, тут много. Они повсюду суют свой нос, они всегда правы. Они нигде не работают, вот от безделья и вмешиваются во все, везде видят одни недостатки. Я сама твердо решила работать в сельской школе, так что буду терпеть, а вам это ни к чему.

Ренате такая жизнь действительно была ни к чему. В Дрездене ее дожидались ученики ее класса. А директор при прощании сказал:

— Я вижу, придется мне подыскивать нового классного руководителя для четвертого «Б»?

— Не нужно никого подыскивать, господин директор, — ответила она.

«Не нужно? — думала теперь она. — А как же быть с чувством ответственности? И с тем, что человек должен быть там, где он нужнее всего? Только вот неизвестно, кто может определить это «нужнее всего». Сорок учеников, восемьдесят учеников. И одна молодая, неопытная, беспомощная учительница, которая, впервые встретив сопротивление, сорвалась и поступила антипедагогично. А тут еще эта фрау Гросман, которая хоть и состоит в родительском комитете, но не имеет ни малейшего понятия о воспитании. Она даже собственную дочь воспитать не в состоянии. А тут таких, как фрау Гросман, много, и таких детей, как Юрген Гремер, тоже много. И, как назло, фрау Хут увезли в больницу, а она попросила позаботиться о детях. А ведь она, видимо, имела в виду не только ее собственных детей, но и учеников в школе».

Рената встала, подошла к окну и увидела внизу Ральфа, который с немым вопросом смотрел на нее, задрав голову кверху. Она улыбнулась и по-товарищески кивнула ему. Мальчуган по-военному отдал честь и куда-то умчался.

В этот момент раздался сильный взрыв, от которого в окнах задребезжали стекла. Вслед за этим взрывом послышались и другие, немного послабее.

И в тот же миг ожила пустынная улица. Женщины кто в чем был выбегали из домов. Перед домом Хута остановились несколько женщин. Среди них Рената узнала соседку. Та поздоровалась с ней и сказала:

— Это наши! Это их гаубицы бьют! Меня не проведешь, нюх у меня верный!

— Может, ваш нюх подскажет, когда вернутся наши мужья? — с легкой насмешкой спросила ее молодая женщина, выскочившая с тарелкой в руках.

— Я думаю, что через четыре-пять часов они будут дома.

— Почему вы так думаете? — не успокаивалась молодая.

— Вот если ты, как я, девять лет подряд будешь ждать мужа с учений, тогда тоже будешь точно знать, когда тебе греть воду для ванны. Ты как хочешь, а я пошла!

Смеясь и переговариваясь, женщины стали расходиться по домам.

Соседка махнула Ренате рукой и крикнула:

— Давай грей воду для своих двух вояк!

— Иду! — крикнула ей в ответ Рената.

«Через четыре часа Манфред будет дома. Мой милый Великан, я так много должна тебе сказать. Наша первая тревога закончилась, а сколько их еще будет в нашей жизни?»

Отходя от окна, Рената чуть не столкнулась с фрейлейн Шалов.

— Понимаете, мой муж тоже на учении, — объяснила ей Рената.

— Тогда встретимся завтра утром, хорошо?

— Да, да, конечно. Фрау Хут выйдет из больницы не раньше чем через две недели. А ученики, сами знаете...

Фрейлейн Шалов понимающе кивнула.

— И полное спокойствие, коллега, — сказала Рената. — Мы с вами хоть и молодые педагоги, но с фрау Гросман вполне справимся.

— Спасибо за поддержку и до свидания, — учительница крепко пожала Ренате руку.

— Фрейлейн Шалов, — проговорила Рената, когда учительница была уже на пороге, — желаю вам тоже поскорее найти человека, для которого вы будете греть воду, тогда и вам Бергхайде покажется совсем другим.

Девушка весело рассмеялась, чем понравилась Ренате еще больше.

После ухода учительницы Рената растопила печь в ванной.

8

Вечером, когда дети легли в постель, Ренате пришлось пойти на КПП и забрать сбежавшего туда Ральфа.

Пять часов прошло, а офицеры все не возвращались.

Рената села за письменный стол и, макнув перо в красные чернила, начала исправлять ошибки в сочинении Сильвич.

Вдруг на лестнице раздались чьи-то шаги.

«Неужели это опять Ральф потихоньку сбежал на КПП встречать отца?» — с испугом подумала Рената.

Не успела она выйти из-за стола, как на пороге выросла фигура Манфреда.

Ручка упала на тетрадь, украсив ее большой красной кляксой.

— Мой Великан, — прошептала она. — Великан! Ты это или не ты?

— Конечно, я! — Манфред раскрыл руки для объятий. От него пахло землей, порохом, ружейным маслом, но запаха табака Рената не почувствовала.

Оказалось, что майор Хут послал Манфреда с первой же машиной домой, тогда как колонна полка еще только двигалась в часть.

— Великан мой, иди скорее! — Рената потащила Манфреда в ванную, на ходу расстегивая ему френч. — Иди, я тебя сейчас сама вымою, как маленького ребенка.

Манфред, довольный, рассмеялся:

— Тучка моя милая, да ты так меня совсем избалуешь!

— Ничего.

— А кто будет отвечать за это?

* * *

Поужинав, Манфред сел на кушетку в комнате Ренаты. Он улыбнулся и потер уставшие глаза.

— Тучка, ты мне обо всем расскажешь... Но только толкай меня, чтобы я не уснул случайно...

— Знаешь, Великан, ты приляг пока, отдохни. Времени у нас и завтра много будет.

— Ты думаешь?..

Рената наклонилась, стащила с Манфреда сапоги и положила его ноги на кушетку... Манфред устало зевнул.

— Милая моя Тучка, — проговорил он, немного помолчав, — чем ты тут занималась... пока мы там... стреляли?

С этими словами он и заснул.

Рената накрыла его одеялом. Затем она села за письменный стол и принялась исправлять ошибки в тетрадях своих новых учеников.