Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Часть четвертая

I

Несколько недель спустя после возвращения Джойса Уорден прошел по маршруту младшего лейтенанта, тоже совершив тяжелый подъем на наблюдательный пункт. Он рухнул в изнеможении наземь среди папоротников и так же, как Джойс, впился взором в лежащий внизу мост через реку Квай.

Уорден начисто был лишен романтики. Ему важно было удостовериться, что объект, описанный Джойсом, завершен. С ним было четверо партизан. Он велел им пока отдыхать. Те устроились в своей излюбленной позе и разожгли кальяны, молча наблюдая за его действиями.

Первым делом Уорден установил рацию и отыскал нужную волну. Один из передатчиков, расположенных на оккупированной территории, каждый день сообщал ему сведения об эшелоне, который предполагали пустить в день торжественного открытия бирманско-таиландской дороги. Полученные сообщения успокаивали, ничего непредвиденного не ожидалось.

Затем он разложил поудобнее спальный мешок с противомоскитной сеткой и вынул тщательно упакованные туалетные принадлежности; после этого в том же порядке он распаковал вещи Ширса — тот должен был подняться к ним позднее. Уорден, как человек старше Джойса, был, естественно, более запасливым и предусмотрительным. У него был опыт. Он знал джунгли еще с того времени, когда приезжал сюда во время университетских каникул. Он знал, как много значила здесь подчас для европейца простая зубная щетка и сколько времени дополнительно можно было продержаться при наличии удобной постели и чашки горячего кофе по утрам. Если после дела им придется туго, все эти игрушки цивилизации надо будет бросить на месте. Но это не важно. Зато до последнего момента они позволят им сохранять нужную форму. Устроившись, он с удовлетворением поел, затем часа три поспал и вновь занял позицию на наблюдательном пункте, прикидывая в уме, как лучше выполнить задание.

По плану Джойса, подвергшемуся в дальнейшем многократным изменениям и уточнениям, но под конец утвержденному Первым, диверсионная группа Отряда 316 разделилась. Ширс, Джойс и двое тайских добровольцев отправились в сопровождении носильщиков к исходному пункту на берегу реки. Он был выбран выше моста по течению, чтобы не возиться со взрывчаткой в непосредственной близости от лагеря. Им пришлось сделать довольно большой крюк в обход нескольких деревень. После этого четверым диверсантам предстояло ночью спуститься к мосту и прикрепить к нему динамитные шашки.

Было бы грубой ошибкой считать, что включение подрывного устройства — несложная операция. Джойсу придется остаться для этого на вражеском берегу, ожидая прохода поезда. Ширс же присоединится к Уордену в засаде на горе, и они вдвоем должны будут прикрывать отход.

Уордену предстояло пока что устроиться на наблюдательном пункте, связаться по рации с контактами, наблюдать за движением в районе моста и подыскать позицию для прикрытия отхода Джойса. Этим его задача не ограничивалась. Первый предоставил ему известную свободу действий.

— Если можете еще что-то сделать, не рискуя быть обнаруженными, поступайте по своему разумению, — сказал Ширс. — Заповеди Отряда 316 остаются прежними. Помните только, что наша главная цель — мост. Ни в коем случае нельзя ставить под удар акцию на мосту. Полагаюсь в этом на ваше благоразумие... и активность.

Он знал, что может рассчитывать на активность и благоразумие Уордена. Методичный Уорден терпеть не мог нерасчетливых действий.

Осмотревшись, Уорден решил, что на вершине хорошо будет установить два легких миномета, карманную артиллерию группы. Двое партизан-таев сразу после дела начнут обстреливать сошедший с рельсов поезд, вражеских солдат — тех, кто после взрыва побежит в разные стороны, и тех, кто бросится им на помощь.

Все это укладывалось в рамки задачи, поставленной командиром; тот не зря напомнил о заповедях Отряда 316. Эти правила можно было резюмировать следующей фразой: "Не считать операцию законченной, не удовлетворяться сделанным, если еще есть возможность причинить врагу хоть малейший урон". (Здесь легко можно заметить обычную англосаксонскую страсть к "законченности".) В данном случае град снарядов, который обрушится с неба на головы уцелевших, должен полностью деморализовать их. Выбор наблюдательного пункта, возвышавшегося над долиной, с этой точки зрения был идеален. Уорден считал, что продолжение дела необходимо, поскольку оно отвлечет внимание японцев и таким образом косвенно прикроет отход Джойса.

Уорден долго лазал среди папоротников и диких рододендронов, пока не нашел удовлетворившую его позицию. Окликнув таев, он подозвал двоих и терпеливо, подробно стал объяснять им, что нужно будет делать в решительный момент. Партизаны одобрили его замысел.

Было без чего-то четыре. Уорден закончил приготовления и теперь обдумывал дальнейшие действия, когда услышал вдруг донесшиеся из долины звуки музыки. Он приник к биноклю. Мост был безлюден, но в лагере на противоположном берегу царило необычное оживление. Уорден понял, что в ознаменование конца работ для пленных устроили праздник. В радиограмме, принятой несколько дней назад, сообщалось, что об этом вышел указ японского императора.

Инструмент, производивший эти странные звуки, был самодельный, но дергал за струны, без сомнения, европеец. Уорден достаточно хорошо знал японские ритмы, чтобы ошибаться на этот счет. А вскоре ветер донес до него и песню. Ослабевший, но все же достаточно ясный голос выводил старинную шотландскую мелодию, а хор подхватывал знакомый припев. Этот патетический концерт, которому Уорден внимал на своей вершине, болезненно отозвался у него в душе. Он попытался прогнать грустные мысли, сосредоточив внимание на предстоящей работе. Никакие события больше не должны были волновать его, если не имели отношения к делу.

Незадолго до захода солнца ему показалось, что в лагере готовится пир. Пленные суетились возле кухни. Рядом с бараками японцев тоже было заметно оживление — солдаты, сбившись в кучу, со смехом разглядывали что-то. А часовые у входа в лагерь с завистью смотрели на происходящее. Вне сомнения, японцы тоже готовились отметить завершение стройки.

Мысль Уордена работает быстро. Обычная уравновешенность не мешает ему мгновенно оценивать благоприятную ситуацию. Надо действовать сегодня ночью. В голове быстро созревает план, который он, впрочем, вынашивал уже давно, по прибытии на гору. Уордену не стоило особого труда предугадать, что в таком глухом месте, как долина реки Квай, и при таком начальнике-пьянице, как Сайто, обращавшемуся со своими солдатами не лучше, чем с военнопленными, японцы еще до полуночи будут мертвецки пьяны. Это обстоятельство позволит с минимальным риском — о чем просил не забывать Первый — подстроить несколько ловушек. Они будут тем пикантным соусом для главного блюда, который так обожали в Отряде 316. . Уорден взвешивает свои шансы и приходит к мысли, что грешно не воспользоваться таким чудесным стечением обстоятельств. Надо спуститься к реке и подготовить взрывчатку... В конце концов, осторожность осторожностью, но неужели ему не удастся хоть разок подойти пощупать этот мост?

Незадолго до полуночи он спускается вниз. Гулянье, как он и предвидел, закончилось раньше. Он мог судить об этом по уровню шума: пронзительные выкрики, словно пародировавшие британский хор, доносившиеся до него во время спуска, давным-давно смолкли. Все стихло. Он прислушивается в последний раз, стоя с двумя партизанами за последним рядом деревьев. Перед ним расстилается полотно железной дороги; после моста, как и говорил Джойс, дорога поворачивает вдоль берега реки. Уорден делает знак таям. Согнувшись под тяжестью взрывчатки, трое людей осторожно подходят к рельсам.

* * *

Уорден действует быстро и уверенно. Ничто не угрожает. На этом берегу нет ни одного японца. Лагерная охрана жила все это время в джунглях настолько спокойно, что потеряла всякую бдительность. Сейчас, должно быть, все солдаты и даже офицеры лежат в стельку пьяные. Все же Уорден выставляет одного тая в охранение.

Его план классически прост. С этих штук начинают обучать курсантов в Калькуттской спецшколе "Фирмы подрывных работ". Надо выкопать в щебеночном балласте под рельсами углубление и подвести под рельс заряд тола. Химический состав этой взрывчатой массы позволяет заряду меньше чем в килограмм весом при правильном размещении вывести линию из строя. Под действием детонатора заключенная в толе энергия разом высвободится в форме газов, летящих со скоростью нескольких тысяч метров в секунду. Такого напора не выдерживает самая прочная сталь.

Детонатор запускается внутрь толовой массы (он входит туда, как нож в кубик масла). Шнур так называемого мгновенного действия соединяет его с чудесным приспособлением, тоже спрятанным в ямке под рельсом. Это простейшее приспособление состоит из двух металлических пластинок, между которыми помещается тугая пружина. Верхняя пластинка укрепляется непосредственно под рельсом, нижняя — на щебенке. Шнур зарывается. Двое тренированных людей за полчаса легко минируют дорогу. Если работа проделана аккуратно, обнаружить заряд невозможно.

Колесо паровоза, накатываясь на спрятанный взрыватель, с силой прижимает верхнюю пластинку к нижней. Детонатор срабатывает. Тол взрывается. Рельс разлетается на куски. В случае удачи, особенно если поставлен усиленный заряд, паровоз опрокидывается. Преимущество этой системы в том, что ее приводит в действие сам поезд, а диверсант, заложив взрывчатку, может находиться за многие километры от места катастрофы. Другое преимущество в том, что взрыв не происходит случайно — скажем, от того, что какой-нибудь зверь заденет шнур. Привести в действие устройство может только очень большой вес — локомотива или вагона.

Мудрый Уорден, расчетливый Уорден думал по такой схеме: первый поезд из Бангкока пройдет по правому берегу и, по идее, должен рухнуть вместе с мостом в реку. Это цель номер один. Движение будет прервано, путь закрыт. Японцы станут лихорадочно восстанавливать его. Им ведь нужно будет не только восстанавливать движение, но и как-то парировать удар, нанесенный их престижу в Таиланде. Они нагонят сюда кучу народа, будут работать без отдыха дни, недели — возможно, месяцы. Наконец путь готов, мост восстановлен, пущен новый состав. На сей раз мост останется целым и невредимым, но, едва пройдя его... подрывается и этот поезд тоже! В этом Уорден усматривал, помимо больших материальных потерь, несомненный психологический эффект. Он заложил большую дозу взрывчатки, чем требуется, и поставил ее так, чтобы поезд упал в сторону реки. Если боги будут благосклонны, паровоз и первые вагоны должны скатиться в воду.

Уорден быстро заканчивает первую часть программы. Работа спорится: ему уже не раз и не два приходилось разгребать камни, закладывать тол и устанавливать детонатор. Он действует почти автоматически. Особое удовольствие доставляет ему помощь партизана-таи. Тот хотя и начинающий, но получил хорошую подготовку. Преподаватель Уорден весьма доволен им. До рассвета еще пропасть времени. Поскольку он захватил с собой еще заряд другого типа, Уорден устанавливает его в нескольких сотнях метров перед мостом на противоположной стороне реки. Было бы преступлением не воспользоваться такой ночью.

До чего предусмотрителен этот Уорден! После двух диверсий подряд в маленьком секторе противник обычно встревоживается и начинает методически обследовать дорогу. Но — кто знает? Возможно, наоборот, они отбросят мысль о третьем взрыве именно потому, что два уже произошли. А если к тому же ловушка как следует спрятана, ее могут не обнаружить даже при самом придирчивом осмотре. Не станут же они ворошить весь балласт! Уорден закладывает перед мостом второй заряд, детонатор которого работает по другому принципу. Внутрь его вставлено оригинальное реле. Когда проходит первый поезд, он вызывает только переключение реле. Зато второй состав заставляет сработать детонатор и взлетает в воздух. Идею разработал один специалист Отряда 316, а рациональный ум Уордена по достоинству оценил игрушку. Часто бывало, что после серии взрывов противник, починив линию, пускал впереди важного эшелона пару груженных камнем старых вагонов, влекомых плохоньким паровозиком. Они проходили благополучно. Противник считал, что путь свободен, и пускал настоящий поезд. Но тут — пожалуйста! — настоящий поезд летел под откос.

"Не считать операцию законченной, пока врагу не нанесен максимальный ущерб" — таков лозунг "Фирмы подрывных работ". "Постарайтесь увеличить число неприятных сюрпризов: ставьте ловушки, сеющие панику у противника в тот момент, когда он мнит себя в безопасности", — твердила дирекция "Фирмы". Уорден хорошо усвоил наставления. Установив второй капкан и уничтожив следы работы, он вновь стал думать, какой бы еще трюк сыграть с противником.

Он прихватил с собой на всякий случай еще несколько игрушек. Одна, бывшая у него во множестве экземпляров, состояла из оригинального патрона, укрепленного на гибкой планшетке с гвоздем. Эти ловушки предназначались для пехотинцев и покрывались тонким слоем грунта, проще не придумаешь. Наступив ногой на планшетку, человек с силой ударял гвоздем по капсюлю патрона. Раздавался выстрел, и пуля впивалась пехотинцу в ногу, а то и ударяла в лоб. Инструкторы Калькуттской спецшколы рекомендовали рассыпать эти игрушки вблизи "обработанной" железной дороги. Когда после взрыва уцелевшие (а они всегда есть) начнут в панике разбегаться во все стороны, стреляющие здесь и там ловушки поднимают еще большую сумятицу.

Уорден с удовольствием избавился бы от всего запаса, но осторожность и благоразумие одержали верх. Был риск, что "шип" обнаружит себя раньше времени, а цель номер один была слишком важна, чтобы рисковать. Часовой, шагая вдоль насыпи, мог наступить на "шип", и японцы, опасаясь диверсии, резко усилили бы наблюдение.

Приближался рассвет. Рассудительный Уорден со вздохом решает свертывать дела и возвращаться на наблюдательный пункт. В последний раз он с нескрываемым удовольствием осматривает подготовленную местность. Пряности, которыми он приправил дело, должны были сделать блюдо еще более пикантным.

II

Лежавший партизан встрепенулся. Ему послышался странный хруст в чаще гигантских папоротников, покрывавших вершину горы. Четверо таев дружно уставились в неподвижную стену растительности. Уорден схватил автомат и приготовился к неожиданностям. Со склона чуть ниже их позиции трижды раздался легкий свист. Таи свистнул в ответ и сделал знак Уордену.

— Первый, — прошептал он.

Ширс с двумя проводниками поднялся наверх.

— Что сообщили? — с ходу выпалил он, увидев Уордена.

— Все в порядке. Никаких изменений. Я здесь уже трое суток. Назначено на завтра. Поезд выйдет из Бангкока следующей ночью и будет здесь завтра около десяти утра. А у вас?

— Все готово, — ответил Ширс, со вздохом облегчения опускаясь на землю.

Он страшно боялся, что японцы в последнюю минуту передумают. Уордена тоже со вчерашнего дня снедала тревога. Он знал, что подготовка должна закончиться этой ночью, и несколько часов вглядывался в чернильную ночь, ловя малейший звук в долине реки Квай. Он представлял себе товарищей, работавших в воде под мостом, мысленно проделывая с ними по этапам всю операцию, без конца прикидывая, что может им помешать. Ничего подозрительного он не услышал. По программе Ширс должен был присоединиться к ним на рассвете. Сейчас было уже около десяти утра.

— Рад, что вы наконец здесь. А то я уже начал беспокоиться.

— Еле-еле успели кончить до рассвета.

Уорден, приглядевшись, увидел, до чего Ширс измотан. Мокрая одежда парила на солнце. Лицо осунулось, глаза ввалились, многодневная щетина придавала облику что-то звериное. Он протянул командиру металлический стаканчик, налил из фляги спирту. Ширс неловко взял его. Руки у него были содраны до крови, пальцы посинели. Он с трудом шевелил ими. Уорден разложил приготовленные для него сухие шорты и рубашку.

— Вы уверены, что состав не пройдет сегодня? — переспросил Ширс.

— Уверен. Я принял утром радиограмму. Ширс отпил глоток и осторожно начал растирать тело.

— Мерзкая работенка, — сказал он, скривившись. — Думаю, я запомню эту ледяную воду на всю жизнь. Но, слава богу, все обошлось.

— Как мальчишка? — спросил У орден.

— Мальчишка держался молодцом. Работал не меньше моего, но не выдохся. Он уже в засаде на правом берегу. Решил остаться там с ночи и не выходить до про-, хода поезда.

— А если обнаружат?

— Он хорошо спрятался. Риск есть, но ничего не поделаешь. Сейчас уже опасно появляться возле моста. Кроме того, поезд может пройти раньше времени. Уверен, что этой ночью он не заснет. У него молодость, силы. В заросли можно попасть только со стороны реки, а берег там крутой. Отсюда заметно это место. Сквозь листву не видно ничего, только мост. Кроме того, он сам услышит, когда пойдет поезд.

— Вы там были?

— Я проводил его. Он был прав. Это идеальное место. Ширс взял бинокль и попытался найти его, но отсюда заросли были неузнаваемы.

— Невозможно распознать, — коротко бросил он. — Все выглядит по-другому. Похоже, что он вот там, футах в тридцати, за большим рыжим деревом, нависшим над водой. — Все теперь на нем.

— Все теперь на нем, и я в него верю.

— У него есть нож?

— У него есть нож, и я уверен, он сумеет пустить его в ход. Никогда нельзя знать заранее, но я в него верю.

— А что после дела?

— Я переплыл реку за пять минут, но он плавает в два раза быстрее меня. Мы прикроем его отход.

Уорден рассказал Ширсу о расставленных им ловушках. Вчера в сумерках он еще раз спустился с наблюдательного пункта — правда, на сей раз только к подножию. Он искал позицию для ручного пулемета, бывшего на вооружении у диверсионной группы, и место, откуда партизаны смогут стрелять из винтовок по возможной погоне. Все позиции он аккуратно пометил. Подобный заслон в сочетании с минометами должен был обеспечить в течение нескольких минут хорошее прикрытие.

Первый одобрил сделанное. Сам он настолько измотался, что был не в силах заснуть, и поэтому стал рассказывать другу о событиях минувшей ночи. Уорден жадно слушал, вознаграждая себя за то, что не смог принять участие в подготовке самого дела. Теперь целый день и целую ночь до завтрашнего утра им оставалось одно — ждать. Успех или неуспех решал Джойс. Джойс и непредвиденный случай. Они пытались обмануть нетерпение и беспокойство за главного актера, затаившегося сейчас в кустарнике на вражеском берегу.

Первый выработал детальную программу проведения дела. Он заранее распределил роли, чтобы дать каждому члену группы возможность подготовиться. Таким образом, в решающий момент никакое непредвиденное событие не должно было застать их врасплох.

Было бы детской наивностью считать, что можно разрушить мост без серьезной подготовки. Взяв за основу наброски Джойса, Уорден, подобно капитану Ривзу, разработал проект разрушения; на крупномасштабном чертеже моста были пронумерованы все опоры, а каждый заряд был изображен на отведенном для него месте; красным карандашом — согласно инструкции — были нарисованы электрические провода и детонаторные шнуры. Каждый диверсант обязан был заучить наизусть эту схему.

Но Первый не удовлетворился теоретической подготовкой. Он провел несколько ночных репетиций на старом заброшенном мосту через горный ручей недалеко от их базы; вместо толовых запалов были использованы мешочки с землей. Те, кому предстояло прикреплять взрывчатку к опорам, — то есть он, Джойс и два добровольца-таи тренировались бесшумно подплывать в темноте к мосту, толкая впереди себя легонький, специально изготовленный бамбуковый плот со сложенным на нем грузом. Уорден с часами стоял на берегу. Словно требовательный тренер, он заставлял повторять маневр до тех пор, пока не был отработан каждый жест. Четверо диверсантов привыкли работать в воде без плеска, научились крепко привязывать фальшивые заряды к опорам и соединять их проводкой по выработанной схеме. Наконец, Первый был удовлетворен. Оставалось подготовить настоящее снаряжение; это была немалая работа, особенно тщательно надо было укутать водонепроницаемой тканью все боящиеся влаги детали.

Караван выступил в путь. Одними лишь им известными путями проводники вывели их к реке много выше моста; здесь можно было спустить плот в полной безопасности. С диверсионной группой было несколько таев, вызвавшихся пойти носильщиками.

Взрывчатку разделили на порции по пять килограммов, каждую порцию — на одну опору. По плану разрушения предусматривалось заминировать шесть опор подряд в каждом ряду, в общей сложности двадцать четыре толовых заряда. При взрыве на расстоянии двадцати метров будут сломаны все опоры, так что мост должен непременно рухнуть под тяжестью поезда. Осторожный Ширс прихватил с собой на всякий случай еще дюжину зарядов. Их можно будет использовать для причинения противнику дополнительного ущерба: Ширс тоже помнил о заповедях Отряда 316.

Количество зарядов для моста не было выбрано произвольно. Оно было высчитано после долгого обсуждения на основе замеров, сделанных Джойсом во время первой разведки. В таблице, которую все трое помнили наизусть, значилось, какой силы нужен заряд для того, чтобы сломать деревянную опору определенного диаметра. В данном случае теоретически вполне хватило бы трех килограммов взрывчатки. При порции в четыре килограмма они были застрахованы от случайностей. Первый, несмотря на это, решил все же увеличить дозу.

Он опирался в своем решении на вторую заповедь "Фирмы подрывных работ": "Всегда бери больше взрывчатки, чем указано в справочнике". По окончании теоретического курса полковник Грин, курировавший Калькуттскую спецшколу, произносил обычно небольшую речь, в которой излагал соображения здравого смысла и собственный опыт подобного рода работ.

— После того как вы высчитали по таблице необходимый средний вес взрывчатки, — говорил он, — непременно добавьте еще немного. В таком тонком деле, как наше, нужно действовать наверняка. И если у вас остаются сомнения, лучше добавить сто лишних фунтов, чем не доложить один фунт. Иначе у вас будет чудный вид, когда, проработав несколько ночей и установив, наконец, заряд, — рискуя при этом своей жизнью и жизнью своих помощников, — у вас будет чудесный вид, повторяю, когда, сэкономив кусок взрывчатки, вы увидите, что операция провалилась: взрыв только погнул балки, но не сломал их. так что починить мост не составит труда. Я говорю это, основываясь на собственном опыте. Со мной приключилась однажды подобная вещь, и, уверяю вас, я никогда не чувствовал себя так скверно.

Ширс поклялся, что с ним подобной катастрофы не произойдет, и свято соблюдал данное слово. Однако нельзя было впадать в другую крайность и тащить на себе лишний груз, особенно когда группа была так малочисленна.

Доставка груза по реке теоретически должна была пройти без осложнений. Среди прочих своих великолепных качеств тол имеет еще и такую: его плотность примерно та же, что и у воды. Таким образом, пловец способен легко толкать перед собой довольно значительный груз взрывчатки.

К реке Квай они вышли перед рассветом. Носильщиков отправили назад. Вчетвером они дожидались в зарослях наступления темноты.

— Время, наверное, тянулось медленно, — посочувствовал Уорден. — Вы хоть поспали?

— Чуть-чуть. Я пытался сомкнуть глаза, но вы же знаете, как это бывает... на подходе. Весь день мы прошептались с Джойсом. Я хотел отвлечь его мысли от моста. Впереди у нас была для этого целая ночь.

— О чем вы говорили? — полюбопытствовал Уорден, обожавший подробности.

— Он рассказывал о своей жизни... Как вы заметили, Джойс парень скорее меланхолического склада... История самая обычная. Инженер-проектировщик в крупной фирме... О, ничего особенного, он не обольщается: обычный конторский служащий, как я и думал. Выглядит это следующим образом: человек двадцать молодых людей его возраста работают с утра до вечера в общей комнате, склонившись над досками. Словом, вы представляете. Когда не чертит, то делает расчеты на логарифмической линейке. Увлекательного мало. Кажется, он сам был не в восторге от своей работы и воспринял войну как нежданную радость... Все-таки странно, что человек из канцелярии попал в Отряд 316.

— Там есть и доценты, — отозвался Уорден. — И немало таких канцелярских крыс, как он... Это не самые худшие...

— Но и не лучшие. Раз на раз не приходится. Но рассказывает он о своем прошлом без сожаления... Меланхолический склад натуры, одним словом.

— Хороший парень, как мне кажется... Кстати, что за чертежи он там делал?

— Вот тут, представьте себе, какое совпадение — фирма занималась мостами. О, естественно, не деревянными. Это была не строительная фирма. Она изготавливала стандартные металлические конструкции и поставляла их подрядчикам... Мост в готовом виде, одним словом. Он сидел, как я говорил, в конторе. Два года перед войной он без конца вычерчивал одну и ту же деталь. Специализация и все, что с ней связано, одним словом. Ничего вдохновляющего... Он чертил балку, несущую конструкцию, кажется, так он ее назвал. Ему надо было высчитать профиль, при котором балка даст наилучшее сопротивление при минимальном количестве металла; во всяком случае, так я понял из его рассказа. Я в этом ничего не смыслю. Вопрос экономии. Фирма не любила разбрасываться металлом. Два года! Для парня его возраста! Вы бы послушали, как он говорил о своей балке. Дрожащим голосом. Мне кажется, Уорден, эта балка частично объясняет его энтузиазм перед сегодняшней работенкой.

— Очевидно, — подтвердил Уорден. — Я не видел еще, чтобы человеку так хотелось взорвать мост... Иногда мне приходит на ум, Ширс, что для таких людей, как он, Отряд 316 — божье благословение. Если бы Отряд не существовал, его надо было бы выдумать... Впрочем, если бы вас так не раздражала регулярная армейская служба...

— А если бы вас полностью удовлетворяло университетское преподавание? Лучше не будем... Да, так вот, когда началась война, он все еще корпел над своей балкой. Представьте, он на полном серьезе заявил мне, что за два года ему удалось сэкономить полтора фунта металла — на бумаге. Кажется, это совсем не плохо, но его начальство считало, что можно сэкономить больше. Ему пришлось бы еще несколько месяцев прокорпеть над ней. В первые дни войны он подал заявление. А когда прослышал об Отряде 316, он не просто побежал, он полетел на крыльях, Уорден! Вот и отвергай после этого призвание... Но все же странно, Уорден. Не будь этой балки, возможно, он не сидел бы сейчас там, в кустах, меньше чем в сотне ярдов от противника, с ножом на поясе, держа перед собой подрывное устройство.

III

Ширс с Джойсом проговорили до вечера; двое таев, ходившие с ними, шепотом рассказывали остальным о событиях минувшей ночи. Ширс никак не мог отделаться от сомнений, правильно ли он поступил, выбрав Джойса для главной роли; действительно ли из них троих у Джойса больше всего шансов на успех; не было ли это решение уступкой горячим просьбам юноши.

— Вы твердо уверены, что сможете действовать так же энергично, как Уорден или я, в любой ситуации? — строго спросил он в последний раз.

— Абсолютно уверен, сэр. Если вы дадите возможность доказать это.

Ширс больше не возвращался к этой теме.

Незадолго до темноты Первый велел начать погрузку снаряжения на плотик. Берег был пуст. Плотик они, не доверяя никому, связали сами; он состоял из двух частей — так легче было нести по джунглям. Спустив их на воду, диверсанты скрепили обе половины поперечными планками и перевязали веревками. Получилась прочная платформа, к которой они крепко прикрутили взрывчатку, рулоны проводов, батарею, детонаторные шнуры и подрывное устройство. Хрупкие вещи, как положено, были завернуты в плотный брезент. Ширс взял два комплекта детонаторов; они с Джойсом прикрепили их к поясу. Это были единственные по-настоящему хрупкие вещи — взрывчатка, та в общем выдерживала легкие удары.

— Очевидно, было не очень удобно плыть со свертками на животе, — обронил Уорден.

— Тогда мы не замечали... Все тяготы были впереди. Вот когда мы хлебнули горя. Хотя таи обещали, что спуск по реке пройдет гладко.

По данным тайских разведчиков, они должны были доплыть до моста за полчаса. Группа пустилась поэтому в дорогу, только когда совсем стемнело. На самом деле путь отнял у них добрый час, и плавание было бурным. Течение реки Квай, за исключением отрезка, где стоял мост, очень стремительное. Поток сразу же схватил их и поволок на середину, нещадно колотя о подводные камни. Они даже не могли отталкиваться от них, боясь упустить драгоценный плот.

— Знай я заранее характер реки, выбрал бы другой маршрут. Пожалуй, рискнул бы спустить плот на воду где-нибудь рядом с мостом. В таких делах нельзя доверять никому, Уорден, — ни европейцам, ни местным жителям. Надо разведывать самому. Я уже не раз сталкивался с этим и опять попал впросак. Вы не представляете, каких трудов нам стоило управлять "субмариной" в этой стремнине.

"Субмариной" они окрестили свой плот. Осев под тяжестью балласта, он почти целиком погрузился в воду. Груз был рассчитан так тщательно, что плот погружался ровно настолько, чтобы не затонуть совсем, и плыл как бы самостоятельно. Простым движением руки его можно было скрыть под водой.

— На первом пороге, грохотавшем, как Ниагарский водопад, нас встряхнуло. А дальше начало подкидывать, мять и вертеть во все стороны. Затягивало под плот, царапало о каменистое дно, швыряло на ветви прибрежных кустов. Когда я наконец разобрался в ситуации (а я это сделал не сразу, настолько был оглушен), то приказал всем уцепиться за "подводную лодку" и ни в коем случае не выпускать ее. Это все, что мы могли сделать. Каким-то чудом никому не размозжило голову... Великолепное начало, доложу я вам; особенно, если затем надо иметь ясную голову для серьезного дела. Волны были такие, словно мы попали в шторм на море. Меня едва не рвало... И никакой возможности избежать ударов! Были моменты — представьте себе, Уорден! — когда я не мог сообразить, куда мы плывем. Странно? Когда берега сходятся, а джунгли смыкаются над головой, трудно понять, в какую сторону вас несет поток. Нас ведь влекло течение, верно? Но. если не считать волн, вода вокруг была спокойна, как в озере. Только препятствия давали почувствовать направление и скорость, с которой мы врезались в них. Наглядный пример теории относительности! Не знаю, представляете ли вы...

Пережитое действительно выглядело необычным. Ширс пытался поточнее передать свои ощущения. Уорден ловил каждое его слово.

— Понимаю, Ширс. И плот выдержал до конца спуска?

— Еще одно чудо! В те редкие минуты, когда мне удавалось высунуть голову из воды, я слышал, как он скрипел и трещал по всем швам. Но, как видите, все обошлось... Однако был момент... Мальчишка спас плот. Это первоклассный парень, Уорден! Сейчас я все расскажу вам. Когда мы миновали первый порог и стали понемногу привыкать к темноте, нас вдруг понесло на скалистый утес, торчавший посредине реки. Перекат буквально выбросил нас из воды, и тут же мощный поток потащил нас к утесу. Я бы не поверил, что такое бывает. Скала выросла у меня над головой, когда я был уже всего в нескольких футах. Я не успел ничего сообразить, только вытянул вперед ноги и вцепился изо всех сил в плот. Обоих таев отшвырнуло в сторону; слава богу, мы нашли их чуть дальше... Да, так знаете, что сделал Джойс? Заметьте, у него было не больше четверти секунды на раздумье. Он кинулся и лег, раскинув руки, сверху на плот. Понимаете, зачем, Уорден? Чтобы удержать вместе две половины. Ну да, лопнула веревка. Поперечины соскользнули, и плот начал распадаться. Удар раскидал бы его. Катастрофа!.. Джойс сообразил это сразу и мгновенно принял решение. Реакция у него отличная и сил достаточно. Он плыл передо мной. Плот вышвырнуло из воды, он взлетел в воздух, как лосось выпрыгивает из стремнины. Но Джойс ни на мгновенье не выпустил его из рук. Я подплыл ближе, и мы кое-как привязали поперечины... Заметьте, что все это время детонаторы на поясе были в прямом соприкосновении со взрывчаткой, и его в любую секунду могло разнести... Когда его взметнуло над водой, меня осенило: ведь мы же перевозим взрывчатку! Но что поделаешь? Надо было пойти на риск, чтобы не случилось худшего. Он это понял в четверть секунды. Незаурядный паренек, уверяю вас, Уорден. Он сделает все как надо.

— Поразительное сочетание хладнокровия и быстрой реакции, — оценил Уорден.

Ширс продолжал, понизив голос:

— Он сделает все как надо, Уорден. Это его дело, и ничто не в состоянии помешать ему. Он заслужил свое дело. Он знает это. Мы с вами теперь только помощники. Наше время позади... Надо подумать теперь, как облегчить ему работу. Судьба моста в надежных руках.

Пройдя порог, течение немного утихло, и они воспользовались передышкой, чтобы связать плот. Ниже их вновь тряхнуло при входе в узкую протоку, а потом они едва не застряли у затора из валунов. В середине затора образовался большой водоворот, в котором их вертело несколько минут, не давая выбраться.

Наконец эта ловушка оказалась позади. Река расширилась, течение внезапно успокоилось, и им показалось, будто они плывут по необъятному гладкому озеру. Берега угадывались справа и слева, и им удавалось держаться середины течения. А вскоре они увидели мост.

Ширс прервал рассказ и долгим взглядом обвел долину.

— Странно глядеть вот так, сверху... Долина просматривается целиком. Снизу, особенно ночью, все выглядит иначе. Какие-то аморфные куски. Да и мост целиком поглощал внимание. Силуэт его вырисовывался на фоне неба с необыкновенной четкостью. Я вдруг со страхом подумал, что нас могут заметить. Мне казалось, мы видны, как на ладони. Иллюзия, конечно. Над водой торчали лишь наши носы, "субмарина" погружена. Кстати говоря, плот едва не затонул, сломалось несколько бамбуковых стволов. Но все обошлось. Было темно. Мы бесшумно скользнули во мрак, сгущавшийся под мостом, причалили плот к опоре во внутреннем ряду и принялись за работу. Холод уже сводил конечности.

— Никаких особых затруднений? — осведомился Уорден.

— Особых — никаких, если считать нормальной подобную работу.

Ширс вновь прервал рассказ и словно завороженный уставился на мост, освещенный заревом заката. Свежеструганное дерево белело над желтоватой водой.

— Все это выглядит как во сне, Уорден. Со мной уже было такое однажды. Готовишься, готовишься, а в последний момент начинаешь вспоминать, правильно ли уложена взрывчатка, надежны ли контакты на подрывном устройстве. Все кажется нереальным... Джойс сидит там, меньше чем в сотне ярдов от японского поста, за рыжим деревом. Держу пари, он не пошевелился с тех пор, как мы расстались. Подумайте, Уорден, еще целый день впереди. Мало ли что может случиться... Достаточно, чтобы кому-то из японских солдат вздумалось погнаться за змеей, уползающей в кустарник, и... Не надо было оставлять его там. Разумней было бы спуститься ночью.

— У него есть нож, — отозвался Уорден. — Он справится. Доскажите, что было дальше, когда вы причалили к мосту?

От долгого пребывания в воде кожа сделалась настолько чувствительной, что отзывалась болью на простое прикосновение к грубой поверхности. Особенно пострадали руки. С большим трудом, обдирая кожу с ладоней, им удалось развязать узлы на веревках, крепивших взрывчатку к плоту. Веревки, свитые местными крестьянами, были необыкновенно жесткие и колючие.

— Все это звучит по-детски, Уорден, но в том состоянии... К тому же работать надо было бесшумно. Взгляните на мои руки. У Джойса они не лучше.

Он еще раз обвел взглядом долину. Ширса не покидала мысль о товарище, затаившемся на вражеском берегу. Он осмотрел глубокие порезы на ладонях, успевшие запечься на солнце, безнадежно махнул рукой и продолжал рассказ.

У них были остро отточенные ножи, но одеревеневшие пальцы не слушались. Кроме того, хотя тол и надежная взрывчатка, в нем не рекомендуют ковыряться металлическими предметами. Оба таи совсем выбились из сил.

— Этого я и боялся. Еще перед погрузкой я сказал мальчику, что мы можем рассчитывать только на себя. Крестьяне выдохлись. От непривычного холода их била дрожь. Я велел им вылезти на берег и ждать нас у подножия горы. Мы остались вдвоем... Для такой работенки, Уорден, недостаточно одной физической выдержки. Парень держался молодцом. А я вот на пределе. Ничего не поделаешь — старею.

Один за другим они отвязывали снаряды и крепили их под водой к опоре, согласно плану разрушения. При этом надо было все время следить, чтобы поток не унес их. Обвив ногами опору, они погружались под воду и крепко-накрепко приматывали заряды к столбу. Это должно было увеличить разрушительное действие тола. Проклятые колючие веревки при каждом движении в кровь обдирали руки. Завязывание узла превращалось в мучительную пытку. Приходилось нырять и стягивать узел зубами.

Так прошла добрая половина ночи. Следующая задача была не столь тяжелой, но требовала особой внимательности. Детонаторы они установили одновременно с зарядами. Теперь надо было осторожно подсоединить к ним шнур мгновенного действия, чтобы все заряды сработали разом. Подобная работа требует точности и ясной головы, малейшая ошибка грозит разнести все. Соединение зарядов напоминает немного монтаж электропроводки. Но дело осложнялось тем, что Первый решил для страховки продублировать провода. Кроме того, на шнур были нанизаны железные болты, служившие на плоту балластом, а теперь предназначенные для того, чтобы увлечь шнур на дно.

— Наконец все было готово. Полагаю, в целом вышло неплохо. Тем не менее я еще раз осмотрел все "обработанные" опоры. Хотя можно было бы и обойтись без этого. С Джойсом я мог быть уверенным, что все закреплено на совесть. Ничто не сдвинется с места.

Измотанные, промерзшие, израненные, они к концу словно обрели второе дыхание. Оставалось разобрать плот и по одному спустить бамбук по течению. Теперь можно было уходить. Они поплыли к правому берегу. Один тащил завернутую в брезент батарею, другой разматывал за собой провод, следя, чтобы тот погрузился на дно. Они вылезли на берег точно в том месте, которое выбрал Джойс. Берег там круто обрывался в воду и густо зарос висячим кустарником. Они запрятали провод в чаще кустарника и углубились в джунгли. Здесь Джойс установил батарею и подрывное устройство.

— Вон он, за рыжим деревом, ветви которого полощутся в реке.

Я уверен, что он там — добавил Ширс.

— Ну что ж, пока все идет как надо, — резюмировал Уорден. — День на исходе, а его не обнаружили. Отсюда мы бы заметили это. Никто не прогуливался в его стороне. Кстати, в лагере не заметно особого оживления. Пленных вчера увели.

— Пленных вчера увели?

— Я видел, как большая колонна выступила из лагеря. Праздник был приурочен, очевидно, ко дню окончания строительства, и японцы решили не держать здесь лишних людей.

— Оно и к лучшему.

— Остались только тяжелобольные, те, кто не смогли идти сами... Итак, устроив его, вы ушли?

— Я ушел. Делать мне было нечего, да и вот-вот должно было начать светать. Храни его Бог! Только бы не обнаружили.

— У него есть нож, — сказал Уорден. — Пока все идет хорошо. Уже смеркается. В долине почти темно. Вряд ли сейчас может что-то произойти.

— Непредвиденное может случиться когда угодно, Уорден. Вы знаете это не хуже меня. Не знаю почему, но дело всегда развивается иначе, чем было запланировано.

— Верно. Я тоже обращал на это внимание.

— Как все произойдет на этот раз?.. Я оставил его одного. В кармане у меня нашлось немного риса, была фляжка виски — я берег остатки провизии как зеницу ока. Мы выпили по глотку, остальное я дал ему. Он сказал на прощание, чтобы я не беспокоился, он уверен в себе. Я оставил его одного.

IV

Ширс прислушивается к неумолчному говору реки Квай, сочащейся сквозь таиландские джунгли, и чувствует странную подавленность.

Проснувшись поутру, он вдруг сознает, что голос реки, постоянно вторивший до этого всем его словам и поступкам, изменился. Ритм ее стал иным. Он долго прислушивается, замерев, весь сжавшийся, как для прыжка. Что-то необъяснимо чужеродное закралось во все окружающее.

Произошла какая-то перемена. Прошлую ночь в воде, а потом на вершине все было иначе. Началось это незадолго до рассвета, безо всякой причины. Он в удивлении встрепенулся. Странная тревога все больше завладевала им, все настойчивее требовала осмысления. Уже начал заниматься день, а он так и не мог сказать ничего, кроме: "Что-то изменилось во всей атмосфере вокруг моста и реки Квай".

— Что-то изменилось... — шепотом повторяет он. Это особое "чувство атмосферы" почти никогда не обманывает его. Беспокойство все усиливается, перерастая в тревогу, которую он тщетно пытается рассеять логикой рассуждений.

— Да, несомненно, что-то изменилось. И это естественно: звук меняется в зависимости от того, где находится слушатель. Сейчас я в лесу, у подножия горы. Эхо доносится сюда иначе, чем когда я был на вершине или в воде... Если я не возьму себя в руки, мне начнут скоро слышаться загробные голоса!

Он выглядывает из листвы, но не замечает ничего особенного. Заря едва-едва освещает реку. Противоположный берег пока что выглядит бесформенной серой массой. Он старается думать только о боевой диспозиции, вспоминая расположение ударных групп. Час, когда надо приступать к делу, приближается. Ночью он спустился с четырьмя партизанами с горы и расположился на позиции, выбранной Уорденом, чуть выше полотна железной дороги. Уорден с двумя таи остался наверху, у минометов. Он должен вести наблюдение за театром военных действий и вступить в бой сразу после начала дела. Так распорядился Первый. Он откровенно сказал другу, что хочет оставить на каждом узловом пункте по командиру-европейцу. Нельзя предусмотреть заранее все случайности. Уорден согласился. Теперь все дело было сосредоточено в руках третьего их товарища.

Уже больше суток Джойс сидит в укрытии, как раз напротив Ширса. Ждет поезда. Эшелон вышел ночью из Бангкока — была получена радиограмма.

"Что-то изменилось в атмосфере..." Вот и таи, залегший у ручного пулемета, явно проявляет признаки беспокойства. Он поднимается на колени и силится разглядеть реку.

Тревога Ширса никак не проходит. Он пытается найти какое-то четкое объяснение происходящему, но мысли разбегаются, а таинственность всегда приводила Ширса в раздражение.

Шум реки стал иным, он готов поклясться. Человек профессии Ширса инстинктивно воспринимает симфонию звуков природы. Эта способность уже два-три раза выручала его. Рокот стремнины, характерное трение воды о песок, треск ветвей, уносимых потоком, — все это было сегодня иным, звучало глуше, чем вчера. Ширс самым серьезным образом спрашивает себя, не стал ли он глохнуть? Или совсем расшатались нервы?

Но не мог же ведь таи оглохнуть одновременно с ним! И потом еще — изменился запах. Река Квай пахнет сегодня иначе, чем вчера. Явственно чувствуется резкий запах тины, как от пруда.

— Река Квай опустилась! — восклицает вдруг таи.

Занимавшийся день высвечивает противоположный берег, и к Ширсу приходит озарение. Дерево, огромное рыжее дерево, за которым сидел в укрытии Джойс, больше не купает ветви в воде... Река Квай обмелела. Уровень воды резко понизился за ночь. На сколько? На фут? Возле дерева, под крутым берегом, возник галечный пляж, мокро поблескивавший на утреннем солнце.

В первый момент Ширс с облегчением воспринял объяснение томившей его тревоги. Все в порядке, он еще не спятил. Течение стало иным, и запах тоже. Изменилась вся окружающая атмосфера. Обнажившееся, еще мокрое дно испускало запах тины.

Катастрофы никогда не наступают мгновенно. Для осознания их требуется время. Схватывая по очереди детали, Ширс постепенно отдает себе отчет в происшедшем.

Река Квай обмелела! Перед рыжим деревом явственно вырисовывается каменистое дно, вчера еще покрытое водой. И на нем — провод... электрический провод! У Ширса вырывается непристойное ругательство. Провод... Он хватает бинокль и жадно впивается глазами в обнажившийся за ночь кусок суши.

Вот он, провод. Большой отрезок тянется теперь посуху. Ширс прослеживает его путь — он выходит из воды и исчезает на крутом берегу, темный шнур с приставшими к нему травинками.

Правда, провод не очень бросается в глаза. Ширс обнаружил его только потому, что искал на этом участке. Его могут и не заметить, если никто из японцев не пойдет мимо... Но берег, вчера еще недоступный берег! Он начинается теперь ровным пляжем и уходит далеко... быть может, до самого моста, отсюда не видно. Ослепленному яростью Ширсу кажется, что пляж просто манит на прогулку. Хотя у японцев должны быть другие дела, кроме как фланировать у воды перед проходом поезда. Ширс вытирает пот со лба...

Дело никогда не развивается по намеченному плану. В последнюю минуту какой-нибудь тривиальный, банальный, подчас смехотворный случай непременно опрокидывает тщательно намеченную программу. Первый обвиняет себя в непростительной халатности: как же так, не предусмотреть возможность спада воды! И надо же было этому случиться именно минувшей ночью. Ни следующей ночью, ни двумя ночами раньше, а именно минувшей!

Этот открытый пляж, без единого кустика, голый, голый, как истина, режет глаз. Река Квай, должно быть, значительно обмелела. На фут? На два? Не больше? Черт бы ее подрал!..

У Ширса подгибаются колени. Он цепляется за дерево, чтобы скрыть дрожь от таи. Второй раз в жизни с ним случается подобное потрясение. Первый раз это было, когда он почувствовал, как по рукам у него течет кровь врага. Сердце работает с перебоями, тело обливает холодный пот.

— На два фута? Не больше? Боже всемогущий! А заряды? Взрывчатка на опорах моста!

V

После того как Ширс ушел, молча пожав ему руку, Джойс долгое время сидел, словно оглушенный. Сознание того, что он наконец будет действовать самостоятельно, пьянило голову, как алкоголь.

Джойс встал, снял с себя мокрую одежду, выжал ее и растер окоченевшее тело. Потом вновь надел шорты и рубашку — хоть и сырые, они все же защищали от предутреннего холода. После этого он проглотил несколько ложек риса, оставленного Ширсом, и отхлебнул добрый глоток виски. Надо было бы выйти из укрытия и набрать воды, но он не решился. Поэтому он вылил часть виски на раны и ссадины, густо покрывавшие руки и ноги. Проделав это, Джойс вновь устроился под деревом и стал ждать.

Несколько раз он видел на мосту японцев. Они шли совершенно спокойно, ни один не взглянул в его сторону. Как тогда, во сне, он наметил себе на мосту определенную точку — крестовину под поручнем с провисшей на ней сухой веткой. Точка находилась примерно на середине настила — как раз там, где начинался заминированный пролет. Когда паровоз дойдет до этой точки — вернее, будет в нескольких футах от нее, — Джойс всей тяжестью наляжет на рукоять подрывного устройства. Уже раз двадцать, отъединив провод, он повторял это простое движение, пока не довел его до автоматизма.

День пролетел быстро. С наступлением ночи он спустился с откоса и, припав к мутной воде, жадно и долго пил; затем наполнил доверху флягу и вернулся к себе в засаду. Он даже позволил себе вздремнуть, не меняя положения, привалившись к дереву. Если паче чаяния изменится график движения, он все равно услышит приближение поезда. В джунглях человек привыкает спать чутко, как зверь.

Он спал урывками, а в промежутках пристально следил за происходящим. Как во сне, так и наяву куски вчерашнего приключения мешались с воспоминаниями о прежней жизни — той самой, о которой он поведал Ширсу перед отплытием.

Он видел себя в пыльном проектном бюро, где провел свои лучшие годы, склоняясь над чертежом в слепящем свете проекционной лампы. И каждый день перед ним возникала одна и та же балка, металлическая деталь, которую он ни разу не видел в натуре, — символическая балка в двух измерениях, отобравшая у него юность. План, профиль, вертикальная проекция, бесчисленные сечения вращались калейдоскопом перед его мысленным взором со всеми своими сочленениями, умелое расположение которых дало фирме экономию в полтора фунта стали после двух лет слепых поисков.

Но сейчас на всех изображениях, поверх этих профилей и сечений, виднелись маленькие коричневые прямоугольники, будто нарисованные Уорденом на крупномасштабной схеме моста — по одному на каждой из двадцати четырех опор. Название чертежа Джойс никак не мог прочитать. Он судорожно всматривался, но буквы расплывались перед его замутненным взором. Вновь и вновь буквы то разбегались по всему чертежу, то собирались в единое слово, точно титры перед началом кинофильма. Наконец он увидел его. Написанное черной тушью, переливаясь в свете чертежной лампы, слово появилось на экране воображения, закрыв собой все остальное, и это слово было "РАЗРУШЕНИЕ".

Впрочем, он мог легко рассеять видение, чуточку приоткрыв глаза. Чернильный силуэт моста через реку Квай разгонял пыльные призраки прошлого и возвращал Джойса к действительности, его действительности. Жизнь должна пойти по-иному после того, что случится. Он заранее наслаждался успехом, видя в нем перст судьбы.

Перед рассветом, примерно тогда же, что и Ширс, он ощутил странную тревогу — от реки донесся чужой запах. Изменение происходило так постепенно, что Джойс в полусне не сразу заметил его. Из своего укрытия он видел лишь настил. Река была внизу, скрытая кустарником. Но он не мог ошибиться; надо было что-то предпринять. Он прополз почти до самой воды и осторожно выглянул из листвы. Все стало ясно: на галечном пляже лежал открытым электрический провод.

Как и Ширс, он медленно, постепенно осознавал, что случилось непоправимое. В мозгу болезненно билась мысль о зарядах. Отсюда, с новой позиции, ему были видны опоры. Вот они, стоит только поднять голову. Но как нелегко заставить себя сделать это...

Он долго всматривался, соображая, что натворила своими причудами река Квай. Хотя, возможно, все было не так ужасно... Джойс то впадал в отчаяние, то зажигался надеждой, глядя на изменчивую рябь у основания моста. Поначалу он обрадовался и даже успокоил немного расходившиеся нервы. Не так уж низко спала река. Заряды по-прежнему скрыты под водой...

Или это только кажется из его укрытия? А сверху? С моста?.. Да и отсюда... Вглядевшись, он увидел большой бурун, похожий на те, что образуются вокруг речных валунов. Теперь бурун вспух возле знакомых опор. Кто-кто, но уж он хорошо знал их; на каждой опоре были лоскутья его кожи с ладоней! Нет, он не имел права обманывать себя. Буруны вокруг тех опор были выше... А возле одной, похоже, выглядывал из воды уголок коричневого предмета, ясно выделяясь на свежеошкуренном бревне. Уголок, словно рыбий плавник, то показывался, то исчезал. Заряды, видимо, оказались теперь на самой поверхности. И бдительный часовой, перегнувшись через поручень, вполне мог заметить их на внешних опорах. А что, если уровень опустится еще ниже? Тогда заряды предстанут во всей красе — вот они, еще мокрые от воды, сверкают в лучах безжалостного таиландского солнца! Дикая нелепость подобной картины леденила кровь в жилах. Который сейчас час? Долго ли еще ждать?.. Солнце еще только-только вставало над долиной. Поезд ожидался к десяти утра. Вся кропотливая работа, все тяготы и лишения, все становилось нелепым, почти смехотворным из-за бесчеловечной фантазии природы, по прихоти какого-то источника, бившего высоко в горах! Успех дела, в который они вложили все свои силы, годами до этого сберегая их, лежал теперь на весах, и Джойс был бессилен склонить их чашу в свою пользу. Все решали сейчас минуты, оставшиеся до прохода поезда. Судьба дела, может быть, и зависела от чьей-то воли, но то была воля чужая, безжалостная, бесконечно далекая от людских забот, так что ничье желание или мольба не могли повлиять на нее.

Теперь, когда Джойс уверился, что больше не властен над зарядами, он, как ни странно, успокоился. Он запретил себе думать об этом и даже желать какого-то исхода. Он не имел права расходовать хотя бы частичку своей энергии на события, не имеющие отношения к делу. Он был обязан забыть о них и сконцентрировать внимание на том, что было еще в его власти. Об этом и только об этом он должен был думать. Дело еще могло свершиться, и надо было предугадать, в какую оно выльется форму. Он ведь всегда обдумывал каждый свой шаг.

Если обнаружат заряды, поезд остановится перед мостом. Тогда, прежде чем успеют найти его самого, он нажмет на рычаг подрывного устройства. Мост, очевидно, они смогут впоследствии восстановить. Задача будет выполнена наполовину.

Иначе придется поступить, если они обнаружат провод. Но это сможет сделать только человек , находящийся на пляже в нескольких шагах от него. Тут придется действовать самому. Может статься, в этот момент никого не окажется ни на мосту, ни на том берегу, и все пройдет незаметно? Крутой берег скрывает пляж от японцев в лагере. Возможно, тот, кто увидит провод, не сразу поднимет тревогу. Тогда молниеносно вступит в игру он, Джойс. Поэтому сейчас надо держать под контролем и пляж и мост.

Он просидел еще немного на берегу, потом вернулся в укрытие, забрал батарею, подрывное устройство и перетащил их на новое место; теперь его скрывала тонюсенькая стена листвы. Отсюда он мог спокойно вести наблюдение за мостом и пляжем, на котором лежал сейчас провод. В голову ему пришла еще одна идея. Он снял с себя шорты, рубашку и остался в одних трусах. В таком виде работали пленные. Если его заметят издали, то могут принять за одного из них. Он установил покрепче подрывное устройство и опустился рядом с ним на колени. Вынул из ножен кинжал — непременный атрибут всех диверсантов "Фирмы подрывных работ" — и положил рядом с собой на траву.

Время тянулось отчаянно медленно, заторможенно, словно беря пример со сникшего течения реки Квай. Джойс отсчитывал нескончаемые секунды под приглушенный рокот воды, незаметно приближаясь к опасному будущему и провожая уплывающие в прошлое бесценные мгновения спокойствия и уверенности. Как ему не хватало их сейчас!.. Тропическое солнце заливало светом влажную долину, заставляя искриться сырой черный песок на появившейся из воды прибрежной полосе.

Высветив крестовины моста, солнце поднялось еще выше, отбросив на пляж гигантскую тень рукотворного чуда. Тень ложилась на галечник параллельно проводу, ломаясь в воде, колебалась в такт зыби и вновь выпрямлялась на том берегу сливаясь с густой массой гор. Солнце жгло раны на руках, припекало исцарапанное тело, по которому ползали легионы разноцветных кусачих муравьев. Но физические страдания были не в силах отвлечь Джойса от мрачных дум.

Вдруг сердце его тревожно застучало — в тот самый момент, когда он пытался предугадать, какую форму примет дело, судьба посылала ему испытание. Привлеченный вынырнувшим пляжем, по берегу реки небрежной походкой шагал японский солдат. Сейчас он с удивлением заметит провод, нагнется, чтобы рассмотреть его, и на мгновенье замрет в этой позе. Тут пробьет час Джойса. Надо заранее продумать каждое движение. Недаром Ширс называл его "рассудочным"!

Мысль о предстоящем заставила его оцепенеть, разом парализовала мышцы. Отступать было некуда. У него возникло подспудное чувство, что это было все равно неминуемо; начертано на роду; что все предыдущее было естественной подготовкой к решающему экзамену. Но именно потому, что этого омерзительного испытания он боялся больше всего, судьба соглашалась склонить чашу весов к победе только ценой тяжкой жертвы. Только она, эта жертва, могла вырвать победу из цепких лап случайности.

Все клетки мозга судорожно напряглись перед последним рывком. В голове Джойса всплыли наставления, усвоенные за время занятий в спецшколе; он силился настроить душу и тело на то, что ему предстояло сейчас совершить, но отвратительные видения не проходили.

Он вспомнил тревожный вопрос, заданный ему шефом группы: "Если понадобится, вы сможете хладнокровно пустить в ход это оружие?" Вопрос покоробил его тогда. Он не мог категорически ответить "да". Уверенность пришла позже, в момент отплытия; теперь он снова не мог поручиться за себя. Он взглянул на кинжал, лежавший рядом на траве.

Это был нож с длинным отточенным лезвием и сравнительно небольшой рукояткой; тяжелая, отлитая из металла, она составляла единое целое с лезвием. Теоретики из Отряда 316 многократно меняли форму и профиль кинжала. Джойс знал, что недостаточно будет сжать рукоятку и ударить вслепую; для этого не нужен навык. Всякое разрушение требует своего подхода. Инструкторы научили его двум способам обращения с оружием. Обороняясь от нападающего противника, полагалось держать нож перед собой, чуть приподняв лезвие, и бить снизу вверх, будто вспарывая брюхо зверю. Это он был в состоянии сделать. Все произошло бы автоматически. Но в данном случае не противник бросится на него, а он на противника. Здесь надлежало действовать другим способом, не требовавшим особой силы, а только ловкости и колоссального хладнокровия. Второй способ рекомендовался курсантам в тех случаях, когда потребуется ночью бесшумно снять часового до того, как тот успеет поднять тревогу. Бить следовало сзади; но не в спину (это тоже было бы легко). Надо было перерезать горло.

Кинжал в этом случае полагалось держать в поднятой руке перпендикулярно телу жертвы, для пущей верности прижав большой палец к основанию лезвия. Удар надлежало наносить справа налево резко, но не очень сильно, иначе был риск промахнуться. Бить следовало в определенное место, чуть пониже уха. Чтобы человек не смог даже вскрикнуть. Такова была схема. Она включала в себя еще несколько последующих движений. Однако Джойс не решался даже шепотом повторить то, что не без юмора излагали инструкторы в Калькутте.

Его преследовала эта картина. Он усилием воли заставил себя вглядеться в нее, представить событие в мельчайших деталях и даже в цвете. Он силился разглядеть самые отвратительные подробности, в безумной надежде привыкнуть к ним и принять их как должное. Он проиграл в уме эту сцену десять, двадцать раз, и понемногу перед ним вырисовывался не абстрактный живой человек, а конкретный японский солдат в форме и надвинутой на уши нелепой фуражке. Чуть ниже уха он видел теперь загорелую шею, в которую надлежало вонзить кинжал. Он заставил себя ощутить рукой, как входит лезвие в тугое тело; увидеть, как хлещет из раны кровь: уловить судорожный горловой всхлип, когда он доканчивал операцию, обхватив намертво левой рукой шею жертвы. Ему пришлось преодолевать подступавшую тошноту. От напряжения закололо во всех мышцах...

И все же полной уверенности не было. Страх перед неудачей терзал его не меньше, чем мысль о необходимости исполнить свой долг. Выбор был жуткий. Либо поплатиться душевной мукой за одну секунду действия, собрав для него в кулак всю волю, либо избрать трусливое бездействие, так манившее своей кажущейся легкостью. Он понял, наконец, что ему ни за что не удастся хладнокровно, в полном сознании совершить этот жест, который он упрямо рисовал в своем воображении. Наоборот, надо было вычеркнуть его из сознания переключить мысль на что-нибудь постороннее, отвлекающее. Ему требовалась другая помощь, нежели леденящее предвкушение убийства.

Помощь извне? Он обвел окружавший пейзаж умоляющим взором. Он был одинок и наг, затаившись в кустах на чужой земле, словно лесной зверь, окруженный врагами. Единственным оружием был этот страшный нож, обжигавший ладонь. Он тщетно искал поддержки у джунглей, воспламенивших его воображение. Но вдруг враждебно сомкнулась долина реки Квай. Тень от моста сокращалась с каждой минутой. Теперь мост казался ему застывшим бессмысленным сооружением. Ждать помощи было неоткуда. Больше не оставалось ни глотка виски, ни даже комочка риса. Наверное, стало бы легче, сумей он найти что-то из еды.

Помощь не могла прийти извне. Он был целиком предоставлен самому себе. Но ведь именно этого он и добивался! И так радовался этому. Гордость пьянила голову. Он казался себе самому неодолимым. Не могли же силы разом вдруг покинуть его, будто игрушку с лопнувшей пружиной. Он закрыл глаза и вновь погрузился в видения. Спасение могло прийти только оттуда, тщетно было ждать его на земле или в небесах. Среди обрушившихся на него несчастий единственный сверкающий луч надежды исходил из глубины души... Джойс привычно искал спасения в развитом воображении. Именно эта его способность беспокоила в свое время Ширса. А осторожный Уорден так и не высказался, достоинство это или порок.

Навязчивые образы можно было обезвредить только иными навязчивыми картинами, выбранными по желанию. Надо было скорей просмотреть киноленту своей прошлой жизни и найти в ней то, что составляло подлинную духовную ценность; беспощадно отбросить все зыбкое и неустойчивое; найти достаточно мощное чувство, способное целиком заполнить собой бездну, открывшуюся в душе! Он начал лихорадочно искать. Ненависть к японцам и чувство долга явно не годились: их нельзя было четко вообразить себе. Он стал думать о командирах, о друзьях на том берегу, доверившихся ему. Это тоже было мало осязаемо. В крайнем случае подобное чувство могло побудить его пожертвовать собственной жизнью. Жажда успеха тоже была бессильна здесь. Поблекший ореол победы не мог стать путеводной звездой — ее ведь нельзя ощутить.

Внезапно сознание пронзила одна картина. Она была словно выхвачена из тьмы стрелой молнии. Еще не увидев целиком всех деталей, он инстинктивно почувствовал, что это грядет спасение. Усилием воли он вновь вызвал ее. Картина осветилась еще раз. То было одно из видений минувшей ночи: лист чертежа, освещенный проекционной лампой, бесчисленные изображения балки, на которых сверху лежали теперь коричневые прямоугольники, и выведенный стандартным шрифтом заголовок, еще блестевший от невысохшей туши: РАЗРУШЕНИЕ.

Картина не погасла. Вызванная из памяти душевным порывом, она победно заполнила сознание. Джойс инстинктивно почувствовал, что этот мощный всепоглощающий образ поможет слабому телу превозмочь дрожь и отвращение. Образ пьянил, точно алкоголь, и успокаивал, точно опиум. Он отдался ему, с тем чтобы уже больше не выпускать из головы.

В этом гипнотическом состоянии он нисколько не удивился, заметив японских солдат на мосту через реку Квай.

VI

Ширс тоже заметил японских солдат и почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.

Для него тоже время тянулось нестерпимо медленно. Лихорадочное замешательство, охватившее его при мысли о зарядах, успело пройти. Он оставил партизан на месте, а сам поднялся повыше, откуда открывался вид на мост и реку Квай. Приставив бинокль, он начал рассматривать волны, лизавшие опоры моста. Ему показалось, что он заметил уголок коричневого предмета, то выглядывавший, то вновь исчезавший в белой пене. Рефлекторно — да и долг призывал его к этому — он стал лихорадочно соображать, каким образом мог лично вмешаться в ход событий. "Нет ситуации, которая не оставляла бы возможности для действия" — гласил девиз Отряда 316. Впервые за время, что он занимался своим ремеслом, Ширс не мог ничего придумать и проклял собственное бессилие.

Для него игра была уже сыграна. Ни он, ни Уорден, который сверху тоже, несомненно, заметил коварную выходку реки Квай, не могли изменить ход событий. Разве что Джойс? Но заметил ли он происшедшую перемену? И кто знает, хватит ли у него сил и умения найти выход из трагически сложившейся обстановки? Ширс, которому приходилось уже сталкиваться с осложнениями такого масштаба, горько пожалел, что отдал Джойсу главную роль.

Миновали уже два нескончаемых часа. С возвышения, где лежал Ширс, были четко видны лагерные бараки и мельтешащие японские солдаты в парадной форме. Рота выстраивалась в сотне метров от реки, готовясь взять винтовки на караул, приветствуя прибывших в поезде на открытие линии генералов. Может, подготовка к церемонии отвлечет их внимание? Ширс уповал на это. Но тут из караульного помещения вышел японский патруль и направился к мосту.

По команде сержанта солдаты выстраиваются вдоль перил и шагают по настилу, небрежно закинув винтовки на плечо. Им велено в последний раз осмотреть объект перед проходом поезда. Время от времени кто-нибудь из них перегибается через перила и смотрит вниз. Но делается это явно для очистки совести, во исполнение приказа. Ширс твердит про себя, что у них не возникло никаких подозрений. В самом деле, что может приключиться с мостом через реку Квай, выросшим у них на глазах в этом забытом Богом краю! "Глядят, но не видят", — шепчет Ширс, следя за их продвижением. Каждый шаг отдается у него в голове. Он неотрывно глядит на них, ловя малейший их жест, а в сердце слагается судорожное желание молиться какому-нибудь богу, или черту, или любой высшей силе, если она существует! Он машинально начинает считать их шаги и прикидывает, сколько метров они успели пройти. Уже миновали середину моста. Сержант облокачивается на перила и говорит что-то идущему впереди солдату, указывая на реку. Ширс кусает кулак, чтобы не закричать. Сержант смеется. Скорей всего они заметили спад воды. Идут дальше. Ширс попал в точку: они глядят, но не видят. Ему даже кажется, что, впиваясь в них взором, он оказывает своего рода внушение. Последний солдат исчезает из поля зрения. Не заметили...

Теперь возвращаются. Солдаты вышагивают прежней беззаботной походкой. Вот один перегибается над опасной зоной. Нет, вновь занимает место в строю.

Прошли. Ширс вытирает с лица пот. Идут в лагерь. "Ничего не увидели". Англичанин машинально твердит про себя фразу, дабы удостовериться в свершившемся чуде. Он ревниво следит за ними в бинокль и опускает его, только когда патруль присоединяется к роте. Остается надеяться, что и дальше все пройдет так же. Странная гордость охватывает Ширса.

— На их месте, — бормочет он, — я был бы повнимательней. Любой английский солдат заметил бы неладное. Слава Богу! Поезд должен быть недалеко.

Как бы в ответ на последнюю мысль Ширса с вражеского берега донеслись хриплые слова команды. Солдаты засуетились. Ширс всматривается вдаль. На горизонте, в глубине долины вырастает облачко черного дыма, оповещая о приближении первого японского эшелона. Он прошел уже через весь Таиланд, первый состав, везущий солдат, боеприпасы и нескольких генералов — представителей японского главного командования. Первый поезд, которому предстоит пересечь мост через реку Квай.

Сердце Ширса сжимается. Благодарные слезы застилают глаза.

— Все уже позади, — шепчет он. — Какие еще могут быть неожиданности? Поезд будет здесь через двадцать минут.

Ширс берет себя в руки и спускается к подножию горы, где засела группа прикрытия. И пока, согнувшись при этом в три погибели, он спускается сквозь кустарник, стараясь быть как можно неприметней, на противоположном берегу появляется человек в форме английского полковника и направляется к мосту.

В тот момент, когда Первый достиг своего поста и, еще не оправившись от смятения, напрягся в ожидании грохота взрыва, ослепительного пламени и зрелища дымящихся руин, в этот самый момент полковник Никольсон, в свою очередь, поднялся на мост через реку Квай.

Умиротворенный, в ладу со своей совестью, со вселенной и со своим Богом; отражая в зрачках безмятежную голубизну тропических небес после грозы; впитывая каждой порой своей розовой кожи удовольствие от праведного отдыха, подобно честному мастеру по завершении большого труда; преисполненный гордости от сознания того, что он сумел превзойти благодаря своей стойкости и мужеству все препятствия; не в силах наглядеться на творение, созданное его руками и руками его солдат в этом диком таиландском краю, уже ставшем почти его вотчиной; в упоении от мысли, что он не посрамил славы предков, вписав славную страницу в западную летопись легендарных дел строителей империи; непререкаемо убежденный, что никто не смог бы сделать это лучше его; укрепившийся еще больше в своем убеждении о превосходстве белой расы во всех областях жизнедеятельности и безмерно счастливый от сознания, что всего за шесть месяцев он блистательным образом подтвердил это; раздуваясь от радости при виде того, каких триумфальных результатов добились люди под его руководством; смакуя крохотными глотками вино победы; любуясь отменным качеством исполнения; желая в последний раз перед апофеозом осмотреть в одиночку это достижение трудолюбия и ума, а также проинспектировать напоследок построенный им объект, полковник Никольсон величественным шагом ступил на мост через реку Квай.

Большую часть всех военнопленных и всех офицеров увели из лагеря два дня назад пешим строем на сборный пункт, откуда их должны были отправить на Малайский архипелаг, а то и в Японию для выполнения новых работ. Железная дорога была закончена. Всемилостивейший император повелел из Токио отпраздновать событие во всех строительных лагерях Бирмы и Таиланда.

С особой торжественностью по настоянию полковника Никольсона этот день был отмечен в Квайском речном лагере. На всей трассе железной дороги кто-нибудь из старших японских офицеров — генерал или полковник, — поднявшись на сколоченную трибуну и блестя начищенными сапогами и светлыми перчатками, произносил речь, сопровождая ее резкими подергиваниями рук и головы. Искаженные странным образом английские слова обрушивались на толпы белых людей — увечных, больных, покрытых язвами, оглушенных многомесячным пребыванием в аду.

Сайто тоже произнес речь. Разумеется, он восславлял южноазиатскую сферу сопроцветания. В конце он все-таки снизошел до слов благодарности пленным за проявленную ими лояльность. Клиптон, видевший, как перед сдачей объекта умирающих людей выводили на стройку, чуть не плакал от ярости. Но на этом дело не кончилось. Клиптону пришлось вслед за тем выслушать речь полковника Никольсона, в которой тот воздавал честь мужеству и самоотверженности своих солдат. Полковник закончил словами о том, что перенесенные страдания были не напрасны и что он гордится выпавшей ему честью командовать такими людьми. Их достойное поведение в беде послужит примером для всей нации.

После этого начался праздник. Полковник принял в его подготовке живое участие. Для солдат нет ничего страшнее безделья, твердил он, а посему приказал развлекаться. Несколько дней подряд солдаты вынуждены были репетировать. Пленные показали не только множество сольных номеров, но даже сумели поставить комедию, где переодетые в женское солдаты изображали "танцовщиц". Их появление на подмостках вызвало дружный гогот.

— Вот видите, Клиптон, — сказал полковник. — Вы критиковали меня в отдельных случаях, но я не допустил, не позволил им пасть духом. Люди выдержали — и это главное.

В этом была доля правды. Солдаты в Квайском речном лагере остались несломленными. Клиптону достаточно было оглянуться вокруг. Он видел, как радостно, по-детски смеялись пленные, глядя на представление, и в этой способности радоваться был залог того, что они сумели остаться людьми.

Наутро пленные двинулись в путь. В лагере остались только калеки и тяжелобольные. Их должны были эвакуировать в Бангкок ближайшим поездом из Бирмы. Офицеры ушли с солдатами. Ривзу и Хьюзу, к вящему их огорчению, тоже пришлось отправиться с колонной, хотя им очень хотелось взглянуть на то, как по сооружению, возведенному ценой стольких мук, пройдет первый поезд. Полковник Никольсон единственный получил дозволение остаться в лагере, чтобы затем сопровождать больных. Учитывая его заслуги, Сайто не мог отказать полковнику в поблажке, о которой тот попросил с обычным своим достоинством.

Теперь он шел по мосту широким шагом, торжествующе стуча каблуками о настил. Он победил. Мост был отделан без шика, но тщательно и с "законченностью", и теперь высился словно памятник мастерству Запада под таиландским солнцем. Он считал, что в последний раз обязан пройти по нему, как командир обходит строй перед парадом. Иначе не могло быть. Он олицетворял своим присутствием всех ушедших соратников, всех солдат, которые, конечно же, заслужили эту честь. К счастью, он был тут. Мост сработан надежно, ни одного слабого места; прекрасное сооружение. Но ничто не способно заменить хозяйский глаз, особенно если человек от начала до конца отвечал за работу; в этом он тоже был уверен. Разве можно заранее все предусмотреть? Жизненный опыт тоже его учил тому, что в последнюю минуту может приключиться самое невероятное, обнаружится щель или трещина. Лучший из подчиненных в этом случае растеряется и не сможет быстро принять решение. Разумеется, он и в грош не ставил донесения японского патруля, посланного комендантом проверить мост. Он хотел все видеть сам и теперь придирчиво разглядывал каждую балку, каждый стык.

Дойдя до середины моста, он перевесился через перила, как делал через каждые пять-шесть метров, всмотрелся в опору и удивленно замер в этом положении.

Хозяйским взглядом он сразу же усмотрел пенистый бурун над зарядом. Приглядевшись внимательнее, Никольсон различил приставшую к столбу какую-то коричневую массу. Он поколебался мгновение, перешел немного дальше и через несколько метров склонился над другой опорой.

— Странно... — пробормотал он.

Он постоял в нерешительности еще немного, перешел на другую сторону и поглядел там. Там тоже виднелся какой-то коричневый предмет, едва прикрытый дюймовым слоем воды. Смутное беспокойство охватило его. Как будто он увидел пятно, портившее весь внешний вид сооружения. Полковник дошел до конца настила и повернул назад, как это сделал до него патруль. Снова остановился на середине и долго-долго глядел вниз. Наконец, пожав плечами, он двинулся назад на правый берег. Дорогой он бормотал вслух:

— Два дня назад этого не было. Правда, с тех пор река спала... Скорей всего намело на опору кучку мусора. И все же...

В голове полковника возник очажок подозрения, но истина была настолько невообразима, что он еще был не в силах представить ее. Тем не менее безмятежность исчезла. Великолепное утро было испорчено. Он вновь подошел к перилам и склонился над этой аномалией. Чем объяснить ее? По-прежнему взволнованный, он вернулся на берег.

— Нет, это невозможно, — шептал он, отгоняя закравшееся подозрение. — Если только банда красных китайцев...

Понятие диверсии неразрывно было связано у него с гнусным коварством врага.

— Здесь это невозможно, — повторил он. Однако прежнее хорошее настроение больше не возвращалось.

Поезд был уже виден — правда, далеко. Полковник прикинул, что он прибудет не раньше чем через десять минут. Сайто, прохаживавшийся от моста к строю, несколько растерянно смотрел на приближавшегося полковника. Последнее время замешательство не покидало его в присутствии полковника Никольсона.

— Полковник Сайто, — властно промолвил тот. — Происходит что-то странное. Нам следует пойти проверить, в чем дело, до того, как пройдет поезд.

Не дожидаясь ответа, он стал спускаться с берега, намереваясь отвязать причаленную под мостом туземную лодочку и объехать на ней опоры. Ступив на пляж, он инстинктивно окинул его из конца в конец хозяйским взглядом и тут же увидел на влажно блестевшем галечнике электрический провод. Полковник Никольсон нахмурился и двинулся прямо к шнуру.

VII

Он вошел в поле зрения Ширса в тот момент, когда пружинисто спрыгнул с крутого берега, — ловкость ему удалось сохранить ежедневной утренней гимнастикой.

Японский офицер неуклюже сполз за ним следом. А Ширса обожгла мысль, что злой рок еще не выложил на стол свои козыри.

Джойс давно уже заметил английского полковника. Но в том сумеречном состоянии, в котором он пребывал, метание полковника по мосту не вызвало в нем никаких новых чувств. Однако завидев появившуюся из-за спины полковника фигуру Сайто, он схватился за нож. Ширсу казалось, что полковник Никольсон силком тянет за собой японского офицера. При виде дикой нелепости положения, он в полуистерике заговорил сам с собой:

— Надо же, кто кого ведет! Англичанин тащит японца! Объяснить ему, шепнуть хоть словечко, одно-единственное...

Пыхтение локомотива доносилось все отчетливее. Японцы выстроились по местам, готовясь взять на караул. Двоих людей на пляже не могли увидеть из лагеря. Ширс в ярости сжал кулаки, мгновенно оценив ситуацию. Тренированная реакция тут же сработала, подсказав, что именно требуется совершить человеку, вставшему под знамена "Фирмы подрывных работ". Он выхватил из ножен кинжал и занес его для удара по всем правилам — рука отведена, ногти внизу, большой палец на основании лезвия. Сам он не мог пустить оружие в ход; это была безумная попытка воздействовать на Джойса, такое же инстинктивное движение, как раньше, когда он глазами гипнотизировал патруль на мосту.

Полковник Никольсон остановился возле провода. Сайто, ковыляя на коротеньких ножках, поспешал за ним. Все утренние волнения показались пустячными Ширсу в сравнении с тем, что он испытывал в это мгновение. Он начал громко восклицать, водя кинжалом перед собой.

— Он не сможет! Нет, он не сможет! Нельзя это требовать от мальчишки его возраста. Он получил гражданское воспитание и просидел всю свою юность в конторе! Я спятил, поручив ему дело. Я должен был быть на его месте. Он не сможет!

Сайто уже стоял рядом с полковником Никольсоном, наблюдая, как тот нагибается и поднимает провод. Сердце Ширса рвалось вон из груди, вторя жалобным безумным словам, вырывавшимся из горла короткими яростными всхлипами:

— Он не сможет! Еще три минуты. Три минуты, и поезд будет здесь! Он не сможет!

Один из партизан-таев, лежавший у пулемета, испуганно глядел на него. К счастью, стена джунглей поглощала крики. Ширс опомнился и, судорожно сжав рукоять ножа, зашептал, глядя на лезвие:

— Он не сможет! Боже всемогущий, сделай его бесчувственным! Отними у него рассудок хоть на десять секунд!..

В момент, когда он шептал свою дикую молитву, Ширс заметил движение в листве возле рыжего дерева. Ветви кустов раздвинулись. Ширс застыл, затаив дыхание. Джойс, согнувшись пополам, тихо спускался с крутого берега, держа в руке нож. Взгляд Ширса уперся в него и больше не отпускал.

Сайто, обычно туго соображавший, присел на корточки у самой воды, спиной к зарослям, в привычной позе жителей Востока. Он присаживался так всякий раз, когда волнующие обстоятельства мешали ему следить за собой. Сайто тоже взял в руки шнур. И тут Ширс услыхал произнесенную по-английски фразу:

— Все это крайне тревожно, полковник Сайто.

Наступила короткая пауза. Японец счищал с провода налипшие травинки. Джойс незаметно подбирался сзади.

— Черт вас побери, полковник Сайто! — заорал вдруг полковник Никольсон. — Ведь мост заминирован! Эти штуки на опорах — это же взрывчатка! И провода...

Он повернулся в сторону джунглей, пока Сайто соображал, что к чему. Взгляд Ширса буравил берег. И в тот момент, когда его кулак с зажатым кинжалом нанес удар справа налево, он увидел солнечный блик на противоположном берегу. Сидевший на корточках человек пошатнулся.

Он смог. Ему удалось. Ни один мускул его напрягшегося тела не дрогнул, пока сталь почти беспрепятственно не вошла в тело. Джойс твердой рукой проделал все необходимые дополнительные движения. Одновременно, повинуясь заученной инструкции или просто боясь упасть, он обвил левой рукой шею зарезанного врага. Сайто конвульсивно дернулся, пытаясь привстать. Джойс изо всех сил прижал его к себе, чтобы не дать ему крикнуть, а скорее — чтобы унять начавшуюся дрожь в конечностях.

Японец беззвучно осел вниз. Ширс, жадно ловивший малейший звук с того берега, различил только слабый хрип. Джойс замер на несколько секунд, придавленный истекающим кровью противником. Но у него нашлись силы одержать и эту победу. Вначале ему было страшно прикоснуться к нему, но, взяв себя в руки, он одним рывком отбросил неподвижное тело; оно скатилось наполовину в воду.

Джойс огляделся вокруг. Ни на том, ни на этом берегу не было ни души. Он победил, но сознание торжества не могло одолеть отвращения и ужаса. Он с трудом поднялся на колени. Оставалось сделать несколько самых простых вещей. Прежде всего рассеять недоразумение. Тут хватит двух слов. Полковник Никольсон стоял как вкопанный, потрясенный быстротой всего происшедшего.

— Офицер. Я — английский офицер, сэр, — просипел Джойс. — Сейчас взорвется мост. Уходите отсюда.

Он не узнал собственного голоса. Движение губ причиняли дикую боль. А тот, похоже, не слышал его!

— Я английский офицер, сэр, — в отчаянии повторил он. — Отряд 316 из Калькутты. Диверсанты. Нам приказано взорвать мост.

Полковник Никольсон подал, наконец, признаки жизни. Что-то сверкнуло у него в зрачках. Он спросил сдавленным голосом:

— Взорвать мост?

— Уйдите отсюда, прошу вас, сэр. Поезд подходит. Они сочтут вас сообщником.

Полковник по-прежнему не двигался с места. На уговоры не было времени. Надо было действовать. Пыхтенье локомотива доносилось уже совсем отчетливо. Джойс Почувствовал вдруг, что ноги не держат его. Он пополз в укрытие на четвереньках.

— Взорвать мост! — повторил за ним полковник Никольсон.

Застыв на месте, он беззвучно смотрел, как Джойс мучительно карабкался на берег, будто пытаясь вникнуть в тайный смысл сказанного. Внезапно он пошел в ту же сторону, резким движением раздвинул ветви, только что скрывшие Джойса, и увидел, как тот взялся за рукоять подрывного устройства.

— Взорвать мост! — еще раз воскликнул полковник.

— Английский офицер, сэр, — молил Джойс. — Английский офицер из Калькутты... Приказ...

Он не договорил. Полковник Никольсон кинулся на него, взревев во всю силу легких:

— На помощь!

VIII

"Наши потери — двое убитых. У противника — незначительный урон. Мост цел благодаря героизму британского полковника".

Этот лаконичный доклад отправил в Калькутту сразу по возвращении на базу Уорден — единственный оставшийся в живых из трех Членов группы.

Получив сообщение, полковник Грин нашел, что многое в деле остается неясным, и запросил дополнительных разъяснений. Уорден ответил, что ему нечего добавить к сказанному. Тогда шеф решил, что Уорден провел уже достаточно времени в таиландских джунглях и ему не следует дальше оставаться одному в районе, который японцы, очевидно, скоро начнут прочесывать. Отряд 316 получил к этому времени мощное оснащение. Для связи с партизанами в этот удаленный сектор была заброшена новая группа, а Уордена отозвали в Центр. Уорден две недели пробирался со множеством приключений к морю. В безлюдном месте на берегу Бенгальского залива его взяла на борт подводная лодка. Три дня спустя он уже был в Калькутте и предстал перед полковником Грином.

Кратко обрисовав этапы подготовки дела, он перешел к его описанию. С вершины горы он смог увидеть происшедшее во всех подробностях. Поначалу Уорден говорил с присущей ему холодностью и сдержанностью, но постепенно тон рассказа менялся. Весь месяц, что он прожил среди тайских партизан, в душе его бушевал целый сонм невысказанных чувств. Эпизоды трагедии вновь и вновь всплывали в памяти, а пристрастие к логике, требовавшее от Уордена четкого и недвусмысленного объяснения происшедшему, заставляло его свести ситуацию к нескольким общим положениям.

Плодами своих тягостных раздумий он мог наконец поделиться с командиром Отряда 316. Уорден не мог ограничиться рамками сухого военного рапорта. Ему было совершенно необходимо излить томившие его сомнения, тревоги, страх и злость, необходимо высказать без утайки подспудные причины этой глупейшей развязки, как он их понимал. Долг обязывал его представить объективное изложение событий. Доцент старался держаться канвы повествования, но бушевавшие страсти то и дело уводили его в сторону. В результате получилась причудливая комбинация из проклятий и горькой защитительной речи, насыщенной куда больше философскими парадоксами, чем "фактами".

Полковник Грин терпеливо и с любопытством вслушивался в поток цветистого красноречия, столь необычного для легендарно спокойного и пунктуального доцента Уордена. Полковника прежде всего интересовали факты. Тем не менее он лишь изредка прерывал своего офицера. Полковнику было ведомо, что означает возвратиться с задания, в которое было вложено так много собственной души, но закончившегося полным провалом, хотя и не по твоей вине... В таких случаях он делал большую скидку на "естественные человеческие чувства", давал полную возможность разглагольствовать и не замечал непочтительного тона...

— Вы скажете, что мальчишка вел себя как последний дурак, сэр? Конечно, дурак, но в его положении вряд ли бы кто-нибудь оказался умнее. Я все время наблюдал за ним. Я догадался, что говорил он тому полковнику. Я видел, как он начал карабкаться. Поезд приближался. Я сам ничего не понял когда тот вдруг двинулся на мальчишку. Только потом до меня дошло... А Ширс еще говорил, что Джойс слишком много обдумывает все! Господи, как раз наоборот! Тут нужен был особо изощренный ум. В нашем деле недостаточно перерезать глотку первому попавшемуся! Надо еще знать, правильно ли выбран объект. Кажется, так вы учили, сэр? Здесь нужен был человек с острым нюхом, чтобы понять: этот достопочтенный болван не позволит взорвать у себя на глазах собственное творение. Ведь мост был его личным успехом, личной победой. Полгода он жил мечтой о ней. Цепкий глаз смог бы, наверное, распознать это уже по тому, как он вышагивал по настилу. Я следил за ним в бинокль, сэр... на устах — блаженная улыбка победителя. Великолепный образец энергичного человека, как любят говорить у нас в Отряде 316! Никогда не сгибается в неудаче, всегда держится до последнего! Он позвал на помощь японцев!

Старый осел с голубыми глазами, наверное, всю жизнь мечтал построить что-нибудь на века. Раз уж не довелось построить город или собор, он взялся за мост! И вы хотели бы, чтобы он позволил разрушить его!.. Не на того напали. Это британский полковник старой закалки, сэр! Абсолютно уверен, что с ранней юности знает назубок всего Киплинга — нашу национальную гордость, сэр! Держу пари, что когда он смотрел на мост, в его воспаленном мозгу плясали готовые фразы: "Твоя — вся земля и все, что в ней, и все, что вокруг. Ты станешь мужчиной, сын мой!" Я прямо слышу их! Человек с сильно развитым чувством долга и любовью к хорошо исполненной работе... Любовь к делу, как у всех нас, сэр!.. Дурацкое поклонение абстрактному делу, захватившее всех нас — от начинающей машинистки до полководцев! Не знаю, то ли я говорю, но вот уже месяц, сэр, как это не выходит у меня из головы. А может, безумный болван Никольсон в самом деле достоин уважения? Может, подлинную ценность представляет как раз его идеал, не менее священный, чем наш? Тот же, что и наш? Может, фантастическая абракадабра его миражей родилась из того же источника, что и символы, вдохновляющие нас? О, эта таинственная область клокочущих страстей, взывающих к действию! Может, поэтому сам "результат" действия уже не имеет значения и только качество исполнения обретает смысл? Такой образ мыслей, словно игра дьявола, наделяет человека уверенностью в самоценности любого действия и губит его, заставляя лицезреть мерзкие результаты своих начинаний... Я уже месяц думаю над этим, сэр.

— Расскажите мне, как закончилась операция, — перебил его полковник Грин хорошо поставленным голосом. — Все, что не относится к делу, несущественно.

— Все, что не относится к делу, несущественно, сэр... Например, глаза Джойса, когда он вылезал из укрытия. Он ведь не дрогнул. Он ударил его по всем правилам, я свидетель. Если бы он чуть-чуть лучше сориентировался в ситуации... Никольсон бросился на него с такой яростью, что они покатились с берега и едва не упали в воду. Невооруженному взгляду могло бы показаться, что они лежат неподвижно. Но в бинокль я разглядел, как все было. Один подмял под себя другого. Тот, в форме, придавил к земле обнаженного, вымазанного кровью, а руки его в бешенстве сжимали горло... Я видел все очень отчетливо.

Джойс лежал, раскинув руки, рядом с телом японца, в котором еще торчал нож. В этот момент он, очевидно, понял свою ошибку, сэр. Я уверен. Он убедился, что заколол не того полковника! Я все видел. Нож торчал совсем рядом. Джойс схватил его. Я видел, как напряглись его мышцы, я даже подумал, что он решится. Но было уже поздно, у него не хватило сил. Он не успел... или не захотел. Противник, сжимавший ему горло, гипнотизировал его. Он выронил нож и обмяк... Полностью расслабился, сэр. Вам знакомо это состояние, когда все становится безразличным? Он смирился со своей участью. Он шевельнул губами, желая что-то сказать. Так и не знаю, что — проклятие или молитву... А может, слово смиренного отчаяния. Ведь это не был мятежный характер, сэр. Во всяком случае, нам так казалось. Всегда почтителен с начальством. Господи! Мы с Ширсом еле добились, чтобы он не вытягивался по стойке "смирно", обращаясь к нам! Держу пари, он сказал тому "сэр", прежде чем закрыть глаза!... Дело целиком держалось на нем. Все было кончено. Множество событий происходило в этот момент, сэр, множество "фактов", как вы говорите. Они несколько перемешались у меня в памяти, но я постараюсь все восстановить. Поезд был совсем близко. Пыхтенье паровоза нарастало с каждой секундой... Однако оно не могло заглушить воплей этого спятившего полковника. Во весь голос, привыкший выкликать команды, он звал на помощь! А я смотрел, не в силах ничем помочь, сэр... Я вряд ли бы смог что-нибудь сделать на месте Джойса, да и не только я — никто... разве что Ширс? Ширс! В этот момент я услышал новые крики. Это был Ширс. Он кричал на всю долину. Голос разъяренного безумца, сэр. Мне удалось различить только одно: "Коли его!" Он тоже понял все, быстрее моего. Но это уже не могло ничего изменить. Минутой позже я увидел в воде человека. Он плыл к вражескому берегу. Это был Ширс. Он тоже ведь был рьяный поборник действия. Действие прежде всего! Это утро всех нас свело с ума. У него не было ни малейшего шанса на успех... Я тоже чуть было не бросился вниз, хотя спуск с моей каланчи занял бы два часа! У него не было ни малейшего шанса на успех. Он бешено греб руками, но прошло несколько минут, пока он достиг берега. А в этот самый момент, сэр, состав проходил по мосту, по великолепному мосту через реку Квай, построенному руками наших братьев! Одновременно... как сейчас помню, группа японских солдат, привлекаемых воем Никольсона, сломя голову мчалась с берега вниз. Они-то и встретили Ширса, когда тот вылезал из воды. Он уложил двоих. Двумя ударами кинжала, я все отчетливо видел, сэр. Он не хотел попасть к ним живым; но, получив удар прикладом по голове, рухнул на гальку. Джойс не шевелился. Полковник встал. Солдаты перерезали провод. Больше ничего нельзя было сделать, сэр...

— Нет ситуации, которая не оставляла бы возможности для действия, — отозвался полковник Грин.

— Нет ситуации, которая не оставляла бы возможности для действия, сэр... Раздался взрыв. Поезд — его никто не догадался задержать — подорвался на мине, той самой, что я заложил сразу за мостом, как раз под моим наблюдательным пунктом. Это была удача! Я совсем забыл про ловушку. Паровоз сошел с рельсов, увлекая за собой в реку несколько вагонов. Часть людей утонула, испорчено довольно большое количество боеприпасов, но линию вполне можно восстановить за несколько дней. Вот и весь результат... Надо сказать, японцы на противоположном берегу здорово перепугались.

— Полагаю, зрелище было красочное, — заметил утешительным тоном полковник Грин.

— Красивейшее зрелище для тех, кто в этом смыслит, сэр... Я тут же подумал: нельзя ли добавить к нему еще некоторой прелести? Я ведь всегда следую нашим заповедям, сэр. Так вот, я стал лихорадочно думать, можно ли чем-нибудь украсить дело?

— Всегда можно чем-то украсить дело, — донесся, словно эхо, голос полковника Грина.

— Это, очевидно, соответствует истине. Вы помните — Ширс очень любил повторять этот девиз.

Уорден помолчал немного, подавленный воспоминанием, потом продолжал уже тише:

— Я стал лихорадочно искать, сэр. И пока я раздумывал, вокруг Джойса и Ширса собиралось все больше японцев. Ширс, безусловно, был жив. Джойс тоже, возможно, если его не задушил до смерти негодяй в форме. Я принял, как мне показалось, единственно возможное решение, сэр. Мои партизаны по-прежнему дежурили у минометов. Они могли бить по толпе японцев и по мосту. Я скомандовал им приготовиться, дал прицел, выждал еще немного... Увидел, что солдаты подняли пленных и собираются их унести. Оба были живы. Хуже ничего не могло произойти. Полковник Никольсон шел сзади, опустив голову, будто погрузившись в глубокое раздумье... Раздумье этого полковника, сэр!... В ту же секунду я скомандовал: "Огонь!" Таи отлично справились. Мы хорошо подготовили их. Вышел отменный фейерверк. С наблюдательного пункта мне было видно это зрелище! Серия мин одна за другой! Я сам схватил миномет. Я ведь прекрасный наводчик.

— Успешно? — прервал его полковник Грин.

— Успешно, сэр. Первые снаряды удачно разорвались в самом центре группы. Обоих разорвало в куски. Я специально проверил это в бинокль. Поверьте, сэр, я хотел довести работу до конца... Следовало сказать — разорвало троих. Полковника тоже. Никто не уцелел. Три удачных попадания. Затем? После этого я выпустил весь запас, сэр. А он был не маленький... Под конец мы пустили в ход гранаты. Место было выбрано так удачно! Мы буквально поливали их сверху огнем, сэр. Должно быть, я вошел в раж. Снаряды падали везде — среди солдат, -мчавшихся к берегу из лагеря, среди вагонов лежащего поезда, откуда неслись дикие крики, на мосту. Таи распалились не меньше моего... Джапы отвечали. Вскоре все заволокло дымом, скрыв от нас и мост, и долину реки Квай. Нас тоже накрыл серый вонючий туман. Снарядов больше не было, расстреляли весь запас. Мы пустились назад. С тех пор я все думаю о проявленной мной инициативе, сэр. Я по-прежнему уверен, что мне больше ничего не оставалось; я выбрал единственно правильную линию поведения; это было единственно разумным делом...

— Единственно разумным, — признал полковник Грин.

Примечания