Глава четвертая

При выборе участка для постройки аэродрома то обстоятельство, что местность неровная, не имеет существенного значения, ибо возвышения и впадины на ней можно легко сровнять. Решающий фактор это дренаж. Жители Литл-Уорли всегда знали, что картофельные поля, расположенные к востоку от их деревни, всегда сухие из-за стока воды в Уитч-Фен. Подпочва в этом районе была достаточно прочной, чтобы выдержать вес тяжелого бомбардировщика. Поэтому никто не удивился, когда в начале войны сотрудники из министерства авиации, исследовав грунт, заявили, что район удобен для постройки аэродрома бомбардировочной авиации. Затем сюда прислали различные землеройные машины, бетономешалки, асфальтоукладчики. Рядом с деревней Литл-Уорли вскоре соорудили две пересекающиеся бетонированные взлетно-посадочные полосы, а вокруг них проложили дорогу, вдоль которой были построены капониры для самолетов. Как бы по мановению волшебной палочки всюду выросли сборно-разборные бараки, которые жались друг к другу, как большие серые слоны под холодными ветрами Восточной Англии. Появились здесь и ангары. Похожие на кафедральные соборы, они поднялись вверх выше церковной колокольни и заняли территорию больше, чем кладбище.

Прошло очень немного времени, и жителям Литл-Уорли уже казалось, что суматоха и суета от пребывания здесь тысячи восьмидесяти трех авиаторов существовали вокруг них испокон веков. На аэродроме появились и женщины, что немало встревожило жителей деревни. С накрашенными губами и завитыми волосами, эти женщины работали не меньше мужчин, а иногда их накрашенные губы произносили не менее сочные ругательства. Эти женщины являли собой внушающий опасения пример деревенским девушкам. Некоторые местные жители называли аэродром сатанинским гнездом нечестивых и в темное время старались обходить его как можно дальше и как можно скорее.

Вокруг всего аэродрома на круглых бетонированных площадках стояли тяжелые бомбардировщики эскадрильи. Опоясывавший аэродром забор высотой не меньше шести футов имел скорее символическое значение, ибо люди, движимые элементарной человеческой логикой, проделали в заборе большие дыры как раз в тех местах, где забор оказывался на кратчайшем пути от стоянок самолетов к деревенской таверне.

Сквозь одну из таких брешей в заборе проскочил небольшой грузовик, доставивший на аэродром авиаторов после кратковременного отдыха во время уик-энда в доме Кознов. Грузовик резко затормозил. Дигби и Бэттереби ударились головой о металлические стойки.

— Держись! — крикнул сидевший в кабине капитан Суит.

— Запоздалое предупреждение, — проворчал Дигби. Грузовик остановился у административно-служебного здания второго авиаотряда. Когда с шумом открыли задний откидной борт, Суит подхватил миссис Ламберт за талию и снял ее на землю с таким изяществом в движениях, что этому мог бы позавидовать любой артист балета. Не снимая рук с талии миссис Ламберт, Суит деликатно поцеловал ее в щеку.

— Droit du seigneur (по праву господина — франц.), Ламберт! — крикнул он. — Водитель подвезет вас к оперативному отделу, миссис Ламберт. Кажется, там уже к чему-то готовятся.

У каждого бомбардировщика "ланкастер" суетились люди. Вокруг огромных четырехмоторных самолетов хлопотали авиационные механики, мотористы, электрики, техники по приборам, радиотехники и другие специалисты из наземных обслуживающих экипажей. В северном углу аэродрома виднелся ряд невысоких -холмиков, похожих на древнейшие захоронения. В каждый из них вел бетонированный вход. Их окружали земляные валы, защищающие от действия взрывной волны. Это был склад авиационных бомб. Здесь выстроились в очередь автомашины с прицепами для подвоза и подвески бомб. Оружейные мастера, низко наклоняясь к взрывателям и стабилизаторам, осторожно подталкивали бомбы к их местам в прицепах. Тут были и фугасные бомбы, и бомбы большой мощности, и ориентирно-сигнальные бомбы, и контейнеры, вмещающие по девяносто блестящих четырехфунтовых зажигательных бомб. Никто не выводил на них краской "Привет Гитлеру"; такими вещами занимались лишь фоторепортеры газет и журналов. Оружейные мастера ничего забавного в бомбах не находили, и им было не до шуток.

Маленькое административно-служебное здание второго авиаотряда сотрясалось всякий раз, когда один за другим на максимальных оборотах опробовались двигатели самолетов. Внутри здания было мрачно. Здесь стояли два небольших железных шкафа для хранения документов, два стола и два стула. В углу была прикреплена небольшая раковина с обитыми по краям железнодорожными кружками и коричневым металлическим чайником, который, чтобы налить из него воды, приходилось почти опрокидывать. Классная доска на стене была разграфлена для нанесения на нее сведений о техническом состоянии "Ланкастеров" второго отряда.

Выше доски по распоряжению Суита древнесаксонскими буквами была старательно выведена надпись: "Второй отряд бомбит лучше всех". Под этой надписью виднелось грязное пятно — след от другой, не очень тщательно соскобленной, надписи, выражавшей иное мнение по этому вопросу.

— Доброе утро, — сказал Суит. — Мы участвуем?

— Так точно, сэр: летят все, кто может, — ответил находившийся в здании сержант.

Суит взял со стола банку с пенсами и встряхнул ее. На приклеенном к ней ярлыке было написано от руки: "Детям поселка на рождественский праздник". В этом году Суит максимально использовал свое обаяние для сбора денег на подарки детям. Улыбаясь, он требовал пожертвований от всех, не взирая ни на чины, ни на должности. Он настоял также на том, чтобы от всякой проведенной лотереи, игры в кости или всякого пари, заключаемого между ребятами второго отряда, производилось отчисление десятипроцентного "налога" в фонд рождественского праздника для детей.

Суит открыл дверь с табличкой "Командир второго отряда". В кабинете было очень жарко. У окна истерично жужжала оса. Суит ударил ее свернутым в трубку журналом "Пикчер пост" и открыл окно. Подцепив убитую осу журналом, он выбросил ее в окно. Глубоко вдохнув запах свежескошенной травы, Суит посмотрел на "ланкастеры", которыми командовал: на фоне неба у линии горизонта они казались причудливым бордюром.

Самолет, на котором летал сам Суит, имел бортовой знак "S" по позывному "Sugar", однако командир отряда убедил почти всех, что бортовой знак — это первая буква его фамилии.

Это был самый новый самолет во втором отряде, и на его носу была нарисована только одна бомба.

А вот и самолет Ламберта с бортовым знаком "О" и позывным "Orange". Это была старая машина с несколькими рядами нарисованных желтых бомб — шестьдесят две бомбы. Внешне он выглядел так же, как и другие бомбардировщики: был выкрашен главным образом матовой черной краской, и лишь сверху на фюзеляже и крыльях были нанесены пятна защитного и коричневого цвета. Эта машина уже не раз побывала в капитальном ремонте. У нее была новая хвостовая часть, новые закрылки на левом крыле и, кроме того, на носу и левом крыле, в тех местах, где их пробили зенитные снаряды, красовалось несколько свежеприклепанных заплаток. Створки бомболюков эти наиболее уязвимые места — на самолете Ламберта заменялись уже восемь раз.

Когда экипаж Ламберта впервые получил этот самолет, ребята с недоумением и, пожалуй, даже со страхом молча смотрели на потрепанную в боях машину. Вот тогда-то Мики Мерфи, бортинженер Ламберта, произнес со вздохом: "Ну что ж, скрипучая дверь служит дольше".

Дигби так и окрестил этот бомбардировщик: "скрипучая дверь". Машине такое имя, видимо, пришлось по душе, и, хотя она в общем-то летала как птица, ее хвостовая часть немного поскрипывала, особенно в моменты, когда самолет находился над целью. Во всяком случае, старший сержант Дигби клялся и божился, что это именно так.

"Скрипучая дверь" была одним из первых самолетов типа "ланкастер". Завод выпускал злополучный двухмоторный самолет, и в порядке чрезвычайной меры конструкторы попросили разрешения попытаться поставить на самолет два дополнительных двигателя. Специалисты из министерства авиации сказали свое авторитетное "нет", но завод не обратил на них внимания и попытался-таки... "Так вот и был создан лучший за войну бомбардировщик", — утверждал Дигби.

Следующим в ряду стоял самолет, имевший бортовой знак "L" и позывной "Love". Выше нанесенных желтой краской на его носу пятнадцати бомб был нарисован портрет Сталина.

Командиром этого самолета был сержант Томми Картер. В общей сложности эта машина уже побывала в пятнадцати рейдах, но экипаж Томми участвовал только в восьми из них, за исключением, правда, Коллинза, на счету которого уже было двадцать девять вылетов. Сегодня будет его тридцатый вылет, после чего он получит право на отдых.

В другой части аэродрома, на расстоянии мили или чуть подальше, Суит увидел ближайший к нему самолет из другого отряда, а правее за небольшим холмиком — командно-диспетчерский пункт. Потом он снова посмотрел в том направлении, где разворачивался грузовик, готовясь выехать на проходившее мимо деревни шоссе. Около большой дыры в заборе старший сержант Ламберт прощался со своей женой.

— Будь добр, — обратился Суит к сержанту в другой комнате, передай Ламберту, что мне нужно поговорить с ним. Я вот тут подумал и решил, что грузовику лучше сразу же отправиться в военно-транспортный отдел. Сейчас нельзя не быть осторожными. Передай мои извинения миссис Ламберт, ей придется пойти пешком. Скажи ей, что я очень и очень сожалею.

— Возьми мой велосипед, Рут, — предложил Ламберт.

— На велосипеде я не смогу, Сэм. В этой форменной юбке на нем невозможно ехать. Дойду пешком.

— А ты не устанешь?

— Тут всего одна миля. Для меня это полезно.

— Мистер Суит просит вас зайти, командир, — сказал подошедший к ним сержант.

Прощаясь, Ламберт крепко обнял и поцеловал Рут:

— Ты раньше меня узнаешь, куда мы сегодня полетим.

— Береги себя, Сэм.

— Я люблю тебя, Рут. Перед вылетом я забегу и мы еще увидимся.

Когда Ламберт возвращался к канцелярии своего отряда, летчики уже становились в очередь в ожидании автофургона с утренним чаем и пирожными. Он посмотрел на свои часы: было без десяти минут одиннадцать.

Войдя в канцелярию, Ламберт увидел там весело смеющихся капитана Суита и двух писарей.

— Ну что ж, Сэмбо, закрылки на взлет! — сказал Суит. — Кажется, все остальные опередили нас. Опробование самолета для ночного полета лучше, пожалуй, провести как можно скорее. Основной инструктаж в семнадцать ноль-ноль.

— А насчет цели что-нибудь известно?

— Если б даже было известно, то я все равно не мог бы сказать. — Суит перелистал несколько документов на своем столе. — Да, кстати, небольшая перетасовка в экипажах. С завтрашнего дня молодой Коэн будет штурманом на моем самолете. Дигби тоже перейдет ко мне. А мои ребята, Тедди и Спик, переходят к тебе. Считай, что тебе чертовски повезло, Сэмбо.

— Перетасовка? — спросил Ламберт, не скрывая недовольства.

— Я знаю, для тебя это самое худшее, что можно придумать, Сэмбо. Мы все ненавидим такие перетасовки, особенно если ребята в экипаже слетались и подружились. Но Коэн слишком молод. Я хочу поднатаскать его немного. Я знаю, что ты думаешь, Сэмбо, но уверяю тебя: я меньше всего хотел этого.

— Твой штурман — отвратительный склочник, а из-за этого бомбардира Спика ты все время на самом последнем месте по фоторезультатам бомбардировок! — возмутился Ламберт. — Я не хочу летать с ними. В прошлом месяце ты взял у меня бортинженера, с которым я сделал пятнадцать вылетов. Тебе этого мало?

— Вот-вот, я так и знал! — сказал Суит. — Ты думаешь, что тебе отдают плохих? Как же, по-твоему, дорогой друг, я летаю с ними? — Суит примирительно похлопал Ламберта по плечу. — Слушай, Сэмбо, ты просто расстроен. Не говори мне больше ни слова. Я ненавижу неприятности, ты же знаешь меня.

"Да, — подумал Ламберт,— при условии, если б ты не создавал их для себя сам".

— Слушай, старина, — продолжал Суит после небольшой паузы, приказ о новом составе экипажей начинает действовать с завтрашнего утра. Это не моя идея, даю тебе честное слово. Это пришло в голову какому-то кабинетному вояке в оперативном отделе. Завтра в офицерской столовой я отведу в сторонку нашего командира и припугну его: скажу, что если, мол, он не оставит твой экипаж в покое, то ты и я атакуем министерство авиации с бреющего полета.

— Я поговорю с ним сам, — сказал Ламберт.

— О, ты не знаешь, какой он упрямый и несговорчивый. Такие старые хрычи, как он, — настоящее бедствие для нас! Никакого толку не будет, если ты даже попросишься к нему на прием! Ты уж поверь мне... А ты не подумал над составом крикетной команды? неожиданно перешел Суит на другую тему. — Мы играем в этот уик-энд в Бестеридже. У них сильная команда.

— Я занят в следующий уик-энд, сэр, — ответил Ламберт.

— Подумай, Сэмбо. Пара выигрышей в крикет — и ты мог бы оказаться в хороших отношениях со Стариком. Да и со мной, — добавил он и улыбнулся, чтобы показать, что шутит. — Кстати, Ламберт, снова перескочил он на другую тему, — оружейные мастера сняли плексигласовый щиток с задней турели. Это ты разрешил?

— Да, я.

Ламберт сказал это тоном, заставившим Суита подумать, что приказ о снятии щитка исходил от вышестоящего командования, поэтому он осторожно поинтересовался:

— А для чего, собственно?

— Чтобы лучше видеть.

— Лучше, чем через хорошо отполированный плексиглас?

— Ты же вот только что открывал окно, чтобы лучше увидеть меня...

Суит улыбнулся. Ламберт продолжал:

— Плексиглас был настолько мутным, что сержант, оружейный мастер, хотел сменить его. Я решил, что лучше убрать его вообще.

Суит опять улыбнулся и сказал:

— Меня, как командира отряда, не мешало бы в соответствии с правилами хорошего поведения поставить об этом в известность.

— Письменный доклад. В прошлый четверг на твоем письменном столе была докладная записка. Она вернулась к нам с твоей визой, поэтому мы и довели свою идею до конца.

— Да, правильно. Я хотел бы, чтобы ты информировал меня о результатах. Надо сказать, тебе пришла в голову неплохая идея.

— Это идея сержанта Гордона, сэр. Если результаты будут хорошие, это его заслуга.

— О'кей, Ламберт. Можешь идти. Можешь идти, дружище, и не забудь о рождественском празднике для детей, когда будешь проходить мимо кружки-копилки.

Ламберт, который был на четыре года старше и на шесть дюймов выше Суита, взял под козырек и вышел.

На летном поле запускали двигатели и рев стоял оглушительный. Старший сержант Уортингтон дождался Ламберта, и они молча направились к "скрипучей двери". Уортингтон служил в королевских военно-воздушных силах с самого их создания. Его комбинезон был отутюжен и накрахмален, туго завязанный галстук хорошо прилегал к воротнику рубашки. У него было красное, сильно лоснящееся лицо, и он мог забраться вовнутрь обильно смазанного двигателя и выйти из него, не причинив ни малейшего ущерба своему внешнему виду.

— Хорошая, черт бы ее взял, машина, Сэм,— сказал Уортингтон, кивнув на "скрипучую дверь", — жаль только, что она не молодеет, а стареет.

Он посторонился, чтобы дать Ламберту возможность усесться на узкое сиденье летчика, и бросил взгляд через окно, дабы убедиться, что его механики занимаются правым внутренним двигателем. Потом они оба посмотрели на самолет сержанта Томми Картера.

— А правда, интересно, шеф, — обратился Ламберт к Уортингтону, — что на фюзеляже обозначают число вылетов самолета? Ни на одном из них число нарисованных бомб не совпадает с числом вылетов, совершенных экипажем. Как будто самолет летит бомбить Германию по своему собственному бандитскому побуждению, а нас берет с собой просто так, для прогулки.

Уортингтон решил, что такие рассуждения Ламберта — проявление нервозности.

— Старые самолеты — это счастливые машины, Сэм,— сказал он.

— Иногда мне приходит в голову, что люди здесь ни при чем. Просто немецкие машины сражаются с английскими машинами.

Уортингтон пристально посмотрел на темные круги под глазами Ламберта.

— Ты, случайно, не перепил ли, сынок? — спросил 6н тихо. Ламберт отрицательно замотал головой.— А спал хорошо?

— Часто просыпался,— сознался Ламберт.— Мне приснился смешной сон. Будто я на дне рождения малыша. В торте шесть свечей. А когда он подошел к торту, чтобы задуть свечи, его голова вдруг растаяла, как восковая. Смешной сон, правда? Тем более смешной, что у меня ведь нет детей.

— Ну что ж, по-моему, раз ты теперь рассказал о нем, больше тебе такой сон не приснится.

— Это все от проклятой пищи в столовой, — проговорил Ламберт, смеясь, и тут же задался вопросом: а откуда Уортингтон знает, что он до него никому о своем сне не рассказывал?.