Капитан 2 ранга Ёкояма посещает Ньюпорт
Если бы меня попросили назвать время, когда японский шпионаж в Соединенных Штатах начал приобретать значительный размах, я бы ответил: в период с 19 по 23 апреля 1933 года. Мы только что закончили военно-морскую игру «14», но ее результаты не удовлетворяли нас полностью. По этому поводу было много разговоров; и хотя отдельные подробности игры хранились в секрете, все же некоторые данные через журналистов, присутствующих на игре, просочились в прессу.
Я не сомневался, что японцы придавали значение нашей военно-морской игре, так как каждый флот всегда внимательно следит за маневрами другого. Мы не могли точно установить их осведомленность на этот счет и насколько сильным было их желание узнать подробности игры. Но совершенно ясно, что из-за плохой работы нашей цензуры японская разведка могла получить довольно значительные сведения из статей, опубликованных в американской печати. Так оно и было на самом деле. Японцы в 1937 году получили много сведений, в которых они все еще нуждались для завершения своих планов нападения на Пирл-Харбор.
Обстановка на Дальнем Востоке оставалась напряженной, и японская пропаганда сделала Стимсона «козлом отпущения», найдя в нем главного виновника усиления напряженности в международных отношениях.
Япония определенно готовилась к войне, и я по опыту разведчика хорошо знал, что любой агрессор начинает войну с усиления шпионской деятельности. С моим мнением [180] были согласны и другие работники разведки. В это время мне сообщили о предстоящем визите японской учебной эскадры, возглавляемой вице-адмиралом Гэнго Хякутакэ, чей флаг развевался на старом крейсере «Якумо».
Внешне в этом визите не было ничего необычного. Тучи, омрачившие дипломатические отношения с Японией и заставившие нас с тревогой смотреть на действия японской армии, не нарушили добросердечности в наших отношениях с японским военно-морским флотом, который, как мы считали, не был посвящен в тайны империалистических планов страны.
Но, тем не менее, из-за сложившейся в то время обстановки адмирал Хякутакэ проявлял явную нервозность; натянутость чувствовалась не только в поведении адмирала, но и в действиях большинства офицеров эскадры.
Их приняли как нельзя лучше. Командующий флотом адмирал Лейх снова назначил меня адъютантом японского адмирала. Таким образом, я одним из первых американских офицеров вступил на борт «Якумо», когда крейсер пришвартовался к пирсу № 60 в Сан-Педро, точно напротив моего эскадренного миноносца. Я имел возможность видеть, как день ото дня исчезал скептицизм японцев, гостей везде встречали очень радушно, чего они совсем не ожидали.
Я был представлен адмиралу, он приветствовал меня на хорошем английском языке. Гэнго Хякутакэ с его ученой внешностью, веселым характером и чувством большого достоинства произвел на меня весьма приятное впечатление. Общительность адмирала, однако, не мешала ему сохранять сдержанность в частных беседах.
Это был стратег, хорошо знающий морскую науку и очень сведущий в вопросах морской политики, проводимой Америкой. Казалось, адмирал положительно расположен к Западу, обожал Запад и особенно его музыку. Вскоре адмирал Хякутакэ ушел в отставку и получил пост ректора Токийского государственного университета — первый морской офицер, которому была оказана столь высокая честь.
Я, выполняя свои обязанности адъютанта, тщательно соблюдал правила морского этикета и в то же время вел [181] пристальное наблюдение за всем, что происходило вокруг.
Увеселительные мероприятия проводились интересно, хотя и строго выдержанно. На завтраке, данном Луисом Майером в известной Голливудской студии кинокомпании МГМ, я сидел рядом с очаровательной Джин Паркер, в то время восемнадцатилетней восходящей звездой.
Юная актриса с любопытством слушала, как я по почерку определял ее характер, и очень оживилась, когда я заметил, что ей пришлось бы испытать все превратности жизни, предназначенные судьбой, если бы этому не помешала многообещающая карьера. Напротив меня сидел напыщенный Джин Харлоу, а еще дальше — Ирен Данн с сияющими весельем глазами.
Завтрак протекал в чудесной атмосфере. Это не помешало мне добавить кое-что к моим наблюдениям над характером японцев и к тому, как они организуют приемы. Пассажиры и водители машин, составляющие кавалькаду, мчавшуюся в Голливуд, были видными людьми Лос-Анджелеса. Я сидел на переднем сиденье одной из машин. За нами двигалась машина, которую вел член японского консульства. Мы запаздывали и всю надежду возлагали на скорость. В Токио я не раз наблюдал езду японских водителей, прирожденных лихачей, которые проделывали различные трюки на полном ходу. Однажды я сильно, как никогда в жизни, испугался. Это случилось во время моей поездки в Иокогаму, когда наша машина врезалась и опрокинула длинную повозку, запряженную волами, на которой стояли бочки для нечистот.
И вот сейчас, по дороге в Лос-Анджелес, я, рассказывая моему водителю о беззаботности японских шоферов, подчеркнуто заметил, что нельзя резко останавливать машину и что предварительно надо подать сигнал рукой водителю сзади идущей машины. Он внимательно слушал меня и со всем соглашался. Мы приблизились к перекрестку. Вдруг неожиданно вспыхнул красный свет светофора, и водитель резко затормозил. Я закрыл глаза, съежился и начал считать секунды, необходимые задней машине, чтобы покрыть отделявшую нас дистанцию. В следующую секунду последовал удар. Идущая за нами машина врезалась в нашу. Я посмотрел на моего удивленного водителя и сказал: «Ну, что я говорил?» Он прищурил глаза [182] и пробормотал что-то. Повреждение оказалось несерьезным, и мы снова тронулись в путь. На этот раз по моему совету водитель следующей за нами машины увеличил дистанцию между машинами в два раза.
И все же за кажущейся сердечностью в наших взаимоотношениях с японцами скрывались первые признаки будущей японской агрессии. Некоторое время мы подозревали, что в Японии ведутся приготовления для засылки тайных агентов в Соединенные Штаты; и мне очень хотелось установить, собираются ли японцы использовать визит учебного отряда для высадки на наш берег своих шпионов. На посещение нашего побережья от японцев, особенно находящихся на борту военных кораблей, не требовалось никаких документов, удостоверяющих их личность, поэтому никто не мог точно определить, все ли японские моряки, сошедшие на берег, возвращались на свои корабли. Офицеру, оставившему корабль, было нетрудно приобрести гражданское платье и затеряться в японской колонии на Западном побережье.
Я сосредоточил свое внимание на японских офицерах, стараясь установить их общее количество, а также количество убывающих на берег и возвращающихся на корабль. Но одному мне было очень трудно справиться с этой задачей.
Несколько лет спустя, когда я изучал шпионскую деятельность японцев на Западном побережье, я убедился в обоснованности моих подозрений, так как мы точно знали, что некоторые из японцев, прибывшие тогда с учебным отрядом, предпочли остаться в Калифорнии с ее мягким климатом, чем отправиться в длинный путь к себе на родину. В то время мы довольно гостеприимно относились к рабочим неамериканского происхождения.
Это продолжалось до тех пор, пока проверкой не установили, что число иностранцев, нелегально прибывающих в Соединенные Штаты, достигает громадной цифры.
Вскоре после отъезда адмирала Хякутакэ я был отозван с «Дорси» и направлен для усовершенствования своих знаний на последний курс факультета стратегии при военно-морском колледже в городе Ньюпорт.
Я с нетерпением ожидал того времени, когда буду учиться в Ньюпорте, я восхищался этим прекрасным колледжем, самым лучшим и самым крупным военно-морским заведением. Адмиралу Симсу, президенту колледжа, [183] удалось провести в нем многие из тех реформ, распространению которых на весь военно-морской флот мешали его противники. Оказывая влияние на колледж своими высокими интеллектуальными качествами, этот видный морской специалист поднял уровень образования в колледже на небывалую высоту. Он сделал американский флот современным благодаря своим смелым реформам в артиллерии, проведенным, несмотря на сильнейшее сопротивление противников реформ; его поддержала небольшая организация АСИА — организация по борьбе с невежественной самонадеянностью — и очень активно — президент Теодор Рузвельт.
Я ожидал, что занятия будут для меня приятной передышкой от моей разведывательной деятельности.
Я быстро включился в жизнь колледжа. Мне поручили читать лекции о Японии, и я, учитывая аналитические качества критической аудитории, потратил около трех месяцев на подготовку. Это была дополнительная нагрузка к основной работе на курсе, занимавшей много времени, и порой я чувствовал, что сильно перегружен.
26 сентября 1933 года, то есть через три месяца после того, как я рапортовал о прибытии в колледж, мне пришлось неожиданно вернуться к своей основной работе, касающейся японо-американских отношений. Это было вызвано приездом капитана 2 ранга японского императорского флота Итиро Ёкояма, помощника морского атташе при посольстве в Вашингтоне. Он проехал несколько сот миль от Вашингтона до Ньюпорта для дружеской беседы со мной.
Я не сожалел, что приезд Ёкояма прервал мою жизнь в колледже. Дальнейшие события показали положительную роль наших бесед, так как в последующем, на протяжении всего периода японо-американской войны, он оставался ее противником. Я никогда не упускал возможности снабдить высокопоставленных японцев конкретными фактами, которые они могли бы увезти с собой, в надежде, что это сыграет положительную роль. Японцы, интересы которых не были затронуты и которые провели в нашей стране довольно продолжительное время, начинали понимать величину и потенциальную силу США и, как правило, приходили к заключению, что в случае войны с Соединенными Штатами Япония проиграет. Обычно они старались распространить эти идеи у себя на родине, надеясь [184] урегулировать спорные вопросы между нашими странами мирным путем. Делали они это не из-за любви к Соединенным Штатам, а потому, что находили настоящий способ самым разумным. Позднее некоторые из них понесли жестокое наказание за попытки использовать свое влияние в этом направлении.
Между капитаном 2 ранга Ёкояма и мной установились хорошие отношения. Он объяснял свой приезд желанием совершить длительную прогулку накануне своего возвращения на родину. Я сомневался, что это действительно было так.
В его честь я устроил вечер с коктейлем. Ёкояма оказался любезным и приятным гостем. Я подготавливал почву для откровенного разговора и пригласил его на автомобильную прогулку. Он охотно принял мое предложение. Когда на другой день наша машина двигалась по пустынному берегу океана, Ёкояма повернулся ко мне и спросил: «Что, на ваш взгляд, необходимо сделать для установления между Японией и Америкой дружественных отношений?»
Я завернул к маленькой площадке на берегу и остановил машину. И вот здесь, на открытом воздухе, состоялся разговор, который сыграл значительную роль двенадцать лет спустя. Этот самый. Ёкояма, уже в чине контр-адмирала, выступал в 1945 году в Маниле накануне капитуляции Японии в качестве представителя японского военно-морского министра. Тогда он был старшим морским офицером, присутствовавшим на предварительном обсуждении формальностей капитуляции.
Свое седьмое выступление по радио о японцах, 16 января 1945 года, я построил вокруг фигуры Ёкояма, и это, по всей видимости, создало впечатление, что он будет для нас персона грата.
И вот сейчас, в Ньюпорте, в 1933 году, я почувствовал, что возникла большая необходимость для прямых переговоров между нашими странами, японцы должны правильно понять Америку, и об этом я сказал Ёкояма.
— Соединенные Штаты, — говорил я, — не строят никаких планов против стран Дальнего Востока. Наш народ предпочитает прямоту и искренность. Он всегда стремился помочь народу, который нуждается в помощи; и он не имеет никаких враждебных умыслов против Японии. [185] Можно ли сказать то же самое о японском народе, Ёкояма-сан?
— Хорошо, — ответил он с явным замешательством, — что, по-вашему, Япония должна сделать?
— Для начала Япония должна немедленно прекратить антиамериканскую пропаганду. Этот вопрос тревожит меня больше всех остальных. Некоторые из ваших так называемых молодых патриотов способны наделать глупостей, наподобие дела с Инукаи{30}, которые могли бы привести к ссоре между Соединенными Штатами и Японией. Вы, конечно, знаете, Ёкояма-сан, что между нашими странами в действительности не существует никакого конфликта. Вы также знаете, что война между нами привела бы Японию к разгрому. Мне доставляет большое удовольствие читать в вашей самой шовинистической газете «Кокумин симбун», что война между Японией и Соединенными Штатами была бы глупостью. Насколько мне не изменяет память, газета так пишет по этому поводу: «Война явилась бы разрушительной для обоих народов и в особенности для японского. Мы должны внимательно следить за теми странами, которым война между нашими державами на руку».
— Да, — перебил меня Ёкояма, — я помню эту статью.
— А теперь, — продолжал я, — если японцы действительно так настроены, почему же вы поддерживаете в газетах эту антиамериканскую пропаганду. Вы так же, как и я, хорошо знаете, что правительство контролирует прессу и может прекратить пропаганду в любое время.
— Все это так, — ответил он со вздохом, — сейчас наш флот старается накинуть узду на армию. Ведь именно армия способствует антиамериканской пропаганде в прессе.
— Кроме того, Японии стоило бы отбросить идею — добиться лучшего соотношения крупных боевых кораблей. Американский народ уверен, что существующее соотношение [186] явилось результатом длительного изучения вопроса обороны нашей страны и что мы пошли на большие жертвы ради ограничения некоторых видов вооружения. Какие возражения может иметь Япония против существующего соотношения?
Последовало минутное молчание; Ёкояма посмотрел на море, словно пытаясь найти поддержку у кружившихся невдалеке чаек, затем он повернулся ко мне и сказал:
— В настоящее время Япония боится Америки!
— Япония боится Америки! — повторил я его слова с неподдельным удивлением. — А теперь давайте посмотрим, каковы же причины ваших страхов, и проанализируем каждую из них в отдельности. Итак, первая причина?
— Япония видит, что Соединенные Штаты требуют для себя лучшего соотношения в кораблях и усматривает в этом стремлении Соединенных Штатов напасть на Японию.
Я пытался объяснить ему причины, на основании которых Соединенные Штаты решили установить существующие соотношения.
— Вы помните, — спросил я, — во время мировой войны был период, когда казалось, что Соединенные Штаты могли выступить с войной против Англии. Это произошло потому, что Соединенные Штаты никогда не допускали и не допустят ограничения в плавании их торгового флота, их свободы мореплавания. То время многому нас научило, и вы должны помнить, что почти все войны, в которых мы участвовали, велись из-за этого.
Именно во время мировой войны мы выступили против ограничения нашей оборонной мощи до такого уровня, при котором любое другое государство могло лишить нас свободы мореплавания. И вот теперь, когда мы затратили столько усилий во имя этой идеи, неужели вы думаете, что мы подпишем договор, который вернул бы нас к тому моменту, с которого мы начинали.
— Нет, — ответил Ёкояма, — но почему Соединенные Штаты должны иметь коэффициент пять, в то время как Япония ограничивается коэффициентом три?
Это был трудный вопрос, и я сразу понял, что он возник как следствие японской пропаганды. Я пытался не только просветить Ёкояма, но и дать ответ японской пропаганде в надежде, что Ёкояма донесет мои слова до соответствующих [187] кругов в Японии. Таким образом, мой ответ, рассчитанный для этой цели, должен был быть обстоятельным и приемлемым для японского образа мыслей.
— Давайте посмотрим, — сказал я, — что должны защищать Япония и Соединенные Штаты? Со времени заключения последнего договора торговый оборот Соединенных Штатов на Дальнем Востоке, включая Австралию, достиг двух миллиардов долларов. С тех пор торговля в этой части света снизилась значительно меньше, чем на других рынках. Япония имела и все еще имеет слишком низкий объем торговли по сравнению с Соединенными Штатами. Как морской стратег, вы, несомненно, понимаете, что наши военно-морские силы не смогут обеспечить защиту линий коммуникаций, находящихся за семь тысяч миль от берегов своей страны, если только мы не будем иметь более мощный флот, чем страна, угрожающая нашей торговле, как бы мала эта угроза ни была. Соединенные Штаты имеют на Дальнем Востоке два миллиарда долларов, которые они должны защищать, в то время как Японии нечего защищать на этой стороне Тихого океана. Разве не является благоразумным требовать такого соотношения, которое необходимо для нашей обороны.
Я не убедил Ёкояма.
— Но почему вы не требуете для себя большего коэффициента, чем у Англии? — спросил он. — Почему вы непременно хотите иметь больший коэффициент, чем Япония?
— Потому, что Англии нечего терять на этой стороне Атлантического океана, как Соединенным Штатам — на той стороне. Действительно, английский флот очень мал по сравнению с морскими путями, которые он должен охранять. Теперь вы согласитесь со мной, что величина каждого военного флота должна исчисляться в сравнительных цифрах, я имею в виду — в зависимости от протяженности линий коммуникаций, которые он охраняет.
— Ну, хорошо, — сказал Ёкояма, — а будут ли Соединенные Штаты удовлетворены существующими соотношениями по остальным категориям?
— Я думаю, да, — ответил я и затем спросил после некоторой паузы, — а вторая причина вашего страха? [188]
— Вы внезапно начали осуществлять большую программу строительства флота. Почему?
— Трудно поверить, чтобы какая-нибудь страна, ваша или наша например, не воспользовалась для строительства тем моральным правом, которое она получила по договору, тем более, если такое строительство необходимо стране. Разве это не так?
— Так.
— В Японии и Англии строительство кораблей началось сразу после заключения договора, — продолжал я, — в то время как Соединенные Штаты практически ничего не построили, возможно, по той причине, что они желали показать пример другим странам. Внезапно мы обнаружили, что наша страна находится в состоянии депрессии и расширение судостроения может значительно облегчить положение ряда отраслей промышленности. Таким образом, мы решили построить корабли некоторых типов, на что мы имели право согласно договору. И теперь наше строительство вызывает вой в Англии и Японии, несмотря на то, что обе эти страны занимались строительством кораблей в то время, когда наши верфи бездействовали. Можно ли найти какое-нибудь оправдание их недовольству? При существующем положении даже к 1935 году у Соединенных Штатов не будет хватать ста одного корабля до положенной нормы, в то время как у Англии — шестидесяти четырех, а у Японии всего только восьми кораблей. Разве это не так?
— Мне думается, так, — ответил Ёкояма, явно пораженный моими цифрами и фактами. Он забыл, что в колледже я изучал морскую дипломатию.
— В таком случае, если вы согласны со мной, неужели вы все еще думаете, что могут быть какие-нибудь опасения на этот счет?
— Нет, — ответил он, — но ваш флот находится в Тихом океане, и в Японии считают, что его задача — действовать против Японии.
— Да, наш флот находится в Тихом океане. Но позвольте мне открыть вам причины. На протяжении нескольких лет военно-морское ведомство пыталось объединить флот в целях организации должного обучения, но определенные круги выступили против этих усилий и добились расчленения нашего флота с тем расчетом, чтобы нужные им районы и порты находились в более выгодном положении. [189] Вы не встретите этого в Японии. Но что сделали бы вы с вашей профессиональной гордостью, если бы у вас в стране существовало подобное положение? Вы бы поступили точно так же, как и мы: объединили бы флот и извлекли из этого определенную пользу. Это ваша профессия и работа всей вашей жизни. Стояли бы вы в этом случае в стороне, сложа руки и спокойно глядя на то, как дельцы, используя флот в своих эгоистических целях, делают его бессильным? Я уверен, вы бы так не поступили. А теперь, когда, наконец, впервые в истории мы объединили наш флот, Япония хочет, чтобы мы снова разъединили его и часть отослали к восточным берегам.
Вы видите, какая погода стоит в Ньюпорте? Такая же или еще хуже стоит на всем побережье. С тех пор, как я нахожусь здесь, беспрерывно дождь и туман. Далеко ли вы можете видеть в такую погоду? А этот порт является одной из наших «прекрасных» баз на Восточном побережье. Изрезанные берега Виргинии имеют те же самые климатические условия: туман, резкий ветер, дымка. Нашему флоту негде проводить учения.
— В Гуантанамо, — ответил Ёкояма без промедления.
— Это верно. Но многие ли из наших офицеров и моряков согласятся остаться там больше трех месяцев в году? Большинство из них имеет семью, их жены и дети привыкли жить дома, а не в других странах. Таким образом, проводя три месяца в Гуантанамо, девять месяцев мы теряли бы на безделье. Можете ли вы просить нас об этом?
Я помолчал, дав Ёкояма минуту на размышление, и затем спросил:
— Есть ли еще какие-нибудь причины вашего страха?
Вопрос был задан в полушутливом тоне, но Ёкояма воспринял его серьезно. Он ответил:
— История показывает, что Соединенные Штаты неуклонно распространяют свое влияние все дальше на Запад. Не представляет ли это некоторой опасности для Японии?
— Нет, конечно, нет, — ответил я. — Давайте рассмотрим наше так называемое продвижение на Запад. Наша страна была вовлечена в войну с Испанией; и однажды, проснувшись, мы столкнулись бы с вопросом — как поступить с Филиппинами? Если бы не агрессивная [190] политика Испании, втянувшей нас в войну, мы бы сразу вернули ей Филиппины. Но мы предпочли позаботиться о Филиппинах и помогли им встать на путь самоуправления. И даже в этом случае мы заплатили Испании двадцать миллионов долларов. Дальше идет Гуам. Вы так же, как и я, хорошо знаете, что о нем и говорить не стоит.
Натянутая атмосфера была сломлена взрывом смеха, которым разразился Ёкояма.
— Да, — сказал он, — об этом не стоит говорить.
Затем мы пришли на Гавайи. Мы вступили туда по просьбе гавайского народа. Он от этого много выиграл и был как никогда счастлив. Таким образом, вы видите, что инициатива исходила не от нас{31}.
— Все это очень интересно, — сказал Ёкояма с заметным облегчением, — но как лучше передать японскому народу все то, о чем вы мне только что рассказали? Страх японцев имеет под собой реальную почву, и он постоянно подогревается так называемыми патриотами-ораторами и прессой.
— Это надо делать постепенно, — ответил я, — ибо при настоящем образе мыслей японцев поспешность может не дать желаемого результата. Я думаю, что ваши государственные и политические деятели в своем большинстве всё отлично понимают, но убеждать свой народ не желают.
— Не думаете ли вы, — сказал Ёкояма, — что этот вопрос помогут разрешить некоторые видные деятели Японии, приезжающие в Соединенные Штаты на конференцию по разоружению? До начала заседания они встретятся с нашими соответствующими лицами, чтобы обсудить вопросы, волнующие нас с вами. Так не думаете ли вы, что они, вернувшись домой, расскажут японскому народу о своих впечатлениях? [191]
— Например, адмирал Номура? — спросил я.
— Да, адмирал Номура подойдет для этой цели, — сказал Ёкояма с воодушевлением.
— На мой взгляд, было бы замечательно, если бы Номура и другие деятели смогли прибыть к нам для переговоров на эту тему. Они не должны касаться вопросов вооружения, они должны строго придерживаться тех вопросов, которые мы с вами обсуждали. И вести разговор открыто, не скрывая ничего.
Мой собеседник задумался на несколько секунд, затем повернулся ко мне и сказал с чувством:
— Наш разговор очень интересен и полезен. Мне бы хотелось еще не раз побеседовать в таком духе прежде, чем я вернусь в Японию. Я хочу сделать все, зависящее от меня, для установления более дружественных отношений между Японией и Соединенными Штатами.
— Это единственный способ достигнуть разрешения вопроса, — сказал я. — Я уверен, что вы заметили, с какими дружественными чувствами встречали вас вчера американцы — мужчины и женщины. Они рады встретиться и побеседовать с вами. Некоторые из них бывали в Японии, некоторые — нет, но у всех у них одно чувство.
Вы хорошо знаете, что чувство людей на Западном побережье определяется чисто экономическими проблемами. Мы обращаемся с рабочими так же, как и вы в Японии, но ваше отношение к корейским и китайским рабочим резко отличается от нашего. Таким образом, те из вас, кто понимает стоящую перед Японией проблему и нашел пути к ее разрешению, обязаны не допустить такой постановки вопроса, которая бы вела к разжиганию ненависти между народами наших стран.
Когда мы вернулись в Ньюпорт, я заметил, что настроение Ёкояма изменилось к лучшему: он держал себя дружелюбно, свободно, был весел и, помимо всего прочего, мне, кажется, удалось убедить его.
Но Ёкояма — это только один японец; и хотя он, возможно, и пользовался влиянием как человек, который провел некоторое время в Соединенных Штатах и был достаточно умен, чтобы трезво оценить существующую обстановку, он не имел большого успеха, когда вернулся в Японию. Он встретил сильный отпор со стороны своих противников и, тем не менее, присоединился к группе, образовавшейся внутри японского флота, члены которой [192] разделяли его мысли и убеждения. Эту группу возглавлял адмирал Ионаи, один из участников встреч в начале двадцатых годов в чайном домике на Симбаси, когда мы обсуждали идентичные проблемы с Номура и Нагано.
Двое из этих трех человек сохранили свои первоначальные убеждения и до конца выступали против войны с Соединенными Штатами. Третий, адмирал Нагано, пристал к группе, сеявшей смуту среди народа, и сделался самым ярым, после Ямамото, проповедником войны с нами.
Ионаи, хотя и проиграл большинство своих битв против войны, все же выиграл последнюю, когда он приобрел влияние, прокладывая путь к капитуляции Японии. И вот в этот самый период Ёкояма выступал заодно с ним, возможно, постоянно напоминая ему о нашем разговоре в Ньюпорте, имевшем место много лет назад. [193]