Холодный утренний свет едва просачивался через заваленные мешками окна в подвал, где разместился штаб. В подвале было темно, и могло показаться, что там никого нет. Только после того как глаза привыкнут к темноте, можно было разглядеть фигуры спящих офицеров и солдат, расположившихся под скамейками у стен. Бодрствовали только дежурный телефонист в дальнем углу да полковник с сержантом, склонившиеся над столом, освещенным электрической лампочкой, подключенной к аккумуляторной батарее. Они смотрели друг другу в глаза, как смотрят после утомительного разговора, а возможно, и спора. Оба молчали.

На столе лежал набросанный рукой Коса чертеж: то, что он видел с крыши здания в районе станции. Рядом лежала небольшая книжечка, взятая Стасько в библиотеке желтого дома, с вклеенным в нее планом берлинского метро.

Полковник пододвинул тарелку с нарезанным хлебом, нож и открытую банку консервов.

— Ешь.

Пока сержант готовил бутерброд из ржаного хлеба и консервированной свинины, офицер говорил:

— Твой чертеж, сделанный с крыши дома, и план подземной дороги совпадают. Очевидно, со стороны затопленного туннеля они не ждут опасности и не должны выставить посты.

— Не должны, — подтвердил Янек, жуя хлеб.

— Я говорю все это для того, чтобы взвесить все "за" и "против". А сейчас пора кончать разговоры, — подвел итог полковник. — Время отдавать приказ.

Сержант хотел встать, но командир полка придержал его рукой за плечо:

— Ешь. Днем я вызову из саперного подразделения водолаза и проверю, нет ли препятствий под водой. Риск большой... С одной стороны, возможность захватить станцию и прорваться к рейхстагу, с другой — жизнь пяти человек.

— И собаки, — добавил Кос.

Полковник улыбнулся и, кивнув головой, добавил:

— Экипажу отвести машину с линии фронта и спать. Разбужу я сам.

Через открытые окна первого этажа была видна башня "Рыжего", покрытая толстым слоем серо-кирпичной пыли, из-под которой едва пробивался зеленый цвет танка. В нише с автоматом на коленях сидел рядовой Юзеф Шавелло. Теплый воздух был полон пыли и гари.

В комнате дремал в кресле Константин с очками в проволочной оправе на носу — это он взялся было пришить оторванную сержантскую нашивку к погону.

Поперек широченной кровати лежали Густлик, Саакашвили и Черешняк. Вихура устроился на составленных в ряд креслах, положив на них перину.

Маруся спала на кушетке. Пальцы ее левой руки покоились на голове Янека, который лежал на диване, подложив под голову вещмешок. Шарик примостился у ног своего хозяина.

За окном раздался залихватский свист. Кто-то насвистывал мелодию марша повстанцев Мокотува [марш Мокотува (район Варшавы) — популярная песня периода Варшавского восстания в августе 1944 года, жестоко подавленного гитлеровцами; музыку на слова Мирослава Езерского написал Ян Марковский]. Юзек спустил ноги, поправил обмундирование и встал по стойке "смирно", когда в комнату вошел Лажевский.

— Тс-с-с... — Шавелло-старший приложил палец к губам. — Пусть пока отдыхают.

— Вечер близко. За ними уже идут, — ответил подхорунжий. — Пусть лучше умоются и придут в себя. — И крикнул: — Подъем, подъем, вставать!

Елень протянул руку и, чуть приоткрыв глаза, швырнул в него сапогом. Магнето отскочил и поймал сапог на лету.

Все проснулись и, вставая, потягивались. После вчерашнего боя болели все мышцы и кости. Елень, натянув один сапог, гонялся по комнате за Лажевским, чтобы отнять у него второй.

— Отдай! — Наконец Густлик догнал его, отобрал сапог и, натягивая его, топнул по полу. — Ребята, ведь сегодня же Первое мая. Мы весь праздник проспали.

— С водой неважно, — сказала Маруся, проходя в соседнюю комнату.

— Бочку уже наполнили, — заметил Юзек.

— Первое число еще не кончилось. До полуночи успеете отпраздновать! Янек! — позвал Лажевский.

— М-м-м, — промычал Кос, умываясь над тазом.

— Меня не берешь на операцию?..

— Только экипаж нужен. Зачем рисковать?

— Бог вас за это наказал. Получите шестого члена экипажа.

— Я могу уступить свое место, — вмешался Вихура.

— Кого получим? — спросил Янек.

— Командира.

— На что он нам сдался? У нас свой есть! — возмутился Густлик.

— Какого черта?! — вскипел Саакашвили. — Не нужен он нам!

— Офицера вам дает полковник. Капитана, да еще русского.

На минуту воцарилось молчание. Умытая и причесанная, вернулась в комнату Маруся с чайником в руке.

— Кому горячей? — И тут же спросила: — А что, русский капитан хуже?

Константин Шавелло, сидевший ближе всех к двери, вскочил и подал команду:

— Смирно!

— Вольно! — входя в комнату, сказал полковник. — Не докладывайте... Я хочу сообщить вам о том, что водолаз никаких препятствий не обнаружил. Можно начинать. А для усиления экипажа я даю вам минера-виртуоза, если так можно сказать. — И отступил от двери, чтобы пропустить его.

В комнату вошел офицер в форме советского капитана, в фуражке с красной звездой. Он встал по стойке "смирно" и привычным движением поднес руку к головному убору.

Четверо присутствующих окаменели. Елень так сжал в руках безопасную бритву, что треснула ручка, но силезец и не заметил этого. Маруся стояла с чайником, из которого мимо кружки струйкой лилась на пол горячая вода. Саакашвили с силой рванул воротничок гимнастерки — оторванная пуговица с треском ударила в стекло. Кос, улыбаясь, смотрел в лицо капитана, которое было так похоже на лицо их первого командира, и, тронув собаку, сказал:

— Поздоровайся, Шарик.

Собака посмотрела на хозяина, как бы спрашивая, чего от нее хотят, потом подошла к пришельцу, равнодушно понюхала его ладонь и вернулась к ноге своего хозяина.

Это решило все. Лица членов экипажа сразу же изменились, как будто внутри у них лопнула натянутая струна. Капитан, все еще держа руку у головного убора, по-уставному представился:

— Капитан Иван Павлов, минер.

Туннель метрополитена освещался несколькими яркими лампочками в металлических колпаках. Тарахтел двигатель, отравляя газами воздух, которого здесь и так не хватало. По дну туннеля извивались искореженные рельсы, уткнувшиеся в небольшую гряду развалин, за которой лежало черное зеркало воды, отражавшее яркие лучи света. Туннель круто уходил вниз, исчезая в воде и мраке.

Несколько обливающихся потом, раздетых до пояса саперов ломами, кирками и лопатами копали у стены ров. Услыхав приближающиеся шаги, они подняли головы, разогнули спины, а один из них, вытирая пот со лба, спросил:

— Этот пойдет под воду?

— Этот, — ответил плютоновый, наблюдавший за работой. — Пошевелитесь, потому что он хотя бы вот столько должен иметь воздуха под потолком. — И показал рукой сколько. — Ведь это же не подводная лодка.

Они снова взялись за работу, даже увеличили темп, но не переставали посматривать в сторону, откуда на малой скорости подъезжал "Рыжий".

Танк остановился. Густлик протянул руку в сторону низкого свода, посмотрел на отблески света в неподвижной воде.

— В танкисты пошел, а моряком воевать должен, — сказал он Косу. — Будь здесь Гонората, она сказала бы тебе, что я об этой затее думаю.

— Позаботься о стволе и прицелах.

— Будь спокоен. Так заткну, что ни одна капля не попадет.

Они спрыгнули на землю, за ними спрыгнул и Томаш. Саакашвили и Шарик вылезли через передний люк. Шарик подбежал к воде, лизнул языком.

— Что ты пьешь, глупый? — возмутился Янек. — Иди сюда.

Черешняк достал из танка термос и налил собаке воды в миску.

— Как ксендз, — бормотал он в ухо косматому другу. — Свое есть, а в чужое нос тычешь.

Подъехал грузовик. Из кабины выскочил капитан Павлов и подошел к танкистам.

— Где мое место?

— С правой стороны, внизу. Пулеметчик не поедет, — нехотя доложил Кос.

Он и все члены экипажа, как завороженные, не спускали глаз с лица сапера.

— Я осмотрел танк, — спокойно сказал русский. — Мне нужно много места. Все лишнее надо...

— Уже выбросили, — коротко ответил Кос.

— Личные вещи тоже на грузовик. Получите обратно на месте встречи со штурмовой группой Шавелло.

— Только бы из этого дьявольского коридора выбраться... — пробормотал Густлик.

— Если не выберемся, — тихо сказал капитан, — то они не потребуются. А если кто не хочет, может остаться.

Кос молчал. Елень посмотрел на лица товарищей и сказал Павлову:

— Товарищ капитан, мы — один экипаж. Понимаете? Экипаж. Или все пойдем, или никто.

— Вынести вещи, — приказал Кос и добавил, обращаясь к Еленю: — Возьми мои.

Три члена экипажа исчезли в танке, а сапер тем временем обратился к сержанту:

— С самого начала смотрите на меня как на черта. Почему?

— У вас, может быть, есть близнецы?

— Два мальчика, — оживился он и достал из кармана фотографию. — Ваня и Саша. Не близнецы, а здорово похожи друг на друга. Сейчас они с матерью в Новосибирске. А я все время был на японской границе. Неделю назад перебросили сюда, и сразу в польскую армию. Не успел даже сменить форму.

— А почему в польскую?

— Язык знаю. Вырос под Житомиром, там много поляков проживает в деревнях.

Густлик вытащил два вещмешка, Саакашвили — один. Шарик держал в зубах свою подушку, расшитую цветами и бабочками. Все остановились у танка.

Последним вылез Томаш, с очень тяжелым мешком и большим продолговатым свертком в брезенте.

Кос показал рукой на открытый люк:

— Прошу.

Он пропустил капитана вперед и, проходя мимо Черешняка, спросил вполголоса:

— Что это опять за вещички?

Павлов, светя фонарем, осмотрелся в танке. Свет упал на фуражку ротмистра, которая висела слева от механика-водителя.

— Повышения ждете?

— Нет. Раненый офицер просил довести ее до Берлина.

Капитан кивнул головой и взялся за эфес сабли.

— Механик кавалерист?

— Грузин.

Рука капитана потянулась к снарядам, прикоснулась к замку орудия, к радиостанции. Взгляд остановился на орденах Крест Храбрых и Виртути Милитари, прикрепленных к передатчику, а потом на фотографии, приклеенной к броне. Павлов сунул руку в карман, посмотрел на себя в зеркало, сравнивая свое лицо с тем, на фотографии.

— Давно погиб?..

— Шесть недель назад, под Вейхеровом...

Капитан вылез из танка и позвал:

— Экипаж, ко мне.

Они окружили его тесным полукругом.

— Я ничье место в танке не займу, — он медленно выговаривал слова, — не пройдет и двух часов, как мы попрощаемся. Но на это время вы должны принять меня в состав экипажа.

— Товарищ капитан, — подумав, начал Кос. — Мы видели вас в Шпандау, а потом на мосту через Хафель. Мы думали, что, может быть...

— Начинайте герметизировать, — прервал его сапер. — А двое помогут мне носить тротил.

— Я, — вызвался Густлик.

— Я, — сказал Томаш.

Подойдя к грузовику, Елень опередил офицера и размахнулся, чтобы одним ударом открыть замок заднего борта. Капитан придержал его за руку и показал надпись на темно-зеленых досках: "Ударишь — погибнешь".

Не всем сразу приходится на войне работать. В то время как одни армии наступают, другие находятся на месте. Даже в одной и той же роте одновременно может случиться так, что одни обливаются потом, другие спят или выискивают какое-нибудь занятие, чтобы убить тоску.

В разрушенном, но не сгоревшем доме Зубрык и Вихура занимали огневые позиции в одной из комнат на втором этаже. Они пододвинули стол к стене, поставили его между окнами и, сидя на принесенных из кухни табуретках, дулись в очко.

Хорунжий взял первую карту, посмотрел на нее и сказал:

— Еще на две канистры.

Потом взял другую и, довольный, многозначительно сказал:

— Себе.

Ударила автоматная очередь. Под оконным проемом отвалился кусок штукатурки и упал на стол. Вихура мгновенно положил к своим картам еще две и, почти не глядя в них, положил на стол:

— Двадцать.

— Девятнадцать, — скривился Зубрык. Он на лету поймал пикового туза и снова начал с азартом: — Четыре.

Взял презрительно улыбающегося валета, протянул руку за третьей и, увидев десятку червей, с разочарованием бросил их на стол:

— Перебор.

С лестничной клетки через дыру в стене, пробитую, по всей видимости, противотанковым снарядом, вошла Маруся.

— Играете?!

Словно тень, за ней появился Юзек Шавелло и присел в углу.

— Играем, — подтвердил капрал и, заметив краешком глаза сверкнувшую автоматную очередь, крикнул: — Ниже головы!

Огонек присела, пули снова отбили кусок штукатурки.

— Упрямый фриц, — сказал Вихура и, схватив автомат, повернулся на 180 градусов через левое плечо; не вставая с табуретки, дал две короткие очереди по окну на противоположной стороне улицы, потом повернулся к девушке: — Это чтобы его успокоить. С полчаса будет сидеть тихо.

— А на что вы играете? — спросила Маруся. — На деньги или на спирт?

— На бензин, — ответил шофер.

— Зачем тебе бензин?

— После войны он отдаст мне три бочки и семь канистр. Если тебе потребуется транспорт, обращайся ко мне. Фирму открою: "Доставка, отправка. Капрал в запасе Вихура".

— Вихура, — повторила девушка и неожиданно спросила: — А ты меня любишь?

— Я, Огонек, всех красивых девушек люблю. Так я устроен. — Он хлопнул ладонью по лбу. — И на все для них готов. Вот, хочешь? — Он вытащил из кармана шелковые чулки.

— Ой, ой... — прошептала Маруся и, вытерев о брюки ладони, подставила их под прозрачную паутинку.

— От всего сердца, бескорыстно...

— Нет, — вздохнула Маруся и решительно отодвинула подарок. — Объясни мне лучше, что должны сделать наши?

Вихура пожал плечами, завернул чулки в носовой платок и засунул обратно в карман. Он вытащил перочинный нож и лезвием для открывания консервных банок начал чертить на закопченной сажей стене, как можно понятнее объясняя чертеж:

— Здесь эта проклятая станция, которую мы утром брали и не взяли. Пока бьет наша артиллерия, фрицы спокойно сидят под толстыми накатами, а как кончится обстрел, начинают косить. Можно пройти через туннель. Он не охраняется, потому что в тех местах, где рельсы уходят вниз, все залито водой. Наши пройдут под водой сто метров и атакуют с тыла, а мы одновременно сверху — и тогда откроется путь до самого рейхстага.

— А если не пройдут?

— Возьмем! Даже если многие погибнут.

— И зачем это Янек выдумал?

— Потому что избранник судьбы.

— А ты остаешься?

— При тебе же разговор был, что саперу место нужно. Мне в танке душно.

— Ты не избранник судьбы?

— Нет, — твердо ответил Вихура.

Раздалась пулеметная очередь. Пули попали внутрь через окно и с неприятным свистом срикошетировали от стен. Пулей откололо кусок штукатурки с рисунком капрала.

— Панна Маруся, может, вы отдохнете? — робко предложил Юзек.

Она, казалось, не слышала его. Встала и пошла по ступенькам вверх. Юзек пошел следом, держа автомат наготове.

Огонек вошла в другую, такую же комнату, только менее разрушенную. Лажевский, который лежал, не снимая сапог, на диване, увидев ее, встал. Девушка машинально кивнула ему головой и направилась в угол комнаты, где у стереотрубы дежурил Шавелло.

— Я должна увидеть Коса, прежде чем они войдут в воду...

— Вот тебе раз! Ну, если "должна" и так срочно, то надо правдиво соврать что-нибудь, чтобы полковник разрешил.

Из-под брюха танка выполз Саакашвили, осторожно держа перед собой ладони, испачканные тавотом.

— Хорошо загерметизировал, — похвалил он Томаша, который возился с гусеницей, и обратился к Косу: — Машина готова, командир.

Янек, ничего не ответив, пошел проверять работу.

Края всех люков и отверстий танка были покрыты толстым слоем густой желтой смазки. Над башней торчала труба, доставая почти до перекрытий туннеля.

На стволы пулеметов и пушек были надеты брезентовые чехлы, обклеенные изоляционной лентой и тоже обмазанные ровным толстым слоем тавота.

Густлик подтащил щит из жести и с помощью Григория начал прикреплять его на специальных кронштейнах перед корпусом "Рыжего".

— Хороший бугай рогами проткнет, — скептически заметил Черешняк.

— Мы, Томск, коров обойдем стороной, а потому и бугай не прогневается.

— Фаустпатрон взрывается сразу при первом препятствии, — объяснил Кос.

Кос первый, а за ним и остальные мыли руки в бачке с керосином, а потом, присев на корточки на берегу залива, полоскали их в воде. По черной поверхности все шире и шире расходились радужные жирные круги. С каким бы удовольствием сбросили они с себя обмундирование и вымылись!

— Томск, что ты таскал в этом брезенте? — спросил Кос.

— Граммофон.

— Какой граммофон?

— Тот, который, царство ему небесное, замполит заводил. Если бы не взял, все равно пропал бы. А когда я стану заводить его, на всю деревню будет слышно.

Вытерев руки паклей, Кос оправил обмундирование и пошел к капитану. Павлов остановил его движением руки — он стоял у выкопанного саперами канала, бросал в воду щепки и, поглядывая на часы, высчитывал что-то на логарифмической линейке. Закончив расчеты, он поднял голову и улыбнулся.

— Машина готова, — доложил Янек.

— Начнем через четырнадцать минут.

— Почему не через тринадцать или пятнадцать?

— Так выходит по расчету. При таком стоке через пятнадцать минут в самом глубоком месте над поверхностью воды будет достаточно воздуха. При скорости три километра в час нам потребуется одна минута, чтобы добраться туда.

— А как на ней считают? — спросил Янек, показывая на логарифмическую линейку.

— Потом расскажу.

Из глубины туннеля донесся шум мотора, сверкнули фары, подъехал "газик". Подошел полковник.

— Смирно, — подал команду Павлов. — Мы готовы, через одиннадцать минут начнем выдвижение.

— В таком случае около полуночи доберетесь?

— Так точно.

— Хорошо ли будет виден взрыв?

— Надеюсь, — слегка усмехнулся сапер.

— Если в двенадцать не будет сигнала, начнем самостоятельно. Вольно.

— Вольно, — повторил команду Павлов.

Внезапно из темноты вынырнула Маруся и бросилась к Янеку.

— Привет, танкисты! — весело обратилась она ко всем членам экипажа. — Не ожидали меня увидеть?

— Мы думали, что встретимся там, наверху, — сказал Саакашвили. — Соскучилась?

— Нет, я по служебным делам. Сержант Шавелло просил, чтобы вы медицинскую сумку взяли с собой.

— В танке все забито, больше ничего не втиснешь, — заворчал Елень.

Кос толкнул друга в бок.

— Очень хорошо. — Кос ласково взял девушку под руку и отвел на несколько шагов в сторону.

— Пора, — спокойно сказал Иван.

Экипаж молча взобрался на броню. Танкисты спускались в танк, как в подводную лодку, через единственный открытый еще верхний люк.

Павлов надел поданный ему шлемофон. Саакашвили успел послать Марусе воздушный поцелуй. Томаш, поддерживая Шарика, улыбнулся водителю грузовика саперов. Густлик высунулся по грудь из люка, набрал воздуха и соскользнул вниз, как будто нырнул в воду.

Командир полка все время смотрел на эту погрузку с улыбкой, но теперь тень омрачила его лицо. Он приложил руку к головному убору. Его примеру последовала Маруся. Кос ответил полковнику тем же, а девушке сделал прощальный знак рукой и исчез под броней. Долго были видны его ладони, поддерживающие опускающийся люк.

Водитель грузовика, на котором прибыли саперы, стоял на танке рядом с башней с ящиком в руках, наполненным водонепроницаемой смазкой. Захлопнув люк, он начал герметизировать щели изоляционной лентой и замазывать их тавотом.

Полковник и Маруся, стоя рядом с танком, слышали приглушенные, но отчетливые голоса, доносившиеся из танка.

— Механик готов, — докладывал Саакашвили.

— Готов, — вздохнул Черешняк.

— Порядок, — отозвался Густлик.

Сапер, давая условный сигнал, три раза стукнул по башне и спрыгнул с танка.

— Танк готов, — подтвердил Кос.

— Остановка под водой означает конец. А еще мой груз не терпит толчков, — медленно говорил Павлов. — Пора.

— Запустить двигатель.

Свистнул стартер, зашумело маховое колесо.

Полковник прикоснулся к плечу Маруси. Они отошли к стене, под которой по сточному рву, чуть всплескивая, текла вода.

— Отдали им лекарства?

— Забыла, — растерянно ответила девушка и закашлялась.

Заработал двигатель танка, сначала на малых оборотах. Потом механик-водитель прибавил газ и включил рефлекторы. Танк медленно тронулся с места, преодолел груду развалин и осторожно начал погружаться в темную, казавшуюся густой воду. Скоро он совсем исчез.

Внутри тщательно закрытого танка, единственным отверстием которого, ведущим наружу, является вентиляционная труба, иначе звучит мотор, иначе воспринимается каждый звук. Кажется, что по-другому выглядят даже лица членов экипажа, которые знаешь лучше, чем свое собственное лицо. И страх испытываешь другой, незнакомый. Это как хождение по доске; чтобы пройти по полу — достаточно одной, а вот если бы пришлось идти на высоте пятого этажа, то и пять досок показались бы слишком узким помостом, потому что каждый неверный шаг грозит гибелью.

Так и здесь, внутри идущего под водой танка. Если сделаны неправильные замеры, если Павлов ошибся в расчетах, то мотор в течение нескольких секунд высосет весь воздух и экипаж погибнет от падения атмосферного давления, прежде чем задохнется.

Все углы танка заполнены ящиками и мешками сапера, места Для людей осталось совсем мало. Свет от ламп, освещающих приборы и прицелы, едва рассеивает мрак. Сердца стучат в ускоренном ритме. Кажется, что с каждой минутой становится жарче и душнее.

Шарик сидит около механика и, чувствуя разлитое в воздухе беспокойство, тихонько попискивает. Передние лапы у него дрожат, уши прижаты к голове.

Саакашвили, натянутый как тетива, не отрываясь смотрит в визир, где в ослабленном водой свете фар едва различимы ближайшие шпалы железнодорожного полотна да изредка, как грозный ус, блеснет сорванный рельс.

Томаш тоже приклеился к своему перископу: некоторое время он еще видел на воде блеск далеких огней, которые они оставили за собой, а вверху — ребристость бетонного свода. Потом один, а за ним второй всплеск воды омыли стекла, и наступила темнота.

— Залило, — сказал он со страхом.

— Спрашивает тебя кто? — проворчал Густлик, отрывая взгляд от прицела и с неожиданным интересом рассматривая свои ладони.

Сидевший выше всех Кос только теперь увидел то, что минуту назад увидел Черешняк, и доложил Павлову:

— Погружение полное.

— Все в норме. Время совпадает, — ответил капитан и начал тихо насвистывать родившуюся во время войны песню об "украинской Висле": "Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч..."

Заскрежетала гусеница, танк подбросило. Саакашвили выправил курс, вернулся снова на шпалы. Перед ним опять замаячил рельс-проводник. За эти две секунды Саакашвили покрылся потом, губы пересохли.

Капитан начал посвистывать немного громче и через некоторое время наконец сообщил:

— Половина дороги.

Раздался скрежет, вентиляционная труба зацепила за перекрытие, дрогнула в основании — над самой головой Черешняка.

Томаш, слыша скрежет, со страхом взглянул вверх. Прямо на грудь ему, под расстегнутый комбинезон, хлестнула узкая, твердая струя воды.

— Ребята, течет!

— Да кто тебя спрашивает, несчастье ходячее... — Густлик протиснулся мимо орудийного замка, попытался тряпками заткнуть отверстие.

Эта, казалось бы, безнадежная борьба длилась всего какое-то мгновение, и вдруг вода сначала стала течь меньше, потом прекратила совсем, и только запоздалые капли падали на лицо Томаша.

— Начинаем выходить, — доложил Кос.

Он с облегчением наблюдал в визир, как появляется конец ствола, затем основание орудия и наконец передняя броня с люком механика. Вначале над фарами разлилось светлое пятно, потом свет пробил поверхность воды, прыгнул в глубь туннеля, и все увидели через перископы, что там вода кончается, а дальше лежат перекрученные рельсы на остатках обгоревших шпал, разбросаны смятые в огне куски железа, почерневшие от сажи.

— Можно? — спросил Елень.

— Открывай.

Звякнул замок, Густлик нажал на люк. Металл, тщательно обработанный смазкой, не отходил, но при втором толчке уступил. Силезец выскочил на броню с автоматом в руках.

— Стоп! — услышали они команду Коса.

"Рыжий" послушно остановился. Часть гусениц у него была еще в воде, но сам он весь уже стоял на берегу, на мокрых от волны шпалах.

Теперь все начали действовать одновременно и без приказов, по заранее установленному плану. Густлик прикрыл шлемом фару, чтобы свет не был виден слишком далеко впереди. Пучком пакли стер смазку с переднего люка, двумя рывками сорвал изоляционную ленту.

— Открывай!

В подтверждение своих слов он стукнул прикладом по броне и, когда люк открылся, тихо свистнул собаке. Вместе с Шариком он побежал в темноту туннеля, а за ними вдогонку, немного замешкавшись, бросился Томаш.

Янек с Григорием сбросили вентиляционную трубу, погнутую ударом о перекрытие, сняли колпаки со стволов пулеметов и пушки. Пучками пакли принялись стирать жирную смазку и изоляцию. Едва они закончили работу и Кос с неохотой подумал, что надо еще очистить аварийный люк, как с удивлением увидели, что из-под танка вылезает Павлов.

— Гражданин капитан, не надо было там трогать. Там самая грязная работа, — сказал Кос, и в голосе его прозвучала признательность.

— Ну так помогите в чистой. Выгружайте все подряд, а я буду складывать.

Янек залез в танк и начал подавать ящики и мешки на край переднего люка; Саакашвили брал у него, делал пару шагов и подавал саперу, а тот складывал все в довольно большой нише, сортируя по-своему.

Где-то в глубине туннеля грохнуло задетое кем-то железо. Григорий поплотней прикрыл свет, выставил вперед ствол автомата и, отступив за гусеницы, внимательно вглядывался вперед. Сначала бесшумно появился Шарик, а потом они услышали торопливый топот бегущего человека.

— Это я, — тихо покрикивал Томаш и, остановившись, доложил вполголоса: — До разъезда никого, а потом налево, саженях в ста, немцев как муравьев. Плютоновый сказал, что покараулит и что можно спокойно работать.

— Ну так лови.

Саакашвили подал ему очередной ящик, и некоторое время цепочка выгружавших ритмично работала в молчании. Потом маленький перерыв, еще два ящика, и Кос, высунувшись из люка, сообщил:

— Конец.

Все трое подошли к капитану, который, подсвечивая фонариком, пересчитывал предметы, шептал что-то про себя и наконец громко сказал:

— Порядок. Танк готов?

Саакашвили с Томашем, не говоря ни слова, вернулись в танк, а Кос, вместо того чтобы ответить на вопрос, сказал:

— У нашего экипажа такой обычай: задание знают все.

По правде говоря, он чувствовал себя обиженным. Ведь это он подал командиру полка мысль атаковать из-под земли и во время обсуждения убеждал полковника в достоинствах "теории невероятности", как окрестил офицер его предложение. Потом, когда экипаж отдыхал, другие разработали детальный план операции, и никто его с ним не познакомил.

Павлов распихал по карманам бруски тротила, а потом, выпрямляясь, внимательно посмотрел на сержанта.

— Пошли.

Они сделали шагов двадцать, и капитан начал простукивать стены — на высоте метра от земли бетон отвечал глухо, сигнализируя о пустоте. Луч фонарика скользнул по шершавой поверхности, обнаружил щель. Когда-то здесь проделали отверстие, потом залили его цементом, но пломба почернела и подгнила по краям.

— Стукни.

Янек ударил прикладом сначала слегка, потом посильнее, и кусок потемневшего бетона провалился внутрь, образовав овальное отверстие. Павлов посветил в это отверстие, потом отдал фонарик Косу.

— Подержи-ка.

В руках сапера куски тротила ловко соединились друг с другом, скрыв капсюль с темным усом запального шнура. Капитан сделал косой надрез. Блеснул огонь бензиновой зажигалки, сделанной из гильзы патрона от противотанкового ружья. Зашипела пороховая дорожка, выдувая тоненькую струйку седого дыма.

— Шарик, к ноге, — приказал Кос.

Янек хотел побежать, но, сделав два торопливых шага, замедлил движение, увидев, что капитан идет совершенно спокойно.

— Пятнадцать секунд — это уйма времени, — сказал сапер, а когда они подошли к танку и стали под защитой брони, капитан добавил громче: — Не высовываться.

Еще мгновение — и их ослепил блеск. Посыпался острый град бетонных осколков.

— Пошли.

Капитан подвел танкистов к пробоине в стене, еще пахнущей тротилом и дымящейся пылью.

— Ваш командир напомнил, что я не объяснил всего задания, — сказал он спокойно и, будто учитель у доски, начал рассказ: — Параллельно туннелю идет канал с электрокабелями. По нему можно пробраться и заложить взрывчатку. Сильный взрыв на том конце станции и одновременная атака танка с этой стороны должны выкурить всю команду. Ясно?

— Ясно, — ответил Саакашвили с задумчивой улыбкой, потому что на какое-то мгновение ему показалось, что они опять все вместе — весь старый экипаж.

Черешняк кивнул головой, что понимает, и тут же спросил:

— Кто должен этот тротил перетаскать?

— Я. Саперская работа, — улыбнулся Павлов.

— А если... — начал Кос.

— Так или иначе пехота в полночь пойдет в атаку, поэтому и мы должны. Что еще?

Янек посмотрел на лица своих подчиненных, поколебался, но от дальнейших вопросов отказался.

— Проверю танк, — сказал он, отдавая честь.

За ним двинулся Саакашвили и в двух шагах сзади — Томаш.

Капитан, оставшись один, начал работать спокойно и быстро без единого лишнего движения. В узкий брезентовый мешок с длинными лямками он складывал взрывчатку. Петлю на конце мотка тонкой веревки прикрепил сзади к карабину на своем ремне. Потом ловко скользнул в пролом и с концом шнура сзади, с лямками мешка на плечах пополз, таща за собой продолговатый мешок. Канал Пыл прямоугольный, достаточно высокий, но узкий, и передвижение в нем требовало большой ловкости и силы. Мешали кабели, уложенные на крюках, вбитых в стену.

Саакашвили, стоявший у танка, видел, как сапер исчез в бетонной стене. Он хотел подойти и вблизи посмотреть, как сапер там справляется.

Но Янек, открывая замок орудия и наклоняя голову, крикнул ему изнутри танка:

— Посвети-ка!

Фонарик в руках Григория задвигался, и спираль нарезки внутри ствола слегка закружилась. На стенках ни единого следа грязи. Кос хлопнул замком и сказал:

— Готово. Если надо, можем начинать.

— Время еще есть. — Саакашвили посмотрел на часы, светившиеся на приборной доске. — Мы с Томашем ослабим гусеницы, а то на этих шпалах...

— Хорошо. Я сейчас вернусь.

Янек побежал к выбоине в стене. Посмотрел, как в равномерном, неторопливом темпе разматывается шнур лежащего на земле мотка и вползает внутрь. Но вдруг движение прекратилось. Кос с минуту ждал, потом заглянул в глубь канала, но там был виден только неясный и далекий отблеск желтоватого света.

— Застрял, что ли? — шепотом спросил он сам себя.

Янек скользнул в отверстие и, убедившись, что по каналу можно ползти, вернулся обратно, обеспокоенный еще больше. Может быть, провода перед станцией выходят наружу или немцы устроили засаду...

Нет, засады не было, просто Павлов добрался до места, где снаружи, через проделанное в бетоне отверстие, входил новый толстый кабель в металлической оболочке. Подвешенный посредине, он так суживал пространство канала, что не могло быть и речи о том, чтобы протиснуться здесь человеку. Павлов попробовал сбросить его с крюков, но тут же оставил эту попытку: нужно было ножницами для проволоки перерезать крепления и на каждые десять метров дороги тратить самое меньшее четверть часа. Работая в таком темпе, он мог закончить дело не к полуночи, а только к полудню.

Насвистывая песню о Днепре, сапер на несколько мгновений задумался. Потом, изгибаясь как акробат, начал менять положение тела, поворачиваясь головой в противоположную сторону, чтобы удобнее было возвращаться.

Тем временем к Косу, стоявшему у отверстия, быстрыми крадущимися шагами подошел Густлик.

— Немцы идут сюда? — с беспокойством спросил Янек.

— Нет, — ответил тот шепотом, — но за стеной кто-то скребется и свистит.

Поглощенный рассматриванием туннеля, Кос машинально ответил:

— Поручник.

— Кто? — спросил силезец, тараща глаза и вытирая пот со лба.

— Павлов... Прости. — Кос положил ему руку на плечо. — Похож этот сапер, и, может быть, не только лицом.

Они услышали шелест и тяжелое дыхание усталого человека. А через минуту выполз и сам капитан. Не говоря ни слова, сел, устало прислонившись спиной к бетонной стене.

— Первая порция уложена? — спросил Кос.

Вместо ответа офицер потянул за лямки, и в отверстии показался продолговатый брезентовый мешок с тротилом.

— Нет прохода, — догадался Густлик.

Павлов кивнул головой, вытер лицо рукавом.

— Экипаж! — позвал Янек.

Танкисты сразу же подбежали, и Саакашвили доложил:

— Подводный корабль "Рыжий" готов к наземным действиям.

— Подземным, — хмуро поправил Густлик.

— Ты станешь на часах, — приказал Кос Черешняку, — в том месте...

— Знаю. У железнодорожной стрелки, где эти ямы в две стороны расходятся, где мы с плютоновым ходили.

Черешняк взял у грузина две запасные обоймы, заткнул их за голенище, где у него уже лежали две его собственные, и двинулся в темноту.

Ему было немного жаль, что его отсылают часовым именно в такое время, но ведь кто-то должен охранять. Может быть, это даже хорошо, что выбрали именно его, потому что на лице сержанта Коса он прочитал недоброе. Что-то не получилось, они будут советоваться, а он мало чем может им пригодиться. В поле — другое дело, а здесь, в этих огромных подвалах, которые люди, как кроты, вырыли под землей, ему было не по себе. Подумать только, над головой понастроены дома и все это может обвалиться...

Став на часах около железнодорожной стрелки, он быстро заскучал. Позевывая, начал считать пуговицы на своем мундире и овальные отверстия на стволе. Принялся даже ковыряться в рельсах и наконец, достав из кармана французский ключ, отвинтил довольно большую гайку, взвесил ее на руке и спрятал — на глаз вроде бы в самый раз для телеги.

Того и гляди война кончится и можно будет вернуться к работе. Отец хорошо все придумал, потому что уж если надо воевать, то лучше воевать вместе с такими умными и хорошими людьми, как сержант Кос, как Густлик и Григорий. Таким и свое отдать не жалко. А еще лучше, если бы попалась какая-нибудь хорошая вещь из военной добычи, а для хозяйства ненужная. Приятно своему экипажу услужить, в таком деле стоит и крюк сделать, а может быть, и головой рискнуть...

Перед Томашем был разъезд и два туннеля. В одном, дугой изгибавшемся влево, вдали виднелось тусклое пятно света, временами удавалось рассмотреть силуэт человека, прохаживающегося по путям. Доносился шум, похожий на гудение потревоженного улья. Время от времени можно было услышать приглушенный грохот — эхо разрывов на поверхности земли — или более близкий, более резкий треск очереди из автомата.

Туннель, шедший прямо, был погружен во мрак, но вдруг в нем блеснул свет, заколыхался ручной фонарик. Черешняк быстро припал к земле и, готовый к выстрелу, под прикрытием железнодорожной стрелки застыл с автоматом.

Свет приближался, Черешняк уже слышал скрип нескольких пар сапог. Еще мгновение — и он увидел группу из шести немцев, которые шагали за унтер-офицером, согнувшись под тяжестью набитых до отказа вещмешков. Дойдя до развилки, они повернули в сторону станции. Томаш в колышущемся свете фонаря ясно рассмотрел, что они несут продукты: под мышкой у солдата коричневели буханки хлеба, из надорванного вещмешка высовывалась колбаса, виднелись банки консервов. Сквозь идущий от железнодорожного полотна смрад масел и металла запахло даже чем-то копченым — рыбой или мясом.

Когда группа отошла на порядочное расстояние, Черешняк поднялся. Он был рад, что ему не пришлось стрелять в людей, несущих провизию. К тому же это, наверное, обернется к лучшему, потому что ведь надо, чтобы до поры до времени никто не знал, что сюда забрался кто-то посторонний. Некоторое время он спокойно стоял на своем посту, но мысль о том, где немцы взяли столько добра, не давала ему покоя. Он все чаще сглатывал слюну, кадык так и ходил вверх и вниз.

Томаш вынул из кармана завернутый в платок сухарь, отгрыз кусочек и начал медленно-медленно жевать, чтобы растянуть подольше. Однако затем он спрятал сухарь и мягким, кошачьим шагом направился в глубь туннеля, ведущего прямо вперед.

Ему даже не пришлось идти далеко. Метрах в ста от разъезда туннель преграждали полотнища какой-то толстой материи, подвешенной у потолка, а за ними, как перед рассветом, сгущалась темнота. Еще с десяток шагов — и он увидел в левой стене массивную стальную дверь, слегка приоткрытую. За дверью чернела толстая решетка. Из-за, решетки сочился мутный свет электрических лампочек, едва накаленных истощенными аккумуляторами.

Однако этого света оказалось достаточно, чтобы рассмотреть часового — сутулого солдата с винтовкой со штыком, который ритмично прохаживался: двадцать шагов в одну сторону, двадцать — в другую. Над входом в склад белели большие буквы. Томаш попытался было прочитать, но быстро отказался от этого бесполезного занятия. Напротив надписи, на путях, стояла дрезина — небольшая платформа с ручным приводом, на которой когда-то возили, наверное, запасные части для ремонта путей или электропроводки.

Часовой, дойдя до конца своего пути, повернул назад. За его спиной от стены туннеля оторвалась бесшумная тень, скользнула ближе и пропала в темноте ниши, одной из тех, что размещались вдоль путей через каждые десять — двадцать метров.

Так произошло раз, и два, а на третий Черешняк решил преодолеть все оставшееся расстояние сразу. Он сжался, как рысь перед прыжком, и бросился вперед. Но на свое несчастье, он задел кусок железа, и встревоженный часовой повернулся раньше, чем предполагал Томаш, — сразу за полосой света, падающего со склада.

У немца не было времени, чтобы поднять винтовку для выстрела, но, зная военное ремесло, он присел, напряг мускулы и нанес удар с выпадом. Черешняк едва успел остановиться и отскочить. Острие штыка прошло в сантиметре от его живота.

Долю секунды они смотрели друг на друга. Томаш не хотел стрелять, а с автоматом в руках не много сделаешь. Он прибег к простой уловке: взглянув за спину часового, кивнул головой и сделал движение, будто показывая другому, чтобы тот атаковал с тыла.

Немец, сделав четверть оборота, прикрыл свою спину стальной дверью, глянул назад, и в этот момент Черешняк, отбив в сторону ствол его винтовки, бросился на немца. Схватив обеими руками свой автомат, он ударил немца. Часовой упал навзничь, головой в тень.

Томаш осмотрелся, прислушался — тишина. Подошел к решетке и, укрывшись за стальной створкой двери, спросил:

— Есть здесь кто?

Тишина.

Томаш оглядел огромный висячий замок и почесал в затылке — ни открыть, ни сбить. Потом пощупал, как закреплены скобы. Пальцами ощупал форму одной гайки, другой. Вторая была с коронкой и шпилькой, но это его не смутило. С помощью ножа он отогнул и вытащил шпильку, а потом подогнал свои французский ключ к гайке, захватил ее и начал терпеливо откручивать, все время улыбаясь про себя и посматривая в обе стороны.

Кажется, если он сумеет быстро отвинтить, можно будет сделать подарок экипажу. Сержант Кос, может быть, и не очень обрадуется, а вот Густлик — наверняка.

Когда Томаш, заткнув за голенища две запасные обоймы для автомата, направился в сторону развилки, Кос взглянул на часы капитана и предложил:

— Садитесь. Посоветуемся.

Кос устроился на шпалах напротив Павлова. Григорий и Густлик примостились на ящике от тротила. Шарик присел около командира, тявкнул.

— Ну, естественно, ты тоже, — согласился сержант.

Пес придвинул морду к его уху и тихонько ворчал и урчал, будто объясняя ему сложную и важную вещь.

— Подожди, ну подожди же, олух. Сейчас все выяснится.

Янек потряс головой, почесал в ухе, потому что ему стало щекотно от этих собачьих шептаний, и обратился к саперу:

— Какое расстояние отсюда до того места, где надо заложить взрывчатку? Хотя бы приблизительно...

— Точно — триста сорок метров. Можно определить по указателям, предназначенным для подъезжающих к станции машинистов.

— Раздобыть бы немецкий мундир, взять на плечи мешок... — предложил Густлик.

— А как вернуться?

— Если вообще дойдешь... — сказал Кос.

После минутного молчания слово взял капитан:

— Надо все же решиться на риск. Каждый, кто закрывает собой амбразуру блиндажа или идет со своим самолетом на таран, знает, что не вернется, а здесь есть какой-то шанс, хотя и очень небольшой.

— Я пойду, черт возьми! Я больше всех вас унесу.

— Не пойдешь, — отрезал Павлов.

— А что, кто мне запретит? — горячо возразил Елень, вставая.

— Я здесь командир, я и пойду. Саперская работа.

— Нет, — так же энергично, как перед этим капитан, вмешался Кос.

Он посмотрел на Шарика, погладил его по голове. Пес слегка заворчал и начал грести землю передней лапой.

Шарик, конечно, не понимал, о чем говорили во время совещания. Природа не одарила его способностью понимать речь, зато наградила нюхом, позволяющим различать самые тонкие оттенки запаха, и слухом, замечающим безошибочно эмоциональную окраску каждого слова. Он уже давно догадался, что здесь, в этой большой норе, нарастает беспокойство среди самых близких ему людей. Он очень хотел им помочь и с возрастающим нетерпением ждал, когда же Янек переведет его боевое задание на язык понятных ему команд.

Давно, очень давно произошло что-то подобное: была ночь, еле уловимый запах трубочного табака на дне шлемофона — и Янек просил его найти владельца этого запаха. Был долгий путь бегом через темноту, борьба, боль разодранной кожи, а потом огромная радость, которая наполнила его всего, от кончика носа до самого последнего волоска на конце хвоста... Шарик припомнил все это как в тумане, потому что девять месяцев в жизни собаки — это примерно пять лет в переводе на человеческую жизнь.

На этот раз задание, оказывается, проще. Речь идет о том, чтобы по команде протащить довольно тяжелый груз и по команде же его бросить, а потом быстро вернуться к Янеку, чтобы тот похвалил. Так думает Шарик, не торопясь двигаясь вперед, а в зубах, словно мундштук, держит лямки. С силой упираясь лапами в бетон, тащит он брезентовый мешок сапера. К ошейнику у него привязана бечевка. Одновременно с рывком бечевки раздается команда:

— Стой!

Шарик прекрасно понимает это слово, поэтому останавливается, ждет.

— Положи! — Одновременно с приказом дрожит трижды дернутая бечевка.

Овчарка выпускает лямки, поворачивается и бежит к Янеку.

— Вот, вот твоя награда. — Кос протягивает ему на ладони кусок консервированного мяса, гладит и треплет за ушами. — Еще раз, но теперь будь умницей. Будешь?

Короткий лай, по-видимому, означает, что он постарается. Шарик охотно хватает зубами лямки нового груза и упорно тащит до тех пор, пока, уже без команды Коса, дерганье бечевки не сигнализирует, что он должен остановиться, а следующие три рывка, что он должен оставить мешок и возвращаться.

— Хороший, хороший пес. — Янек потрепал по лбу овчарку, бросившуюся ему на грудь, и сказал: — Начнем.

Ободренный жестом сержанта, Шарик прыгнул в пролом канала, схватил зубами лямки и посмотрел умными глазами, будто спрашивая, можно ли уже идти.

— Вперед, — приказал Кос.

— В добрый час, — добавил капитан.

Все четверо в молчании смотрели на поднимающиеся и пропадающие в проломе новые и новые круги шнура.

— Всего тротила он не осилит, — сказал Павлов, — по и того, что сумеет перетащить, должно хватить.

Таща в темноте канала свой груз, Шарик вначале еще слышал сзади разговор Янека с сапером, а потом — только шелест брезента по бетону. Он не заметил, когда добрался до более узкого места, поскольку толстый, в руку, кабель в металлической броне ему не мешал. Только временами он должен был немного отводить голову вправо.

В начале дороги было темно, а потом стало светлеть, и глаза собаки загорались все более ярким блеском. В канал проникал свет и шум.

Шарик насторожил уши, немного замедлил шаг. Запах был враждебный. Но он знал, что, пока не дернется шнур, ему нельзя ни остановиться, ни повернуть обратно. На пути ему встретилась неправильной формы пробоина в стене, и он осторожно в нее заглянул.

Вся подземная станция была заполнена солдатами в касках. Они сидели на скамьях, на перроне, на рельсах. Некоторые пытались дремать лежа, но каждую минуту их будили резкие, отрывистые команды офицеров. Какое-то отделение вскочило и, поправляя на ходу снаряжение, направилось к выходу.

Шарик знал, что это враг. Понимал, что нельзя себя обнаружить. Он беззвучно оскалил зубы, отступил на полшага и, прильнув ко дну канала, пополз по опасному участку пути. Так было намного тяжелей и трудней, по, к счастью, пролом быстро кончился и можно было дальше путешествовать нормально — на четырех ногах.

Вскоре пришел сигнал — резкий рывок бечевки, а вскоре еще три.

Положив мешок на дно, Шарик повернулся и быстро побежал назад. Одновременно перед ним ползла бечевка, которую мягко выбирали по мере ослабления, и это было приятно и весело. Ему приходилось удерживать себя от щенячьего желания прижать ее лапой и схватить зубами.

Шарик вернулся разгоряченный, усталый и радостный, но это был не конец. Он без труда понял, что должен идти еще раз и сделать то же самое. Он пошел, а когда вернулся, Янек дал ему отдохнуть всего несколько секунд.

— Вперед, вперед! — приказывал и просил Янек.

Если бы можно было предупредить собаку, объяснить ей, что работы будет много, что она должна рассчитать свои силы... Увы. Никто этого не умел, и Шарик в каждый рейс вкладывал столько сил, будто этот рейс был последним. Он не умел считать, а поэтому не знал, в который по счету рейс приключилась с ним скверная история.

Уже очень усталый, притащил он новый груз к доставленному ранее и, выплюнув лямки, прилег, тяжело дыша. Через некоторое время усилием воли поднял непослушную голову, с трудом повернулся в узком канале и пошел назад.

Ползком миновал опасную пробоину и потопал дальше, но вдруг в глазах у него потемнело, он зашатался, прислонился к кабелю и зацепился ошейником за крюк.

Выбираемая бечевка натянулась, но тут же ослабла. Тот, кто держал ее конец, понял: что-то произошло. Шарик еще с минуту постоял с опущенной головой, тело его висело на ошейнике, зацепившемся за крюк. Потом он собрался с силами и начал подскакивать, царапая передними лапами бетон. Не удалось ему в первый раз, не удалось и в десятый, но наконец ремень сполз с крюка.

Однако когда он добрался до места и выскочил из пролома, силы покинули его, передние лапы подогнулись, и он упал. Не было сил подняться, и он лежал, тяжело дыша.

— Конец. Сколько мог, столько сделал, — сказал Кос.

— Еще раз, — возразил сапер. — Он должен отнести взрыватель.

— Пусть отдохнет, — попросил Янек, глядя на собаку.

— Рискованно. Ходит он все медленнее, а последние два раза останавливался. — Капитан взглянул на часы. — Согласно договоренности, если нас не услышат до полуночи, то все равно пойдут в атаку. И за несколько часов до конца войны погибнет много хороших солдат, не доживет до победы.

— С человеком можно по-разному, — философски заметил Саакашвили. — Можно угрозой, можно просьбой. Можно научно, можно эмоционально, а вот как объяснить собаке?

Капитан все время смотрел на часы, а Кос — попеременно то на циферблат, то на лицо Павлова.

— Я предпочел бы на собственном горбу... Уже должен идти?

Сапер кивнул головой и, взвесив в руке небольшой продолговатый предмет, объяснил:

— Химический. Оборотом винта прокалывается резервуар, кислота начинает вытекать каплями, постепенно разъедает металлическую пластинку, разделяющую две детонирующие жидкости. Для верности я приделал по бокам два бруска тротила.

— Черт бы побрал это все, — выругался Янек и, злой, что должен еще раз послать смертельно усталое животное на задание, резко произнес его имя: — Шарик!

Овчарка лежала без движения.

— Шарик!

Пес приподнял ухо, двинул лапой и, оправдываясь, заскулил.

— Дьявол! Я не могу на это смотреть, — пробормотал Густлик.

Он отошел к танку, и за ним следом, опустив голову, пошел Саакашвили.

Кос сел и спрятал лицо в ладонях. Некоторое время стояла тишина. Пес приоткрыл один глаз и увидел отчаяние своего хозяина. Он собрал все силы, задвигался, подполз ближе. Глухо охнув, поднялся на дрожащие ноги и лизнул руку Янека, тихо ворча.

— Боюсь я, песик, — объяснил Янек, — потому что знаю, как тебе трудно, а идти надо. Надо. Сделай это для меня.

Он подкрепил свои слова жестом и помог овчарке забраться в канал.

Павлов повернул винт, сунул взрыватель в брезентовый мешочек и сказал:

— Смерть уже капает.

Кос осторожно взял в руки мешочек, взвесил его в руках, подержал немного, расправляя брезент, а потом протянул собаке, которая понюхала его, узнала запах своего хозяина и осторожно стиснула зубы на ремнях.

— Вперед, старый, — попросил Янек.

Овчарка слегка вильнула хвостом и опять отправилась в дорогу. Она чувствовала боль в мышцах и колотье в груди. В канале стало темнее, темнота скрывала черные змеи кабелей. Время от времени густой мрак заволакивал Шарику глаза и шагов десять, а то и больше, он шел как слепой, нащупывая дорогу лапами. Голову он держал низко, боясь опять зацепиться за крюк. Он помнил голос Янека, понимал, что должен дойти, и дошел.

Дошел туда, где в тесном канале около электрических проводов громоздились брезентовые продолговатые мешки, уложенные тесно, один к одному. Посреди склада этих адских колбас он лег, едва дыша. То терял сознание, то приходил в себя. У него хватило сил, чтобы доползти и положить мешочек со взрывателем, но на возвращение сил уже не было.

Трижды дернулся шнур. Потом бечевка полежала неподвижно, опять натянулась и, встретив сопротивление, вновь ослабла.

Три следующих сильных рывка пробудили Шарика от беспамятства. Он приподнял веки, пошевелил головой, постарался подняться на ноги, но тротиловые мешки и кабели качались у него перед глазами вправо и влево и наконец начали кружиться колесом. Он опять упал.

Прямо перед его носом лежал взрыватель в мешочке, который впитал запах рук его хозяина. В ушах овчарки еще звучал его голос, просящий и наказывающий: "Сделай это для меня. Вперед, старый". Слова в собачьей памяти были неясными, почти неразборчивыми, но сохранили окраску голоса, интонацию и ритм. Еще раз овчарка напрягла свои мышцы — и встала. Машинально взяла в зубы лежавший перед ней взрыватель и, повернувшись, побежала обратно.

Не следует пить чай черпаком и разливать суп из котла чайной ложечкой — у каждого из этих предметов свое назначение. Так же и на войне: оружие должно применяться в соответствии с его назначенном. Пулеметы могут вести эффективный огонь на тысячу метров, но лучше, если встретят они Прага неожиданными очередями на расстоянии шестисот метров. С этого же расстояния начинают стрелять снайперы, с четырехсот метров — винтовки, а с двухсот — автоматы. Разумно ли в таком случае стрелять из пушки на расстоянии ста метров?

Все зависит от обстоятельств. Жизнь богаче нашего воображения, и невозможно в наставлениях и инструкциях по стрельбе предусмотреть все ситуации. Нигде не написано, как должен действовать танк в затопленном туннеле метро. Никто не написал правил и для ведения артиллерийского огня с верхних этажей домов.

— Вместе... раз! — приглушенным голосом командовал молодой поручник. — Внимание, теперь вверх — и... раз!

Двадцать артиллеристов, как муравьи, облепили небольшой предмет. С трудом подняли они на плечи гаубичное орудие.

— Вы начинайте с правой ноги, а вы — с левой, — показал он солдатам в обоих рядах. — Вперед... марш! Раз, два, раз, два...

Неуклюжая человеческая сороконожка медленно двинулась со двора в подъезд и поползла вверх по лестнице.

— Раз, два, раз, два. — Голос поручника звучал все громче.

Эту сцену наблюдал командир бригады гаубиц. Он обернулся, услышав шаги и громкий голос неподалеку, докладывавший:

— Гражданин полковник, штурмовая группа к атаке готова.

— Потише там! — крикнул артиллерист.

— Здравствуй! — поздоровался с ним командир полка. — Что ты на моих кричишь?

— Чтобы не орали. Фрицы на той стороне улицы, а артиллеристы пушку поднимают. Им нужно, чтобы все было спокойно.

— Высоко?

— Всю батарею на шестой этаж.

— Ударим с воздуха, с земли и из-под земли.

— Вот уж не думал, что буду иметь огневую позицию на чердаке.

— А думал ты, что довезешь свои хлопушки до рейхстага на одну треть радиуса действия гаубиц?

— Он виден оттуда, — показал артиллерист в сторону шестого этажа, — а подальше, справа. Колонна Победы и Бранденбургские ворота. От пожаров светло. Хочешь посмотреть?

— Проведи.

Когда они вошли в подъезд, дорогу им преградил сержант в каске, бросавшей тень на его лицо.

— Гражданин полковник, штурмовая группа сержанта Шавелло...

— Готова к атаке, — докончил командир полка. — Это я знаю, но вот одиннадцать давно прошло — и ничего. Тишина... Санитарка, подойдите поближе, — рассмотрел он в тени фигуру Маруси. — Этот ваш парень всегда такой медлительный? Кто первым сказал, что любит?

Секунду длилось молчание, подчеркнутое близкой очередью из автомата, а потом Огонек честно ответила:

— Я.

— Я так и думал.

— Но на них можно положиться, — быстро добавила девушка. — Экипаж сделает все и, может быть, даже больше, если только через воду...

— Посмотрим.

Огонек и Шавелло вернулись в комнату на первом этаже с замурованными со стороны улицы окнами, в которой собралась штурмовая группа. Лица у всех затенены касками, за поясом — гранаты. Два солдата с огнеметом, одетые в стальные полупанцири и асбестовые капюшоны, сидели далеко в стороне от остальных.

— Что это вы сбоку? — обратился к ним сержант.

— Подальше от курильщиков.

В другом углу, около Зубрыка, Вихуры и Лажевского, младший Шавелло приготовил удобное место, уложив валики от дивана к стене.

— И почему это так? — Огонек заговорила с Константином, как только они уселись. — Нет никого — сердце болит; а когда есть кто — еще сильнее болит.

— Потому что свет устроен глупо, — заявил Вихура.

— На то и сердце, чтобы иногда болело, — ответил Константин.

— Сколько времени? — забеспокоилась Огонек.

— Без пятнадцати двенадцать, — поспешил с ответом Юзек.

— Через четверть часа полночь, — дополнил Зубрык.

— Должны бы уже...

— Что должны, то сделают, — резко перебил девушку Лажевский и, взглянув на нее, добавил: — Ну что ты? Совсем как моя сестра. — Он внезапно замолчал и отвернулся, потому что воспоминание причинило ему боль.

— Самый близкий на свете, — вытирая слезы, прошептала Маруся Константину. — Если целым выйдет из-под земли, я в свою деревню не вернусь, останусь с ним навсегда. Только бы...

— Нет причин нервничать, — произнес Шавелло и сменил тему разговора, чтобы быстрее шло время: — Вот мы с Юзефом тоже в Старе-Свенцаны не вернемся. Судьба, как говорится, историческая. Были на одной границе, а теперь на другой надо селиться. Его пять, мои пять и еще пять за Крест Храбрых. Всего вместе пятнадцать гектаров под пашню, а если бы еще мельницу, хотя бы небольшую... Только такой воды, как у нас, и леса такого нигде на свете больше нет.

На лестничной клетке затопали сапоги бегущих солдат. Вихура выскочил посмотреть.

— Привет, жестянщик, — придержал он за руку одного с катушкой кабеля за спиной. — Куда?

— Пусти, — рванулся телефонист, но, увидев капральские нашивки, сказал: — На крышу тянем, для Старика.

Он бросился вверх по лестнице и успел как раз вовремя, чтобы не получить нагоняя от командира отделения.

— Осталась одна минута, — говорил в это время командир полка, глядя на часы. — Сложные маневры редко удаются. — Он слегка вздохнул.

— Бригада, — приказал в трубку полковник-артиллерист, — доложить о готовности.

В телефонной трубке слышалось журчание отвечающего ему голоса, а рядом пехотинец, глядя в бинокль, говорил:

— Трудно, конечно, но должны начинать сами.

В кругу стекол с черточками и крестиками делений в тысячных долях он видел освещенные блеском пожара руины домов и остатки станционного строения. От большой вывески сохранилась лишь часть, с четкими черными буквами на белом фоне. Два или три раза он перечитал эту покалеченную надпись: "Метро".

Итак, они не дошли. И нельзя предъявить им за это никаких претензий. Он ведь знал, что план составлялся в расчете на невероятность. Пора уже открывать огонь. Артиллерист напрасно тянет.

Черные прямоугольники станционных выходов вдруг осветились, разрыв изверг из них клубы пыли и дыма, как из кратера вулкана.

— Дошли, — радостно прошептал он.

На наблюдательный пункт долетел протяжный грохот разрыва, и пришлось кричать во весь голос:

— Начинай!

— Бригада, залпом, огонь! — приказал артиллерист в трубку.

Раздались звучные выстрелы, будто падали на железные весы картофелины из разорванного мешка, а минуту спустя площадь вокруг вокзала покрылась вспышками и раскаты разрывов переросли в непрерывный гул.

На первом этаже не видели вспышки, но, как только дрогнула земля и в лучах светильника закружилась пыль, все бросились к окнам. Вихура и младший Шавелло принялись торопливо долбить ломами потрескавшиеся кирпичи. Не прошло и минуты, как они бросили свой инструмент и, тяжело дыша, отступили к стене. Замурованные еще минуту назад, окна стали теперь воротами для атаки штурмовой группы.

Солдаты стояли тесно прижавшись друг к другу, с оружием в руках, готовые по первому знаку броситься вперед.

Зубрык вытирал потное лицо и шею полотенцем, которое достал из кармана.

— Есть? — спросил он Вихуру, дополняя слова жестом.

Капрал достал из кармана плоскую фляжку и протянул ему, не поворачивая головы. Фельдшер дрожащими пальцами открутил пробку.

— Что делать, черт возьми, — признался он, — если я не люблю выстрелов, просто не выношу их. — Запрокинув назад голову, он отхлебнул из фляжки порядочное количество содержимого.

Старший Шавелло был среди них самым спокойным и только вполголоса читал молитву:

— Пресвятая дева, отец небесный, позволь сегодня о милосердии просить...

Лажевский, стоя у самого отверстия, докуривал папиросу, прятал огонек в ладонь и с сочувствием смотрел на сержанта.

Маруся со своего места в конце шеренги протиснулась вперед, чтобы спросить подхорунжего:

— Сначала был взрыв, а артиллерия потом?

— Потом.

— Значит, начали наши.

— Наши, Огонек, паши. Хотел бы я быть там, — сказал Даниель, а про себя подумал, что радоваться еще рано, что по взрыву еще не отличишь своих от чужих, что этот взрыв мог быть последним звуком в жизни экипажа "Рыжего",

— Так оно и было, паненка, — объяснял Юзек. — Как только блеснуло, дядя сказал: "Рыжий"...

Не раздумывая много, Огонек, преисполненная радости, поцеловала младшего Шавелло в щеку и закричала:

— Наши дошли, дошли!

У Юзека от счастья закружилась голова, он покраснел и, поскольку цветов нигде поблизости не было, выбрал одну из гранат, висевших у него на поясе.

— Панна Марыся, — он протянул гранату девушке, — возьмите, паненка. Из всех, что у меня есть, эта самая лучшая.

Огонек взвесила в руке гранату и приветливо улыбнулась.

— К атаке приготовсь! — напевно, с виленским выговором приказал сержант Шавелло.

В то время когда артиллеристы гаубичной бригады вносили на шестой этаж свои разобранные на части 122-миллиметровые орудия — самые тяжелые грузы, с которыми им когда-либо приходилось иметь дело, Янек Кос переживал самые трудные минуты в своей жизни. Бечевка, привязанная к ошейнику Шарика, все еще не ослабевала, очевидно случилось что-то непредвиденное. Овчарка могла запутаться или потерять сознание, а взрыватель продолжал действовать — и ничто уже не могло предотвратить взрыв. Взрыв наступит так же неотвратимо, как ночь после дня или день после ночи.

Глотая слезы, Янек сказал Павлову:

— Все закончится сразу. Он не будет мучиться.

И именно в это время, когда Янек уже потерял всякую надежду, он почувствовал, что шнур ослаб. Он попробовал его выбирать. Шнур пошел ровно и быстро.

— Молодец пес, — сказал капитан.

— Ослабел. Пришлось отдохнуть, — говорил Кос, складывая бечевку кругами на земле. — Братцы! — закричал он радостно в сторону танка. — Кто-нибудь сбегайте в туннель, тащите сюда Томаша. Сейчас двинемся.

Первым выскочил и побежал Саакашвили.

— Около ста килограммов хорошего тротила осталось, — бурчал капитан, прикидываясь недовольным.

— Главное, что там рубанет. Через сколько?

— Минут через восемь.

В туннеле зашаркали легкие шаги, из пролома в стене выскочил Шарик, удержался на ногах и, гордый выполненным заданием, замахал хвостом, подавая своему хозяину мешочек со взрывателем.

— Холера... — произнес Янек, инстинктивно отдергивая руку.

— Возьми у него, — приказал капитан.

Насвистывая сквозь зубы свою песенку, он взял из рук Коса взрыватель, подошел к воде и швырнул его как можно дальше.

— Смываемся, — сказал он Косу. — Вся работа впустую.

Янек на руках отнес пса к танку, через люк механика подал его Густлику.

— Он много сделал, — оправдывал он Шарика. — Только под конец ошибся.

— Каждый может ошибиться, — ответил Павлов. — А вот взрыва не будет.

Прибежал запыхавшийся Саакашвили.

— Томаш идет? — спросил Кос.

— Едет.

— На чем?

— Я не знаю, как это по-польски...

Слегка постукивая на стыках рельсов, подъехала дрезина. Томаш, раскачивавшийся над рычагами, затормозил перед самым танком и, счастливо улыбаясь, показал на груду съестных припасов, уложенных на дрезине.

— Свалим? — спросил Густлик и наклонился, чтобы ухватиться за борт.

— Ясное дело, — поддержал Григорий. — Дорогу загораживает.

Черешняк, думая, что они посходили с ума, прыгнул им навстречу, раскинув руки.

— Подождите! — крикнул Кос и, повернувшись к капитану, показал рукой на неиспользованный взрывчатый материал у стены. — От орудийного снаряда взорвется?

— Конечно, — подтвердил Павлов, на лету схватив предложение и еще раз взглянув на часы. — Грузите.

По примеру Коса весь экипаж быстро принялся за работу. Ящики молниеносно переходили из рук в руки. Черешняк тоже работал в цепочке между Густликом и Григорием и, наклоняясь вправо и влево, объяснял то одному, то другому:

— Колбаса со склада... хлеб и масло... на бутылках "коньяк" написано... должно быть, для командования... или для Гитлера...

Павлов укладывал ящики тесно друг к другу, капсюли высыпал из коробки в середину между тротилом. Скрепил весь груз веревкой, а Кос помог ему.

— Разгоняй, Густлик, а после стрелки прыгай... Томаш тебе поможет.

Елень и Черешняк влезли на дрезину. Силезец поплевал на ладони и начал командовать:

— Тяни — толкай, тяни — толкай!

Остальные члены экипажа вскочили в танк. Рявкнул мотор, погрелся с минуту на холостом ходу и вот уже сдвинул машину с места и погнал вперед.

Они отъехали совсем недалеко, когда за спиной у них вспенилась вода и ринулась вверх. Ударила столбом в свод и погналась за ними широкой волной. Загремел взрыв, сдул пыль с бетона.

Янек, приникший к прицелу пушки, немного опустил ствол.

— Механик, выключи свет, — приказал он.

Рефлектор погас. Дрезина впереди казалась черным ящиком, над которым ритмично склонялись и распрямлялись фигуры Томаша и Густлика. Все яснее подсвечивал дрезину свет, идущий со станции, но, вместо того чтобы повернуть у стрелки, дрезина проскочила прямо. Те двое сбились с ритма, начали махать руками.

— Тише ход... Стой!

Кос выскочил на броню, с брони на землю и побежал к развилке. Дрезина возвращалась задним ходом.

— Видишь, стрелка плохо сработала, — ругался Густлик.

Он соскочил и повернул рычаг, но рельсы даже не дрогнули.

— Развинтили, чертовы прохвосты!

— Пан плютоновый, подождите, — попросил слегка напуганный Томаш.

Он повернул рычаг обратно, вынул из кармана гайку и привинтил ее.

— Сейчас переведу.

— Через две минуты полночь! — закричал Павлов из люка механика.

Стукнули рельсы, передвинутые стрелкой.

— Нажмем!

— Поехали!

— Хорошо, хоть близко.

Немцы заметили движение около развилки. Двое или трое бросились по путям навстречу. Через несколько шагов, однако, остановились, что-то начали кричать, размахивая руками. Один зажег фонарь, но его луч был слишком слаб, чтобы пробиться на расстояние почти двухсот метров.

Кос уперся ногами в шпалы, изо всех сил толкнул дрезину. Елень нажал на рычаг, Черешняк потянул — и дрезина резко сдвинулась с места. Колеса стукнули на первом, на втором стыке.

"Рыжий" зарычал и пошел следом. Командир, подбежав сзади, вскочил на броню, добрался до башни. Он хотел было сам зарядить орудие, но на месте Черешняка уже стоял Павлов, готовый действовать.

— Осколочным, — приказал Янек.

Капитан зарядил и, захлопывая замок, крикнул:

— Готово!

Прицел сокращает расстояние, в Косу казалось, что дрезина почти въезжает на станцию. У него мелькнула мысль, что Густлик напрасно рискует. Такого же мнения придерживался и Томаш, со страхом глядевший через плечо.

— Надо удирать! — прокричал он между двумя толчками.

— Еще! — крикнул в ответ Елень.

Сквозь стук колес и свое тяжелое дыхание они услышали, как кто-то из немцев орал другому:

— Дай ракету!

— Отваливай! — скомандовал Густлик.

Черешняк соскочил с разогнавшейся дрезины. Несмотря на спешку и страх, успел сунуть руку в груду съестного и ухватить круг колбасы.

Елень еще раз рванул рычаг. И соскочил в то самое мгновение, когда выстрел из ракетницы выбросил в горло туннеля осветительную ракету. Ракета летела по плоской траектории и, не догнав наших, которые удирали на полной скорости, упала на путь. Подскочила несколько раз и, шипя, догорала на земле.

В этом свете по стенам метались, как сумасшедшие, тени. Застучали очереди автоматов, посылаемые немцами вслепую. Пули ударяли о стены, неистово свистели, но не попадали.

Томаш и следом за ним Густлик уже достигли неторопливо тащившийся танк, вскочили на броню. Один за другим исчезли в башне и захлопнули люки. "Рыжий" прибавил скорость.

Я пек, все это время не отрывавшийся от прицела, видел, как разогнавшаяся дрезина, размахивая рычагами, въезжает на подземную станцию. Два солдата отскочили с ее пути. Кто-то бросил камень на рельсы, чтобы остановить ее.

С перрона на дрезину прыгнул офицер в пятнистой куртке. Схватил тормоз и потянул изо всех сил. Из-под колес посыпались искры. Резко снижая скорость, платформа миновала выбоину в стене, проехала еще несколько метров и остановилась.

— Стоп! — приказал Янек.

Танк слегка опустил ствол и остановился. Этот выстрел должен быть безошибочным. Нити прицела скрещиваются точно посредине дрезины.

— Огонь!

Густлик нажимает на спуск, и почти одновременно с отдачей орудия все перископы и прицелы до белизны освещаются резким блеском. Грохот взрыва ударяет в броню, как кулак боксера: мягко, но сильно.

— Все нормально. Порядок, — услышали они приглушенный спокойный голос Павлова в наушниках шлемофонов.

Рассеялся дым, поредела пыль, все яснее просматривалась в перископы подземная станция, заваленная обломками бетона, убитыми и брошенным снаряжением. На расстоянии десяти с лишним метров стена была разворочена взрывчаткой в канале электрокабелей. Около широких ступеней, ведущих вверх, горела и дымилась груда пустых ящиков.

Шлепая гусеницами, "Рыжий" медленно двинулся вперед.

— Сколько добра погибло, и бутылки, наверное, разбиты, а на них написано "коньяк"...

— Заткни, Томек, свою трещотку, — прервал его Густлик,

Даже внутри танка услышали они молотьбу артиллерийских выстрелов на поверхности земли.

Сначала по одному, а потом группками стали сбегать вниз немецкие пехотинцы, согнанные сюда огнем артиллерии. Кто-то заметил танк, кто-то заорал:

— Танк, внимание, танк!

— Стой! — скомандовал Кос.

Сквозь толпу протискивались истребители танков с металлическими трубами "грозы танков", с дубинами фаустпатронов, бегом занимая позиции. Они прятались в выбоинах разбитого бетона.

— По пехоте, прямой наводкой, осколочным...

— Готово! — доложил Густлик.

— Огонь! — приказал Янек.

Почти одновременно брызнул рваный огонь из отверстия ствола, и снаряд разорвался на лестнице. Взрыв взметнул куски бетона, снаряжение и изувеченное оружие.

Один из снарядов фаустпатрона ударил в стену туннеля, приварился к ней огненным пятном. Другой снаряд попал прямо в металлический фартук танка, сорвал его и отбросил.

— Получили?

— Нет, — ответил Саакашвили, — просто обшивка пошла.

Заработал пулемет переднего стрелка, выпуская короткие очереди в ловких руках Павлова. А между выстрелами из орудия стучал спаренный с орудием "Дегтярев" Густлика.

Одно за другим поступали сообщения:

— Готово!.. Готово!..

— Огонь!.. Огонь!.. — командовал Кос с двухсекундными интервалами.

— Ура-а-а-а!

Штурмовая группа Шавелло, перескочив улицу, попала в развалины. Шли быстро, очередями из автоматов проверяя темные закоулки. Никто не оказывал им сопротивления. Слегка дымились свежие воронки от снарядов.

Два первых автоматчика выскочили на асфальтированный двор. Справа, из подвала флигеля, загрохотал тяжелый пулемет. Пехотинцы упали на землю, скрылись в воронках, открыли ответный огонь.

Двое в асбестовых комбинезонах, с металлическими панцирями на груди пробрались, крадучись, вдоль стены, исчезли в тени, и вдруг струя огня рассекла темноту, красный язык настиг стрелявший пуле-мет и погасил вспышки.

Слева на развалинах появились какие-то фигуры. Солдаты направили на них стволы, еще не зная, свои это или чужие.

— Варшава! — кричали те.

— Варшава! — ответил сержант Шавелло и протяжно, как будто служил в кавалерии, приказал: — Ма-а-арш, марш!

Лажевского во время очередной перебежки зацепила пуля. Он присел, кривясь от боли, прижав к груди левую руку, но все же успел заметить, откуда стреляли, и одним выстрелом снял снайпера, затаившегося высоко на разбитой стене. Немец рванулся и неподвижно повис над пропастью.

Около подхорунжего появился Зубрык, ножом разрезал рукав на предплечье; не говоря ни слова, начал ловко бинтовать.

— Быстрее, — подгонял его Даниель.

— Куда быстрее...

Со стороны станции загрохотал закопанный "тигр". От прямого удара его снаряда обрушилась стена. Хорунжему стало плохо, голова его упала на плечо.

— Вяжи! — рявкнул Магнето. — После атаки будешь падать в обморок.

— Уже вяжу. — Помогая себе зубами, фельдшер затягивал узлы.

Метрах в двух справа Вихура ругался на танк:

— Гранатой этого подлеца не возьмешь.

— Сейчас мы его, — ответил Константин Шавелло.

Медленно опуская руку, чтобы почувствовать нужный угол подъема, он прицелился из ракетницы, выстрелил, и осветительная ракета, описав дугу, рассыпалась над танком зеленоватыми звездами.

Эти падающие звезды были дурным предзнаменованием для танка. Они обозначили резкую тень от его башни и ствола. С шестого этажа артиллеристам были ясно видны прямоугольные очертания большого корпуса из сверхпрочной стали.

— На ракету наводи! — кричал командир орудийного расчета, перевесившись через подоконник.

— Чуть левее, — бормотал про себя наводчик, глядя через открытый замок и ствол. — Загоняй! — приказал он заряжающему.

Снаряд исчез в зарядной камере, стукнул замок, орудийный расчет отскочил в сторону.

Гаубица в две с половиной тонны стояла, раскорячившись, посредине большой комнаты, зарывшись сошниками в развороченный ломами пол. С немного опущенным коротким стволом, она была похожа на фантастического зверя, выглядывающего в окно.

— Огонь!

Орудие вздохнуло отдачей, гневно подскочило на шинах.

Шавелло, нетерпеливо ожидавший выстрела, уголком глаза заметил вспышку и почти в то же мгновение увидел, как в "тигра", укрытого в траншее, сверху ударил снаряд. Тяжелый снаряд разворотил броню, и одновременно со взрывом высоко вверх выстрелил высокий столб пламени вспыхнувшего бензина.

Сержант встал, одернул мундир и крикнул во весь голос:

— Ма-а-арш, марш, сыночки!

Вся штурмовая группа сорвалась с места и бросилась вперед.

— Варшава! — выкрикивал Вихура пароль.

— Варшава! Варшава! — отвечали голоса со всех сторон.

Пехотинцы высыпали толпой из руин, из темноты, из воронок — шли в ближний бой, поливая вокруг себя из автоматов. Им отвечали нервные, торопливые очереди. То там, то здесь охала граната. В нескольких местах широкой площади выскочили навстречу группы эсэсовцев. Как ветер, гуляя по лесу, срывает вихрем листья и швыряет их на землю, так вдоль стрелковой цепи закружились люди в рукопашных схватках.

Солдаты Шавелло сгрудились у продырявленного блиндажа, колотили саперными лопатками, били прикладами автоматов. Лажевский выстрелом из пистолета уложил офицера, и вдруг у немцев будто лопнула пружина — побросали оружие, подняли вверх руки и перестали быть солдатами.

— Покараульте их. Хватит вам с этим насосом бегать, — приказал Вихура расчету огнемета.

— А ты?

— А я ищу танк.

— Вниз! За мной! — кричал Шавелло, но голос его тонул в общем гвалте.

— "Рыжий"! "Рыжий"! — проревел Лажевский, и это слово подействовало как пароль, направило их бег.

Протискиваясь между пленными и солдатами, вся шестерка побежала вниз по лестнице. С ними заговаривали, их задерживали "кандидаты в пленные".

— Гитлер капут!

— Пошел к черту! — Константин оттолкнул с дороги толстяка с офицерскими нашивками.

— Наверх! — покрикивал по-немецки Магнето, покалывая, чтобы вылезали наверх, на площадь.

— Коллега! — Вихура показал назад большим пальцем руки.

Они попали на перрон, заваленный убитыми, тряпками, разбитым оружием и кусками бетона.

— Вон! — выгонял Лажевский последних фольксштурмовцев, притаившихся в нише стены.

На земле лежал унтер-офицер, зажимая руками бедро, распоротое осколком.

Маруся опустилась около него на колени, разрезала штанину. Накладывая повязку, обеспокоенно кричала:

— Ребята, где "Рыжий"?!

— Поищем — найдем, не шпилька, — пробурчал Шавелло и побежал, чтобы выглянуть из-за угла на пути.

— Ребята, я минуточку отдохну, больше не могу, — умоляющим голосом попросил Зубрык, растягиваясь во всю длину на перроне.

В глубине станции, под одним из столбов, поддерживающих свод, треснул опрокинутый ящик, Магнето оглянулся и увидел эсэсовского офицера, целившегося в перевязывающую немца девушку. Он молниеносно поднял пистолет, но офицер успел нажать на спуск раньше. Пуля подхорунжего попала в немца уже после второй вспышки, бросила его навзничь, и конец очереди ушел в потолок.

Двумя прыжками подскочил Юзек, упал на колени около Маруси.

— Паненка!..

— Ничего, — успокоила его девушка, взглянув на мундир, будто ножом вспоротый на бедре, — можно зашить.

— Есть! — закричал сержант Шавелло. — Вот где он запрятался!

Вихура соскочил на пути и, почти танцуя, начал размахивать руками.

— Ребята, станция захвачена! Сюда, к нам! Ура-а-а!

Сильнее зашумел мотор, работавший до этого на малых оборотах, под низким сводом загудело, и, позванивая гусеницами, "Рыжий" въехал на перрон. Один за другим открылись люки.

Танк не успел еще остановиться, как Вихура вскочил на броню, обнял двумя руками еще теплую пушку и закричал:

— Порядок на все сто!

Вихура схватил в объятия Янека, но тот вывернулся и побежал встречать Марусю. Тогда капрал обнял Густлика, высунувшегося до пояса из люка, и дважды поцеловал его.

— Ну, оставь, а то дождь пойдет, — заворчал силезец, а оглядевшись вокруг, с беспокойством заметил: — Как мы отсюда выедем, не знаю.

— Как въехали, так и выедете, — пошутил Лажевский, сжимая ему руку.

— Что мы, должны купаться дважды в день? Я бы лучше все это развинтил и по кускам вынес.

Вихура заключил теперь в свои объятия Григория, расцеловал его в обе щеки. Грузин сделал то же самое, но тут же ехидно спросил:

— Тебе не было душно?

— Послушай, кацо. — Капрал придвинулся и посмотрел ему в глаза. — Забудь. С вами жить трудно, но без пас хуже.

Томаш, пользуясь общим замешательством, выскочил из танка и шнырял по перрону, заглядывая под толстые бетонные колонны.

Кос, поздоровавшись с девушкой, вернулся к танку, остановился около Еленя и задумчиво посмотрел на высокий перрон, на танк.

— Может быть, с той стороны есть сухой выезд на поверхность?

— Где там...

Капитан Павлов последним вышел на пути и помог выкарабкаться ослабевшему Шарику. Взял его на руки и поставил на плиты перрона. Пес, с трудом сделав пару шагов, вытянулся около фельдшера.

— Что с ним? — забеспокоилась Огонек.

— Много поработал.

Зубрык открыл один глаз, через минуту другой и, садясь, объявил:

— Дам собаке укрепляющее. — Он достал из сумки ампулку и ловким движением отломил шейку.

— Не повредит? — нахмурил брови Кос.

Хорунжий сам попробовал лекарство, чтобы не было никаких сомнений, а содержимое второй ампулы вылил себе на ладонь и подставил овчарке под нос.

— Пей, — уговаривал Янек.

Пес осторожно попробовал языком, скривился и, поглядывая покрасневшими глазами на своего хозяина, заскулил.

— Не мудри, пей.

Шарик послушно принял лекарство, хотя от отвращения у него дергалась верхняя губа, обнажая клыки.

Павлов тем временем огляделся, обстукал перрон и ступеньки лестницы.

— Сделаю вам выезд, только надо немного взрывчатки.

— Юзек! — закричал сержант Шавелло. — Ну-ка сбегай, поищи тротила для пана капитана.

Со счастливой физиономией к танку подошел Черешняк, неся в руках сплющенные взрывом банки.

— Немного погнуты, но есть, наверное, можно, — сказал он, показывая их экипажу.

На него смотрели молча. Едва вырвались живыми из этой трудной операции, захватили подземную станцию, которая преграждала дорогу к рейхстагу, а он, холера его забери, с консервами... Первым рассмеялся Густлик. Потом Саакашвили и Кос, а за ними Вихура, Павлов и остальные.

— Тише! — Это крикнул Юзек Шавелло, только что направившийся было искать тротил для пана капитана.

Было что-то такое в его словах, что моментально погасило смех.

— Чего ты, Юзек, кричишь? — спросил Константин.

— Немцы по радио пощады просят.

Наступила такая тишина, что слышно было частое дыхание запыхавшегося в беге младшего Шавелло и далекий стук одинокого пулемета, похожий на стук дятла. Через широкий лестничный проем вместе с порывом ветра влетел крик недалекого громкоговорителя.

— Ахтунг! Внимание! Увага! — говорил диктор деревянным голосом, выговаривая слова с немецким акцентом. — Говорит радиостанция командования обороны Берлина. В тринадцать ноль-ноль к эстакаде на Шарлоттенбургерштрассе прибудет с белым флагом делегация командования обороны Берлина с целью обсуждения условий капитуляции.

Они так долго ждали этой минуты, так ее жаждали, что сейчас едва могли поверить.

Сержант Шавелло надел очки, чтобы лучше слышать, и беззвучно шевелил губами в благодарственной молитве; Томаш улыбался и, не тратя времени напрасно, пытался ножом открыть банку; Зубрык вздохнул с облегчением и шепнул Юзеку:

— Стрелять перестанут.

— Надо бы сшить флаг, — сказал Янек Марусе.

Из громкоговорителя неслось:

— Прошу прекратить огонь и выслать полномочных представителей командования советских войск...

Маруся прижалась к Янеку, он обнял ее за плечи.

— Ахтунг! Внимание! Увага! — повторил тот же голос после минутного перерыва.

Павлов нашел лом под одной из опор, приподнял им бетонную плиту перрона.

— Могу помочь, — вызвался Густлик. — Кажется, это конец.

— Может, еще и не конец, но наверняка начало, — ответил капитан. — Так или иначе, а танк надо выпроводить наверх, прежде чем начнут ходить поезда.

Уличные металлические громкоговорители, через которые еще несколько дней назад кричал Гитлер, теперь просили победоносные войска прекратить огонь, однако не все узлы обороны прекратили сопротивление. В руинах дымящегося города еще трещали автоматы и пулеметы, где-то на юге противно скрипел шестиствольный миномет, который наши солдаты окрестили "шкафом" или еще — "коровой". Казалось, что офицеры — эсэсовцы и вермахта — спешили расстрелять до конца все боеприпасы, заботясь о том, чтобы гранаты и пули сумели убить, прежде чем наступит мир.

В час пополудни к эстакаде на Шарлоттенбургерштрассе должна была прибыть делегация командования обороны Берлина с белым флагом, а сейчас уже близилась половина восьмого. Половина восьмого по среднеевропейскому времени. Часы в штабах советских и польских полков показывали половину десятого — на всем фронте время отсчитывали по московскому, начиная с битв под Ленинградом и на Волге.

— "Росомаха", перестань философствовать. Раз они стреляют, то еще раз предложи им капитулировать и бери силой! — кричал охрипший командир в трубку. — Пора кончать войну и возвращаться по домам. Доложи о выполнении.

Телефонист на лету поймал трубку, улыбка появилась на его бледной и заросшей физиономии.

— Побрейся, сын, — приказал полковник в громко зевнул.

Командный пункт впервые организовали не в подвале, а наверху. Через выбитые окна, в которых лежали мешки с песком, видна была станционная площадь и разодранная надпись "Метро"...

Солнце уже давно взошло, но лучи его с трудом пробивались сквозь тучи дыма и пыли, висевшие над покоренной столицей рейха. На всех предметах лежал странный отблеск, похожий на тусклый свет во время затмения.

— Поспать бы... — сказал полковник и только теперь заметил, что майор спит, уронив голову да стол, заваленный бумагами.

На паркете заскрипело разбитое стекло, стукнули каблуки.

— Гражданин полковник, сержант Кос прибыл по вашему приказанию.

Танкист стоял по стойке "смирно" в дверном проеме, в котором ударной волной сорвало двери. Из-под черного шлемофона на лоб ему падала прядь светлых волос, на грязном лице весело светились голубые глаза.

— Садись, — пригласил жестом полковник, освободив от карт угол стола. — Выпьешь?

— После водки в сон клонит.

— А кто тебе водку предлагает! — возмутился хозяин, наливая кофе из чайника. — Только сыпь побольше сахару, потому что мешки вытащили из огня и кофе слишком поджарился.

Некоторое время они сидели в молчании, потягивая маленькими глотками освежающую черную жидкость.

— Представления к наградам начнем писать через несколько дней, когда штаб выспится, — сказал командир полка. — А сейчас у меня есть для вас еще одна работа. "Рыжий" вылез из норы?

— С минуты на минуту...

— Я посылаю батальон на советских танках через весь парк Тиргартен к Бранденбургским воротам и рейхстагу. Сопротивления они не должны встретить. И хотя еще не все перестали стрелять, с каждой минутой становится тише.

Наперекор его словам за окном грохнул сильный взрыв, а потом один за другим последовало еще несколько, более слабых.

— На левом фланге сильный огонь... — бормотал разбуженный начальник штаба.

— Спи, — успокоил его полковник, подходя к окну.

— Капитан Павлов развалил взрывчаткой перрон и лестницу, чтобы можно было...

В этот момент "Рыжий" показался из-под земли, поэтому Кос прервал свое объяснение. По раскрошенным ступенькам, рыча мотором, танк выполз на площадь и, повернув налево, занял позицию за разбитым "тигром".

Полковник вернулся к столу и продолжал объяснять:

— Я хочу, чтобы во главе этой колонны шел танк с белым орлом на башне.

— Слушаюсь!

— Умойтесь, побрейтесь. Отправитесь через четверть часа. На танк возьмете штурмовую группу Шавелло.

Возвращаясь к танку, Янек прыгал через три ступеньки и насвистывал от радости. Исполнилась их мечта — они пойдут во главе колонны! Как на параде... Прав был в какой-то степени Вихура, когда обещал им парад еще в Крейцбурге. Подойдя к танку, Янек, не объясняя задания, приказал всем быть в полной боевой готовности.

Небольшой была колонна советских тяжелых танков и небольшим — польский батальон в мае 1945 года. Собрались быстро, и не прошло и четверти часа, как выступили. Сразу за площадью начались деревья парка Тиргартен. "Рыжий" шел с закрытыми люками. За башней притаился десант в шесть человек, просматривая пространство впереди и по сторонам. Сзади, на расстоянии нескольких десятков метров, ехала колонна тяжелых советских танков с десантом польских пехотинцев.

Здесь царили тишина и неподвижность поломанных деревьев, зазеленевших первыми светлыми листочками на почерневших от боя обрубках. Только вдали слышалась какая-то шальная, упрямая очередь и, как сова, ухал миномет. Танки наполнили парк резким, звучным грохотом двигателей, вибрирующих при форсировании преград.

Много было этих преград на пути Григория: окопы, рвы, заграждения из колючей проволоки, противотанковые ежи из рельсов, которые он должен был раздвигать в стороны броней или объезжать. Танк лавировал, поднимался, опускался. Временами с гневным рычанием отпихивал остов орудия или машины, преграждавший ему путь.

— Сколько угодно мог бы так ехать, — признался Зубрык сержанту Шавелло. — Только бы не стреляли.

Танк подбросило на очередной преграде, фельдшер едва не скатился на землю.

— А я предпочитаю на телеге, — ответил Константин.

— Скучно, — заявил Лажевский и застучал по броне. — Скучно! — крикнул он танкистам.

Кос открыл люк и высунулся по плечи.

— Кажется, уже видны эти ворота?

— А как же, — кивнул головой Константин. — Ворота очень большие.

— Инструмент там остался. Сыграть бы, — сказал Черешняк, сидевший на танке. — А то вот пан подхорунжий говорит, что скучно.

— Шик вещь важная, — поддержал его Лажевский. — Пусть слышат, что поляки едут.

— А если бы не услышали, то могли бы подумать, что мы немцы? — несмело спросил Зубрык и спрятался за башню.

— Давай, — разрешил Кос, видя, что до цели уже недалеко, а вокруг никого нет.

— Держи, — вынырнул из другого люка Густлик с гармошкой в руках.

— Что-нибудь веселое... — предложил сержант.

— До самых ворот играй, — приказал Янек. — И погромче.

Черешняк уселся на башне, растянул мехи. Не пробуя аккордов, не задумываясь, свистнул пронзительно и с места заиграл танец оберек на полные обороты.

Слева между деревьями они уже ясно видели громаду рейхстага, накрытую погнутым дуршлагом купола. Оттуда приближалась колонна по четыре человека в шеренге, всего около пятисот человек.

— Немцы, — сказал фельдшер.

— Пленные, — добавил Юзек.

— Ехал на свадьбу, — смеялся Шавелло, — и то так весело на сердце не было. Одно меня огорчает, что я, уезжая из госпиталя, обманул хорошую женщину.

Колонна немцев шла неровным шагом, но сомкнутыми шеренгами. Офицеры — в первой четверке. Колонна проходила как раз мимо танка, на некотором расстоянии от него, когда вдруг в ней раздались выкрики. Шеренги рассыпались. Солдаты исчезли за стволами и в ямах от вырванных с корнями деревьев, застрекотали несколько автоматов, полетели гранаты.

Пехотинцев десанта как ветром сдуло. Хлопнули замки люков, повернулась башня, и орудие выплюнуло снаряд. Закудахтали оба танковых пулемета, заговорили автоматы Шавелло и Лажевского, Маруси и Зубрыка.

А Томаш играл на гармошке. Только соскочил на землю и шел около медленно идущего танка, защищенный броней от пуль.

Со стороны батальонной колонны рявкнуло сразу несколько десятков стволов, выстрелили первые танки, и четыре 122-миллиметровых снаряда тяжело шлепнулись среди деревьев, ломая стволы, как карандаши.

Снова раздались крики. Стрельба со стороны немцев прекратилась, и над цепью поднялись белые тряпки.

— Прекратить огонь! — крикнул Кос, поднимая крышку люка.

— Хватит! — крикнул Константин Шавелло.

— Будем их брать? — спросил Юзек.

— Это не наше дело. — Сержант показал на пехотинцев, которые бежали на помощь со стороны идущей сзади колонны танков. — Наше дело разведать дорогу. Садимся на танк! — сказал он таким тоном, будто речь шла о телеге.

Они вдвоем помогли взобраться на танк Черешняку, который продолжал играть свой оберек.

— Что ты валяешь дурака, вместо того чтобы стрелять? — возмутился Кос.

— Был приказ играть до самых ворот.

— Развернуть? — спросила Огонек. — Я сшила, как ты говорил.

— Развертывай, — решил Янек.

И в тот момент, когда "Рыжий" въезжал на изрытую минами, но все же асфальтированную Шарлоттенбургерштрассе, они подняли над башней бело-красный флаг. Григорий прибавил газ и на большой скорости погнал к Бранденбургским воротам — продолговатой тяжелой коробке, опирающейся на двенадцать колонн, стоящих парами, и украшенной наверху колесницей с четверкой лошадей, над которой пламенело советское Красное знамя.

Бранденбургские ворота с обеих сторон поддерживаются псевдоклассическими, украшенными колоннами строениями с фронтонами, долженствующими напоминать собою греческие храмы. Строения эти, загнутые, как короткие крылья, образуют с восточной стороны площадь, где поздним утром 2 мая 1945 года собралось несколько сот советских солдат.

Около пролетов между колоннами Бранденбургских ворот, забаррикадированных до высоты четырех или пяти метров, стояли грузовики и два танка. Перед ними — два прицепа для перевозки мебели, опрокинутые набок. Ближе, вокруг тяжелого танка ИС и бронетранспортера, вокруг торчащей высоко вверх мачты радиостанции, стояла шумная группа веселых солдат, к которым с танка обращался полный офицер.

Когда из-за южного крыла, гремя обереком, играемым на всю мощь гармошки, выехал "Рыжий" с бело-красным флагом над башней, все головы повернулись в его сторону.

— Это кто?

— Что за черт!

— Американцы?

— Нет, белое с красным и орел — это поляки.

— Товарищ генерал! — кричал полный полковник с танка. — Правду говорили! Вот ваш танк приехал!

Часть пехотинцев побежала встречать "Рыжего", около танка стало просторней, и теперь можно было рассмотреть орла на броне транспортера и польскую фуражку с серебряной змейкой. Генерал помахал рукой, повернулся и пошел навстречу своим.

Тем временем подъезжали все новые танки с польской пехотой, останавливались, на площади становилось все шумнее и теснее.

Когда генерал подошел к "Рыжему", все члены экипажа стояли навытяжку в решительных позах, а перед ними, на расстоянии нескольких метров, приседал, опускаясь на колено, фотограф, снимая их вместе с советскими солдатами.

— В газете напечатаем! — кричал он. — Внимание, товарищи! Улыбочка, и... готово!

Генерал положил руку на плечо Косу. Сержант обернулся и радостно закричал:

— Гражданин генерал, задание выполнено...

Он внезапно замолчал, увидев над генеральской змейкой не одну, а две звездочки. Он понимал, что надо поздравить, он искренне радовался этому повышению, но от волнения не мог найти слов. Весь экипаж стоял здесь же, рядом, и никто не сумел сказать того, что следовало. Одного Шарика не смутила новая звездочка — он прыгнул передними лапами на грудь генералу, замахал хвостом и радостно залаял.

— Вижу, все целы и здоровы, — сказал генерал и вдруг поднял брови. — Маруся — в польском мундире? Я думал, что буду первым, кто тебе об этом скажет, но, как вижу, ты уже знаешь о приказе.

— Нет, — покраснела девушка. — Это чтобы из госпиталя на фронт...

— Ну, теперь пора получить официальное разрешение на брак.

— Буду вам очень благодарен, гражданин генерал, — произнес Янек.

— Лажевского с вами нет?

— Есть! — выдвинулся вперед подхорунжий.

— Хорошо. У меня имеется кое-что для вас обоих, для тебя и для Коса. — Генерал вынул из планшета бумагу и, разворачивая ее, проворчал: — Нужна бы сабля.

— Есть, гражданин генерал! — радостно закричал Саакашвили.

— Довоенная, пан генерал, — добавил стоявший навытяжку Константин Шавелло.

Грузин, достав оружие из танка, вынул саблю из ножен и подал генералу, держа ее за клинок.

Генерал взял обнаженную саблю в руки.

— От имени Главного Командования Войска Польского... — произнес он и стал по стойке "смирно".

Следуя его примеру, застыли и солдаты.

— ...Присвоения званий. Сразу звание подпоручника, потому что время военное, а заслуг у вас хватает на три продвижения сразу. В корпусе офицеров пехоты — капрал подхорунжий Даниель Лажевский. В корпусе бронетанковых войск — сержант Ян Кос.

Оба опустились на левое колено. Дважды блеснула в воздухе сабля, опускаясь посвящаемым в офицерское звание на плечо.

— Ура-а! — рявкнул Вихура.

Его поддержали все остальные.

Генерал обнял обоих, прижал к сердцу, а потом, скрывая волнение, протянул им на ладони вытащенные из кармана звездочки.

— Вот, привез, — перекрикивал он гвалт вокруг, — потому что у вас наверняка нет, а лучше сразу прикрепить.

Лажевский начал прикреплять звездочки с помощью Вихуры; Густлик вытянул было руку в сторону Коса, но Янек не сумел справиться с волнением.

— Не сейчас, — покачал он головой. — Я вернусь через минуту.

Через передний люк он забрался в танк, взял фуражку ротмистра с малиновым околышем и побежал в сторону колоннады Бранденбургских ворот.

Маруся сделала несколько шагов вслед за ним, но Густлик задержал ее:

— Подожди. Пусть соберется с мыслями.

— Лидка не приехала? — спросил Григорий.

— Нет. Обожглась при бомбардировке...

— Сколько раз ей говорил, чтобы была осторожней, наливая чай... — вмешался Елень, но тут же умолк, встретив взгляд генерала.

— Не чаем, — сказал генерал. — Обожгла руки и спалила все волосы в огне.

— Что? — не на шутку испугался Саакашвили.

— Под утро самолеты атаковали штаб армии. От зажигалок сгорело несколько домов. Лидка бросилась спасать бумаги. Я в это время был на совещании у командующего, и, когда вернулся, ее уже забрали в госпиталь, — объяснил генерал. — Врачи обещают, что скоро выйдет.

— Другая это уже девушка, совсем не та, какой была, когда мы с Янеком познакомились с ней в поезде, — задумчиво произнес Елень.

— Не другая, — яростно возразил Григорий. — Надо только глаза держать открытыми. Такую вторую девушку, как Лидка, днем с огнем не найдешь.

— Командир танка удрал, — сказал генерал, обращаясь к экипажу, — а у меня к вам еще два важных дела.

— Я за него, — вытянулся Елень и, погруженный в размышления о Лидке, пробормотал тихо себе под нос: — Зачем она полезла в этот огонь?

— Сегодня делегация Первой армии едет в Варшаву, чтобы доложить Крайовой Раде Народовой о взятии Берлина, — говорил тем временем генерал. — От разных частей едет по одному солдату, а от танковой бригады, может быть, кого-нибудь из вашего экипажа...

Елень взглянул на Григория, который поглаживал свои усы, на Вихуру, который понимающе подмигнул ему, и наконец на Томаша, хлопавшего глазами.

— Рядовой Черешняк пусть едет. У него там отец недалеко.

— Неси, Томаш, свои вещи на мой транспортер, — приказал генерал, кивнув головой.

Томаш уже двинулся с места, но Елень попридержал его за рукав:

— Запомни: если хоть на час опоздаешь, все кости тебе переломаю. А половину своего хлама оставь, а то надорвешься.

— Не надорвусь, — заверил его Черешняк.

— Елень! — позвал генерал.

— Я!

— А кого на его место?

Густлик вместо ответа оглянулся на сапера, который все это время стоял шагах в двух в стороне и наблюдал за происходившим. Генерал проследил за взглядом плютонового и замер.

— Капитан Иван Павлов, — доложил офицер, — сапер, выделенный на время боевого задания.

— Невероятно!.. — забормотал генерал, протягивая ему руку. — С живого шкура содрана.

— Мы вместе под водой воевали, брали станцию под землей, — объяснял Елень. — Узнали друг друга...

— Хотите несколько дней с ними поездить? — спросил генерал капитана.

— Хороший экипаж, — ответил офицер.

— Наши части подходят уже к Лабе. Марусю, Лажевского и остальных я забираю с собой, а танк хотел послать как раз туда. Куда этот Кос подевался?

— Подпоручник Кос? — уточнил Елень. — Сейчас позову. — Он приставил ладони ко рту и, подняв лицо вверх, закричал в сторону Бранденбургских ворот: — Я-не-ек!

Теперь все увидели около громадной колесницы маленькую фигурку паренька в белой рубашке, махавшего рукой в знак того, что слышит.

Однако Янек, помахав кричавшему Густлику, не собирался возвращаться. Он опять сел на ступеньки лестницы, ведущей к подножию огромной скульптуры, и продолжал прикреплять звездочку ко второму погону, раздумывая о том, как много событий произошло в течение последних часов.

Он надел мундир и ремень, а потом поднялся еще выше, остановился прямо у копыт коней, поднявшихся в галопе на дыбы. Положил на постамент фуражку ротмистра. Посмотрел, поправил ее, засунув поглубже между плитами, чтобы ветер не сбросил.

Снизу еще раз донесся крик:

— Я-не-ек!

— Сейчас!

Янек быстро пробежал несколько ступенек, потом пошел медленнее и дальше шел уже совершенно спокойно, поглядывая то на правый, то на левый погон, на свои новые и блестящие звездочки. Лицо у него было суровое, а глаза улыбались.

Из Берлина, от той площади у больших ворот, поехал Томаш на бронетранспортере в штаб армии. Ему не очень хотелось вылезать, потому что офицеров тут было как грибов в студзянковском лесу после теплого дождя, и если бы каждому отдавать честь, то уже через час рука бы отвалилась. Он забился в угол, но полковник приказал собираться и садиться прямо в грузовик, в котором уже сидело несколько человек. Черешняк отдал честь, засунул свои пожитки под лавку и сам туда залез, как сверчок за печку, потому что лежа длинную дорогу лучше переносить.

Не прошло и полчаса, как они двинулись. Впереди — черный "мерседес"; в нем ехал худой и высокий полковник, заместитель командующего Первой армией по политической части, а за "мерседесом" — видавший виды "студебеккер", набитый пестрой и языкастой фронтовой братией. Разные люди там были: и солдаты-пехотинцы, и танкисты, и даже один капитан — летчик из истребительного авиационного полка "Варшава". Были из пехоты в артиллерии, минометчики и саперы, связисты и из кавалерии.

Ехал даже один из армейской газеты, который должен был это все потом описать. Он носил очки в оправе из проволоки, волосы на голове у него были светлые, кудрявые, и ко всему прочему язык у него был здорово подвешен.

Полдороги он выдавал все новые и новые шутки, притопывая длинными, как у аиста, ногами, обутыми в зеленоватого цвета брезентовые сапоги.

Черешняк видел их снизу, из-под лавки. Сам он в разговор не вступал. Хотел послушать. А когда ему надоедало, он закрывал глаза и прикидывал: хватит ли времени заскочить к отцу? От Варшавы до дома и восьмидесяти километров не будет. Потом он снова открывал веки и сквозь щель между бортом и лавкой смотрел на зеленеющие озимью поля, на деревушки — одни сожженные, другие уцелевшие или уже белеющие свежими балками, стропилами — и на разные города, через которые они проезжали.

Ехали полдня, потом всю ночь — с небольшой остановкой, чтобы шофер мог немного вздремнуть, потому что обливание водой уже не помогало, — перед этим парень возил на передовую боеприпасы. Хотя и очень спешили, в Варшаву прибыли лишь около полудня. Черешняк смотрел на руины и думал: где теперь живут люди, которые заполняли все улицы?

Тот, из армейской газеты, был варшавянин и называл улицы, по которым ехал грузовик, из чего Томаш узнал, что они миновали Иерусалимские аллеи, свернули на Познаньскую улицу, потом на Новогродзкую и одновременно с визгом тормозов остановились у здания, оставшегося неповрежденным и называвшегося, как девушка, — Рома.

Из первой машины выскочили четверо, и среди них худой полковник, замполит самого командующего армией. Из грузовика высыпали молодые офицеры, подофицеры и солдаты, а за ними Томаш со своим вещмешком.

Часовые, милиционеры и гражданские с красными повязками у входа их спросили:

— Граждане! Товарищи! Вы куда?

— Делегация Первой армии на сессию Крайовой Рады Народовой, — отвечал полковник.

За полковником гуськом вошли в вестибюль остальные и стали подниматься по ступенькам, накрытым красным ковром.

— Гражданин... — догнал Томаша милиционер и хлопнул по вещмешку. — С этим в зал нельзя.

— Я в сторонке встану и у ноги поставлю...

Черешняк энергично сопротивлялся, но часовые тоже были настойчивы и дотянули его до гардероба.

— Никто у вас ничего не отнимает. Получите номерок, а по нему заберете свой вещмешок обратно...

Он недоверчиво осмотрел металлический кружок с цифрами. Он не хотел расставаться со своим добром, но у него уже взяли вещмешок, повесили на крючок, как зарезанного поросенка — черенок топора торчал из мешка, словно окоченевшая нога.

Из зала доносились аплодисменты, шум, а потом вдруг все стихло и стал слышен только один голос.

— Вы уже опоздали, гражданин, — торопил Томаша часовой.

Черешняк успокаивающе кивнул головой: мол, собрание не танк, чтобы его не догнать, — и двинулся по ступенькам. На мягком ворсистом ковре виднелись пыльные следы от сапог прошедшей по нему солдатской делегации. По этой дорожке Томаш дошел до бокового входа, а потом ему осталось пройти всего пять метров по "открытой местности". Он быстро преодолел последний отрезок, пригнувшись, как под огнем, и остановился, выпрямившись на левом фланге шеренги делегатов, смотревших в зал.

— На руинах Берлина, — говорил полковник с высокой трибуны, — рядом с победными Красными знаменами развеваются и наши. В боях от Вислы до Берлина мы нанесли врагу тяжелый урон: он потерял убитыми 55 тысяч солдат и офицеров, взято в плен 28 тысяч, уничтожено танков 106, захвачено 98, уничтожено орудий 763, захвачено 652...

С нескрываемой гордостью слушали эти слова делегаты разных родов войск, всех соединений Первой армии, сидевшие и стоявшие в выбеленных солнцем и дождем мундирах, в тяжелых сапогах, в почерневших фуражках, со следами войны на лице.

— Мы были и остаемся мечом польской демократии. Первая армия никогда не подведет!

Делегаты в одном порыве поднялись с мест, стали аплодировать и кричать во весь голос:

— Да здравствует армия!..

Какая-то женщина подбежала, поднесла летчику нарциссы, за ней двинулись другие.

Томаш пожимал кому-то руки, а сам смотрел в зал: ему показалось, что он видит человека, очень похожего на отца.

И действительно, из толпы вынырнул человек, который показался Томашу похожим на старого Черешняка. Вблизи он был меньше похож, потому что был по-праздничному одет — в темном костюме и при галстуке, но это был он, его отец. Он протянул к сыну руки. Они крепко обнялись, с минуту молчали, а потом первым заговорил отец, стараясь придать голосу строгий тон:

— Что ты тут делаешь, Томек? В отпуске или как?

— Я делегат, вместе с заместителем командующего армией.

— Значит, тебя выбрали?

— Да, меня. А вы как здесь?..

— Тоже делегат. То есть депутат. С отцом твоего командира, — показал он на Станислава Коса, который махал им рукой над головами остальных, пытаясь подойти поближе.

— И что вы тут делаете? — не мог оправиться от удивления Томаш.

— Управляю, — ответил старик.

— Чем?

— Польшей, — сказал он и, чувствуя необходимость более подробно объяснить обстановку, добавил: — Не один, конечно. Вместе с другими.

Это было невероятно. Чтобы из деревни, да какая там деревня — фольварк! — выбирали управлять или включали в состав армейской делегации! Новое было время, совсем другое чем раньше. Потом сын спросил, понизив голос:

— Плютоновый привел корову?

Старик чуть кивнул, и лицо его просияло в улыбке.

— Стельная. Раньше чем с войны вернешься, или телочка или бычок уже будет...

— Привет, Томаш! — сказал пробравшийся наконец к ним Вест.

— Здравия желаю, гражданин поручник, — ответил Томаш. Подавая руку, он быстро переложил в левую номерок, который все время сжимал, чтобы не потерять.

— Что ты там прячешь?

— Да кружок, — показал он и протянул отцу. — На эту бляшку вещмешок дадут. Там у меня, отец, хороший топорик, недоуздок и еще кое-что. — Вдруг он что-то вспомнил, полез рукой в карман и достал коробочку. — Мазь. Вернусь, черенки прививать будем...

— Как экипаж? — поинтересовался Станислав Кос.

— Хорошо. А подпоручник, наверно, скоро женится.

— Какой подпоручник?

— Ваш Янек. Вчера утром звездочки получил. Они должны были только до Лабы доехать, а потом возвращаться...

По Берлину ехать было трудно. Из руин, из подвалов, из подземных туннелей метро вылезали тысячи фашистских солдат в грязно-зеленых мундирах. В первые часы после капитуляции нельзя было ни часовых напастись, ни с приемом оружия управиться, поэтому некоторые колонны пленных шли еще с винтовками и автоматами, неся их прикладами вверх.

За городом дело пошло быстрее, и уже под вечер танкисты догнали бронетранспортеры разведывательного батальона армии. За то время, пока брали город, фронт продвинулся далеко на запад. Четыре польские дивизии и кавалерийская бригада, поддержанные четырьмя артиллерийскими бригадами и авиационным корпусом, теснили гитлеровцев к Эльбе, к которой с другой стороны уже подходили западные союзники.

Генерал, затративший на прорыв к Бранденбургским воротам не более трех часов, в дальнейшем энергично собирал танки, штурмовые орудия и бронетранспортеры из поддерживаемых частей и кулак, по Кос и Елень, потихоньку беседуя, полагали, что это делается уже только для парада.

Однако вышло, что генерал, а не подпоручник был прав, потому что 4 мая танковая группа, поднятая по тревоге приказом по радио, быстро двинулась вперед, на исходные позиции, так как фронт неожиданно остановился на месте. Его должны были сломать мощью стали и огня, дать возможность пехоте продолжать наступление. Танки развернули на ровном поле.

Влево и вправо от "Рыжего" стояло по двадцать пар машин. Густлик попытался их сосчитать, но сбился со счета на пятидесятой. Они не были замаскированы, потому что самолетам противника уже неоткуда было взлетать, а со стороны фронта их защищала широкая дорожная насыпь высотой с двухэтажный дом.

Григорий тихонько выводил какую-то грузинскую мелодию, держа руки на рычагах управления; Вихура у ручного пулемета обмахивался шапкой — ему было душно. Капитан Павлов с места заряжающего смотрел на поле через перископ. Густлик хлопотал у прицела. Мотор молчал. Каждые несколько секунд по ту сторону брони раздавался низкого тона свист и вслед за этим следовал взрыв мины большого калибра.

Елень двинул плечами, встряхнул головой и прервал молчание:

— Я же вам уже три раза говорил: вы, товарищ, — к прицелу, а я буду загонять снаряды в ствол. Капитану заряжать не к лицу.

— Капитан и партизан все могут делать. Я на месте Томаша пока что буду. До конца войны всего несколько километров осталось.

— На карте близко, — произнес Янек и смолк, потому что рядом разорвался снаряд, осколки зазвенели по броне и сквозь смотровые щели проникла пыль, потом добавил: — А доехать трудно. Последние боеприпасы фрицы расстрелять хотят, что ли?..

— Я иначе думаю, — ответил Павлов. — Им не все равно, кому сдаваться в плен. Ни у американцев, ни у англичан Гитлер Освенцима не строил...

В танке снова воцарилась тишина. Янек развернул на коленях большой лист, на котором были напечатаны силуэты американских и английских танков — М-3, М-4, А-2, "Матильда", "Валентин", "Черчилль"... Это нужно было для того, чтобы случайно не подбить танки союзников, когда они появятся с противоположной стороны.

— Внимание, все машины! — услышали они в наушниках знакомый голос генерала. — Заводи моторы!

Прежде чем мотор заработал, снаружи раздались громкие команды, отдаваемые пехоте:

— Головной взвод — первый. Направление — три тополя прямо. Рота... вперед!

Загудели моторы, и вслед за этим по радио последовал приказ генерала:

— Направление — Лаба! Вперед!

"Рыжий" тронулся, а секунду спустя двинулись все танки и самоходные орудия, сосредоточенные на исходной позиции для наступления. Чуть поднимая пыль, они шли, еще невидимые для врага, который продолжал методически бить из тяжелых минометов по уже пустому месту. Янек почувствовал холод в груди, как обычно, когда шел навстречу опасности. Хорошо, что Огонек в тылу. Почему Лидка полезла в огонь? Под самый конец войны...

Пехота ушла вперед, появилась на горизонте, ускорила шаг. Танки прибавили ходу. Механики выравнивали машины, чтобы одновременно преодолеть подъем и не дать возможности противнику произвести по ним много выстрелов. Когда танки свали уже видны на фоне неба, они открыли огонь из пулеметов и орудий, перевалили на другую сторону насыпи, скрежеща гусеницами по каменной брусчатке.

На предельной скорости вела огонь наша артиллерия. Лава тяжелых снарядов проплывала по небу одна за другой, черно-красной тучей обрушивалась на паутину окопов, виднеющуюся впереди. По слегка уходившим вниз полям, за которыми уже угадывался берег большой реки, шло широкое, сильное наступление пехотной дивизии. Последнее польское наступление в этой войне.

Враг не уступал, не молчал. Наступающих встретил плотный заградительный огонь, затявкали противотанковые пушки, завизжали длинные очереди из бункеров, из укрепленных фольварков, из вкопанных в землю танков.

— Тополь прямо, вправо десять, орудие... — командовал Кос.

— Есть, орудие, — отвечал, наводя ствол, Елень.

— Готово, — доложил Павлов, загнав снаряд.

— Огонь!

Грохнул выстрел, и Григорий сразу же изменил направление. Вихура, вспотевший, тяжело дыша, короткими очередями из пулемета очищал дорогу.

Они вели плотный огонь. В паузах между выстрелами Павлов едва успевал заглянуть в перископ. Однако он заметил, как соседний танк, наехав на мину, исчез в облаке разрыва и остановился, охваченный вишневым пламенем.

Раздался вой тяжелой мины. Близкий разрыв встряхнул танк. "Рыжий" продолжал идти вперед, но капитан заметил внизу сзади струйку дыма, проникшую внутрь.

— Горим, — доложил Павлов.

— За укрытие, — приказал Кос.

Саакашвили быстро съехал в старый окоп, прикрытый с западной стороны остатками стены давно разбитого дома. Едва Григорий остановил танк и выключил мотор, как Павлов схватил огнетушитель, открыл люк и, не обращая внимания на свист пуль, выскочил наверх и скатился по броне.

За башней, по жалюзи над мотором, полз огонь. Павлов направил на него струю пены.

Через передний люк выскочил Григорий, тоже с огнетушителем в руках, но ему уже не потребовалось приводить его в действие.

— Погашено! — крикнул он в танк.

— Помочь вам? — спросил запыхавшийся майор, подбежавший с несколькими солдатами, один из которых нес на себе батальонную радиостанцию.

— Нет, спасибо, — поблагодарил Павлов.

"Рыжий" загремел выстрелом из пушки, застрекотал башенным пулеметом, с места поддерживая огнем атакующие цепи.

— Как сможете двигаться, — приказал майор, — подъезжайте к Эльбе, к самому берегу.

Солдаты побежали дальше, а Павлов и Саакашвили стали стирать пену, сбрасывать на землю ее серые клочки.

— Хоть бы вентилятор очистить, — ворчал Григорий, — а остальное высохнет.

Через две минуты они были готовы.

— Пусти меня через твой люк, — попросил Иван Григория, показав на башню танка. — Через верхний трудно, стреляют сильно.

— Ну как там? — спросил влезшего в танк капитана Вихура, обливавшийся потом.

— Все нормально, — ответил капитан. — Через час рыбу будешь в Эльбе ловить.

Мотор завелся сразу.

Они выехали из окопа задним ходом и на полной скорости рванулись вперед, но едва догнали цепь наступающей пехоты, едва выпустили три снаряда, как цели внезапно исчезли и белые полотна на дорогах сделали горизонт более светлым.

— Приготовлено у них, что ли, было? — удивился Янек.

Пехота собирала пленных. Танки, а среди них и "Рыжий", объезжали эти толпы людей и с открытыми люками шли цепью в сторону реки, берег которой был покрыт влажной зеленью. Через покрытые молодыми листьями ветки блеснула вода, и Павлов сказал:

— Эльба.

— По-польски Лаба, — добавил Кос.

— Не знаю, как вы, — отозвался Вихура, — а я уже снял сапоги.

Вихура вытащил из танка сиденье, положил его на четыре камня, сел на него. Погрузив ноги в теплую воду прибрежной отмели и держа в руке солидный кол, который служил ему удилищем, он ловил рыбу. Тонкая бечевка, привязанная к пробке от термоса, служащей поплавком, набухла от впитанной воды.

Все сильнее пригревало солнце. Мундир капрала висел на ветках вербы, рядом с ним — государственный флаг, а под кустом лежали сапоги.

Чуть дальше, в нескольких шагах, в тени большой ивы прилегли на брезенте остальные члены экипажа. Война кончилась, и никому не хотелось ни мыть танк, ни чистить стволы пулеметов и пушки. Вообще неизвестно было, что надо делать. Они загорали, отдыхали, лениво переговариваясь.

— Рыба раньше, — твердил Янек.

— Нет, раньше главное командование вермахта, — возражал ему Густлик.

— Рыба.

— А я тебе говорю, что командование вермахта быстрее сдастся.

— Спорим? На что?

— На что?.. Если выиграю, дашь мне увольнительную в Ритцен съездить.

— Сам не могу. У генерала надо просить разрешения. Что, тебе так тоскливо?

— Что-то муторно на душе, — признался силезец, вздохнув. — И к Гонорате хочу, и домой. Скоро четыре года, как своих стариков не видел.

— Если я выиграю, ты будешь этого пескаря чистить, потрошить и жарить.

Они протянули сплетенные руки Павлову, чтобы он разбил их. Григорий подумал, что это ему предлагают, и вместе с капитаном ударил. На секунду руки всех четырех соединились, напомнив о времени, когда они были на Оке. И двух лет не прошло с той поры, но чего только не было за это время, сколько произошло перемен и как многое уже никогда не вернуть. Танкисты погрузились в раздумье, на их лицах появилась легкая тень печали. Они не знали пока, что теперь будет дальше.

Саакашвили, натягивая сапоги, сказал:

— Пойду схожу к шоссе, может, что узнаю...

— Иди.

Кос тоже встал, босиком взобрался на танк.

— Погоди, — оттолкнул он в сторону Шарика, несшего вахту на башне.

Переступая с ноги на ногу, потому что разогревшаяся под солнцем броня обжигала ступни, Янек снял с радиостанции кресты Виртути и Храбрых, вернулся на брезентовую подстилку и стал их чистить тряпкой.

— Нет, я уже нет, — ответил Павлов на вопрос Густлика, которого Янек не слышал. — Даже металл устает, а что о человеке говорить! Я тысячи раз выигрывал поединок с минами. К примеру, после освобождения Варшавы, на улице Шуха... — Он замолчал, задумавшись, потом неохотно хлопнул рукой по нагревшемуся брезенту. — Даже рассказывать нет охоты. Пусть другие разминируют, а я буду переходить улицы только на перекрестках, пить кипяченое молоко и всегда носить шарф, чтобы не простудиться. Мы уже поработали...

— И куда же вы теперь, товарищ капитан? — спросил Янек Павлова.

— Когда?

— Теперь, когда кончилась война, — уточнил Густлик, думая о том же, что и Кос.

— В свою часть. Наверно, еще на месяц-два пошлют комендантом города, потому что язык знаю, ну а потом — в Новосибирск. К своим. Я же вам показывал фотокарточки.

— Я бы еще раз посмотрел, — сказал Елень.

Он осторожно взял фотографию, посмотрел на ребятишек и круглолицую улыбающуюся женщину, покрутил головой.

— Трудно таких сынков сочинить? — спросил он не без смущения.

— Да как сказать?..

Капитан не успел ответить, его перебил Кос:

— Мы пять дней знакомы, а вы говорите — домой.

— Нам неплохо воевалось, — добавил Елень. — И в воде и в огне. Вы же сегодня "Рыжего" спасли.

— Я тоже к вам привык, — признался Павлов.

Вдруг Вихура вскочил, выдернув удилище из воды.

— Рыба? — спросил Кос с надеждой в голосе,

— Едут! К нам едут! — крикнул капрал.

Он сунул босую ногу в сапог и стал привязывать флаг к колу, служившему раньше удилищем.

— Кто едет?

— Приведите себя хоть немного в порядок!

Кос вскочил в танк и с высоты поста, откуда вел наблюдение Шарик, увидел большой резиновый понтон, подплывающий с противоположного берега реки. Течение относило его к зарослям ивняка, в которых стоял "Рыжий". В лодке сидели три американских солдата: на носу — негр, черный, как августовская ночь, на веслах — молодой парень с коротко остриженными волосами, а на корме — постарше возрастом капрал с усиками.

Овчарка зарычала на чужих. Они ее услышали, сразу все заговорили, засмеялись, а молодой парень налег на весла. Минута — и дно понтона зашуршало по песку. Все трое выскочили на берег, вытащили понтон и остановились в нерешительности.

Напротив них уже стояли четверо танкистов в форме и сапогах, только Густлик с извиняющейся улыбкой на лице торопливо застегивал воротник. Собака сидела у ног Янека и внимательно смотрела.

С минуту царило молчание. Потом молодой американец, получив от капрала удар кулаком, издал звук, похожий на шипение шкварок на сковородке:

— Ссстрассвуйче.

Павлов, вспомнив кое-что из своих школьных познаний в английском, произнес в ответ:

— Хау ар ю? [Как дела? (англ.)]

Все засмеялись. Негр первым протянул руку, и начались рукопожатия, похлопывания по плечам, и каждый старался перекричать друг друга:

— Наци капут!

— Виктори!

— Руссиа, Америка, попеда! — кричал молодой.

— Победа, — поправил его Павлов.

— Пис, — сказал капрал, тряся руку Густлика. — Ол уорлд пис.

— Пусти руку, а то оторвешь. Какой "пис"? — нетерпеливо спросил Елень.

— "Пис", — подсказал Янек, — это мир. Он говорит, чтобы был мир во всем мире.

— А ты почему знаешь по-польски? — неожиданно спросил американский капрал.

— Ты еще меня будешь спрашивать, почему я знаю по-польски? — не на шутку рассердился Густлик. — А ты откуда?

— Я из штата Огайо, но когда-то моя матушка имела маленькую ферму под Новым Таргом.

— Ну и ну! — Густлик распахнул объятия. — До самой Лабы пришлось идти, чтобы здесь встретиться...

— Поляк? Поляк? — тыкал пальцем в грудь Вихуру и Коса пришелец. — Ты?

— Русский, — ответил ему Павлов. — Рашн.

— Хи из рашн, энд зе ол ар май кантримен. — Американский поляк объяснил своим товарищам, что, кроме одного русского, все остальные — поляки.

Пока шел этот разговор, Вихура занялся делом: расстелил на крыле танка чистое полотенце, поставил бутылку, открытую банку консервов — одну из сплющенных взрывом на станции берлинского метро, положил хлеб.

— Силь ву пле, — жестом пригласил он гостей, наливая до краев кружки.

— Польская водка? — спросил капрал и торжественно объявил своим коллегам: — Полиш водка.

— Это папа с мамой, или по-другому — спирт с водой, — пояснил Густлик.

Американцы взяли кружки.

— Френдшип, — произнес негр.

— Ноу мор уор, — добавил молодой.

— Никакой войны, только дружба, — объяснил капрал из Огайо.

Он выпил одним духом, двое товарищей последовали его примеру. Жидкость обожгла горло, перехватила дыхание.

— Крепкая, — первым смог произнести капрал.

— Надо чем-нибудь закусить, — посоветовал Густлик.

— В такую жару лучше было бы выпить чего-нибудь полегче, — недовольно буркнул Янек.

— А у вас с собой нет? — спросил Вихура. — "Белой лошади"?

— Нет, виски нет, — с сожалением подтвердил капрал, — зато пиво есть.

Они побежали к понтону, принесли две жестяные банки с пивом и, быстро проколов в них дырки, налили полные кружки. Танкисты со смаком потягивали пиво, сдувая сверху пену. Американский капрал налил себе еще полкружки разведенного спирта и, выпив, начал философствовать.

— Здесь русские, там американцы, а поляки и здесь, и там. — Он показал на оба берега Эльбы. — Люблю я вас, ребята, а когда вернусь и матушке расскажу...

— Гуд! — одобрил негр, показав в улыбке ослепительно белые зубы.

— Я вас люблю и хочу сегодня получить от вас что-нибудь на память.

Капрал схватил Густлика за пуговицу, увидел на ней изображение польского орла и спросил:

— Можно?

— Зачем тебе? — удивился Елень, но, увидев грустную мину на лице капрала, достал из кармана перочинный нож и отрезал пуговицу. — Бери.

Американский поляк, растроганный, оторвал от своего мундира пуговицу и протянул ее Еленю:

— Тебе.

Молодой американец и негр, увидев, что делает капрал, последовали его примеру: отрезали по пуговице и протянули Вихуре и Косу. Негр схватил Вихуру за пуговицу и попытался ее оторвать.

— Погоди, не рви! — Франек достал из кармана горсть пуговиц и раздал их американцам.

Самый молодой из гостей подарил Косу перочинный нож. Янек сбегал к танку, нашел в вещмешке свои старые енотовые рукавицы и без слов вручил их ему.

— О! — воскликнул тот и обеими руками стал трясти руку Янека. Он просто не мог выразить словами, как он благодарен.

— Итс йор дог? [Это ваша собака? (англ.)] — спросил он и погладил собаку по пушистому лбу.

Никем не замеченный, появился Григорий и, остановившись в нескольких шагах, с минуту смотрел на экипаж. Овчарка зарычала, обращая внимание своего хозяина на возвратившегося механика.

— Григорий, иди сюда, представься.

— Саакашвили, — три раза повторил грузин, пожимая протянутые ему руки.

— Грузия, Кавказ, — объяснил Янек. — Там, откуда Сталин.

— О, йес, — только теперь понял капрал. — Джорджа.

— Ну, что ты узнал?

— Густлик выиграл спор.

— Война кончилась, ребята, кончилась! — обрадованно воскликнул Елень и хлопнул американца по плечу, тот со смехом ответил ему тем же.

— Полная капитуляция?

— Еще нет, но на нашем участке уже конец. Все экипажи должны построиться в колонну на шоссе, — объяснил Саакашвили. — Генерал приказал немедленно двигаться.

— Едем, — решил Кос и обратился к американскому капралу: — Объясните своим товарищам обстановку.

— Раз надо, значит, надо, — нахмурил брови слегка запьяневший капрал.

Вихура сунул негру в карман недопитую бутылку, убрал остатки еды. Саакашвили вскочил в танк, открыл кран подачи горючего.

Капрал придержал Коса за руку:

— У меня еще одна просьба.

— Какая?

— Если бы я привез домой такой флаг, мама обрадовалась бы, что настоящий, польский...

— Бери, — согласился Кос, крепко пожал ему руку и вспрыгнул на танк.

Заработал мотор, "Рыжий" медленно двинулся с места. Американцы вытянули руки с поднятым вверх большим пальцем на счастье.

— Гуд лак! [Счастливо! (англ.)] — кричал негр, приложив ко рту ладони.

Капрал отвязывал флаг от древка.

— Уот фо? [Для чего он тебе? (англ.)] — спросил его молодой американец.

— Фо май мазер [для моей матери (англ.)], — объяснил ему капрал.

Американцы толкнули понтон в воду и медленно поплыли к западному берегу, передавая друг другу из руки в руку недопитую бутылку "папы с мамой".

"Рыжий" развернулся на месте, беря направление на восток. Янек шлемофоном помахал на прощание гостям и скрылся в башне. Он низом пролез вперед и, присев на колени около механика, спросил:

— Не знаешь куда?

— Знаю. Только не хотел говорить при чужих.

— А нам-то скажешь? — подсел с другой стороны к нему Густлик.

— К Пейсе. Но сначала сосредоточение недалеко от Ритцена...

— Значит, я буду близко от Гонораты! — обрадовался Елень.

— ...И будешь на большом приеме у генерала в честь победы.

— Там я и попрошу у него разрешения, чтобы панна Гонората могла с нами вернуться.

Он сказал "вернуться", и от этого короткого слова в танке словно светлее стало. В эту минуту все остро почувствовали, что именно сейчас начался новый, уже не фронтовой, период в жизни экипажа "Рыжего".