Глава 9

Стоя посреди огромного помещения аэровокзала, Фридерика осмотрелась. Затем она ступила на эскалатор и поднялась этажом выше, чтобы сверху еще раз окинуть все взглядом и уехать с твердой уверенностью, что Стефана здесь нет. А уж если его не окажется и дома, тогда она сообщит о случившемся отцу и одновременно заявит в полицию.

Фридерика прошла мимо стеклянной стены. Она хорошо выспалась, успокоилась и теперь уже не металась между надеждой и страхом, так как точно знала, что будет делать в ближайшие несколько часов.

Во сне она видела Франка Виттенбека...

Она стояла возле своей любимой березки. Шел дождь, тихий и ласковый, Фридерика чувствовала, как капли падали ей на кожу, скатывались и снова падали. Она подставила дождю лицо и вдруг почувствовала на своем плече широкую шершавую ладонь, а затем кто-то накинул ей на плечи шинель, теплую и тяжелую, от которой пахло бензином и металлом. Потом этот кто-то повернул ее к себе, и Фридерика ощутила его лицо возле своего уха. Оно было холодным и колючим...

Фридерика проснулась. Не шевелясь и не открывая глаз, она некоторое время лежала в постели и никак не могла прийти в себя после только что увиденного во сне. Она чувствовала себя намного увереннее, чем вечером, хотя беспокойство за брата осталось.

Обойдя почти весь зал ожидания, она повернула обратно, решив, что пора возвращаться. Ей хотелось как можно скорее попасть домой, а уж затем она отправится туда, где все напоминает ей о Виттенбеке. Она опять вышла на балкон, но среди людей, которые наблюдали, как поднимаются в небо и как приземляются самолеты, Стефана не было. Она вернулась в общий зал и попала в группу улетающих пассажиров, которые торопливо проходили мимо расписания самолетов.

Перед расписанием задержался только один человек. Он был в поношенной куртке, увидев которую Фридерика замерла на месте. Всю ночь она разыскивала паренька в меховой куртке и потому, возможно, уже не раз проходила мимо Стефана, не замечая его. На нем была куртка Ханне.,

Брат внимательно изучал расписание, глубоко засунув руки в карманы. Он словно застыл, лишь концы шнуровки от капюшона равномерно раскачивались у него на груди.

Фридерика подошла сзади и поздоровалась:

— Добрый день, Стефан.

Он обернулся, заулыбался, ответил на ее приветствие, а затем снова углубился в расписание. В этот момент на световом табло загорелся номер рейса, а чуть дальше место назначения — Париж.

Стефан положил руку на плечо рядом стоявшей Фридерики:

— Ну, сестренка, куда же мы с тобой полетим? — Он слегка привлек ее к себе, как будто был старше по возрасту. — В Рим, Токио, Гавану или в Париж? — Тихо засмеявшись, он сделал свободной рукой жест в сторону табло. — Я тебя приглашаю. Так куда же?

— Домой, — тихо ответила Фридерика и взглянула на брата.

Улыбка с его лица сошла не сразу — в подобных случаях человек не может быстро переключиться от мечты к действительности, и Фридерика даже пожалела, что не приняла его игры хотя бы на несколько минут, назвав, к примеру, Дели или Вену.

— Домой... — повторил Стефан, бросив задумчивый взгляд куда-то вдаль. — Домой... А где это находится?

Фридерика молчала, радуясь, что она все же нашла брата, и одновременно сожалея, что должна увезти его отсюда.

По бледному лицу Стефана было нетрудно догадаться, что ночью ему не удалось поспать. Наверное, слонялся по аэровокзалу из одного помещения в другое, а временами выходил на балкон.

Фридерика почувствовала, что брат изменился за эти двадцать четыре часа, пока она его не видела. Изменился не внешне, а внутренне. Вероятно, повзрослел. Стефан посмотрел на сестру, и она улыбнулась ему грустной улыбкой.

Повернувшись лицом к расписанию, он вполголоса произнес:

— Когда-нибудь я улечу отсюда, чтобы посмотреть мир. Думаю, что долго ждать не придется. — И закончил громко, даже с некоторой рисовкой: — Пойдем, я приглашаю тебя поесть. По крайней мере это я могу сделать сейчас, тем более что ужасно проголодался.

Фридерика не возражала.

* * *

Спустя два часа они свернули с окружной дороги и помчались в северном направлении. В машине они почти не разговаривали. Фридерика не хотела расспрашивать Стефана и уж тем более упрекать его за легкомыслие. Она была рада, что нашла брата. Фридерика позвонила домой и коротко объяснила матери, что Стефан очень изменился и она должна будет принять сына таким, каким он предстанет перед ней. Однако Фридерика сомневалась, что мать, охваченная радостью, поняла, о чем, собственно, идет речь. Фридерика боялась, что любые душевные порывы матери, будь то радость или гнев, повлияют на Стефана так, что парень еще больше замкнется.

Сейчас, когда он сидел с ней рядом, Фридерика думала о том, что отныне уже не оставит его одного. Во время своего недолгого путешествия Стефан нашел для себя нечто важное — цель, к которой теперь будет стремиться. И если он проявит такую же настойчивость, как во время инцидента с курткой, то цели этой он достигнет довольно быстро.

Стефан рассказывал сестре о том, какие типы самолетов он видел на аэродроме. Он называл города и страны, которые с балкона аэровокзала, откуда он смотрел на взлетающие и приземляющиеся самолеты, показались ему не такими далекими, как раньше. А когда его рассказ подошел к концу, он снова повторил:

— Думаю, что долго ждать не придется... Года два, не больше, вот увидишь. И тогда я полечу за границу, как мой друг Ханне. И тоже с аэродрома Шёнефельд...

— А поступать в офицерское училище ты уже расхотел? — поинтересовалась Фридерика.

Стефан ответил не сразу. Он ждал этого вопроса, но не от Фридерики, а от отца или от матери. Задумавшись, он подыскивал такой ответ, который убедил бы сестру и удовлетворил родителей. В голову приходили различные доводы, но их, видимо, было слишком много, и он не знал, какой же из них самый убедительный. Однако если долго медлить, Фридерика может подумать, что он не уверен в себе. И потому он ответил довольно быстро и решительно:

— Об офицерском училище я уже достаточно помечтал. Дома я просижу не больше трех лет, а потом завербуюсь и уеду куда-нибудь подальше, как это сделал Ханне.

— А что скажет отец?

— Какое ему до этого дело? Это моя жизнь, и я хочу распорядиться ею по-своему. После окончания десятилетки я не буду никуда поступать, а завербуюсь. И если я хочу плавать, то мне нужно приобрести такую специальность, которая пригодится на корабле. Терять же время попусту я не намерен.

— И ты полагаешь, что все будет так просто, как ты говоришь? Смотри, как бы тебе не застрять на полпути. А потом не забывай, ты ведь еще не достиг совершеннолетия.

— Пойми же, наконец, что это моя жизнь и я хочу ее прожить по-своему, а не так, как это мыслят другие. Если я и стремлюсь приобрести профессию, то только для себя, а вовсе не для отца! — Выпалив все это, Стефан уставился в окошко на серый, безрадостный ландшафт. Излишняя горячность свидетельствовала о его неуверенности — он, конечно, боялся спорить по этому поводу с матерью, а тем более — с отцом.

— Таким образом ты никого не убедишь, — остудила пыл брата Фридерика, — и меньше всего отца.

— Ну и что? Главное заключается в том, что я знаю, чего хочу. У меня есть цель.

В эти минуты Стефан вновь сделался похож на шестнадцатилетнего юнца, который тем больше упирается, чем отчетливее понимает, что взрослые все-таки имеют право высказывать свое мнение относительно его будущей судьбы, и старается вину за собственные ошибки переложить на родителей.

Фридерика сбавила скорость. Ей стало немного грустно от того, что Стефан так холодно прореагировал на слово «отец». Кто-кто, а Фридерика хорошо знала, как отец переживает за него, как стремится предостеречь его от ошибок, подобных тем, какие в свое время совершил сам. Она понимала: отцу хочется, чтобы сын пошел по его пути, стал продолжателем его дела. Что ж, многие отцы мечтают о том, чтобы их дети осуществили то, чего по тем или иным причинам не удалось им самим. Но не менее закономерно и желание сыновей идти своим путем. И отцы должны в конце концов примириться с их выбором, как бы обидно и горько им ни было.

Стефан откинулся на спинку сиденья.

— Знаешь, Рике... — уже тише и спокойнее начал он, и Фридерика, не видя его лица, почувствовала, что брат смотрит на нее.

Она улыбнулась ему и, не поворачивая головы, прибавила газу. Она хотела как можно скорее попасть домой, чтобы передохнуть до работы — привести себя в порядок, посидеть немного в своем кресле и подумать о чем-нибудь приятном.

— Знаешь, Рике, — повторил Стефан, — мне хочется жить там, где происходит что-то важное, а не там, где все до мелочей известно наперед. Плохо, когда знаешь, каким будет завтрашний день и послезавтрашний... Правда, есть люди, которых размеренная жизнь вполне устраивает, но я так не могу и не хочу... И хотя человек не может знать заранее, как он проживет свою жизнь, все-таки есть люди, которые умеют сделать ее насыщенной важными событиями... Ну а есть и такие, которые проповедуют скучную жизнь, называя ее чуть ли не самой лучшей.

— Это как же?

— А вот послушай! Скажи, разве можно считать жизнь интересной, если ты заранее знаешь, как она пройдет до самой пенсии, а? Школа, курсы профессионального обучения, производство, повышение квалификации и снова производство. Более того, тебе даже известна дата, когда ты в первый раз получишь пенсию. Я лично получу ее в две тысячи двадцать пятом году, в октябре месяце. И это интересная, полная приключений жизнь? Приключенческие будни, не так ли? Все это чепуха! Не лучше обстоят дела и у того, кто решится связать свою судьбу с армией. Там точно известно, когда тебя должны повысить в звании, когда ты можешь поступить на учебу в академию и какую должность получишь после ее окончания... И это жизнь?.. Будто тебя кто-то заводит ключом. Заведет, поставит, нажмет какую-то педальку, и ты станешь маршировать, пока завод не кончится...

Фридерика не пыталась перебивать брата, а он, сделав небольшую паузу, продолжал:

— А если ты сделаешь что-нибудь не так, как тебе предписано, то все сразу начнут сердиться — родители, учителя, наставники. Еще, чего доброго, обидятся, оскорбятся. А почему, спрашивается? Только потому, что они не этого от тебя ждали. А какие доводы они приводят, чтобы переубедить тебя! Например, что у нас человек может стать кем угодно, даже космонавтом. Может, конечно, но надо учесть, что на семнадцать миллионов жителей приходится один, ну, пусть два космонавта... Нет, Рике, вся наша жизнь заранее запрограммирована... Какая скука! — Он затряс головой.

Фридерика молчала. Ей многое хотелось сказать брату, но она решила выслушать его до конца. С чем-то Фридерика была готова согласиться, против чего-то возразить, но она понимала, что сейчас брата вряд ли интересует ее мнение.

Наверное, парням постарше мысли Стефана показались бы смешными. Они давно перестали искать смысл жизни, а искали лишь развлечений. Да и сама Фридерика никогда всерьез над этим не задумывалась, а пассивно ждала чего-то и... надеялась. А вот Стефан хочет жить по-иному, Фридерика нажала на педаль газа. Мотор заревел, машина завибрировала.

А еще Фридерика поняла, что по возвращении Стефана домой проблемы, о которых он мучительно думает, вряд ли удастся разрешить безболезненно.

* * *

Батальон только что пообедал и готовился к занятию, на котором предстояло опять отрабатывать приемы посадки и высадки вертолетного десанта. И хотя время обеденного перерыва уже кончилось, никто не приказывал ротам строиться.

Прибыл рядовой Фихтнер и доложил майору Пульмейеру, что задержана американская машина. Майор оставил Ульриха в роте, подменить солдата, который утром, выпрыгивая из стоявшего на лужайке вертолета, вывихнул ногу.

Офицеры совещались у командира батальона, а полковник Бредов в это время стоял на поляне, прислонившись к сосне, и ждал, когда наконец появятся солдаты. Он уже с полчаса как ушел с позиций и теперь стоял и смотрел на вертолеты, замершие на лугу. Вертолетчиков не было видно: то ли они спали в кабинах, то ли сидели в палатке-столовой и пили с Шанцем кофе, рассказывая о своих друзьях, которые уже уволились из армии.

С некоторых пор полковник Бредов потерял интерес к подобным разговорам и сторонился тех, кто их затевал. Вот и сегодня он отказался от предложения Шанца выпить по чашечке кофе. Правда, сейчас Бредов в душе жалел об этом, так как среди людей легче отключиться от невеселых мыслей, которые в последнее время постоянно лезли в голову. Ему все время казалось, что не сегодня завтра может произойти что-то неприятное. От этого у Бредова портилось настроение, он становился еще суровее, готов был вступать в спор с каждым встречным-поперечным, и только высокая должность и звание полковника сдерживали его.

Генерал Вернер приказал Бредову проконтролировать переброску батальона на вертолетах. От быстроты переброски вертолетного десанта и умелых действий солдат во многом будет зависеть успех последнего этапа учений и общая оценка, которую получит дивизия.

Конечно, Бредов был готов сделать все от него зависящее, чтобы батальон успешно выполнил поставленную перед ним задачу. Но не только от него это зависело. Вот, собственно, почему полковник Бредов и решил все послеобеденное время посвятить дальнейшим тренировкам, не обращая внимания на тех офицеров, которые считали, что достаточно потренировались до обеда.

Когда полковник Бредов наконец-то услышал голоса приближающихся солдат, он отошел от сосны и направился к вертолетам через все еще влажный луг. В сторону луга неторопливо двигались и растянувшиеся роты. Солдаты смеялись, бросали друг в друга сосновые шишки, которые глухо стучали по каскам. Увидев все это, полковник Бредов невольно подумал, что перед ним не воинские подразделения, а школьники, которых вывели на экскурсию. Вместе с солдатами шли унтер-офицеры и два или три командира взводов, остальные офицеры еще совещались. Первый взвод тем временем вышел на луг.

Полковник Бредов, побывавший за свою жизнь на множестве учений, хорошо знал, как меняется настроение солдат к их концу, когда они уже устали и физически, и морально. Сначала они начинают радоваться, что учение вот-вот окончится, а затем впадают в расслабленное состояние. Бывали случаи, когда сокращалась дистанция между командирами и подчиненными, и тогда ослаблялся контроль со стороны командиров, что могло привести даже к неповиновению отдельных солдат.

Нечто подобное, как казалось Бредову, происходило сейчас на его глазах. Для солдат не было тайной, что части и подразделения дивизии добились определенных успехов, хотя ни сам Бредов, ни другие офицеры не имели ни малейшего представления о том, откуда им это стало известно. Молва о результатах, достигнутых дивизией на различных этапах учений, распространялась быстрее, чем любой приказ.

По этому поводу и пребывал в таком блаженно-радостном настроении батальон. А Бредов по собственному опыту хорошо знал, что в подобном состоянии можно неправильно оценить сложившуюся на данное время обстановку. Однако ему было известно и то, каким образом можно вывести батальон из этого состояния. Его просто необходимо как следует встряхнуть, и не речами или призывами, которые все равно не дали бы желаемого результата. Чтобы пресечь это расслабляющее оживление, нужно отдать какой-нибудь приказ. И, глубоко вздохнув всей грудью, полковник Бредов отчеканил:

— Батальон, слушай мою команду!

Все мгновенно насторожились. Каждого солдата — и тех, что стояли впереди, и тех, что находились на опушке леса, — точно в грудь толкнули. Батальон словно встрепенулся. И тут же последовала другая команда: полковник коротко приказал построиться. Солдаты, унтер-офицеры и трое офицеров подбежали к Бредову, чтобы пронаблюдать за выполнением его команды. Сначала солдаты двигались стремительно, однако постепенно ими овладела апатия, но причиной ее была не усталость, а чувство внутреннего сопротивления. Потом снова началось оживление — солдаты смеялись, беспрестанно подталкивали и дергали друг друга. Несколько унтер-офицеров и командиры взводов тщетно пытались добиться четкого выполнения команды.

— Батальон, слушай мою команду! — громко выкрикнул полковник Бредов во второй раз.

Солдаты сразу же прореагировали на его слова, и он тут же приказал им повернуться кругом и добежать до опушки леса. Это приказание бросились быстро выполнять лишь несколько человек, основная же масса солдат побежали вразвалку. Офицеры остановились, ожидая, что же последует теперь. И тут полковник Бредов допустил ошибку: он не вывел из строя офицеров. Но времени на ее исправление не оставалось.

— Бегом — марш! — выкрикнул Бредов еще громче и злее.

Не успели солдаты, бежавшие впереди, достичь опушки, как полковник опять крикнул:

— Батальон, слушай мою команду!

Затем он приказал построиться всем на лугу. Солдаты выполнили этот приказ нисколько не быстрее, чем в первый раз. Кто-то натолкнулся на впереди бегущего, тот запнулся и упал, а на него повалились и другие. Образовалась куча мала.

Полковник Бредов в четвертый раз крикнул:

— Батальон, слушай мою команду!

Но на сей раз уже никто не повиновался: то ли солдаты не расслышали его команду, то ли просто-напросто не пожелали ее выполнять. Дисциплина и порядок в подразделении нарушились, и, чтобы восстановить их, нужно было действовать решительно.

Не теряя ни секунды, Бредов отрывисто крикнул:

— Тихо!

Полковник решил прямо здесь же, на глазах у всех, наказать первого, кто проявит непослушание. Он хотел заставить других опомниться. В этот момент Бредов неожиданно почувствовал беспокойство, даже страх перед этой массой людей, вышедших из-под контроля. Мелькнула мысль, что солдаты больше не подчинятся его приказам и ему придется долго ждать, пока они успокоятся. Но пойти на попятную Бредов не мог. Сдаться означало для него признать собственное поражение. А он не мог допустить этого. К тому же они находились не в кафе и не в казарме, а на учениях, в чрезвычайной обстановке, которая, как ему казалось, давала право на чрезвычайные меры.

В первой шеренге строящейся третьей роты полковник заметил высокого широкоплечего солдата, который что-то говорил своим товарищам и при этом энергично размахивал руками, как дирижер в оркестре.

«Это он что-то замышляет и организует всех», — мелькнуло в голове у Бредова, и он подозвал солдата к себе. Однако солдат повернулся лицом к полковнику только после того, как Бредов вторично позвал его. Это был тот самый ефрейтор, который приезжал с полковником Шанцем за автоматами. Бредов, помнится, пытался остановить его, а ефрейтор возразил: «Извините, товарищ полковник, но я выполняю приказ полковника Шанца».

И на этот раз, как показалось Бредову, ефрейтор почти равнодушным тоном спросил, ткнув себя пальцем в грудь:

— Это вы мне говорите?

— Ко мне! — крикнул Бредов.

— Слушаюсь! — ответил ефрейтор и что-то сказал солдатам, которые смотрели теперь не на него, а на полковника, шагавшего ему навстречу.

Расстояние, отделявшее полковника от ефрейтора Айснера, сокращалось. Солдаты притихли. Когда между полковником и ефрейтором оставалось всего несколько шагов, ефрейтор обернулся, но Бредов уже подошел к нему вплотную, вскинул обе руки, с силой сорвал с Айснера погоны и бросил их на землю.

Одна из маленьких пуговичек, оторвавшись, полетела вверх и ударилась о каску ефрейтора. Это был единственный звук, который нарушил внезапно наступившую тишину. И почти одновременно Айснер услышал тихий стук, с каким его погоны шлепнулись на землю. Полковник Бредов сорвал их так, как обычно срывают с разжалованных. Ефрейтор не раз видел это в фильмах. Но больше всего Айснера поразила тишина. Ему вдруг померещилось, что он стоит вовсе не на лугу, а перед мартеновской печыо на заводе. В лицо ему пышет жаром, как бывает во время выпуска стали, которая течет в ковш, осыпая сталеваров мириадами ярких искр. Ему даже показалось, что он слышит звуки, сопровождающие выпуск металла, чувствует запахи. Такое с ним бывало только в первые недели службы, когда он очень часто вспоминал о родном заводе.

Однако только что случившееся здесь, на лугу, было не сном, а явью. Его погоны валялись на земле, полковник все еще стоял перед ним на расстоянии вытянутой руки, а кругом повисла тишина. Но так не могло продолжаться долго. Айснер чувствовал, что надо как-то разрядить напряжение.

Он открыл глаза и наклонился, чтобы поднять валявшиеся на траве погоны с ефрейторскими лычками. Взяв погоны в левую руку, в которой они почти исчезли, ефрейтор перевел взгляд на сапоги полковника. Видимо, Бредов почистил их в обед, потому что на них не было ни единого пятнышка, будто полковник не пришел сюда, а спустился с неба на вертолете.

«Так это же «сапожник» Генрих!» — подумал Айснер, не спеша поправляя свой пояс. Он опасался, как бы полковник не отдал еще какого-нибудь приказа, который солдаты не пожелают выполнять. Большинство из них не пойдут за Бредовом.

А полковник стоял с серым от волнения лицом, и лишь глаза его лихорадочно блестели. Ефрейтор холодно смотрел на полковника.

— Разойдись! — приказал вдруг Бредов.

Айснер не пошевелился. Он твердо решил принять все на себя, только бы не произошло ничего такого, что могло бы иметь более серьезные последствия и повлекло бы за собой наказание, разборы на всякого рода собраниях и чувство горького разочарования, что он действовал не так, как следовало бы. Правда, Айснер сейчас беспокоился не за полковника Бредова, а за своих товарищей, которые молча стояли позади него и ждали, что же будет дальше. На карту было поставлено многое, и прежде всего успех всех учений, который может быть перечеркнут двумя емкими словами: «Чрезвычайное происшествие». И Айснер решил спасти батальон. Вот почему он продолжал стоять перед полковником.

Потом, глядя ему прямо в глаза, спросил:

— Зачем вы это сделали?

Бредов ничего не ответил.

Неожиданно за спиной Айснера прозвучал голос лейтенанта Анерта:

— Батальон, становись! Смирно! Напра-во!

Послышался стук сотен солдатских каблуков — батальон выполнил команду. Солдаты беспрекословно повиновались приказу лейтенанта, чего несколько минут назад не удалось добиться полковнику Бредову.

— Шагом — марш!

Раздался глухой топот множества сапог. Бредов и Айснер все еще стояли друг против друга. Полковник ничего не предпринимал, он лишь смотрел вслед удалявшемуся батальону. Ефрейтору даже показалось, что полковник с облегчением вздохнул. Спустя минуту он тихо сказал, обращаясь к Айснеру:

— Идите... — и добавил, когда тот повернулся: — Товарищ ефрейтор!

Айснер побежал догонять батальон.

Полковник еще некоторое время стоял на месте. От мысли, что лишь благодаря вмешательству лейтенанта критическая ситуация была ликвидирована, его бросило в жар. Если бы лейтенант не подал вовремя команду и не увел батальон, полковник Бредов уже ничего не смог бы сделать, чтобы избежать столкновения.

Бредов повернулся кругом и оказался лицом к лицу с полковником Шанцем. Бредов не знал, давно ли появился здесь Шанц и сколько времени простоял за его спиной, что он видел и слышал, хотя сейчас это было не столь важно. За несколько последних минут Бредов совершил нечто такое, чего он не видел за всю свою офицерскую жизнь.

Словно не заметив Шанца, Бредов направился в район сосредоточения. Полковник Шанц удивленно смотрел ему вслед. Бредов шел быстро, семенящей походкой, торопясь как можно скорее уйти с этого злополучного луга.

Потом выяснилось, что Шанц вышел из леса вслед за батальоном и стал невольным свидетелем происшедшего. Он хорошо слышал голос Бредова и все видел, однако находился довольно далеко для того, чтобы вмешаться. И когда лейтенант Анерт увел с луга батальон, Шанц вздохнул с облегчением, как и сам Бредов.

Спустя полчаса полковник Шанц связался по радио с генералом Вернером, рассказал ему о случившемся и сообщил, что Бредов, по-видимому, направился в штаб дивизии. Кроме того, Шанц предложил оставить его при вертолетах и перепоручить ему задание Бредова.

Генерал Вернер выслушал полковника не перебивая и расспрашивать ни о чем не стал, решив, что ЧП не стоит обсуждать по радио. Однако с предложением Шанца оставить его в батальоне генерал не согласился. Полковнику предстояло выполнять другие задания, а для отработки вопросов, связанных с высадкой вертолетного десанта, он назначил своего заместителя по технике и вооружению полковника Зайферта. Комдив попросил лишь Шанца задержаться на месте до прибытия Зайферта, а затем проконсультировать его относительно задач, стоящих перед десантом.

Некоторое время Шанц сидел у радиста. Настроение у полковника было неважное, он понимал, что молчаливый уход Бредова не сулит ничего хорошего. За несколько дней до этого инцидента полковник в разговоре с генералом Вернером заявил, что Бредова ни в коем случае нельзя назначать командиром дивизии, и теперь это печальное ЧН красноречиво подтвердило его правоту. В душе Шанц чувствовал и себя в какой-то степени виноватым в происшедшем на лесной поляне, хотя основная вина, конечно, ложилась на полковника Бредова.

Шанцу еще долго казалось, что он видит перед собой бледное, осунувшееся лицо Бредова с полуоткрытым ртом. Однако Бредов так и не произнес ни слова и ушел, будто ему уже ни до чего не было дела.

Через час на лесную поляну прибыл полковник Зайферт. Батальон в это время следовал в район сосредоточения, где перед ужином должно было состояться общее собрание. Командир батальона майор Зигель ознакомил всех офицеров с задачей, которую им предстояло выполнить ночью и утром. Ночью батальон совершит марш, во время которого рота майора Пульмейера будет находиться в авангарде. Комбат попросил Пульмейера выделить взвод в головную походную заставу.

— Взвод лейтенанта Анерта, — не задумываясь назвал майор.

— А еще?

— Он один справится с поставленной задачей.

Взгляды присутствующих устремились на ротного командира.

Майор Зигель тряхнул головой и произнес:

— Мне кажется, вы несколько недооцениваете значение этого марша, а ведь от него будет во многом зависеть успех всей дивизии.

— Я все правильно оцениваю...

Зигель довольно долго не отводил взгляда от лица Пульмейера, хотя знал, что майор никогда не принимал необдуманных решений. И все-таки ему хотелось выяснить, почему ротный предлагает назначить в головную походную заставу именно взвод лейтенанта Анерта, хотя Анерт и не зарекомендовал себя во время учений с положительной стороны.

— Именно поэтому я и предлагаю назначить его, — спокойно объяснил Пульмейер. — Другой возможности проявить себя у него в ближайшее время, по-видимому, не будет. А вы как считаете? Пусть покажет, на что он способен.

— Или на что он не способен, — заметил майор Зигелъ. — Мы с вами не члены экзаменационной комиссии, мы должны выполнять боевой приказ.

— Каждый бой есть не что иное, как экзамен, — упрямо стоял на своем Пульмейер, — и я, как командир роты, должен знать, на что способны мои офицеры, А чего стоит Анерт, я пока что не знаю.

— Вот именно, — поджал губы Зигель. — Риск большой, а я не хотел бы рисковать.

— Ночной марш всегда сопряжен с риском, — не отступал Пульмейер. — Маршрут движения разведан только частично и почти незнаком. А вот для лейтенанта Анерта этот марш будет своеобразным испытанием, которого он уже давно дожидается.

— Если головная походная застава совершит хоть одну ошибку, товарищ майор, — Зигель посмотрел на карту, лежавшую перед ним, — то весь батальон заработает оценку «неудовлетворительно». Да и на действиях дивизии эта оценка не может не сказаться.

— Лучше сегодня, на учениях, получить оценку «неудовлетворительно», но выявить все положительные качества и недостатки своего офицера, чем завтра, в настоящем бою, положить целый батальон.

Майор Зигель молчал. Все ждали, какое же решение он примет. Ни Шанц, ни Зайферт не собирались навязывать комбату своего мнения: это было бы слишком просто. Майор Зигель взглянул на полковника Шанца, но тот придал лицу такое безразличное выражение, что по нему никак нельзя было определить, о чем он думает.

Еще раз склонившись над картой, Зигель окинул ее внимательным взглядом. Майор Пульмейер тихо кашлянул. Комбат вздрогнул от этого покашливания и, оторвавшись от карты, выпрямился. Губы его беззвучно шевелились.

Хотя полковник Шанц понимал, что творится в душе у Зигеля, он все-таки сердился на самого себя: вместо того, чтобы назначить командира головной походной заставы и тем самым исключить какие бы то ни было дискуссии, он предоставил это право комбату.

— Хорошо, — решил за комбата полковник, — назначьте Анерта. Если нужно будет, я ему помогу.

* * *

Лейтенант Анерт сидел в бронетранспортере рядом с водителем, положив топографическую карту на колени. Он уже несколько раз пробежал по ней глазами, всматриваясь в маршрут, протянувшийся более чем на сто километров, отмечая для себя важные ориентиры и пытаясь представить, как они выглядят в темноте и можно ли их будет заметить и опознать: мосты и мостики, развилки дорог, отдельно стоящие дворы, линия высоковольтной передачи, тригонометрические пункты. Он несколько раз включал карманный фонарик, опустив перед лампочкой синюю шторку, и при его свете вглядывался в карту. Сейчас он без особого труда определил место, где находился, так как батальон двигался по асфальтированному шоссе, достаточно хорошо освещенному. Но через десять километров картина изменится. Не доезжая до населенного пункта Хагелебен, они повернут влево и поедут через старый хвойный лес, чтобы миновать стороной селение, а потом на их пути не будет вообще ни одного населенного пункта.

Когда майор Пульмейер сказал Анерту, что его взвод выделяется в головную походную заставу, лейтенант даже испугался, хотя уже много дней подряд мечтал о подобном задании. Молодой офицер разволновался, но не от неуверенности в себе, а от охватившей его радости — такое ответственное задание поручили ему и его солдатам! Волновался он и потому, что в его бронетранспортер не посадили никого из проверяющих. На экзаменах в офицерском училище Анерт по реакции проверяющих всегда определял, как они оценивают его действия. Он был даже убежден, что без такого контакта с педагогами не добился бы хороших результатов на экзаменах. Но здесь не училище, а воинская часть, здесь не экзамены сдают, а работают, и оценку здесь получает не один человек, а целый воинский коллектив.

Только на учениях лейтенант Анерт начал обретать уверенность в собственных силах. В полевых условиях он теснее сблизился со своими солдатами и воочию убедился, что большинство из них думали не только о себе, но и о коллективе в целом, не искали для себя никаких выгод, а все силы отдавали достижению общей цели. Взять, к примеру, Литоша или ефрейтора Айснера.

Думая о действиях полковника Бредова, лейтенант Анерт мысленно винил и себя за происшедшее ЧП, за то, что и он вместе с командирами соседних взводов не привел заблаговременно роту в порядок, потому что был, как и остальные, охвачен в тот момент всеобщим весельем и потерял над собой контроль. Всего этого не случилось бы, если бы командиры взводов и унтер-офицеры заранее подготовили свои отделения и взводы к встрече со старшим начальником.

Вскоре головной бронетранспортер приблизился к повороту на шоссе, где колонне предстояло свернуть в сторону. Лейтенант подал знак, и Литош сбавил скорость. На развилке дорог, одна из которых вела в населенный пункт Хагелебен, стоял мотоциклист. Это был солдат из соседнего подразделения. Теперь Анерт в течение нескольких часов не встретит на своем пути ни одной живой души.

Справа и слева от дороги высились громадные ели и сосны. Как лейтенант ни всматривался в темноту, а ехали они с затемненными огнями, ему лишь иногда удавалось разглядеть ствол сосны, росшей возле самой дороги, или ветку дерева, валявшуюся на проезжей части.

Анерт открыл люк и высунулся. Он увидел над головой полоску светлого неба. Стоя в открытом люке, было легче ориентироваться. Лейтенант оглянулся и заметил метрах в восьмистах или, пожалуй, даже в километре позади несколько еле различимых световых точек: там ехал майор Пульмейер. Перед тем как рота тронулась в путь, майор сказал Анерту, чтобы тот поддерживал с ним зрительную связь и при малейшем подозрении обращался к нему за советом. Анерт в душе посмеялся над беспокойством ротного. Слушая его, он только кивал, хотя уже заранее знал, что не станет обращаться ни за какими советами, так как в этом случае ему приходилось бы то и дело останавливаться и гнать бронетранспортер назад.

* * *

Когда батальон майора Зигеля стал выдвигаться в заданный район, где его должны были ожидать вертолеты, полковник Шанц отправился на командный пункт командира дивизии. Поужинав на скорую руку, Шанц сразу же поехал к генералу Вернеру. Ему пришлось почти два часа ждать, пока генерал освободится, так как у командира дивизии находились наблюдатели Объединенного командования и представители генерального штаба.

По пути на КП Шанц все время торопил водителя. Самого его подгоняло какое-то внутреннее беспокойство, о причинах которого он не догадывался. Выехав из района расположения батальона майора Зигеля, Шанц попытался понять, что же все-таки его встревожило: явились ли причиной беспокойства мысли, пришедшие ему в голову после ночного разговора с майором Виттенбеком и касавшиеся Фридерики, или перспективы собственной карьеры — останется ли он, отслужив положенные двадцать пять лет, в армии или уволится в запас, как это намеревается сделать подполковник Койнер?

Голова Шанца раскалывалась от этих дум. Он не исключал, что охватившее его беспокойство имеет некоторое отношение к ЧП в батальоне майора Зигеля или связано с разговором, который произошел у него перед отъездом с генерал-майором Вернером.

Генерал Вернер попросил Шанца как можно подробнее рассказать о том, что случилось в батальоне майора Зигеля. Шанц говорил долго, и все это время ни командир дивизии, ни полковник Хемпель, присутствовавший при их разговоре, ни разу не перебили его. Они молчали некоторое время даже после того, как Шанц закончил доклад.

Затем генерал Вернер встал и, немного походив взад и вперед по КП, спросил Шанца:

— А разве нельзя было воспрепятствовать этому ЧП?

— Нет, — коротко ответил Шанц.

— На каком расстоянии от Бредова вы находились?

— На расстоянии, с которого я не мог разобрать его команд, а когда он вдруг ни с того ни с сего начал срывать с ефрейтора погоны, было уже поздно...

Вернер жестом остановил Шанца и, сев на свое место, принялся ладонями растирать виски. Все трое прекрасно понимали, что это ЧП сыграет решающую роль для Бредова и его будущего назначения.

«А может, мое беспокойство связано с боязнью за лейтенанта Анерта? — снова подумал Шанц. — Вдруг он совершит какую-нибудь серьезную ошибку во время ночного марша? Ну а если и совершит? Какие это может иметь последствия? Ведь это всего-навсего учения, никаких жертв не будет. Разве что среди множества оценок, из которых складывается общая оценка, одна будет не совсем хорошей, а может, даже плохой? Нет, не Анерт меня тревожит, — решил Шанц. — Значит, семья...» Шанц не забыл ни слова из того, что несколько дней назад рассказала ему о Стефане дочь.

Неожиданно Кинцель затормозил и спросил:

— А куда теперь, товарищ полковник?

Шанц посмотрел на карту и, сориентировавшись, приказал водителю свернуть налево. Они поехали дальше по старой мощеной дороге, ширина которой не превышала трех метров. Кое-где между камнями проросла трава. Эта дорога, если ехать по ней дальше, пересекается в районе леса с маршрутом, по которому следует батальон майора Зигеля. Когда полковник Шанц доедет до места пересечения, батальон, если судить по времени, должен уже миновать этот пункт.

Шанц не ошибся: на влажной полевой дороге отчетливо виднелись следы тяжелых бронетранспортеров. Облегченно вздохнув, он откинулся на спинку сиденья и на миг расслабился. Захотелось закурить сигару, но его вдруг охватила такая лень, что даже пошевелиться не было сил, а беспокойные мысли никак не выходили из головы.

Пока что батальон двигался точно по графику, но впереди оставалась добрая половина пути и мало ли что могло произойти. И у Шанца возникло предчувствие, что если с батальоном до сих пор ничего не случилось, то обязательно случится.

Время от времени хвойный лес сменялся смешанным. Попадались лесосеки, по краям которых виднелись метровые поленницы дров, приятно пахнувших смолой. Иногда встречались поляны, обнесенные проволокой от диких зверей.

— В этих местах я когда-то бывал, — заметил Кинцель. — В двух километрах отсюда проходит граница района, за которой начинаются болота. Два года назад мы здесь исследовали земли и составляли план, как избавиться...

— Болота? — удивился Шанц и, повернувшись к водителю, спросил: — А бронетранспортер утопить в них можно?

— Нет, нельзя, — ответил Кинцель, — глубина в этих болотах не более восьмидесяти — девяноста сантиметров, В худшем случае можно только застрять, и все.

— Это ничего, — заметил Шанц. — Вперед!

Кинцель нажал на педаль газа. Мотор взревел, и машина помчалась, постепенно набирая скорость.

Шанц, подавшись вперед, пытался разглядеть хоть что-нибудь за пределами круга, освещенного фарами. От сильного напряжения у него начали слезиться глаза. Ему даже померещилось, что он видит впереди колонну бронетранспортеров, уткнувшуюся в край леса, в котором вырублена слишком узкая просека, чтобы по ней можно было проехать на машинах, а уж о том, чтобы развернуться, нечего и мечтать. Полковнику казалось, что он слышит угрожающее завывание беспомощных машин, застрявших в трясине: хотя колеса крутятся, машины не трогаются с места, а еще глубже увязают в болотном месиве. Слышны выкрики, громкие отрывистые команды, упреки, ругань. Однако все это нисколько не спасает положения, которое остается критическим до тех пор, пока не появляется человек с ясной головой и сильной волей. Он отдает несколько четких приказов и восстанавливает положение. Но времени уже потеряно столько, что батальон майора Зигеля опаздывает на несколько часов. А когда рассветет, будет совсем поздно. Высадка десанта на противоположный берег реки будет сорвана, и, возможно, сорванными окажутся и другие операции, которые должны следовать за высадкой десанта. Короче говоря, наступательная операция не будет осуществлена.

Генерал Вернер может, конечно, произвести перегруппировку сил и средств, разработать новое решение и отдать соответствующие приказы. Водную преграду, разумеется, придется форсировать с ходу, и притом за короткий срок. Все это генерал Вернер, конечно, может! Он комдив опытный, и штаб у него деятельный, способный, готовый в любую минуту к изменениям обстановки.

Если бы шла настоящая война, комдив, вероятно, тан бы и поступил. Ведь в военное время обстановка часто меняется, войскам порой приходится нести огромные потери и противник действует не так, как мы предполагаем. Искусство же управления войсками на поле боя как раз в том и заключается, чтобы быстро и разумно реагировать на неожиданные изменения обстановки, вырвать инициативу из рук противника и в итоге добиться успеха...

Вот, собственно, почему полковника Шанца мучили мысли о застрявшем в болоте батальоне. Казалось бы, он должен был спокойно воспринять и такой вариант, поскольку именно он давал командирам, штабам и солдатам возможность научиться действовать и в сложных условиях. Полковник Шанц откинулся на спинку сиденья и в который раз попытался отогнать невеселые мысли. Он чувствовал себя уставшим от этих дум. А может, в довершение всего он потерял контроль над собой?

Стоило только Шанцу подумать об этом, как к нему вернулась бодрость. Всматриваясь вперед, он с нетерпением ожидал появления заболоченного участка.

Вскоре лес действительно отступил. Кинцель остановил машину — перед ним лежала ровная местность, скрытая темнотой. Кругом стояла тишина. Присмотревшись, они наконец различили следы бронетранспортеров на земле.

— Фары! Включить фары! — приказал полковник.

Яркий, слепящий до боли свет вырвал из темноты участок местности — никакого болота здесь не было. Напротив, их взорам открылось самое настоящее озимое поле с густыми, высотой в ладонь, всходами, на котором оставили четкие следы колеса бронетранспортеров.

Кинцель вылез из машины и побежал на поле. Нагибаясь, он обеими руками ласково дотрагивался до всходов, гладил их. Затем он выпрямился и жестами подозвал к себе полковника.

— Они все сделали! — радостно восклицал он. — Они осушили болота!

— Что такое? — спросил Шанц. Подойдя к водителю, он тоже дотронулся до всходов.

— Они осушили болото! — взволнованно говорил Кинцель. — Осушили!..

— Вы в этом уверены?

— Это так же верно, как то, что я Кинцель. На этом месте было самое настоящее болото!

— А вы не ошибаетесь?

Кинцель покачал головой, гладя руками шелковистые всходы.

— Они это сделали! — повторил он убежденно и добавил: — И сделали за то время, пока я служу в армии. Вот это да!

И Кинцель принялся рассказывать полковнику о том, что было на этом месте два года назад. Тогда решили обследовать всю заболоченную местность в округе. Когда в нескольких местах выкопали канавы глубиной до метра, то натолкнулись на слой песка толщиной не более двадцати сантиметров, а под ним, как оказалось, покоился культурный слой прошлых веков, и притом плодородный. Глубже проходил глинистый слой, который и не пропускал воду.

— Такими вот болотами в республике занята территория в сто пятьдесят тысяч гектаров, — говорил Кинцель. — Только в нашем районе болота занимают площадь в пятьдесят тысяч гектаров, а ведь на этих землях, если их осушить, можно выращивать неплохие урожаи зерновых. Вот, посмотрите! — показал он рукой на поле.

Затем Кинцель рассказал о том, как у них был изобретен специальный плуг, позволяющий вести пахоту на большую глубину. Весной прошлого года плуг уже был готов, и они решили летом, в сухую и жаркую погоду, пройтись им по заболоченному участку и перевернуть нижний слой земли наверх, а самое главное — разрыхлить почву, оказав тем самым помощь местным мелиораторам. Но все это делалось без Кинцеля: он в это время служил в армии. И вот теперь он собственными глазами видел результаты этой работы.

— Здесь засеяли пшеницу, — пояснил он, — и не какую-нибудь, а озимых сортов.

— Была пшеница, — сказал Шанц, показывая рукой на глубокие следы колес, отпечатавшиеся на поле, — была. — Он взял в руки горсть земли, поднес ладонь к свету и посмотрел на растерзанные, разорванные росточки.

Кинцель бегом бросился к машине и, включив подвижной прожектор, направил его свет на разъезженную колесами полоску поля шириной метров сорок — пятьдесят.

Вернувшись к машине, Кинцель направил прожектор немного левее, в сторону опушки леса — сейчас она была завалена выкорчеванными пнями, крупными камнями, стволами деревьев и ветками. Участок, находившийся справа от опушки, тоже казался непроходимым. Его можно было преодолеть только на танке.

Вернувшись к полковнику, Кинцель сказал:

— И все равно от старого болота здесь мало что осталось. Болото было не очень широким, но вытянутым в длину. По нему-то и прошла колонна бронетранспортеров.

Полковник Шанц сел в машину и приказал Кинцелю объехать поле. На это ушло очень много времени, и хотя они передвигались быстро, в район сосредоточения батальона попали всего за несколько минут до отлета вертолетов, когда винты уже вращались. Полковник проехал вдоль бронетранспортеров, стоявших на опушке леса. Первые вертолеты взмывали в небо, плавно отделяясь от земли. Какое-то время железные стрекозы висели неподвижно, а потом вдруг с необычной легкостью запорхали в сторону леса, казавшегося в этот предрассветный час сплошной темной стеной.

Итак, батальон улетел без полковника Шанца. Еще был слышен звук работающих вертолетных моторов, а полковник уже уловил глухой удар — это был первый залп, который дал дивизион майора Виттенбека. Начался артиллерийский обстрел района, где высаживался воздушный десант. Однако всего этого полковник Шанц видеть не мог: до холма, на котором располагался КП командира дивизии, где находились он сам и его гости, было не менее двух часов езды. Пока Шанц туда доберется, батальон майора Зигеля высадится в назначенном районе, окопается на указанных боевых позициях, а затем, дождавшись подхода своих танков, вслед за ними поднимется в атаку, чтобы развить успех наступления в направлении, отмеченном на карте комдива двумя красными стрелами.

«Безусловно, все так и будет, — подумал полковник Шанц. — Сейчас уже ничто не может помешать батальону выполнить свою задачу. Последний день учений закончится благополучно, как бы закрепив успех всей дивизии...»

Полковник вылез из машины. Пройдя несколько шагов, он потянулся и сразу же почувствовал необыкновенную легкость. Все проблемы — и личного, и служебного характера — показались ему разрешимыми. В этот момент он позабыл даже о полоске озимой пшеницы, по которой проехал батальон, за что командир обязательно понесет наказание.

Усталость постепенно овладевала полковником. Тяжело ступая, Шанц медленно вернулся к машине и попросил у Кинцеля одеяло. Улегшись на заднее сиденье, он накрылся и забылся тяжелым сном. Во сне он видел зеленые всходы озимых, которые поднимались, как только колонна стальных машин проезжала по ним. Солдаты махали Шанцу из машин, смеялись, и он узнавал лица тех, с кем встречался на учении. Он искал среди них своего сына, но так и не нашел...