11

Все это кончилось с налетом на Янину. Квейль услышал вой сирены около пяти часов утра. Он и не подумал вставать, так как сирена выла каждый раз, когда где-нибудь поблизости появлялся какой бы то ни было самолет. Он опять задремал, как вдруг гостиница затряслась от взрыва бомбы, и он услышал, как Тэп в соседней комнате кричал Брюеру, чтобы тот одевался: город бомбят. Квейль поспешил надеть летний комбинезон поверх пижамы и натянул сапоги, а тем временем новые бомбы продолжали сотрясать здание. Он слышал уже гул моторов и задавал себе вопрос: где упали бомбы.

Летчики вышли на площадь. Квейль видел, как летят вниз бомбы с головного самолета, который кружил высоко в утреннем небе. Он бросился на землю, вместе с Тэпом и Ричардсоном, но бомбы разорвались где-то в городе. Он слышал взрыв и почувствовал, как вздрогнула земля, и тут-то началось. Квейль повернулся на бок, чтобы взглянуть вверх, и увидел целую эскадрилью «Савой», сопровождаемую истребителями и кружившую прямо над ними.

— Ну и порцию мы получим сейчас! — сказал Тэп.

Бомбы падали одна за другой. Целая пачка разорвалась возле гостиницы, а одна стофунтовка угодила в грязь на площади между летчиками и гостиницей. Квейлю казалось, что всю землю подбросило кверху, и обломки посыпались на них; он слышал, как вздрогнула земля в самом своем основании и навеки кончилась тишина, пока не донесся до слуха отдельный различимый звук — резкий визг осколков, разлетавшихся по воздуху и отскакивавших от каменного фасада гостиницы.

Бомбы стали уходить от них по направлению к госпиталю. Одна упала далеко, другая еще дальше, и всякий раз земля вздрагивала. Сквозь брызги и комья взлетавшей кверху и снова опадавшей грязи Квейль видел госпиталь и зеленую траву лугов на холме и снова слышал гул взрыва и визг осколков.

Следующая порция бомб разорвалась справа от них, деревянные и каменные обломки разбитых домов проносились над ними. Квейль поднял голову и насчитал тридцать или сорок самолетов, круживших высоко над аэродромом, и увидел большую пачку посыпавшихся бомб. Он понял, что итальянцы нашли аэродром. А они не замаскировали ни самолетов, ни большой палатки, в которой жил наземный персонал, как обычно маскировали греки, и в такое ясное утро итальянцы не могли не обнаружить аэродром.

— Они взялись за дело всерьез, — объявил Тэп, поднимаясь на ноги.

Шагах в двадцати от них на дороге зияла огромная воронка от стофунтовой бомбы, но так как почва была мягкая, то бомба глубоко врезалась в нее и взрывная волна устремилась вверх, а не по горизонтали; поэтому она их и не задела. Квейль услышал гул мотора и опять распростерся на земле. Тэп последовал его примеру. Но самолет оказался истребителем, и до них донесся лишь треск пулемета, обстреливавшего на всякий случай площадь. Они встали на ноги.

— Наконец-то они вспомнили о нашем городке, — сказал Тэп.

— Но сбросили не так уж много, — сказал Ричардсон. Он со смехом стряхивал грязь со своей пышной шевелюры.

Квейль огляделся по сторонам. Виден был белый дым и прежние линии улиц, хотя повреждения были немалые. На боковой стене госпиталя были новые шрамы от осколков и чернело огромное пятно от взрыва. Гостиница издали казалась разбитой.

— Хотел бы я знать, что делается на аэродроме. Надеюсь, ребята не оставались в палатке, — сказал Квейль.

Из подъезда гостиницы вышел Хикки. Он не вставал с постели во время налета. Подойдя к летчикам, он сказал:

— Судя по звуку, были разрывы недалеко от аэродрома.

— Или на самой площадке, — сказал Брюер. Он был красный с головы до ног от засыпавшей его глины, — он лежал поодаль от других.

— Надо поехать туда, — сказал Хикки.

Они сели в автобус и поехали на аэродром, лавируя между воронками. По дороге они видели раненых, которых выносили из разрушенных домов; жителей, из которых одни плакали, а другие бесновались от злобы и бегали взад и вперед, неизвестно куда и зачем; исковерканные останки автомобилей, нагроможденные кучей, и дым, вырывавшийся из горящего белого дома вблизи ресторана, в котором были выбиты все окна и сорваны два столба на веранде. Такая картина была всюду по дороге на аэродром, и всюду на дороге зияли воронки.

Когда автобус остановился, Уайтер, старший сержант, подошел к Хикки.

— У вас все благополучно? — спросил он.

— Все. А у вас?

Летчики вышли из автобуса.

— Два из них, — рассказывал Уайтер, — подошли совсем близко. Сбросили бомбы на аэродром, несколько осколков попало в палатку. И больше ничего. С их меткостью не попадешь даже кулаком в стену.

На площадке кое-где чернели воронки, но «Гладиаторы» стояли далеко в стороне, на большом расстоянии друг от друга.

— На этой бомбежке мы заработали пару овец, — сказал Уайтер. — Их убило волной и отшвырнуло прямо нам в руки. Старик пастух прямо рыдал от горя, и мы купили у него убитых овец за сто драхм.

— Как вы вообще тут живете? — спросил Хикки.

— Ничего, с одеялами плохо, но кое-как устроились, Когда должны доставить продовольствие?

— Обещали сегодня.

— На самолете?

— Не думаю, — сказал Хикки. — А у вас уже ничего нет?

— Ничего. Приходится покупать хлеб и мясо в деревне.

— Черт знает что! — возмутился Хикки. — Я поговорю сегодня об этом с Афинами.

— Мастере очень страдает от язв, которые он нажил в пустыне, — сказал Уайтер.

— Он здесь?

— Да, сэр.

Уайтер позвал Мастерса, бледного юношу с гладкими черными волосами и мягкими чертами лица. Вид у него был совсем больной. Кисти его рук были неумело забинтованы, и он двигал ими с таким трудом, как будто повреждена была вся рука до плеча.

— Как дела, Мастере? — спросил Хикки.

— Ничего. Вот только не могу свободно двигать руками, — ответил он.

— А что если съездить к доктору Андерсону?

— Сейчас?

— Да.

— А как я доберусь обратно?

— Доставим. А я похлопочу насчет продовольствия, — добавил Хикки, садясь в машину.

Андерсон оказался в госпитале; туда тянулись по дороге вереницы больных и раненых. Не легко было отыскать доктора среди царившего здесь хаоса, раненых приносили со всего города и клали прямо на пол в прихожей. Андерсон делал операцию, когда они отыскали его и сказали о Мастерсе.

— Поглядите только, что здесь делается, — ответил доктор. — Приходите с ним после завтрака.

Они оставили Мастерса в ресторане и во главе с Хикки отправились в штаб, чтобы получить приказ на сегодня. Приказ уже ждал их.

Им приказано было вылететь в зону Эльбасана и патрулировать ее, ожидая вражеские бомбардировщики. Разведка установила, что именно здесь была итальянская авиационная база и что на днях прибыли три новых эскадрильи для поддержки большого наступления, которое итальянцы начали на центральном участке фронта. По-видимому, противник намерен был развернуть операции в широком масштабе.

Эскадрилья стартовала между воронками и полого набрала высоту, держа курс на север. На небе не было ни единого облачка, только над вершинами гор белела легкая пелена, порожденная резкими токами теплого воздуха. Это было похоже на возвращение в школу после долгих летних каникул. Звенья еле соблюдали строй, — так все обленились.

Хикки вел их широким кругом, держась все время за горами. Они патрулировали минут двадцать, бомбардировщиков нигде не было видно. И вдруг Квейль заметил далеко внизу два самолета, руливших на аэродроме; казалось, что это ползают муравьи. Хикки тоже увидел их, — он развернулся и пошел в сторону аэродрома.

Около двадцати бомбардировщиков вместе с группой истребителей выстраивались на площадке, собираясь стартовать звеньями. Было какое-то чудо, что «Гладиаторы» беспрепятственно подошли к городу и начали снижаться. Лишь когда они снизились до одиннадцати тысяч футов, вокруг них стали рваться снаряды зенитных орудий. Квейль увидел, как Хикки качнул самолет, подавая сигнал, и ринулся вниз. Квейль бросил быстрый взгляд на аэродром: первое звено бомбардировщиков как раз отрывалось от земли.

«Гладиаторы» шли вниз сквозь черные разрывы снарядов, самолет Квейля два раза чуть не поразило, но Хикки вел их точно, и они прорвались сквозь заградительный огонь. Тогда они перешли в более крутое пике, из которого Хикки вышел над первым десятком бомбардировщиков. Те отчаянно набирали высоту и открыли бешеный огонь по «Гладиаторам» еще до того, как приблизились к ним на расстояние выстрела. Хикки не открывал огня, пока не нацелился на одного из них, — тогда он всадил в него затяжную очередь из пулемета. Констэнс шел вслед за Хикки, он атаковал тот же самолет, и именно он попал в пилота и этим решил судьбу бомбардировщика. «Савойя» камнем рухнула на землю.

Итальянцы сблизились, извергая потоки трассирующих пуль. Они понимали, что попали в ловушку, так как не успели набрать высоту.

Ричардсон с борта атаковал один бомбардировщик и почти разрезал его пополам. «Савойя» сразу потеряла скорость, задрала нос и стала падать.

«Савойи» безнадежно ждали «КР-42», которые должны были поспешить к ним на выручку. Англичане тоже высматривали их, потому что драться на такой небольшой высоте — дело нешуточное. Квейль находился на высоте не больше пятисот футов и не мог подняться выше, так как Хикки не поднимался выше. Снова развернувшись, он ринулся на вражеские бомбардировщики в тот момент, когда их атаковали, выйдя из своего первого пике, Брюер и Финн.

Тэп оставался выше, выжидая момента, когда кому-либо потребуется помощь. «Савойи» открыли бешеный огонь, беспорядочно стреляя во все стороны и сбрасывая бомбы на собственный аэродром, чтобы освободиться от груза. Один из них, которому удалось подняться футов на сто выше других, попытался удрать, но на него с двух сторон налетели Брюер и Финн и всадили в него все, что могли.

Тем временем «КР-42» успели, наконец, взлететь и смешались с «Гладиаторами». Первым на них бросился Финн и сбил один, затем Квейль, сделав крутой вираж, расстрелял другой «КР-42», который пристроился ему в хвост и готовился прикончить его. Но когда он выравнивал свой самолет, — самый опасный момент в воздушном бою, — чтобы атаковать «42», пристроившийся в хвост Финну, он почувствовал, что ему самому заходит в хвост еще один «42».

Странное это было зрелище: столько машин носилось в бою по горизонтали — иначе не позволяла незначительная высота. Два «Гладиатора» вышли из боя и сейчас держались над Квейлем, а еще один отошел в сторону направо. Тэп после пике набирал высоту — его звено следовало за ним.

После этого Квейль видел, как сбили только один «Гладиатор». Этот «Гладиатор» старался набрать высоту, но его окружили по крайней мере пятнадцать «42», и два из них пристроились ему в хвост. Квейль рванулся в ту сторону, но в это мгновение Хикки молнией сверкнул мимо него, — казалось, он вложил в свой самолет человеческую волю, придавшую ему дополнительную скорость.

И все-таки Хикки опоздал. «Гладиатор» вдруг перевернулся и левым штопором пошел вниз — сначала быстро, а потом с безумной быстротой, и Квейль с затаенным дыханием следил, кто выбросится на парашюте, но никто не выбросился, — самолет упал на землю и потонул в облаке черного дыма, прорезываемого языками красного пламени.

Хикки повернул назад, и «Гладиаторы» взяли курс на базу. Квейль не видел, чтобы был сбит еще хоть один «Гладиатор», но, кроме него, на базу возвращались только пятеро, и его неотступно преследовал вопрос: кого же именно сбили.

Возвращение домой всегда было делом томительным. Квейль раза два пробовал говорить по радио, но никто ему не отвечал, и он бросил дальнейшие попытки. Было холодно, и ноги у него закоченели. Шея сильно болела, — он ударился затылком о что-то, когда выходил из первого пике. Квейль стал думать о Елене, чтобы дать мыслям другое направление. Она всегда была с ним, где бы он ни был. Он вспомнил, как она спросила: «Знают ли они, что делают? Знаете ли вы, что делаете?» И он ответил: «Да, я знаю, что делаю». Но это было не так, — он знал, что все это его не касается. Он знал, что вовсе не должен был быть здесь сейчас. А другие? А итальянцы на «Савойе»? Никто не должен был быть здесь. Мне ни до кого нет дела, — да, ни до кого, если никому нет дела до меня. А греки? И греки — нет. И это было бы великолепно. Здесь никого не должно быть — никого. Здесь должны быть только албанцы, а не мы, не английские летчики. Нас это ни с какой стороны не касается.

А те греческие солдаты, которых расстреляли, — они должны были быть здесь? Нет. Касалось это их с какой-либо стороны? Да... Так о чем же ты толкуешь? Почему это касается греков больше, чем тебя? Ты просто не хочешь, чтобы тебя подстрелили. Они вот не боялись, что их застрелят, — так или иначе, — а тебе ни до кого дела нет, да, тебе нет... Они погибли потому, что преимущество было не на их стороне, но они должны были быть здесь... И сами они так считали... считали даже в тот момент, когда их расстреливали. Елена тоже так думает. Она знает, что делает. Все знают, кроме меня. Итак, мой мальчик... знаешь ли ты, что делаешь? Да. Знаю. Так брось же эти рассуждения, ты ведь не чувствуешь угрызений совести, когда сбиваешь «КР-42». Сбиваешь так, как будто это машины, летающие без людей. Если на самолете есть пилот, ну что ж, тем хуже... И мы все чувствуем так же. И итальянцы тоже. В чем же дело? Знаешь ли ты, что делаешь? «Да», — сказал он Елене. Да, знаю... и она знает... Да. Знаю. Вся суть в том, что это дело длительное и лично я никаких результатов пока не чувствую, отсюда и сомнения.

Но если бы ты был греком, ты тоже переживал бы сомнения. Суть в том, что приходится вести борьбу с худшим из двух зол. И, значит, были бы такие же сомнения.

Когда Квейль приземлился на аэродроме, оказалось, что, кроме него, вернулись только четверо: Хикки, Констэнс, Херси и Ричардсон. Из звена Тэпа никто не вернулся, — не было ни Брюера, ни Финна, ни самого Тэпа.

— Там было сущее месиво, когда я уходил, — сказал Ричардсон.

— Кого сбили? — спросил Квейль, подходя к остальным. Они сидели на подножке автобуса вместе с доктором Андерсоном.

— Неизвестно. Ричардсон говорит, будто Тэпа, — ответил Хикки.

— Тэпа!

Квейль никак не ожидал, что почувствует такую боль.

— Я видел, как он увернулся примерно от двух десятков «42», окруживших его, но при следующем заходе мне показалось, что они опять насели на него и на этот раз сбили, — сказал Хикки.

Летчики внезапно вскочили и уставились на северо-запад. Где-то чуть слышно гудел мотор, но ничего не было видно; и вдруг Квейль сообразил, что звуки доносятся с восточной стороны. Он повернулся и стал всматриваться. Вскоре показался «Гладиатор», летевший над долиной. Самолет выровнялся и пошел на посадку. Он снижался с чрезмерной скоростью, посадочные щитки у него были опущены.

— У него перебито управление щитками, — заметил Хикки.

«Гладиатор» коснулся земли, он сильно козлил. Земля брызнула из-под его колес. Он снова взлетел... Самолет немного «клевал» носом... Приземлился снова и на большой скорости заскользил по аэродрому. Квейль понимал, что пилот боится тормозить, чтобы не скапотировать. Наконец «Гладиатор» остановился у самого края площадки. Пилот вылез из кабины и освободился от парашюта. Это был Финн. Значит, недоставало еще Тэпа и Брюера.

— Кого сбили, не Тэпа ли? — спросил Квейль Финна.

— Не знаю. Я даже не знал, что кто-либо из наших сбит. Кого недостает?

— Брюера и Тэпа.

— Я их совсем не видал, — сказал Финн. — У меня отстрелили левый элерон, и мне пришлось чуть не ползком добираться назад. А вдобавок подбили управление щитками...

Они стояли под теплыми лучами солнца и ждали. Механики из наземной команды старались откатить самолет Финна подальше к палатке. Они позвали на помощь другую группу механиков, которые очищали самолет Квейля от пустых гильз.

— Ты сколько сбил? — спросил Хикки Квейля, когда они уселись на влажной траве.

— Один. «КР-42». И еще я подбил бомбардировщик, но он не упал.

— Всего, значит, шесть — из них только три бомбардировщика, — сказал Хикки.

Последний «Гладиатор» показался низко над шоссе, со стороны деревни. Без всяких фокусов он прямо пошел на посадку. Он сел по ветру, и летчики не могли как следует рассмотреть его, пока он не вырулил прямо к ним. Когда он остановился совсем близко от них, из кабины вылез пилот и тяжело ступил на землю — на холодную землю. Квейль сразу узнал его.

Это был Тэп.

Они приняли и то, что Тэп вернулся, как и то, что Брюер был сбит, — каждый факт раздельно и оба вместе. Они были рады, что Тэп вернулся, и они думали об этом больше, чем о том, что Брюер не вернулся.

— Здорово, молокососы, — сказал Тэп.

— Здорово, разбойник, — в тон ему ответил Констэнс.

— Ну и попали мы, — сказал Тэп. Все, что он говорил, звучало неестественно.

— Да, можно сказать, попали, — подтвердил Квейль. Он смотрел на красивое лицо Тэпа, сейчас совершенно серое.

— Кто видел, как сбили Брюера? — спросил Тэп неестественным тоном.

— Я видел, — медленно протянул Квейль.

— Видел меня под ним?

— Нет. Вот где ты был.

— Да, — сказал Тэп. — Вот где. Вот почему его и сбили. Он отвлек на себя два «42», когда они погнались за мной. Вот почему его и сбили.

— А как тебе удалось уйти? — спросил Хикки.

— Они меня больше не видели, — сказал Тэп. — Я был далеко внизу. Я старался держаться под ними и вышел из боя над их собственным аэродромом. Два «42» заметили меня и некоторое время преследовали, но я пошел над долинами, и они скоро отстали. Остальные наши вернулись?

Он огляделся кругом.

— Да.

Тэп вдруг почувствовал себя нехорошо. Он присел на подножку автобуса и медленно расстегнул комбинезон. Никто не сказал ему ни слова. Это было личное дело Тэпа.

— Сколько мы сбили?

— Шесть без твоего.

— Я сбил один «42», — сказал Тэп. — Брюер, кажется, сбил два. Наверное не могу сказать. Я не видел, чем кончилось.

— Значит, семь наверняка. И только два бомбардировщика, — подсчитал Хикки.

— Почему всегда столько хлопот о бомбардировщиках? — сердито сказал Тэп. — Неужели мы обязаны гоняться только за бомбардировщиками?

— От нас требуют бомбардировщиков, — спокойно ответил Хикки.

— Пусть бы эти сволочи сами попробовали! — воскликнул Тэп.

— Да, понимаю, — сказал Хикки. Он старался как можно мягче разговаривать с Тэпом. Тэп это видел, и это бесило его еще больше.

Они поджидали старшего сержанта, который должен был доложить Хикки, в каком состоянии находятся самолеты. Старший сержант начал с машины Тэпа и заявил, что на некоторое время она выведена из строя, — отбиты подпорки крыла. Элероны Финна можно исправить. Хикки все это записал, затем летчики сели в автобус и быстро покатили в город. Квейлю все время казалось, что сейчас далеко за полдень или даже вечер, на самом же деле был только полдень. Ему казалось так потому, что в бою теряется представление о времени. Мерилом времени служат события, и невольно удивляешься, когда оказывается более ранний час, чем предполагаешь.

По дороге все молчали. Что думал Тэп о Брюере и поведет он разговор о нем или нет, — это было его личное дело. Это решит он сам.

Хикки подвез летчиков к ресторану и отправился в штаб с донесением. Летчики вошли в разгромленный ресторан. Здоровенный рыжеголовый официант сметал в кучу битое стекло, щепки и обломки разбитых столиков.

— Можно поесть? — сказал Квейль на ломаном греческом языке.

Продолжая мести, официант ответил:

— Оги. Оги.

Он что-то еще сказал по-гречески, но так как Квейль не понимал, он пожал плечами и указал на беспорядок вокруг.

— Похоже на то, что нам ничего не дадут, — сказал Квейль товарищам.

— Спроси его, когда можно будет, — попросил Тэп. — Я страшно проголодался.

— Я спрошу, — сказал Квейль, — но вряд ли он меня поймет.

Он пустил в ход все свое знание греческого языка, но так ничего и не добился. Летчики вышли. В городе все было вверх дном после бомбардировки. Поесть нигде не удалось, и летчики вернулись в гостиницу и решили поспать.

В штабе Хикки вел по телефону переговоры с Афинами.

— Хэлло, Хикки, — послышался голос в трубке. — Ну как вы там?

— Хэлло, — ответил Хикки. — Мы только что вернулись. В общем ничего. Но мы потеряли Брюера.

— Какая жалость, — отозвалось в трубке. — Что именно случилось?

— Мы отправились в указанное вами место и провели удачную операцию. Сбили два бомбардировщика и пять истребителей.

— Два бомбардировщика? — спросил голос.

— Да, — ответил Хикки. — Только два. Больше мы не могли сделать с нашими силами. Мы и так сегодня шли, можно сказать, на самоубийство. Хорошо еще, что вернулись, хоть и не все, — могло случиться так, что ни один не вернулся бы.

— Я понимаю, — сказал голос. — Но наша цель — бомбардировщики.

— Знаю, — возразил Хикки. — Но нам нужно пополнение.

— Постараюсь отправить вам три самолета из вашей эскадрильи, которые находятся здесь.

— Спасибо, — сказал Хикки. — Но этого нам мало.

— А откуда мы возьмем больше? — сказал голос. — Что же касается бомбардировщиков... итальянцы начали сейчас большое наступление, в таком масштабе они еще не наступали. Греки жалуются, что особенно их донимают бомбардировщики. Вы должны употребить все усилия, чтобы не подпускать их к фронту. Подробности узнаете у себя на месте.

— Мне уже говорили, — ответил Хикки. — Но нас только семеро. А итальянцы летают чуть не сотнями.

— Знаю, знаю, — настаивал голос. — Я знаю, в каком положении вы находитесь, Хикки. Но здесь требуют именно того, о чем я говорю. Очень сожалею, но толку мало, если вы не будете сбивать побольше бомбардировщиков. Это итальянское наступление является решающим.

— В прошлый раз тоже так говорили, — напомнил Хикки.

— Можете вы делать по два вылета в день? — спросил голос.

— Если будете нас снабжать. Сегодня мы остались без обеда.

— Я постараюсь переслать вам кое-что на «Бомбее», — сказал голос.

— Да, но нам крайне нужно пополнение. Если хотите, чтобы мы сбивали бомбардировщики, дайте нам «Харрикейны».

— Я пробовал говорить насчет «Харрикейнов». Безнадежно.

— Ну ладно. Будем делать по два вылета. Хотите, чтобы сегодня мы сделали еще один?

— Да. Янину, кажется, бомбили? Вы не пострадали?

— Нет, — сказал Хикки устало. — Мы не пострадали.

— Отлично. Пошлите донесение, как обычно, Хикки.

— Слушаюсь, сэр.

— Завтра позвоните. А на сегодня желаю вам успеха. Вам и другим.

— Спасибо, сэр.

— До свиданья, Хикки. Еще раз желаю успеха.

— До свиданья, — сказал Хикки. Он повесил трубку и выругался. Письменное донесение он молча вручил греческому лейтенанту, говорившему по-английски, который во время происходившего разговора стоял возле телефона. Не сказав ни слова, он повернулся и вышел на улицу. Светило яркое полуденное солнце, а ему казалось, что уже вечер. Он отправился прямо в гостиницу и в вестибюле застал Тэпа и Ричардсона, которые приставали к швейцару, пытаясь раздобыть через него хоть что-нибудь поесть.

— Ничего нет, Хикки. Совершенно ничего нельзя достать, — сказал Тэп.

— А в ресторане?

— Ресторан разбомбили.

— Я пойду поговорю с греческим начальством. Продовольствие для нас должны были доставить еще несколько дней назад. Что они, черт возьми, думают, — не можем же мы так, — возмутился Хикки.

— Вероятно, хлеб можно достать где-нибудь, — сказал Ричардсон.

— Хлеб меня не устраивает. Я по-настоящему голоден, — отрезал Тэп.

— Под вечер мы опять вылетаем.

— Куда?

— Опять туда же. Подробно расскажу потом.

— Господи Иисусе, что еще случилось? — спросил Тэп.

— Грекам, как видно, приходится туго, — сказал Ричардсон.

— Опять будем охотиться за бомбардировщиками. Нет, на будущее время я постараюсь непременно попасть в такую эскадрилью, где есть «Харрикейны», «Спитфайры» или «Дифайэнты».

— Югославы только что присоединились к державам оси, так что мы, наверное, их получим. По крайней мере «Харрикейны». С фрицами без «Харрикейнов» не справишься.

— Все здешние греки уверены, что немцы не заставят себя ждать, — заметил Тэп.

— Так оно и будет, — сказал Ричардсон.

— Я не боюсь немцев, если у нас будут «Харрикейны». Но если только «Гладиаторы»...

— Еще несколько дней, и все будет ясно, — сказал Хикки. — А пока попробую раздобыть чего-нибудь поесть.

Хикки ушел. Тэп и Ричардсон поднялись наверх и завалились спать.

12

В два часа Хикки всех разбудил.

— Вставайте, ребята, — сказал он. — Я достал еды.

— Когда вылетаем?

— Примерно через час, — сказал Хикки.

Они спустились вниз, и Хикки распорядился, чтобы накрыли стол в вестибюле. Появился черствый греческий хлеб, салями, сыр и кофе.

— Пища для героев, — сказал Квейль.

— Для каких — для греков? — насмешливо отозвался Ричардсон.

— Грекам это в самый раз.

За едой говорили мало.

Квейль кончил раньше других и поспешил в госпиталь. Он заглянул в приемную, но Елены там не оказалось. Тогда он прошел в помещение старшей сестры.

— Хэлло, инглизи!.. Хэлло! — приветствовала она его.

— Хэлло, сестра. Как себя чувствуете?

— Очень хорошо.

— Простите за сегодняшний налет.

— Мы мало пострадали. Больше испугались. А вы поднялись сейчас же в воздух, да?

— Да.

— Сбили итальянцев?

— Семерых, — сказал Квейль. — И потеряли одного.

— Грустно, но без этого не обойдешься. Палка о двух концах.

Квейль взглянул на нее и улыбнулся.

— И кто же это? — спросила сестра.

— Вы едва ли знали его, — сказал Квейль. — Брюер — высокий, добродушный, совсем молодой.

— Не все ли равно, знала я его или нет? Я знаю всех.

— Я ищу мисс Стангу, — сказал Квейль, чтобы переменить разговор.

Сестра сняла телефонную трубку и сказала что-то по-гречески.

— Вы думаете, скоро придут немцы? — спросила она.

— Думаю, скоро. Они не любят медлить.

— Против немцев нам не устоять. Но мы будем драться. В Грецию прислали австралийцев, так ведь?

— Да, кажется, так.

Вошла Елена. Она стала извиняться перед старшей сестрой за посещение Квейля, но та сказала:

— Ничего. Поухаживайте за ним. Он так молод и постоянно подвергается опасности. Не беспокойтесь. Поухаживайте за ним, чтобы он не чувствовал себя несчастным.

Когда они вышли из комнаты, Квейль спросил Елену, что ей сказала сестра. Она грустно улыбнулась и сказала:

— Она говорит, что вы постоянно в опасности и я должна поухаживать за вами.

Квейль от души рассмеялся.

— Первый раз слышу, что вы так смеетесь, — сказала Елена.

— Мне нравится, что она относится к каждому так, словно это ее единственный сын. Она и с вами так, Елена?

— Да. Она очень добрая. Все ее любят. Кого-нибудь сбили сегодня?

— Кто? Я?

— Нет. Кого-нибудь из ваших?

— Да. Брюера. Попал в самую гущу итальянских истребителей.

— Это тот, совсем юноша?

— Да.

— Бедный. Никогда не знаешь, кто будет следующий. Я никогда не знаю, вернетесь ли вы.

— А вы не беспокойтесь. Не думайте об этом. Я не думаю. Будь что будет. Вот что будет с вами, когда сюда придут немцы? — сказал он.

— Не знаю. Нас, вероятно, пошлют обратно в Афины. Там теперь австралийские войска, не так ли?

— Да.

— Я рада. Одни мы ни за что не справились бы с немцами.

Они пошли по направлению к пустырю, где были расстреляны греческие солдаты. Много не разговаривали, пока Квейль не сказал:

— Мне уже пора. Вылетаем опять.

— Сейчас?

— Да.

— Это ужасно. Пожалуйста, загляните в госпиталь, как только вернетесь. Я очень буду беспокоиться, если не придете, — сказала она.

— Каждый из нас старается гнать от себя такие мысли.

— Мне очень жаль.

— А мне нет. Я непременно зайду в госпиталь. Мне очень приятно, что вы беспокоитесь.

— Да, беспокоюсь, Джон.

Она редко называла его по имени. Квейль взял ее за руку:

— Мы должны что-то сделать, Елена.

— Вы о чем?

— Вы знаете... о нас с вами. Не может же это так продолжаться... Мы словно чужие. Меня это угнетает.

— Подождем еще, Джон. Я боюсь, что вы уедете и не вернетесь, что тогда будет?

— Если я уеду, вы поедете со мной. — Это были не пустые слова.

— Не будьте так решительны, — сказала она. — Не так все это просто.

— Я говорю, что думаю. Если я уеду, вы поедете со мной. Это очень просто.

— Я не смогу. Не будем об этом говорить. Куда мы поедем? Нет...

— Во всяком случае сейчас мне надо уходить.

Квейль надел пилотку, и они повернули назад, к госпиталю. Там они расстались, и он побежал в гостиницу. Его уже ждали. Летчики сели в автобус и поехали на аэродром.

Когда эскадрилья находилась почти над Эльбасаном, Квейль почувствовал себя дурно. Под ложечкой у него давило, его мучила тошнота, и он хотел бы, чтобы его вырвало. Они кружили над облаками на высоте двенадцати тысяч футов. Воздушных ям не было. Хикки предупреждал, что их ждут сюрпризы, но Квейль все же был удивлен, когда справа от них, на высоте около пятнадцати тысяч футов показался целый полк «КР-42», развертывавшихся клином.

— Сомкнуться, — крикнул Хикки в микрофон.

Когда «42» пошли на сближение, Хикки взмыл кверху, остальные за ним. Они поспешно стали набирать высоту и чуть не наскочили на итальянцев. Когда «42» развернулись, Квейль увидел прямо перед собой тень от крыльев двух истребителей и белое пламя, вылетавшее из пулеметов под крыльями. Короткие белые вспышки... одна за другой... А над головой у него трассирующие пули... Прошло как будто много времени, а он все еще не поднялся над ними... Квейль чуть не врезался в итальянца, а тот в него. Он выпустил в «42» пулеметную очередь, когда хвост истребителя мелькнул в его прицеле на расстоянии каких-нибудь пятидесяти ярдов. Когда он выровнял свой самолет, небо вокруг кишмя кишело итальянцами, и один «42» шел на него. Он боевым разворотом ушел от атаки, но потерял высоту. Другой «42» напал на него сзади. Сделав крутую мертвую петлю, он увернулся от него и огляделся вокруг. Немного правее он увидел двух «Гладиаторов», на них наседало около двадцати «42». Квейль дал полный газ и бросился на помощь.

Он атаковал «42», который штопором пошел вниз — все ближе и ближе к земле — и исчез в столбе пламени. Но «Гладиатор» тоже входил в штопор. И вдруг Квейль увидел, как из кабины «Гладиатора» выбросился летчик — черный муравей — и как парашют раскрылся белым облачком.

Оглядевшись вокруг, Квейль заметил, что один «42» спикировал к парашюту. Он увидел белые дымки и трассирующие пули. Видел, как парашют вспыхнул, потом превратился в черную кляксу и молнией понесся вниз, оставляя за собой полоску дыма, а черная фигура летчика с высоты двух тысяч футов, рассекая воздух, полетела на черную землю.

Квейль сделал боевой разворот и упал камнем. Он не спускал глаз с «КР-42», который расстрелял парашют. Тот вывел самолет из пике и теперь набирал высоту. Квейль несколько довернул самолет, чтобы встретить врага в лоб. Как только «КР-42» оказался в его прицеле, он резко нажал спуск.

Он стрелял и стрелял и шел на «42» прямо в лоб. «Гладиатор» дрожал от стрельбы. Квейль шел на «42» прямо в лоб, пока охватившая его ярость не стала стихать, — тогда он поднялся вверх, сделал крутой разворот и с новым бешенством устремился на врага сверху. Но «КР-42» в облаке черного дыма уже падал бессильно на землю.

Итальянские истребители уходили, и Квейль увидел двух «Гладиаторов», которые повернули домой.

Кто же, думал Квейль, выбросился на парашюте? Он был слишком далеко от других, чтобы видеть, что с кем случилось. Еще раз оглянувшись, он последовал за двумя «Гладиаторами», шедшими впереди. Он был так взбешен поступком летчика, расстрелявшего парашют, что на глазах у него выступили слезы ярости. Он испытывал неудовлетворенность от того, что только сбил «42». Этого ему было мало. Хотелось видеть гибель самого летчика. «Если бы только он был поближе ко мне, я бы всадил пулю прямо в него», — думал Квейль.

Он приземлился последним, сделав перед посадкой крутую петлю над аэродромом. Его корчило от острой боли в желудке, когда он вылез из кабины и ступил на землю... Рэтгер и Вильяме, регулировщик и сборщик, подбежали к нему.

— Вы ранены, мистер Квейль? — озабоченно спросил Рэтгер.

— Нет. Только живот болит. А сам я в порядке.

— Слава богу. А мы уж боялись, что вы на этот раз не вернетесь, — сказал Рэтгер.

— Правда? А кто не вернулся?

— Мистер Херси. Видели, как он упал на землю, охваченный пламенем. И мистер Ричардсон.

— Ричардсон выбросился на парашюте, но итальянец расстрелял его, — сказал Квейль.

— Ублюдки... Сволочи. Сукины дети, — выругался Рэтгер.

— Да, — безучастно подтвердил Квейль.

Он направился к автобусу, где сидели другие, поджидая его.

— Мы думали, что тебе конец, — сказал Тэп.

— Нет. Видели, что случилось с Ричардсоном? — спросил Квейль.

— Хикки видел. А это ты сшиб негодяя, который это сделал?

— Да.

— Подумать только. Расстрелять парашют! Бешеные собаки, подлые твари.

Юный Констэнс был взбешен еще больше Квейля. Он растягивал слова по-оксфордски, и смешно было слышать ругательства, произносимые с оксфордским акцентом.

— А как сбили Херси? — спросил Квейль. Херси — как они будут теперь летать без него!

— Больно уж много на него насело. Черт возьми, я обалдел, когда они кинулись на нас сверху, — ответил Тэп, как только автобус затрясся по ухабам.

— Это моя вина, ребята. Надо было держаться выше, — сказал Хикки.

— Ты нас предупреждал, Хикки, — возразил Квейль.

— А сколько мы сбили? Ты сколько сбил, Квейль?

— Двух наверняка. А может, еще одного.

— Всего, значит, шесть и все истребители, — сказал Хикки. — Вот в штабе-то обрадуются, когда я доложу.

— К черту штаб. Чего от нас можно требовать? А что еще будет, когда придут живодеры-немцы? — разразился Тэп. — Нам еще предстоит удовольствие.

Квейль смотрел на Стюарта, Констэнса, Финна. Это все, что осталось от юной смены. Тяжело было думать об этом. Теперь, со смертью Херси, из старых кадров остались только Хикки, Тэп и он сам, Квейль. А эти ребята еще вроде как посторонние... Квейлю они представлялись до сих пор новичками. Это был младший класс в эскадрилье... а теперь будет старший...

— Удалось тебе сбить кого-нибудь сегодня, Финн? — спросил он белокурого юношу, с улыбкой смотревшего на него.

— Одного.

— О, значит, получил боевое крещение.

— Да. И Стюарт тоже.

— И ты тоже?

— Да, — сказал Стюарт. Квейль чуть не в первый раз слышал голос этого молчаливого юноши.

— Ну, и как было дело?

— Я оказался под ним. Правду сказать, для меня было сюрпризом, когда я увидел его.

— Это всегда бывает сюрпризом, — сказал Тэп. — Во всяком случае для меня. Для меня это всегда сюрприз.

— Я теперь буду расстреливать каждого итальянца, выбросившегося на парашюте, — сказал Финн. — Подумать только, бедный Ричардсон...

— Толку в этом мало, — спокойно заметил Хикки. — Этот итальянец — исключение. Мы не можем становиться на путь кровавой мести.

— Возможно, что ты прав, — согласился Финн.

— Да, конечно, — сказал Хикки.

Квейль все еще не мог прийти в себя от мысли, что их осталось всего шестеро. Разговор теперь был общий, все сплотились в один кружок. Раньше, когда были живы Херси и Ричардсон, эскадрилья разбивалась на группы — он, Тэп, Херси и Хикки, — все старики, и иногда Ричардсон; они почти никогда не интересовались тем, что говорили другие. А теперь слушаешь их поневоле.

Хикки поехал в штабной блиндаж, а остальные отправились в гостиницу. Квейль отнес летное снаряжение к себе в номер и поспешил в госпиталь. Наступали долгие сумерки. Он шел к Елене не потому, что она просила его об этом. Он шел потому, что она нужна была ему сейчас — сейчас, когда он думал о Ричардсоне и Херси и о разговоре в автобусе. Ведь это была катастрофа. Надо было растворить в чем-нибудь то, что мутило его. Если бы он мог вопить до потери сознания и грызть землю, это помогло бы, — он читал что-то в этом роде, — это было бы вовсе неплохо. Но сейчас ему хотелось видеть Елену. Просто знать, что она существует как что-то реальное. Он нашел ее в приемной, — она упаковывала бинты в небольшую сумочку.

— Елена, — сказал он быстро, — не можете ли вы уйти? Нам надо поговорить.

Он нервно дернул ее за халат. Она взглянула на него: он смотрел на нее невидящими глазами. Она поняла, что ему нужно. Нетрудно было понять.

— Минутку.

Она скрылась в маленькой комнатке и вышла оттуда уже без халата.

— Идемте, — сказала она. — Но надолго я не могу. На несколько минут.

Они вышли из госпиталя. Машинально направились к площади, где были казнены греческие солдаты. Там они прислонились к стене, к которой прислонялся Квейль в тот вечер, когда расстреливали солдат. Он думал об этом теперь. Сцена казни вновь предстала пред ним, но на этот раз не греческие солдаты подвергались расстрелу, а Констэнс и Соут. Елена молча наблюдала за ним. Резко повернувшись к ней, он сказал:

— Нам надо пожениться.

Она только посмотрела на него.

— Это единственный выход. Я знаю, чего я хочу.

— Да? — протянула она. И улыбнулась ему.

— Да, Елена. Вы сами знаете, что это так. Говорите, что хотите, но это так.

— Сказать легко, сделать трудно, — возразила она. — Это очень трудное дело, Джон.

— Почему? Да все равно. Мы это сделаем. Почему нет?

— Это просто невозможно, Джон. Я не хочу потом раскаиваться.

— Мы должны это сделать. Я знаю, что будут трудности. Но я попрошу Хикки уладить дело. Вы можете тогда вернуться в Афины, если пожелаете. Почему мы не можем это сделать?

— Вы отдаете себе отчет в том, что собираетесь делать? Вы знаете, что вас ждет, если вы женитесь на гречанке?

— А что?

— Я не ребенок. Я видела, как вы относитесь к грекам... Нам обоим будет трудно. А когда вы уедете отсюда...

— Мы будем только счастливы, если уедем отсюда, — нетерпеливо сказал Квейль.

— У меня здесь семья. Вы забываете. Я и хотела бы, но не могу.

— Зачем столько рассуждений?

— Это не рассуждения. Вы знаете, что если захотите, я не откажу вам ни в чем. Но я должна быть благоразумной. Должна сдерживать вас. Мы должны считаться со многим. Мы создадим себе трудности, если я пойду вам навстречу, не считаясь ни с чем. Вы знаете мои чувства к вам. Я знаю ваши чувства ко мне. Но дело не так просто.

Она высказала это с такой прямотой, что он удивленно посмотрел на нее.

— Я еще не сказал, что люблю вас. Я не хотел пользоваться этим словом, чтобы выразить то, что я чувствую. Но это так. Я знаю, что это так. Я люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой.

— И я хочу, Джон. Правильно. Но это не так просто. Дайте мне подумать. Пожалуйста...

— Разве вы еще не думали?

— Думала... Но дайте мне еще подумать... теперь, когда вы высказались. Пожалуйста, Джон.

— Сколько времени вам надо?

— Не знаю. До завтра. До сегодняшнего вечера. До тех пор, пока я обдумаю.

— До вечера, — сказал Джон. — Я хочу знать, Елена.

— Хорошо. А теперь мы должны вернуться. Мне пора.

— Ладно.

По узкой тропинке они пошли к госпиталю.

— Я приду вечером, — сказал он, когда она открывала дверь.

— Да. Но вы тоже подумайте, Джон.

— Я думал, — сказал он. — И я знаю. Вы подумайте.

— Хорошо. До свиданья.

— До свиданья, — ответил он и зашагал прочь.

Квейль постучался к Хикки и вошел, не дожидаясь ответа. Хикки раздевался, собираясь мыться. Он сидел на кровати в нижней шерстяной рубашке с короткими рукавами, — подтяжки свисали по бокам, — и стаскивал сапоги.

— Можно поговорить с тобой минутку, Хикки? — спросил Квейль.

— Конечно. Садись. Ну и подлое дело разыгралось сегодня.

— Да.

— Никогда не думал, что человек на это способен.

— Бедняга Ричардсон, — сказал Квейль.

Хикки тряхнул сапогом, который держал в руке, и нахмурился.

— Из него вышел бы прекрасный летчик. Всегда можно было на него положиться.

— Да. Послушай, Хикки, — сказал Квейль быстро, — я пришел поговорить с тобой о Елене.

— Что такое?

— Простая формальность. Ты не возражаешь, если мы поженимся?

Хикки быстро поднял на него глаза, затем широко улыбнулся:

— Вот так так! Кто бы мог подумать?

Квейль тоже улыбнулся. В эту минуту сказалось их тяготение друг к другу, тяготение и сходство между ними. Квейль видел в Хикки смесь разумной сдержанности и поступков буйных, как его рыжие волосы. В воздухе Хикки всегда был осторожен и всегда прав. Его улыбка была так же приятна, как и взгляд его светло-зеленых глаз, и всегда он любил шутку. Хикки так же смотрел на Квейля, Их мнения друг о друге были почти тождественны. Хикки знал, что Квейль никогда не сделает ничего опрометчивого в воздухе, что он разумно сдержан на земле, что он старше своих лет. Этот человек среднего роста, с резко выраженными чертами лица был слишком уверен в себе в воздухе, чтобы оступиться на земле. Он взглянул на улыбающееся лицо Квейля.

— Знаю, знаю, — сказал Квейль.

— Верно? — спросил Хикки и ухмыльнулся.

— Конечно. Мне самому смешно.

— Ну что ж! Мог меня и не спрашивать.

— Так полагается по уставу.

— А ты всегда строго придерживаешься устава?

Квейль рассмеялся.

— Когда ты собираешься венчаться? — спросил Хикки.

— Не знаю. Завтра.

— Мы получили приказ вернуться в Афины, — сказал Хикки в раздумье. — Немцев ждут со дня на день. «Харрикейны» уже вылетели в Салоники.

— А зачем нам возвращаться в Афины?

— Не знаю. Здесь нас немцы просто искрошат. Шесть «Гладиаторов».

— Получим мы подкрепление?

Они обсуждали вопрос спокойно и деловито.

— Вряд ли. Похоже, что «Гладиаторам» пришел конец.

— Ты хочешь сказать, что нам дадут «Харрикейны»?

— Вероятно, — сказал Хикки. — Знаешь, Джон, я буду жалеть.

— Что ты! Почему?

— И ты пожалеешь. «Харрикейн» — весь скорость и никакой акробатики. В глазах темнеет при каждом вираже, и нужна целая миля, чтобы сделать петлю.

— Не будь романтиком. «Гладиаторы» отжили свой век.

— Верно, — сказал Хикки. — Но ты не хуже меня знаешь, что «Гладиатор» — последняя возможность боя в одиночку. Я люблю такой бой. А на «Харрикейне» чувствуешь себя вроде второго пилота на бомбардировщике.

— Да, пожалуй, — согласился Квейль.

— Вот то-то и оно. Я буду жалеть, — повторил Хикки. — Но за ребят я рад. Им будет лучше на скоростных машинах.

— Кому?

— Финну, Констэнсу и другим. Странно будет без Херси. Вместо него — новички.

— Да, — сказал рассеянно Квейль.

Они помолчали с минуту, затем Хикки бросил сапог на пол и встал.

— Как ты думаешь переправить ее в Афины? — спросил он.

— Не знаю, — сказал Квейль. — Как-нибудь устрою. Может, ты поможешь?

— Возможно. Попытаюсь. Ну а теперь, я думаю, можно тебя поздравить?

— Спасибо. Когда возвращается в Афины «Бомбей», если только он возвращается?

— Через несколько дней, — сказал Хикки. — Он вылетит после нас.

— Может быть, он прихватит ее?

— Посмотрим.

— Спасибо, Хикки.

— Не стоит, Джон, не стоит, — и Хикки широко улыбнулся.

13

Выйдя от Хикки, Квейль прошел к себе. Он проспал до восьми часов, потом оделся и спустился вниз. Хикки опять распорядился подать завтрак в вестибюль, и все сидели уже за столом. Снова Квейля пронзила мысль, что их осталось только шестеро.

Он ел черствый греческий хлеб и пил густую рецину, имевшую вкус скрипичной струны, так она отдавала канифолью. Потом вышел из разрушенного подъезда гостиницы и поспешил в госпиталь. Луны не было, земля после двух солнечных дней была сухая и твердая. Квейль ждал Елену в приемной. Она вышла в длинном желтом пальто и в маленькой желтой шапочке медицинской сестры. Щеки ее слегка запали. Глаза казались большими в разрезе, тянувшемся от переносицы до скул. Полнота ее скрадывалась покроем пальто. Спустившись с крыльца, они направились к разбитому бомбежкой мосту у озера. По городу они шли молча, но на дороге, окутанной белым туманом, Квейль нарушил молчание.

— Вы уже обдумали? — спросил он. — Но прежде чем вы скажете, я скажу вам. Я думаю, мне удастся отправить вас в Афины на «Бомбее». Это транспортный самолет. Нас посылают обратно в Афины.

— Вы возвращаетесь? Вы возвращаетесь в Афины? Когда? — заинтересовалась она.

— Завтра или послезавтра. Не знаю. Но вы можете вернуться туда на «Бомбее», Так как же вы решили насчет...

— Не знаю, — сказала она. — Это совсем другое дело, раз вы возвращаетесь. Совсем другое дело. Что будет с нами в Афинах? Не думаю, что я смогу поехать, — я не могу бросить работу.

— Я это устрою. Старшая сестра...

— Но даже если так, что нас ждет впереди?

— Ничего особенного. Ничего определенного. Если я уеду из Греции, вы поедете со мной. Я останусь здесь до прихода немцев. А потом мы оба уедем в Египет. Вы можете жить там или уедете в Англию. Будем жить, пока нас не разъединит война. Как вы смотрите на это?

— Трудно будет уехать, — сказала она.

— Это зависит от вас. Но, так или иначе, это самый важный вопрос. Как видите, я стараюсь рассуждать спокойно.

— Очевидно, надо согласиться, — сказала она. — Но не думаю, что старшая сестра отпустит меня.

— Пойдем сейчас к ней.

— Нет. Я сама с ней поговорю.

— Мне будет легче это устроить, — сказал Квейль.

Он повернул ее к себе, — этого давно уже не случалось. Она была не так строга, как обычно. Не обняла его, но и не отстранилась, когда он прижался к ней всем телом. Он оторвался от нее, они молча пошли назад, к госпиталю. Он был очень уверен в себе. Старшая сестра удивленно подняла голову, когда они вошли к ней.

— Хэлло, сестра, — сказал он. — Извините за беспокойство, но у меня к вам просьба.

— Хэлло... У вас такой серьезный вид... что с вами?

— Мы хотим пожениться. И я хочу, чтобы Елена вернулась в Афины.

— Вы вступаете в брак?

— Да, — сказала Елена по-английски.

— Да, — сказал Квейль. — Можно ей отправиться в Афины завтра или послезавтра на нашем транспортном самолете?

— Значит, вы решили вступить в брак. Но нам нужны здесь работники. И скоро придут немцы.

— Я знаю. Но она с таким же успехом может работать в Афинах, если именно это вас интересует.

Старшая сестра помолчала с минуту, затем кивнула головой и сказала:

— Это нетрудно устроить. Пусть едет. Я все улажу.

Елена спокойно улыбнулась. Квейль кивнул.

— Вы страшно любезны, сестра. Благодарю вас, — сказал он очень серьезно.

— Она может захватить с собой запасные части для автоклава. У нас там нет этих частей. Она может передать их от моего имени, это будет весьма кстати.

— Конечно. Что угодно. Спасибо, — еще раз поблагодарил Квейль.

— Я очень рада. Вы прекрасные молодые люди. Вы будете счастливы, если только еще возможно счастье. Поздравляю вас. Вы правильно поступаете. Но вы должны выглядеть веселее.

— Не знаю, как нам повенчаться здесь, — сказал Квейль.

— Какого вы вероисповедания?

— Официально я принадлежу к англиканской церкви. Но разве в Греции нет гражданского брака?

— Нет. Только церковный.

— Мне все равно какой.

— Ну, вы решите это завтра. Или в Афинах.

Квейль и Елена вышли, и она сказала, что ей надо еще окончить работу. Квейль вернулся в гостиницу. Хикки сидел на кровати у себя в комнате, когда Квейль проходил по коридору. Он позвал Квейля к себе.

— Надеюсь, ты уже все уладил. Немцы могут вступить в Грецию сегодня вечером или завтра. В любую минуту. Твою невесту мы переправим на «Бомбее» завтра же, если она хочет. А мы на прощанье еще разок вылетим на разведку.

— Куда?

— Ты помнишь Нитралексиса?

— Того сумасшедшего летчика-грека? Я давно его не видал.

— Он был в Корице. Нам приказано сопровождать его в разведку. К Баллоне — посмотреть, что там делают итальянцы.

— Это значит идти бреющим полетом?

— Один бог знает, что это значит. Но будем надеяться, что фрицы к тому времени еще не появятся.

— Когда вылетаем?

— В шесть часов. Ты пока ляг и поспи.

— Ладно. Ну что ж, я буду только рад скорей убраться отсюда.

— И я, — сказал Хикки.

— Спокойной ночи, Хикки.

— Спокойной ночи, Джон. Я пришлю швейцара разбудить тебя.

14

Утром тумана не было. «Гладиаторы» стояли холодные в голубой полумгле. Механики запускали моторы, и оглушительный рев теплом отдавался в воздухе. Этот рев уже занял определенное место среди утренних звуков. Греки выкатили старый «Бреге» и по обыкновению проделывали над ним сложную процедуру. Роса потекла ручейками с металлических крыльев, когда мотор медленно задрожал, а потом загудел.

Квейль и Хикки ждали Нитралексиса. Хикки показывал летчикам на карте, куда им предстоит лететь. Это было по ту сторону высокого скалистого горного хребта, далеко за передовой линией итальянского фронта; там, как предполагали, находились большие неприятельские склады.

Нитралексис появился вместе с Папагосом. Он был уже в летном снаряжении, а Папагос все в тех же двух пальто. Нитралексис приветствовал Хикки широкой улыбкой и обнял его. Хикки не знал, как вести себя с этим греком. Он считал его немножко ненормальным, но мирился с его дружескими излияниями.

— Сегодня я счастливчик, — сказал Нитралексис; он расхохотался, закинув голову назад. — Вы будете меня сопровождать. Вот хорошо!

Он опустился на колени и разложил на земле помятую греческую карту. Карта была гораздо лучше, чем та, которой пользовалась эскадрилья. Медленно и тщательно подбирая английские слова, Нитралексис объяснил, что именно он будет делать, и Хикки пришел к заключению, что свое дело он знает превосходно. Он показал Хикки, с какой стороны они подойдут к намеченному району, и Хикки был очень доволен, потому что и он выбрал то же направление. Они обогнут высокую горную вершину, и Нитралексис полетит прямо над долиной, делая снимки, вернется и еще раз пройдет вдоль долины, потом медленно наберет высоту и возьмет курс домой, что бы там ни случилось. А «Гладиаторы» не станут держаться высоко на тот случай, если «КР-42» атакуют «Бреге», но будут лететь вместе с Нитралексисом на той же высоте, что и он.

— Пожелаем друг другу успеха, а? — сказал Нитралексис, обращаясь к Хикки, когда они шли к самолетам.

— Да, успеха надо пожелать, — ответил Хикки.

Папагос уже сидел на заднем сиденье «Бреге».

— А как насчет башмаков для итальянцев? — крикнул Квейль Нитралексису.

— Башмаков?

— Ну мешок... с вашими снарядами... пугать итальянцев... бомбы?..

— Хо-хо!.. У меня припасено кое-что. Да, припасено... Здесь, внутри.

Нитралексис закинул назад свою черную голову и захохотал так, что заглушил рев «Бреге». Он нахлобучил на голову стальной шлем, расчесал рукой свою огромную бороду и тяжело поднялся в кабину. Чтобы немного согреться, Квейль пустился к своему самолету бегом. Он натянул перчатки, пристегнул к холщовому поясу 4 1/2-линейный кольт в холщовой кобуре, вдел ноги в парашютные лямки, пристегнул их к кольцевому замку на животе, надел шлем и неловко взобрался в кабину. Он открыл дроссель, одновременно затормозив колеса, и дал от себя ручку управления. Ему нравился приятный, ровный звук его мотора. Он опробовал ножное управление, подвигал в стороны ручкой управления и взглянул на элероны. Затем он отпустил тормоза, «Гладиатор» развернулся и вырулил вправо от машины Нитралексиса. Хикки, Констэнс и Стюарт были с одной стороны, Квейль, Тэп и Финн — с другой.

Когда Нитралексис открыл дроссель и поднял руку, все осторожно двинулись вперед. «Гладиаторы» оторвались от земли раньше «Бреге». Квейль открыл сдвижной верх фонаря кабины и убрал газ, чтобы Нитралексис не отставал. Они построились вокруг Нитралексиса клином и предоставили скорость и высоту его усмотрению. Перевалив через Коминг-Орос, они взяли курс на северо-северо-восток.

«Бреге» все время то подскакивал, то проваливался, когда они огибали хребет. «Гладиаторы» держались вплотную к нему. На высоте пятисот футов Нитралексис выровнял «Бреге» и пошел прямо над долиной. Скорость казалась большой, потому что они были ближе к земле. Они прошли один раз над долиной, затем Нитралексис повернул назад. Он не стал ждать англичан и опять пустил свой старый «Бреге» над долиной. Но тут в небе начали рваться снаряды зенитных орудий, замелькали темные дымки, а огневые точки стали стрелять трассирующими пулями. Нитралексис, не докончив полета над долиной, быстро стал набирать высоту. Летчики повернули назад к горам. Все, что им оставалось сейчас, — это поскорей уходить домой.

Они находились почти на уровне облаков, когда показались «КР-42». Для Квейля это не было сюрпризом. Все равно как знакомая книга, где знаешь все наперед. Упустить такой превосходный случай для атаки «КР-42» не могли, вполне естественно было ожидать их здесь. В первой группе их было десятка полтора. Они шли в строю, прямо вниз на англичан. Другая группа, около двух десятков машин, шла ниже первой, наперерез «Гладиаторам». Квейль сразу понял, что сейчас предстоит такой жестокий бой, какого он еще не знал. Он бросил взгляд назад, на свое звено. Следом за ним шел Тэп, и Финн не отставал.

Они прошли еще мили две, прежде чем началась атака. Они могли бы попытаться набрать высоту и спрятаться в облаках, но их задерживал медлительный «Бреге», и «КР-42» налетели на них, открыв бешеный огонь. Впервые за все время самолет Квейля не мог увернуться от попаданий. Квейль чувствовал их и знал, что это двадцатимиллиметровые снаряды. Он видел, как они рвут его фюзеляж под левым крылом, видел, как виновник этого, «КР-42», сделал боевой разворот и стал набирать высоту, чтобы повторить атаку. В отчаянии он вскинул голову, ища облаков. Но облака были далеко.

И тут он увидел, что Хикки сделал боевой разворот и остальные последовали за ним: «Гладиаторы» принимали бой. Квейль, не теряя времени, взмыл кверху, чтобы атаковать два «КР-42», которые пристроились в хвост «Бреге». Папагос отбивался от них, строча вверх из пулемета. Быстрым взглядом окинул Квейль стаю «КР-42», повернувших назад, чтобы возобновить атаку, и решил идти им в лоб.

Он резко дал ногу, отпустил ручку управления и скользнул с разворотом вправо в лоб итальянцам. Когда в его кольцевом прицеле мелькнула фашистская эмблема, он пустил в нее пулеметную очередь, и из-под крыльев «42» вырвались неровные языки пламени. Изо всех сил продолжал он нажимать спуск пулемета и тут же заметил, что слишком близко подошел к противнику и снаряды «42» бьют по его самолету. Он резко взял на себя ручку управления, чтобы пройти над «КР-42». «Гладиатор» повиновался медленно, и медленно набирал высоту. Квейль сделал кругом вираж, и вдруг перед его глазами мелькнул «Бреге», врезавшийся прямо в середину фюзеляжа «КР-42», и обе машины, сцепившись друг с другом, полетели вниз.

Управление действовало плохо, — что-то случилось с рулем высоты, и Квейль не мог набирать высоту, хотя мотор еще работал. Когда один «КР-42» вынырнул из-под него и всадил в него короткую пулеметную очередь, самолет Квейля сильно накренило, Квейль сразу понял, что его машина повреждена не на шутку. Она внезапно потеряла управление... как обрезало. Он потянул на себя ручку управления, и самолет выровнялся, но тут же начал быстро терять высоту. Подозрительно быстро шел он вниз, к земле. Квейль дернул ручку на себя и попробовал дать крен, чтобы использовать руль направления в качестве руля высоты, но самолет продолжал падать. Квейль почувствовал страх. Еще раз отчаянно дернул он ручку на себя и бросил взгляд вниз: выброситься с парашютом было уже поздно.

Самолет стремительно шел к земле, и ветер свистел сквозь стыки фонаря в колпаке кабины. Вот промелькнули неровные уступы горного склона... зеленый лес, красная земля где-то внизу, скалы... быстрота, затуманенный вихрь... и больше ничего, ничего, кроме твердой, твердой... Черт возьми!.. черт возьми!.. вот оно... это все... это весь мир! Вот оно несется навстречу... готово!

Квейль ударился всем размахом крыла, самолет подбросило на верхушках деревьев, затем он скользнул сквозь листву и упал на каменистую почву. Лонжероны, обшивка, стойки клочьями разлетелись во все стороны. Тяжелый мотор некоторое время тащил за собой остатки самолета, пока не смешался вместе с ними в бесформенную плотную груду.

Сознание Квейля отметило толчок, треск рвущейся обшивки, белый туман в глазах и тишину... и быстроту, которая врезалась в землю, как бритва в палец. Им овладел неистовый страх...

Когда самолет коснулся деревьев, он вцепился в ручку в надежде, что падение прекратится. Со страшной силой его швырнуло вперед, он ударился головой о приборную доску. Все вокруг стало тихо на секунду, необычайно тихо, затем — полное небытие.

15

На голове у него запеклась кровь. В тех местах, где кожа была содрана, образовалась твердая корка, склеивавшая тело с металлом. Кровавые пятна были на ирвиновской куртке, а там, где лицо проглядывало из-под маски, тоже была кровь и порезы. Маска сдвинулась ему под подбородок, он раздавил ее шеей. Кисти рук его были неестественно вывернуты и, окровавленные, беспомощно висели по бокам.

Был уже вечер, когда какая-то серость забрезжила в сознании Квейля. Он поднял руки и уперся в разбитую приборную доску. Он не сознавал, что делает. Не сознавал своих движений. Медленно приходил он в сознание. Он был как пьяный, и все было неясно. Еще раз нажал он руками на приборную доску. Голова его поднялась кверху, запекшаяся корка крови оторвалась от тела и от металла, и боль отозвалась в мозгу. Он тихо застонал.

Раны на лице опять начали кровоточить, и первым отчетливым чувством Квейля было ощущение, что кровь заливает ему глаза. Закрыть глаза он не мог, не знал, как это делается: согласованность чувств и движений еще не восстановилась. Глаза были открыты, но ничего не видели в фокусе. Голова была закинута назад. Он опять сделал движение руками. Его сознание отметило это движение.

И вдруг на одно короткое мгновение в его мозг проникла мысль, осветившая все, страшная мысль, что он заперт в кабине. Он не мог еще отчетливо видеть, а его движения напоминали движения пьяного. Он чувствовал боль и сознавал это, как и то, что он заперт в кабине, но сознавал неясно. Ему хотелось проверить свои движения, и он попытался встать, но тут же почувствовал, что движения не подвластны ему.

В те мгновения, когда сознание прояснялось, он чувствовал неопределенную боль и тяжесть в голове, которая мешала координировать движения. Он поднял вверх руки, смутно сознавая, что надо сдвинуть верх фонаря, чтобы можно было вылезти. Он беспомощно водил руками над головой, но никак не мог поднять голову, чтобы посмотреть, что нужно сделать. Никакого верха на кабине не оказалось, он был сорван, и только холодный воздух был у него над головой.

Сбоку был поручень, и он ухватился за него, пытаясь встать на ноги. Парашютная лямка зацепилась за что-то, и он опять упал на сиденье, и рука его опять ухватилась за поручень. Он еще раз сделал попытку встать и, наконец, встал с подгибающимися коленями. Холодный воздух причинял ему боль. Он крепче оперся на руки и выпрямил ноги. Почувствовав тяжесть парашюта, он начал шарить руками на животе, чтобы отстегнуть пряжку. Парашютные лямки свалились с плеч, и он взобрался на край разбитой кабины. Тут он остановился, в глазах у него потемнело, и он тяжело упал на землю.

Очень медленно восстанавливалась согласованность реакций, а вместе с ней пришла локализуемая боль. Сначала она была неопределенной, он ощущал ее во всем теле, затем стала распределяться, и он почувствовал боль в руках, в ногах и безумную жгучую боль на изрезанном лице. Он неподвижно лежал на боку и сквозь боль боролся с бессознательным состоянием. Он боялся, что у него прекратится дыхание. Боясь, что умрет от такой страшной боли, он сосредоточил все силы на том, чтобы не лишиться опять сознания и сохранять глубокое дыхание. Два раза принимался он плакать, пока его тело не размякло от плача, и тогда он перестал.

Сознание полностью вернулось к нему, на этот раз независимо от боли, когда прямо перед глазами он увидел землю. Земля была красная и мокрая и усеяна разноцветными листьями, коричневыми и пурпурными, ярко-пурпурными. Слишком даже пурпурными для этой породы, — такова была его первая настоящая мысль, независимая от боли. Он смотрел на землю и некоторое время глубоко дышал. Была ночь, но луна освещала все вокруг, — такова была его следующая сознательная мысль.

Преодолевая боль, он думал о том, что либо лунный свет придает листьям такой пурпурный оттенок, либо он лишен способности различать цвета. Но он не мог быть лишен такой способности, иначе его не приняли бы в воздушный флот.

— Господи, — произнес он вслух. — Господи, ну и влопался же я.

Его ухо, прижатое к земле, почувствовало вибрацию от звука произнесенных им слов. Упираясь руками в землю, он попробовал приподняться на четвереньки, как животное. Он увидел обломки разбитого вдребезги «Гладиатора», повисшие на деревьях. Удивительно, как он сам остался жив, подумал он и тут же испуганно решил не думать об этом, так как не был уверен, что останется жив... лучше не искушать судьбу. Он пошевелил ногами, — ноги как будто в порядке. Что руки целы, он уже знал. Вот лицо сильно пострадало, — это он тоже знал. Он стал снимать шлем, шлем был разодран и прилип вместе с кровью к волосам, но он стащил его.

Чтобы убедиться, что тело у него в порядке и ничем не подведет его, он попробовал встать. Медленно, с большим трудом поднялся на ноги, держась за дерево. Стоять он мог как следует. Повертев шеей, он убедился, что позвоночник цел. Он почувствовал слабое дыхание ветра и понял, что будет жить. Но долго стоять на ногах ему было трудно, и он опять сел. Он думал о том, что теперь делать. Оставаться здесь нельзя было. Но он был слишком обессилен, чтобы пуститься в далекий путь. Надо сначала набраться сил хотя бы для короткого расстояния, прежде чем тронуться с места. Но сидеть здесь просто немыслимо. Надо куда-то двигаться. Он думал, что вот сейчас он заставит себя встать на ноги и идти... все равно куда... Но тут же повалился на землю и заснул.

Яркое солнце светило над миром, когда Квейль проснулся, Он проснулся сразу в полном сознании. И опять сразу почувствовал боль и одеревенелость во всем теле, но больше всего боль от опухолей и порезов на лице. Минуту он сидел на земле, глядя на окружающий его лес и на разбитый самолет.

«Эта штука больше не полетит», — промелькнула в его голове нелепая мысль. Он встал и нетвердой походкой прошел к обломкам самолета. Ему нужно было достать неприкосновенный запас и карту. Машинально он взглянул на часы. Они были разбиты, и он не мог воспользоваться ими как компасом. Он зашел сбоку и взобрался на большой камень. Затем достал парашютный ранец, — компас был разбит. Засунув поглубже руку, он вытащил жестянку с неприкосновенным запасом. Жестянка была сплюснута, но содержимое не пострадало.

Он достал индивидуальный пакет и карты. Затем уселся на камне и начал смазывать лицо мазью из пакета. Он чувствовал на ощупь, как изранено и как распухло его лицо. Он дернул за пряжку парашютного мешка, и из мешка выскочили стропы и вместе с ними большой кусок шелка. При помощи карманного ножа он разрезал шелк и оторвал несколько длинных полос. Этими полосами он перевязал себе шею и голову. Волосы его превратились в подобие засохшей грязи, — столько крови они впитали в себя. Он сделал большой глоток из фляги с водой, висевшей у него на поясе, — с другого бока висел 4 1/2-линейный револьвер. Потом встал на ноги и с картами под мышкой сделал несколько нетвердых шагов вверх по склону, пока не добрался до прогалины в лесу, где он мог оглядеться.

При виде окружавшего его ландшафта он удивился, как высоко он находится. Он стоял на склоне высокой горы, внизу под ним длинной лентой тянулось на восток шоссе, а еще дальше протекала река, многоводная и широкая, с обильной зеленью — плодом ее животворящей силы — по берегам. На севере расстилалась низменность, к югу поднимались высокие горы, такие же высокие, как и та, на которой он стоял. Нетрудно было догадаться, где он находится, — горы на юге определяли его положение. Гора, на которой он стоял, значилась на карте под названием Лап Марталло, Квейль находился за линией итальянского расположения, милях в двадцати к северу от Тепелени. Приблизительно такое же расстояние отделяло его гору и от Химары, на побережье, но он не знал, в чьих руках этот город. В какую бы сторону он ни пошел, ему неизбежно придется пробираться через итальянские линии. Проще было бы взять направление к побережью, но немцы, возможно, уже вступили в Грецию, и ему надо вернуться в Янину, чтобы забрать оттуда Елену. Он начал думать о Елене. В конце концов она могла улететь на «Бомбее», несмотря ни на что... Хотя вряд ли, размышлял Квейль. А ему трудно будет выбраться этим путем. Лучше все-таки направиться к Химаре, на побережье. Можно идти по течению реки. Но он знал, что ради Елены он постарается пробраться в Янину. Он во что бы то ни стало должен поспеть в Янину до прихода немцев.

Ему придется днем скрываться в горах, а ночью идти, иначе он может наткнуться на неприятельский патруль. Он попал в самую гущу итальянских резервов. Но если он будет делать переходы только ночью, то ему понадобится много недель, чтобы странствовать вверх и вниз по этим горам. Чем скорей он начнет, тем лучше. Он встал и еще раз прошел к самолету. Здесь не оказалось ничего такого, что можно было взять с собой. Он сел и снял с себя тяжелый летный комбинезон. Было холодно без него, но в обыкновенных брюках легче было идти. Он подтянул пояс, на котором висели кольт и фляга с водой. Затем взял неприкосновенный запас, поглядел на солнце, сверился с карманной буссолью и начал пробираться по склону. Он наклонил голову, чтобы пройти под ветвями низкорослых деревьев, и вдруг услышал шаги. Шаги слышались совсем близко, тяжелые шаги, заглушавшие шелест листьев, колеблемых легким ветром. Он упал на землю и притаился. Шаги приближались. Он напряженно всматривался сквозь заросли. Слышно было, что идет не один человек. Он забыл о своем револьвере: просто лежал и напряженно всматривался. Две фигуры вышли из-за деревьев и остановились. Квейль бросил на них быстрый взгляд и, скорчившись, еще крепче прижался к земле. Но вдруг он увидел бороду, широкое лицо, стальной шлем. Это был Нитралексис.

Квейль встал и зашагал в ту сторону, куда шел Нитралексис со своим спутником. Он вышел навстречу им на открытой полянке. Нитралексис разом остановился, вид у него был растерянный и изумленный. Секунду длилось молчание, затем Квейль сказал:

— Это я, Квейль.

Нитралексис поднял брови, потом улыбнулся в бороду и шагнул вперед.

— Инглизи!.. Инглизи!.. — воскликнул он и расхохотался.

Квейль взглянул на его спутника. Это был не Папагос, стрелок-наблюдатель. Это был греческий крестьянин в длинном черном войлочном плаще с капюшоном, молодой и краснощекий, с клоком волос на лбу. Он улыбнулся Квейлю.

— Где же Папагос... Папагос? — спросил Квейль.

Нитралексис гладил его рукой по плечам. Он принял руку и покачал головой.

— Мы сгорели... разбились... сгорели... пожар... Папагос... — и он снова покачал головой.

— Как вы нашли меня? — спросил Квейль.

Нитралексис сначала не понял, потом стал медленно объяснять:

— Он... — кивок головой означал, что речь идет о крестьянине, — сказал, что видел еще один самолет... и мы вернулись. Он сказал — еще один самолет. А мне надо было... — Он не мог подыскать нужное слово. — Лекарство, — сказал он наконец.

— Вы ранены? — спросил Квейль.

Они оба уселись, а крестьянский парень как остановился при появлении Квейля, так и стоял. Нитралексис снял куртку и показал большой кровоподтек и глубокую черную рану на предплечье. Квейль достал из своего индивидуального пакета мазь и стал втирать ее в рану. Нитралексис посмотрел на лицо Квейля и скорчил гримасу:

— Вам, верно, больно... очень больно... все содрано...

— Не все, — ответил Квейль.

Он натер мазью всю руку Нитралексиса, а затем достал карту и указал их местонахождение.

— Тепелени, — сказал Квейль. — Отсюда мы возьмем направление на Тепелени.

Нитралексис взял карту в руки, потом разложил ее на земле и ткнул пальцем в Химару:

— Сюда мы пойдем, сюда, — так будет лучше.

— Тепелени недалеко от Янины, — так будет скорее, — возразил Квейль и опять указал на Тепелени.

Нитралексис решительно затряс головой.

— Там слишком много итальянцев, — сказал он. — И слишком трудная дорога. Немыслимо.

— Но так скорее, — настаивал Квейль.

Нитралексис опять затряс головой:

— А так безопаснее, Химара... там совсем мало итальянцев.

Квейль тоже покачал головой и сложил карту. Он знал, что если он согласится с Нитралексисом, то они совсем не попадут в Янину. Они пойдут на побережье, к Химаре, а оттуда прямо в Афины. Он боялся потерять Елену. Он пойдет на Тепелени, а оттуда в Янину.

— Я иду н-а Тепелени. Мне надо в Янину, — заявил он.

— Это опасно. Зачем вам?

— Скорее. Так скорее, — сказал Квейль.

Нитралексис пристально посмотрел на него, пожал плечами, и его лицо расплылось в улыбку. Он слегка похлопал Квейля по плечу.

— Опасно, — повторил он.

— Нет. Нам все равно надо пробираться через итальянские линии.

— Слишком много надо лазить по горам.

— То же самое, если пойдем на Химару. Спросите своего приятеля. — Квейль указал на крестьянина.

— Вам зачем-то нужно в Янину. Да?

— Да, — ответил Квейль.

— Зачем?

— По многим причинам. Я собираюсь жениться на одной гречанке. На гречанке. Жениться.

Нитралексис погладил свою черную бороду и сдвинул шлем на затылок:

— Вы женитесь? На девушке из Янины?

— Да. Мы должны были венчаться сегодня. Сегодня. — Квейль большим пальцем ткнул себя в грудь.

— Хо-хо!.. Ай да инглизи!

Нитралексис разразился хохотом и что-то залопотал по-гречески, обращаясь к молодому крестьянину. Тот улыбнулся, кивнул головой и что-то сказал Нитралексису.

— Мы пойдем. На Тепелени... Вы попадете к своей девушке... А мы попадем к итальянцам... Хо-хо!.. Инглизи и любовь!

Нитралексис с чувством потрепал Квейля по плечу и ухмыльнулся в бороду.

— Превосходно, — успокоился Квейль. Он собрал свои карты и стал намечать направление. Нитралексис покачал головой.

— Не надо. И компаса не надо. Он, — Нитралексис указал на парня, — нас проводит. Он знает дорогу. Это его родные места.

— Отлично. Идем же, — сказал Квейль.

Нитралексис объяснил крестьянину, что им предстоит. Тот пожал плечами и приготовился в путь. Квейль взял свои вещи.

— Как его звать? Звать? Кто он такой? — спросил он Нитралексиса, указывая на молодого крестьянина, у которого были такие румяные щеки, каких Квейль еще никогда не видывал.

— Деус. Вы знаете, это значит бог. Деус. Это албанский грек. Он живет в горах. Он нашел меня, — отвечал с обычной усмешкой Нитралексис. Парень обернулся, когда Нитралексис произнес его имя. Войлочный плащ с царственным величием лежал у него на плечах. Капюшон делал его похожим на монаха. Край капюшона, обрамлявший его обветренный лоб, придавал его лицу сходство с ликом сына божьего. Он улыбнулся во весь рот, и его белые зубы сверкнули на солнце, отражая золотистый свет.

Квейль положил свой неприкосновенный запас, индивидуальный пакет и карты в вещевой мешок, и они двинулись в путь.

16

Деус повел их через густой лес, где ветер со всех сторон хлестал по деревьям. Им надо было обойти хребет Лап Марталло. Повсюду вокруг были глубокие ущелья и горные вершины. Иногда Квейль видел далеко внизу белую ленту дороги, извивавшуюся в долине, и рядом с ней реку.

— Так куда же? — спросил его Нитралексис.

— Прямо на восток, — ответил Квейль.

Нитралексис сказал что-то Деусу. Тот стал возражать, не замедляя шага.

— Он говорит, надо перейти через дорогу, так скорее, — перевел Нитралексис.

— А итальянцы? — спросил Квейль.

— Тут их пропасть — очень опасно.

Нитралексис на ходу стал обсуждать вопрос с Деусом, и Квейль немного отстал, чтобы их не стеснять.

— Мы перейдем через дорогу ночью, — сказал Деус Нитралексису.

— А как же река? — спросил Нитралексис, припомнив карту.

— И через реку надо переправиться. Она очень широкая, будет трудно.

— А ты не знаешь такого места, где поменьше итальянцев?

— Нет, — отвечал Деус. — Такого места нет. Вся дорога кишит ими.

— Как же мы в таком случае переберемся через дорогу и через реку? — спросил Нитралексис.

— Ночью. Пролезем у итальянцев между ног, — сказал Деус.

— Главное, значит, незаметно добраться до дороги. А перейти дорогу, по твоим словам, это все равно, что проползти между ног у итальянцев. Приходилось тебе когда-нибудь проползать у них между ног?

— Это дело нелегкое, — согласился Деус. — Итальянцы — народ пуганый. Они сразу открывают пальбу.

— Это я знаю, — отозвался Нитралексис.

— Пожалуй, мне бы следовало взять револьвер у инглизи, — сказал Деус.

Нитралексис давно заметил, что Деус посматривает на 4 1/2-линейный кольт Квейля. Такой револьвер для Деуса был бы настоящим кладом. Он готов был украсть его, если ему не удалось бы заполучить его другим путем. Нитралексис знал, что Деус способен убить их обоих, спокойно и без всякой злобы, лишь бы завладеть этим револьвером.

— Инглизи подарит тебе револьвер, если ты проведешь нас через итальянские позиции к грекам.

— Да? — вопросительно протянул Деус.

— Инглизи обещал мне. На этого инглизи вполне можно положиться, ты сам можешь судить об этом.

— А какое у него лицо, если отмыть его от крови? — спросил Деус.

— Добродушное, как у теленка. И очень молодое. Он самый лучший летчик у инглизи.

— Почему же его сбили? — выразил сомнение Деус.

— Он спасал товарищей. В тот день он сбил пятнадцать итальянцев.

— У него замечательная куртка!

— Никудышная! У нее только вид такой.

Нитралексис боялся, что Деус может покуситься на куртку Квейля. Он решил предупредить Квейля, чтобы тот держал свой револьвер незаряженным. Деус может оказаться опаснее итальянцев. Хотя вообще он очень славный парень.

— Выньте патроны из револьвера, — сказал Нитралексис Квейлю через плечо. — Этот паренек... может стащить его. Будьте осторожны. Как только револьвер окажется у него в руках, он нас бросит. Он пойдет на что угодно, лишь бы завладеть револьвером.

— Можете взять его себе, если хотите. Он чертовски тяжел. Он мне совсем не нужен, — сказал Квейль.

— Пусть остается у вас. А то он что-нибудь подумает... Я сказал ему, что вы подарите ему револьвер, когда он проводит нас к грекам.

— Я отдам ему револьвер хоть сейчас. Он страшно тяжел.

— Не надо. Он бросит нас. Держите при себе.

Они поднимались вверх по склону. Подъем был трудный. Часто приходилось взбираться по голым камням, не легче было и прокладывать себе путь сквозь лесную чащу. Ветер искажал звуки, и все трое то и дело бросались на землю, когда кому-либо из них чудились приближающиеся шаги. Квейль почувствовал голод и достал плитку шоколада. Нитралексис жевал черствый ржаной хлеб. Дорога внизу постепенно оказывалась прямо под ними. По карте Квейль видел, что они идут на восток. Временами, когда открывался вид на дорогу, он различал движущиеся обозы и даже людей.

Под вечер они стали спускаться по склону. Квейль порядком устал, и они подвигались медленно. К сумеркам они спустились до половины склона, и дорога была теперь ясно видна. Деус остановился в густой платановой роще.

— Здесь мы переночуем, — сказал он, обращаясь к Нитралексису.

— А разве нельзя перейти дорогу сегодня ночью? Она так близко, — и Нитралексис указал на дорогу.

— Сначала надо понаблюдать.

Деус скинул свой плащ. Он посмотрел на Квейля, который сидел, опустив голову на колени.

— Он болен? — спросил Деус.

— Нет. Он вполне здоров, Инглизи так отдыхают, Он совершенно здоров.

Квейль поднял голову и спросил, почему они остановились.

— Заночуем здесь. Завтра все высмотрим. Дорога кишит итальянцами. Надо подождать.

Квейль лег, где сидел. Голова его опять стала тяжелой, и ноги не совсем ему повиновались. Он не чувствовал усталости, но обессилел. С минуту он смотрел в землю перед собой, потом заснул.

Деус и Нитралексис ждали: каждый хотел, чтобы другой улегся первым. Наконец Деус закутался в плащ и лег. Нитралексис высморкался с помощью пальцев и тоже лег.

Вдруг Квейль проснулся. Опять в небе висела пурпурная луна. Он чувствовал, что что-то случилось. Он огляделся вокруг, ища глазами Нитралексиса, но его не было. Деус тоже исчез. Внезапно ему пришла в голову мысль, что они бросили его. Он поднялся и сел. Это было мучительно больно. В это время появился Нитралексис.

— Итальянцы у нас под боком, — шепотом произнес он.

— Где?

— Тут внизу. Слушайте.

Квейль стал прислушиваться. Он услышал голоса и смех. У него захватило дыхание.

— Где Деус? — спросил он.

— Следит за итальянцами, — сказал Нитралексис.

— Почему мы торчим здесь?

— Тут безопасно. Мы в безопасности, если будем сидеть тихо.

Квейль потянулся за револьвером. Револьвера не оказалось.

— Деус взял револьвер, — прошептал Квейль.

— Нет, это я взял его. Он хотел взять, но я взял раньше. Пусть будет у меня.

Квейль ощупал небольшой подсумок на поясе. Подсумок был пуст.

— И патроны вы взяли? — спросил он Нитралексиса.

— Те, что в револьвере?

— Нет. Из этого подсумка?

— Нет, не брал, — сказал Нитралексис. — Это, значит, Деус. Наверное он, а?

— Откуда мне знать? Да, должно быть, он. А револьвер не заряжен.

— Значит, у нас револьвер, а у него патроны, — и Нитралексис тихонько рассмеялся.

— Как вы теперь отберете их у него?

— Мы ничего не скажем ему. Иначе он испугается и бросит нас, но будет тайком красться за нами, чтобы перерезать нам горло во сне. О нет! Ничего говорить не будем. Он не знает, у кого револьвер.

— А что он делает сейчас? — спросил Квейль.

— Наблюдает за итальянцами. Он скоро должен вернуться. Он славный парень, если только не убьет нас.

Теперь Квейль отчетливо слышал итальянцев. Он разобрал несколько слов.

Откуда-то внезапно показался на четвереньках Деус. Он улыбался.

— Итальянцев немного. До утра нечего бояться оставаться здесь. Вы понимаете, что они говорят? — спросил он Нитралексиса.

— Нет, не понимаю. Если бояться нечего, мы опять можем соснуть.

— Да. А когда покажется солнце, мы поднимемся выше.

Деус уже ложился.

Нитралексис предложил Квейлю тоже улечься, Квейль все еще чувствовал слишком большую тяжесть в голове, чтобы пренебречь таким предложением. Он лег и тотчас заснул.

Его разбудил на рассвете Деус, Он улыбался дружелюбно, глядя на Квейля честным открытым взором. Трудно было представить себе, что он может убить обоих своих спутников из-за револьвера. Оружия в Албании достаточно, думал он. Там и итальянские, и греческие войска... Хотя албанским горцам добывать оружие трудно. Они боятся самолетов и во избежание репрессий воздерживаются от набегов на итальянцев.

— О'кэй! — сказал Квейль по-английски.

Лицо Деуса осветилось еще более радостной улыбкой, и он повторил по-своему: «Хоркей». Квейль дружески кивнул головой. Проснулся Нитралексис. При бледном свете предрассветных сумерек они стали подниматься по склону, пока не подошли к кучке деревьев на скале, нависшей над склоном. Уже совсем рассвело, и внизу отчетливо обрисовывалась дорога.

— Будем наблюдать, — сказал Деус Нитралексису.

Тот кивнул и улыбнулся Квейлю:

— Моя специальность: наблюдаю. Но только где мой «Бреге»? Ах, мой «Бреге»!

Чтобы не чувствовать боли, Квейль опять завалился спать. Деус посмотрел на него и спросил Нитралексиса, что особенно сильно болит у инглизи: голова или тело.

— И то и другое, — сказал Нитралексис.

— Если он умрет, ты отдашь мне его револьвер? — спросил Деус.

— Он не умрет. Ты получишь револьвер, как только мы доберемся до греков.

— Спасибо. Я надеюсь, что он не умрет, — отвечал Деус и наклонился над краем скалы, чтобы наблюдать за дорогой.

Когда Квейль проснулся, солнце стояло высоко и сильно припекало. Боль немного утихла, ноги повиновались лучше. Нитралексис опять ел черствый хлеб. Он улыбнулся Квейлю и хихикнул в бороду:

— Вы спите, как итальянец. Итальянцы страшные сони.

— Спасибо, — сказал Квейль.

— Хотите хлеба?

— У меня есть шоколад. А где Деус?

— Все наблюдает за рекой и дорогой. Он очень обстоятельный парень.

— Он славный парень, если только не убьет нас, — передразнил Квейль Нитралексиса.

— Совершенно верно, — рассмеялся в бороду Нитралексис.

Квейль чувствовал, что он очень грязен, и ему хотелось сорвать с себя шелковые бинты, покрывавшие его голову и лицо. Но вместо того он набрал в ладонь воды из фляги и слегка смочил перевязку. Нитралексис хотел помочь ему. Квейль покачал головой.

— Не будет у вас заражения крови, а?

— Эта мазь, надеюсь, не допустит заражения, — сказал Квейль. — А как ваша рука?

— Я давно забыл про нее.

Нитралексис улыбнулся, пожал плечами и похлопал Квейля по спине.

— Когда мы будем переходить через дорогу? — спросил Квейль.

— Может быть, сегодня ночью. Деус скажет. Будем слушаться его. Он выведет нас из этой итальянской западни, если не убьет нас.

— Мне надо спешить, — сказал Квейль.

— Ваша невеста в горе. Она, наверно, думает, что вы убиты. Она не будет вас ждать?

— Возможно, что не сможет. Я иду наудачу. Лишь бы немцы не, добрались туда раньше нас.

— Немцы, может быть, начали уже против нас военные действия? — Лицо Нитралексиса стало серьезным.

— Может быть. Но я хочу надеяться, что нет. Мы должны попасть в Янину раньше, чем немцы.

— Жизнь полна опасностей, не так ли? — заметил Нитралексис спокойно.

— Это правильно.

Квейль осторожно ощупал свое лицо. Опухоль все еще не сошла, и он легко мог определить по ощущению, где были порезы. Когда он поворачивал голову, запекшаяся кровь отставала от ран. Он знал, что дело может принять серьезный оборот, если он не скоро попадет в госпиталь.

Деус вернулся под вечер. Он был покрыт грязью с головы до ног. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Плащ был испещрен коричневыми мокрыми пятнами. Он улыбнулся Квейлю, Квейль кивнул головой в ответ. Деус прижал ладони к вискам и покачал головой. Квейль еще раз кивнул.

— Сегодня ночью выберемся. Но кругом всюду итальянцы, — сказал Деус Нитралексису. — Что, инглизи сможет ползти на животе?

— Ну конечно. У него только голова болит. У себя на родине он славится как замечательный ползун, — отвечал Нитралексис.

Квейль отломил кусок шоколада и протянул Деусу. Тот посмотрел на Нитралексиса.

— Бери, — сказал Нитралексис. — Это шоколад. Хорошая штука.

Деус взял шоколад и улыбнулся Квейлю. Он осторожно откусил кусочек и от удивления раскрыл глаза, как ребенок.

— Очень сладко. Инглизи всегда едят это? — спросил он.

— Нет... Но почти всегда.

— Какой сладкий! Просто чудо!

Деус снова улыбнулся Квейлю и опустился на землю, жуя шоколад. Квейль лег опять в надежде заснуть и забыться.

Какой-то шорох разбудил его. Ему не хотелось шевелиться. Он все еще был слаб, голова была словно свинцом налита. Только ноги стали чуточку лучше. Ночь уже наступила, светила луна. На юге скопились густые белые облака. А со стороны Лап Марталло ползли черные тучи. Пахло дождем.

— Выходим? — спросил он Нитралексиса.

— Да, Вы хорошо себя чувствуете? Мы пойдем на животе.

— Как на животе?

— Будем пробираться ползком. Понимаете?

— Да, — сказал Квейль. — Но сейчас, кажется, пойдет дождь.

— Не беда. Вставайте.

Нитралексис помог Квейлю встать. Деус расправил помятую траву на том месте, где лежал Квейль. Они стали спускаться по склону. Деус шел впереди, за ним Квейль, а Нитралексис позади. Деус осторожно раздвигал ветви, чтобы они не шелестели. Он двигался медленно и очень тихо. Они шли молча, останавливаясь только тогда, когда им казалось, что они что-нибудь слышат. Один раз Квейлю показалось, что он слышит разговор где-то справа. Иногда из-под ног у них выкатывались небольшие валуны, и шум камней напрягал их нервы до предела.

Вскоре пошел дождь. Луна скрылась за тучами, дождь отчетливо барабанил по листьям, глухо стучал по земле и, разбрызгиваясь, шлепал по камням. Они подошли к рощице, где спали прошлую ночь. Отсюда начинались опасные места.

Они поползли. Цепляясь руками за выступы, они спускались по крутым обрывам. Один раз Квейль заметил костер на прогалине шагах в двухстах слева от них. Через некоторое время им пришлось проползти совсем близко мимо другой итальянской стоянки. Квейль почуял ее по запаху. Ему казалось, что они ползут уже очень долго. Дождь промочил его до костей, но это освежило его голову. Сейчас он гораздо лучше владел своими чувствами.

У подножия горы Деус пополз еще медленнее. Он двигался очень тихо, с величайшей осторожностью, и часто совсем замирал на месте. Они выбрались на опушку леса, и глазам Квейля представилась дорога. Деревья не заслоняли больше вида, и он видел полосы дождя и дорогу. Она казалась свободной и пустынной, Деус притаился на скате в русле небольшой речушки, протекавшей вдоль дороги. Нитралексис и Квейль ждали. Деус опять медленно пополз под дождем в мокрой траве. Квейль пополз вслед за ним, всматриваясь во тьму. Его кобура то и дело цеплялась за что-нибудь, и он мысленно проклинал ее. Нитралексис был последним, Квейлю казалось, что он производит слишком много шума. Два раза Деус останавливался, и каждый раз Квейль ждал, что сейчас что-нибудь произойдет.

Они были почти у самой дороги, когда послышался шум машины. Шум приближался, и Квейль видел, как Деус припал к земле. На повороте дороги показался грузовик с затемненными, выкрашенными в синюю краску фарами, и Квейль тоже приник головой к земле. Грузовик прогромыхал мимо. За ним шел другой. Путники прижимались к земле, пока проходили машины. Слабый луч голубого света скользнул по ним, и Квейль замер в ожидании, что грузовик остановится и их обнаружат.

Когда машины прошли, Деус по грязи пополз дальше к дороге. Квейль полз за ним. У дороги, — это было шоссе, уложенное на насыпи, — Деус поднялся на четвереньки. Он тронул Квейля за плечо, кивнул головой и привстал. Согнувшись в три погибели, он быстро поднялся по откосу и проскочил через дорогу. Квейль следовал за ним, гравий скрипел у него под ногами. Он упал в канаву по другую сторону дороги, и его нагнал Нитралексис.

Опять Деус двинулся вперед. Опять они ползли по мокрой траве, и Квейль чувствовал, как дождь льет ему за воротник. Казалось, они уже много часов ползут в темноте. До них теперь все время доносились голоса. Добравшись до реки, они с радостью прислушались к журчанию воды. Деус опять остановился, и некоторое время они сидели на корточках в какой-то тесной круглой яме.

Деус что-то шепнул Нитралексису.

— Тут неглубоко, — тоже шепотом сказал Нитралексис Квейлю. — По ту сторону реки — итальянцы. Нужно соблюдать осторожность. В случае чего побежим вверх. По старому высохшему руслу.

— О'кэй — тихо ответил Квейль.

— Хоркей, — улыбнулся Деус, обернувшись назад. Они двинулись дальше.

Вода в реке была холодная и течение быстрое, но только местами вода доходила им выше колен. Они брели, пригибаясь к самой воде. Иногда холодные струйки проникали сквозь комбинезон Квейля и щекотали ему живот; он еле удерживался от вскрика. Они благополучно перешли реку вброд и немного полежали на берегу, усеянном белыми валунами. Деус опять медленно двинулся в путь, но сейчас же бросился на землю. Нитралексис и Квейль последовали его примеру. Падение на землю отдалось у Квейля болью в голове. Кто-то расхаживал поблизости. Квейль боялся, что сейчас их обнаружат.

Снова они двинулись вперед по расщелине. Это было высохшее русло реки. Валуны скользили у них под ногами и производили немалый шум. Внезапно раздался итальянский возглас:

— Ола!.. Ола!..

Они припали к земле и притихли.

— Ола!.. Кто идет?

Так не годится, подумал Квейль. Если этот итальянец слышал шум, и никто не ответит на его оклик, он заподозрит неладное. Квейль силился припомнить какое-нибудь простое итальянское слово, чтобы ответить на оклик, но ничего ему не приходило на ум, а к тому же он знал, что последуют новые вопросы, на которые он уже не сумеет ответить, и он решил лежать и ждать.

— Ола!.. Эй, Ансальдо, вставай... Тут кто-то есть.

— Да ну тебя... Чего орешь?

Это, очевидно, отвечал Ансальдо.

— Я тебе говорю: тут кто-то есть, — настаивал первый.

— Если это греческая армия, перестреляй всех и заткнись.

Снова наступила тишина. Все трое лежали притаившись. Квейль чувствовал, как он шевелится, когда дышит, биение и трепет его напряженного тела передавались земле и вновь возвращались в тело. Так лежали они с полчаса. Квейлю казалось, что они провели тут полночи... Наконец Деус, крадучись, опять двинулся вперед.

Квейль осторожно поднялся и пошел за ним. Позади он слышал шаги Нитралексиса. Вдруг покатился валун, звук отчетливо разнесся кругом.

— Ансальдо! — крикнул итальянец. И помедлив:

— Отвечайте или буду стрелять!

Они страшные сони, эти итальянцы. Я сплю, как они, думал Квейль. Но очень уж они чувствительны — какого дьявола они волнуются? Что им до этого звука? Слишком они нервные...

В этот момент один за другим прогремели три выстрела... Пули шлепнулись где-то справа от Квейля. Внезапно Деус рванулся. Он схватил большой камень и швырнул его вниз, к реке. Камень загремел где-то в зарослях.

— Ансальдо! — опять крикнул итальянец. Снова раздались выстрелы. Деус прибавил шагу. Квейль спешил за ним, оступаясь в темноте на мокрых, скользких валунах. Опять до него донеслись крики. Он рассмеялся про себя, — было очень похоже на детскую игру. Бросаешь камень в другую сторону, чтобы отвлечь внимание. Все очень просто, думал он. Опасность вовсе не такая сложная штука. Дело гораздо проще. Да, все это очень просто.

Ему приходилось теперь чуть не бежать, чтобы не отстать от Деуса, и он слышал, как спешит за ним Нитралексис. Некоторое время еще были слышны голоса позади, потом Ансальдо взмолился — да ниспошлет ему небо часок спокойного сна...

Вскоре они были уже далеко и продолжали, сгорбившись, подниматься вверх по высохшему руслу. Они шли и шли, углубляясь в ночь.

17

Яркое солнце светило над ними. Они находились на высокой горе над долиной. Шоссе и река уходили отсюда почти прямо на юг. Квейль лежал на спине, сняв с лица повязки. Раны на лице он обмыл водой из фляги. Он хотел проветрить их на воздухе. Дул холодный ветер, но солнце пригревало лицо, оставляя голову в тени. Деус поглядывал на Квейля, жуя кусок черствого хлеба, который он достал откуда-то из складок одежды.

— Он не похож на теленка, — решил Деус, обращаясь к Нитралексису.

— Он не похож на теленка потому, что он очень сильный. Но лицо у него, когда на нем нет крови, совсем как у теленка, — отвечал Нитралексис.

Деус улыбнулся Квейлю. На его румяных щеках не было никаких признаков растительности. Он был еще совсем мальчик. У Квейля раны на лице обросли густой щетиной, которая от крови казалась черной.

— А он на самом деле подарит мне этот чудесный револьвер? — спросил Деус.

— На инглизи можно положиться. Он доверяет тебе, а ты можешь смело доверять ему.

Деус кивнул.

Вдруг Квейль поднял глаза, — ему послышался гул моторов. Сначала ему не верилось, но вскоре сомнения рассеялись.

— Это еще что? — машинально спросил он.

— Айропланос, — сказал Нитралексис. — Да! Айропланос!

Оба уже стояли во весь рост. До них доносился глухой гул. Равномерный и вибрирующий. Прикрыв глаза, они всматривались в небо на севере. Но ничего не было видно. Постепенно звук утратил свою равномерность, теперь слышался то повышавшийся, то понижавшийся гул многомоторных машин.

— Вот они, — сказал Нитралексис, указывая на северо-восток.

Квейль мог ясно различить большое соединение, приближавшееся к ним. Самолеты шли тремя группами. В каждой было не меньше пятидесяти машин. Они шли в стройном порядке на высоте около десяти тысяч футов.

— Черт побери, их целые сотни, — воскликнул Квейль.

Вскоре эскадрилья приблизилась настолько, что можно было определить тип самолетов. Прикрыв глаза ладонью, Квейль внимательно всматривался. И вдруг он понял, что это за самолеты.

— Немцы, — сказал он Нитралексису. — Это «Дорнье-17».

С длинными фюзеляжами, похожими на карандаши, самолеты шли сомкнутым строем, строго распределяясь на звенья. Их силуэты обрисовывались очень четко. Квейль ясно видел также и вторую большую группу. В этой группе были «Юнкерсы-86» и «Хейнкели-111». Характерные овальные фюзеляжи «Хейнкелей» придавали им массивный вид, хотя они были меньше длинных и узких «Дорнье».

— Значит, у нас теперь и немцы, — заметил Нитралексис.

— Интересно, когда они вторглись... Ну и дела!..

— Кому-то они насыплют бомб, эти разбойники, — сказал Нитралексис.

— Надо торопиться. Спросите Деуса, когда мы проберемся через итальянские линии.

Деус не отрывал глаз от бомбардировщиков.

— Инглизи, — сказал он Квейлю.

— Немцы, — ответил ему Нитралексис.

— Они тоже воюют? — спросил он.

— Да, теперь воюют. Нам надо поспешить, пока они не пришли сюда. Когда мы сможем добраться до греческих войск?

— Может быть, завтра к вечеру. Продвигаться надо осторожно.

— Мы должны попасть в Янину до прихода немцев, — сказал Нитралексис Деусу.

— Может, завтра вечером мы проскользнем между ног у итальянцев.

— Ладно, не будем терять времени, — прервал их Квейль. Он обмотал грязную повязку вокруг головы. — Что он говорит? — указал он кивком на Деуса.

— Он говорит, что, может быть, завтра к вечеру мы доберемся до греческих линий.

— Прекрасно. Будем двигаться. Хотел бы я знать, когда они вторглись, — сказал Квейль, обращаясь главным образом к самому себе.

Когда бомбардировщики скрылись на юге, Деус повел их по склону высокой горы. Квейль взглянул на карту: их курс теперь тоже лежал прямо на юг. Так они выйдут на шоссе, которое ведет к Янине... Как видно, именно туда летят сейчас немцы, думал Квейль. Янина важна для них потому, что это — ключевая позиция целого сектора фронта. Немцы это прекрасно понимают. Они, надо полагать, прежде всего сравняют город с землей. Если только уже не сравняли.

Квейль спрятал карту и все свое внимание сосредоточил на извилистой тропинке, которая вела вниз, в долину.

Весь день они слышали над головой гул бомбардировщиков. Иногда они видели самолеты, все — немецкие. Иногда не видели, но зато слышали отдаленные раскаты бомбардировки. Квейль думал, что теперь, когда немцы начали вторжение в Грецию, итальянцы тоже перейдут в наступление; придется, значит, пробираться сквозь огонь сражений.

К концу следующего дня они спустились с горы, сделали огромный круг, чтобы обойти равнину, и к ночи достигли небольшого плато, откуда был виден итальянский лагерь и шоссе между Тепелени и Клисурой. Где-то на юге шла артиллерийская перестрелка, а по шоссе непрерывно проносились итальянские автомашины.

— Здесь придется подождать, — сказал Деус, когда они поднялись на плато и присели отдохнуть.

— Долго? — спросил Нитралексис.

— Пока не станет темно. Нам надо опять перейти через дорогу. А это трудное дело.

Нитралексис перевел это Квейлю, и все трое, лежа на земле, стали наблюдать за тем, что делалось в итальянском лагере. Когда совсем стемнело и только звуки отчетливо доносились до них, Деус встал и по крутому склону осторожно начал спускаться с плато.

— Мы пойдем через лагерь? — спросил Квейль.

— Нет, мы обойдем его.

Они шли очень быстро, так как Деус знал, как и куда идти. Когда они спустились, Деус знаком приказал им лечь и лежать тихо. Квейль слышал непрерывные глухие раскаты артиллерийской канонады — теперь совсем близко. Слева он слышал голоса в итальянском лагере. Затем Деус пополз на животе к открытому месту. Квейль последовал за ним. Они подвигались медленно, и Квейль увидел впереди ясные очертания огромных итальянских дизельных грузовиков. Увидев грузовики, Деус остановился. Ошибся в расчетах, подумал Квейль. Не предполагал, что наткнется здесь на грузовики. Сейчас начнутся дела.

Деус, действительно, не ожидал встретить здесь грузовики. Увидав их, он пополз под прямым углом в сторону, к кустам. Квейль и Нитралексис последовали за ним. Отсюда они поползли параллельно дороге, пока не добрались до открытого места.

— Не туда попали, — шепнул Деус Нитралексису. — Слишком далеко зашли.

— Ну и что же?

— Вы, правда, спешите? Риск большой.

— Готовы рискнуть? — с усмешкой спросил Нитралексис Квейля.

— Разумеется. Что за вопрос. Пошли дальше, — прошептал Квейль.

— Рискнем, — сказал Нитралексис Деусу.

— Хоркей, — прошептал Деус и похлопал Квейля по плечу.

По-прежнему ползком они выбрались на открытое место. Квейль заметил очертания громоздких предметов, укрытых ветвями. Его мозг пронзила мысль: танки. Они пробирались через район скрытого сосредоточения танков — во всяком случае они были рассредоточены не очень далеко друг от друга. Когда они подползли ближе, Квейль увидел и следы гусениц на земле. На шоссе, не дальше чем в двадцати шагах от них, показался часовой, и Деус мгновенно припал к земле. Было еще не поздно, луна светила не очень ярко, и Квейль не мог видеть, что делалось по другую сторону шоссе. Он полз, прижимаясь к мягкой траве и стараясь не отставать от Деуса, который дюйм за дюймом продвигался все ближе к дороге. Когда часовой остановился, они опять замерли на месте.

— Хоркей, — прошептал Деус.

— Пошли, — сказал Квейль Нитралексису. Все трое перекатились на четвереньках через дорогу и свалились в кювет по другую сторону. Выглянув оттуда, Квейль увидел обширную площадку, а на ней силуэты тяжелых орудий и зарядных ящиков.

Они проползли через вспаханную полоску мягкой, грязной земли, и Квейль почувствовал сырость даже сквозь свои меховые сапоги. Впереди на фоне ясного неба выделялись очертания леса.

— Подождите, — сказал Деус Нитралексису. — Я посмотрю.

Он пополз вперед. Нитралексис остановил Квейля, который двинулся было за ним.

— Он наблюдает, — сказал Нитралексис.

— А что случилось?

— Ничего. Мы зашли слишком далеко. Эти итальянцы — страшные сони, а?

— Ш-ш-ш! Вы их разбудите, и тогда как бы нам не пришлось уснуть.

— Как ваше лицо, инглизи?

Квейля удивил этот вопрос: до сих пор Нитралексис ни разу не спросил его о ранах на лице. «Вероятно, это потому, что мы оба напуганы», — подумал Квейль.

— Спасибо, хорошо. Куда он делся, чертов сын?

— Он сейчас вернется, — сказал Нитралексис. — Я отобрал у него пули. Вот они.

Нитралексис протянул Квейлю патроны, Квейль спрятал их в сумку. Деус скоро вернулся. Никаких звуков погони или стрельбы не было.

— Еще много таких мест будет. Дело долгое, — сказал он Нитралексису. — Что, инглизи совсем здоров?.

— Вполне.

— Тогда пошли, но только осторожно. Итальянцы что-то плохо спят сегодня.

— Пошли, — прошептал Нитралексис.

Они поползли к лесу через небольшую прогалину. Им казалось, что они производят отчаянный шум, так как малейший звук гулко отдавался в лесу. Время от времени они останавливались и припадали к земле, и каждый раз Квейль чувствовал, как его трепет передается земле. Вскоре они добрались до другой открытой поляны, где была стоянка грузовиков и мотоциклов. Квейль очень удивлялся, что их не заметили, когда они ползли по краю этой поляны.

Так они доползли до реки, и Квейль по звуку текущей воды мог определить, что у берега мелко и тихо, а посредине глубоко и есть водовороты. Луна взошла, и бледный свет играл серебром на поверхности реки.

— Тут глубоко, — сказал Деус. — Будем держаться поближе друг к другу.

Нитралексис перевел его слова Квейлю.

У берега было мелко, но дальше течение становилось быстрее, а река все глубже, пока вода не дошла Квейлю до горла. Его куртка набрякла и стала тяжелой, но сбросить ее теперь он не мог. Деус шел чуть ниже его по течению, Нитралексис держался за них обоих. Внезапно они попали на глубокое место и очутились под водой. Квейль почувствовал, как Деус ухватился за его шею. Он пытался плыть, но Деус мешал ему, и он начинал тонуть. Деус все не отпускал его и вдруг оторвался... Квейль видел, как его понесло течением. Вещевой мешок путался между ног. Он сбросил его и рванулся на помощь Деусу. Он слышал, как Деус барахтается в воде, и через секунду увидел его в серебристой полосе лунного света. Он изо всех сил заработал руками и ногами и догнал Деуса. Схватил его за тяжелый войлочный плащ. Но чуть не потонул вместе с ним, когда Деус вцепился в него. Квейль очутился под водой, погрузившись почти до самого дна. Но он опять вынырнул, продолжая крепко держать Деуса за плащ. Рассекая воду левой рукой, он усиленно работал ногами, но силы покидали его, и он уже думал, что их обоих сейчас унесет течением, как вдруг его ноги коснулись дна.

Он вытащил Деуса на берег и, тяжело дыша, упал на землю. Он слышал, как Деус дышит. Но Нитралексис — где он? Деус не шевелился. Квейль нагнулся и перевернул его на живот. Он стащил с него плащ и стал нажимать ему на крестец, то наклоняясь над ним, то откидываясь назад. Дыхание восстановилось. Деус тихо застонал, повернулся на бок, и его вырвало. При тусклом свете луны Квейль видел, что он смотрит на него. Квейль кивнул ему. Деуса опять вырвало, и Квейль испугался, как бы не всполошились итальянцы. Он услышал плеск воды и припал к земле. Плеск приближался, и он догадался, что это Нитралексис.

— Эй! — окликнул он вполголоса.

— Инглизи?

— Да, — ответил Квейль тихо.

— Вы вытащили его?

— Да. Вот он, его рвет.

Нитралексис вылез на берег.

— Ха, вид не блестящий, — сказал Нитралексис по-гречески.

— Передайте инглизи, что я ему очень благодарен.

— Ладно. Он говорит, что очень благодарен вам, — сказал Нитралексис Квейлю.

— Я только представил себе, как мы будем пробираться через итальянские позиции без него, — ответил Квейль.

— Инглизи говорит, что он привязался к тебе. Ты — его друг. Он не мог допустить, чтобы ты нашел себе могилу на дне реки, — перевел Нитралексис. Деус молча кивнул головой. Он подобрал свой мокрый плащ и встал. Но тотчас покачнулся, потом согнулся вдвое, и его опять вырвало.

— Ш-ш-ш, — прошептал Квейль.

— Будет в порядке, — сказал Нитралексис, ухмыляясь в бороду.

Они стали подниматься по склону, поддерживая Деуса. Подыматься было трудно — Деуса все время рвало. Он бросил свой плащ, и Квейль подумал сделать то же самое со своей курткой, которая насквозь пропиталась водой. Но ему было жалко ее, и он только расстегнул молнию. Они шли приблизительно с час, когда Деус сказал:

— Хватит. Забрались достаточно высоко.

— Хорошо, господь бог. Ты вот только не выворачивай себя наизнанку, — сказал Нитралексис.

— Хоркей, — сказал Деус и свалился, как сноп.

Квейль наклонился и тряхнул его. Деус не шевелился: он был в полном забытьи. Квейль положил его ничком и опять стал делать ему искусственное дыхание.

— Тут не вода виновата, — сказал Нитралексис.

— Но мы ведь не можем идти без него.

— Он сказал, что надо идти вдоль шоссе.

— А потом? Что мы будем делать потом?

Нитралексис пожал плечами. Он нагнулся над Деусом и похлопал его по рукам и щекам.

— Есть у вас вода?

Квейль подал ему флягу.

Нитралексис брызнул несколько капель на голову Деусу. Квейль иронически заметил:

— Воды он имел достаточно. Он, кажется, просто заснул.

— Ну, тогда и нам придется спать, — сказал Нитралексис и уселся на землю.

Квейль перевернул Деуса на спину и выпрямил ему ноги.

— Хоть бы он проснулся скорей. До утра осталось совсем мало времени.

Квейль и Нитралексис сидели, ожидая, когда очнется Деус, и прислушивались к беспрерывной артиллерийской канонаде, доносившейся с юга и с востока.

— Где-то идет бой, — сказал Нитралексис.

— Да, и мы попадем в самый огонь, — сказал Квейль.

— Как бы я хотел быть сейчас на своем «Бреге».

— А я скорей согласен сидеть здесь, чем в такой машине, — сказал Квейль.

— Разница небольшая.

Начинало уже светать, когда Деус очнулся. Его опять стошнило. Квейль и Нитралексис не спали. Квейль страшно проголодался и пожалел, что бросил в реку свой вещевой мешок.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Нитралексис Деуса.

— Совсем ослаб. Я оставил все силы в реке.

— Но идти все-таки можешь?

— Да, но уже день, мы не можем идти днем.

— Почему? Вставай, идем.

— Очень опасно. Мы у итальянцев в самом брюхе.

— Все равно, нам надо спешить.

Деус покачал головой.

— Днем он не пойдет, — пояснил Нитралексис Квейлю.

— Скажите ему, что мы пойдем без него.

— Так нехорошо, — сказал Нитралексис, обращаясь к Деусу. — Инглизи говорит, что он спас тебе жизнь. Теперь он просит тебя спасти его. Он хочет идти дальше.

Деус покачал головой и повалился на спину. Потом привстал, и его стошнило. Он посмотрел на Квейля, и Квейль заметил, что его румяные щеки, хотя и не утратили вполне румянца, приобрели, однако, землистый оттенок. Квейль кивнул ему.

— Хоркей, — сказал Деус и встал. — Идем, инглизи, — сказал он Квейлю по-гречески.

Пробираясь по обрывистому склону, они видели шоссе, извивавшееся по краю долины, параллельно реке. Артиллерийская канонада усилилась. Трудно было сказать, где стреляли орудия — впереди или сзади, но во всяком случае очень близко. Вдруг Квейль увидел, как внизу справа от них, неподалеку от дороги, разорвался снаряд.

— Это, верно, ваш, — сказал он Нитралексису.

— Да, греческий. Здорово. Поглядите.

Снаряды один за другим ложились вдоль дороги. Это была меткая стрельба, но Квейль, — по крайней мере с такого расстояния, — не видел для нее никакой достойной цели. Внезапно раздался визгливый свист, и сквозь комья красноватой земли они увидели вверху белое облачко. Они бросились на землю.

— Мы в центре боя, — сказал Квейль.

Глухой гул донесся до них сверху.

— Итальянцы. Это их пушка, — сказал Нитралексис. — Идем.

Все трое, то ползком, то скачками, пробирались через лес, кидаясь на землю всякий раз, как над ними разрывались снаряды. Затем лес наполнился противной частой трескотней легкого пулемета. Пулемет строчил где-то внизу, впереди. Квейль посмотрел в ту сторону, но ничего не мог увидеть. Они опять бросились на землю — вверху на склоне разорвался еще один снаряд. На этот раз он упал совсем близко.

— Они метят в нас. Нас, наверное, заметили.

— Поворачивайтесь живей, — крикнул Квейль. Они пустились бегом.

— Там уже греки. — Нитралексис указал на белое облачко разорвавшегося снаряда на склоне противоположной горы. — Да, это греки.

Они бежали, прыгая с камня на камень, а снаряды продолжали рваться над ними, и камни скатывались вниз, догоняя бегущих. Вдоль дороги по-прежнему взлетали белые облачка. Затем опять застрекотали пулеметы.

А они все бежали, пригибаясь к земле, пока Деус не сказал Нитралексису:

— Уже близко. Надо спуститься в долину. Там греки. Они, должно быть, отступили туда. Они были здесь, где мы сейчас.

— Лучше пройти поверху — лесом, — сказал Нитралексис.

— Нет, прямо вперед. Если мы попробуем подняться вверх, нас заметят.

— Но так ближе, — настаивал Нитралексис.

— Нет, прямо вперед.

Деус дернул Квейля за рукав и указал вперед. Квейль кивнул головой. Они побежали, но тут опять затрещал пулемет. Квейль увидел, что Нитралексис бежит по открытому месту, вверх по склону, по направлению к лесу.

— Ложись! — крикнул он. Нитралексис продолжал бежать. Опять застрекотал пулемет, еще громче, и Квейль увидел, как у Нитралексиса вдруг подкосились ноги, он зашатался и боком, тихо опустился на землю. Квейль понял, что в него попала не одна пуля. Деус тронул Квейля за плечо, и он, согнувшись, побежал вслед за Деусом, мчавшимся к лесу. Над головой у него свистели пули, но он уже не кидался на землю, а продолжал бежать, пока не оказался в лесу. Деус залез в расщелину в скале. Квейль оглянулся назад. Нитралексис лежал на боку. Лежал, как мешок; тело его обвисло, поддерживаемое только землей. Квейль понял, что он мертв.

Внизу раздавались крики итальянцев. Деус опять тронул Квейля за плечо. В руке у него был револьвер. Он указывал Квейлю на пустой барабан. Ему нужны были патроны. На секунду у Квейля мелькнула мысль, когда же Деус успел взять револьвер у Нитралексиса и что он будет делать с ним, если получит патроны? Он посмотрел на Деуса, затем отстегнул квадратный карманчик в своей сумке и достал небольшую коробочку. Он высыпал несколько патронов в протянутую руку Деуса и отдал ему коробочку. Деус втолкнул патроны в барабан, щелкнул затвором, и Квейль опять с изумлением спросил себя, откуда он знает, как обращаться с револьвером.

Когда итальянцы стали подниматься вверх, Деус указал вперед, и они снова пустились бежать, петляя в лесу и кидаясь на землю, как только начинал трещать пулемет. Они добежали уже до долины, когда где-то позади и внизу услышали топот бегущих ног. Не останавливаясь, они скатились в долину. Деус подождал, пока его догонит Квейль, затем протянул руку вперед и слегка толкнул Квейля, показывая, что надо перебежать неглубокий овраг. Итальянцы опять открыли огонь из пулемета.

— Хоркей. Хоркей. — Деус решительно кивнул головой и снова указал вперед.

— О'кэй, — сказал Квейль, с трудом переводя дыхание.

За ними раздался шум, и Деус быстро толкнул Квейля вперед.

— Хоркей, инглизи, — сказал он, запыхавшись и указывая вперед.

Он схватил Квейля за руку, но тотчас же отпустил ее, повернулся назад и бросился вверх по склону. Квейль глубоко перевел дыхание и побежал в противоположную сторону. Он слышал, как по нему строчит пулемет. Потом до него донесся сухой треск револьверного выстрела, — раз и два, — и он со всех ног помчался по скалам, пока не споткнулся и не упал. Он лежал на земле, тяжело дыша. Снова раздался револьверный выстрел, потом еще раз. Застрекотал пулемет, и Квейль оглянулся назад: Деус бежал вверх по склону и отстреливался. Еще раз застрекотал пулемет, Деус упал, но сразу же вскочил на ноги, и пулемет застрочил опять. Квейль видел, как Деус, согнувшись пополам и прихрамывая, продолжал подниматься вверх. В руке у него был револьвер. Вдруг Деус упал ничком, поднял револьвер и выстрелил. Вспыхнул дымок, потом до Квейля донесся звук выстрела. Деус вскочил на ноги и начал палить из револьвера в сторону леса, пока не расстрелял все патроны. Квейль увидел, как на Деуса бежит итальянец с автоматом в руках. Он ждал, что Деус швырнет в него револьвер, но Деус, не расставаясь с револьвером, повернулся и снова побежал вверх по склону. Автомат защелкал быстро, зловеще. Деус грохнулся на ходу, револьвер взлетел вверх и упал среди деревьев. Деус лежал в странной, неестественной позе — приникнув к земле, как Нитралексис.

Квейль перевел дух и снова бросился бежать. Он бежал до тех пор, пока где-то рядом, с правой стороны, не затрещал пулемет. Он пошатнулся, голова у него готова была лопнуть, из раны на лице хлынула кровь. И тут он увидел темно-коричневый мундир. Он увидел винтовку, поспешно развел руки в стороны и во все горло закричал: «Инглизи! Инглизи!» Он видел, как солдат поднял винтовку. «Инглизи! Инглизи!» — опять крикнул он. По лицу его катились слезы, и он знал, что это плачет в нем его жизнь.

— Инглизи! Инглизи! — повторял он, спотыкаясь на ходу и подняв руки вверх, в то время как грек бежал ему навстречу. Он почувствовал, как его крепко охватили чьи-то руки, почувствовал боль и заковылял, поддерживаемый греком.

— Инглизи! — опять сказал он. — Я инглизи! — еще раз вытолкнул он из себя, в то время как голова его разлеталась на мелкие кусочки.

И он, как сноп, повалился на руки грека.

18

Была тишина. Никогда не слышал он такой тишины. Не было ни звука. Ни звука... Тишина всегда содержит в себе какие-то звуки. Но тут было что-то не так. Не было никакого звука, абсолютно никакого. Притихли даже предметы, которым вовсе не свойственна тишина. Это была агрессивная тишина, направленная против него. Такая тишина... Такая тишина... Где же шорохи? Не может быть такой тишины. Такая тишина... такая тишина. Ну, брось, будь нормальной тишиной, с шорохами и со всем прочим. Такая тишина...

Послышался шорох, которого он так желал. И он открыл глаза. Он видел, как он бежит к греку, и слышал, как стреляет артиллерия, — нет, это не артиллерия, это пулемет. Он забыл об артиллерии, когда бежал. Он слышал только треск пулеметов, — но ведь была и артиллерия. Да, честное слово, — вы меня не обманете, — я знаю, что стреляла и артиллерия. И тут он увидел хлеб. Целую гору хлеба. Черного хлеба с потрескавшейся корочкой — точно лопнувшая колбаса. Он не поверил и привстал.

— Где же?.. — сказал он и удивился, услышав собственный голос.

Кто-то вошел. Он услышал гул артиллерийской канонады.

— Что это? — спросил Квейль.

— Инглизи, — услышал он голос. Он рассчитывал увидеть Нитралексиса. Но это был какой-то маленький грек в темно-коричневой форме, совсем не похожей на форму Нитралексиса, который всегда ходил в синем, как англичане.

Еще кто-то вошел. Этот был в шинели и пилотке.

— А, вы очнулись.

Он услышал ломаный английский язык.

— Да, — сказал он. — А что такое?

— Теперь все в порядке, — ответили ему по-гречески. Говорил человек в пилотке.

— Да. Я знаю. Простите... Я это знаю. И очень прошу простить меня.

— Ничего, ничего. Вот... выпейте коньяку.

Он подал Квейлю эмалированную кружку. Квейль выпил, и у него дух захватило. Он поднял глаза и увидел грека в пилотке.

— Спасибо, — сказал он вполне сознательно.

— Вы теперь в полном порядке, — сказал грек.

— Да. Где я нахожусь?

— Это наш пункт. Вы в безопасности, вам повезло.

— Да, я вижу.

Квейль спустил ноги с койки и попробовал встать. Земля кружилась у него под ногами, но он не упал. И он различал грохот артиллерии — значит, он в порядке.

— Мне надо в Янину, — сказал он. — Немцы уже там?

— Что вы... нет, нет!

— Я должен немедленно отправиться в путь. Как туда попасть? Где дорога?

Грек улыбнулся:

— Не надо волноваться. Немцев там еще нет.

— А далеко они?

— Не знаю. Мы здесь ничего не знаем. Все идет кувырком. Они много раз бомбили Янину. Вчера мы потеряли связь с нашим генералом в Янине. Он говорил, что дела там плохи. Мы отступаем по всему фронту.

— А как австралийские войска? Англичане? — спросил Квейль. Взгляд его упал на хлеб, и под ложечкой у него засосало от голода. — Можно мне немножко? — указал он на хлеб.

— Конечно, — ответил грек. — Инглизи находятся по ту сторону Пинда. Нам ничего не известно о них... Немцы наступают от Корицы.

— Смогу я попасть в Янину до них?

— Да... попадете. Вы не беспокойтесь.

— Я не беспокоюсь, но мне надо в Янину. Покажите мне, пожалуйста, как выбраться отсюда на дорогу.

— Хорошо.

Квейль отламывал куски хлеба и рассовывал их по карманам. Греки следили за ним. Маленький грек дал ему еще коньяку. Квейль набрал полный рот коньяку и разом проглотил его.

— Пожалуйста, покажите мне дорогу, — сказал он. Он направился к выходу.

— А вы в состоянии далеко идти?

— Да, если буду идти по дороге.

Квейль открыл дверь. Яркий солнечный свет ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью. Теперь он вполне отчетливо слышал гул артиллерийской канонады.

— Если вы подождете минутку, он пойдет с вами, — грек в пилотке указал на маленького грека. Он что-то сказал ему, и тот вышел.

— Он пошел за вещами.

— Я не хочу причинять вам хлопот. Я обойдусь без него.

— Не все ли равно? Одним человеком больше или меньше — теперь это не имеет значения.

— Благодарю вас, — сказал Квейль. Он вспомнил о Нитралексисе. Но те дни, которые он провел с Нитралексисом, отодвинулись куда-то далеко, и он не в состоянии был чувствовать то, что следовало чувствовать при мысли о том, что оба — Нитралексис и Деус — убиты. Он не чувствовал ничего. Совершенно и абсолютно ничего.

Маленький грек вернулся со скатанным одеялом на ремне через плечо. В руке он держал еще одно. Он улыбнулся, показывая желтые зубы. Другое одеяло он отдал Квейлю. Грек в пилотке объяснил ему, что он должен сделать.

— Ты проводишь его до Янины, — сказал он маленькому греку. — Постарайся устроиться с ним на одном из грузовиков, которые возвращаются с фронта, и довези его до Янины. Сам возвращайся назад. Понял?

— Понял, — ответил маленький грек. Он взял письменный приказ, который изготовил для него грек в пилотке. Затем он кивнул Квейлю, и Квейль вышел за ним. Сделав несколько шагов по грязи, он как бы вспомнил что-то и обернулся:

— До свиданья. И благодарю вас. Благодарю за все.

— Не стоит, — ответил грек в пилотке. — Я сам бы охотно ушел вместе с вами.

Квейль взглянул на его спокойное лицо и понял, что он говорит совершенно серьезно.

Вместе с маленьким греком они зашагали по грязной тропинке. Было так приятно идти и не бояться, что на тебя вот-вот наскочат итальянцы. Внизу видна была дорога и проходящие по ней грузовики. Немцы еще не дошли до Янины, он отыщет Елену и вместе с ней вернется в Афины. Его нисколько не удивляло, что все принимают победу немцев, как нечто само собою разумеющееся. Это был вопрос простой арифметики. При наших порядках, думал он, почти что физически невозможно побить немцев на земле. При теперешнем положении никаких шансов. Что-то неладно с нашей армией, это несомненно. Нужна какая-то новая идея, которая пришла бы в армию снизу. Нет, неверно, просто дело в количестве. У нас нет ничего: ни вооружения, ни самолетов. Да, дело именно в этом. Представь себе, как все бы обернулось, если бы у нас было такое же количество самолетов, как у итальянцев или даже у немцев? То же самое и на земле. Но нет, это еще не все. Нужно еще знать, что делать со всем этим — особенно с армией. Вот в чем загвоздка, и от этого не уйдешь. В этом все дело.

— Айропланос, — услышал он голос маленького грека.

Квейль прислушался. Он различил гул многочисленных моторов. Маленький грек поспешил укрыться среди деревьев.

— Не бойтесь, — сказал Квейль, — они еще далеко от нас.

Он продолжал идти по тропинке. Маленький грек потащился за ним, все время поглядывая вверх.

Они вышли на дорогу, — там сгрудились грузовики, только что покинувшие свою стоянку. Шоферы рассыпались по склону, подальше от дороги. Они стояли и смотрели вслед удалявшимся бомбардировщикам.

— Что с вами? Или вы думаете, что они могут попасть в вас оттуда? — крикнул им маленький грек, догоняя Квейля. Шоферы с интересом посмотрели на них обоих.

— Кто это? Кто это, ты, чертов болтун?

— Инглизи. Это инглизи. Летчик, которого сбили. Он идет пешком из Баллоны. Он летал туда бомбить итальянцев.

— Слишком много болтаешь, — сказал один шофер большого роста.

— Может быть. Но ему обязательно надо попасть в Янину. Мы поедем на твоем грузовике.

— Я еду только до Аргирокастро.

— Ладно, подвезешь туда.

В памяти осталось, что он спал и просыпался только тогда, когда остальные, заслышав гул самолетов, спешили к придорожной канаве. Квейль спал, положив голову на руки и прижимаясь грудью к широкому капоту мотора в кабине дизельного грузовика. Просыпаясь, он видел высокие скалистые горы вокруг и глубокие ущелья внизу. Он слышал, что мотор работает с трудом, и видел, как большой грек-шофер переводит рычаг на другую скорость и поворачивает баранку руля. Он был слишком утомлен, чтобы сознавать опасность и всеобщее смятение.

В Аргирокастро, куда они приехали ночью, маленький грек разбудил его, тряся за плечо. Когда Квейль слез с грузовика, он увидел белые дома и почувствовал едкий запах взорвавшихся бомб. Полусонный, он пошел следом за маленьким греком. По дороге он ощутил влагу у себя на лице: начал моросить дождь. Они шли по разрушенному бомбежкой городу, прилепившемуся сбоку большой белой горы, и на каждом шагу им попадались люди.

— Куда мы идем? — спросил Квейль маленького грека.

Тот мотнул головой и указал вперед.

Они шли уже больше часа, и Квейль чувствовал, что у него опять приливает кровь к голове. Он уселся на мокрую землю, не ощущая сырости. Ему хотелось спать. Маленький грек поднял его на ноги и взял под руку своей широкой мозолистой рукой. Они дошли до моста. Здесь выезжали на дорогу укрывшиеся от бомбежки грузовики.

— Detour [крюк сделали (франц.)], — пояснил маленький грек с улыбкой, но Квейль не видел ничего в темноте.

Когда один грузовик с солдатами стал подниматься на крутую насыпь за мостом, маленький грек крикнул шоферу:

— Стой! Я сопровождаю инглизи. Срочное поручение. У меня приказ останавливать кого угодно и доставить его в Янину.

Квейль почти не слышал, как они переговаривались, настолько он был утомлен. Он слышал только, как маленький грек опять крикнул что-то, а затем его подхватили под мышки, он сделал, спотыкаясь, несколько шагов и свалился в кузов грузовика; толчок больно отдался в голове. Он мгновенно заснул после напрасной попытке привести в порядок свои бессвязные мысли. Он собирал по частям моторы самолетов, пока не решил лететь на одном только моторе, и слышал, как смеется Тэп от одной мысли, что мотор может летать.

Он лишь смутно сознавал, что они остановились, что кто-то кричит и произошло какое-то замешательство.

— Далеко еще? — спросил Квейль по-английски. Он не мог вспомнить ни одного греческого слова из-за головной боли. Маленький грек только улыбнулся.

— Далеко еще до Янины? Сколько?..

Маленький грек кивнул головой и опять улыбнулся.

— Ах, боже мой!.. Неужели вы не понимаете, что я спрашиваю: далеко ли еще до Янины?.. Янина?.. Когда?..

Маленький грек кивнул, улыбнулся и поднял три пальца.

— Три часа? — переспросил Квейль. Ему приходилось кричать, чтобы перекричать шум дизеля. Маленький грек утвердительно кивнул.

Дорога была совершенно забита. Греческие солдаты, которые устали от всего еще до начала войны, теперь слишком устали, чтобы спешить даже при отступлении. Когда грузовик обгонял их, Квейль видел их лица. Они поднимали головы и что-то кричали, иногда даже бежали за грузовиком, но не могли догнать его, скоро отставали и опять продолжали брести.

По склонам гор ютились деревни, если можно было их так назвать, потому что они были наполовину разрушены бомбежкой и покинуты жителями. Вдоль всей дороги виднелись воронки от бомб. И как только рассвело, появились самолеты. Всякий раз, как они пролетали над дорогой, греки бежали в кустарник. Квейль отлично понимал их, он помнил обстрелы с бреющего полета, и они проезжали мимо еще дымящихся, обгоревших грузовиков — результатов вчерашнего обстрела.

Он лежал в кузове. Когда грузовик останавливался и маленький грек, завидев самолеты, убегал в кусты, Квейль начинал петь во все горло. Вставали в памяти школьные дни, когда мальчики, облаченные в белые» стихари, распевали во весь голос, и сейчас он пел те песни, что они пели тогда, вне церковных богослужений. Особенно часто повторял он песенку: «Что мне за дело до других, коль нет им дела до меня». Он не помнил точно слов и забыл даже название песенки, и потому тянул просто «ля-ля-ля», когда не хватало слов.

Потом маленький грек возвращался назад к грузовику и улыбался растерянно, видя, как Квейль болтает ногами и поет о том, что ему ни до кого нет дела. Но маленький грек не понимал, что опасность — вещь относительная и что так же относительно порождаемое ею чувство страха, а Квейль все еще был под впечатлением строчившего по нему пулемета. Этот пулемет и был для Квейля критерием опасности, и хотя он тоже испытывал страх всякий раз, как пролетали бомбардировщики, но пулемет он считал большей опасностью, а ведь он тогда уцелел, — хотя Нитралексис и Деус не уцелели, — значит, ему не страшна никакая бомбежка. И он продолжал петь и затягивал новую песенку: «Одни всю жизнь вздыхают, вздыхают и вздыхают; другие любят раньше смерти умирать...» И в заключение во весь голос: «Но мы с тобой вздыхать не будем, не будем умирать, — кто сердцем весел, вечно жив». Он повторял эту песню раз за разом. Он не чувствовал себя счастливым. Но и не чувствовал себя несчастным. Просто он физически не мог не петь. Он великолепно понимал значение того, что происходило на его глазах. Это была так или иначе страница истории. И ему становилось легче от этого, так как он знал, что дело подвигается к концу, что скоро он попадет в Янину и разыщет Елену, а потом вернется домой и все будет кончено...

Когда греки слишком долго задерживались в кустарнике, Квейль начинал терять терпение.

— Едем дальше, вы, черти! — кричал он. — Они далеко отсюда.

Но греки не обращали на него внимания, и тогда он опять затягивал песню.

На скрещении дорог вблизи Долианы дизель остановился. На дорогах большими группами стояли солдаты, транспорт растянулся на целую милю, — образовалась пробка. Нигде не видно было офицеров, никто, казалось, не думал о том, чтобы как-нибудь помочь делу. Маленький грек пошел узнать, что создало пробку. Он долго не возвращался. Квейль слез с грузовика, пошел в лес и опростался. Вернувшись, он увидел, что маленький грек в большом волнении ищет его повсюду.

— Инглизи... Инглизи... — воскликнул он, и затем на ломаном французском языке:

— Немцы — Янина... Немцы — Янина...

— Что за черт! Хоть бы одно английское слово!.. Я больше не в силах!

— Немцы — Янина... — повторял маленький грек.

Он опять скрылся, а Квейль наблюдал картину хаоса и думал, что можно сделать. Вскоре маленький грек вернулся. Он привел с собой высокого бородатого грека, похожего на Иисуса Христа, с желтыми капральскими нашивками на рукаве.

— Прошу прощения, — сказал новый грек по-немецки.

— О! Вы говорите по-немецки? — спросил Квейль тоже по-немецки.

— Да. Вот он говорит, что вы хотите в Янину.

— Совершенно верно, — сказал Квейль. — Что это за толки, будто там уже немцы?

— Это верно — так здесь все говорят. Никто не хочет двигаться дальше, потому что, по их словам, в Янине немцы.

— Откуда они знают?

— Они не знают. Они только говорят, что знают.

— А как могли уже туда попасть немцы?

— Не знаю. Я знаю только то, что они говорят.

— Далеко еще до Янины? — спросил Квейль.

— Несколько часов езды.

— Благодарю вас. Я пойду пешком. Спросите этого малыша, — пойдет он со мной или нет?

Высокий бородатый грек спросил маленького грека, пойдет ли он с инглизи пешком до Янины. Маленький грек в свою очередь спросил его, действительно ли в Янине немцы. Высокий грек ответил, что не верит этому. Он сам пойдет с инглизи в Янину.

— Ладно, — сказал маленький грек. — Тогда и я иду.

Они миновали длинную вереницу сбившихся в кучу грузовиков, орудий, мотоциклов, запряженных мулами повозок, зарядных ящиков и солдат, в которых не осталось жизни, хотя они и дышали, и зашагали по пустынной дороге к Янине.

Квейль рассчитывал, что им попадется по дороге какая-нибудь автомашина, даже если Янина занята немцами, но они нигде не встретили ни одного грузовика. Не видно было ни солдат, ни мулов. Квейль начинал думать, что немцы действительно заняли Янину. Он чувствовал себя сейчас лучше, чем за все время с тех пор, как бежал под пулеметным огнем. Но голова по-прежнему разрывалась на части, и, когда его сапоги скрипели, что-то больно стреляло в переносицу. Шаровары его были разодраны внизу, но он даже не подумал засунуть их в голенища. Куртка казалась слишком тяжелой, и ему было жарко в ней, но он не хотел бросить ее. Хуже всего был голод. Он жевал хлеб, который насовал в карманы, но этого было недостаточно, и он ощущал резь в желудке.

— Еще далеко? — то и дело спрашивал он высокого грека.

— Нет, километров семь.

Они миновали грубо отесанный деревянный столб с надписью: «километр 22». Маленький грек тащился позади, все время разговаривая с высоким греком.

— Мы попадем прямо в лапы к немцам, — говорил он. Квейль не мог без смеха смотреть на его крохотное, обросшее щетиной лицо.

— Да, дело плохо, — отвечал другой грек. — Но не все ли равно?

— Зачем же мы идем? — продолжал маленький грек.

— Я хочу пробраться как можно ближе к дому. А зачем идет твой инглизи?

— Он сумасшедший. Он идет пешком из Баллоны — только представь себе! Я бы предпочел, чтоб меня убили.

— Почему же ты не постараешься, чтоб тебя убили?

— Я сопровождаю инглизи, — сказал маленький грек.

Квейль не понимал, о чем они говорят, но ему нравилось в маленьком греке то, что он такой горячий спорщик. Когда дорога пошла вверх и из-за гор подул холодный ветер, Квейль, шедший впереди, увидел озеро, на берегу которого расположена Янина.

— Вот и озеро, — сказал он по-немецки, иисусоподобному греку.

— Да. Теперь уже близко.

— А как насчет немцев? Есть какие-нибудь признаки немцев?

— Пока никаких. Хотя до озера совсем рукой подать. Да. Вот оно!

Путь теперь казался длиннее именно потому, что они были так близко. И Квейль сейчас больше думал о Елене, чем о немцах. Было уже так близко, что не стоило перебирать в уме всякие возможности. И когда на миг его пугала мысль, что Елена могла вылететь на «Бомбее» в тот день, когда его самого сбили итальянцы, он спешил отогнать такое предположение и сосредоточить внимание на расстилавшейся перед ним красноватой дороге.

И наконец он увидел первых жителей греков.

— Смотрите, немцев здесь нет. Вон — греки!

Маленький грек просиял и указал на запряженную мулом телегу, двигавшуюся им навстречу из города, очертания которого уже вырисовывались на берегу озера.

Квейль не обратил внимания на греков, сидевших в телеге, когда она проезжала мимо. Это могли быть и переодетые немцы, но он не обратил на них никакого внимания. Он продолжал идти словно по глубокому снегу, с трудом поднимая ноги. Вот он миновал скрещение дорог, рощицу на окраине города, потом небольшие домики и наконец — большое, свисавшее над дорогой дерево у заставы, где происходила всегда проверка машин и повозок. Но сейчас здесь не было ни души.

Когда он миновал охрану, ему бросились в глаза следы бомбежки. Ни один дом не сохранил нормального вида. На улицах деревянные обломки, груды кирпича, исковерканная колючая проволока, грязь, воронки, обгорелые бревна и мертвая тишина.

Он добрался до лежавшей в развалинах главной улицы; здесь ему повстречалось несколько солдат, бродивших без цели. Общее впечатление от покинутого жителями города было очень тягостное. Вдруг он вспомнил о госпитале. Город был разрушен и казался мертвым... А госпиталь?.. Он прошел через грязную площадь, сплошь усеянную воронками, наполненными водой, мимо разбомбленной гостиницы, где они жили. Он шел не останавливаясь, совсем забыв о маленьком греке и о греке, похожем на Христа, которые плелись позади.

Но вот и госпиталь. Он увидел людей, толпившихся перед входом, и несколько автобусов и улыбнулся: здесь был кусочек жизни. Но здание госпиталя было разрушено с одного конца, а с другого вся стена испещрена следами осколков, и он слышал запах. Он не мог сказать точно, что это был за запах, но он был связан с запахом разрушенного города и с этой тишиной, страшной и величественной. «Поистине величественной, — подумал он, — как раз подходящее слово».

Тяжело дыша, в каком-то замешательстве, он быстро протолкался к разбитому подъезду госпиталя. Распахнув дверь, он вступил в тяжелый запах смерти и того, что еще сохраняло жизнь. Он искал глазами девушку, обычно сидевшую за столом. Но ее не оказалось. Были только женщины и неряшливые мужчины, торопливо пробегавшие по коридору. Оглядевшись кругом, он направился в кабинет старшей сестры. Никто не обращал на него внимания.

Он открыл дверь и вошел. Какая-то маленькая женщина сидела на месте старшей сестры. Она удивленно подняла на него глаза.

— Простите, — сказал Квейль. Каждое слово болью отдавалось в голове. — Я ищу старшую сестру.

— Инглизи? — спросила женщина.

— Да, — кивнул он.

— Раненый? — Женщина коснулась своего лица и кивком указала на лицо Квейля.

— Да, но не в этом дело. Я ищу Елену Стангу.

Женщина не понимала, — он это видел.

— Елену Стангу, — повторил он, но женщина не понимала.

Он вышел и направился в приемную. Здесь на полу лежали раненые греки. Они лежали и в коридоре, и над ними склонялись женщины, а другие женщины ходили туда и сюда. Они даже не посмотрели на него, когда он проходил мимо.

Елены и здесь не оказалось. Все лица были новые.

Квейль прошел до конца коридора, затем через длинную палату, где тоже лежали раненые и стоял тяжелый запах. Он открыл дверь и увидел грека в белом халате. Грек подошел к нему, коснулся повязок у него на лице и что-то сказал сестре. Та подала ему ножницы, и он начал разрезать повязки. Квейль отстранился.

— Нет! Я ищу тут одного человека! — сказал он сердито.

— Что вы сказали? — спросила сестра по-английски.

— Я ищу... я ищу Елену Стангу. Я ищу ее.

— Не знаю... — сказала девушка, не выказывая никакого интереса.

Он видел, что объясняться бесполезно. Он прошел обратно через палату и вошел в небольшой кабинет рядом с кабинетом старшей сестры. Здесь было несколько девушек, которые скатывали бинты и возились с бутылками.

Она стояла у раковины и мыла руки...

— Елена, — сказал он.

Она обернулась.

— Это я, — сказал он. — Это я.

Он видел ее внезапно побледневшее лицо, а потом только одни широко раскрытые глаза, и она бросилась к нему, бормоча что-то невнятное. Он схватил ее за руки, когда она хотела коснуться его лица, и увидел, что она плачет, потом почувствовал, что и сам он плачет, — он не мог себе представить, что вот он здесь и слышит ее.

— Это ты! Ты ранен? Твое лицо...

И тут он почувствовал ее в своих объятиях, и она рыдала, горько рыдала, страшно рыдала, и у него внутри все оборвалось, и он стал неотъемлемой частью ее плача и нежного запаха, и его плечи тряслись в такт ее рыданиям, и по всему телу разлилось блаженное тепло, и руки его дрожали вместе с ее телом, и голова стала тяжелой... Ибо здесь было все: здесь был и сбитый самолет, и то, как он упал на руки грека, и «инглизи», и Нитралексис, и Деус, и падение, и страсть, и жара, и холод — и все.

Она подняла голову. Он взглянул на нее зрячими глазами и все почувствовал, ему только нужно было ее лицо, чтобы оно сказало ему.

— Твое лицо... — сказала она, протягивая руку и касаясь повязок.

— Не сердись, — сказал он. — Я такой грязный.

— Идем скорей... твое лицо... Ах, Джон...

И она снова заплакала.

— Это ничего, — сказал он. — Ничего, Елена. Все в порядке.

— Мне сказали, что видели, как ты разбился. Вот что мне сказали.

— Правильно. Но я уцелел. И остался жив.

Она смотрела на него не мигая и не отрывая глаз, затем повела его по коридору, в операционную и плакала, когда они шли по коридору, и смотрела на ставшие черными повязки на его лице, а он думал... и чувствовал исходившую от нее теплоту... и не хотел идти с ней в операционную... Он вдруг осознал весь хаос и неразбериху в госпитале, всеобщую суету и беспомощность, неуверенность и совершеннейшую безнадежность, и ему хотелось скорей бежать отсюда...

— Я в полном порядке. Я в полном порядке, — повторял он, когда они вошли.

Врач был в операционной и, не говоря ни слова, взялся за ножницы. Наклонившись над столом, Квейль увидел свое отражение в полированном металле медицинского тазика, и его поразили черные тряпки, окутывавшие почти все его лицо, и щетина, пробивавшаяся между повязками, и распухшая губа, и дикий, безумный взгляд, и иссиня-черный цвет кожи, не прикрытой повязками, и пятна, и ссадины, и грязь на лице. И тут он понял, что лицо у него изодрано в клочья, а сам он и его одежда имеют беспорядочный, дикий вид. Врач разрезал повязки, но они не поддавались, так как присохли к лицу. Сестра принесла тазик с водой и окунула его лицо в воду, чтобы растворить запекшуюся кровь. Он почувствовал боль от холодной воды где-то внутри и в ранах, вздрогнул, и, словно падающий легкий снежок, ощутил руку Елены у себя на затылке. Он слышал, как Елена рассказывала о нем врачу и сестре, а ее пальцы в это время шевелились у него на затылке, как пушок чертополоха на ладони... И ему не хотелось двигаться, но сестра подняла его голову, и он почувствовал, как затвердевший парашютный шелк отделяется от его лица, и ощутил бесформенные очертания своих щек и лба.

— Как ты добрался? Что с тобой было? Мне говорили, что видели, как тебя сбили и самолет упал в расположение итальянцев.

— Мне повезло. Деревья ослабили толчок при падении; и я не был ранен — вот только лицо. Ты помнишь Нитралексиса — грека, с бородой?

— Летчика? Да, помню. Его тоже сбили?

— Нет, он отыскал меня. С ним был крестьянский парень, и мы пошли через Клисуру. Они оба были убиты, когда мы переходили итальянские линии. Не знаю, кто стрелял в нас — греки или итальянцы. Меня подвезли на грузовике, — и вот я здесь.

— Как просто, — сказала Елена. Никогда еще не казалась она такой нежной, отбросившей всякую строгость. — И это все?

Она слегка посмеивалась над ним, и ему это нравилось. Он видел, что сестра, смачивая его лицо, смотрит на него и угадывает его мысли о Елене. Она улыбнулась, опять наклонила его голову, ощупала резаную рану у него на макушке, остригла ножницами волосы вокруг и выбрила бритвой.

— Что они со мной делают? — спросил он Елену.

— Это хороший врач, — сказала она и обратилась к врачу по-гречески. Врач объяснил ей положение Квейля.

— Доктор говорит, что ты в прекрасном состоянии, — сказала Елена Квейлю. — Твое лицо все время было на солнце, и это очень хорошо. Он говорит, что ты вполне здоров, но тебе нужен некоторый отдых. На лице будут легкие шрамы, которые со временем сгладятся. Но шрам от пореза под ухом останется.

Елена опять обратилась к врачу.

— Теперь нужно наложить шов на макушке. Но раньше тебе придется принять ванну.

— Черт возьми... с наслаждением. А можно побриться?

Он хотел потрогать свои щеки, но сестра остановила его. Она подала ему небольшое зеркальце, чтобы он мог посмотреть. Он принял спокойно то, что увидел: бесформенный овал — из-за опухоли и темных кровоподтеков, длинный порез от правого глаза до подбородка и небольшие порезы на лбу и над левым глазом. Шея была сильно сдавлена маской, когда маска съехала с лица, и на ней образовался большой черный кровоподтек. Вид был весьма неприглядный. И Елена видела эту неприглядность, потому что она болезненно морщилась.

— Красив, а? — сказал Квейль, рассматривая щетину, пробивавшуюся сквозь раны и ссадины. — Можно побриться? — спросил он сестру.

— Нет, бриться нельзя, — улыбнулась она. — Ванна.

— Ладно, пусть будет ванна. Найдется тут, во что переодеться, Елена?

Она кивнула головой и ушла, пристально посмотрев на него. Сестра проводила его в небольшую ванную, которая, очевидно, была предназначена для госпитального персонала, но, судя по запаху, служила и другим целям.

Он разделся, закутался в белую простыню и ждал, пока сестра носила горячую воду в большом ведре. И тут он почувствовал царившее здесь возбуждение. Воспоминания о проделанном пути и сознание всего происходящего, притупленные на время встречей, снова возвращались к нему, и он снова начал беспокоиться. Он чувствовал спешку.

Он еще раз почувствовал эту спешку, когда вышел чистым из ванной. Быстрой походкой вошел доктор, усадил его, и его пронизала боль от швов, накладываемых на голову, — здесь не было анестезирующих средств. Ему не нравились эти тугие чистые бинты, которыми перевязывали его голову, и этот холодный непромокаемый шелк, гладко ложившийся на волосы. Он видел обреченность во всем, что делали эти люди. Ничего не было точного. Все делалось кое-как, без внимания, наспех.

Елена не возвращалась, и он понял, что здесь слишком много работы и она не в состоянии оторваться хоть на минуту из-за спешки. В этом чувствовалась обреченность. Он видел ее, слышал ее запах, и им овладел страх. Как можно скорее надо убраться отсюда, пока это не захватило и его.

— Мне нужно бы переодеться, — сказал он сестре, когда швы были наложены.

— У нас ничего нет. Может быть, греческое...

— Что угодно, — сказал Квейль. — Я хотел бы только мою куртку. Одну и другую.

— Они грязные...

— Все равно. Я очень хотел бы. Пожалуйста, — сказал он спокойно, но настойчиво.

— Не следовало бы, но я принесу, — сказала сестра и ушла.

Она вернулась с его куртками — летной и обыкновенной синей. Она принесла еще очень плотную гимнастерку цвета хаки и брюки такого же цвета. Он не стал расспрашивать, где она достала брюки, — он знал, что лучше об этом не спрашивать. Пока он одевался, она стояла тут же, и опять он почувствовал, какая здесь лихорадочная спешка, он мог прочесть это в тех взглядах, которые она бросала на него. Он готов был сказать ей какую-нибудь резкость, но знал, что это опасно, а кроме того, тут была Елена.

— Где Елена Стангу? — спросил он сестру.

— Сейчас придет, — отвечала та.

Квейль надел брюки цвета хаки и свою собственную куртку. Он ощупал бумаги во внутреннем кармане. Затем надел летную куртку. Вошла Елена.

— Пойдем, — сказала она.

— Куда?

— Пойдем, я покажу тебе что-то.

— Мне надо побывать в штабе, — сказал он.

— Это займет всего минуту, — сказала она.

Он поднялся за ней по лестнице и вошел в небольшую палату, где стояли четыре койки. Под одеялами на койках обозначались очертания мужских фигур.

— Смотри, — сказала Елена. Она указала на спящего в конце палаты. Это был Тэп.

— Тэп! — воскликнул Квейль. Он прошел с Еленой к последней койке, и Елена тронула Тэпа за голову. Тот проснулся. Минуту он с сонным недоумением смотрел широко раскрытыми глазами, потом взгляд его уловил черты лица Квейля, и улыбка растянула его рот до ушей.

— Джонни! — воскликнул Тэп. — Ах ты, подлец! Вы подумайте только: стоит, как ни в чем не бывало... Господи, ведь мы считали тебя погибшим.

— А ты что здесь делаешь? — спросил его Квейль.

— Меня, брат, подстрелили в плечо. Но я все-таки ушел от них.

Квейль поднял глаза и увидел, что Елена улыбается Тэпу. Он вдруг почувствовал, что ему это с какой-то стороны не нравится.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Квейль рассеянно, думая совсем о другом. Он смотрел на Елену.

— Великолепно, — сказал Тэп. — Просто великолепно. Я жду, когда за мной пришлют «Бленхейм» или еще что-нибудь, чтобы забрать меня отсюда.

— Тогда тебе придется ждать до скончания веков.

— Они обещали прислать. И ты тоже можешь лететь со мной.

— Ерунда. Никто не станет тратить на нас «Бленхеймы».

— Ты уже был в штабе? — спросил Тэп.

— Еще нет... Сейчас пойду.

— Ну что вы об этом скажете? — обратился Тэп к Елене и весело улыбнулся ей.

Елена взяла Квейля под руку.

— Она уже думала, что ты погиб, Джон.

— А что вы тут делали вдвоем без меня? — полушутливо спросил Квейль, но в его шутке слышался серьезный вопрос.

— Ты не поверишь, — сказал Тэп и рассмеялся про себя. Елена молчала. Квейль посмотрел на них обоих, и опять почувствовал, что ему здесь что-то не нравится.

— Она была совсем убита.

Тэп явно повторялся.

— Значит, хорошо, что ты был здесь, — сказал Квейль, но произнес эти слова с улыбкой.

— Да. А как вы думаете, Елена?

— Да, — сказала она, ничего не подозревая. — Тэп тоже был в очень плохом состоянии, когда вернулся.

Квейлю не понравилось, что она называет Тэпа по имени.

— А все остальные о-кэй? — спросил Квейль.

— Да. Ты бы посмотрел, как напился Хикки в тот день, когда тебя сбили. Я не видел, но мне рассказывали. Он глотал стакан за стаканом.

— Не осталось случайно какого-нибудь «Гладиатора» на аэродроме?

— Нет, что ты. Я бы давно уже улетел отсюда, — сказал Тэп.

— Ну хорошо, а теперь я пойду узнаю, можно ли выбраться отсюда.

— Куда ты пойдешь? — спросила Елена.

— В штаб. Я скоро вернусь — не беспокойся.

Квейль ушел. Елена осталась с Тэпом. Квейль спустился по лестнице и вышел на улицу. Перед госпиталем была суета.

Он прошел сквозь эту суету. На улицах были развалины, кучи земли и воронки от бомб, и все это напоминало заброшенный огород.

Он прошел сквозь все это.

В том месте, где дорога к штабу огибала скалу, высоким штабелем были сложены деревянные гробы. Несколько гробов было разбито бомбой, оставившей неглубокую воронку на каменистой дороге.

Предъявив бумаги часовому, который отдал ему честь, Квейль поднялся по ступенькам в пещеру. Здесь было то же самое, что и в госпитале. Даже еще большая сумятица. Квейль прошел в небольшое помещение вроде прихожей, где обычно сидел английский переводчик. Но переводчика не было. Он искал его глазами. К нему подошел какой-то грек и спросил:

— Что вам угодно?

— Я хотел бы вызвать по телефону Афины, — сказал Квейль, поглядывая на усталых греков, работавших в этой кутерьме.

— Вы, собственно, кто такой?

— Я летчик. Меня сбили над итальянскими позициями недели две назад, и я хочу поговорить по телефону со своим командиром, который находится в Афинах. Как можно это сделать?

— Минутку. Я доложу полковнику.

Он вышел и вскоре привел с собой длинноногого офицера с подстриженными усами, выделявшимися на небритом лице, в долгополом, чуть не до пят мундире с высоким стоячим воротником и в щегольской фуражке.

— Алекс Меллас! — воскликнул Квейль. Он вспомнил, как Меллас встречал эскадрилью в Янине.

— Ха — инглизи! В хорошую переделку вы попали! Где вы были? Что вы здесь делаете?

Квейль рассказал Мелласу, как его сбили и как он добрался до Янины.

— Мне надо связаться с командиром нашей эскадрильи в Афинах. Не можете ли вы оказать мне содействие? — спросил Квейль.

— Вы опоздали. Связь с Афинами прервана.

— Почему?

— Возможно, что немцы заняли уже Триккала. А может быть, парашютисты перерезали провода. Мы не знаем. Мы здесь ничего не знаем.

— Я должен непременно вернуться в Афины. Поможете вы мне достать автомобиль?

— Ха! Послушать только этого инглизи. Это все равно что сказать: можете вы мне достать самолет?

— Неужели дело так плохо?

— Вы пребываете в блаженном неведении. Пойдемте пройдемся, и я вам кое-что расскажу.

— Но у вас ведь дела.

Квейлю не хотелось напрасно тратить время.

— Какие теперь дела...

— Тем более мне надо выбраться отсюда поскорее.

— Ладно, пойдемте.

Они спустились по ступенькам, и усталый часовой бойко отдал честь Мелласу. Меллас кивнул головой и улыбнулся часовому, и тот улыбнулся в ответ почти дружески.

Меллас и Квейль шли по улицам разрушенного бомбежкой городка.

Кое-где им встречались солдаты, бесцельно слонявшиеся по улицам.

— Видите? — Меллас указал на группу таких солдат.

— Да. А что с ними?

— Заблудшие. У нас, знаете, замечательные генералы.

— А что генералы?

— Генералы приказали солдатам разойтись по домам. Вы видите — они без винтовок. Им приказали сдать оружие и разойтись. Генералы — наша трагедия. Когда итальянцы вторглись в Грецию, генералы не пожелали воевать. Офицеры прямо говорили солдатам: «Не надо воевать. Метаксас все устроит. Он поладит с итальянцами. Не надо воевать». Но у солдат были винтовки и на худой конец голые руки, и они дрались с итальянцами. Им пришлось все-таки отступать, потому что у них не было боеприпасов. Я в то время был полковником, но так как я ругал наших генералов и офицеров, то меня понизили в чине, разжаловали в капитаны. Говорили, что я занимаюсь только ухаживанием за английскими летчиками. Наш генеральный штаб отъедается в Афинах и ни черта не делает. А у солдат нет боеприпасов, и они отнимают их голыми руками у итальянцев. Ха!.. Все время наше командование делает непоправимые ошибки. За исключением — вы помните того... с бакенбардами? Он настоящий вояка. Его все боятся. Даже Метаксас. Метаксас очень боялся этого генерала. И когда в Грецию вторглись немцы, генерал высказался за то, чтобы дать им отпор. Но остальные были за немцев, потому что они были за Метаксаса и Мениадакаса. И они велели солдатам расходиться по домам. Они говорили, что немцы уже разбили англичан и, значит, будет мир. Солдаты, конечно, ничего не знали. Ну, тут в Афинах испугались. Меня опять произвели в полковники. Но теперь уже поздно, мы разбиты. Вот так мы и воюем. Все наделали генералы. Они — наш главный грех.

Меллас умолк. Они прошли через весь город и вышли на дорогу, идущую по берегу озера. Квейль спрашивал себя, зачем он гуляет здесь, когда он должен быть уже на пути в Афины. Но он видел, что Мелласу нужно высказаться. И он не хотел обидеть его.

— А где сейчас немцы? Что делают австралийские войска?

— Задача им не под силу. Немцев слишком много. Они прут вовсю. Сначала австралийцы заняли линию у Принципе. Но немцы обрушили на них массированные удары с воздуха. Что могли сделать австралийцы? Они отошли за вторую линию у Металены, и сейчас там идут бои. Австралийцы уже отступают. Мы узнали об этом вчера, когда говорили с Афинами. Скоро немцы будут в Триккала — это между Яниной и Афинами. И тогда мы здесь окажемся между двух огней. Когда они займут Триккала, нам будет отрезано отступление на Афины. А они уже близко.

Это Квейль чувствовал и сам.

— Что вы будете делать, когда немцы займут Триккала?

— Ничего. Если они придут, мы будем драться. Мы не сложим оружия. Мы уйдем в горы. Там мы для них недосягаемы.

Они повернули назад. Был уже вечер, и Квейлю показалось, что он слышит отдаленную артиллерийскую канонаду.

— Так или иначе я должен вернуться в Афины, — сказал он после некоторого молчания.

— Тогда вам надо выйти на побережье. Это единственный путь.

— А разве не скорее будет через Триккала и Метсово? — спросил Квейль.

— Да, но немцы скоро будут там. И вы не пройдете.

— Можно как-нибудь раздобыть машину? — спросил Квейль тихо.

— Нет. Есть одна поломанная машина, но некому ее починить. Вы не сможете ею воспользоваться.

— Где она? Я сумею починить.

— Но вам все равно не дадут ее.

— Послушайте, — сказал Квейль. — Покажите мне эту машину. А там дадут или не дадут — это уж мое дело.

— Вас застрелят на месте, если поймают.

— Дайте мне возможность попробовать. Где она?

— Это сумасшествие. Но если вы настаиваете, я покажу вам.

Меллас повел его обратно к пещере. Они миновали ее, прошли сквозь узкое отверстие в скале и поднялись по ступенькам к воротам, которые вели в обширный двор. Квейль мог заметить силуэты стоявших здесь машин. Меллас направился в темный угол, и здесь Квейль увидел автомобиль.

— Неужели это все разбитые машины? — спросил Квейль.

— Их разобрали на запасные части для других машин. Только эта одна пока не тронута.

— А что с ней?

— Не знаю. Что-то с передачей. Кажется, не работает сцепление.

Квейль сел в машину и попробовал дать газ. Он выключил передачу и поставил рычаг на первую скорость. Когда он включил передачу, ничего не произошло.

— Черт возьми! — сказал он. — Дело серьезное.

Кто-то окликнул их по-гречески. Меллас немного помедлил.

— Это часовой. Вы не откликайтесь. Лезьте под машину.

Квейль залез под машину. Он слышал, как Меллас что-то быстро сказал часовому, и часовой ушел.

— Я сказал ему, что вы чините ее для генерала. Он пошел за фонарем.

Часовой вернулся с фонарем, стекла фонаря были выкрашены в синюю краску. Квейль взял фонарь и что-то проворчал. Соскоблив немного краски со стекла, он получил возможность рассмотреть машину. Он обнаружил искривление в коробке скоростей. Пробуя сцепление, он видел, что оно не доходит до конца и не захватывает передачу. Очевидно, муфта зацепилась за что-то, и лапка согнулась. Если он выпрямит лапку, она будет входить как следует. Он вылез из-под машины и объяснил дело Мелласу.

— Можете вы починить? — спросил Меллас.

— Придется повозиться. А как насчет бензина?

— Не знаю. Я думаю, бензин должен быть на аэродроме.

— Но это у черта на куличках!

— Вам удастся уехать только в том случае, если вы закончите все к утру. Днем вас здесь увидят. Вы должны все кончить до утра.

— Можете вы не подпускать сюда часового?

— Мне надо идти, — сказал Меллас. — Но я скажу часовому, чтобы он вам не мешал. Вы думаете, что справитесь с этим?

— Безусловно.

— Я еще вернусь, — сказал Меллас на прощанье.

Квейль нашел под передним сиденьем кое-какие инструменты и огромный рычаг. Не успел он залезть под автомобиль, как послышался гул самолетов и тотчас же началась бомбежка. Бомбовой залп был обрушен на дорогу у озера. Квейль прижался к земле, так как бомбежка была жестокая. Второй бомбовой залп был обрушен на город. Бомбардировщики подошли совсем близко, и Квейль видел сбрасываемые ими осветительные ракеты на парашютах. Он все еще лежал под автомобилем и решил оставаться там. Повернувшись на спину, он начал развинчивать сцепление.

Бомбы, сотрясая все, отмечали свой путь через город, и Квейль грубо, со злостью, выругался. Он боялся, что бомба упадет здесь, во дворе, и так как почва была твердая, сплошной камень, то взрывная волна пойдет по горизонтали, и его разорвет в клочья. Он отвинтил лапку и начал ее выпрямлять, но ему не во что было зажать ее. Он не замечал, что в городе уже стало тихо, пока не вылез из-под машины, — ему надо было отыскать что-нибудь такое, что могло бы служить наковальней. И тут он увидел пламя пожара и зарево в черном небе: горели разрушенные бомбами дома.

— О, черт! Когда же этому придет конец! — произнес он вслух.

Он рассеянно оглядывался по сторонам, ища подходящий предмет. При багровом свете зарева он увидел большой кусок плоского железа. Он положил на него лапку и начал колотить по ней большим французским ключом. Лапка понемногу выпрямлялась. Один раз он хватил себя по руке и начал высасывать кровь, посылая проклятия в огненное небо. Бомбардировщики вновь вернулись, и Квейль опять лег на землю. Бомбы падали вблизи госпиталя, и он подумал о Елене. Она, вероятно, не понимает, что с ним случилось. Мелькнула ревнивая мысль о Тэпе. Но у него не было сейчас времени для таких размышлений. Только бы наладить эту чертовщину.

Он встал и опять начал колотить ключом, чувствуя дрожь в ушибленной руке. Наконец он выпрямил лапку и, прислушиваясь к взрыву бомб, пополз на животе под машину. Ему не удавалось поставить исправленный рычаг на место. Рычаг соскакивал, потому что ушибленная рука не могла нажать на него как следует. Но, оттягивая рычаг назад другой рукой, он в конце концов поставил его куда надо. Быстро надел он барашек и крепко привернул. Потом задул фонарь и заметил, что снова наступила тишина — бомбардировщики ушли. Он дал газ и медленно стал включать передачу. Машина легко двинулась вперед.

— Ура! — тихонько воскликнул он. Он взял фонарь и пошел в штаб отыскивать Мелласа. Меллас что-то кричал по телефону. Квейль подмигнул ему.

— О'кэй, — сказал он. — Готово. Иду в госпиталь за Еленой.

— Что?

— Это моя невеста. Я беру ее с собой.

— Девушку с локонами? А другого инглизи?

— Тоже. Ничего, если я выеду сейчас со двора на машине?

— Это как удастся. Горючим вы запаслись?

— Черт возьми, нет! Хорошо, я приду за машиной позднее.

Квейль шагал по улицам разрушенного, горящего города. Весь мир горел, и Квейль вдыхал дым пожара, и он был рад, когда ветер относил дым в сторону. У подъезда госпиталя была суета и сумятица. Квейль увидел несколько больших автобусов, которые только что подъехали. Они привезли много новых раненых, и раненые кричали, когда их вносили. Квейль слышал споры и шум, и запахи, и ко всему этому примешивалась боль. В толпе он увидел маленького грека и большого, с бородой. Он совсем забыл о них.

— Инглизи! — воскликнул маленький грек. Он явно был чем-то взбешен.

— Мы все время ждем вас, — торжественно сказал второй грек.

— Ш-ш-ш! Не говорите здесь по-немецки! — сказал Квейль. — Подождите. Я сейчас вернусь.

Он прошел в госпиталь. Там был еще больший хаос, чем раньше. Раненые и умирающие валялись в коридоре, и над всем здесь носилась смерть. Он видел ее, вдыхал ее запах, чувствовал ее. Он смотрел на врачей и сестер, бегавших взад и вперед в этом хаосе, и морщился, когда слышал стоны тех, кто был не так тяжело ранен, чтобы умереть. Он прошел по коридору и открыл дверь в комнату, где работала Елена. Он вошел в ту минуту, когда она бросала в корзину измятые бинты, пропитанные грязью и кровью.

— Джон, где ты был? — Она взглянула на его испачканное лицо. — Опять ранен?

— Нет. Ш-ш-ш... Я ремонтировал автомобиль. Мы уезжаем отсюда.

— Я тут с ума сходила от беспокойства...

— Слушай, — сказал он, — мне надо видеть Тэпа. Можно пройти к нему?

— Зачем?

— Мы уедем еще до рассвета. Ты тоже, — сказал он.

— Я не могу. Разве ты не видишь, что здесь делается? Меня не отпустят.

— Ради бога, не спорь. Если мы не выберемся отсюда до утра, мы никогда не выберемся. Проводи меня к Тэпу.

Она пошла, и Квейль еще раз прошел вслед за ней через хаос. Они поднялись по лестнице. В палате Тэпа было темно. Елена ощупью нашла его койку.

— Это я, — сказал Квейль. — Слушай, мы уезжаем этой ночью. Как ты себя чувствуешь?

— А на чем ты намерен ехать?

— Я раздобыл машину, — ответил Квейль шепотом.

— Превосходно, — обрадовался Тэп. — Когда? Мне нужна какая-нибудь одежда.

— Тише! — одернул его Квейль. — Через два-три часа. Мне надо еще достать горючее. Придется отправиться на аэродром.

— Ну, для этого не нужно двух часов.

— Да ведь я должен тащиться пешком, олух несчастный.

— О'кэй, о'кэй, Джон. Не сердись. А Елена едет?

— Конечно, осел. А ты как же думал?

— Хорошо, — сказал Тэп. — Хорошо. Замечательно. Я буду готов. Мы будем готовы, правда, Елена?

Квейль сердито повернулся и вышел.

19

Маленький грек и большой грек поджидали его у входа. Когда он вышел из госпиталя, они двинулись за ним, лавируя между санитарными автомобилями и залитыми кровью носилками, нагроможденными у высокой колонны.

— Вот что, — обратился Квейль к большому греку, когда они отошли немного от госпиталя, — вы хотите попасть в Афины?

Тот помолчал с минуту. Квейль видел, что он обдумывает. Его интересовал этот человек с решительным лицом, который был моложе, чем казался с виду.

— Да, — сказал грек наконец. — Это было бы неплохо.

— Вас могут задержать. Вас не расстреляют за дезертирство? — спросил Квейль, чтобы испытать его.

— Я не дезертир. Офицеры распустили нас по домам. Мы хотели сражаться. Я до сих пор не бросил винтовку. И никому не отдам ее. Я не дезертир.

Квейль не сомневался больше в его решимости.

— А как малыш?

— Он говорит, — куда вы, туда и он. Он хочет попасть в Афины.

— На всякий случай спросите его.

Большой грек спросил маленького, тот начал взволнованно что-то объяснять, и Квейль сказал:

— Ш-ш-ш... Ради бога, тише! Что он говорит?

— Он говорит, что отправится с нами. У него жена в Афинах и двое детей. И офицер не ждет его назад.

— Нет, ждет. И я отвечаю за него.

Большой грек сказал маленькому, что ему придется вернуться. Тот опять заволновался.

— Он хочет с нами, — перевел большой грек.

— Это дезертирство, — сказал Квейль. — Вы меня не разубедите.

— Может быть. Но я думаю, лучше взять его с нами.

— Вы боитесь, что он проболтается? — спросил Квейль.

— Да. А это не шутка.

— Но будет очень печально, если вас обоих задержат.

— Я не дезертировал. Я не дезертир, — тихо, с ожесточением сказал грек.

— Простите меня, — сказал Квейль. Большой грек осторожно улыбнулся.

— Я понимаю вас, — сказал он. — Мы едем с вами.

— Скажите ему, что я его убью, если он кому-нибудь скажет хоть слово, — попросил Квейль.

— В этом нет нужды. Я буду с ним.

— На всякий случай. Скажите ему... скажите.

— Он говорит, что готов на все, лишь бы ехать с вами.

— О'кэй!

Квейль видел, что маленький грек чуть не плачет, и ему стало жалко его.

— Мне надо достать бензин. Бензин есть на аэродроме, милях в пяти от города.

— Чем мы можем помочь?

— Вы понесете бензин.

— Ладно. А каким путем вы думаете добраться до Афин?

— Кто-нибудь из вас знает дорогу через горный проход Метсово?

Греки поговорили между собой.

— Да. Знаем. Но в Триккала — немцы.

— В Янине тоже были немцы. Вы хотите ехать со мной?

— Да. Но как мы туда доберемся?

— Не думайте об этом сейчас. Сейчас нам надо достать бензин.

Квейль знал, что нельзя ехать на аэродром в автомобиле, потому что им пришлось бы проехать через весь город, чтобы выбраться на дорогу. А в городе проверяли все машины. Значит, надо идти пешком и принести бензин. Это продлится до утра.

— Итак, на аэродром. Скорей, надо спешить.

Когда они проходили по улицам, началась новая бомбежка. Квейль крикнул своим спутникам, и они побежали за ним. Все трое бежали, пока не миновали пещеру. Им были слышны разрывы бомб, залпами сыпавшихся на горящий город. За пещерой они пошли шагом.

Целый час пришлось им идти до поворота на аэродром. В сумраке тихой ночи Квейль видел огромные воронки от бомб. Он повернул к небольшой рощице, где греческие механики прятали бензин. Здесь возвышались ряды восемнадцатилитровых бидонов. Он произнес вслух: «Слава богу». Ясно было, что в руках такие бидоны не понесешь. Он попробовал сломать ствол молодого платана. Ствол был тонкий, но Квейль знал, что он смело выдержит четыре бидона. Он начал гнуть дерево взад и вперед, пока оно не сломалось у корня. Потом взял четыре бидона. Большой грек, видя, что он хочет делать, начал просовывать ствол в ручки бидонов; он сгибал их, пока ствол не прошел через все четыре ручки. Затем он взялся за один конец жерди, Квейль — за другой. Жердь гнулась, но не ломалась.

— Надо прихватить с собой еще одну жердь на случай, если эта сломается, — сказал Квейль и принялся за другое деревцо. Он сломал его и передал маленькому греку, чтобы тот нес. Маленький грек ничего не понимал, но все было ясно и без слов. Подняв ношу на плечи, они вышли обратно на дорогу.

Через полтора часа они добрались до окраины города. Немцы опять бомбили Янину. Квейль не хотел нести бензин во двор, где стояла машина. Он решил пойти на риск и оставить бидоны около госпиталя под охраной своих спутников. В машине было достаточно бензина, чтобы доехать до госпиталя, а может быть, даже чтобы выехать за город. И они пошли огородами, спотыкаясь на рытвинах и ухабах. Когда они подошли к госпиталю, Квейль сказал:

— Теперь я пойду за машиной. Вы оставайтесь здесь, никуда не уходите.

— А где машина?

— В штабе. С нами поедет еще сестра и другой инглизи.

Квейль побежал к пещере. Его плечи совершенно онемели от тяжести. Он проскользнул мимо часового у входа и отыскал Мелласа. Меллас разговаривал с каким-то военным, похожим с виду на генерала. Квейль подождал, пока они кончат. Меллас отдал честь генералу и, не останавливаясь, прошел мимо Квейля.

— Идите за мной, — сказал он Квейлю на ходу.

Когда они вышли из пещеры, Квейль сказал:

— Все в порядке. Я достал бензин. Сейчас едем.

— Как вам удалось?

— Ходил на аэродром. Я беру с собой двух греческих солдат.

— Есть у них приказ?

— Нет. Но не вздумайте задержать их. Они из тех заблудших, о которых вы рассказывали.

— Я пройду с вами к автомобилю. А где же девушка и другой инглизи?..

— Они ждут меня в госпитале.

— Когда поедете, не останавливайтесь. Я провожу вас до госпиталя.

— Вы не нарветесь на неприятности?

— Возможно, — сказал Меллас грустным тоном. — Но не все ли равно?

Они прошли к автомобилю, часовой не заметил их. Квейль осторожно дал газ, Меллас сел рядом с ним.

— Где выезд? — спросил его Квейль.

— Вон там. — Меллас указал вперед. На фоне зарева виднелся силуэт больших сводчатых ворот. Там тоже стоял часовой.

— Езжайте быстро, — сказал Меллас. — Не останавливайтесь, если часовой окликнет вас. Совсем не останавливайтесь.

Квейль включил мотор. Давно уже он не правил автомобилем. Машина пошла криво, но он крепко нажал акселератор. Автомобиль едва не задел ворота, когда они проскочили в них.

20

В госпитале был еще больший хаос, чем прежде. Чувствовалась безнадежность, и безнадежность увеличивала хаос. Когда Квейль ушел сердитый, Елена забеспокоилась. То, что было в душе у них обоих, это было для нее теперь самым главным. И она знала это. Она знала это теперь, потому что он вернулся и потому что была безнадежность.

Она вынимала из тазиков длинные ленты, бинтов и бросала их в большую корзину, чувствуя безнадежность. Грязь и запекшаяся кровь на бинтах не вызывали в ней больше физического отвращения. Вначале ее отталкивали многие вещи, она близко видела жизнь и смерть — живое, которое становится мертвым. Она пришла к заключению, что во всякой смерти есть что-то нечистое, что нет смерти без запаха и никогда смерть не бывает желанной. Ее пугала смерть, та прямота и внезапность, с которой она действует на тело. Нет ничего столь обрывистого, — будь то смена жары и холода или даже край пропасти, — нет ничего столь обрывистого, как переход от жизни к смерти.

Ею владел скорее физический страх, чем ужас. Ужасов для нее не существовало после всего, что ей пришлось видеть. Разве только перед необычайным физическим уродством. Как, например, у того мальчика, которому оторвало нос и выбило глаз. Хотя был еще более тяжелый случай: глубокий старик, у которого оторвало руку и ногу с одной стороны... с правой... Нет, с левой. Как он лежал? На животе. Значит, — с левой. У него был страшный вид... ничего нельзя представить себе безобразнее. Чернеют конечности и лицо становится желтым, как только конечности мертвеют, хотя с медицинской точки зрения они еще не мертвы. И вот теперь ей придется расстаться с этим. Он рассердился на нее, но она вовсе не разыгрывала героиню, когда сказала ему, что не может уйти отсюда... Она может это доказать.

— Я сейчас вернусь, — сказала Елена полной девушке, помогавшей ей.

Она направилась в конец коридора, ступая между ранеными, которых только что доставили сюда. В коридоре суетились сестры и няни. Кто-то окликнул ее, когда она проходила мимо собравшихся в кучу врачей и сестер. Она подошла.

— Подержите-ка, — сказал один из врачей. Она машинально взяла в руки тазик и смотрела, как врач тупым скальпелем кромсает дряблое тело старого грека, который смотрел широко раскрытыми глазами, не моргавшими даже от света. Она думала, что было бы, если бы она вдруг ушла сейчас. Она видела сумятицу вокруг. Она понимала, что, помогая этому человеку, тем самым отказываешь в помощи другому, и тот или умрет, или будет страдать от боли. И все так... Все вокруг. «Готово», — сказал врач, и сестры и второй врач перешли к следующему раненому.

Елена безучастно смотрела на все это. Она поспешила уйти, пока ее опять не нагрузили работой. Быстро прошла она по длинному коридору, где на полу валялись раненые, потом через большую палату, где на койках лежали умирающие. Она чувствовала себя посторонней. Посторонней всему, кроме того, что имело отношение к Джону. Когда он был с ней, безнадежная обреченность исчезала. Он был движение, движение без обреченности. А здесь сейчас было только милосердие, потерявшее цель. Джон отвергал милосердие, она знала это, потому что оно было связано с безнадежностью и с ожиданием немцев. Она не станет их ждать. Это значило бы отказаться от жизни, а она слишком долго ждала Джона, хотя и считала его погибшим. Она так долго ждала его, что, когда он вернулся, это было торжеством жизни. Если она не пойдет за ним, это будет отказом от жизни. Опять она запутается в безнадежности, хотя и будет оказывать какую то помощь. Какую-то помощь, какую-то помощь, какую-то помощь...

Когда она думала о Джоне, она видела, что ему совершенно чужда безнадежность. Она видела его прямой нос и открытое лицо. Правда, ему свойственен некоторый скептицизм, но это не безнадежность, думала она. Он очень уверен в себе и никогда не ошибается. Он не попадется в воздухе случайно, по легкомыслию, о нет, никогда, не такой Джон Квейль человек. Быстрые, уверенные движения, отрывистая речь... Она это поняла еще тогда, когда он пытался изучать греческий язык. Он был слишком уверен в себе, чтобы старательно вникать в греческие слова.

Другое дело Тэп. Тэп всегда останется юнцом, сколько бы лет ему ни было, в нем нет никакой положительности, с ним можно было отводить душу, когда не было Квейля, когда ей сказали, что он разбился.

Она шла по неосвещенному коридору, натыкаясь иной раз на мягкое тело какого-нибудь раненого. Она шла к Тэпу — посмотреть, готов ли он к отъезду. Она не знала, спрашивать ли разрешения на отъезд. Но знала, что разрешения ей не дадут. Разрешения, приказы, бросание бинтов в корзину — это конец. Хаос, который она видела, идя по коридору, был ответом на вопрос. Будут неприятности, но есть на свете Джон и есть нечто большее, чем эти неприятности, и хаос, и чувство безнадежной обреченности.

Войдя в палату, она тихонько подошла к койке Тэпа.

— Достали одежду? — спросила она.

— Да, — сказал он. — Но я не смогу надеть без вашей помощи. Рука у меня вышла из строя.

Его левая рука была плотно прибинтована к груди.

— Можете вы надеть брюки? — спросила она.

— Нет... Вот что, я сяду, а вы помогите мне.

Он спустил ноги с койки и протянул ей длинные синие брюки, вполне чистые: она сама их стирала.

— Не снимайте пижамы, — сказала она. — Замерзнете.

Она поддела брюками его ноги и медленно натянула брюки до половины. Она знала, что он вовсе не так беспомощен, как хочет показать, но не стала спорить с ним.

— Встаньте, — сказала она резко. Он встал, но зашатался и опять сел.

— Не могу... Черт возьми, трудно...

— Будет вам, — сказала она нетерпеливо, дергая его за брюки. Он встал. Резким движением она натянула брюки до конца.

— Ой! — вскрикнул он. — Больно!

— Очень жаль, но мне никогда не приходилось делать это.

— Вы неплохо это делаете, — сказал он.

— Не время болтать глупости. Надо выбираться отсюда.

Он застегнул брюки на пуговицы.

Она просунула его правую руку в рукав куртки и набросила ее ему на левое плечо.

— Я буду ждать вас снаружи. Вы сойдете вниз сами, — сказала она.

— А где выход?

— Прямо по коридору. Ступайте осторожно: на полу раненые.

— Ладно. Не задерживайтесь долго, — сказал он.

Она вышла, когда Тэп начал натягивать летные сапоги.

Елена прошла в небольшую комнату, где она жила вместе с двумя другими сестрами. Надела теплое пальто с вышитой на подкладке монограммой, сунула в карман шерстяной джемпер, перчатки, письма от родителей и несколько носовых платков. Погасив слабый синий свет, она вышла.

В коридоре, где было столько человеческих тел, беготни, крика и стонов, никто не обратил на нее внимания. Она распахнула большие двери и увидела, что время близится к утру. Она не чувствовала усталости, но ей было неприятно, что она потеряла чувство времени. Работать так долго, работать для других, вместе с другими, утратив свое собственное чувство времени, — это значило быть в дурмане.

— Это вы? — услышала она голос Тэпа.

— Да. Ну как вы?

— Раза два споткнулся о трупы, но все-таки добрался сюда.

Тэп сидел на нижней ступеньке.

— Здесь нам нельзя ждать, — сказала она. — Выйдем на дорогу дальше.

Она поддерживала его под руку, так как он шагал неуверенно. Они остановились у вырванного с корнем дерева, рядом была огромная воронка от бомбы. Она помогла Тэпу сесть на поваленный ствол. Квейль мог подъехать каждую минуту.

Они ждали около часа. Они не заметили, как Квейль и его спутники ставили бидоны в нескольких шагах от них. Они заметили только немного позднее машину, которая неслась к ним без огней. И еще Елена заметила две фигуры, подходившие к ним со стороны.

— Смотрите, — сказала она Тэпу.

— Будем надеяться, что это не патруль, — сказал он.

Машина остановилась, с шоферского места сошел мужчина, из противоположной дверцы вышел другой. Елена и Тэп поспешили к машине.

— Джон, — сказала Елена тихо.

— Да, — сказал он. — Пусть Тэп садится на заднее место. Мы сейчас принесем горючее.

— А где оно? — спросил Тэп.

— Садись на место. Оно здесь. Со мной тут два грека.

Он пошел, сопровождаемый двумя фигурами, третья — это был Меллас — тоже пошла за ними. Скоро все четверо вернулись с бидонами в руках.

— У нас нет времени для заправки, — услышала она голос Квейля. — Садитесь.

Оба грека поняли, хотя он сказал это по-английски. Открыв заднюю дверцу, они сели в автомобиль. Тэп охнул, когда они втиснулись рядом с ним.

— Осторожнее, — сказала им Елена по-гречески. — Он ранен.

— Что это еще за субъекты? — спросил Тэп Квейля.

— Греческие солдаты. Они едут с нами, — сказал Квейль.

— Зачем? Что мы будем с ними делать? Не бери их, Джон.

— Замолчи, Тэп. Они поедут с нами.

Квейль дал газ, машина вздрогнула, сорвалась с места и понеслась по большой дуге. Елене казалось, что они вот-вот попадут в воронку. Она видела, что их гонит спешка и беспокойство. Она сразу узнала Мелласа, когда он вскочил на подножку автомобиля.

— Туда, — сказал Меллас, указывая налево.

Они помчались по грязной дороге, потом по улицам разрушенного города. Иногда машина взбиралась на груды развалин, громыхая по мешанине из обломков дерева, кирпичей и спутавшейся проволоки. Квейль все время оглядывался назад.

— Погони нет, — заметил Меллас.

— А где застава? — спросил Квейль.

— Немного дальше. Я сойду здесь, — сказал Меллас.

Елена удивлялась Мелласу. Он мог попасть в скверную историю. Его расстреляют, если узнают об этом. Это он, вероятно, достал автомобиль для Джона, думала она.

Квейль остановил машину:

— Ну, благодарю вас за все, полковник. Вы окончательно не хотите ехать с нами?

— Нет, инглизи. Я останусь здесь.

— Господи, это вы, Алекс? — воскликнул Тэп.

— Ш-ш-ш... Тише, пожалуйста, Тэп.

— А что такое?

— Заткнись, — отрезал Квейль.

— Не рассказывайте никому, — сказал Меллас Елене по-гречески, но очень тихо, чтобы солдаты не слышали. — И им скажите, чтобы молчали. Когда приедете в Афины, разыщите мою жену. Мы уходим в горы. Пусть она обо мне не беспокоится. Мы будем жить в горах. Передайте это ей. Смотрите за инглизи. Надо спешить, чтобы попасть в Триккала раньше немцев. Надо спешить. Расскажите обо всем моей жене.

В его словах ей слышался конец.

— Да, — сказала она ему. — Я передам. Непременно. Прощайте. Я душой с вами.

— Я душой с вами, — сказал Меллас в ответ.

— Поехали, Джон. Пора, — торопил Тэп.

— Надеюсь, что когда-нибудь смогу отплатить вам за услугу, — сказал Квейль.

— Выиграйте для нас войну, инглизи. Этого будет достаточно.

— О'кэй. До свиданья.

— Прощайте, — сказал Меллас, когда машина рванулась вперед. Квейль перевел рычаг на вторую скорость, и они со свистом пронеслись мимо патруля. Квейль видел, как часовой вскочил, закричал и замахал руками. Квейль дал полный газ и нажал ногой акселератор.

Елена быстро обернулась назад. Она увидела смутно черневшую фигуру Мелласа и впереди часового. Увидела оставшиеся позади кровь и огонь, и пожарище, и бомбежку, и раненых, без конца прибывавших в госпиталь, и хаос, и безнадежность, и людей в горах, и смерть на их вершинах, и разлагающиеся желтые тела.

Она увидела, как часовой приложил винтовку к плечу, как вспыхнуло белое облачко, когда он выстрелил.

— Смотрите — он стреляет! — крикнула она, нагнув голову.

И больше она ничего не чувствовала и не воспринимала, кроме резких толчков несущейся машины, и не было ничего позади и ничего впереди. Был только Меллас, и эти толчки, и часовой, стрелявший в них, и возглас Тэпа: «Что за черт!», и Квейль, гнавший машину вперед, не признававший ничего и никого, кроме самого себя.

Потом она подняла глаза. Было утро.