Книга пятая

Глава первая

Возвратясь домой после проводов послов, Хелхаль нашел у себя слугу Аттилы, передавшего ему приказание царя немедленно явиться к нему.

Неподвижно, подобно вырезанному из дерева истукану злого духа, стоял Аттила в одной из комнат своего дворца, возле чугунного стола, покрытого письмами и римскими картами.

Старик внимательно посмотрел на своего повелителя, очевидно, только что перенесшего сильное потрясение: он еще весь дрожал, и на лбу его резко выступали надувшиеся жилы. Он открыл рот, как бы задыхаясь, и в то же мгновение на белый ковер хлынула кровь.

— Кровь! — испуганно вскричал подбежавший Хелхаль.

— Моя кровь, — хрипло произнес Аттила, — она едва не задушила меня! Но скоро польются реки... другой крови! Хелхаль, подумай, эти туринги... осмелились противиться мне... отказали в дани девушками!.. «Возьми у нас все, что хочешь, — сказал дерзкий Ирминфрид, — мы знаем, что бессильны против тебя, возьми наших рабов, коней, украшения наших женщин, но мы не отдадим наших девушек! Туринги скорее погибнут, чем исполнят твое требование!» Он замолчал, но тут выступил вперед другой и воскликнул: «Утешься, туринг! Мы, аламанны, поддержим вас. Клянусь Циу и Берахтой, мы рядом с вами будем защищать честь наших дев!» Едва он кончил, а я еще не успел опомниться от гнева и изумления, как быстро заговорил третий: «И мы, хатты с Логаны и жители прибрежных селений среднего Рейна не отстанем от вас. Услыхав о требовании могущественного гунна, короли наши возмутились и шлют ему обратно его дары, полученные ими взамен их покорности. Наша старинная вражда с другими франкскими племенами забыта: все десять королей франков соединяют свои силы для сопротивления позорному требованию Аттилы». Вслед за ним выступил вперед исполинский старый воин и вынул из-за пояса длинный нож, искусно спрятанный им от стражи при входе. Мои князья бросились было на него, но он спокойно положил на оружие руку и произнес: «Меня, Хорзавальта, послали к тебе саксы, и вот что говорят они: вы все, туринги и союзники ваши, пришлите к нам ваших жен и детей. Отступайте перед врагом до наших побережий, а здесь мы все соединимся для одной последней битвы, которая будет подобна последней битве азов! Если мы будем разбиты, то оставшиеся в живых бросятся на корабли и увезут женщин и детей в открытое море, на надежные острова. Пусть гуннские всадники догоняют их вплавь! Но еще раньше мы разрушим наши вековые плотины и потопим все гуннское войско. Пусть земля наша покроется морем, но останется свободной! Мы сдержим слово, клянусь на этом ноже!»

И, взявшись за руки, все эти представители доселе враждовавших между собою племен повернулись и гордо вышли.

Аттила остановился, тяжело переводя дух.

— Я предупреждал тебя, — сказал Хелхаль, — но теперь уже поздно! Ты не должен уступать. Немедленно же призови гепидов и остготов.

— Они отговариваются под разными предлогами, — мрачно отвечая Аттила. — Валамер прислал мне сказать, что его задерживает обет, какое-то жертвоприношение в их священном лесу. Не богам своим, а мне они должны поклоняться! Когда же я отвечал послу его, что, по крайней мере, братья короля Теодимер и Видимер могли бы послушаться моего приказания, он дерзко отвечал, что «готы приучены слушаться одних лишь своих королей». Вместо ответа я рассказал ему об участи Каридада, вождя акациров. Лукавый сарсат также отказался явиться по моему приглашению:

— Смертный не может смотреть на солнце, — велел он мне передать, — как же могу я взглянуть в лицо величайшему из богов?

Он воображал, что высокие горы его страны недоступны для гуннских лошадей, но оказалось, что они умеют лазить не хуже коз.

— Ты отвезешь королю Валамеру от меня в подарок кожаный мешок, висящий на столбе перед моей опочивальней, — сказал я в заключение послу, — в нем голова лукавого князя. Мой сын Эллак добыл ее для меня. Пришлось-таки упрямцу взглянуть на Аттилу, хотя и мертвыми глазами.

— А гепиды? — спросил Хелхаль. — Ведь Ардарих верен тебе?

— Он осторожен. Он не хочет явиться и поклясться в верности моим сыновьям: отговаривается тем, что его войско занято отражением утугуров. Но ему некого отражать! Я защищаю своих подданных! Надо спешить, Хелхаль! Я не стану дожидаться весны. Мы выступим в поход теперь же. Я раздавлю сначала дерзких германцев на востоке. Города их, поля, деревни и они сами исчезнут в огне пожаров или под копытами моей конницы! А туринги! Женщин и девушек сначала на позор, потом в воду! Мужчин распять и повесить на всех придорожных дубах и буках, а плодородную землю их превратить в пустыню! Тогда только опомнятся их безумные соседи. Валамера же должен привести ко мне его друг гепид, иначе головы обоих попадут в один кожаный мешок!

— Когда же, господин, ты намерен выступить против турингов?

— Завтра!

— Ты забываешь: послезавтра начинается праздник Дзривилы, великой богини коней, когда война и кровопролитие считается самым тяжким оскорблением божества. И к тому же ты пригласил на это торжество короля ругов, самовольно обручившего свою дочь... и также всех его...

— Приверженцев и единомышленников, которые разделят его судьбу! — со злобною радостью и кровожадным блеском в маленьких глазах вскричал Аттила — - Да, да! Они явятся как раз кстати! Я именно в таком расположении теперь! Пылкий жених! А невеста... как это сказал про нее тот раб, который достался на обед дунайским воронам? Да, она стройна, но в то же время полна и бела! Я жду их всех!..

Глава вторая

На другой день часовой, стороживший на возвышении, сделал знак о приближении короля ругов с его свитой в сопровождении Эллака.

— Милости просим, — с довольным видом произнес Аттила, обтирая свои толстые губы, — и Эллак с ними? Да, ведь он провожает королевскую дочь на свадьбу! Это ему под стать! Хелхаль, приготовь все! Ты примешь этих верных германцев с дунайского острова. Отведи их в лучшее помещение для гостей. Завтра ты пригласишь их на завтрак к себе в дом ровно в три часа. А потом ты передашь им всем мое приглашение явиться ко мне во дворец к ужину. Где герул Возанд, лангобард Ротари, маркоманн Вангио и князья склабенов Дрозух, Милитух и Свентослав?

— Все приглашены и уже на пути сюда, господин. Но они еще не успели прибыть. По извещению наших разведчиков, они приедут лишь через несколько дней.

— Хорошо! Но пошли им навстречу сильный отряд: они могут услыхать, что здесь произойдет завтра, а я не хочу, чтобы они повернули обратно или ускользнули от нас: они нужны мне все.

К вечеру Визигаст и его спутники достигли лагеря. Хелхаль разместил их в разных домах, отделив свиту от господ. Король ругов, Ильдихо и ее служанка находились в одном доме, Дагхар, один, в другом. При въезде в лагерь навстречу им попался статный воин, окликнувший их на языке швабов.

— Гервальт, ты? — вскричал изумленный Визигаст.

— Что привело сюда тебя, рассудительная осторожность? — спросил все еще сердившийся на него Дагхар.

— Неразумная осторожность! Мы называем это верностью! — отвечал граф, соскакивая со взмыленного коня. — Мне не сиделось дома, в то время как вы несете свои головы в логово волка. Еще раз предостерегаю вас: откажитесь от ваших замыслов!

— Я поклялся золотыми волосами Ильдихо, — вскричал Дагхар, — и на другом условии она не будет моею!

— Так вы погибли. Я же буду стараться до последней возможности спасти вас. Если же не смогу, то разделю «вашу участь. Он часто поручал мне сторожить пленников. Быть может и на этот раз будет также. Ни в чем не подозреваемый, но решительный друг может сделать многое для вас.

— Ты рискуешь жизнью, — сказал Визигаст.

— Король ругов, знаком тебе этот меч?

— Он был моим. Ты геройски владел им. Я дал тебе меч, а король Ардарих — копье, когда ты впервые опоясался оружием. Это было двадцать лет тому назад.

— Я никогда не забуду этого. Я тебя спасу или погибну сам. Пока прощай. Гуннские всадники уже наблюдают за нами. Эй вы, гунны! — крикнул он, — Ведите меня к вашему господину! Не знаете ли, где здесь поблизости стоят гепиды? Их войско выступило!

И он скрылся в толпе гуннских всадников.

Глава третья

На следующее утро Хелхаль доложил своему повелителю, что все его приказания исполнены в точности.

— Но где же Эллак? — мрачно спросил Аттила. — Почему он не является ко мне? Или он все еще торчит возле невесты... другого?

— Нет, господин. Сын твой даже не въезжал в лагерь. У самых ворот встретил он Дженгизица, передавшего ему твое повеление вместе с ним привезти сюда заложников Болибута, покоренного склабенского князя, и он немедля отправился с братом... Хотя с видимой неохотой.

— Да, да, — ворчал Аттила, — ему опять хотелось заступиться за этих трех. Теперь ступай. Третий час уже близок. Ступай. Я следую за тобою один.

— Господин, ты ничего не сказал мне о том, хочешь ты также завтракать у меня?

— Нет. Молчи и уходи. Ты сам зайдешь за твоими гостями и проведешь их к себе по главной улице лагеря. Живо! Меня берет нетерпение!

Когда Хелхаль вел гостей в свой дом, на углу одной из улиц, под навесом, стоял, прижавшись к стене, человек в темном плаще, капюшон которого окутывал всю его голову до самых глаз. При виде Ильдихо закутанная фигура вся затрепетала.

Дверь дома Хелхаля затворилась за гостями.

Капюшон упал с желтого лица Аттилы, теперь пылавшего яркой краской. Глаза его сверкали, как у голодного волка.

— Никогда я не встречал такой красоты! — произнес он наконец. — Никогда, ни разу в жизни, не загоралась во мне подобная страсть! Вот она! Вот та, которая одарит меня настоящим наследником — повелителем мира!

Глава четвертая

Наступило время ужина во дворце. Гунны и другие приглашенные, почти исключительно мужчины, сидели в огромной зале, Которая служила одновременно приемной и столовой.

Хелхаль ввел Визигаста, Ильдихо, Дагхара и их восьмерых спутников.

При входе в залу красивые мальчики, в золотой и шелковой одежде, подали гостям серебряные чаши с вином, и Хелхаль предложил им выпить за здоровье Аттилы. Повелитель гуннов сидел далеко от них, в глубине залы.

Перед высокой, простой деревянной скамьей, служившей ему сидением, поставлен был продолговатый стол из кованого золота. Позади скамьи несколько ступеней вели в спальню царя.

Вдоль стен расставлено было множество столов и скамеек, поражавших своей роскошью: некоторые были из серебра, другие из дорогого мрамора и дерева, покрывала, подушки и ковры были из китайского шелка, а блюда, тарелки, кубки, чаши, ковши — из золота и серебра, усыпанные драгоценными камнями и жемчугом. Все эти сокровища сносились сюда, как добыча или дары в течение десятков лет из трех частей света.

Почетные места, по правую руку Аттилы, заняли германцы. Но Хелхаль, который их рассаживал, посадил их не вместе: у Визигаста и Дагхара справа и слева сидели по две гуннки; еще ближе к двери поместилась Ильдихо между пленной супругой римского военачальника и заложницей, дочерью одного из антских вождей; обе были в богатых одеждах со множеством украшений.

Спутники Визигаста и Дагхара размещены были врозь за другими, более отдаленными, столами.

Когда трое гостей остановились у своих мест, Хелхаль шепнул им поклониться зорко наблюдавшему за ними Аттиле.

Гордая голова Дагхара склонилась далеко не так низко, как к этому был приучен царь, и он грозно взглянул на юношу. Королю он кивнул довольно благосклонно, на поклон же Ильдихо только полузакрыл глаза, словно вовсе не замечая ее, хотя с момента ее появления не переставал за нею следить, внутренне кипя и пылал страстью.

Ильдихо впервые видела Аттилу, но его безобразие, так же как величие, нимало ее не смутили: она прямо, грозно и упорно смотрела ему в лицо, и такая холодная, неумолимая, смертельная ненависть сказалась в этом взгляде, что он невольно, с легкой дрожью, на мгновение закрыл глаза.

— Хорошо, что вы явились наконец, — произнес он после небольшого молчания, — прежде всего приветствую вас, мои гости. О делах поговорим после. Полагаю, мы сегодня же отпразднуем помолвку... и также свадьбу, — медленно закончил он.

Глава пятая

Когда все уселись, богато одетый кравчий на коленях подал Аттиле тяжелую, превосходной работы драгоценную чашу с вином, которую царь поднес к губам, но не выпил ни капли, а затем отдал ее кравчему, указав движением на Хелхаля. Кравчий поднес ее старику. Хелхаль встал, глубоко поклонился царю и выпил вино. Кравчий начал обходить всех, сначала по правой, потом по левой стороне столов. Кроме того, на длинных узких столах каждый мог удобно взять с блюд разнообразные кушанья гуннской, римской, германской и славянской кухни.

Явился слуга с мраморным блюдом, наполненным всякого рода жареной дичью. Он поднес кушанье Аттиле. Но царь ел с деревянного блюда только куски кровавого, полусырого мяса, без хлеба или иной приправы, и пил одну лишь ключевую воду.

После первой перемены, по знаку Хелхаля, гости встали и снова с поклоном выпили по кубку за здоровье Аттилы. То же самое повторялось после каждого блюда.

Хотя на дворе еще не совсем стемнело, в зале уже зажгли смоляные факелы, прикрепленные железными крюками к колоннам, на безопасном расстоянии от стен.

Вдруг неподвижные черты Аттилы оживились: в залу вбежал прекрасный мальчик лет пятнадцати в богатой княжеской одежде, который быстро поднялся на возвышение, опустился на колени возле Аттилы и, прижавшись к нему прелестной головкой с черными кудрями, поднял на него свои большие карие глаза.

— Кто это? — спросил Дагхар.

— Это Эрнак, любимый сын царя. Он родился от королевской дочери, пришедшей искать его любви.

— Бедняжка, верно, была слепа? — сказал Дагхар.

— Менее слепа, чем ты, — мрачно и грозно отвечал сидевший рядом Хелхаль.

— Отец, — ласкался между тем к Аттиле Эрнак, — лосиное мясо вкусно, но человеческое еще вкуснее.

— Что ты болтаешь? — спросил пораженный князь.

— Правду, отец. Моя старая кормилица, она всегда приносит мне что-нибудь вкусное. Так вот, вчера она принесла в платке большой кусок поджаренного мяса. Я съел и попросил еще.

— Хорошо, — сказала она, — будет и еще, да в другой раз. У человека всего одно сердце, и с ним твои острые зубки справились живо.

— Разве это было человеческое сердце? — спросил я, хотел было испугаться, да вспомнил, как оно вкусно, и облизал себе губы.

— Да, мое сердечко, — продолжала она, — я выпросила себе труп молодого гота, которого сегодня колесовали за то, что он назвал твоего отца бешеным волком, вырезала трепетавшее сердце и изжарила его для моего цыпленочка. Теперь уж тебе нечего бояться отравы и никогда ты не почувствуешь в своем сердце глупой жалости к людям!

— Как это глупо, отец! Точно я когда-нибудь чувствовал жалость! Моя величайшая радость — смотреть на казни. Когда мой учитель говорит, что я хорошо езжу верхом, я всегда выпрашиваю в награду пирожное из Византии или... позволение стрелять в пленника. Дай мне пить, отец! Вина, а не твою жидкую воду!.. Нет, не желтого, я хочу красного! Вот хороший был глоток... и вино красно как кровь. Отец! Теперь, когда я узнал, как вкусны их сердца, я прикажу каждый день убивать по молодому готу!

— А если не будет приговоренных к смерти, сынок?

— Тогда я буду осуждать по одному.

— За что? За какое преступление?

— За то, что он ничего не сделал, чтобы доставить своему царю хорошее жаркое, — во все горло захохотал мальчик, оскаливая свои белые зубы.

Аттила нежно поцеловал его в лоб и в глаза.

Дагхар в немом изумлении смотрел на Визигаста. Один из гуннских князей, Эцендрул, поймал его взгляд.

— Тебе это не нравится, скир? — усмехнулся он. — Да, мальчик бесподобен. Он еще острее князя Дженгизица. Радуйтесь, если вам придется достаться на его долю.

И, поднявшись на ступени, он подошел к мальчику и стал ухаживать за ним.

Аттила с досадой смотрел на это, и когда Хелхаль подошел к нему с тайным донесением, царь шепнул, указывая на льстивого князя:

— Если бы он знал, кто будет наследником моего царства, как бы он стал услуживать прекрасной Ильдихо!

Глава шестая

У входа в зал раздался шум и послышался громко споривший сердитый голос. Аттила слегка вытянул вперед голову и спустил Эрнака с колен. Мальчик уселся у его ног, осушая один за другим стоявшие на низком столе кубки с вином.

В залу ворвался разъяренный, громко смеявшийся от злобы, Дженгизиц.

Следом за ним шел Эллак. Его печальное, благородное лицо было еще бледнее обыкновенного.

Дженгизиц был на несколько лет моложе брата. Лицом он очень походил на Аттилу и с виду был чистокровный гунн, но ему не доставало того достоинства и величавого спокойствия, которые в его отце поражали даже самых упорных его противников.

Сильным ударом оттолкнув последнего часового, Дженгизиц пробежал залу и одним прыжком очутился возле Аттилы.

— Отец, так как этот полугот хочет ябедничать на меня, то я лучше сам расскажу, как все было, и пожалуюсь на него!

— Ссора между моими сыновьями? Оба неправы! — произнес отец, гневно сверкая глазами.

— Мы ехали по пыльной дороге позади заложников, — начал рассказывать Дженгизиц, — кругом было пусто и скучно. От нечего делать я поспорил с моим оруженосцем, что могу попасть кому угодно между растопыренными третьим и четвертым пальцами руки, не задев их. Можешь спорить, господин, — усмехнулся он, — только ты не найдешь никого, кто бы согласился служить тебе целью». — «Посмотрим! — отвечал я и приказал шедшему перед моим конем двенадцатилетнему мальчику, сыну побежденного сарматского князя, растопырить левую руку, прижать ее к ближайшему дереву и стоять смирно, не оборачиваясь. Он повиновался. Я натянул лук и прицелился. Но тут непослушный мальчик повернул голову, угадал мое намерение, закричал от страха, и обернувшись ко мне лицом, как настоящий трус, закрыл его обеими руками. Я же пустил стрелу, и она вонзилась как раз между третьим и четвертым тонкими пальчиками мальчугана...

— В его левый глаз!.. — дрожа от волнения докончил Эллак. — И когда ребенок закричал и начал проклинать его, то Дженгизиц пригрозил прострелить ему и другой глаз, если он сейчас же не замолчит. И он уже натягивал лук, когда я подскочил...

— И сломал его о мое колено, — в ярости закричал Дженгизиц, — вот обломки! — и он бросил их к ногам Аттилы. — Мой лучший лук! Из-за ребенка! Из-за заложника! Накажи сына готки, отец, или, клянусь богиней коней, прежде чем начнется ее праздник, я сам расправлюсь с ним!

— Где мальчик? — невозмутимо спросил Аттила.

— Он мертв, — сказал Эллак, — он умер на моих руках.

— Слушайте, неразумные сыновья, — произнес Аттила. — Ты, Дженгизиц, заплатишь за мертвого золотом его отцу, из твоей сокровищницы, а не из моей. Ты же, Эллак, поступил очень дурно, сломав лук брата. Ты дашь ему шесть точно таких же хороших луков, это твое легкое наказание. Твоя же тяжелая кара — мое неудовольствие. Прочь с моих глаз! Вон! Ты, Дженгизиц, сядь с правой руки молодого сына короля скиров. И позаботься, милый мальчик, чтобы молодому герою воздалось все то, что ему следует!

Эллак тщетно старался уловить взор отца: Аттила не замечал его больше. Он склонил голову и тихо спустился со ступеней.

Ему пришлось проходить мимо Ильдихо. Девушка встала и открыто при всех протянула ему руку. Он схватил ее, молча поклонился и быстро вышел из залы.

Аттила видел эту сцену. Он слегка покачал своей массивной головою, и глаза его снова злобно сверкнули.

Глава седьмая

Часовые у входа почтительно пропустили в залу знатного гунна в богатой одежде, покрытой пылью, и в бараньей шапке, увенчанной зеленым венком. Он быстро подошел к трону и, взбежав на ступени, упал на колени перед царем.

— Встань, князь Дженцил! Ты принес весть о победе: об этом говорит твой венок!

— Да, победа за тобою, и враги твои разбиты! — громко и гордо отвечал молодой гунн. — Легионы уничтожены!

Гунны испустили радостный вой, германцы же переглянулись с ужасом и печалью. По знаку Аттилы князь начал свой рассказ:

— Среди болот Данастра они считали себя в безопасности и осмелились отказать тебе в дани. Ты поручил мне честь их наказания. Я знаю твой вкус, о великий господин! И сам люблю такую работу. Я решился уничтожить их. Нелегко было проникнуть через болота: они наводнили все рвы кругом, а сами вместе с женами, детьми, стадами и имуществом забрались в середину своей опоясанной водою страны. Но я построил себе отличный мост, — засмеялся он. — Мы согнали несколько тысяч актов и склабенов, ни в чем впрочем против нас не провинившихся, а наоборот, много помогавших нам в этой войне, убили их и, уложив их попарно, вымостили ими топь. Сначала лошади наши не хотели идти по еще теплым телам. Но мы и тут умудрились помочь беде: положили трупы лицом вниз, посыпали им спины лучшим овсом, и понемногу наши кони привыкли ходить за лакомством. Остальное довершили бичи и шпоры. Ночью мы напали врасплох на неприятельский стан. Ужас был неописуем, женщины и дети так кричали о пощаде, что весело было слушать! Тщетно, огонь, копья, бичи и конские копыта встречали их со всех сторон. Восходившее солнце не нашло больше ни единого легиона. Их было шесть тысяч воинов, и столько же неспособных носить оружие женщин, стариков и детей. Велик ты, Аттила, сын победы!

— Велик Аттила, сын победы! — в неистовом восторге закричали гунны.

— Хорошо, — спокойно произнес Аттила, — очень хорошо. Подожди, Дженцил, сынок! Аттила угостит тебя. Вот, возьми!

И своими короткими, толстыми пальцами он выбрал из лежащих перед ним на золотом блюде кусков конского мяса самый большой и красный и сунул его в рот воину.

Гунн, очевидно, на вершине гордости и блаженства, приложил руку к груди и громко чавкал, пережевывая почетный кусок.

— Ты сегодня будешь сидеть рядом со мною, на почетном месте, — сказал Аттила.

Вдруг что-то тяжелое повалилось у ног царя.

— Это маленький Эрнак, — усмехнулся отец, — и у него еще кубок в руке! Воришка! Он влил в себя больше, чем следует. Унесите его в спальню. С завтрашнего дня он начнет пить одну лишь воду, и тот будет распят, кто даст ему вина, меду или пива!..

Глава восьмая

Лицо Аттилы приняло мрачное, даже грозное выражение. Нахмурившись, он громко и резко заговорил:

— Слышали, что он рассказал, вы, скиры, руги и готы? Эти легионы ведь тоже германцы... Так я рассеиваю уже не первое племя вашего изменнического народа. И если вы будете продолжать нарушать верность мне, то скоро свет спросит: «Где германцы?» И раздастся ответ: «Их не осталось ни одного человека, они погибли бесследно, эти высокомерные германцы!»

Король Визигаст поднял почтенную голову и посмотрел ему прямо в глаза.

— Мы можем страдать, — твердо произнес он, — мы уже страдаем тяжко и долго, но мы никогда не погибнем!

— Почему же так, старик?

— Боги, наши предки Асгарды хранят нас! — вскричал Дагхар.

— А кто хранит ваших богов? — насмешливо спросил Аттила. — И они ведь погибнут когда-нибудь.

— Да, при кончине всех вещей, — отвечал Визигаст.

— Хотел бы я быть тогда тем черным великаном, — произнес Аттила, — который, по вашему преданию, всех вас зажарит в огненной пучине!

— И который сам в ней погибнет, — прервал его Дагхар, — после чего новое сияющее небо раскинется над новою землею, где не будет ни гуннов, ни иных полунощных народов! И над всем этим чистым миром будет вновь господствовать Вотан и белокурая Фригга, и Балдур, и верный Донар. Вотан сотворит новых германцев. Из ясеня создаст он мужчину, из ольхи — женщину!

— Женщину! — хрипло повторил Аттила. — Да, конечно, женщина необходима. И наверное у этой германки будущего будут точно такие же прекрасные, густые, золотистые волосы, как у твоей невесты?

— Конечно. Наши женщины — величайшие святыни. Они стоят ближе к богам, нежели мы, а в их красоте и чистоте их сердец заключается дивная тайна нашей силы.

Его пламенный взор встретился с глубоким нежным взором Ильдихо.

— В твоих словах не много мужской гордости, — продолжал с прежней насмешливостью Аттила. — Мы, гунны, можем легко обходиться без наших жен: мы часто заменяем их... чужими. Какие роскошные волосы у твоей дочери, старый король! Быть может, и в них заключена тайная сила?

— Да, — снова вмешался Дагхар, — если ты так уж любопытен, то я отвечу тебе: очарование есть и в этих волосах!

— Как это? Расскажи-ка! — сказал Аттила.

— Слушай! — Дагхар тяжело дышал, едва сдерживая свое волнение. — Несколько лет тому назад вендские разбойники напали на гористую родину маркоманнов. Мужчины, захватив жен, детей, рабов, стада и имущество, удалились на высокую гору. Здесь их окружили бесчисленные венды. Началась осада. Долго сопротивлялись отважные маркоманны, но наконец у них начал истощаться запас стрел и, что еще хуже, лопнули тетивы их луков. Венды, четыре раза отброшенные от горы, приметили, что вместо стрел на них летят лишь камни да сучья, и с дикими криками вновь полезли на приступ. Тут оборвалась последняя тетива у графа Гарицо, и с тяжким вздохом он бросил на землю свой бесполезный лук. Но его юная, прекрасная супруга Мильта через несколько .минут подала ему лук с новой тетивою: обрезав острым ножом свои густые косы, она крепко свила их и натянула на лук. Радостный граф поцеловал жену, прицелился и пронзил сердце уже взбиравшегося на вершину неприятельского вождя. Все женщины и девушки тотчас же последовали примеру Мильты: снова засвистели меткие стрелы, и венды стремительно обратились в бегство. Враги были прогнаны за пределы страны. Но косы графини уже не служили тетивою: граф снял их с лука и с нежным поцелуем повесил в святилище Фригги в жертву богине. Эта женщина и ее волосы спасли целый народ!

Дагхар, успокоенный своим рассказом, вернулся на место и сел, опершись на свою арфу.

Глава девятая

Между тем из густой толпы воинов и слуг выступил пожилой гунн в богатой одежде.

— Здравствуй, Друлксал, мой певец! — милостиво приветствовал его Аттила. — С какими песнями ты пришел на этот раз?

— О господин, — отвечал Друлксал, — дозволь мне спеть новую песнь о твоих предстоящих победах будущей весной, когда ты покоришь всю страну от востока до запада, от Понта до островов британских!

Аттила кивнул.

Два раба принесли и поставили на двух низких скамьях перед гуннским поэтом и певцом его музыкальные инструменты, сам он уселся на высоком стуле посредине залы. Один из инструментов походил на бубны, с бесчисленными колокольчиками, звеневшими при каждом ударе по бубнам короткой деревяшкой. На другой скамье находился предмет, похожий на ящик, с натянутыми струнами из бараньих кишок. По этому инструменту певец то колотил железным двузубцем, то щипал им струны, извлекая из них резкие, пронзительные звуки.

Дагхар был очень удивлен этой ужасной прелюдией. Но когда он вслушался в слова песни, им овладел неистовый гнев, и он мрачно схватился за рукоятку меча.

Гуннский поэт пел о порабощении всех племен Европы богом победы, Аттилой, и каждая строфа его дикой, кровожадной, нестройной песни вызывала гром одобрения у воодушевившихся слушателей. Последние слова певца затерялись в оглушительных криках восторга. Гунны подняли его на плечи, торжественно отнесли к Аттиле и опустили у его ног. Аттила поднял крышку большого сундука, принесенного слугой, и у поэта вырвался крик изумления.

— Господин! Какой блеск! Сколько камней! Тысячи! Я не думал, что земля может произвести так много!

— Бери! Твоя песнь была хороша, потому что она правдива. Она предвещает мне целую пригоршню побед: бери же себе пригоршню этих камней.

Певец не заставил повторить приказание.

Вдруг среди еще не утихшего шума раздался звук: звонкий, чистый и резкий, словно удар победоносного меча: то был аккорд на арфе Дагхара.

Гунны мгновенно стихли; певец их вздрогнул, споткнулся и почти упал на плечо Аттилы, который бросил на германца ужасающий взгляд.

— Теперь приходит конец, Хелхаль, — шепнул он стоявшему возле него старику.

Дагхар встал и с разгоревшимся лицом, с пылающими гневом большими серыми глазами, выступил вперед, поближе к Аттиле, и ударил по струнам. Гунны затаили дыхание.

— Мы, гости, слышали песнь гуннов, — холодно произнес Дагхар, — нас не спрашивали, хотим ли мы слушать этот волчий вой. А теперь, гунны, послушайте и вы нашу германскую песню, которая в то же время и ответ вам.

Он запел на готском языке, понятном для гуннов, и в его песне звучала такая страстная ненависть к ним и к повелителю, и он так живо представил картину их истребления восставшими против них народами, что все здание задрожало от неистовых криков. Все до одного гунны повскакали с мест и как звери бросились на бесстрашного германца. Дагхар не шевельнулся перед разъяренной толпой и не вздрогнул, когда брошенный в него Дженгизицем нож пролетел на одну линию от его лица, коснувшись его волос. Казалось, для него нет спасения.

— Остановитесь! Под страхом моего гнева! — раздался громовой голос Аттилы. Все гунны замерли, как вкопанные.

— Они отлично слушаются, — спокойно сказал Дагхар, направляясь к своему месту.

— Оттого-то они и завоевали свет, певец, и сохранят его за собою вопреки твоей арфе, твоему мечу и твоей ненависти, — не без достоинства отвечал Аттила. — Вы же, гунны, уважайте обычаи гостеприимства! Вы хотели убить певца за его песню! Наказать за предсказание! Это было бы похоже на то, что мы боимся, как бы оно не исполнилось. Он будет наказан самою судьбою, когда увидит, что слова его не оправдались. Предположив, впрочем, — еще сдержаннее прибавил он, — что он доживет до этого, в чем я... сомневаюсь. За недоброжелательство ко мне... Неужели же я должен поэтому убить их всех? Полноте! Хотя конечно... — постепенно он начал говорить все громче и яростнее, наконец голос его загремел как гром, — если к этой ненависти присоединяется измена и убийственный замысел, тогда другое дело! — Он вскочил и подошел к ограде своего трона. — Двадцать дней тому назад, — продолжал он, — на одном из дунайских островов, в темную ночь, двое из моих рабов сговаривались между собою. Они думали, их слышит одна только старая ива, но ива была пуста внутри, и в дупле стоял я, Аттила, ваш господин, жалкие псы. Но ты, роскошная невеста, не печалься: ты сегодня же выйдешь замуж, ты будешь женою Аттилы в тот самый час, когда твой юноша будет корчиться на кресте. Хватайте их всех, мои гунны!

Приказание было исполнено с такою мгновенною быстротой, что германцы не догадались о подготовке всей сцены. Сопротивление оказалось невозможным.

Четыре воина бросились на престарелого короля. Дженгизиц, Эцендрул и четверо других — на Дагхара. Но несчастному юноше все-таки удалось на мгновение высвободить правую руку и со страшной силой он бросил меч прямо в Аттилу. Князь Дженцил, заметивший это движение, с криком заслонил собою царя и тут же упал бездыханный к его ногам с пронзенным горлом.

Шесть сильных рук впились в правую руку Дагхара. Визигаст был повален на пол, и Хелхаль коленом придавил ему грудь. Дагхар увидал, что на руки Ильдихо надевают широкие золотые оковы и глухо застонал.

— Погоди, мальчишка, — сказал Аттила, обтирая лицо, забрызганное кровью Дженцила, — ты особо заплатишь мне за эту кровь. Старик будет только распят, юноша же... будет посажен на кол... за стеной моей спальни!.. Ты услышишь его крики, моя прекрасная невеста, в нашу первую брачную ночь!

Девушка молча взглянула на него своими широко раскрытыми, неподвижными глазами: он вздрогнул, съежился и опустил веки. По спине его пробежала холодная дрожь. Он махнул рукою и пленников увели.