Война между войнами
Полковник Васидзу показывает свое лицо
Мое разочарование поездкой в Токио было вознаграждено новым назначением. Мне было приказано возглавить дальневосточный отдел управления военно-морской разведки.
Многие люди знают о таком учреждении только по распространенным таинственным слухам или по знаменитым юмористическим заметкам Дона Винслоу «Адмирал Уорбуртон». Мне приходилось слышать, что какой-то начальник военно-морской разведки начинал свой рабочий день чтением приключений Дона Винслоу, печатавшихся в газете «Вашингтон пост». И до тех пор пока не прочитывал все приключения за этот день, он не обращал внимания на куда менее романтические занятия с подчиненными ему офицерами разведки.
Я хочу подчеркнуть, что все имеющиеся источники информации, к которым широкая публика имеет доступ, создают до некоторой степени неправильное представление об организации и функциях военно-морской разведки — это касается даже самих офицеров разведки. Моя продолжительная служба в разведке дала мне возможность участвовать во многих приключениях, решать волнующие проблемы, выполнять таинственные поручения, но в общем управление военно-морской разведки — деловая организация, немногим отличающаяся от любого научно-исследовательского учреждения.
Военно-морская разведка призвана выполнять две функции: разведывательную и контрразведывательную. В задачу разведки входит получение информационных сведений об иностранных флотах и о военно-морской политике [158] иностранных государств. Выполнение этой функции поручено нескольким отделам, они разделяются по географическому принципу. Контрразведкой же занимается отдел, который несет ответственность за безопасность нашего военно-морского флота, препятствуя проникновению иностранных агентов и диверсантов как в органы военно-морского флота, так и в другие учреждения, важные для нашей национальной безопасности.
Приблизительно 95 процентов информационных сведений мирного времени поступает к нам из открытых источников: из книг, издаваемых за границей, из сообщений туристов, из газетных статей или обозрений в открытых журналах, из сообщений иностранного радио и других подобных источников. Еще четыре процента сведений поступает из полуофициальных, полуоткрытых источников — это сообщения военно-морских атташе или осведомителей, которые собирают данные в процессе своей повседневной работы. И только один процент, а часто даже менее того, поступает из действительно секретных источников — это сообщения агентов и информация, получаемая от доверенных лиц. Эти тайные агенты могут мало сообщить из того, что доступно серьезному аналитику, который знает, что ищет, и знает также, как ему найти те или иные данные в открытых источниках.
Очень часто иностранные государства создают различные препятствия и этим вынуждают разведывательные органы расходовать свою энергию на ведение разведывательной работы там, где в ней нет необходимости. Такое положение можно проиллюстрировать путем сравнения американского и японского военно-морских флотов перед второй мировой войной. За исключением определенных секретных сведений о конструкции кораблей, все другие данные в основном могли быть известны хорошо подготовленному агенту, поэтому большая часть данных о нашем военно-морском флоте мирного времени была легко доступна японской разведке. Дебаты в конгрессе, обсуждения финансовых законопроектов, статьи в технических журналах и другие подобные открытые источники давали значительную часть нужных сведений. Наши военно-морские базы и другие учреждения на берегу были открыты для широкой публики. После окончания рабочего дня открывался свободный доступ на наши военные корабли и их разрешалось посещать гражданским лицам. Личность [159] гостей никогда не выяснялась, и в перехваченных сообщениях агентов иногда указывалось на то, что они проникали в запретные зоны на борту кораблей. Количество кораблей военно-морского флота, боевая мощь и вооружение, а также их передвижение, маневры и другие данные — обо всем этом печаталось в справочнике «Джейнс файтинг шипс» и в других ежегодниках.
Положение в японском военно-морском флоте представляло собой совсем другую картину. Здесь все было закрыто для обозрения публики: корабли стояли далеко от глаз людских, территория, где находились военно-морские базы, объявлялась ограниченной или запретной зоной, законопроекты, касающиеся военно-морского флота, в японском парламенте обсуждались очень мало (если вообще обсуждались) — все окутывалось тайной, и, более того, распространялись нарочито дезориентирующие данные, чтобы сбить с толку наблюдателей.
Задача, с которой мы — столкнулись в военно-морской разведке, состояла в том, чтобы проникнуть за этот плотный занавес и увидеть сцену за ним. Часто эта задача вызывала небольшие трудности, так как ее можно было разрешить путем сравнительного анализа, основываясь на общеизвестных данных. Время от времени следовало находить ответы на некоторые вопросы: верно ли то, что в Японии строятся линейные корабли водоизмещением в 45 000 тонн и с 18-дюймовыми пушками; верно ли то, что такие-то военно-морские базы имеют новые береговые укрепления, какова в действительности численность личного состава японского военно-морского флота или военно-морских доков? Исследовательская работа и наблюдение обычно давали ответы на эти вопросы без привлечения секретных агентов. Но главные проблемы, подлежащие разрешению, заключались в том, чтобы установить намерения, скрывавшиеся за созданием этого флота, то есть в каких целях намечалось использование кораблей и военно-морских баз в будущем. Разрешение этих проблем требовало данных, добываемых агентурной разведкой. Причем, чтобы проанализировать полученные данные и на их основании прийти к каким-нибудь выводам, тоже была необходима глубокая исследовательская работа, требующая здравого смысла и большого ума.
Другая сторона сложной проблемы, которую необходимо подчеркнуть, состоит в том, что после начала военных [160] действий наша разведка усиливает свою деятельность, тогда как в мирное время эта деятельность ослабевает. Этот в корне неправильный подход к делу неизбежно ведет к серьезным недостаткам в нашей общей системе национальной безопасности. Нужно всегда помнить, что разведка является одинаково важной функцией государства как в мирное время, так и во время войны. Чем лучше государство подготовлено своей разведкой к любым неожиданностям во время действительного или относительного мира, тем больше возможностей у этого государства сохранить мир или ускорить конец войны. Методы разведки мирного времени применяются в более широких масштабах в военное время. Тогда вместо случайных записей передач иностранного радио все радиоканалы противника находятся под систематическим наблюдением, большое количество опытных агентов занимается сбором разведывательных данных, документы противника перехватываются, сведения о нем буквально наводняют столы офицеров разведки. И то, что во время войны доставляется на эти столы кипами, должно в мирное время собираться постепенно.
Но что такое мир? С точки зрения офицеров разведки слово «мир» — это вводящий в заблуждение термин, выдуманный человеком, мечтающим о вечном спокойствии, чтобы лишь обмануть самого себя. Реалисты международных отношений хорошо знают, что такого состояния, как абсолютный мир, не существует. Когда так называемая горячая война кончается, войны продолжаются под покровом обманчивого мира. Они ведутся дипломатическими, экономическими и психологическими средствами обеими сторонами — как победителями, так и побежденными, и иногда достигают высшей точки напряжения и глубины, что едва ли возможно во время горячей войны.
Признание того факта, что войны ведутся другими средствами даже после формального прекращения открытых военных действий, породило название второй части моей книги. Я и мои коллеги — офицеры разведки были заняты войной после окончания первой мировой войны и задолго до начала второй. Вся современная жизнь и сложность современного общества осуждают нас на вечную войну даже в то время, как мы пытаемся успокоить нашу встревоженную совесть разговорами о вечном мире, как о чем-то легко достижимом. Мы не хотим войны, и, [161] более того, все наше моральное существо протестует против нее. Однако мы стоим лицом к лицу с реальностью, и только лунатик может ходить по краю крыши, ни на минуту не сознавая той опасности, которой он подвергается.
В такой атмосфере относительного мира, полной реальностями непрекращающейся войны, я приступил к своим обязанностям начальника дальневосточного отдела управления военно-морской разведки.
Ограничения, наложенные на разведывательную деятельность, в те годы сильно сказывались на нашей работе, и мы почти ничего не могли сделать, чтобы выйти из узких рамок этих ограничений. Таким образом, в хорошо содержащиеся картотеки мы собирали устаревшие данные. Количество сотрудников, выполняющих эту работу, было далеко недостаточным, чтобы сделать какое-либо многообещающее усилие. Фактически я представлял собою половину всего личного состава дальневосточного отдела, а другой половиной являлась мисс Саблетт — мой секретарь. И это было в то время, когда наш потенциальный противник — японцы — имел множество людей, предназначенных для работы в североамериканском отделе. Позже к нам направили еще одного офицера. Он владел китайским языком, и его назначили ко мне заниматься Китаем.
В то время когда мы боролись против неоправданной бережливости и недальновидных ограничений, события развивались быстро, особенно перед критическим периодом, возникшим в 1931 году. Уже начало этого года было полно тяжелыми предчувствиями. Имелись определенные безошибочные симптомы того, что Япония готова провести в жизнь свой меморандум Танака и ринуться через море к маньчжурскому «жизненному пространству». К марту 1931 года обстановка стала достаточно серьезной, чтобы обсудить этот вопрос с двумя моими приятелями, которые были весьма заинтересованы в Дальнем Востоке. Это — бывший подполковник из разведки Сидни Ф. Машбир, владеющий, как и я, японским языком; другой — майор корпуса морской пехоты Джеймс Ф. Мориарти — хороший солдат, летчик, свободно владеющий русским языком. Наши мысли прояснились, когда в начале 1931 года в одном журнале появилась заметка о бывшем императоре Китая Генри Пу И. В статье говорилось, что главная наложница Пу И ввиду его импотенции потребовала [162] вознаграждения через суд. Пу И жил тогда в уединении в Шанхае. Для того, кто знаком с Дальним Востоком, обстановка, описанная в заметке, выглядела смешно и неправдоподобно.
Но для офицеров разведки она имела международное значение. Эта смехотворная заметка имела целью дискредитировать Пу И и создать условия якобы для его «спасения» с тем, чтобы потом использовать бывшего императора для своих конечных целей. Пу И в то время можно было использовать только в качестве марионетки, если японцы двинутся в Маньчжурию. Мы решили предпринять необходимые шаги с тем, чтобы выяснить планы и намерения японцев. Мы чувствовали, что должны попытаться проверить свои опасения путем получения каких-либо сведений прямо из первоисточника, то есть от японского военного атташе в Вашингтоне полковника Сёхэи Васидзу. Мы часто играли с ним в гольф и поддерживали самые дружеские отношения. Нередко мы встречались у него дома, что было особенно приятно в тот период сухого закона. Мне поручили сделать первый шаг к переходу от гольфа к более серьезному делу. Я обратился к нему по телефону со следующими словами:
— Добрый день, полковник, как ваши дела с гольфом?
— А, благодарю, не очень хорошо, — простонал Васидзу.
— Как насчет игры в ближайшее время? — спросил я.
— Это было бы чудесно. Почему бы вам не зайти выпить ко мне сегодня?
Наш маленький полковник сам шел в ловушку.
— С удовольствием. Я смогу прийти после того, как поговорю с Машбиром и Мориарти, я пообещал встретиться с ними.
— А почему бы вам не захватить их с собой? — спросил полковник.
— Я уверен, что они примут ваше предложение с удовольствием. Вы знаете, ведь сейчас сухой закон. В какое время? — спросил я.
— В любое, — ответил Васидзу. — Как насчет пяти часов?
— Мы придем, — ответил я, стараясь скрыть свою радость.
В пять часов, с точностью до полминуты согласно [163] японскому обычаю, мы звонили в квартиру Васидзу, которая помещалась на третьем этаже одного из старинных зданий на углу 14-й улицы и площади Томаса. Это была невзрачная, плохо обставленная квартира, которая служила Васидзу как рабочим кабинетом, так и жилищем.
Японские военные и военно-морские атташе обычно где работают, там и живут.
Полковник Васидзу уже пригласил своих двух помощников — военно-воздушного атташе подполковника Тэрамото и майора Хирота. После обычных приветствий мы подняли бокалы, наполненные старым шотландским виски и содовой. Количество выпитого было нормальным, не слишком обильным, это ясно указывало на то, что Васидзу не имел никаких существенных вопросов, которые намеревался бы предложить нам. Он планировал эту встречу как один из обычных дружеских вечеров. В 1931 году было о чем поговорить вообще, и мы не спешили приступить к своей миссии.
В мировой атмосфере чувствовалось приближение кризиса. 1931 год явился поворотным годом. События приняли угрожающий характер. Международная обстановка стремительно катилась в сторону неизбежной войны. Семьдесят первый конгресс не мог разрешить проблемы заработной платы, уровня цен и тарифов, пытаясь задержать начинающуюся депрессию и в то же время веря в процветание монополии внутреннего рынка.
В Боливии, Перу, Аргентине, Бразилии, Чили и на Кубе происходили восстания. В Центральной Европе тоже было неспокойно — политические экстремисты набирали в Германии сил, чтобы захватить власть в свои руки. Кризис царил и в Англии. В лейбористском правительстве произошел раскол по вопросу сбалансирования бюджета и поддержания курса фунта стерлингов путем сокращения выплаты пособий по безработице. В связи с большой утечкой золота из Лондона кабинет решил отменить на время золотой стандарт.
Почти в тот момент, когда председатель двенадцатой ассамблеи Лиги Наций пригласил Соединенные Штаты принять участие в обсуждении вопроса об ограничении вооружений, Япония проявила симптомы своей решимости стать на путь военной авантюры. Перед нами стояли следующие неразрешенные важные вопросы: во-первых, в каком направлении японцы начнут действовать и, во-вторых, [164] какой вид вооруженных сил сыграет в будущем представлении главную роль — армия или флот или же японцы будут проводить комбинированную операцию с участием взаимодействующих между собой армии и флота? На эти вопросы мы надеялись получить ответы от Васидзу и его помощников.
Васидзу пригласил нас остаться обедать, он заказал обед в ресторане, находившемся на первом этаже. Мы с благодарностью согласились.
— Что скажут наши жены, когда узнают, что мы не обедаем дома? — шутливо спросил я; это вызвало ироническую насмешку по адресу американских женщин, контролирующих своих мужей. Я должен признать, что воспитание японских женщин, приучившее жен ожидать своих мужей даже глубокой ночью, чтобы убрать их одежду, имеет свои преимущества.
Наш разговор продолжался. Мы обсуждали успехи Васидзу в гольфе. И когда подполковник Тэрамото предложил нам выпить еще, мы осведомились о его частых поездках в Нью-Йорк, где он посещал сомнительные представления. Майора Хирота спросили о его хорошо известных и широко разрекламированных победах над женщинами в Вашингтоне. Все добродушно подшучивали, и вечеринка проходила очень непринужденно. Полковник Васидзу являлся типичным японским офицером. Он был среднего роста, с мелкими чертами лица, носил очки и внешне сильно напоминал Гиммлера. Он отличался необщительностью и точностью. Подполковник Тэрамото представлял собой человека совсем другого типа. Коротко стриженные волосы подчеркивали его круглое лицо среднего японца. Он был несколько робок для авиатора, однако у него был широкий подбородок, который часто встречается у хороших летчиков. Майор Хирота, помощник военного атташе, отличался грубой уверенностью и простотой — чертами, типичными для пехотинца. Он находился в США уже почти четыре года и являлся основным действующим лицом в аппарате военного атташе. Он был сильным, мускулистым человеком с крупными чертами лица, которые весьма напоминали гротескную карикатуру японца. Это впечатление, однако, смягчалась блеском его глаз, свидетельствующих о жизнерадостном характере майора. Его веселый нрав начинал проявляться после нескольких глотков виски, выражалось это в излишней [165] говорливости и громком смехе, который, как он думал, был «типично американским».
Я описываю этих людей довольно пространно, потому что в них я видел характерных представителей типичной японской военной миссии за границей. Вопреки широко распространенному мнению, отбор японских офицеров для выполнения деликатных функций военных и военно-морских атташе не всегда проводился с необходимой тщательностью. Временами я сильно удивлялся интеллектуальной пустоте и тупости некоторых офицеров, посланных с таким важным заданием. Те офицеры, которых мы встречали в дипломатических гостиных Вашингтона, являлись продуктом определенной системы. Токийская клика выбрала их, когда они еще были молодыми людьми, подающими большие надежды на то, что станут хорошими военными дипломатами. Они прошли тщательную подготовку для данного вида деятельности, пользовались определенными привилегиями и многими преимуществами, которых обычно были лишены их коллеги в армии и флоте. Но не все оправдывали оказываемое им доверие. С другой стороны, эта система политической клики существовала благодаря доминирующему влиянию определенной группы посредственных, но ненасытных, честолюбивых людей. Я близко знал многих из них и их слабые и сильные стороны. Мое знание этой группы, находившейся на самой вершине японской военной иерархии, убедило меня, что Япония была глуха к психологическому воздействию. Я ждал их ответа на этот вид наступления и чувствовал уверенность, что рано или поздно они не выдержат. В этом заключалась основа плана, побудившего меня принять участие в психологической войне, направленной против Японии.
Действительно, японцы в Вашингтоне представляли собой большое разнообразие как в отношении способностей, так и темперамента. Капитан 1 ранга Сакано, бывший военно-морской атташе, человек большой проницательности и личного обаяния, согласился с нашим предложением о соотношении корабельного состава флотов как 5 : 5 : 3 и не видел причины опасаться нас, но в какой-то степени он утратил проницательность после возвращения в Токио. Когда он был заместителем министра императорского флота, его неожиданно сняли с должности за ошибочные действия в конфликте между армией [166] и военно-морским флотом. Его спросили, имеет ли военно-морской флот какие-либо возражения против назначения генерала Умэдзу премьер-министром Японии, несмотря на сильное противодействие со стороны армии, и он наивно ответил отрицательно. Это было явной ошибкой с его стороны. От него ожидали, что он присоединится к офицерам армии, выступавшим против Умэдзу. За эту ошибку он полетел с занимаемого поста и вынужден был навсегда уйти с политической арены. С другой стороны, адмирал Номура, известный в Японии своими проамериканскими взглядами, пользовался хорошей репутацией, потому что стоял выше других японцев по своим способностям и темпераменту (как и по своему росту).
Всегда уверенный в себе, он обо всем имел собственное мнение. Он храбро отстаивал свои убеждения и являлся единственным японцем из тех, с кем я встречался, который мог подробно обсуждать любой вопрос в любое время, без замешательства и самодовольной улыбки, что было характерно для его посредственных коллег.
Три японца, наши собеседники, в тот ранний весенний день 1931 года представляли собой совершенно различных людей. В связи с этим мы ожидали совершенно различную реакцию от каждого из них на свои внезапные вопросы. Мы распределили роли между собой. Я должен был заняться Васидзу, Машбир — вести наблюдение за Тэрамото, а Мориарти за Хирота в момент, когда я предложу на обсуждение тот или иной вопрос. Важно было обратить внимание не столько на их ответы, сколько на их реакцию.
К концу обеда наш разговор с кажущейся случайностью медленно приблизился к обстановке в Китае. Обстановка в Северном Китае и Маньчжурии, находившейся под властью военного диктатора Чжан Дзо-лина, была хаотической. Я открыто выражал свою симпатию Японии и показывал полное понимание тех трудностей, с которыми она сталкивалась в связи с событиями в Маньчжурии. Блаженная улыбка на лицах трех наших противников заверила меня в том, что приманка была искушающей. Наконец, когда мы почувствовали, что наступил удобный психологический момент, я повернулся к полковнику Васидзу и спросил его с самым серьезным видом:
— Полковник, как вы думаете, если вы вторгнетесь в [167] Маньчжурию, сможет ли Япония существовать, если остальная часть Китая будет бойкотировать вас?
Этот вопрос был заранее тщательно подготовлен и прорепетирован, и я произнес его небрежно, без ударения на словах. Это был хитрый провокационный вопрос, который, как мы надеялись, поможет нам получить необходимые сведения. Мы не разочаровались, так как реакция наших собеседников была слишком многозначительной.
Лицо полковника внезапно стало ярко-красным, он поднес свою руку ко рту, делая вид, что откашливается. Подполковник Тэрамото, который медленно потягивал из стакана виски с содовой, захлебнулся и, явно смущенный, вынужден был оставить комнату. Майор Хирота истерически захохотал и, потеряв над собой контроль, опрокинулся на пол вместе со стулом. Машбир, Мориарти и я смотрели друг на друга, подмигивая.
Мы добились своего. Хотя мы так и не получили ответа на поставленный мною вопрос, их поведение говорило о многом.
Но как только воцарилось спокойствие, и Тэрамото вернулся в комнату, мы задали им два других наводящих вопроса. На этот раз, как намечалось, с вопросом к полковнику обратился Машбир, не кончив говорить, он быстро перевел свой взгляд с одного японца, на другого, как бы давая этим понять, что данный вопрос относился ко всей группе.
— Полковник, что, вы думаете, предпримет Лига Наций в случае подобных действий со стороны Японии?
Майор Хирота первым откликнулся на его вопрос. Он ответил быстро и в ироническом тоне:
— О, эта Лига. Все, что они могут делать, так это только говорить!
Мориарти поспешил вставить свой вопрос:
— Полковник, поставите ли вы Пу И в качестве марионетки в Маньчжурии подобно тому, как вы поступили в свое время с генералом Меркуловым в Сибири?
И на этот раз ответил Хирота, показав, что именно он являлся основной фигурой данной группы.
— Это может быть, — сказал он весьма торжественным тоном.
Перед самым нашим уходом разговор зашел о продолжительности пребывания Мориарти в Вашингтоне. Он сказал, что, видимо, отправиться на место своей новой [168] службы в ноябре. В то время, когда мы уже подошли к выходной двери, полковник Васидзу (чье строгое японское мышление работало эффективно, когда дело касалось скорости, а не рассудка) внезапно сказал:
— Майор Мориарти, перед вашим отъездом я хотел бы дать прощальный обед. Хорошо бы устроить его в сентябре, так как в октябре я буду слишком занят.
Все это происходило в марте 1931 года. По пути домой мы оформили все свои наблюдения в единое целое. Нам стало ясно, что в ближайшее время японская армия планировала начать вторжение в Маньчжурию. Мы раскрыли один из самых величайших секретов японской армии.
Прежде чем доложить сделанные выводы начальству, мы решили найти ответ на наш второй вопрос: вовлечен ли в этот заговор японский военно-морской флот? В связи с этим мы решили повторить в точности состоявшееся представление с военно-морским атташе и его помощником. Всех их мы знали по гольфу и другим развлечениям. Мы предвидели, что на встрече с военно-морским атташе капитаном 1 ранга Симомура с японской стороны будет присутствовать столько же офицеров, сколько и с нашей, ибо японцы всегда стремились к тому, чтобы при встречах иностранцам противостояло равное число японцев.
Когда я позвонил капитану 1 ранга Симомура и предложил сыграть в гольф, то с его стороны последовал такой же ответ и такое же радушное приглашение, какое я получил от Васидзу: «Как насчет того, чтобы выпить?»
Я, как и в прошлый раз, сказал о якобы состоявшейся договоренности с Машбиром и Мориарти, после чего последовало приглашение взять их с собой. Все шло согласно плану с одной только разницей — на этот раз нас не пригласили к обеду.
Капитан 1 ранга Симомура занимал роскошные апартаменты в фешенебельном доме под названием «Олбан Тауэрс» на углу Массачусетс и Висконсин авеню. Эти апартаменты переходили от одного военно-морского атташе к другому и служили как жилой квартирой, так и служебным помещением. В те годы жены и семьи не сопровождали японцев в Соединенные Штаты главным образом потому, что в Японии они не привыкли к тому [169] социальному положению, которое должны были занять у нас.
На этот раз виски была другой марки, но в равной степени прекрасной. Разговор переходил от одной темы к другой. Наконец, после грубой шутки о наших симпатиях к японским трудностям в Китае мы поставили свой главный вопрос. Мы ждали! Мы не заметили ни малейшей реакции на вопрос, за исключением нескольких слов, медленно сказанных Симомура тихим голосом: «Об этом я ничего не знаю».
Опять Машбир, Мориарти и я переглянулись. Наши взгляды на этот раз имели другое значение.
Идя домой, мы не спорили. Нам стало ясно, что японская армия обращала свои взоры на север, в то время как их флот на юг. У нас больше не было сомнений, на свои два вопроса мы получили недвусмысленные ответы. Когда на следующий день я составлял доклад начальнику военно-морской разведки и давал в нем оценку обстановки, я указал в ясных выражениях, что японская армия вот-вот двинется в Маньчжурию без поддержки японского военно-морского флота. Это было в марте 1931 года. В ночь с 18 на 19 сентября Япония приступила в Маньчжурии к активным действиям.
Но когда в тихий субботний вечер радио принесло эту весть, я уже не работал в военно-морской разведке.
Вскоре после встречи с Васидзу, Симомура и их помощниками меня назначили на должность командира эскадренного миноносца «Дорси». Согласно установленному в то время в нашем флоте порядку, офицеры, прослужившие определенный срок в штабах и учреждениях флота, направлялись на командные должности на корабли.
Но когда я собирался покинуть Вашингтон, мне было приказано сопровождать брата императора принца Такамацу и принцессу Такамацу в их поездке по Соединенным Штатам. Это дало мне блестящую возможность для постоянного и близкого изучения десяти высокопоставленных японцев, которые составляли эту группу.
Позже, во время психологической войны, которую я вел против японского верховного командования, мой опыт помог мне войти в доверие к японцам, чего невозможно было добиться какими-нибудь другими средствами. [170]