Часть третья

I

Сгоревшие дома похожи на огромные черепа. Огонь пожирает их содержимое, и остаются черные стены с зияющими провалами окон. Они мрачно смотрят на тебя, как пустые глазницы.

Видеть мертвые дома порой тяжелее, чем трупы. Невольно думаешь, сколько жизней прошло в этих стенах. Вереница лиц и событий, растянувшаяся на долгие годы, вся история дома встает за языками бушующего пламени, которое подводит ей итог. И бедняки, вдруг оказавшиеся без крова, бессильно глядят, как гибнет их имущество, род, память их рода. Разутые и раздетые, они стынут на снегу, и впереди у них холодная, как снег, неизвестность.

...Внизу, напротив Астраса, уже второй день горит деревенька Шукры-Бали. На заснеженных склонах медленно движутся серые точки. Это крестьяне, те, что успели спастись. Отсюда, с вершины Астраса, они похожи на муравьев. Какое-то свирепое животное растоптало их жилище, они снуют туда-сюда и ничего не могут найти.

Космас видит, как за густой черной тучей дыма багряными парусами полыхает огонь. Круглые стекла бинокля доносят его палящий жар. Передавая ему бинокль, Фигаро признался, что в голове у него созрел замечательный план.

Такой план есть уже у каждого партизана. Если партизан не чувствует себя хоть чуточку стратегом, какой же он тогда партизан? Рано утром они увидели в бинокль отряд цольясов. Тощей гусеницей он полз по направлению к реке. Тут же и родился первый план. Боец, обнаруживший цольясов, сказал, что знает дорогу, по которой можно зайти к ним в тыл. Градом посыпались предложения. Одни советовали идти цольясам наперерез. Другие считали, что днем двигаться не следует, зато ночью нужно сделать бросок и устроить засаду на пути от Шукры-Бали в Криакуро... Последнее слово было за Керавносом, но он не желал никого слушать. Космас не верил своим глазам: как чувство ответственности меняет людей! Только что, глядя на горящую деревню, Керавнос метался, словно лев в клетке, и скрежетал зубами, а теперь, точно умудренный годами хитрый клефт{79}, невозмутимо удерживал бойцов:

— Нельзя! Не время!

Бойцы огорчились. Расстроился и Космас. Хладнокровный Керавнос отверг и его план. Это неожиданное хладнокровие возмутило Космаса. Он обхватил Керавноса за плечи и крепко встряхнул его:

— Очнись ты, наконец! Если не пойдешь, мы пойдем одни!

— Да погоди ты, антихрист! — попробовал вырваться Керавнос. — Откуда только в тебе сила взялась?

Комиссар взвода Нестор, молчаливый, уравновешенный парень, рабочий из Волоса, наблюдал за ними, прислонившись к скале.

— Вот и Космас стал настоящим партизаном! Что скажешь, Керавнос?

— Ты думаешь? — Керавнос скептически оглядел Космаса. Однако освободиться из крепких объятий ему не удавалось.

— И не пытайся, Керавнос, где тебе против меня?

Керавнос вспыхнул, как порох, и расцепил руки Космаса.

— А ну, давай померяемся! Снимай револьвер! — крикнул он Космасу и сбросил на снег свой автомат. — Задумал комар отведать стали, да зубы обломал.

Они встали друг против друга, раздвинув ноги, точно вросли в камень.

— Не здесь! Не здесь! — помешали им партизаны. — С ума сошли! Убьетесь тут на камнях... Погодите, мы найдем место...

— Нет, здесь! — заупрямился Керавнос.

— Где хочешь! — не уступал ему Космас.

Однако Нестор встал между ними и послал партизан найти подходящее место. Керавнос не терял времени даром. Как опытный боец, он проводил разведку перед боем: ощупывал плечи, талию, шею Космаса, проверял его мускулатуру. Космас не мешал ему. По одному только прикосновению железных пальцев Керавноса он угадывал в нем огромную силу — силой его не одолеешь! Надеяться можно только на ловкость и на приемы вольной борьбы, которой Космас когда-то занимался.

Подходящее место нашли. Бойцы встали в круг, Космас и Керавнос оказались посередине. Не медля ни секунды, Керавнос бросился к Космасу, схватил его за пояс и легко поднял в воздух. Да, силы в нем было даже больше, чем рассчитывал Космас, но неловкости тоже хоть отбавляй! Он вертел Космаса, давил и мял его и не знал, что делать дальше. Космас внезапно рванулся. Керавнос потерял равновесие, его колена дрогнули. Еще один рывок — и Космас твердо стоял на земле. Не давая Керавносу опомниться, он навалился на него, и оба упали. Цепким клубком они прокатились несколько метров, вскочили и снова оказались друг против друга. Тяжело дыша, они готовились к новой атаке. Каждый уже оценил преимущества другого.

Как и в первый раз, первым кинулся Керавнос. Он снова рассчитывал поднять Космаса в воздух, но Космас отпрыгнул в сторону, Керавнос оступился и упал.

— Хватай его! Хватай! — кричали Космасу партизаны.

Случай и вправду был очень выгодный, но Космас хотел честной и красивой победы.

Керавнос встал и повернулся к нему, красный, разъяренный. Он чувствовал, что с таким хитрым противником, как Космас, нужна ответная хитрость. Однако уловки Керавноса были наивны. Он сделал вид, что снова нападает, шагнул вперед.

— Ну, Космас, давай, давай! — И отскочил назад, Космас притворился, что попался на удочку, но бросился не в объятья Керавноса, а проскочил мимо, сбоку обхватил Керавноса за шею и крепко зажал ее другой рукой. Керавнос взревел. Космас пригнул его голову вниз, прижался грудью к его плечам и спине и резким рывком взметнул вверх его тяжелое, сильное тело. Ноги Керавноса судорожно забарахтались в воздухе. Космас рассчитывал прокрутить его на плече, а потом опрокинуть спиной на снег. Но Керавнос отчаянно и безудержно бился в его руках, его тело ходило ходуном, мощные мускулы напряглись в неимоверном усилии. «Вырвется!» — подумал Космас. Керавнос действительно вырвался и кубарем покатился по снегу. И на этот раз Космас дал ему подняться.

— Сдавайся, Керавнос!

— Что ты сказал? — Ослепленный обидой, Керавнос снова устремился вперед.

Космас чуть отступил, схватил Керавноса за вытянутую руку и рванул его на себя. Зажав руку Керавноса обеими руками, он плечом запрокинул назад его голову и, просунув ногу меж его ног, навалился на Керавноса и бросил его спиной на снег. Он надавил коленом ему на грудь и вдруг услышал над собой голос Фокоса:

— Раз... два... три...

Поединок кончился неожиданно и печально. Не успел старик досчитать до десяти, как Керавнос взметнулся и подмял под себя и Космаса, и Фокоса. Под громовой хохот партизан они втроем катались по снегу, а когда наконец расцепились, пострадавшим оказался Фокос. Из губы у него сочилась кровь. Один из немногих зубов был выбит.

— Ну чего ты полез в самую драку? — спросил его Космас.

— Чего полез? А кто здесь, кроме меня, знает правила? — Фокос снегом вытирал кровь с лица и бороды. — А здорово ты его уложил…

— Откуда у тебя столько силы взялось? — недоумевал Керавнос.

— Одной силы мало, нужно и техникой владеть. С твоей-то силой, Керавнос, если подучиться, можно стать чемпионом Европы!

— Так научи же!

— Ладно! Ты научишь меня стрельбе, а я сделаю из тебя чемпиона. По рукам?

* * *

Двое партизан из взвода Керавноса были родом из Скинтейка — маленькой деревушки, расположенной в ущелье. Они лучше всех остальных знали окрестности и уговаривали Керавноса спуститься в ложбину: там можно укрыться в лесной чаще, там легче раздобыть продовольствие. Особенно настаивал Панурьяс — в деревне его ждала невеста. Но не только любовь влекла его в те края. Панурьяс был опытным и смелым партизаном, и он считал, что в ущелье их взвод сможет действовать более свободно и успешно.

— Да, да, — поддакивал его земляк Фантакас, гигант, по сравнению с которым Керавнос казался мальчиком. — Я знаю там такие тропы...

— А коли знаешь, чего ж ты тогда попался? — поддразнивали его партизаны.

Так Космас узнал, как Фантакас однажды воскрес из мертвых.

Прошлой весной по доносу посыльного из управы в Шукры-Бали Фантакаса схватили немцы. Его отвезли в Астипалею и на закате вместе с десятью эласитами расстреляли за городом в поле. Пуля разорвал а ему ухо, голову залила кровь; Фантакас решил, что пришел конец. Закопать могилу как следует немцы не успели — неподалеку в предгорье шел бой с партизанами. Едва покрыв трупы землей, немцы ушли. Когда стемнело, Фантакас выполз, взвалил на плечи стонавшего соседа и двинулся в путь. Утром он был у партизан. Ухо его, разорванное на три части, кровоточило и еле держалось.

— А ну-ка, расскажи, не таись, — донимал Фантакаса Фокос, — хорошо тебе лежалось в могиле? Кого ты видел в царстве Аида? Правда, что там есть горгоны?

— Смейся, смейся! — добродушно отмахивался Фантакас. — Вот попадешься, узнаешь тогда, почем фунт лиха.

— Не попадусь! Я в этих местах человек неизвестный. Другое дело — на море, там меня каждая килька за версту отличит. А тебя, Фантакас, здесь знают как облупленного! Да и ухо у тебя меченое! Смотри опасайся.

— Ты обо мне не тужи! Мне здесь каждый куст за родного почитает, укроет, если что…

— А землячок твой выдаст...

— Какой землячок?

— Да посыльный, что тебя предал... Говорят, опять вернулся с фашистами.

Предатель-посыльный действительно вернулся. Еще до того, как дивизия отступила, командование получило сведения, что за немцами движется соединение цольясов и одним из отрядов командует этот самый посыльный из деревни Шукры-Бали.

Доброе, открытое лицо Фантакаса стало злым и замкнутым.

— Знаешь, зачем он вернулся? — спросил он Фокоса.

— Зачем?

— Гроб свой забыл, — жестко отрезал Фантакас. — За ним и притащился.

II

Астрас не сгорел. Позднее все были уверены, что деревню спасла горстка эласитов — бойцов Керавноса. На самом деле Керавнос и его бойцы и не рассчитывали, и не надеялись на это. Они поставили на деревне крест, и если она все-таки уцелела, то только благодаря счастливому случаю и искусству хитроумного сапера Пелопидаса.

В полдень, когда деревня Шукры-Бали уже догорела, по ту сторону реки партизаны заметили немцев. Они шли по тропинке, ведущей к Астрасу, и строчили из автоматов. Вскоре они исчезли из виду, — по-видимому, перешли речку и стали карабкаться в гору. Потом вдруг раздался страшный взрыв. Густой черный дым покрыл ущелье, за первым взрывом ухнул второй, третий...

Взрывы эти были делом рук Пелопидаса. Накануне отступления он явился в штаб и предложил заминировать подъем на Астрас. У саперов осталось несколько больших мин. «Гору подорвут!» — говорил Пелопидас.

«Гора нам еще пригодится», — улыбнулся штабной офицер. Он не очень-то верил в успех, но все же согласился и позволил Пелопидасу осуществить задуманное.

Едва стало смеркаться, комиссар взвода Нестор и Панурьяс спустились к реке. Весь берег был взрыт, Каменистый выступ, нависавший над тропинкой, оторвался и скатился вниз...

А ночью Керавнос с двумя партизанами перебрался на ту сторону реки и наведался в маленькую деревушку в часе ходьбы от Шукры-Бали. Крестьяне рассказали, что немцы понесли большие потери: одни подорвались на минах, других завалило землей. Откапывать пригнали пленных эласитов из Дымова. Когда откапывали, разорвалась еще одна мина. Двое эласитов были ранены. Одному оторвало обе ноги. Это был парень из соседней деревни. Он скончался по дороге домой. «Так или иначе, нас в тюрьме убили бы, — сказал он перед смертью женщинам, которые его несли. — Лучше уж помереть здесь. Когда увидите братьев-партизан, поцелуйте их. Скажите — дай бог им удачи!» Те немцы, что остались в живых, вернулись в Шукры-Бали и перед церковью повесили священника и всю его семью.

* * *

Утро было спокойное. В ущелье стояла тишина. Тихой и безлюдной казалась и деревня Астрас. Лишь изредка от дома к дому мелькали женские фигуры: ободренные тишиной крестьянки торопились забрать оставленные вещи. Они появлялись и исчезали, точно испуганные птицы.

Вдруг ударили пушки. Несколько снарядов угодило в деревню. Потом снова наступила тишина.

— Пристреливались! — сказала Лаократия. Она стояла рядом с Космасом и куталась в шинель. — Сейчас как пойдут...

Не успела она договорить, как на деревню обрушился сплошной, непрерывный огонь. Над домами взметнулись клубы дыма и пламени.

— Господи, помилуй! — пробормотал бледный от волнения Фокос. — Лучше бы уж сожгли они деревню, чем такое светопреставление.

Обстрел еще продолжался, когда из Шукры-Бали выступил большой отряд немцев. Зеленая масса медленно стекала от деревни к реке. Но на этот раз немцы не спустились к воде. Они пошли по берегу, вверх по течению.

— Хотят перейти возле Криакуро, — сказал Керавнос. — Пойдем, Космас, посмотрим с высотки, оттуда видно лучше...

Осторожно перебегая, то и дело припадая к камням, они выбрались на высотку, с которой виднелись и домишки Криакуро, и дорога вдоль берега. Колонна немцев двигалась неторопливо и уверенно.

— А почему их так много? — вдруг спросил Космас. — Зачем против такой деревушки, как Астрас, посылать столько солдат? Может, они вовсе и не к нам?

Колонна вошла в лес. Партизаны ждали, что она вот-вот снова покажется на дороге, ведущей к броду. Немцы не появлялись.

— Куда вы смотрите? — послышался ликующий голос Гермеса. — Да они же драпают!

Из леса наконец показалась голова колонны. Но не у реки, а немного выше. На дороге к перевалу.

— Ночью в той стороне была перестрелка. Там наверняка тоже остались наши.

* * *

В полдень сторожевой поднял тревогу. Внизу, возле домишек Криакуро, он заметил подозрительное движение. — Сперва я думал, что это крестьяне. А потом гляжу — нет... Целый час за ними слежу. Снуют по склону то туда, то сюда...

— Наверно, цольясы!

Никто не видел, как они перебирались через реку, но все решили, что больше некому — цольясы уже в Криакуро.

— Нужно проверить, — сказал Керавнос. — Если это цольясы, то ночью ударим!

В разведку Керавнос послал Космаса и велел ему взять с собой еще двух партизан. Космас выбрал Панурьяса и Лаократию. Четвертым к ним напросился Фигаро.

Они спускались ельником к оврагу. Впереди шла Лаократия. Легкая, неуловимая, в комбинезоне из светлого одеяла — как раз под цвет выгоревших волос, — она совсем терялась среди деревьев. Керавнос не ошибся, когда оставил Лаократию в своем взводе: по храбрости она не уступала мужчинам. Настоящее ее имя было Эленица, но теперь она и сама его забыла, как забывала порой, что она девушка, к тому же очень молоденькая. Лишь иногда, в спокойные часы привала, Лаократия вновь становилась девочкой. Она садилась в сторонке, развязывала свой мешок и с детским любопытством разглядывала фотографии, вырезанные из газет и журналов. С этих вырезок на нее смотрели генералы и офицеры союзных армий. Мурлыча песенку, Лаократия разглаживала фотографии на колене, а потом аккуратно складывала в мешок. Это занятие было для нее редкой и приятной забавой.

— Ох, какой альбом есть у меня дома! — говорил ей Фокос. — Вот приедем в Афины — обязательно тебе подарю!

— А какой это альбом?

— Большой! С разноцветными открытками со всего мира!

— И ты мне насовсем его отдашь? — частенько спрашивала Лаократия, опасаясь, что Фокос забудет свое обещание.

— Десять раз говорят ослу, а человеку и раза достаточно!

Только в эти минуты Лаократия снова становилась Эленицей, и ее товарищи вдруг замечали, что перед ними девушка. А потом они снова забывали об этом. Все, кроме Фигаро. Фигаро уже год; как был влюблен в Лаократию. «Смотрите, что я заметил! — рассказывал партизанам Фокос. — Фигаро говорит «да», когда думает, что Лаократия тоже скажет «да». А она наперекор ему кричит «нет». — «Ну и что из этого?» — спрашивали ребята. «А то, что она тоже его любит, — отвечал Фокос. — И потом — почему бы ей не полюбить его? Чем плох парень? Души в ней не чает! А когда женщину обожают, она ни за что не устоит! Перед всем может устоять, а перед обожанием — никогда...» — «Ну ладно тебе! Хватит!» — прерывали разговор ребята. Они не позволяли Фокосу долго разглагольствовать о женщинах.

Старик был прав, Фигаро обожал Лаократию. Он следовал за ней всюду, молчаливый, внимательный, готовый помочь, защитить. Вот и теперь Космаса забавляло выражение крайнего беспокойства, которое появлялось на лице Фигаро каждый раз, когда Лаократия забегала вперед и скрывалась за деревьями.

— Стой! Не беги так быстро!

Чем больше он волновался, тем быстрее катилась по склону Лаократия.

— Хоть бы ты, что ли, ее остановил, — обернулся Фигаро к Космасу.

Они пробирались среди высоких елей. Вдруг Лаократия упала на землю и быстро поползла к большому камню. Космас дал знак, и партизаны тоже легли, прячась за стволы деревьев. Космас подполз к Лаократии.

— Там, в овраге, кто-то есть, — прошептала Лаократия. — Увидел меня и спрятался...

В овраге, поросшем густым кустарником, послышались треск сучьев и шум осыпавшихся под ногами человека камней. Мужчина в черном пальто вскочил и бросился наутек.

— Стой! — тихо окликнул его Космас. — Иди сюда! Человек оглянулся и замер под дулом направленного на него револьвера. Теперь Космас разглядел его. Это был совсем молодой парень. Бледный от страха, он медленно шагнул в их сторону.

— Партизаны! — вдруг закричал он что есть мочи. Лицо его ожило и засияло от радости и облегчения. — Вас-то мы и разыскиваем!

Из оврага и снизу, из леса, показались люди, они махали руками и кричали. Это были добровольцы из соседних деревень — с охотничьими ружьями и длинными ножами в деревянных ножнах. Высокие, широкоплечие деревенские парни, стройные, как сосны.

— Сколько вас? — спросил Космас.

— Двадцать два человека.

— А те, что в Криакуро, ваши?

— Нет. Но они тоже ищут ваш полк. Это эпониты{80} из Астипалеи.

— Какой полк? — не понял Космас.

Крестьяне из окрестных деревень не верили, что вся дивизия отступила. Ходили слухи, что на Астрасе остался партизанский полк. Впрочем, это были не просто слухи. Один из добровольцев, гимназист из Астипалеи, захватил с собой несколько номеров афинской газеты «Акрополь». Газета писала, что карательные экспедиции против партизан ведутся успешно. Целые области совершенно обезврежены, и «благонамеренные крестьяне вернулись к мирному труду». Дальше Космас вычитал и про их края: «Область Астипалеи уже свободна, за исключением отдаленной горы Астрас, где еще прячется разбойничий полк во главе с бандитом Керавносом. В ближайшее время эта шайка тоже будет истреблена».

Космас сказал новобранцам всю правду. Положение у партизан трудное. Никакого полка нет, нет ни оружия, ни продовольствия. Отчаиваться, конечно, не надо...

Молодежь и не думала отчаиваться.

— Мы не прятаться сюда пришли! Мы хотим воевать. А оружие мы отберем у немцев и цольясов.

— Вот видишь, — шепнул Космас на ухо подоспевшему Керавносу, — ляжешь спать взводным, а проснешься полковником!

— А я за этим не гонюсь! — добродушно улыбнулся Керавнос. — С меня хватит и взвода.

III

Скудное продовольствие кончилось. Съели черную фасоль — ее варили в пещере по ночам, — съели черствую, твердую, как камень, боботу, Сгрызли связку лука.

напевал Фокос, раздавая луковицы. Вдобавок к микроскопическим порциям он щедро сыпал прибаутками, И бойцы смеялись и над Фокосом, и над своим голодным пайком. Мешок Фокоса казался бездонным. Однажды вечером он, как волшебник, выудил из него банку мясных консервов — чудо в их убогом рационе. Фокос открыл банку ножом, разделил мясо на равные порции и раздал бойцам.

— Наелся, Фантакас?

— Опять ты смеешься!

— Нет, вы только посмотрите на него! Снова не наелся! Верно говорят: неблагодарный человек, как море, ненасытен!

В последнюю очередь Фокос извлек из мешка пакет с кукурузной мукой. Партизаны растопили снег и сварили кашу. Каждому досталось по нескольку ложек. Фокос выскреб котелок и лег, напевая:

В мешке ничего больше не осталось, но Фантакас не хотел этому верить:

— Ну да! Не может быть!

Фокос с готовностью приподнялся.

— А чего бы тебе хотелось, Фантакас?

— Ну, хоть бы каши, что ли...

— Хотеть, конечно, хорошо, а иметь еще лучше, — улыбнулся Фокос. — Поищи сам.

Фантакас запустил руку в мешок.

— А ведь и вправду ничего нет!

— А ты пошарь, пошарь!

— Да я и так шарю! — Фантакас тряхнул в воздухе пустым мешком.

— Сам небось съел! — обвинил его Фокос.

— Да провалиться мне на этом месте! А что у тебя там было?

Фокос сел, скрестив ноги, и, раскачиваясь, пропел:

* * *

— А ну-ка, Космас, давай позовем Керавноса и пойдем потолкуем! — предложил Нестор.

Его на самом деле звали Нестором{81}, но это имя настолько подходило ему, что казалось удачно выбранным псевдонимом. Комиссар был самым знающим и самым опытным партизаном в их группе. Но Космас обратил на него внимание только теперь, когда оба они попали во взвод Керавноса. Теперь же Космас узнал и трагическую историю семьи Нестора: отец его умер в ссылке в Фолегандро, старшего брата расстреляли в Афинах, младший погиб в Фессалии, при столкновении партизан с немцами.

И Нестор, и Космас считали, что отряд должен остаться на Астрасе, нужно устроить новобранцев и подождать следующего пополнения. Крестьяне верят, что в горах остались партизаны, и обязательно будут их разыскивать.

— Вначале мы строили другие планы, — говорил Нестор, — но раз основные силы немцев ушли, нам нет никакого смысла покидать Астрас.

Убедить Керавноса было непросто. Ему хотелось командовать маленьким отрядом бойцов, отобранных им самим, хотелось совершать внезапные налеты и молниеносные рейды. Отстаивая свою идею, он тоже приводил веские доказательства. И самое веское — голод.

— Ведь с голоду помрем! Чем мы накормим такую прорву людей?

— Что-нибудь найдем! — успокаивал его Нестор. — Я предлагаю сейчас же, не теряя времени, спуститься в деревню, а ночью можно послать две-три группы в долину.

С последним предложением Керавнос согласился и сказал, что одну из групп поведет сам. Но спускаться в только что обстрелянный Астрас он считал опасным.

— Другого выхода нет, — настаивал Нестор. — Наши новобранцы забыли, когда в последний раз ели.

— Тогда подожди, пока стемнеет! А то не ровен час приметят...

— Мы будем осторожны...

Через полчаса, когда солнце начало клониться к горизонту, Нестор собрался в путь. Он захватил с собой Фокоса.

— Может, обождешь еще немного? — посоветовал Космас.

— Нужно попасть в деревню засветло, пока там будет кто-нибудь из крестьян. Без их ведома я не хочу брать ни крошки...

— Я тоже пойду с вами!

— Вот чего не нужно, того не нужно. Лишний шанс, что нас заметят, да и нужды в этом никакой нет.

Керавнос тоже не согласился отпустить Космаса. Сам он собирался пойти к новичкам в Криакуро, а Космасу и Панурьясу поручил вести наблюдение за окрестностями. Нестор с Фокосом и Керавнос вышли почти одновременно. Керавнос сразу исчез в лесу, а Нестора и Фокоса партизаны видели еще долго. Они шли по голому склону на большом расстоянии друг от друга. Впереди шагал Нестор. Он первым скрылся за лесистым пригорком, на голой вершине которого стояла деревенская церквушка.

...По расчетам партизан они были уже в деревне, когда со стороны Хелидони ударили пушки. Они опять били по Астрасу. На этот раз бойцы знали, что под обстрелом находятся их товарищи, и, наверно, поэтому огонь казался им еще более ожесточенным, чем раньше.

Услышав стрельбу, с полдороги вернулся Керавнос. Он появился неожиданно, бледный, потрясенный, и безвольно опустился на камень. С Нестором они дружили с первых дней партизанской войны.

— Да, может, ничего не случилось, — подбадривал его Космас. — Им не в первый раз... Спрятались, наверно...

Керавнос не слушал. Он обхватил голову руками и проклинал себя за неосмотрительность:

— Я виноват! Я! Это я его отпустил!..

— Керавнос! — тронул его за плечо Панурьяс. — Давай я проберусь, посмотрю, как там...

Керавнос не разрешил. А когда стемнело, вся группа двинулась к деревне. По дороге они встретили Фокоса. Его одежда и борода были в крови.

— Погиб! Погиб на моих глазах! — еле выговорил Фокос. — По неразумию своему погиб...

Когда ударили пушки, Нестор и Фокос упали в канаву. Вдруг из дома напротив выскочила женщина. «Мы перед этим постучались к ней, но она не открыла, — рассказывал Фокос. — А теперь выбежала, мечется, как полоумная, и не знает, что делать. Комиссар кричит ей, к нам зовет, а она как обезумела, ничего не слышит. «Да брось ты ее, говорю, пусть побегает, коль раньше не открыла». А он не послушал, вскочил, побежал за ней, а тут как ударят — и обоих на месте...»

— Ты говоришь, по неразумию, — с раздражением сказал Космас. — Если хочешь знать, Нестор был разумнее нас всех, вместе взятых, но кроме разума у него было еще и доброе сердце...

Однако его слова не доходили до Фокоса. Он был подавлен и едва стоял на ногах.

— Чего уж теперь кричать, — проговорил он. — Из-за глупой старухи такой герой погиб... Пошли, ребята, в деревню... Там снарядом несколько овец убило. Нужно забрать, а то их сожрут собаки!

IV

Еще не рассвело, когда в лагерь вернулся Гермес. Он принес тревожную весть — немцы и цольясы снова сосредоточились в Шукры-Бали и готовятся выступить против партизан.

Бой начался рано утром внезапной, стремительной атакой. С того места, где Космас и его товарищи установили пулемет, было видно, как цольясы гурьбой бросились в реку и натолкнулись на огонь партизан Фантакаса. Большинство цольясов вернулись обратно, и лишь немногие успели перебраться на берег Астраса, под прикрытие густых ив. Там по ним с фланга ударил Керавнос.

Потом потянулись долгие, томительные часы перестрелки.

Вторая атака состоялась под вечер. Солнце уже клонилось к горизонту, когда на Астрас обрушился сплошной поток огня. Космас заметил, что снаряды падали на разрушенный минами Пелопидаса переход. Его партизаны оставили открытым, они были уверены, что оттуда немцы и цольясы наступать не решатся.

— Вставайте! — отдал команду Космас. — Скорее к переходу! Они зайдут к нам в тыл...

...Пушки умолкли. Дымился развороченный снарядами обрыв. Первая группа солдат беспрепятственно перешла реку и стала карабкаться в гору.

— Не спеши! — придержал пулеметчика Космас.

Его нервы были напряжены, тело одеревенело. Рука крепко сжимала кольцо гранаты. Космас отполз в сторону, приподнялся. Рывок был хладнокровным и рассчитанным. Падая, Космас услышал взрыв своей гранаты, а потом крики товарищей и треск пулемета. С того берега ответили пулеметы цольясов. Пули, точно разъяренные пчелы, впивались в землю. Космас ползком вернулся к своим. В этот самый момент их пулемет неожиданно умолк.

— Ранили! — прошептал пулеметчик. Его рука бессильно повисла. На спине и на груди выступила кровь.

Космас разорвал на нем рубашку и перевязал рану. Внизу было тихо. Отступившие цольясы вылезли на противоположный берег.

— Чего ждешь? — крикнул Космас второму пулеметчику. — Наподдай им как следует!

— Ты лучше посмотри, сколько лент у нас осталось.

У партизан не было лент, а у цольясов — желания снова лезть в воду. И стреляли они в основном для того, чтобы прикрыть отступление своих.

Неожиданно снова ударили пушки. Правда, били они уже не по Астрасу. Снаряды разрывались на противоположном берегу, на дороге к перевалу. Вскоре оттуда же донеслась ружейная стрельба.

— В кого это они стреляют? — недоумевали партизаны. — Что там происходит?

* * *

Разгадку они узнали к вечеру, когда в лагере появилась вестница Керавноса Лаократия. Она принесла трофеи — сигареты, консервы и хлеб. Но еще радостнее, чем трофеи, была неожиданная новость: маленький отряд — человек сорок эласитов, — направляясь из Кидонохорья на Астрас, зашел в тыл цольясам и завершил бой. Командовал отрядом товарищ Лиас, секретарь областного комитета Астипалеи.

— Он сейчас в Криакуро, — сказала Лаократия Космасу, — хочет с тобой поговорить.

Космас однажды видел Лиаса в Астрасе и на всю жизнь запомнил его. Его нельзя было не запомнить, Лиас обладал редким по величине и по форме носом: посредине возвышался невероятно крутой горб, а на конце свисала мясистая, увесистая слива, продырявленная порами. Разговаривая с Лиасом, многие делали вид, что не замечают его уродливого носа. Сам же Лиас не раз посмеивался над злым даром, которым наделила его природа.

В Криакуро было многолюдно. По дороге спешили незнакомые партизаны. Почти все в рваной одежде и с окровавленными повязками.

Лаократия распахнула перед Космасом дверь одного из домиков. Он вошел и увидел Фантакаса и Керавноса в белой чалме бинтов.

— Вот и Космас! — поднялся ему навстречу Лиас. — Тебя и не узнать — ишь какую бороду отрастил!

Космас рассмеялся.

— Иди сюда, садись! Сейчас мы тебя накормим.

В домике было уютно и тепло, пахло чесноком и рыбными консервами. Банку консервов получил и Космас, В дверях появился Фокос.

— Где ж ты пропадал? — ехидно спросил Керавнос. — А мы-то думали, что ты погиб смертью храбрых!

— Пророки говорят, что человек, способный меня убить, родится только в будущем веке:

— Иди сюда! — позвал Фокоса Космас. — Иди. Угощу рыбкой...

— Какой рыбкой? Откуда?

Увидев консервную банку, Фокос скривился.

— Ты меня прости, но это не рыба. Такую пакость я в рот не беру!

Космас поднес банку к огню и прочитал этикетку:

— «Сардины»!

— Не может быть! Консервы немецкие, а море у немцев ой как бедно сардинами! Собрали небось какую-нибудь рыбью мелюзгу. А кто в рыбе не смыслит, тот, конечно, и верит... Дай бог, доберемся до Астипалеи, поймаю я для тебя большую рыбу и знаешь как приготовлю? Единственный способ в мировой кулинарии — половина рыбы будет вареная, а половина жареная...

— Ну и что же в этом удивительного? — спросил Лиас.

— А то, что рыба будет неразрезанная. Целехонькая будет рыба — половина жаренная с маслицем и лимоном, а половина вареная!

— Сочиняешь!

— Это я-то?

— Ладно, ладно. В Астипалее проверим. А для тебя, Космас, есть дело. Нужно устроить раненых, собрать трофеи. Давай-ка займись…

* * *

С делами было покончено на рассвете. В домике Лиаса все спали. Космас нашел свободное место и лег.

Яркие события минувшего дня одно за другим пробегали у него перед глазами. Но самой яркой почему-то оказалась удивительная рыба, обещанная Фокосом. Она то и дело наплывала на него, большая, золотистая. Рыба шевелила жабрами и резвилась в реке, у самого берега, где песок мягкий и желтый. И вода была чистая, как детская память...

Засыпая, Космас вдруг вспомнил, что вместе с последними днями января он оставлял позади двадцать лет жизни.

V

С отрядом Лиаса в лагерь прибыли трое интендантов: словно дождевые тучи над выжженной солнцем долиной, они сулили партизанам сытые дни. Один из интендантов оказался знакомым Космаса. Это был старик Колокотронис. И Космас мог биться об заклад, что следом за старым интендантом на горизонте появится фасоль или чечевица. Колокотронис тоже узнал Космаса, и они поздоровались, как давние друзья.

— Как дела, Колокотронис?

— Х...х...х...

— Хорошо?

— Нет! — выпалил Колокотронис. — Х...х...худо! Х...х...хуже некуда!

— Что так?

— М...М...мулов нету!

— На что тебе мулы? Возить-то все равно нечего!

— Есть ч...чего возить! — лукаво сощурился Колокотронис.

И он поведал Космасу, что в лесу около Кидонохорья спрятаны несметные сокровища. В тех местах находилось интендантство. Когда началось отступление, транспорта не хватало, и большую часть запасов спрятали в лесу.

— И что там припрятано? — поинтересовался Космас, Колокотронис стал перечислять:

— С...с...с...

— Сахар? — подсказал Космас, — Соль!

— А что еще?

— М...м...

— Мука?

— М...м...мыло!

Таким образом Космас узнал, что в тайном складе припрятаны картофель, макароны, табак, а также патроны, мины и гранаты.

— А еще что-нибудь есть?

Колокотронис кивнул головой.

— Фа...фа...фа...

— Фасоль или факес?

— Не...немного фа...фасоли и не...немного фа...факес! Нужно было срочно перевезти эти продукты и не менее срочно — раздобыть врача и лекарства. В бою многие партизаны получили ранения. Каждый врачевал себя как мог. Первым лекарством была раки деда Александриса. Партизаны промывали ею свои раны. На бинты рвали рубашки. По вечерам женщины стирали окровавленные лоскуты в реке. Утром лоскуты снова шли на перевязку.

Раненых решили разместить в Криакуро. Здесь было безопасно. Во время обстрелов из Хелидони снаряды до Криакуро не долетали. Почти все домишки превратились в больничные палаты. Заботу о раненых взяла на себя Кустандо, крестьянка из погоревшей деревни.

А как-то раз утром в Криакуро появился врач, растерянный и ошеломленный, словно краденая невеста. Хитростью и силой его доставил из Астипалеи Фантакас. Врачу было за шестьдесят, он устал от дороги и сердился на все и вся. И Лиас, и Космас постарались смягчить его гнев, но гораздо успешнее повлияли на врача сами раненые партизаны, которые нуждались в его помощи.

— Ну ладно, — сказал врач, — я остаюсь. Правда, и выхода у меня другого нет: что стоит моему дракону-похитителю снять с плеч эту седую голову? Но вы не думайте, не о голове своей я пекусь! Нет! Жаль покидать этих героев! Ради них и останусь! Однако имейте в виду: политикой я не занимаюсь и программы ваши не ставлю ни в грош...

Врач еще долго шумел, как будто старался убедить их, что старик он строптивый и своенравный: еще раскаетесь, что меня похитили. Космас слушал его с понимающей улыбкой: что и говорить, обошлись с врачом довольно бесцеремонно, и проглотить такую обиду нелегко.

Зато Лиас, привыкший судить обо всем только по тому, Что он видел, слышал и мог пощупать рукой, принял врача таким, каким он представился. Он сразу же заверил врача, что в его расхождениях с ЭАМ нет ничего страшного.

— Все греки, независимо от своих политических убеждений...

— Знаю, знаю, — ворчал врач. — Читал я кое-какие ваши книжонки. Зовете к сотрудничеству все партии и группировки... Но со мной, дражайший, дело обстоит иначе: я не вхожу ни в какую партию, я против политики.

— Ну и хорошо! — успокоил его Лиас. — Пусть будет так. Хотя все эти рассуждения об аполитичности теперь уже никого не проведут. В классовом обществе аполитичных людей не существует!

— Но я-то существую! — возмутился врач. — Может быть, вы и в этом сомневаетесь?

— Существуете, существуете! — согласился Лиас. — Но и вы так или иначе проводите политическую линию!

— Что значит так или иначе? Вот уже сколько лет я не состою ни в одной партии!

— Вот именно! Не примыкая к партии, самим фактом невмешательства и пассивности вы волей или неволей проводите определенную политику!

— Ну, это уже софистика! Это все равно что твердить: если ты не черный, то, значит, белый. А между тем есть и другие цвета. Есть, например, воздух. Какой он, воздух, черный или белый?

— Он аполитичный, — ответил Лиас. — Однако ночью он становится черным, а днем белым.

— Уф! — устало выдохнул врач. — Первый раз я беседовал с коммунистом лет тридцать назад. Он говорил то же самое, что и вы!

— Потому что ему вы говорили то же самое, что и мне... И потом — что за это время изменилось? Характер революции...

— Знаю, знаю... — Врач прервал беседу и пошел навестить раненых.

Несколько дней спустя из Астипалеи прислали человека с лекарствами и кое-какими инструментами для врача. Человек этот приехал на ослике. Он пробрался через деревни, занятые немцами и цольясами, выдавая себя за спекулянта. Отважившись на столь рискованное предприятие, он, конечно, не мог предположить, что самая большая опасность подстерегает его у цели, в партизанском лагере.

Космас сразу же заметил, как нахмурился Лиас, едва увидел этого человека. Партизаны благодарили его, жали руки, обнимали, а Лиас стоял в стороне и не сводил с него злого и подозрительного взгляда.

— Где-то я тебя видел, — сказал он, не подавая руки.

— Ты прав, мы вместе работали, на железной дороге.

— Вайяс, кажется, твое имя?

— Вайяс! У тебя хорошая память!

— Да! — сухо отрезал Лиас. — Память у меня хорошая.

Вайяс разгрузил своего ослика и пошел передохнуть. Ночью он собирался отправиться в обратный путь. А Лиас отвел в сторону Космаса и Керавноса и сказал, что этого человека нужно немедленно арестовать.

— Он предатель, его нужно судить...

— Кто? — разом переспросили Космас и Керавнос. — Что он сделал?

— Потом узнаете. Пошли, Керавнос, партизан, его надо арестовать!

— Это неправильно, товарищ Лиас, — тихо сказал Космас. — Человек жизнью рисковал, а мы его арестуем? Это несправедливо!

— Как так несправедливо?

— Мы не имеем права. Мы не можем дать партизанам такой приказ.

Возражения Космаса еще больше рассердили Лиаса. Он вспыхнул, как спичка.

— Ты сам пойдешь и арестуешь его! Я тебе приказываю.

Лиаса невозможно было узнать. Пожилой человек, старший товарищ, рассудительный и невозмутимо спокойный — таким знали его Космас и Керавнос. А теперь он весь дрожал и задыхался от ярости. Ярость плохой советчик, и Космас понимал, что в этот момент уступать Лиасу нельзя.

— Да что же он сделал?

— Он штрейкбрехер, он сорвал нам очень важную забастовку!

Воспоминание о сорванной забастовке распалило его еще сильнее. Лицо Лиаса побелело, и Космас уже раскаивался, что задал ему этот злополучный вопрос.

— Ну, ничего, успокойся. Все будет в порядке, — сказал он примирительно. — Вайяс теперь спит, время у нас еще есть. Торопиться некуда...

— Сорвал нам такую забастовку! — не унимался Лиас.

— Какую? — спросил Керавнос. — Когда?

— В двадцатом году. На железной дороге... Как сейчас помню...

Керавнос помолчал-помолчал, потом не выдержал и расхохотался.

— В двадцатом году! Да меня еще в живых тогда не было!

Засмеялся и Космас. Лиас посмотрел на них с упреком.

— Смеетесь? Отчего же теперь не посмеяться! Посмотрел бы я, как бы вы тогда посмеялись...

Он махнул рукой и зашагал прочь.

Потом у себя в шалаше они вернулись к этому разговору. Лиас был уже спокоен и по-прежнему рассудителен.

— Ты, конечно, правильно сделал, что не согласился, — сказал он Космасу. — У меня, знаешь ли, голова дошла кругом, когда я его увидел. Пусть себе едет на здоровье, только бы на глаза мне не попадался.

Однако после обеда он снова спросил о Вайясе, уехал он или нет.

— Ночью уедет.

— Пойдем, хочу с ним потолковать…

Вайяса они нашли возле костра.

— Как тебя занесло в Астипалею? Давно туда перебрался?

— Жена моя из Астипалеи. Когда начался голод, мы всей семьей переселились к ее родным.

— Дети у тебя есть?

— Трое. Сыновья.

Лиас чуть улыбнулся.

— Скажи-ка мне вот что, Вайяс. Ты теперь человек женатый, семейный, как же ты не побоялся сюда поехать?

Вайяс ответил не сразу.

— Это хорошо, что я тебя здесь встретил. Надо же, в конце концов, смыть то старое пятно. Как ты думаешь, смою?

— Смоешь, хорошими делами смоешь…

— Я тоже так думаю, — кивнул Вайяс, Прощаясь, Лиас протянул ему руку.

— Счастливо! Смотри не лезь очертя голову! Рисковать попусту не следует.

Когда они возвратились к себе в шалаш, Лиас взял Космаса за руку.

— Ты молодец! Так и нужно! Молодежь должна отстаивать свои взгляды. Мы, старики, как видишь, не без изъяна: у кого нервишки, у кого... А ты сегодня помешал недоброму, неправому делу. Вовремя остановил...

Вайяс ушел пешком. Вместе с лекарствами он оставил в лагере своего ослика. Колокотронис был счастлив. «Полк» приобрел еще одно вьючное животное. Первым был мул, на котором доставили врача.

* * *

Полк понемногу комплектовался.

Всего в отряде теперь было девяносто шесть бойцов. Их разделили на две роты. Командирами поставили двух учителей из группы Лиаса, офицеров запаса. Керавнос вернулся в свою стихию. Он собрал старых однополчан, переманил кого посмелее из новичков и организовал «особый» взвод. Едва у Космаса выдавалась свободная минутка, он бежал к своим товарищам.

Его тянуло к песням, к партизанскому, костру, а приходилось думать о продовольствии, о лекарствах для раненых. Как-то вечером Лиас завел обычный разговор о том, что бинтов опять не хватает, а для лошадей пора раздобыть солому, На окраине деревни пели партизаны.

Никогда еще нос Лиаса не казался Космасу таким чудовищным. «До чего же я невезучий! То англичане, то солома... Пошлю-ка я все это к черту. Пусть Лиас найдет себе кого-нибудь другого...»

Лиас замолчал и пристально посмотрел на Космаса.

— Сколько тебе лет, Космас?

— Двадцать. А что?

— Ничего. Сходи к Керавносу, отдохни. О соломе поговорим в другой раз.

Космас не заставил себя уговаривать. Он поспешил скрыться, словно ученик, сумевший до звонка выскочить из класса.

* * *

Партизанский патруль сторожил по ту сторону реки дорогу на Кидонохорья — оттуда все время прибывали добровольцы. Однажды часовые привели в лагерь Михалакиса, мальчика лет тринадцати-четырнадцати.

— Михалакиса я возьму к себе, — сказал врач. — Он мальчик смышленый, будет санитаром, а потом фельдшером, а там, глядишь, и меня заменит. Что скажешь, Михалакис?

— Хорошо, — тряхнул рыжеватым хохолком Михалакис.

Через несколько дней встревоженный врач снова заглянул в штаб.

— Что-то неладное творится с мальчиком. Целыми днями молчит, а по ночам плачет.

— Ну, а как это объясняет наука? — спросил Лиас.

— Какая там, к черту, наука! С парнишкой стряслась беда. Сегодня утром наш великий психолог Кустандо спросила его напрямик, — и врач передразнил грубоватый голос Кустандо: — «Что с тобой, Михалакис? Может, беда какая?» А Михалакис, конечно, промолчал. Если бы хотел сказать, сам бы все выложил.

— Нечего тут и голову ломать, — сказал Космас. — Все ясно как божий день. Парнишка пришел воевать, а мы его в госпиталь запрятали.

— Это ты по себе судишь, — усмехнулся Лиас. — Хотя давайте попробуем, пошлем его к Керавносу.

Так и не разгадали бы партизаны беду Михалакиса, если б он сам не рассказал обо всем Гермесу.

— Я плачу потому, что отец у меня в тюрьме.

— Эх, Михалакис, — серьезно ответил ему Гермес, — разве только твой отец в тюрьме? А у меня в тюрьме двое братьев! Не слыхал?

— Не слыхал, но я ведь потому плачу, что меня к вам послали. Не сам я сюда пришел.

— А кто тебя послал?

— Жандармы. Велели, чтоб пошел к вам, а потом вернулся. Если не вернусь, они отца убьют.

— Не реви. Пойдем к командирам, они что-нибудь придумают.

— А я не хочу туда возвращаться…

— Ну и не возвращайся!

— А если они отца убьют?

Вскоре разведка принесла дополнительные сведения: отца Михалакиса вместе с другими арестованными членами ЭАМ держали в деревне Аналипси, на днях их собирались перевести в Астипалею.

— Есть у меня одна идея, — предложил Лиас. — Пусть Михалакис вернется к себе в деревню, а что он там скажет, решим мы с вами. Установим через него связь с заключенными...

— Эпизод из приключенческого романа... — ввернул врач.

— Ну и что? Михалакис паренек сметливый, сделает все как надо.

Михалакис пришел в восторг от почетного поручения. Впервые за все эти дни он с аппетитом съел свою порцию каши и ночью перебрался на ту сторону реки.

Два дня партизаны провели в томительном ожидании. На второй день к вечеру они получили от Михалакиса первую весточку. Немецкие пушки начали бешеный обстрел голых скал Астраса. Они с завидной точностью били как раз туда, где, по сведениям Михалакиса, в тяжелых укреплениях были расположены батальоны и роты партизанского полка.

Обстрел повторялся каждый день. Под грохот пушек партизаны ласково вспоминали рыжеватый, выгоревший на солнце хохолок Михалакиса, его лукавые голубые глаза.

Бам! — грохотали пушки.

— Ишь ты! Дает жару наш Михалакис!

VI

Связь с внешним миром была восстановлена. Через широкую сеть своих людей Лиас нащупывал следы подпольных организаций ЭАМ в оккупированных городах и селах. Трудную и опасную работу связных взяли на себя старухи, худые и черные, как головни. Они появлялись и исчезали по ночам, неутомимые и удивительно выносливые.

Старухи приносили вести о зимних сражениях на фронтах союзников, названия русских городов, освобожденных Советской Армией. Это были трудные слова с неповоротливым хребтом, и партизаны путались в непривычных сочетаниях согласных: Витебск, Курск... В один прекрасный день они узнали, что в Западную Украину вступил Толбухин.

— А ведь говорят, что мать его гречанка! — сообщил врач.

— А как же иначе? — рассмеялся Лиас. — Мать спартанка и отец сибиряк! Разве он выдвинулся бы в маршалы без такой родословной!

Врач обиделся:

— Нет! Нет! Это правда, мать его греческого происхождения.

— Полно! Неужели вы верите этим басням?

Иронический тон Лиаса очень сердил врача, и Космас счел необходимым вмешаться:

— Ну и прекрасно. Если в Толбухине течет греческая кровь, он поторопится поскорее освободить Грецию. Что скажете, доктор?

— Это, милый мой, сложный вопрос. Такие вопросы чаще всего решают не генералы и даже не маршалы. Я вот что думаю: вряд ли англичане выпустят нас из своей сферы влияния...

— Позвольте мне перебить вас, — вмешался Лиас. — Сферы влияния — пройденный этап. Явление прошлого, немыслимое в современной обстановке. Руководители союзных держав высказались на этот счет определенно.

— Да, да, — махнул рукой врач. — Но история не начинается с сегодняшнего дня. И вы не убедите меня, если будете уверять, что Англия оставит нас в покое. Она не выпустит нас из своих когтей, она пойдет на все. Из века в век славится Англия как великая искусница ради собственной выгоды топить в крови целые страны...

Лиас слушал его с улыбкой.

— Вы, милый доктор, забываете о соотношении сил. Я дам вам одну книжицу...

Поглаживая рукой седые волосы и глубокие морщины на лбу, врач усмехнулся.

— Не кажется ли вам, дражайший, что для меня это уже поздновато?

* * *

С улицы доносились веселые голоса и смех. Партизаны читали газеты. Космас выскользнул из шалаша и натолкнулся на хохочущего Фантакаса.

— Иди, иди сюда! — крикнул он Космасу. — Ты только посмотри, что они про нас пишут!

Космас взял у него газету. Это снова был афинский «Акрополь». Газета писала, что последнее убежище партизан на отдаленной горе Астрас на днях стерто с лица земли. Столь же успешно проводятся карательные экспедиции в других областях Греции. Партизанской армии больше не существует. Только в северных областях еще действуют шайки коммунистических преступников, подкупленных Черчиллем.

— Да ты на фотографии взгляни!

Газета публиковала фотографии пленных и убитых бойцов разбитого партизанского полка на Астрасе. Партизаны были в лохмотьях, небритые и нечесаные. Под ироническим заголовком «Их вождь» фигурировала фотография мужчины с лицом кровопийцы и наркомана. Подпись внизу гласила: «Убитый главарь шайки Керавнос, выдававший себя за полковника».

* * *

Одна из старушек, связных Лиаса, принесла из Астипалеи пачку прокламаций. Она прятала их в потайном кармане под платьем. Космас развернул сверток, и перед ним, как маленькие отважные солдатики, выстроились буковки подпольной листовки. «Свобода», нелегальная газета, которую они выпускали в Афинах, печаталась таким же шрифтом. Вдыхая запах типографской краски, Космас подумал: а что, если и здесь, в горах, создать партизанскую газету?

Вечером Космас поделился своей идеей с Лиасом. Они стали прикидывать, что нужно для газеты, и тут перед ними выросла гора больших и малых трудностей, гора величиной с Астрас.

— Увы! Пока нереально! — развел руками Космас. — Подождем лучших дней.

— Считай, что я тебя не слыхал. Садись и пиши, что нужно в первую очередь.

— Радиоприемник!

— Пиши.

— Пишущая машинка, гектограф, бумага... Список получился длинный, но Лиас не отступал:

— Значит, так. Главным редактором, машинисткой и типографщицей будет у нас Элефтерия.

Элефтерия, еле живая от усталости, вернулась на Астрас два дня назад. Перед отступлением дивизии ее с секретным заданием направили в Астипалею. Дважды она попадала в руки шпиков и оба раза сумела их провести. Предложение Космаса и Лиаса привело ее в восторг и подействовало на нее лучше всяких лекарств.

— Ну вот и прекрасно, — сказал Лиас. — Немедленно собирайте материал для первого номера. И подумайте над названием для газеты!

Название подобрали не сразу. Лиас требовал, чтобы оно было многозначительным и отражало все стороны освободительного движения: «Национально-освободительный фронт», «За Грецию свободную, независимую, демократическую и...»

— Хватит, — остановил Космас. — «За Грецию свободную» — и больше ничего. А то получается не название, а итальянская макаронина.

Лиас погрозил пальцем.

— Ради красного словца ты способен пожертвовать существом дела...

Окончить он не успел — в шалаш вихрем влетел Керавнос.

— Придумал! Придумал название для нашей газеты!

— Какое?

— «Астрас»! — крикнул Керавнос, и вместе с этим звучным словом в комнату просочился запах сосен, а перед глазами возникли гордые и неприступные горные вершины.

— Молодец!

Все трое на радостях обняли Керавноса и усадили поближе к огню.

— Керавнос решил самую трудную проблему, — сказал Космас. — Я думаю, он будет постоянным корреспондентом нашей газеты.

— Кто? — растерянно вскочил Керавнос. — Да разве я на это гожусь? Тут нужен человек грамотный, опытный...

— Опыт придет, не бойся! — подбодрил его Лиас.

— Но у меня же взвод...

— Ну и что же? Никто не отнимает у тебя твоего взвода. В свободное время поможешь нашему редактору, будешь писать корреспонденции...

— Ладно, — кивнул Керавнос. — А кто будет редактором? Космас?

— Элефтерия!

Керавнос ничего не сказал. Он взял потухшую головню и начал перемешивать угли.

* * *

В первом номере решили напечатать «Декларацию о задачах Коммунистической партии Греции в настоящий период освободительной войны» и маленькую статью, поясняющую ее основные положения. Статью написал Лиас, озаглавил он ее очень щедро: «Манифест о целях движения. Смерть фашистскому чудовищу! Все силы на его уничтожение! Да здравствует свободная, независимая и демократическая Греция!»

— Зачем так много? — спросил Космас. — Почему бы не озаглавить статью коротко?

— Нельзя! — терпеливо пояснял Лиас. — Статья анализирует декларацию, и заголовок такой статьи должен отражать ее основные положения. Этот прием позволяет читателю усвоить композицию статьи и уловить ее суть. Поэтому я строю статью так: сначала общая характеристика, потом конкретные данные, а в конце политическое значение...

«Что же делать со статьей? — ломал голову Космас. — Неужели придется публиковать этот кирпич?»

Однако, видать, сам бог предназначил Керавносу роль ангела-хранителя «Астраса». Элефтерия уже садилась за машинку, когда принесли первую корреспонденцию — боевой репортаж Керавноса и Гермеса: «Шукры-Бали свободно! Тридцать цольясов и четыре немца захвачены в плен! Партизаны сражались геройски!»

— Молодцы! — воскликнул Лиас. — Статью мы, конечно, снимем и поместим репортаж. Какие молодцы! Что скажете?

— Молодцы! — горячо поддержал его Космас.

VII

Пленных держали в церкви. Крики и ругань разносились оттуда по всей деревне, но едва часовой открыл дверь, внутри воцарилась мертвая тишина. Пленные замерли в самых невероятных позах. Космас сразу заметил на их лицах синяки и кровоподтеки.

— Неужели вы их били? — спросил он командира роты.

— Сами себя разукрасили! С той минуты, как мы их заперли, только и делают, что дерутся и ругаются.

В дальнем углу раздался чей-то слабый стон.

— Раненый?

— Немец. Немцев они избили до полусмерти.

— За что?

— За то, что все они отпетые фашисты! — крикнул один из цольясов.

— А ты кто такой?

— Я не фашист!

— Ты хуже! — сказал Лиас. — Ты и фашист, и предатель.

— Предатель — это да! За предательство готов и кару принять. Но фашистом я никогда не был.

— Да хватит тебе, Папаяннопулос! — махнул рукой его сосед. — Все мы здесь фашисты! Нечего из себя богородицу строить...

— Зачем же ты бил немцев, если сам тоже фашист? — спросил его Космас.

— Я и не бил. Били вот эти дураки. Надеялись шкуру свою спасти!

— А ты не хочешь шкуру спасти?

— У меня совесть чиста, как мрамор!

Космас нагнулся, чтобы разглядеть его получше, и увидел рыжую бороду, мясистые, волосатые ноздри и узенькие щелочки глаз.

— Скольких ты застрелил на своем веку?

— Ни одного. Я револьвером не пользуюсь, предпочитаю нож. Да чего ты меня пытаешь? Спускай курок — и делу конец. А хочешь — сперва перережу своих сотоварищей? Если хочешь, дай нож. Будет сделано!

— Ну и сволочь! — сплюнул командир.

Все время, пока они были в церкви, Космас чувствовал на себе взгляд одного из пленных. Однако стоило Космасу посмотреть в его сторону, как тот поспешно опускал глаза.

— Поди-ка сюда!

Пленный встал.

— Посмотри на меня!

Он поднял голову. Космас вгляделся в его лицо и обхватил пленного за плечи.

— Как ты здесь оказался?

Пленный еще ниже опустил голову.

— Лучше бы ты меня не узнал.

* * *

Стелиос был юноша редких способностей и хорошо образован. Космас познакомился с ним в Афинах, в доме судьи Кацотакиса. Стелиос давал уроки французского — Джери и английского — Кити.

Семья Стелиоса считалась одной из самых богатых в греческой колонии Египта — крупнейшая торговая фирма. К восемнадцати годам Стелиос усвоил все, что могли ему дать колледжи и частные наставники, он в совершенстве владел пятью иностранными языками и даже писал на них стихи. 1 августа 1938 года он выпустил в Александрии первый сборник своих стихотворений. Предисловие к сборнику написал вождь футуризма Маринетти. С высокой оценкой творчества Стелиоса выступили шестьдесят шесть других поэтов и искусствоведов. Среди них был дядя Стелиоса. Как и прочие поэты, он высказался весьма туманно. Самое значительное достоинство Стелиоса заключалось, по его мнению, в том, что он был племянником великого дяди.

Когда разразилась греко-итальянская война, Стелиос решил оставить сочинительство до лучших времен и добровольцем пошел на фронт. Прощаясь с племянником на аэродроме, дядя Стелиоса сказал: «Куда тебя несет? Подумай хотя бы о том, что если и есть на свете горстка ценителей, которые понимают нашу поэзию, то они находятся в том лагере, с которым ты идешь воевать. Пропусти этот самолет и еще раз обдумай свой шаг. Если не передумаешь, улетишь следующим рейсом!» Однако Стелиос, уязвленный его словами «наша поэзия», ответил: «Нет, я не останусь ни на минуту. Сейчас мне не до поэзии. Нужно защищать родину!»

Когда война с Италией окончилась, Стелиос не захотел или не успел уехать в Египет. Голодную зиму 1942 года он перенес благодаря своему крепкому организму. Единственным подспорьем для него были уроки, которые он давал в богатых афинских семьях. Космас записал Стелиоса в студенческую столовую, и они не раз обедали вместе. Стелиос был очень приятным собеседником, но стоило ему заговорить о поэзии, как он становился совершенно невыносимым.

— Скажи-ка мне, — спросил его однажды Космас, — что ты думаешь об ЭАМ?

— О чем, о чем? — растерянно переспросил Стелиос.

— Я говорю о подпольной организации.

— Ах, да! Как же, как же! Слыхал! Но, говорят, они сотрудничают с коммунистами!

— Ну и что из того?

— Как что? С коммунистами я не хочу иметь ничего общего.

Потом Стелиос внезапно исчез. Он больше не приходил в, столовую и прекратил уроки в семье Кацотакиса.

* * *

— ...Однажды утром на Омонии я встретил Зуракиса. Мы познакомились с ним на албанском фронте. И подружились. Он был самым образованным среди офицеров, к тому же я знал его родственников в Александрии — очень известная и богатая семья, влиятельная даже в Греции. Когда военные действия прекратились, Зуракис на своей машине привез меня в Афины.

Мы договорились бежать в Каир, но в последнюю минуту я передумал. Кстати, нам и не удалось больше встретиться. Через год я узнал от одного из знакомых, что Зуракис находится в Египте.

...Зуракис повел меня в гостиницу «Киферон». О своих планах и намерениях он не сказал ни слова, но я догадывался, что он приехал в Афины с секретным заданием, и эта тайна окружала его в моих глазах ореолом героя. Мы стали встречаться, и в один прекрасный день я тоже оказался обладателем соседнего с Зуракисом номера гостиницы. У Зуракиса было много денег, но я должен сказать, что жил он очень скромно, порой отказывал себе в самом необходимом. Все время и все силы он отдавал работе.

Что это была за работа? Я знал, что Зуракис часто встречается с министрами, дважды его принял премьер-министр Раллис. На прием к нему Зуракис приходил в форме офицера полиции, и сопровождал его один очень высокий полицейский чин. Знал я, что Зуракис поддерживает связь с английскими агентами, а в ноябре 1943 года в здании министерства путей сообщения он созвал совещание, в котором приняли участие два немецких офицера. Потом вдруг исчез. Он долго пропадал, и я уже начал беспокоиться, когда Зуракис появился снова, проклиная всех на свете — англичан, немцев и вождя ЭДЕС полковника Зерваса, к которому, как я узнал позднее, он ездил и с которым ни о чем не смог договориться.

Однажды вечером Зуракис пришел ко мне очень веселый и объявил, что проблема, над которой он все это время бился, наконец-то прояснилась. Положение спасут цольясы. Судьба немцев уже решена, освобождение — дело нескольких месяцев. Пора позаботиться о послеоккупационном периоде. Как избавиться от всех этих организаций Сопротивления — и в первую очередь от партизанской армии? Правительство, которое прибудет из Каира, нуждается в вооруженных силах. Пусть эти силы окажутся слабее партизан! Достаточно, чтобы они сумели инсценировать видимость гражданской войны, и тогда подоспеет помощь извне.

— Но почему, — спросил я его, — вы избрали для этой цели цольясов? Ты сам говорил, что это отбросы общества! Их считают предателями, их презирают и ненавидят...

— Как бы то ни было, роль свою они выполнить сумеют, — успокаивал меня Зуракис. — Ты видишь одни минусы, а ведь существуют и плюсы. Пока в Греции немцы, отряды цольясов в полной безопасности, а когда немцы отступят и бросят их на произвол судьбы, то им ничего не останется, как биться до последней капли крови. Биться на нашей стороне, потому что другого спасения для них не будет. Они могут надеяться только на столкновение с ЭАМ. Есть еще один плюс: отряды цольясов сосредоточены в городах. Если мы дадим им английское оружие, то укрепленные казармы цольясов будут для нас серьезной опорой.

Зуракис сказал, что перейдет на легальное положение. Он будет служить в частях цольясов адъютантом одного из высших командных чинов. «Этот выживший из ума старик, — говорил Зуракис, — готов продать душу дьяволу, только бы избежать грозящей ему виселицы».

Эту ночь мы провели с женщинами в маленькой таверне недалеко от гостиницы. Мы пили до бесчувствия. Для Зуракиса эта ночь была одной из немногих в его жизни, а для меня первой...

На другое утро мы надели военные мундиры: Зуракис — мундир майора, я — без знаков отличия. Я был теперь адъютантом и переводчиком Зуракиса.

Мы отправились в Пелопоннес. Останавливались в тех городах, где были отряды цольясов. Зуракис созывал совещания офицеров. Он стремился поднять их боевой дух, говорил, что части цольясов подчиняются теперь уже не немцам, а законному греческому правительству, поэтому об их роспуске не может быть и речи.

Надо тебе сказать, что наши путешествия были отнюдь не безопасными. Эамовцы следовали за нами по пятам. Судя по всему, весть о нашем приезде частенько опережала нас самих. Я помню, например, что в Астипалее сначала не было отряда цольясов, и Зуракис, приехав в Афины, немедленно отдал распоряжение, чтобы туда отправили крупное подразделение. Когда же на другой день мы проездом в Салоники остановились в Астипалее, Зурэкис показал мне свежий номер подпольной газеты ЭАМ. Вот что там было написано: «Согласно сведениям, полученным из Афин, цольясы намерены расквартироваться еще в нескольких провинциальных городах, Вполне возможно, что их выбор падет и на Астипалею.

Если цольясы почтут нас своим приездом, наш долг оказать достойный прием янычарам!»

Зуракис был взбешен. «Похоже, что один из нас двоих тайный агент ЭАМ, — сказал он, криво усмехнувшись. — Как они могли пронюхать о передвижении отрядов?» А я думал совсем о другом. Слово «янычары» меня буквально парализовало. И тогда я впервые задал себе вопрос: «А что мы все-таки делаем? Правы ли мы?» Я был расстроен, и Зуракис это заметил.

«Что с тобой?» — спросил он меня.

«Может быть, нас начинают преследовать эринии?{82}» — ответил я вопросом на вопрос.

«Не волнуйся, мы примем должные меры», — сказал Зуракис, и я понял, что мне никогда больше не попадет в руки подпольная газета.

В тот вечер на вокзале на нас совершили первое покушение. Я успел заметить двух парнишек, выскользнувших из переулка, и вдруг почувствовал сильный толчок. Зуракис повалил меня, и мы оба упали на землю. Над нами прогремели выстрелы. Мы не пострадали, только я больно ушибся об острый камень.

Астипалее суждено было сыграть роковую роль в моей жизни. Подумать только — маленький захолустный городишко, о существовании которого я раньше и не подозревал! Когда мы на обратном пути заехали в Астипалею, здесь уже были расквартированы отряды цольясов. Мне нездоровилось, и, по настоянию Зуракиса, я остался в гостинице. Мы поужинали у меня в номере. Зуракис составил мне компанию. В тот вечер у него было свидание с командиром местного отряда.

«Будь осторожен!» — сказал я ему на прощанье.

«Не бойся! У них рука дрогнет!» — улыбнулся Зуракис.

Но рука у них не дрогнула. Зуракиса застрелили почти на том самом месте, где прошлый раз совершили покушение. Его убили члены группы «Опла».

Мы похоронили Зуракиса в Астипалее. Я был страшно напуган и решил уехать. Лучше всего было бы собрать вещи и без промедления отправиться на вокзал. Но я не сделал этого. Не сделал потому, что у меня не было никаких документов. А путешествовать без документов я не рискнул. Несмотря на усилия Зуракиса, части цольясов все-таки распадались, скорый конец войны не сулил им добра. Я помнил, как в Салониках Зуракис приказал расстрелять перед строем четырех дезертиров. Я знал, что во всех городах, особенно на вокзалах, дежурят патрули, то и дело устраиваются облавы — тоже по распоряжению Зуракиса. Казалось, мой друг удерживал меня и после своей смерти. Я рассудил, что лучше всего вернуться в Афины законным образом, и направился к командиру подразделения. Вот отсюда все и началось.

Майор, мужчина лет шестидесяти, желтый, как лимон, с бурыми усами, с дрожащими руками и диким взглядом, — может быть, сейчас, в свете дальнейших событий, он представляется мне больше неприятным, чем был на самом деле, — пронзительно взглянул на меня и отрубил:

«Не выйдет! Никуда ты не поедешь! Удрать задумал, голубчик? А воевать кто за тебя будет?»

Меня поразил его тон и особенно его проницательность — ведь об отъезде я не успел сказать ему ни слова. Мне стало жутко. Я уже не мог владеть собой и еле-еле пролепетал ему, кто я такой и чего хочу. Но едва майор услышал о высшем командовании и о Зуракисе, его гнев удесятерился.

«Мне до этого нет никакого дела! — заорал он на меня. — Никуда ты не поедешь! Откуда ты родом?»

«Из Египта».

«Сколько миллионов у твоего отца?.. Много! Ну конечно! И ты хочешь, чтобы я их для тебя сберег? Нет, дружок, этот номер не пройдет! Поди сам повоюй с большевиками, из-за вас мы кровь свою льем! Что они могут с меня взять? Пару рваных порток?..»

Он выпалил с сотню крепких ругательств, а потом вызвал к себе капитана и передал меня с рук на руки. При этом он рекомендовал меня как заклятого врага большевиков, жаждущего испить их крови. Майор дружески похлопал меня по плечу и заверил, что желание мое непременно сбудется. Батальон, в котором я буду служить, на прекрасном счету. Все добровольцы люди с очень интересными биографиями. «Один к одному!» — поддакивал капитан.

Вскоре я оказался среди этих избранных. Мне вручили ружье и поставили в строй. Что бы я ни рассказал сейчас, ты не сможешь понять до конца весь ужас моего положения. Расскажу только об одном эпизоде. О том, как наш батальон захватил деревню Агиос Лукас. Тут поблизости, километрах в сорока от Астипалеи.

Я запомнил число-18 октября. В деревне был праздник, день святого Луки. Об этом сказал мне цольяс по прозвищу Горилла, когда мы ночью приблизились к деревне. Его недаром прозвали Гориллой — огромный, с ежиком жестких блестящих волос, с выдающимся вперед подбородком и толстыми, вывороченными губами.

«Ну что, философ, сожжем деревеньку?» — спросил Горилла.

«Зачем?»

«Все до единого эамовцы! Не деревня, а Москва номер два».

Я знал, как жгут деревни, и содрогнулся при одной мысли о предстоящем погроме.

«У них сегодня праздник, — потирал руки Горилла. — Нынче день святого Луки, и будет большая служба. Как видишь, философ, сам бог на нашей стороне».

Обычно, когда жгли деревню, операция проводилась вместе с немцами. Мы расположились на холме, над самой околицей, и ждали,-когда немцы пустят ракету. Деревенька спала сном праведника. Над домиками возвышалась каменная колокольня. Виднелись белые крыши. В неверном свете уходящей ночи поблескивали окна. Я закрыл глаза, и эта мирная деревня представилась мне такой, какой она будет через несколько часов. Я представил себе те дикие сцены, которые разыграются на этих улицах, в этих домах, и оглянулся на своих спутников. Ближе всех стоял Горилла. Он облизывался, как бульдог, и мне показалось, что на месте его удерживает натянутая цепь. С таким же нетерпением ждали сигнала и остальные.

Ослепительной искрой небо прорезала ракета, и цольясы, крича, улюлюкая и стреляя, устремились вниз, к деревне. Я не двигался с места.

«А ну, катись!» — услышал я над самым ухом голос своего взводного Нотиса.

Сильный удар обрушился на мою голову, и я кубарем покатился по склону. Снизу, из деревни, уже доносились беспорядочные выстрелы, крики людей, мычание и блеяние животных. Голова у меня кружилась. Падая, я уцепился за ветви кустарника. Я решил, что так и останусь лежать под его прикрытием.

Но меня скоро хватились.

«Куда девался этот ублюдок?»

На этот раз кричал сам капитан. Он был весьма изобретателен на прозвища. Я вскочил и бросился на его голос. Первый попавшийся на моей дороге цольяс наподдал мне, чтоб я бежал побыстрее.

«Пошевеливайся, скотина, а то капитан не помилует!..»

«Где ты отсиживался, черт тебя подери?!» — накинулся на меня капитан, воздерживаясь, однако, от рукоприкладства.

Когда я добежал до церкви, на моих глазах разыгралась страшная трагедия. Цольясы перебили всех крестьян.

Не знаю, обдумали они заранее это преступление или все произошло случайно. Крестьяне толпились на паперти, полураздетые — ведь их подняли с постелей, — напуганные и жалкие. Я думал, что их, как обычно, запрут в церкви, а когда от деревни останется пепелище, погонят в Астипалею.

Но тут на площади показались двое немцев, они вели старика. Было в этом старике что-то величественное, — высокий, статный, в белоснежной рубахе, он гордо шагал рядом со своими конвоирами. Он не боялся. Я испытывал и восхищение, и вместе с тем страх. Навстречу старику вышел наш взводный Нотис.

«С праздничком, товарищ Лука! — сказал он с издевкой. — Долгих тебе лет да крепкого здоровья!»

Старик остановился и гордо поднял голову.

«Тьфу, предатель!» — крикнул он Нотису.

Нотис схватился за автомат, но его опередил один из немцев. Этот выстрел прогремел сигналом к бойне. Немцы и цольясы стали поливать крестьян непрерывным огнем. Я бросился бежать. Что им стоило истратить одну пулю и на меня...

На окраине деревни я натолкнулся на двух цольясов, которые тащили за волосы сельского священника. У старика не было сил идти, и они волокли его по земле. Я знал этих ребят, они не отличались очень уж свирепым нравом.

«Отпустите старика! — отважился я попросить их. — Пощадите его годы, его сан!»

Священник прильнул к моим ногам и стал молить о пощаде.

«Убирайся, пока цел! — отпихнул меня один из парней. — Смотри, какой покровитель нашелся! А ну-ка, вдарь ему! Пусть не путается под ногами...»

До сих пор не могу понять: почему меня не убили? Я решил бежать, бежать во что бы то ни стало. Я готов был пойти на любой риск. Я ждал, когда мы вернемся в Астипалею... Но судьба решила иначе и освободила меня самым неожиданным образом...

Стелиос закончил свой рассказ и снова опустил голову. Только теперь Космас заметил, что волосы у него местами слиплись от крови.

— Тебя били?

— Да... немного…

— Партизаны?

— Нет, мои коллеги.

— Успокойся, теперь все будет в порядке. Я ведь не думаю, чтобы ты убивал старух и жег деревни? Что ты собираешься делать?

Стелиос немного помолчал.

— А что вы собираетесь сделать со мной?

Он улыбнулся, но в улыбке его таилась тревога.

* * *

Три дня в Шукры-Бали шел суд над цольясами. Шестерых, служивших с начала оккупации в немецкой разведке, инициаторов беспощадного разбоя и насилия, приговорили к смертной казни. Приговор немедленно привели в исполнение. Остальные цольясы были приговорены к различным срокам тюремного заключения — от пяти лет до пожизненного. Много споров на заседании трибунала вызвала история Стелиоса.

Председатель, командир второй роты, считал, что, несмотря на отсутствие состава преступления, Стелиос заслуживает пяти лет тюремного заключения: человек он грамотный, знал, что делал…

— В том-то вся и беда, — перебил председателя врач. — Излишняя грамотность порой и доводит до таких ошибок.

— А каково ваше мнение?

— Абсолютно невиновен.

— Как вы мотивируете свое решение?

— По причине умственной слабости! — вдруг предложил Керавнос.

— Минутку, минутку! — запротестовал врач. — Дело серьезное! Если бы мне предложили выбрать четвертование или оправдательный в силу моей якобы умственной слабости приговор, я не задумываясь остановился бы на первом. Разве похож этот человек на слабоумного?

— Хорошо! — кивнул председатель. — Ну, а если принять во внимание его образование и возраст, то какое оправдание мы можем найти для его поступков? Только умственную неполноценность. Керавнос, по-видимому, прав, это классический пример умственной слабости...

В перерыве Космас проконсультировался у адвоката из Кидонохорья, которого прислали вести следствие на этом процессе.

— Совсем не обязательно называть человека слабоумным, — сказал адвокат. — Напишите, что все это время мой клиент — о, простите! — подсудимый претерпевал моральное и физическое насилие!

Суд согласился с такой формулировкой.

VIII

Однажды вечером, под проливным дождем, в лагере снова появился Михалакис. Он промок до нитки, одежда прилипла к его худенькому телу, волосы стояли торчком, а лукавые глаза весело поблескивали. Мальчик удивительно напоминал мокрого, взъерошенного котенка. Смеялись, глядя на него, партизаны, смеялся и Михалакис, обнажая мелкие крепкие зубы.

— Иди, иди сюда, — протянул к нему руки Лиас. — Ждали мы тебя, ждали, даже поседели, ожидаючи. Сам пришел или опять прислали?

— Прислали!

— Жандармы?

— Ну да! Отец послал!

Михалакис принес записку от заключенных. Их содержали в церкви под очень слабой охраной. В деревне стояло два взвода цольясов и несколько жандармов, разбить их не составляло никакого труда. Правда, за деревней, на шоссе, немецкие посты. Заключенных было более ста — члены ЭАМ и молодежной организации. Сначала их держали всех вместе — мужчин и женщин. Несколько дней назад женщин перевели в Астипалею. Вскоре туда собирались переправить и мужчин. Заключенные просили партизан спасти их.

Выступили на следующий вечер. Космас зашел за Михалакисом. Мальчик спал.

— Вставай, Михалакис! Одевайся, да поживее!

Михалакис вскочил. Спросонья он ничего не понял и растерянно смотрел на Космаса. Но вдруг счастливая догадка осветила его лицо радостью.

— Уходим, да? Погоди, я сейчас!

На ощупь он отыскал в темноте бочку, плеснул в лицо пригоршню воды и вприпрыжку побежал за Космасом. По дороге он то и дело отставал. Подвязывал соскальзывающие с ног царухья и подтягивал штаны.

* * *

Космас прибежал к церкви одним из первых. Когда замки сбили, вместе с заключенными на улицу хлынула волна спертого, гнилого воздуха.

— Мы ждали вас сегодня! Мы еще утром узнали, что ваша дивизия совсем близко! — кричали заключенные.

Еще утром по всем окрестным деревням пронесся слух о том, что ночью границу области перешла дивизия ЭЛАС. Цольясы переполошились, целый день они звонили к себе в штаб, в Лукавицу, передали тревожную новость и запросили грузовики, чтобы перевезти заключенных. Грузовики им пообещали, но не прислали, а к вечеру позвонили и сказали, что слух о дивизии ЭЛАС не подтвердился. Цольясы встретили это известие как смертный приговор, они узнали, что передовые немецкие посты к вечеру снялись с места и передвинулись поглубже в тыл...

Командир первой роты отвел Космаса в сторону.

— Мне кажется, что мы не знаем каких-то важных событий. Сначала я не поверил этим слухам. Решил, что цольясы заметили вчера наше передвижение и со страху приняли нас за дивизию. Но сейчас я допросил пленных жандармов. Они говорят то же самое...

Из толпы заключенных к Космасу бросился Михалакис.

— Ну как, нашел отца?

— Нашел! Вот он я! — Высокий мужчина шагнул к Космасу, горячо обнял его. — Дайте нам оружие! Мы тоже пойдем воевать...

— Как тебя зовут?

— Парфениос Папахристу!

— А сколько человек, товарищ Парфениос, может вступить в наш отряд?

— Да все, кроме стариков и больных! Я знаю здешних крестьян, эти деревни входят в мой приход.

— Так ты священник?

— Митрополитом посвящен в сан дьякона, но, поскольку место священника в нашем приходе осиротело, служил вместо него, пока эти неверные меня не арестовали!

— Даже попа не пощадили!

— Благодарю господа бога, что не подвесили за бороду, как святого отца Лиаса из деревни Врисулес...

— Пойдем, отец Парфениос, поговорим с крестьянами...

Когда они подошли к дому, где раздавали оружие, дьякон придержал Космаса за руку.

— Сторожил нас тут один лейтенантишка, истинный зверь, но револьвер был у него прекрасный. Едва ли лейтенант его захватил. Он, говорят, удрал чуть ли не голышом! Если найдется, не откажите, дайте его мне!

Космас пообещал выполнить его просьбу. Револьвер действительно оказался в куче трофеев.

* * *

Маленькими группами партизаны расходились по окрестным деревням. В темноте Космас услышал голос Керавноса:

— Космас! Иди сюда! Давай попрощаемся!

— Смотри там, не зарывайся! Если бы немцы знали наши силы...

— Хорошо. Возьми-ка вот это и пошли в газету. Нашел кого выбрать в корреспонденты!

Космас улыбнулся. Однажды он заглянул к Элефтерии и застал ее над грудой полученных заметок. Элефтерия горевала, что не сможет втиснуть весь этот материал в маленький газетный листок. «А ты режь, сокращай, комбинируй, — посоветовал Космас. — На то ты и редактор!» — «Жалко сокращать! Ты только посмотри, какие хорошие заметки!» И Элефтерия протянула ему один листок. Космас сразу же узнал крупные, круглые, словно бобы, буквы Керавноса. Это был маленький скетч, очень веселый и задорный, с сочным диалогом и знакомыми образами Карагёзиса{83}. Подписывался Керавнос псевдонимом «Астерис». «Молодец! — изумился Космас. — Здорово написано!» — «Ты почитай остальные его заметки! — радовалась Элефтерия. — Всегда что-то новое, оригинальное!» Скетчи Керавноса стали появляться чуть ли не в каждом номере «Астраса», и партизаны ломали голову, кто же наконец этот Астерис. Редакция хранила тайну, и Керавнос был уверен, что псевдоним его не раскрыт.

— Обязательно пошлю! — пообещал Космас. — Утром отправлю со связным! Жаль, что в этом походе не участвовал Астерис! Вот он бы сочинил что-нибудь сногсшибательное!

— А тебе нравится, как пишет этот Астерис? — как бы невзначай спросил Керавнос.

— Еще бы! Очень хвалил его недавно наш редактор...

— А что она сказала?

— Сказала, что у него большие способности.

Керавнос отвернулся, чтобы не выдать свою радость.

Прощаясь, Космас крепко пожал ему руку.

— В добрый путь!

* * *

Первый раз за многие месяцы Космас прилег на кровать. Голова у него горела, мысли разлетались по ночным дорогам следом за рассеявшимися партизанскими группами. Радость победы казалась почему-то непрочной, она ускользала и уступала место сомнениям и беспокойству.

Ворочаясь на мягкой, удобной постели, Космас вдруг догадался, что и необоримая слабость, и жар не только от усталости и волнения. Чувствуя, что рука его деревенеет, он слегка потер ее — тонкие иголки вонзились в кожу, проникли глубоко, до самой кости. Пальцы нащупывали твердую, как камень, опухоль. Рубцы старой раны вздулись и горели. Космас зажег свечу и сбросил рубашку, он не снимал ее несколько недель. Фокос взглянул на его руку и испугался.

— Ничего, это не в первый раз, — успокоил его Космас. — Старая история...

— С чего это она у тебя опять вздулась?

— Застудил, наверно. Надо было пораньше перевязать. Вот если бы достать спирту да шерсти... Верное средство!

Фокос принес спирту, и они стали промывать рану.

— К врачу бы тебе...

— Ничего. И так пройдет...

Во дворе послышался шум. Космас наскоро забинтовал руку и выскочил на улицу. Партизаны, оставшиеся в деревне, столпились возле дома и прислушивались к глухому гулу, доносившемуся со всех сторон.

В окрестных деревнях били в колокола.

Рассвет едва занимался, холод пробирал до костей. Звон колоколов доносился с порывами ветра — то еле слышался, то звучал совсем рядом. Могучее эхо слетало с горных вершин и поднималось из мрачных глубин реки. Самым большим и мощным колоколом была темная ночь.

— А мы чего сидим сложа руки? — спросил Космас. — Разве в этой деревне нет колокольни?

— Сейчас я все устрою! — вызвался Фокос. Вместе с ним побежало еще несколько партизан. Вскоре и на церкви Агия Аналипси медными крыльями забили колокола.

IX

Астрас встречал сразу две весны: одна с обнаженным мечом шагала с гор, другая поднималась из долины. Мартовская непогода осталась позади, дожди шли все реже и реже, наступил ясный апрель. Суровые заснеженные горы, голые леса, сгоревшие деревни, бурые скалы, напоминавшие бог знает каких доисторических чудовищ, — весь этот холодный и недвижный мир вдруг ожил и переменился. Снега растаяли, ручьи ринулись к реке, склоны зазеленели, на полях распустились весенние цветы — море маленьких огоньков и звездочек.

День был прекрасный. После ночного врачевания боль в руке немного утихла, но опухоль не спадала. Наоборот, она еще больше затвердела, а краснота распространилась до локтя. Космас смотрел на свою руку с обидой и неудовольствием, как на капризного ребенка, которому не следует уступать: «Этот номер не пройдет. Я тебя одолею!»

То и дело прибывали связные — знакомые и незнакомые партизаны, гонцы из соседних деревень. Рассыпались по округе партизанские группы, и до самого вечера Космас так и не смог уяснить, кто где находится. Вести приходили радостные: цольясы в панике бежали, немецкие посты оставили шоссе и перебрались в Лукавицу. Керавнос шел за ними по пятам. С противоположного берега реки доносились редкие выстрелы, там, на лесистом склоне, действовала группа Фантакаса. Не отставал и отец Парфениос. О его передвижении по округе партизаны узнавали по колокольному звону. Дьякон объезжал свой приход и, начиная службу с «Христос воскресе», кончал ее здравицами в честь ЭАМ. Приходили и уходили запыхавшиеся связные, и, слушая их донесения, Космас порой совсем забывал о ране, притаившейся под спиртовым компрессом и слоем теплой овечьей шерсти.

А вечером связной с Астраса принес подтверждение слухов о дивизии — записку от командира и комиссара первого полка, от Вардйса и от Леона. Они писали, что утром в деревню Агия Аналипси прибудет партизанский батальон, которому поручена охрана этого района. Космаса они звали на Астрас. «Хочу увидеть тебя и пожать руку», — писал Вардис.

Кроме записки связной принес Космасу подарок от Леона — пачку сигарет, рубашку и новенькие, тщательно отутюженные брюки. Космас решил немедленно переодеться. Старые его брюки давно уже расползались по всем швам. Но только сейчас, когда к его ногам упала заскорузлая серовато-зеленая груда лохмотьев, Космас увидел, в каком они плачевном состоянии. Хорошо бы помыться! Уже одна мысль о теплой воде принесла ему облегчение, и Космас поверил, что хорошая баня пошла бы на пользу его руке. Почему теперь он так остро ощутил потребность в чистоте? Правда, о горячей воде и свежем белье он нередко мечтал и раньше, но мечта эта была нереальной, и прощаться с ней было легко. Ее место сразу занимали новые мысли и новые заботы — не только о себе, но и обо всех. Теперь эти заботы лягут на другие плечи, и можно будет уделить некоторое внимание своей персоне. Был бы в деревне Фокос, он устроил бы Космасу душ. Но старик еще утром отправился в соседнюю деревню за трофеями. «Ладно, — подумал Космас, — как только вернусь на Астрас, первым делом вымоюсь. Может, у них найдется и пара нижнего белья, а то мое белье давно уже срослось с телом!»

— У них даже парикмахер есть! — рассказывал связной. — Вчера он стриг нас, старожилов. Я теперь жалею, что сбрил бороду. Ты, комиссар, попроси, чтобы он тебе ее подстриг, но не сбривай. Тебе идет борода.

* * *

Ночью его разбудили. Космас увидел над собой неясную фигуру.

— Тут пришла партизанка, спрашивает тебя!

Космас вскочил, потный, разгоряченный, с неприятным ощущением горечи во рту. Едва он встал на ноги, как его зазнобило. Стиснув непослушные зубы, он шагнул на улицу. Студеный ветер захлестнул его горячее вялое тело.

Во дворе у костра Космас увидел Лаократию. Она присела погреться у огня и заснула. Никогда еще Космас не видел на ее лице этой мягкой и нежной улыбки. «Такой, наверно, увидел и полюбил ее Фигаро!» — вдруг подумал Космас, глядя на легкие тени от костра, скользившие по ее щекам. Золотые полукружья пушистых ресниц придавали ее лицу безмятежное выражение уснувшего младенца.

— Давно она пришла? — тихо спросил Космас, стараясь не разбудить Лаократию.

Но Лаократия услышала и встрепенулась.

— Скорей, комиссар!

В деревне Врисес окружено звено Керавноса, и патроны у них подходят к концу. Когда она выскользнула из деревни, все еще были живы. Но с тех пор прошло уже несколько часов...

— Пошли, ребята! — крикнул Космас.

Пока партизаны собирались, он присел у костра и протянул руки к огню. Озноб не унимался, плечо как будто еще больше отяжелело.

Командир посоветовал ему остаться.

— Из-за руки? Ничего, это пустяки! На счету каждый человек! Только бы не опоздать!

Проводником была Лаократия. Ее лицо снова стало строгим и замкнутым и ничем не напоминало нежную девушку у костра. А может быть, это была вовсе не она? Может, взбудораженное воображение Космаса за зыбкими бликами пламени искало другие образы и другие родные лица?

Они шли по гребню хребта. С Космаса лил пот. Ноги не хотели отрываться от земли. У мостика через горный поток он упал.

— Что с тобой? — встревожилась Лаократия.

— Пошли! Пошли!

«Куда пошли?» Из-под ног у него убегала земля, убегали горы, лица товарищей, убегали мысли, ускользала цель их ночного похода. Связь с миром терялась, и он повис в пустоте — один, объятый пламенем, беспомощный и жалкий. Он потянулся за исчезающими предметами. Чьи-то руки подхватили его под мышки.

— Ты болен! — говорили ему. Их голоса едва достигали его ушей, еле различимые, словно шелест листьев.

Горячая волна поднималась к голове, и голова падала на грудь, отягощенная бушующей кровью. Колени дрожали и подгибались... «Упаду! Упаду!» — думал Космас, но лоб и виски его вдруг похолодели и покрылись капельками пота, огонь в груди утих, а тело снова стало легким. И все вернулось на свои места — земля, товарищи, мысли. Космас снова ухватил нить, связывающую все воедино, и понял, наконец, что ему говорили.

— Ничего страшного! Пройдет! Не выспался, только и всего!

Рассвет они встретили в пути. Перед ними открывались мирные зеленые луга, лесистые холмы, один ниже другого, уже не скалистые и обрывистые, а пологие и округлые.

— Вот она, деревня!

Деревня горела. Дым, словно черное воспоминание, клубился над голубым сосновым бором — равнодушный след завершенного дела. Партизаны побежали вниз по откосу. Из кустарника навстречу им вышли, поддерживая друг друга, два партизана. Один из них был Фигаро, вернее, кто-то напоминавший Фигаро, — бледная маска в обрамлении окровавленной чалмы. Второго партизана Космас не узнал совсем.

— В деревне немцы!

Партизаны укрепили пулемет.

— Где Керавнос?

Фигаро пожал плечами и молча показал рукой на лес. Где-нибудь там теперь и Керавнос, и остальные. Живые или мертвые? Кто знает! Ночью, когда не осталось ни одного патрона, они решили пойти на прорыв. Кто-нибудь да спасется...

— Скорее, ребята! — командовал Космас. — Стрельните разок-другой, дайте им знать о нас.

Пулеметная очередь с сухим треском пронеслась над мягкими, лесистыми холмиками. В деревне сразу же откликнулись немецкие автоматы.

— Экономьте патроны! К вечеру подоспеет подкрепление.

Подкрепление, на которое рассчитывал Космас, подоспело еще до вечера. Это была рота из батальона, который Вардис послал в деревню Агия Аналипси. Привел роту сам командир батальона, лейтенант родом из Румели. Слегка сутулый, пропеченный солнцем до самых костей.

— За мной! — крикнул лейтенант.

* * *

Солнце клонилось к горизонту, спускались сумерки. Гигантские тени слетали с покрасневших от заката горных вершин, воздух стоял неподвижный, тяжелый, пахло дымом и кровью.

Во двор какого-то дома стекались партизаны, крестьяне, плачущие женщины.

— Что случилось? — крикнул Космас.

Навстречу ему бросилась Лаократия с красными, опухшими от слез глазами. Здесь, во дворе, лежит мертвый Керавнос. Космасу показалось, что он уже знал об этом. Он подошел поближе, партизаны расступились, и Космас увидел несколько трупов, покрытых шинелями. Лаократия подвела его еще ближе. Космас нагнулся и отвернул край шинели. Он увидел лицо, похожее и не похожее на Керавноса. Это лицо было белым, холодным, без выражения и без надежды.

Он снова вышел на улицу, со всех сторон на него надвигалась ночь, люди и дома тонули во мраке.

— Что с тобой?

Голос был тихий, ласковый, но рука, подхватившая его, железными тисками зажала рану. Казалось, железные пальцы прорвали кожу и вцепились в кость. Острая боль привела Космаса в чувство.

— Руку! Отпусти руку!

— Тебя тоже ранили?

Какие-то женщины и партизаны копошились у огня, пытались снять с его руки повязку. Повязка присохла к гнойной ране и не хотела отходить. Они смачивали ее теплой водой и потихоньку тянули. Было очень больно, но Космас терпел. Мучения его кончились разом: один из партизан наконец решился и сильно рванул повязку. Боль вонзилась глубоко-глубоко, словно насквозь проткнула его сердце.