На трофейных дорожных картах, которыми пользовались Янек и Даниель, Берлин был похож на огромного шестипалого паука. С запада как можно ближе к центру города старались дотянуться леса и продолговатые озера. Коротко посовещавшись перед выездом из Крейцбурга, беглецы решили использовать одну из этих зеленых полос, чтобы проскользнуть между Хеннигсдорфом и Шеввальде и подойти к Шпандау около кладбища.

А оттуда всего лишь шаг до района расположения нашей артиллерии. Генерал говорил, что, если не удастся обойти врага, придется его отбросить. Однако Янек и Даниель решили, что следует избегать этой крайности, а подхорунжий искренне признал тактику поручника Козуба выше своих стремлений решать задачи путем стремительных лобовых атак.

Свернув с главного шоссе на юг, они вскоре попали в довольно пустынный район. Дивизии, преследующие врага, продвинулись далеко на запад, штурмующие Берлин полки вступили уже на улицы города. Освобождая дом за домом, они замыкали кольцо окружения и перемещались на юг и восток. Дивизионы дальнобойной артиллерии заняли позиции на полянах и давали о себе знать только глухим гулом залпов и шелестом крупнокалиберных снарядов.

Не встречая почти никого, кроме грузовиков с боеприпасами, "Рыжий" двигался по боковому шоссе в сопровождении двух мотоциклов. Третий, выделенный в разведку, шел впереди, но вдруг развернулся и помчался навстречу танку. Его место, прибавив газу, сразу же занял другой мотоцикл, а Лажевский проскочил рядом с гусеницей, круто развернулся, догнал танк, выровнял скорость и жестами объяснил Янеку, что тут недалеко можно заправиться.

— Хорошо! — крикнул Кос и кивнул головой.

На ближайшей развилке они свернули влево и остановились у заправочной станции на окраине небольшого городка. Сотни две домишек под красной черепицей дремали внизу на пологих склонах холмов, окружавших небольшое озеро. Отсюда они казались игрушечными, как на макете, сделанном старательным учеником.

Белые флаги — простыни, полотенца, — привязанные к жердям, прутьям, развевались на всех домах, свисали из окон. На пустынных, словно вымерших улицах легкий ветер покачивал эти знаки капитуляции.

Несмотря на тишину и отсутствие на улицах людей, два разведчика с автоматами стояли по обе стороны от станции.

— Бензин, масло, нефть — все, что хочешь, — снимая шапку, сказал Магнето спрыгнувшему с брони Косу. — Электричества нет, но ручные насосы работают.

— Вихура, — приказал Янек, приглаживая ладонью волосы, растрепанные только что снятым шлемофоном, — наполняй основной и запасные баки, чтобы на весь Берлин хватило...

Густлик и Саакашвили тоже спрыгнули на землю и стояли теперь рядом с танком, не зная, что делать.

— Пойдем осмотрим город, — предложил Лажевский Косу.

— Пива бы выпить... Ладно. Капрал Вихура, остаетесь за старшего, — приказал Янек.

— Слушаюсь. — Шофер по-военному вытянулся и, подождав, пока Лажевский и Янек отойдут на несколько шагов, заметил: — А еще друг называется. Дает он вам прикурить.

— Не твоя забота. Сами разберемся, — проворчал Густлик и потянул за собой Григория в сторону площадки для мытья машин; там он стянул с себя гимнастерку и рубашку и начал отворачивать кран.

— Что делать будем, чтобы опять было хорошо? — спросил Григорий.

— Сперва водички на башку, — решил Елень, подставляя голову под холодную струю.

Вихура поглядывал на друзей, придерживая конец шланга у горловины бензобака; Томаш старательно перекачивал горючее в баки, а Гонората смотрела то на одного, то на другого и наконец спросила:

— Может, мне за пана Густлика у командира прощения попросить?

— Вы, панна Гонората, о себе заботьтесь, из-за вас да из-за этого черного кота все и началось, — ответил капрал.

— Он меня отослать хотел.

— Ну и правильно, — подтвердил Томаш.

— Но почему же к немцу, да еще к ефрейтору, когда я у генерала служила!

— Среди ефрейторов больше хороших людей, — объяснил Черешняк. — Я этого Кугеля знаю. Он ради плютонового Еленя все сделает и зла вам, панна Гонората, не причинит.

Девушка задумалась. Командир танка говорил ей то же самое. Вон они с подхорунжим идут по пустынной, медленно сбегающей вниз улице. И собака с ними — мчится впереди.

Гонората, в яркой цветастой юбке, была видна снизу с улицы. А над крышами домов вырисовывалась на фоне неба заправочная станция; рядом с ней танк — могучий, красивый — выставил вперед ствол, словно гусар копье.

Ветер перекатывал по улице сорванный где-то плакат, на миг прижал его к остову сгоревшего автомобиля. Огромные черные буквы, словно эхо, повторяли вопли фашистских демонстраций: "Единый рейх, один фюрер". Порыв ветра сильнее рванул белые флаги, громче взвыл в пустых проемах окон и дверей.

Казалось, что из-за занавесок, из глубины темных комнат, пристально смотрят чьи-то глаза. Лажевский пнул жестяную консервную банку, чтобы хоть чем-нибудь нарушить гнетущую тишину. Шарик расценил это как приглашение к игре и погнал банку за угол дома. Кос и Лажевский рассмеялись и побежали за ним. Собака покатила банку лапами, Янек остановил ее, как футбольный мяч, и послал вперед Лажевскому. Один в комбинезоне, другой в маскхалате, надетом поверх обмундирования, оба с непокрытой головой, с взъерошенными от ветра волосами, они играли в футбол. Если бы за их спинами торчали не автоматы, а висели школьные ранцы, они бы вполне сошли за мальчишек, только что выбежавших из школы.

Вдруг дверь одного дома хлопнула. Что это, ветер или человек?

Они продолжали играть, обводя Шарика и все дальше продвигаясь по улице. Но после одного паса подхорунжий, вместо того чтобы отбить банку, остановился у витрины и позвал Янека. За окном, пробитым несколькими пулями, стояли пирамиды одинаковых стеклянных банок с надписью "Искусственный мед". Посередине, между горками искусственного меда и четырьмя большими пчелами, очень похожими на гитлеровских орлов со свастикой, висела огромная олеография, изображающая выступающего Гитлера с широко открытым ртом, вытаращенными глазами и вскинутой вверх рукой.

— Видел гада? Видно, наши быстро в город ворвались, лавочник снять не успел. — Магнето потянулся к кобуре.

— Не стоит, — удержал его Кос. — Зачем дырявить бумагу? Пива бы выпить.

Лажевский внимательно осмотрелся. Напротив стоял открытый настежь магазин с велосипедами, но на поперечной вымощенной булыжником улице, слегка поднимающейся вверх, находилось как раз то, что они искали.

— Наверное, там.

— Проверим.

"Пивная" — было написано на вывеске золотыми буквами. Вниз вели две ступеньки, за которыми была тяжелая дверь с медной ручкой, отполированной за многие годы тысячами рук. Зазвенел колокольчик, когда они толкнули дверь и вошли.

Стены пивной были темные, над коричневыми столами из толстых досок и тяжелыми табуретами нависали готические своды. Сразу после яркого солнечного света пивная показалась вошедшим мрачной, но тут же они увидели на стойке горящую свечу. За прилавком стояла толстая, обрюзгшая женщина в мужском пиджаке. В глубине зала над недопитыми кружками молча сидели несколько посетителей, которые даже головы не повернули в сторону вошедших. Кос и Лажевский сели в углу у двери, спиной к стене, так, чтобы видеть весь зал.

Подошла девушка в фартуке и в короткой, едва доходящей до колен юбке.

— Две кружки и воды, — заказал Кос.

— Сейчас, — вежливо ответила официантка.

Стуча ботинками на толстой деревянной подошве, она подошла к стойке, налила и принесла пиво и воду,

Янек поставил миску с водой на пол, Шарик начал лакать, не спуская глаз с немцев — он чуял чужой запах. Янек и Даниель пили молча, наслаждаясь холодным, с горчинкой пивом. От стойки долетало легкое позвякивание стекла о металл, а со стороны столиков слышался приглушенный разговор.

— Еще... еще две кружки, — сказал Лажевский.

Официантка принесла пиво, с опаской поглядывая на собаку, собрала пустые кружки и вытерла стол. Кос протянул ей два оккупационных банкнота. Подхорунжий поднял свою кружку и, посмотрев на свет, заметил:

— Скажи ей, чтобы наливала как следует. Половина — пены.

Девушка широко открыла глаза и, подбежав к стойке, шепотом, который был слышен во всем зале, сообщила своей хозяйке:

— Там поляки.

Седой, наверное самый старший из немцев, тут же поднялся и, отчетливо выговаривая слова, заявил:

— Город уже капитулировал.

— Оружие? — спросил Кос.

— У нас нет...

— Проверь, нет ли у них оружия, — приказал Кос Шарику.

Собака, обнюхивая воздух, начала обходить зал. Наступила гнетущая тишина. Все остолбенели. У последнего столика в самом углу овчарка остановилась в угрожающе зарычала. Янек и Даниель мгновенно поднялись со своих мест и перекинули на грудь автоматы. Кос подошел на несколько шагов и повторил:

— Твое оружие.

Высокий мужчина приподнял полу пиджака, вынул из-за пояса пистолет и, держа его за ствол, протянул Косу. Тот забрал оружие.

— Это чужой, — объяснил седой.

— Дай ему в зубы, — посоветовал Лажевский. — Чтобы в следующий раз умнее был.

— Идем, — не отвечая на предложение, сказал Янек.

— Не допьешь? — удивился Магнето, протягивая ему кружку с пивом.

— Нет. Наши уже, наверное, заправились.

Янек придержал двери, чтобы пропустить подхорунжего, который в правой руке нес автомат, а в левой полную кружку пива. Кос отпустил дверь, она с треском захлопнулась. Шарик несколько раз оглянулся назад.

Кос и Лажевский возвращались задумчивые.

— Черт бы их побрал! — сказал вдруг Кос, останавливаясь. — Помнишь, что ты говорил в лагере?

— Передушить их всех, пока не поздно? Глупо.

— А тот, в углу, пистолет прятал. Кому предназначались эти пули?

— Говорил тебе: дай ему в зубы.

Из-за угла, из того самого переулка, где они недавно играли в футбол консервной банкой, выкатился черный кружок и покатился по асфальту улицы. Ударившись о бровку тротуара, он разбился на мелкие части. За ним катились другие. Шарик тявкнул, побежал и, подпрыгивая, пытался хватать кружки зубами — второй, третий, четвертый.

Кос, свернув в переулок, увидел Саакашвили и Еленя, сидящих в дверях магазина патефонов. Рядом с ними на пороге лежали две высокие стопки грампластинок. Они брали их по одной, аккуратно вынимали из конвертов и движением искусных игроков в кегли пускали вниз по асфальту. Танкисты были так увлечены этим занятием, что только в последнюю минуту заметили подходящего командира.

— Зачем бьете?

— Да здесь одни марши, — объяснил застигнутый врасплох Густлик. — А они теперь ни к чему.

— Перестаньте. Нашли забаву!

— Хотите по глоточку? Холодненькое. — Лажевский протянул им кружку пенящегося пива.

— Нет, — категорически отказался Густлик.

— Нет, — повторил Григорий, облизывая губы и проглатывая слюну.

— Мы вот, Янек, навстречу вам вышли, — начал Елень, — сказать хотели, что теперь ни капли в рот не возьмем.

В начищенных сапогах, со сверкающими бляхами на ремнях, они стояли по стойке "смирно".

— Ни капли? Никогда? — Кос прищурил глаза.

— Никогда, — подтвердил грузин.

— Разве уж какой холерный случай подвернется... — внес поправку Елень.

— Кажется, сейчас подвернется такой случай, — сказал Кос, заметив гостей, и быстро зашагал в сторону танка.

К заправочной станции подъехали три грузовика. К последнему был прицеплен фургончик с гордо торчащим французским флагом и надписью на борту "В Париж".

— Привет, союзники! — закричал водитель с льняными волосами, вылезая из кабины первого грузовика. — Заправиться бензинчиком дадите?

— Откуда и куда едете, ребята? — спросил Кос.

— А ты кто такой — вопросы задавать?

— Командир, — объяснил Густлик. — Он имеет право спрашивать.

— Да, командир, — подтвердил Григорий.

— Вашим артиллеристам снаряды возили.

— Стодвадцатидвухмиллиметровые гаубицы?

— Точно.

— Где стоят?

— Как в Шпандау за поперечное шоссе проедешь, так сразу слева...

— А теперь куда?

— На тот берег Одера.

— Через Ритцен?

— Да.

Чтобы не терять времени, русский, не прерывая разговора, вставил конец шланга в горловину бака. Вихура качал насос.

— Заберете с собой девушку?

— Красивая?

— Пусть тебя это не волнует, — вмешался Елень. — Пощупай. — Он согнул руку, напрягая мускулы. — Мою девушку повезешь, понял?

Саакашвили привел Гонорату. Она с любопытством посмотрела на молодого симпатичного шофера с грузовика, а затем отвернулась, делая вид, будто плачет.

— Мало того, что к немцу, — всхлипывая, жаловалась она, — так еще и большевики меня повезут.

— Девушка, что с вами? — растерялся водитель. — Довезем, честное комсомольское, довезем.

— Хватит! — крикнул Янек. Бак был уже полный, красноармеец этого не замечал, а Вихура продолжал качать, и бензин лился через край.

— Что он сказал? — допытывалась Гонората.

— Сказал, что, ей-богу, довезет, — перевел Густлик с русского на польский.

Из фургончика, прицепленного к последнему грузовику, выглянула заспанная физиономия долговязого француза, видимо только что проснувшегося. Он протер глаза, все еще не веря, что это не сон. Наконец соскочил на землю и подошел к стоящему недалеко от грузовика Вихуре.

— Бонжур, это вы?

— Мы, — ответил капрал. — Не в ту сторону вас везут.

— О ля-ля, а нам в Париж!

И он, и его два спутника очень расстроились, узнав, что они случайно перепутали дорогу. Торопясь, они начали отвязывать свой фургончик и наконец откатили его на обочину.

— Попробуйте, — угостил их Лажевский кружкой пива, которую он все это время терпеливо держал в руке.

— Бон, — оценил длинный, жадно выпив половину.

— Бирштубе, пивная, — показал рукой Магнето. — Но возьмите с собой на всякий случай эту игрушку. — И он протянул французу отобранный у немца пистолет.

— Нон. Жамэ. Ну не сом па сольда. Вив ля пэ! — заулыбался длинный, объясняя, что никогда-никогда он не возьмет в руки оружие, что они не солдаты и что да здравствует мир.

— Трогаем! — подал команду Кос.

— Давай! — поддакнул Лажевский.

Двигатели заработали почти одновременно. Экипаж танка и мотоциклисты заняли свои места. И только Густлик стоял еще у советского грузовика и разговаривал о чем-то с уже усевшейся в кабине Гоноратой. Они долго жали друг другу руки, потом неловко поцеловались.

Советские грузовики двинулись на восток, а мотоциклы и танк — в противоположную сторону, свернув затем на юг.

Трое французов все еще стояли около своего фургончика. Они смеялись и громко перешучивались. Затем длинный показал рукой на запад и впрягся в фургончик. Двое его друзей, взявшись за задние колеса, не пускали его.

Еще минуту они стояли, а затем, выяснив окончательное мнение, сделали небольшой крюк и свернули на улицу, сбегающую вниз. Фургончик, как они его ни удерживали, все быстрее катился как раз в ту сторону, где на металлической вывеске виднелась золотистая надпись: "Бирштубе".

Некоторое время в кабине грузовика — если не считать шума мотора — стояла напряженная тишина. Русоволосый шофер не обменялся пока ни единым словом с Гоноратой. Однако оба искоса поглядывали друг на друга: она настороженно, а русский парень — прикидывая, с чего начать разговор.

— Красивая дорога, — проговорил он.

Опять воцарилась неловкая тишина. Потом Гонората набралась смелости и показала пальцем за окно кабины:

— Цветы.

— Любишь цветы? — обрадовался шофер и затормозил.

Вылезая из кабины, он увидел, как Гонората перекрестила его.

— Ты чего это?

— У нас в деревне говорят, что большевик не страшен, если его перекрестить.

Шофер весело рассмеялся, сорвал на обочине несколько голубых анютиных глазок и подал их девушке.

— А у нас говорят: полька не страшна, если ей цветок подарить.

Впереди из-за поворота неожиданно выскочило несколько мотоциклов. Они быстро приближались. На стволах их автоматов поблескивало солнце.

— Ложись! — Шофер потянул Гонорату за руку, чтобы ее не видно было из кабины, а сам схватил автомат, отвел затвор, но через минуту разглядел, что это свои, и отложил оружие. Однако дал знак Гонорате, чтобы она не показывалась, и захлопнул дверь кабины.

Подъехав, мотоциклисты остановились, а ехавший впереди плютоновый спросил:

— На Шпандау правильно едем?

— Правильно.

— Польский танк номер сто два случайно не видели? — высоким голосом спросил из коляски молоденький солдат, очень похожий на девушку.

— Пять минут, как распрощались. Вместе горючее брали. Там еще мотоциклисты с ними были.

— А командир у них какой? — забеспокоился плютоновый.

— Нормальный. Только у него вот здесь, — шофер показал на рукав гимнастерки, — как у генерала.

— Спасибо.

Они пожали друг другу руки, русский водитель влез в кабину, и грузовик уехал.

— В кабине у этого русского какая-то девушка пряталась, — сказал сержант Шавелло, который слез с мотоцикла и подошел ближе.

— А он не узнал, подумал, что я парень, — радовалась Маруся. — Сейчас "Рыжего" догоним.

— Я дальше не поеду, — неожиданно, но весьма решительно заявил плютоновый.

— Почему?

— Лучше в пекло, чем туда. Если подхорунжий Магнето узнает, что я свернул с дороги...

— Что правда то правда, — согласился Шавелло.

— Пешком дойдете, тут недалеко.

— Тогда пошли, — начала подгонять Маруся.

— Поцелуй обещала, — напомнил плютоновый. — Нет-нет, не такой, — запротестовал он, когда Маруся послала ему воздушный поцелуй.

— Если довезешь — поцелую. Тут недалеко.

Хорунжий Зубрык и Юзек Шавелло уже подошли к ним, и теперь все четверо энергично зашагали вперед. Сержант немного хромал, но все равно задал всем такой высокий темп, что фельдшер вынужден был время от времени бежать, чтобы не отстать. Молодой Шавелло поглядывал за ним и, будто бы в ожидании хорунжего, обрывал на обочинах анютины глазки.

Одно дело на колесах, а другое дело ногами дороги мерить. Пешеходу дорога всегда длинной кажется. Они основательно попотели, пока наконец не увидели городок. На заправочной станции с конца шланга еще капали в подставленное ведро капли бензина, но танка с мотоциклами, конечно, уже не было.

— Только что уехали, — расстроилась Маруся.

— Обойдем город, на дорогу выйдем — может, кто и подвезет, — вслух рассуждал Константин.

— Через город быстрее, — согласилась Маруся.

— Без особой нужды между домами лучше не лазить.

— Тишина такая, словно вымерли все, — отозвался Юзек.

Он все еще прятал в ладони анютины глазки, не решаясь подарить их девушке. Наконец начал медленно вытягивать руку из-за спины, но внезапно отдернул ее и шагнул за бензоколонку — снизу долетел приглушенный пистолетный выстрел, потом один за другим еще два.

Сержант тоже встал в укрытие. Фельдшер отбежал под прикрытие каменного гаража для мойки машин. Маруся присела за бензоколонкой и, пользуясь случаем, взглянула в разбитое зеркальце на красной жести — хорошо ли ей в польской форме?

С той стороны, откуда долетел звук выстрелов, они услышали медленный, но все убыстряющийся стук. Из боковой улочки на главную выехал фургончик и ударился в витрину. Зазвенело разбитое стекло, и все стихло.

— Бежим? — спросил Зубрык.

— Конечно, — ответил Шавелло и приказал: — Юзек, пойдешь справа, обеспечишь левый фланг, а панна Маруся — правый.

Втроем они начали спускаться по улице, держа оружие наизготовку.

Фельдшер, который предложил бежать в противоположном направлении, минуту колебался, но, не желая остаться один, вынул пистолет и, подпрыгивая, побежал за ними посередине улицы.

Огонек первая увидела убитых и указала направление. Короткими перебежками они добрались до места происшествия и остановились у пивной. Маруся и оба Шавелло втиснулись спинами в углубления стены и наблюдали за окнами. Автоматами они прикрывали друг друга и Зубрыка, который, склонившись над лежащими, проверял, не остался ли кто в живых.

Вдруг Юзек вскинул автомат и выпустил короткую очередь в направлении крыши. Из окна мансарды выпал черный немецкий автомат. Соскребая рыжую пыль с черепичной крыши, он покатился вниз и шлепнулся на мостовую почти рядом с Зубрыком. Однако на этот раз фельдшер не испугался, а только отодвинул оружие от себя, не прерывая осмотра. Через несколько секунд он встал и громко объявил:

— Им уже ничем не поможешь.

Из того же окна, откуда выпал автомат, вывалился человек и повис на подоконнике вниз головой. Фельдшер посмотрел на него, потом на оружие у своих ног, колени у него подогнулись, и он стал медленно оседать.

К нему подбежала Огонек, поддержала его и подала недопитую кружку с пивом, стоявшую на бровке тротуара. Фельдшер жадно глотнул.

— Нечего тут больше делать, — сказал сержант — Нас слишком мало, чтобы овладеть городом...

Маруся подняла немецкий автомат и сунула его в руки хорунжему.

С большими предосторожностями они двинулись назад. Вновь прошли мимо фургончика с трехцветным флагом, который въехал в витрину, полную банок искусственного меда и украшенную четырьмя огромными пчелами, похожими на гитлеровских орлов со свастикой. Между пчелами, видимо, недавно висел портрет, потому что на стене белело четырехугольное пятно.

— А их, наверное, дома ждут, — вздохнула Маруся.

— Неспокойное время, — ответил Юзек.

— На велосипедах сподручнее будет, чем пешком, — заметил Константин.

Из разрушенного магазина они взяли по велосипеду. Юзек нашел для Маруси дамский и прикрепил рядом со звонком помятый букетик анютиных глазок. Потом выкатил еще один, юношеский, для Зубрыка.

— А этот, сверху, в меня метил, а? — Фельдшер при одном воспоминании об этом вытер пот со лба.

Быстро крутя педали, он помчался следом за обоими Шавелло и Марусей, которые съезжали вниз по главной улице, внимательно наблюдая за подозрительно поблескивающими окнами.

Некоторое время они ехали по шоссе, затем свернули на проселочную дорогу и углубились в лес. Это не был Бескидский или Тухольский бор, он ничем не напоминал и Уссурийскую тайгу, но все же это был лес.

Дорога, прикрытая тенью, была едва ли на один-два метра шире просеки. Низкое солнце освещало вершины, румянило стволы сосен, а внизу царил сумрак. Два мотоцикла из головного охранения все чаще терялись в зелени и все реже мелькали на солнечных пятнах.

На "Рыжем" все люки были открыты, но на башне дежурил только Янек. Остальной экипаж находился внутри, и оттуда доносились слова песни и звук гармошки.

— Кончайте петь! — крикнул Кос.

Пение смолкло, и из соседнего люка показалась голова Вихуры.

— Тебе не нравится?

— Вы так орете, что не слышно выстрелов, а бой близко.

Действительно, гул орудий и сухая барабанная дробь станковых пулеметов теперь стали слышны более отчетливо.

— Близко бьют, — забеспокоился капрал.

— Как на войне, — буркнул командир танка.

Он взглянул на Марусино колечко, и внезапно такая тоска охватила его, что он даже почувствовал как бы укол иглой в сердце.

— Янек, — вспомнил Вихура, — правда, ты тогда в Сельцах выхлопную трубу шарфом заткнул?

— Экипаж, по местам! — скомандовал Кос, заметив знак Лажевского, и соскользнул вниз.

Люк захлопнулся, внутри потемнело и стало тихо. Густлик смотрел через прицел, конец ствола описывал плоскую восьмерку.

Янек внимательно наблюдал через перископ, как мотоцикл подхорунжего форсирует канал, а Затем скрывается за насыпью.

— Механик, тише ход... Осколочным заряжай!

— Готово, — ответил Томаш.

Щелкнул затвор.

— Готово, — доложил Густлик.

По карте Кос помнил, что где-то здесь канал Хафель резко поворачивает на запад и, продвигаясь на юг, они должны будут его пересечь. Если у противника здесь есть участки обороны, если он блокирует подходы к Шпандау, то именно здесь он должен организовать заслоны или хотя бы засады. Но, по всей вероятности, путь был свободен, так как с той стороны — ни ракеты, ни выстрела.

Мотоциклы, ехавшие слева и справа от танка, задержались среди кустов. "Рыжий", не ожидая их, легко тронулся в гору, преодолел канал и без команды резко затормозил на каменной насыпи. Впереди, не более чем в двадцати метрах, стояли Лажевский и два разведчика с поднятыми руками. Их охраняли пятеро советских солдат, направив на них винтовки с примкнутыми штыками. К танку шел молоденький младший лейтенант с пистолетом в руке и кричал:

— Стой! Стой!

— Смотри, Густлик, — приказал Янек и, соскользнув с танка, подошел к офицеру. — Прикажите, товарищ лейтенант, своим опустить оружие.

— Вы кто?

— Мы из Первой польской армии.

— Куда направляетесь?

— На огневые позиции нашей артиллерии. К Шпандау.

— Впереди наших войск нет.

— Если мы пройдем, то будут. Прикажите опустить оружие.

— У меня приказ никого не пропускать.

— Но у вас приказ задерживать всех, кто направляется на север, а не на юг. — Кос догадался, что эта группа является частью войск, завершающих окружение.

— Останьтесь здесь. — Офицер не имел намерения продолжать спор. — Сдайте оружие, а я доложу своему начальству...

Обстановка становилась все более нервозной. Янек бросил взгляд в сторону танка. На другом берегу он заметил хорошо замаскированную семидесятишестимиллиметровую пушку, ствол которой был грозно направлен на "Рыжего". Итак, они попали в ситуацию не только нелепую, но и опасную. В глазах лейтенанта, который был ровесником Коса и, наверное, всего лишь месяц назад окончил училище, казалось, можно было прочесть заученные на память пункты устава.

— Меня зовут Янек, то есть Иван. — Кос переменил тон. — А тебя? — Он протянул руку лейтенанту.

— Александр, — опешил лейтенант и тоже подал ему руку.

— Значит, Сашка. А откуда родом?

— С Дальнего Востока.

— Земляки! А я с Уссури. Охотился там на тигров. Вот смотри... — Янек вытащил из кармана завернутое в тряпочку мохнатое ухо.

— Ото! — удивился дальневосточник.

— Долго ты собираешься держать нас на мушке?

— А почему вы вперед лезете, если там наших войск нет? — спросил лейтенант, но все-таки подал знак своим опустить винтовки.

— По той же причине, по которой ты сидишь со своими пушками в засаде. Таков приказ.

Лажевский подошел ближе, осмотрелся и свистнул. Из кустов на другом берегу выехали мотоциклисты. Лейтенант удивился и высоко поднял бровь.

— Вот так, — сказал Кос. — Нашла коса на камень...

— Честно говоря, — признался русский, — я не очень хорошо знаю, что это за армия. Всего неделю на фронте.

— Я так и думал, Саша. Знаешь, нам пора ехать.

— Поезжай, Ваня. А в случае чего поворачивай назад под прикрытие моих пушек.

Чтобы наверстать потерянное время, поехали быстрее. Через лес проскочили, не меняя строя. Переправились вброд через небольшую речушку. Не встретили ни одной живой души, только время от времени попадались на глаза примятые груды брошенных мундиров, оружие да разбросанные среди кустов каски.

Вихура снова вылез на башню и болтал:

— После демобилизации жена нужна. Девушку выберу дома, а вот как быть с профессией? Хорошо бы раздобыть трофейную машину и — крутить баранку. Но мне это уже порядком надоело. Стихи сочинять учусь... Вот слушай: на поле взметаются взрывов столбы...

— Чего?

— Взрывов столбы. Слушай дальше... взметаются взрывов столбы, пули звенят, как склянки, наша бригада идет на штурм, идет на Студзянки. Хорошо?

— Неплохо. А теперь давай к пулемету.

Редеющий лес внезапно кончился, и Кос увидел панораму большого города. Над ним, закрывая полгоризонта, висела завеса дыма и кирпичной пыли, оттеняемая снизу заревом пожаров и лучами заходящего солнца. Выше, расположившись в несколько этажей, бомбардировщики сбрасывали поблескивающие в лучах солнца бомбы.

Несколько брошенных, мрачного вида, с сорванными крышами зданий из красного кирпича и неуклюжих дачных домиков стояли на окраине леса. Дальше тянулся пустырь, перепаханный бомбами, какие-то заводские здания, разрушенные артиллерией.

Все как будто вымерло: ни людей, ни движения. А ведь это уже Берлин.

— Экипаж, по местам! — приказал Кос, а сам под заслоном открытой крышки люка наблюдал за местностью.

С тех пор как кончился лес, Янек кроме свиста тяжелых снарядов все время слышал пулеметную стрельбу впереди, по сторонам и даже как будто сзади. Внезапно, не далее чем в трехстах метрах впереди раздались очереди. Янек увидел, как мотоциклы резко увеличили скорость и повернули в сторону заводской стены, откуда велся огонь. Стреляя из ручных пулеметов, разведчики стремительно приближались к цели.

— Вправо... влево... — командовал Кос и, когда танк, совершив маневр, вышел во фланг, так что можно было видеть противника, приказал: — По пехоте — прямой наводкой...

Он не успел даже сообщить расстояние, а Густлик уже поймал их в прицел. Из спаренного с пушкой пулемета он дал длинную очередь, но, увидев разведчиков, которые, забросав противника гранатами, бросились врукопашную, прекратил огонь.

Кос захлопнул люк и прильнул к перископу, но в это время танк сильно тряхнуло и все исчезло из поля зрения.

Густлик, внимательно наблюдая через прицел за боем, еще успел скосить пулеметной очередью двух вражеских солдат, которые убегали, прячась среди развалин. Бой утих так же внезапно, как и вспыхнул.

Навстречу танку выбежал Лажевский и указал место, прикрытое со всех сторон развалинами.

— Верхний не открывай! — крикнул он, заметив, как приподнялся люк, и застучал прикладом по лобовой броне. Щелкнул замок, люк механика открылся, и в нем рядом с возбужденным Саакашвили появился Кос. Шарик тоже пытался высунуть свою любопытную морду. — Могут быть снайперы на крышах.

— После лейтенанта, который хотел нас разоружить, никаких следов фронта, — вслух рассуждал Янек, — и сразу...

— Город хуже, чем лес.

— Как твои?

— Только одного зацепило.

Подхорунжий показал на солдата, который стащил куртку и, придерживая зубами конец бинта, помогал перевязывать свое плечо.

— Вы быстро атаковали, здорово помогли, поэтому без потерь, — добавил он после секундной паузы.

— Засада?

— Скорее всего нет. Просто понадеялись на себя. Что дальше?

— Будем искать артиллеристов. Они, видно, где-нибудь недалеко здесь. Может, левее.

— Хорошо. Только теперь осторожно.

Янек кивнул головой, и в тот же миг они услышали, как впереди, не более чем в километре, вспыхнула ожесточенная стрельба; частые очереди и взрывы снарядов сливались в один гул, а на их фоне басом с десятисекундной паузой било орудие.

— Может, поляки?

Кос выскользнул из танка и в сопровождении Лажевского по расшатанным ступенькам пожарной лестницы, которая едва была прикреплена к стене, взбежал На балкон второго этажа.

— Рванем на помощь? — предложил он.

— Давай! — поддержал Даниель.

Они сбежали вниз, громыхая по металлическим ступенькам.

— Как будто гаубица! — успел еще крикнуть Кос, влезая в танк. — Может, и правда наши артиллеристы? — добавил он, подключая шлемофон к радиостанции, но подхорунжий уже не слышал его.

От улицы остались лишь два дома напротив друг друга, соединенные развалинами и баррикадой. Под прикрытием баррикады, широко раскинув станины, стояла стодвадцатидвухмиллиметровая гаубица, которая вела частый огонь. По предполью ползли три танка и два транспортера, ведущие огонь из всех видов оружия. Снаряды буравили стены домов, по баррикаде прыгали черно-красные клубы разрывов.

Немного сзади, под стеной, стоял сожженный остов грузовика и поврежденная снарядом, сильно наклоненная агитмашина с динамиком над кабиной водителя. В редкие секунды тишины между выстрелами и разрывами из динамика слышны были обрывки медленного танго.

От дыма и пыли становилось все темнее, все ближе ревели двигатели вражеских машин. Худенький сержант, вжавшись между обломками на вершине баррикады и стеной дома с пылающей кровлей, кричал охрипшим голосом:

— Заряжай! По правому! Огонь!

Один фашистский танк запылал, но транспортеры, преодолев развалины, высадили пехоту. Немцы, горланя, двинулись в атаку.

— Осколочным под ноги! — крикнул сержант.

Струйки пота, стекая по его лицу, оставляли бороздки, как узоры жука-короеда. Он вскинул автомат и начал стрелять очередями по противнику, хотя уже было ясно, что позиции он не удержит. Гимнастерка, свободно висящая на узких плечах, все больше темнела от пота.

Как раз в этот момент, подпрыгивая на ухабах и развалинах, подъехали три мотоцикла. Их экипажи в мгновение ока исчезли внутри домов, и через несколько секунд с обеих сторон из окон посыпались гранаты, затрещали автоматы и пулеметы, выплевывая пули прямо в лица атакующих вражеских солдат.

Сержант, обрадованный неожиданной помощью, оглянулся и — оцепенел от страха: сзади, из-за тучи дыма и пыли, выскочил танк и на полном ходу двинулся к орудию.

— Холера ясна!

Он соскочил с баррикады и с автоматом, стреляя на ходу, бросился навстречу стальному колоссу, как будто мог ему противоборствовать.

Артиллеристы тоже испугались и бросились в стороны, чтобы не попасть под гусеницы. Но танк свернул влево, где баррикада была ниже, втиснулся в пролом стены и, опустив ствол, открыл огонь по фашистам.

— Наш! — Артиллеристы вернулись на свои места, и гаубица опять загремела.

Жестокий бой длился не более минуты, но противник был сломлен и вынужден был беспорядочно отступить. Орудие било все реже, а затем и совсем умолкло. Облака взрывов постепенно рассеивались. Из динамика слышалась песня о любимой Варшаве.

Отблеск заходящего солнца сливался с заревом пожара на крыше правого дома. Два подбитых танка и транспортер освещали предполье, как факелы. Пластинка кончилась, динамик издал металлический щелчок и замолк.

— Пушку раздобыли, черт возьми! — громко радовался Густлик.

— Каждый снаряд — в лад, — срифмовал Вихура.

— Привет, — сказал Кос, приближаясь к артиллеристам с протянутой для приветствия рукой.

— В самый раз подоспели, — радовался незнакомый, размазывая рукавом по лицу грязный пот.

— Вы из гаубичной бригады?

— Нет, из агитационной. Сержант Стасько.

— Лажевский, — выдвинулся вперед Даниель и похвалил: — Крепкая оборона.

— Крепкая, — подтвердил сержант и пояснил: — Другой не могло быть. Командир расчета погиб. Агитмашина разбита, артиллерийский тягач сожжен. Как мы могли уйти?

К ним подошел Черешняк.

— Гаубица с агитмашиной, — произнес Кос и затем с усмешкой спросил: — Кто кого должен был поддерживать?

— Садитесь, расскажу. Курите? — спросил Стасько и начал вытаскивать из кармана одну книжку за другой, чтобы наконец достать папиросы.

— Бросил. Отцу обещал, — ответил Кос.

— Спасибо. — Лажевский взял папиросы, расстегнул комбинезон и сел на ящик. — Целую библиотеку в карманах таскаешь?

— Я прямо из офицерского училища. А так как я иногда пописываю, то политотдел поручил мне эту играющую шкатулку. Сказали: "Орудие из ремонта догоняет бригаду, они тебя доведут до места".

— И не довели, — вмешался Кос.

— Попали под огонь. Смотрите. — Он фуражкой смахнул с тротуара песок и куском кирпича и штукатурки начал старательно рисовать цветную схему.

— Этот разбитый патефон возьмем? — спросил все время молчавший Черешняк.

— Как ты его возьмешь? На плечи? — возмутился Лажевский.

— Можно и на плечи, — пробормотал Томаш.

— Два фронта — внутренний и внешний фронт окружения, — объяснял Стасько. — Красная Армия сжимает кольцо и одновременно продвигается на запад. Мы находимся в середине, между двумя фронтами.

— Огневые позиции бригады, по-видимому, недалеко, сразу за шоссе, — сказал Лажевский.

— Знаю. Но шоссе занято войсками, которые вырвались из берлинского котла. Можете убедиться собственными глазами.

Стасько взобрался на баррикаду, через окно пролез в дом и далее по разбитым ступенькам провел их на верхний этаж.

— Отсюда видно, — показал он на еле заметную в наступающих сумерках ленту шоссе, по которой ползли машины, передвигались войска.

— Если прорвут внешний фронт, выйдут к Лабе, — заметил Кос.

— Там их американцы накроют, и все равно крышка, — решил Магнето.

— Накроют, но им-то не все равно, — возразил Стасько и опять стал искать в карманах папиросы, перекладывая какие-то томики.

— Выбрось, — посоветовал Лажевский. — После войны будем читать. Сейчас нужнее хорошая карта, план города.

— План тоже есть. Даже два. Возьми. — Он подал Косу довольно большую, сложенную в восемь раз карту.

Наступило долгое молчание. Внизу слышны были разговор и возгласы артиллеристов, скрежет металла и гармонь Черешняка, который разучивал песню на слова Вихуры.

Грозно выглядели войска, движущиеся по шоссе между разрушенными зданиями. У них было достаточно оружия, были танки, самоходные артиллерийские установки и бронетранспортеры.

— Фашисты наткнулись на меня, когда проверяли, куда ведет эта дорога, — говорил вполголоса Стасько. — Получили по зубам и успокоились. Однако выходить на главную магистраль не советую... В любую минуту наши подбросят какую-нибудь часть из резерва, и тогда другое дело. А пока нужно сидеть тихо.

— Нам каждая минута дорога, — заметил Лажевский.

— Надо в темноте подойти, без огня, без выстрела, — вслух размышлял Кос, — а когда заметят — полный газ...

— Вы хотите меня с гаубицей здесь оставить?

— Да нет. Чтобы прорвать эту цепь, нужно крепко ударить. Каждый ствол, каждый штык дорог. Но приказывать тебе не будем. Как хочешь.

Чем ближе к шоссе, тем больше улица была разрушена бомбами и артиллерийским огнем. Пустыми глазницами смотрели прошитые снарядами стены домов, лишенные рам прямоугольники окон. На дороге и на тротуарах, среди густо рассыпанных воронок, как оглоданные волками скелеты, чернели остовы машин. Искалеченные орудия загораживали путь. Никто и не пытался убрать трупы. Они лежали в том месте, где их застигла пуля или осколок. Темнота не позволяла различить покрой и цвет мундиров.

Примерно на километр впереди улицу замыкало небольшое возвышение, поперек которого проходило шоссе. По нему слева направо проскальзывали темные силуэты грузовиков, пушек, отдельные группы солдат. Время от времени там рвались снаряды крупного калибра (какой-то дивизион с большого расстояния вел беспокоящий огонь), освещая людей и технику мгновенными вспышками, а вблизи домов, похожих на выщербленные зубы, царила тишина и темень.

Быстрые шаги зашуршали у калитки, но, даже находясь рядом, нельзя было увидеть укрытых в тени людей.

— Пустой, — сказал кто-то вполголоса.

— Проверьте следующий.

Две пригнувшиеся фигуры выскользнули из калитки, пробежали несколько метров вдоль стены и исчезли в темных проемах первого этажа. Долгая минута ожидания, а затем мигание фонарика, которое означало, что путь свободен.

Разведчики вытолкнули мотоцикл из калитки и по тротуару перетащили его в другое укрытие, в тень от продырявленного щита объявлений. Остановившись, они жадно глотали воздух, вздрагивая от напряжения.

Лажевский осмотрелся и наконец подал фонариком сигнал — длинное и два коротких мигания.

Из-за домов медленно выполз странный силуэт, нечто, покрытое погнутой жестью и досками; оно издавало низкий звук, однако характерного для танка лязга металла не было слышно. И только когда это сооружение остановилось за скелетами сожженных грузовиков у наклоненного электрического столба, можно было различить, что это все же Т-34. Вблизи хорошо были видны обмотанные тряпками катки и на буксире — неуклюжий горбатый силуэт гаубицы, на которой сидело несколько артиллеристов.

— Пусто? — спросил Кос, высунувшись из люка.

— Пока никого, — ответил Лажевский, взбираясь на броню. — Некому прикрывать, каждый хочет удрать побыстрее.

Через передний люк Шарик пытался высунуть морду и тихонько повизгивал, выпрашивал что-то.

— Не смей, — погрозил ему пальцем Григорий. — Марш на свое место! — Отпихивая пса, он в темноте ударился рукой о большой угловатый ящик, ощупал его и пробурчал: — Какого черта?..

— Не ругайся, — попросил Черешняк, который устроился рядом. — Это музыка.

Впереди трижды коротко блеснул сигнальный фонарик.

— Охранение предупреждает, — шепнул Даниель Косу. — Подожди.

Он соскочил на землю, перебежал к стенке дома, где было совсем темно, и побежал вдоль нее к разведчикам, которые находились в передовом дозоре.

В темноте забелел платок и описал полукруг. Лажевский остановился как вкопанный.

— Где? — спросил он шепотом у притаившегося солдата.

— Прямо — сломанный столб, слева, вторая калитка.

— Сколько?

— Четверо на велосипедах.

— Взять без шума, — приказал Магнето.

Приказ, передаваемый из уст в уста, тихо поплыл в темноту все слабеющим эхом.

— Без шума... шума... ма...

Тишину прервал разрыв снаряда крупного калибра вблизи шоссе. Яркая вспышка — и темнота стала еще гуще. Никто из разведчиков не дрогнул — все внимание было направлено на калитку, в которой исчезли те четверо.

Наконец, что-то зашевелилось в темноте, зашуршало. Одна за другой появились четыре фигуры, вывели велосипеды за развалины, затем вскочили на седла и нажали на педали.

Из окон первого этажа, как ястребы на стайку куропаток, налетели на них разведчики. Схватка продолжалась в полной тишине. Только иногда слышны были сдавленные стоны да шуршание колеса перевернутого велосипеда.

— Бей его, Юзек! — выкрикнул кто-то громким шепотом.

— Встать! — тихо приказал Лажевский и спросил: — Поляки?

— С ними девушка? — удивился один разведчик.

— А ты что думал?

— Не сердись, отец. От немцев убегали?

— Через шоссе не получится. Их там как муравьев.

— Вчетвером не получится, но нас больше, и танк с нами. Пойдете?

— Танк? Какой?

— Обыкновенный.

— Да мы... — начал старик, но девушка дернула его за рукав и решительно сказала:

— Пойдем.

Даниель хотел спросить, почему эта девчонка командует сержантом, но промолчал. Нужно было поскорее занять исходную позицию. В любой момент немцы могла обнаружить их группу.

Группа, задержавшаяся на несколько минут, тихо двинулась вперед — вначале несколько разведчиков, затем мотоциклы, которые перетаскивались от укрытия к укрытию.

— Маруся, почему ты не дала мне спросить? Может, это они?

— Нет, — решительно ответила Огонек. — Пошли.

— Вы что, ошалели? — с беспокойством спросил хорунжий Зубрык. — Ведь сами видели, что там немцы. Несколько минут назад едва...

— Эх вы, пехота! — Лажевский подошел ближе. — Держитесь поближе к мотоциклам, а дальше я объясню, что и как.

Он подождал минуту, наблюдая, как новенькие помогают перетаскивать мотоциклы, и вернулся к танку.

— Что случилось? — спросил Кос.

— Ничего особенного. Подобрал четырех пехотинцев. Если и дальше так пойдет, приведем к артиллеристам батальон.

— Двинем?

— Может, тебе лучше подождать, а затем сразу на место?

— Хорошо.

— Я вернусь за вами.

Когда подхорунжий исчез, Кос, не доверяя артиллеристам, которых встретил час назад, послал дополнительно в дозор Вихуру и Томаша, а сам устроился в башне и внимательно прислушивался. Обстрел шоссе вели две или три батареи. Огневые позиции наверняка находились южнее шоссе. Калибр снарядов трудно было определить на слух: звук выстрелов терялся среди каменных стен. Поручник, конечно, сумел бы это сделать. Он не только погоду мог предсказывать, а все. Несправедливо, когда такие люди погибают.

Решение преодолеть шоссе ночью было принято Янеком после совещания с Лажевским, Густликом и Григорием, но исходило это предложение от Янека. Он понимал: если они нарвутся на замаскированные орудия или танки, если не сумеют опередить противника, то потеряют и технику и людей, не выполнят задание.

Может, действительно было бы лучше притаиться, подождать, пока подойдет какая-нибудь советская или польская часть? Немцы прорвали котел, сыплются как горох из мешка. Не может быть, чтобы им долго позволили улепетывать. Наверное, штаб фронта уже привел в движение резервы, и еще до рассвета...

Вернулся Лажевский, подал рукой знак и повел "Рыжего" между развалинами, переулком и дальше через дворы, через чахлый скверик с поломанными деревьями к толстой стене из бетонных плит, продырявленных, как швейцарский сыр.

— Янек, — позвал он тихо. — Иди сюда.

Кос вылез через люк механика-водителя. За ним, попискивая от обиды, старался выскочить Шарик, но Янек приказал Саакашвили:

— Держи его. Рвется, глупый.

— Дальше никакого прикрытия, — тихо сказал подхорунжий. — Нужно решаться на бросок.

Они осторожно вышли за стену на рекогносцировку.

В нескольких метрах от танка в тени стояли Маруся-Огонек, оба Шавелло и фельдшер. Отсюда были видны белые цифры и орел на башне и даже можно было прочесть надпись на борту.

— Я — сержант, а понять этого не могу, — ворчал Константин. — Ведь панна Маруся все время...

— Что же здесь понимать? — шепнула она; приложив палец к губам.

Стасько оставил свою гаубицу и подошел к танку. Через открытый передний люк выглянул Вихура:

— Командир сказал, что вы, пан подхорунжий, стихи пишете...

— Пишу.

— У меня к вам дело. Я Вихура.

— Стасько. Сейчас или потом?

— Потом. Они уже возвращаются. — Пряча голову, он задел за броню и сморщил свой вздернутый нос.

В проломе стены показался Кос и через передний люк нырнул в танк. Лажевский на минуту остановился около Шавелло:

— Пехота с нами?

— С вами.

— Пока танк не выстрелит, идем на цыпочках, а потом кто как хочет — можно и с пристуком и с присвистом.

— Но там ведь немцы, — пробовал объяснить Зубрык.

— Если кого ранит, гражданин хорунжий, положим на броню или в люльку любого мотоцикла, — сказала Огонек и погладила фельдшера по руке, чтобы подбодрить его.

— Вперед... вперед... вперед...

Вдоль цепи поползла команда, и, подобно колосьям ржи, которые поочередно пригибаются от дуновения ветерка, сгибались люди, выходя из проломов и пробоин в стене. Редкой и короткой была эта цепь, но ночью она могла сойти за взвод: семь артиллеристов, четыре пехотинца и девять разведчиков.

Мотоциклисты тащили свои машины на левом фланге, поближе к улице, которая расширялась здесь перед выходом на автостраду. Немцы шли слева, поэтому и угроза с этой стороны была большей, и огонь ручных пулеметов необходим был именно здесь.

За цепью, круша бетонные плиты, полз танк, с которого экипаж снял причудливую маскировку. Тряпки, оставленные на катках, глушили стук траков. Покачиваясь на выбоинах, сзади на коротком буксире ползла гаубица.

В танке, в скупом свете лампочек подсвечивания прицелов и часовых циферблатов, в отблеске далеких пожаров, проникающем через перископы, экипаж готовился к бою.

Вихура подгонял приклад ручного пулемета к плечу, легкими движениями передвигая ствол влево и вправо. Затем достал два кусочка сахара. Один положил в рот, другой подал Шарику. Пес тихонько зарычал, как бы еще сердясь за то, что он хотел сообщить экипажу что-то важное, а его не выпустили из танка. Капрал шепнул:

— Держись, приятель.

Саакашвили отпустил рычаги, снял ноги с педалей и сделал несколько движений руками и ногами, чтобы расслабить мышцы. Затем крепче втиснулся в сиденье.

Томаш Черешняк придавил ногой вещмешок в углу; легко дотрагиваясь ладонью, пересчитал снаряды, уложенные в стенках башни. Проверил, где находятся осколочные, где бронебойные, а где подкалиберные, для зверя покрупнее.

Густлик от прицела передвинулся к перископу, через который можно было осматривать большой участок местности. В цепи он заметил женский силуэт, движения показались ему знакомыми.

— Янек, — толкнул он локтем командира.

Кос, не отрываясь от перископа, немного повернул голову.

— Что?

— Я думал... Но ведь не в польской же форме!..

— Ты о чем? Не понимаю, — с нетерпением сказал сержант.

— Да так... Хорошо, что Гонората не едет с нами. Волновался бы за двоих.

Кос пожал плечами и с неудовольствием подумал, что Елень, вместо того чтобы внимательно наблюдать, вдруг лезет с какими-то странными воспоминаниями. Минуту стояла тишина. В наушниках радиотелефона, как в морской раковине, слышен был какой-то далекий шум. Кос через перископ видел колонну артиллерии и грузовиков. Затем бросил взгляд на фотографию, которая неясно вырисовывалась в темноте над радиостанцией. Пора начинать. Из-под шлемофона по щеке у него потекла узенькая извилистая струйка пота.

— Влево десять, транспортер. Бронебойным заряжай. — Голос Янека был спокойный, приглушенный, но натянутый как струна.

Гитлеровский транспортер стоял в неглубоком окопе, прикрывая шоссе. На фоне красного от пожарищ неба чернели стволы счетверенной двадцатимиллиметровой зенитной установки и силуэт часового. Немец, видимо, что-то заметил и зашевелился. Поднялись еще двое, и наводчик схватился за ручки, опуская стволы ниже.

Лажевский видел все это лучше, так как находился ближе, и понял, что медлить больше нельзя. Он достал из-за ремня ракетницу и, не теряя ни секунды, выстрелил прямо в лицо им.

Рассыпались желтые огни. Дважды кудахтнула зенитная установка, но докончить очередь не успела: снаряд, выпущенный с расстояния в двести метров, распорол транспортер на две части, словно топором.

Выстрел послужил сигналом, а пылающий транспортер — факелом. Небольшая цепь бросилась вперед, ведя огонь из всего оружия.

Затарахтели моторы мотоциклов. Разведчики вырвались вперед и, ведя огонь из трех ручных пулеметов, выскочили на шоссе и подожгли грузовик.

Следующие снаряды, выпущенные из танка, смели два орудия и разорвали колонну.

Огромный "оппель" с брезентовым кузовом съехал, скрипя тормозами, в ров и опрокинулся набок. Из него высыпала немецкая пехота. Часть пехотинцев, подчиняясь команде, выскочила на шоссе и, не успев залечь, столкнулась лицом к лицу с нашими бойцами. Автоматы заговорили длинными очередями. Какой-то верзила бросился к Марусе, но его опередил Юзек и скосил очередью.

На сержанта Шавелло, когда он менял магазин, навалились сразу трое. Он вспомнил довоенные уроки фехтования — отпрыгнул в сторону, подпустил первого и ударил прикладом в лоб. У второго отбил штык вниз и, держа автомат обеими руками, ударил его по голове. Последнего свалил ударом в колено и бросился дальше; когда этот третий повернулся и поднял оружие, целясь в сержанта, подбежавший фельдшер с отчаянием взмахнул прикладом и" надвинул немцу каску на глаза.

Наша цепь уже пересекла шоссе, а танк с гаубицей въехал на бетон, когда из-за пылающего немецкого грузовика выскочил юркий гусеничный бронетранспортер. Он таранил ближайший мотоцикл, круто развернулся, направляясь к другому. "Рыжий" уже спускался с шоссе, когда Кос заметил это. Танк развернул башню и выпустил снаряд, разорвав на части стальную коробку.

От разбитого мотоцикла мчался солдат, на плечах которого горела гимнастерка. Маруся бросилась ему наперерез, подставила ногу. Солдат упал на траву, она набросила на него плащ-палатку, погасила пламя. Затем ножом распорола одежду, сорвала ее и, схватив обожженного солдата за руки, потащила прочь. На помощь подскочил хорунжий Зубрык.

— В люльку! — крикнул Лажевский, подъезжая на мотоцикле. — Цепляйтесь!

Мотоцикл тяжело рванулся, мотор взревел от перегрузки, из-под колес полетели песок и щебень.

Все дальше и дальше от пылающих на шоссе машин гремела пушка "Рыжего", все реже мелькали трассирующие очереди его пулеметов и наконец исчезли. Группу никто не преследовал. Она опять оказалась на участке, который если и не являлся нейтральным, то, во всяком случае, на нем почти никого не было.

Мотоцикл Лажевского покачивался и лавировал среди развалин. За ним тащился "Рыжий", волоча орудие. За гаубицей рысцой бежало несколько запыхавшихся артиллеристов.

Одна сторона улицы сгорела, другая была разрушена. Маленькая колонна двигалась в неровном, мигающем свете пожаров.

Каждые пятнадцать секунд ее освещал отблеск залпов гаубичного дивизиона. Бойцы направлялись в сторону залпов, надеясь, что артиллеристы хорошо информированы друг о друге и, может быть, подскажут, как добраться к своим.

Подхорунжий первый заметил над развалинами флаг с красным крестом, свернул к нему и остановил мотоцикл.

— Есть здесь кто-нибудь? Примите раненых.

— Сейчас, — отозвались снизу.

Зажегся огонь, из подвала вышли санитары.

— Откуда вас принесло?

— Осторожно, спина обгорела... нога...

В тусклом, косом свете силуэты раненых, Маруси и фельдшера казались очень маленькими и наконец совсем исчезли под землей.

Лажевский взглянул на танк, который съехал на одну сторону улицы и, повалив остатки какой-то стены, остановился, едва заметный в развалинах.

— Где здесь гаубичная бригада? — спросил он одного санитара, остановив его за плечо.

— А мы и есть из бригады.

— Хорошо. А штаб не знаешь где?

— На другой стороне улицы. Черт возьми! Танк почти на самый вход наехал.

— До рассвета не найти, — говорил Густлик Янеку. — Это все равно что блоху в потемках за ногу схватить.

— Далеко еще до окраины города? — спросил Томаш.

— С версту будет, хозяин, — ответил ему снизу Вихура. — Духота какая! Открой люк.

— Приказа не было.

— Боишься, что немцы под танком сидят? — съехидничал капрал.

Под днищем танка и в самом деле что-то заскреблось и раздались сильные удары.

— Что за черт? — удивился Саакашвили.

— Танкисты! — кричал снаружи Лажевский. — Дайте пять метров вперед!

— Вперед, — приказал Янек механику.

Не дожидаясь, пока танк двинется, он вылез через башню и соскочил на землю.

Он уже готов был спросить Даниеля, кому понадобилось передвигать танк, но в этот момент там, где только что стоял "Рыжий", из узкого, почти вертикального лаза выполз поручник и помог выбраться старшему офицеру.

— Вот не повезло, как раз...

— Какое не повезло! — толкнул его в бок Магнето. — Докладывай. Это тот, кого ты ищешь.

— Не врешь? — спросил Янек.

— Слово. — Лажевский поднес два пальца вверх, как для присяги.

Танкист достал из планшетки пакет и щелкнул каблуками.

— Товарищ полковник, пакет из штаба армии. Докладывает сержант Ян Кос.

Артиллерист взял конверт.

— Вам что, приказали прямо на танке в мой штаб въехать? — недовольно пробурчал он.

Он отошел под арку уцелевших ворот, перерезал ножом нитки, сломал печать и начал читать при свете электрического фонарика, который держал офицер, помогавший ему выбираться из подземной квартиры штаба.

— Через час выступаем, — сказал полковник, обращаясь к поручнику. — Сообщите в полки. Направление на Шарлоттенбург. Будем обеспечивать наступление дивизии имени Костюшко.

Поручник отдал честь и исчез в проеме, а полковник подошел к Косу, стоящему по стойке "смирно".

— Поедете с нами.

— У меня кроме танка четыре пехотинца, пять разведчиков и гаубица с расчетом.

— Гаубицу отправим в батарею, а остальных возьмите как десант.

— Слушаюсь.

— Не думал, что меня кто-нибудь найдет в этой неразберихе, да еще ночью. — Полковник пожал руку сержанту и подхорунжему в повернул в сторону ворот.

— Разрешите, я тоже с вами, — предложил Стасько.

— Ладно!

— Янек! — закричал Густлик. — Бегом ко мне, не удержу!

— Что там? — забеспокоился Янек.

— Глянь на пехоту, что нас в бою прикрывала. — Он показал на обоих Шавелло.

— Уже из Госпиталя? — удивился Янек. — А как сержант Огонек?

— Все в порядке, — ответила девушка, высовывая голову из-за плеч Константина и Юзека.

— Маруся, — тихо произнес он, не двигаясь с места. — Ты с нами шла через это проклятое шоссе? Почему не сказала?

— Твое место в танке, мое — в цепи. О чем тут говорить!

— Зачем сюда пришла?

— За колечком, — улыбнулась девушка и положила руки ему на плечи. — И за вознаграждением. Трудно ведь найти "Рыжего" в таком месте.

— В польском мундире? — не переставал удивляться Кос.

— Авансом, — ответила она, продолжая улыбаться, и, прижимаясь к нему, прошептала на ухо: — Я написала, как ты просил. Командующий армией дал согласие в подписал красным карандашом.

— Экипаж, не глазеть! — подал команду Густлик.

Все отвернулись, чтобы не мешать целующимся. Елень оперся локтем на крыло танка.

— Шарик, ко мне! И не подглядывай...

И вдруг Елень оцепенел. Из штаба вышел поручник, их поручник, их первый командир, но уже в форме советского капитана. Елень с такой силой сжал кулаки, что край крыла отогнулся вверх. Затем закрыл глаза рукой и снова открыл. Капитан удалялся.

— Янек...

— Не мешай, — засмеялся Кос.

— Григорий! — через минуту закричал Елень, когда капитан почти исчез в темноте. — Послушайте, я видел собственными глазами...

— Кого?

— Я только что его здесь видел. Значит, это не он под Вейхеровом...

— Если это шутка, то очень глупая, — сказал Кос.

— Янек!

Густлик сказал это таким голосом, что Косу стало не по себе. Он подошел к другу и обнял его за плечи.

— Ну, хватит. Чего надулся? В такую ночь все может показаться.

Лидке казалось, что во время ужина генерал внимательнее, чем обычно, смотрит на нее, как бы не решаясь заговорить с ней. Допивая свой вечерний стакан крепкого чая, он молчал и вертел в руках шкатулку из черного дерева, затем, бросив ее в угол, ушел в свою комнату. Через приоткрытую дверь видна была его тяжелая темноволосая голова, склоненная над бумагами.

Лидка вынесла грязную посуду на кухню, погасила свет, открыла окно и села к радиостанции. Сегодня было ее дежурство до двенадцати ночи: пятнадцать минут прослушивания, пятиминутный перерыв для отдыха и опять прослушивание.

Она сняла сапоги — босые ноги утонули в пушистом ковре, руки удобно положила на подлокотники кожаного кресла. На стенах темнели картины, в стеклянных шкафах поблескивали хрусталь и серебро. Из окна тянул приятный холодок, смешанный с запахом леса.

Штаб армии разместился в одной из вилл в пригороде Берлина. Виллы, настоящие дворцы, еще несколько дней назад принадлежали гитлеровским богачам. Здесь было много ценных, прекрасных вещей, но у Лидки они вызывали брезгливое чувство. Только шкатулка, которую генерал бросил на пол, очень понравилась ей.

Во время первого перерыва она подняла шкатулку и сложила в нее свои девичьи драгоценности: губную помаду, коробочку с пудрой, ножницы, пилку для ногтей, флакон духов с запахом фиалок.

Она приняла два доклада, выдала расписку в их получении. Генерал услышал работу ключа и через минуту вышел к ней. Он читал донесения, наклонившись к узкой полоске света от шкалы радиостанции.

— Хорошо, — сказал он и, посмотрев по сторонам, спросил: — Где шкатулка?

— Черная? — удивилась она. — Которую вы выбросили? — Она подала ее генералу.

Он кивнул головой и, вытряхнув содержимое, унес в свою комнату. Это было странно.

Генерал вернулся, сел рядом и молча посмотрел на нее.

— Пауза, — сказал он, посмотрев на часы, и, когда она сняла наушники, спросил: — Тебе Маруся говорила, о чем рапорт, который ты привезла?

— Нет.

— Прочитай.

Генерал придвинул к свету лист бумаги с резолюцией советского командующего армией, сделанной красным карандашом.

— Я догадалась, — ответила она помолчав.

— Я знаю, что это тебя не радует, — генерал говорил тихо и сердечно, — но ты молода и красива. У тебя вся жизнь впереди, и много хорошего тебя ждет в ней. Я считаю, что ты не должна им мешать.

— Почему? — спросила она, злясь на то, что начальник вмешивается в ее личные дела.

— Потому, что это будет похоже на то, как если бы ты подобрала что-то, что уже однажды выбросила. Не потому ли тебя это заинтересовало, что кто-то другой поднял?

От волнения у нее перехватило горло. Что за сравнение человека со шкатулкой?

— Маруся прибудет в нашу армию, а остальные формальности после войны, — продолжал генерал. — Этот лист бумаги решает судьбу двух людей, любящих друг друга. — Он расправил ладонью согнутый лист и после минутного колебания добавил: — Я хотел бы, чтобы ты поняла и хорошо относилась к ним.

Генерал вернул шкатулку, слегка погладил девушку по голове и вышел.

Лидка молча включила радиостанцию. Со стиснутыми зубами и прищуренными глазами, она старалась уловить среди писка и свиста позывные танковых частей. Ей казалось, что она держит в руке ненавистный лист, рвет его на мелкие кусочки и разбрасывает. Или что бросает его в огонь и смотрит, как лист чернеет, морщится, горит.

В полночь она окончила дежурство и уснула неспокойным сном.

На рассвете ее разбудил вой сирены, а через минуту земля задрожала от разрывов бомб. Когда она выбежала на улицу, самолетов уже не было.

— "Юнкерсы", — пояснил водитель транспортера. — Три было. Один сбили наши зенитчики. Успели набросать зажигательных, а лес сухой как солома...

Только теперь Лидка заметила, что кровля виллы, на которой они размещались, пылает и огонь уже лижет стены первого этажа.

— Уже час, как генерала к командующему армией вызвали, — продолжал механик, — но у нас все в порядке: никто не ранен, радиостанцию вынесли вовремя, сейф тоже...

— Бумаги на столе остались, — неожиданно для себя сказала она.

— Этого не знаю. Мы не брали. — Он подумал секунду. — Может, сам генерал перед уходом положил в портфель? Но сейчас уже поздно, хоть бы кто золотые горы сулил — не найдешь.

Лидка смотрела на золотистые языки пламени, которые уже лизали оконные рамы генеральской комнаты, и сердце ее билось все сильнее.

Получив приказ сопровождать гаубичную бригаду к Шарлоттенбургу, Кос слегка опешил. Им предстояло выйти на шоссе, которое они несколько минут назад форсировали, и двигаться по нему в восточном направлении, к центру города, ведя борьбу с потоком гитлеровских войск, текущим на запад. Такие действия ведутся обычно пехотой или танковыми подразделениями, но как их осуществить с помощью одной лишь артиллерии?

Между тем не прошло и часа, как положение в Шпандау коренным образом изменилось: переброшенные из резерва советские танковые полки, преследуя по пятам отступающего противника, погнали его в расставленную в десяти — пятнадцати километрах от предместий Фалькензее западню. Отверстие в берлинском мешке захлопнулось.

Когда был получен приказ на выступление, шоссе, ведущее в центр города, было уже свободно. Каждые сто — двести метров несли службу усиленные взводами автоматчиков посты службы регулирования движения, готовые отразить нападение какой-либо отступающей группы противника.

"Рыжий" со значительным десантом на броне шел в центре колонны среди штабных автомашин; рядом двигался последний, чудом уцелевший в бою мотоцикл.

Ночь была светлой от пожаров. Когда подошли к каналу Хафель, закованная в бетонные берега вода показалась расплавленным, медленно текущим металлом. У сгоревших вокруг домов, казалось, сохранились лишь фасадные стены, изукрашенные, как после маскарада, обрывками афиш, сорванными вывесками и многочисленными кичливыми лозунгами, среди которых чаще всего повторялись в общем-то правильные мысли: "Лучше смерть, чем рабство", а также "Берлин вечно будет немецким" и огромная буква "V".

Янек подтолкнул Густлика и сказал:

— Конечно, Берлин будет немецким, но не гитлеровским.

— Ага, — ответил Елень. — "V" означает "Виктория", а по-нашему "победа". Победа, только наша.

Тут и там лозунги были завешаны кусками белой ткани различной формы и размеров — флагами капитуляции.

Улица упиралась в набережную, разнесенную взрывом; укатанный многочисленными колесами, пологий спуск вел по развалинам над искрящейся водой к мосту, распластавшемуся на многочисленных понтонах.

С берега просматривалась значительная часть растянувшейся впереди колонны. Слегка покачивались на ходу гаубицы. В буксирующих их грузовиках, на снарядных ящиках, расположились сгорбившиеся от усталости артиллерийские расчеты. Скатанный брезент заменял постель. Повсюду развевались бело-красные флажки. На бортах и кабинах белели лозунги — как официальные, так и родившиеся в результате творчества водителей — "За Варшаву", "Отомсти за Майданек", "От Люблина до Берлина" и многие другие.

Кос терпеливо ждал, пока придут машины полка, двигавшегося впереди штаба, затем пропустил все командование и наконец, заметив образовавшийся в потоке машин разрыв, приказал Григорию двигаться.

— Стой! — Сапер-регулировщик флажком остановил танк перед самым въездом на мост.

— Мы с ними, — объяснил Лажевский со своего мотоцикла.

— Нельзя. Эти пугачи по три тонны весят, а ваша штучка — тридцать три.

— Это река или канал? — спросил с башни Кос.

— Река Хафель, а там, чуть дальше на север, в нее впадает Шпрее.

— Переправа давно действует?

— С двадцать седьмого. Четвертая ночь пошла, как наш батальон ее для русских танков навел. Приятно соотечественников повстречать.

— Привет, сапер! — закричал Вихура, появляясь из танка, и сунул ему в карман шинели бутылку трофейного вина. — Если ноги промочишь, то потом погреешься. Вливаешь в горло, а пятки греет.

— Испробую. Ну пошел, — разрешил регулировщик, показывая на опустевший уже мост.

Подхорунжий с места дал газ и, громыхая по балкам, переехал на другой берег. "Рыжий" двинулся вперед, как осторожный слон. Вихура подбежал и взобрался на броню.

Т-34 шел, постукивая траками. Мост был узкий, Саакашвили вел танк с большой осторожностью. По мере продвижения танка понтоны глубоко оседали в воду, а потом всплывали, и настил выравнивался.

На башне сидели Томаш и Янек; к ним присоединился Густлик и, обняв их своими могучими руками, спросил:

— Думал кто из вас, что мы до самого Берлина, к самому лешему Гитлеру доедем?

— Я в Радом три раза собирался, да так и не выбрался, — рассмеялся Черешняк.

— Была у меня такая задумка, — сказал Кос. — Первый раз — когда танки к Оке подошли. Загадал тогда: если выбью три десятки, то, может, и до Берлина доберемся, если только меня поручник в экипаж зачислит...

— Янек, — Густлик понизил голос, — я же его, ей-богу, наяву видел.

— Показалось.

В этот момент танк тряхнуло при съезде с моста на противоположный берег, капрал заскользил по наклонной броне вниз и, приземлившись, едва удержался на ногах.

Танк сбавил ход, свернул направо и остановился на сигнал артиллериста из взвода регулировщиков.

— Командир танка — к командиру бригады! — приказал поручник из штаба.

Кос снял шлемофон, надел фуражку и спрыгнул с танка. Направляясь к группе офицеров, собравшихся у газиков и полуторок, он одернул комбинезон, поправил ремень. Рядом бежал Шарик, прилизывая сбившуюся на боку шерсть.

— Гражданин полковник, сержант Ян Кос по вашему приказанию прибыл.

— Орудия выдвигаются на огневые позиции. Мы со взводом управления направляемся организовывать пункты управления. Ваш танк выделяется в тыловое охранение. У вас есть план города?

— Так точно.

— Наша задача выйти на рубеж между рекой Шпрее и каналом Ландвер. Нашли? Севернее политехнического института, западнее парка Тиргартен.

— Нашел.

— Выступаем через восемь минут. Вы свободны.

Кос отдал честь, повернулся кругом и вернулся к танку.

Густлик и Томаш драили банником ствол, Вихура и Григорий обстукивали траки гусеницы. При появлении командира они тут же прервали работу и в ожидании новостей обступили его.

— Магнето, сержант Шавелло, — позвал Янек, — штабное совещание.

— Поэта бы пригласить, — предложил Вихура.

— Хорошо, — согласился Кос и, не дожидаясь, пока капрал приведет сержанта, уточнил задачу. — Мы являемся арьергардом и прикрываем колонну управления бригады. Здесь охранение не вышлешь...

— Когда мы брали Прагу, довелось командовать штурмовой группой, — сказал Шавелло. — Одни наносят удар, другие прикрывают.

— Нужно действовать как во время восстания, — предложил Лажевский. — Если нас обстреляют, вы открываете огонь из танка. Я на мотоцикле выскакиваю вперед, мы спешиваемся, втроем атакуем, а сержант Шавелло с остальными занимает дом напротив и прикрывает огнем...

— Есть и старшие по званию, — скромно заметил Константин и, потирая колено, добавил: — Кости ломит. Юзек, где у тебя этот муравьиный спирт?..

— Я только что школу окончил, у меня практики нет. Может, в следующий раз, — пытался объяснить сержант Стасько.

— Так это же Берлин! — неожиданно разозлился Вихура. — Когда еще в следующий раз!

Шарик, наблюдающий за совещанием с танка, недовольный криками, тявкнул на капрала.

С того времени как они съехали с моста, по настилу понтонов непрерывно шла колонна машин с боеприпасами, ремонтными мастерскими, перемещались склады. Одним словом, двигалось большое тыловое хозяйство гаубичной бригады.

В начале совещания Саакашвили взобрался на броню и, держась рукой за ствол, сидел по своей привычке на корточках и посматривал на проезжающую колонну.

— Вейдеда... — неожиданно произнес он и распрямился как пружина, прыгнул через головы стоящих и гаркнул: — Янек! Густлик!

Он, как мяч, отскочил от земли и помчался вслед за грузовиком, в котором в форме советского капитана рядом с шофером сидел человек с так хорошо знакомым ему лицом.

Грузовик выехал на набережную и, чтобы догнать идущие впереди машины, резко прибавил скорость. Заметив, что погоня бесполезна, грузин остановился. Машина растворилась в сумерках.

Первым догнал грузина Шарик, вслед за ним — Кос.

— Что случилось? — спросил он, запыхавшись.

— Девушки ехали? — подковырнул Густлик.

— Я его видел.

— Какая на нем была форма? — Елень даже не спросил, о ком идет речь.

— Советская, со звездочками капитана.

— Я его тоже в советской форме видел! Вот так штука! — заметил силезец после минутного молчания. — Номер машины не помнишь?

— Нет, но на борту какие-то слова.

— Какие? — спросил Кос.

— Не понял...

— Невозможно, — покачал головой Янек.

— Все бывает, — настаивал Густлик.

— Знаешь, как это могло быть? — объяснял Саакашвили. — Он под Вейхеровом отдал другому свою шинель. Того убили, а документы в карманах были. А его тем временем ранили...

— С ума вы посходили, — остановил их Кос. — Кто документы в шинели носит?.. Невероятно, чтобы он жил и не дал о себе знать.

Подбежал Томаш.

— Приказано ехать, — сообщил он.

Со стороны стоянки штабных машин послышался тройной сигнал.

— К машине! — приказал Янек.

Все моментально преобразились. Приказ отодвигал все проблемы на более поздний срок, повелевал действовать — смело и решительно.

В подвале углового дома, узкие окна которого выходили на две пересекающиеся улицы, пехотинцы оборудовали полковой пункт управления. В глубине, за столом, освещенным переносной электрической лампой, расположились начальник штаба и несколько офицеров, а у самого входа — радист, телефонисты и командир, который охрипшим голосом кричал в телефонную трубку:

— "Росомаха", не топчись на одном месте. Доложи о взятии этих домов не позднее чем через час. "Барсук" и "Куница" готовы, ждут тебя. На рассвете атакуем станцию.

Телефонист на лету поймал трубку. Все было так же, как под Ленино, в Праге, на Померанском валу или под Ритценом, но в то же время совершенно иначе — ведь вокруг пылал и гремел от взрывов Берлин.

— Как там советские танкисты? — спросил полковник начальника штаба.

— Не докладывали о новых потерях. Только два танка сожжены в начале боя.

— Нет смысла выдвигать их вперед. В развалинах любой сопляк с фаустпатроном может хороший экипаж загубить... Что показал пленный?

— Это — станция метро. Вся под землей, с железобетонным перекрытием. Вокруг блиндажи, укрепленные дома, соединенные проходами, оборудованными в подвалах.

Где то рядом завязалась перестрелка. Майор прислушался, потом продолжал:

— Имеются вкопанные в землю "тигры". Пленный утверждает, что не знает сколько, но не менее четырех. Обороняют станцию кадровые эсэсовцы, рота офицерского училища и юнцы из фольксштурма.

— То, что спрятано под землей, не разгрызут ни советские, ни наши семидесятишестимиллиметровки. Когда прибудут обещанные гаубицы?

— Час назад прошли мост через Хафель.

Неподалеку от окон штаба разорвалось одновременно несколько гранат, затрещали автоматы.

— Хорунжий!

— По вашему приказанию прибыл, — доложил молодой офицер из комендатуры с медалью "Отличившимся на поле боя".

— Что это за шум? Не подпускайте их. Они мешают работать.

— По каналам просачиваются, гражданин полковник.

— Разведайте в направлении Берлинерштрассе, нет ли там артиллеристов.

Хорунжий отдал честь и выбежал из штабного подвала.

— Соедините меня с "Росомахой", — приказал полковник телефонисту.

— Обрыв на линии.

— А ты сидишь?

— Уже пошли другие.

— Черт возьми! — возмутился полковник. — Хватит с меня. Переберемся поближе к передовой. И безопаснее, и провода меньше будут рваться.

— Подождем артиллеристов, — предложил начальник штаба. — Ночью легко заблудиться.

Небольшая колонна "виллисов" и полуторок со взводами управления гаубичной бригады свернула на широкую Берлинерштрассе, лавируя между больших воронок от бомб, среди развалин, остатков баррикад и противотанковых заграждений. В нескольких метрах от последнего автомобиля громыхал "Рыжий" с десантом на броне и мотоциклом сбоку.

Лажевский немного отстал, потому увеличил скорость и съехал в сторону, чтобы прочитать название улицы на столбе, облепленном десятками указателей.

Неожиданно впереди, из темного дома по правой стороне улицы, затрещали пулеметные очереди. Высекая искры, пули рикошетировали от мостовой перед колонной.

Кос молниеносно захлопнул люк.

— Влево, к стене... — раздалась команда. — По пулемету на четвертом этаже осколочным...

— Готово, — доложил Томаш.

— Огонь!

Вспышкой выстрела осветило рванувшийся вперед мотоцикл Лажевского и соскочившую с танка группу прикрытия Шавелло. Пехотинцы и разведчики скрылись в глубине стоящего с левой стороны дома и открыли огонь. Атакованные артиллеристы искали укрытия за развалинами, стреляли по окнам.

Прогремел второй пушечный выстрел. Снаряд снес балкон, а с ним вместе и пулемет противника.

Хорунжий Зубрык, который минуту назад, соскакивая с танка, упал и подвернул ногу, проковылял за остов сожженного грузовика, опустился на колени и из-за почерневшего двигателя следил за боем. Разведчики Лажевского заставили немцев покинуть укрытие и перебраться на крышу дома, группа Шавелло обстреливала их, загоняя за трубы.

Неожиданно из темного оконного проема на первом этаже скатилась по куче щебня консервная банка и, позвякивая, ударилась о разбитый автомобиль. Фельдшер глубже втянул голову, прикрыл лицо и затих. Когда он осторожно приподнял голову, чтобы стереть пот, то с ужасом заметил, что в нескольких метрах от него в окне двое в штатском целятся в танк из фаустпатрона.

Хорунжий пригнулся и заткнул уши руками, но затем, собрав всю свою волю, поборол страх и дрожащей рукой оттянул затвор автомата. Высунул подрагивающий ствол из-за двигателя сожженного грузовика и изо всех сил нажал на спусковой крючок.

Прогремела неистовая очередь, засвистели веером летящие пули, и хотя ни одна из них не достигла цели, но всполошила немцев. У наводчика дрогнула рука. Здоровенный кулак, начиненный взрывчаткой и посланный в двигатель, отклонился, задел за дополнительный бак, разнес его, поджег горючее на кормовой броне. Бросив ставший ненужным фаустпатрон, фашисты взбежали на еле дующий этаж и притаились там с автоматами, подстерегая экипаж.

Через люк механика-водителя "щучкой" выскользнул Саакашвили с огнетушителем и притаился за танком. Не обращая внимания на автоматные очереди и на свист рикошетирующих от брони пуль, он ударил головкой огнетушителя о мостовую и направил струю пены на огонь.

Слегка приоткрылся башенный люк, и ствол снайперской винтовки, словно жало, высунулся из щели. Среди искр, которые высекали из стали пули немецких автоматов, сверкнул одиночный выстрел. Пуля отыскала гитлеровца в полутьме, и он рухнул через подоконник. Его напарник хотел удержать падающего, высунулся и получил целую очередь от Зубрыка, которому удалось сменить магазин и снова открыть бешеную стрельбу.

Огонь на танке потух. Прекратилась перестрелка. Остальные члены экипажа выбрались наружу.

— Холера! — проклинал Вихура. — Это все кошка.

— Какая кошка? — удивился Густлик.

— Страшнее кошки зверя нет. Надо было нам тогда свернуть.

— Товарищ хорунжий! — окликнул Кос, разыскивая среди обломков фельдшера.

— Ушли, гады? — спросил Зубрык.

— Лежат. — Кос показал на два неподвижных тела у стены.

Хорунжий подошел, наклонился над ними, пощупал пульс.

— Насмерть. А у них под пиджаками мундиры.

Подбежала запыхавшаяся Маруся. Увидев, что экипаж цел и невредим, она, прислонившись плечом к стене, с облегчением вздохнула. Следом за ней, как тень, явился Юзек Шавелло.

— Если бы не ваша очередь, — объяснял Кос фельдшеру, — для нас и "Рыжего" все было бы кончено.

Хорунжий почувствовал слабость в опустился у стены.

— Ранен? — забеспокоился Кос.

— Кажется, нет, — ответила Маруся, опускаясь возле него на колени. — Он, когда чего-нибудь испугается, теряет сознание. — Она вынула из санитарной сумки бутылку с нашатырным спиртом и поднесла к его носу.

Прошла добрая четверть часа, прежде чем на командном пункте пехотного полка прекратилась стрельба и телефонисты свернули линию связи, ведущую к батальону под кодовым названием "Росомаха". Потом еще некоторое время было слышно, как охрана штаба выкуривает немецких автоматчиков из домов на соседней улице, где-то длинными автоматными очередями сопровождалась внезапно предпринятая атака, подавленная огнем из пушки.

Через несколько минут у входа в подвал выросла седая от пыли фигура хорунжего из комендатуры.

— Артиллеристы прибыли, — доложил он.

— Где они? — спросил полковник.

— Сюда идут.

— Так не стой в дверях.

От сквозняка задрожало пламя лампы, на стене заплясали тени. Вошел командир гаубичной бригады, офицеры поздоровались.

— Садись, — предложил пехотинец. — Перекусишь?

Он подал знак, и на штабной карте мгновенно появились хлеб, банка с консервами и бутылка коньяка.

— Трофейный, — наливая, объяснил командир полка. — С семьсот пятнадцатого года эта фирма существует, чтобы тебе сегодня угодить.

— Не подкупишь, — буркнул артиллерист и, чокнувшись, спросил: — Когда тебе огонь нужен?

— В два — в половине третьего. Хотя бы за час до рассвета.

— Что нужно подавить?

— Станции подземной железной дороги.

— Бетонное перекрытие. Слишком крепкое для моих зубов. Нужны снаряды калибром двести три миллиметра.

— Выпустишь тысчонки две снарядов — так хоть оглушишь. Последний крупный узел сопротивления, понимаешь? А там только три с половиной километра через парк — и сразу рейхстаг, Бранденбургские ворота.

Командир гаубичной бригады, слушая, крутил в руках стакан и внимательно рассматривал золотые искорки, поблескивавшие в глубине ароматной жидкости. Он отпил глоток, причмокнул от удовольствия, ощущая, как тепло от напитка разливается по всему телу.

— Ладно, постараемся. Дам тебе еще в придачу танк с десантом.

— Танков у меня хватает, но и этот пригодится. А откуда он у тебя?

— Армейский. Номер машины "сто два".

— Я знаю экипаж, это те "специалисты по шлюзам"... — Он усмехнулся и крикнул: — Хорунжий!

— Слушаю вас! — Офицер вырос в дверях.

— Знакомые приехали. Те самые, которых вы хотели расстрелять... Разыщите сержанта Коса, я ему задачу поставлю.

Развалины на передовой линии фронта напоминали лунный ландшафт. Верхние части разбитых каркасов бетонных конструкций ярко поблескивали, а углубления покоились в густом мраке.

Исходная позиция штурмовой группы сержанта Коса находилась внутри разбитого бомбой дома.

Задачи были уже поставлены, объект атаки указан — желтый пятиэтажный дом на противоположной стороне улицы. Из подвала дома пробивался слабый луч света, освещая острые псевдоготические своды окон.

В ожидании артиллерийской подготовки и сигнала к атаке солдаты еще раз проверяли оружие...

Под прикрытием кирпичного свода толстых стен на треугольнике пола, уцелевшего на высоте второго этажа, расположился Кос со своей снайперской винтовкой в руках, посматривая на противоположную сторону улицы. Рядом присела Маруся и настойчиво повторяла:

— Командиру нужно быть в танке, в танке!

— Не всегда.

— Всегда. Всегда.

— "Рыжий" с места будет вести огонь. Хватит трех человек.

— Я пойду с тобой.

— Нет. Сама согласилась присматривать за танком, а вдруг кого-нибудь ранят...

— Там Зубрык.

— Хорунжий пойдет с нами.

— Он не выносит свиста пуль.

— Вот и хорошо. Он будет осторожней... Марийка... — Он ласково прикоснулся к ее волосам, выбивающимся из-под пилотки. — Давай не будем спорить. Я думаю, когда обнаружится, что ты сменила форму, будет страшный скандал.

— Не будет. У генерала мой рапорт, и, наверно, уже подписан приказ о моем переводе в польскую армию...

Четырьмя метрами ниже хорунжий Зубрык, старательно замаскировавшись в развалинах, выглядывал из подвала и засыпал вопросами Лажевского, который сидел в кругу своих разведчиков и нещадно коптил самосадом.

— Они будут отстреливаться?

— Будут. Надо проскочить с последним гаубичным снарядом, тогда не убьют.

— Опаснее всего в тылу тащиться, — пошутил один из солдат, — если споткнешься, то уже никто не поддержит.

— Не беспокойтесь, не отстану, — отрезал Зубрык. — Я четыре недели как в армии. Что уж, и спросить нельзя?

С минуту царила тишина.

— Ну хватит, давай, — протянул руку один из солдат.

— Держи. — Второй подал ему недокуренную цигарку.

— Пан Магнето, — тихим голосом шепнул Зубрык, близко придвинувшись к подхорунжему.

— Ну?

— Я иногда сознание теряю... Вы, как заметите, так по щекам мне... — Он показал, как надо ударить. — Не откажите в любезности.

— Ладно. — Лажевский кивнул головой.

...В уцелевшей от разрушения ванной комнате на полочке перед зеркалом горела свеча, а рядом вместо стаканов с зубными щетками стояли две пары сапог. Григорий и Густлик сидели на краю ванны и мыли ноги. Не теряя времени, Саакашвили, наклонившись к свечке, изучал фотографию девушек-близнецов.

— А если забыли? — спросил он трагическим голосом.

— Напомнишь, — деловито успокоил его Густлик, оттирая пемзой пятки. — Отличный камень, трет, как наждак.

Елень прислушался. Сквозь необычные звуки берлинской ночи доносилась знакомая мелодия. Разобрать слова было невозможно, но плютоновый знал их уже на память.

Растут на полях взрывов кусты,

Пули звенят, как склянки.

Первая бригада лавиной прет

На штурм, на Студзянки!

...Около танка стояли Кос, Лажевский и офицер-артиллерист. Слегка прихрамывая, подошел сержант Шавелло.

— Поручник сообщает, что через минуту начнут, — обратился к Константину Янек. — Минутный огневой налет из всех стволов — и в атаку, потому что с боеприпасами плохо.

— Триста снарядов, — объяснил поручник и попросту, без всякой официальности спросил: — Станцию возьмете?

— У нас задача взять только тот дом, — показал Лажевский.

— История покажет, — философски заметил Шавелло.

— По местам! — приказал Кос.

— Мы с Томашем три красивые дырочки на первом этаже сделаем, — подшучивал Густлик, влезая в танк. — Только, прыгая, через них не зацепитесь.

Франек Вихура со снятым с танка пулеметом встал рядом с Косом. Тот подошел к артиллеристу.

— Гражданин поручник, вы знаете всех офицеров бригады?

— Всех до одного, — улыбнулся тот.

— А есть у вас поручник или капитан...

За их спинами будто кто-то очень быстро начал откупоривать огромные бутыли, в воздухе зашумело, и последние слова Кос выкрикнул уже сквозь шум и свист:

— ...был командиром танка, а до армии — синоптиком, погоду предсказывал.

Гаубичные снаряды крутыми дугами взмывали вверх и ложились в нескольких десятках метров от них, на противоположной стороне улицы; разрывы слились в один общий гул.

В воздухе засвистели осколки. Оба упали. Совсем рядом, укрытая в развалинах, глухо била полевая пушка. Защищенный развалинами, "Рыжий" выпустил первый снаряд в стену противоположного дома.

— Нет! — кричал поручник прямо в ухо Янеку. — Такого не было и нет, точно знаю.

Кос встал, за ним Вихура, Стасько. На развалинах появились согнутые фигуры пехотинцев. Густая цепь высыпала на широкую улицу, ринулась в огонь, в дым, в пекло артиллерийских разрывов.

Орудия внезапно смолкли. Из дома напротив застучали пулеметные очереди — одновременно из трех мест, с разных этажей. Кос из снайперской винтовки снял пулеметчика с крыши. Вихура очередью из ручного пулемета заставил замолчать второй этаж. Самый быстрый, Лажевский уже успел пересечь асфальт и, прислонившись к стене почти рядом со стволом сеющего смерть пулемета, бросил гранату в изрыгающий огонь подвал. Ослепительная вспышка, клубы пыли, сильный взрыв.

— Ура-а-а-а! — Через проломы, проделанные снарядами "Рыжего", в дом ворвались разведчики, а за ними остальные.

— Смотри за подвалами! — приказал Магнето одному из своих, а сам бросился наверх по лестнице. Его опередила низкая бесшумная тень. Шарик удрал из танка, чтобы участвовать в бою. Когда подхорунжий выскочил на лестничную площадку, темноту прошила автоматная очередь, но сразу ушла в потолок и захлебнулась, прерванная криком и злобным ворчанием овчарки. Откуда-то сверху фейерверком посыпались искры новой очереди. Магнето отскочил в нишу, а Вихура снизу, поставив пулемет на перила, стал стрелять в направлении вспышек.

Ни один вид боевых действий не приносит столько неожиданностей, как ночной бой в городе. Данные разведки теряют ценность уже через несколько минут. Обстановка меняется мгновенно, и наступающий должен быть очень бдителен, чтобы не допустить контратаки противника и не попасть в окружение.

Командир полка, чтобы быть ближе к своим штурмовым группам, наблюдал за атакой через амбразуру заложенного мешками окна третьего этажа. Сюда протянули телефонный кабель, здесь расположилась рота автоматчиков из резерва.

Бинокль был не нужен. На расстоянии нескольких сот метров полковник видел наступающую цепь у самых стен, видел, как солдаты делали попытки ворваться через проделанные снарядами проломы, как из темноты били по ним автоматные очереди. Тех, кто хоть на секунду задерживался, пулеметный перекрестный огонь прижимал к земле. С верхних этажей и крыш домов, превращенных в крепости, полетели гранаты. По асфальту ползли раненые, на лестницах валялись убитые.

Из глубины, со стороны видневшейся между домами станции, загрохотали пушки "тигров", по башню закопанных в землю. Горел угол видневшейся над зданием надписи "Метро".

Танкам активно отвечала паша артиллерия, но даже прямые попадания снарядов не могли пробить толстую броню на башнях.

Полковник, плотно сжав губы, молчал.

— Да. Понимаю... — кричал в трубку начальник штаба и докладывал командиру: — "Росомаха" захватила дом, но была остановлена по всему фронту... Да, да, слышу... На левом фланге, у самой Шпрее, контратакуют.

— Прикажи им отступить на исходные позиции. Организуй заградительный минометный огонь. Фрицы попрятались во время артподготовки в подвалы, а сейчас повылазили. А что с этим желтым домом?

— Он снова у немцев, — доложил майор, наблюдая в бинокль. — Не удержали его танкисты.

Доклад майора был не совсем точен. Противник предпринял внезапную контратаку и захватил первый этаж, но верхние были еще наши.

В то время как штурмовые группы Коса и Лажевского устремились наверх, в нескольких десятках метров от желтого дома из подземной станции по широкой лестнице, предназначенной для туристов, просочились штурмовые взводы эсэсовцев. Одна из этих черных колонн, пробираясь по непростреливаемым участкам, появилась в широких воротах, где угасали последние следы пожара.

— Наверх по лестнице! — приказал офицер.

В полумраке лестничной клетки снова завязался бой. Снизу непрерывно били автоматные очереди, сверху летели гранаты. Наши сменили позицию и организовали оборону третьего этажа.

Внезапно перестрелка смолкла. Вокруг шел бой, рвались снаряды, свистели пули, а в желтом доме царила такая тишина, что был слышен каждый шаг и поскрипывание пола. В прямоугольнике света, падающего через окно, показалась спина пятящегося Зубрыка.

— Пан Стасько, — простонал он, — если что... сделайте одолжение...

— Обязательно, — вежливо согласился сержант. Он перебросил пистолет в левую руку, машинально вынул несколько томов, посмотрел переплеты. Маленькую книжечку со схемами и рисунками спрятал в карман и, заметив Коса, отступил, как вор, пойманный на месте преступления.

Янек подошел к окну, осторожно выглянул и приказал Шарику:

— Вперед!

Собака принюхивалась, но с места не двигалась, видимо боясь высоты.

— К машине! Вперед! — решительно повторил Янек и легко подтолкнул собаку.

Овчарка наконец решилась, выпрыгнула через окно в угодила на небольшой козырек крыши, нависший над лестничной клеткой. Оттуда она соскочила на улицу и исчезла в темноте, прошиваемой очередями трассирующих пуль.

Немцы, находящиеся в доме, закончили, видимо, подготовку к атаке, ударили сразу из всех стволов.

— Янек! — позвал Вихура.

— Я тут! — ответил Кос, стреляя по бежавшему вверх эсэсовцу.

Некоторое время обороняли третий этаж, но противник подтягивал подкрепление, а наша пехота, хотя и находилась на противоположной стороне улицы, оказать существенную поддержку не могла. Эсэсовцы фаустпатронами развалили перекрытие, поднялись по сваленным в пирамиду столам и шкафам и атакой с флангов заставили танкистов оставить позицию у лестничной клетки.

Бой не прекращался ни на минуту. Все короче, экономнее били очереди поляков, все более длинными становились они у немцев.

Небольшая группа наших, отступая, забиралась все выше и теперь оказалась на чердаке. Чтобы хоть на минуту задержать преследователей, израсходовали все гранаты. Через узкое отверстие один за другим выползали на плоскую крышу. Брезжил ранний рассвет. Их было семеро — хорунжий Зубрык, Вихура, оба Шавелло, Стасько, Кос и Лажевский.

— Плохо, что гранаты кончились, — покачал головой Константин. — Говорил тебе, Юзек, бери больше.

— У меня семь было, — оправдывался племянник.

Сержант, ворча, подполз к лазу и, использовав минутную передышку, дал длинную автоматную очередь.

— Живем, ребята! — крикнул Лажевский, выбегая из-за трубы со связками трофейных гранат. Он держал их за рукоятки, как картофель за ботву, и торопливо рассказывал: — Гады, оборудовали тут командный пункт.

Небрежным движением одну за другой он бросал их в темный лаз. Загрохотали взрывы, повторяемые эхом бетонной лестничной клетки. Снизу донеслись крики и стоны.

Подхорунжий направился за следующей порцией.

— Не сиди, Юзек, когда старшие работают, — бросил Шавелло.

— Магнето! — крикнул Янек, заглядывая с крыши вниз.

Подхорунжий лег рядом, и с минуту оба молча наблюдали: из подземных помещений станции появлялись все новые и новые подразделения; отсюда были хорошо видны вкопанные в землю "тигры", густая сеть соединительных рвов, противопехотные заграждения.

— Ясно, — сказал Лажевский и придержал за руку Коса, который готовил снайперскую винтовку. — Подожгут с чердака. Они в Варшаве научились такие крепости брать.

В начале атаки Огонек вместе со всеми вела огонь из автомата. Обнаруживала вспышки фашистских пулеметов и автоматов и била по ним короткими, прицельными очередями. Потом появились двое раненых. Она наложила им повязки и от них узнала о том, что атака захлебнулась.

— Твердый орешек, — сетовал старый усатый солдат. — Здесь нужны зубы покрепче.

С тревогой смотрела она на желтый дом, который снова захватили гитлеровцы. Выдержка окончательно изменила ей, когда собака вернулась одна. Огонек села в проломе стены рядом с танком, автомат положила на колени и, вместо того чтобы охранять танк, расплакалась, обняв левой рукой голову Шарика. Собака скулила, старалась утешить, лизала ей ладони шершавым розовым языком.

"Рыжий" вел огонь из пушки. Через приоткрытый люк Черешняк, выбрасывая еще дымящиеся гильзы, заметил девушку.

— Ты что плачешь?

— Шарик вернулся, а они остались.

— И правильно сделали, что отпустили собаку! — крикнул Густлик. — Потому что она для действий на лестничных клетках непригодна. Смотри, чтобы нам никто работать не мешал.

Оба скрылись в башне, грохнула пушка, и снаряд, пролетев через отверстие в стене, глухо разорвался внутри дома.

На верхнем этаже вдруг засветились окна, огонь не затухал, а становился все ярче и наконец веселыми языками перебросился на стену и принялся лизать выщербленную пулями штукатурку, добрался до водосточной трубы и карниза.

— Густлик, Густлик! — выкрикнула Маруся.

— Ну?

— Это от снаряда?

— Нет, не от снаряда. Немцы подожгли.

Когда Лажевский сказал, что эсэсовцы штурмовать не будут, а подожгут с чердака, Коса зазнобило. Может, утренний ветер забрался под обмундирование и пробежал по вспотевшей спине, а может, страх заговорил. Некоторое время он лежал, ничего не слыша и ни о чем не думая. А о чем, собственно, можно думать в безвыходном положении? Он пришел в себя, когда подхорунжий положил ему на плечо руку:

— Бензин чувствуешь? Сейчас зажгут. Надо удирать.

— Как? С парашютом?

— Есть выход, я знаю. Идем!

Он провел Коса на другую сторону крыши и показал вертикальную лестницу на глухой стене.

— Пожарная! — крикнул он под звуки взрыва — это пикирующие бомбардировщики сбросили свой груз примерно в полукилометре восточное. — Я ее еще раньше высмотрел, знал, что может пригодиться...

Первым, перекрестившись, начал спускаться старший Шавелло. За дядей полез племянник. Вслед за ним пошли подхорунжий Стасько и Вихура. Языки пламени появились из-за водосточной трубы.

— Успеем, не поджарят нас, — проговорил Лажевский.

— О нет, нет! — вдруг начал сопротивляться Зубрык. — Я боюсь высоты. — И потерял сознание.

— На шкварки придется оставить, — буркнул взбешенный Лажевский.

Пламя бушевало все сильнее. Оно охватило лаз, взметнулось высоко вверх — лестничная клетка напоминала огромный дымоход.

Внизу на лестничных перекладинах темнели скользящие вниз фигуры. На противоположной крыше сверкнула вспышка одиночного выстрела снайпера, через секунду раздался звук выстрела, а снизу — человеческий вопль. Кто-то упал с лестницы на развалины.

— Черт! Проснулся голубятник... Поснимает нас...

Кос, заметив вспышку, прижал приклад к щеке, медленно нажал на спусковой крючок.

— Этот уже не поснимает.

Тяжело передвигаясь, из-за дымохода показался раненый. Перегнувшись в поясе, он съехал по крыше в многоэтажную пропасть.

Выстрел вывел Зубрыка из оцепенения.

— Раненый ждет! — крикнул Кос.

— Где? — робко спросил Зубрык.

— Внизу.

Фельдшер, преодолевая страх, пополз по нагревшейся крыше.

Проклиная Гитлера, хорунжий скрылся за выступом стены.

Упала подгоревшая стропилина, полыхнуло пламя, посылались искры. Подкатилась головешка, прожгла гимнастерку на рукаве. Кос, подпрыгнув от боли, отбросил ее и сбил пальцами огонь — затушил тлеющее обмундирование.

— Пора, — сказал он Лажевскому.

— Ну давай, — бросил Магнето. — Я последний. У меня опыт с восстания.

Они лежали на краю крыши, пристально глядя в глаза друг другу.

— Я командую, — сказал Кос. — Иди.

Магнето повиновался. Янек должен был остаться на крыше, чтобы дать Лажевскому время спуститься хоть на несколько метров вниз. Он забросил за спину автомат, взятый у Зубрыка.

Рухнуло еще одно стропило, выше взметнулись языки пламени. На чердаке разорвался снаряд, взрыв подбросил в воздух бесформенные куски нагретой кровли, которые, описав дугу, ударили в стену. Этот неожиданный грохот перепугал Зубрыка. Он споткнулся, запутался в металлических перекладинах, выпустил поручни из рук и упал с двух последних перекладин прямо в руки Вихуры.

— Сюда, пан доктор! — звал старший Шавелло, заканчивая перевязывать ногу подхорунжему Стасько. — Перелом.

— Вот здесь очень больно. — Раненый прижал ладони к животу — между пальцами просачивалась кровь.

Фельдшер тотчас же принялся за перевязку. Руки у пего были быстрые и ловкие. Ему помогал Шавелло, время от времени переворачивая Стасько. Раненый сжал зубы.

— Поэта, гады, ранили, — сообщил Вихура спрыгнувшему с лестницы Лажевскому.

Подхорунжий внимательно осмотрелся: они находились в развалинах между глухими стенами домов, занятых врагом. До тех пор пока они не двинутся отсюда, им ничто не грозит. Правда, немцы выбили амбразуру в стене.

Кос спрыгнул, приземлившись около Магнето.

— Долго оставаться здесь нельзя, а через улицу начнешь пробираться — каждый второй погибнет, — бросил подхорунжий.

Не отвечая, Кос отполз в сторону и склонился над раненым. Перевязка была закончена. Янек вытер ему мокрое от пота лицо куском пакли, вынутой из кармана.

— Носилки готовы, — сказал Шавелло.

— Кос, — с трудом произнес Стасько. — Держи, пригодится. — Он протянул ему небольшую книжечку. — В этом доме, в библиотеке, раздобыл.

Янек молча сунул томик за пазуху и положил ладонь на горячий лоб Стасько.

...Густлик стоял навытяжку перед полковником. За ним, у переднего люка "Рыжего", стояли Саакашвили, Черешняк, Маруся и рядом с ней Шарик.

— Гражданин полковник, разрешите доложить. Задание было выполнено, дом захвачен. Но потом из подвалов полезли немцы и наших оттеснили наверх.

Полковник поднял голову, посмотрел на охваченные пламенем верхние этажи и крышу здания.

— Вам нужно двух человек в экипаж.

— Не надо.

— В чудеса верите?

— Нет. В товарищей.

— Дам на время.

— Не надо. Экипаж полный.

— С собакой?

— Она у нас тоже солдат. У нее и продаттестат есть...

С противоположной стороны улицы из-за развалин раздались необычные автоматные очереди: та-та-та, та-та. Густлик вслушивался, и лицо его расплывалось в улыбке: тире — точка — тире, потом три тире, три точки.

— Это Кос, — радостным шепотом сообщил он экипажу.

— Что такое? — спросил полковник.

— Наш командир, — выскочил из строя Саакашвили.

— Командир, — объяснил Елень, — помощи требует.

Забыв о командире полка, он вскочил на броню, залез на башню и крикнул, как через мегафон:

— Пехота... по моей команде, огонь!

Силезец исчез в танке, загрохотала танковая пушка. И вдруг весь участок фронта утонул в шквальном огне из всех видов оружия. Не смолкая, застрочили автоматы и пулеметы. Филином ухнул разбуженный миномет и выплюнул высоко вверх смертоносный снаряд. Ударила стоявшая неподалеку пушка.

В предрассветной мгле занимающегося дня из развалин выскользнула небольшая группа солдат с носилками и бросилась поперек улицы. И прежде чем противник успел их заметить и разгадать замысел, они проскочили в ворота.

Огонь прекратился. Елень вылез из башни.

— Вам бы дивизией командовать, — усмехнулся полковник.

— Не дают.

Оба рассмеялись и пошли навстречу солдатам.

— Гражданин полковник, штурмовая группа в составе семи человек... — начал докладывать Кос.

— Умер, — громко произнес, наклонившись над боевым товарищем, Зубрык.

— ...в составе шести человек вернулась с боевого задания.

Полковник склонился над убитым, с минуту всматривался в бледное лицо и прикрыл его фуражкой.

— Благодарю за мужество, — произнес он, встав по стойке "смирно", — хотя вы и не удержали дом... — Он замолчал и добавил: — А я не взял станцию подземной дороги...

— Есть способ взять ее, — сказал Кос.

— Какой?

— Он поможет. — Янек показал на лежащего неподвижно Стасько.

— Пойдем.

И оба, к огорчению Маруси, ушли.

— Вот что значит любить командира. — Саакашвили подошел к девушке. — Меня надо было полюбить. Почему меня никто не выберет?

— Сам выбирай, — фыркнула Маруся.

Здесь же во дворике, на крохотном газоне у замшелой каменной стены, Юзеф Шавелло саперной лопаткой копал каменистую городскую землю. Вихура отыскал сломанный штык, нацарапал на стене крест и стал выбивать большие печатные буквы.

Старший Шавелло вернулся с Черешняком, усадил его на принесенном из дома диване, обитом зеленым плюшем, сам примостился рядом и приказал:

— Сыграй.

Томаш заиграл песню, сочиненную Стасько. Всем было тяжело. Было ясно, что вот-вот кончится война и все-таки не все доживут до победы. Надо взять эту проклятую подземную станцию. Взять во что бы то ни стало.