Туркменский поход
Туркмены.
Туркмены самое храброе и воинственное племя Центральной Азии.
Это кочевой народ, бродящий почти по всей стране между Оксусом и Каспийским морем, на восток до Авганистана, на юг до границ Персии. Средства существования их различны: Туркмены живущие по берегам Каспия занимаются большею частью рыболовством; те которые кочуют далее к востоку и северу держат стада и табуны. Но одним из главнейших источников их дохода до последнего времени был захват Персиян и продажа их в рабство в Хиву и Бухару.
Туркмены живущие в Хиве принадлежат к шести племенам: Имралы, которых считается до 2.500 кибиток; Кодоры 3.500 кибиток; Карадашлы 2.000; Кара-Егелды 1.500; Амелы-Игоклены 1.500, Иомуды 11.000; всего 22.000 кибиток, что составит, полагая средним числом по пяти человек в кибитке, население в 110.000 душ.
Это дикое и беспокойное население никогда не подчинялось никакой правильной форме правления; они отвергают всякую власть, и хана и эмира и Русского Царя.
Каждое племя состоит из многих более мелких подразделений, основою которых служат вероятно семейные связи и родство, и которые состоят под властью старшины или предводителя. Но у Туркмен нет никакого государственного устройства, нет ни правящих классов, ни признанных властей, ни верховной власти, ни другого суда [248] кроме общественного голоса. Правда, их старшины имеют некоторую номинальную власть разбирать ссоры; но они ни имеют силы заставить повиноваться своим решениям. Враждебные стороны могут по собственному желанию или подчиниться этому решению или же продолжать ссору, разделываясь по своему. Тем не менее своеобразные понятия о правом и неправом так сильно развиты в среде их и общественное мнение так уважает эти понятая что между ними редко происходят ссоры и несогласия.
Хивинский хан никогда не был в состоянии управлять Туркменами живущими в его владениях. На деле это происходит почти наоборот; сами Туркмены очень решительно управляют действиями хана. Допуская его иметь некоторую номинальную власть как правителя их соседей Узбеков, они противятся всякой попытке распространить эту власть на них самих. Проживая на хивинской территории они отказываются от всякого участия в общих повинностях, и не только не думают платить какие-нибудь подати, но еще сами собирают поборы. Они всегда готовы сражаться за хана, исключая впрочем случаев когда сражаются против него: из них-то он составляет главнейшим образом свои войска. Они в значительной мере отстали от кочевого образа жизни, но ни мало не покинули своих хищнических привычек. Это дает повод к постоянной борьбе между ними и Узбеками; почти не проходит года без того чтоб они не воевали между собою. Главным поводом вызвавшим поход Русских на Хиву было также хищничество Туркмен.
Хан неоднократно пытался усмирять их, во всегда безуспешно. Несмотря на недостаток артиллерии, им всегда удавалось брать верх над превосходными ханскими силами и оказывать весьма сильное влияние на дела ханства.
Обыкновенный план действий хана следующий. Он собирает войско, вступает в их землю, располагается лагерем и укрепляется. Туркмены немедленно атакуют его или только показывают вид что хотят атаковать, рыщут вокруг лагеря, с криком и гиканьем, стреляют из своих фитильных ружей, и захватывают небольшие партии ханских войск которые показываются из-за окопа. В ответ на нападение хан посылает в них тяжеловесные выстрелы из своих пушек; но так [249] как ему приходится израсходовать несколько тонн железа чтоб убить одного человека, то вред причиняемый Туркменам очень незначителен. Сам хан никогда не выступает из своего лагеря; таким образом они меняются ролями, и вместо того чтобы подчинить себе Туркмен, хану представляется вероятность самому подчиниться им. Такое положение дел продолжается обыкновенно несколько недель. Туркмены очень любят подобные войны, и для них это время настоящей праздник. Когда у хана истощаются военные снаряды и припасы — Туркмены без труда отрезывают путь к подвозам, — он заключает с ними договор, который ни мало не изменяет их взаимных отношений, и с торжеством возвращается в свою столицу; Туркмены же снова принимаются за свои обычные занятия. Впрочем, говоря вообще, хан имел более причин быть довольным Туркменами, нежели наоборот. Несмотря на эти небольшие недоразумения, они всегда были ему преданы. Не соглашаясь признавать его власть над собою, они охотно помогали ему удерживать власть над другими. Если они отказывались платить налоги или допускать какое-нибудь вмешательство в свои дела, то всегда были готовы обнажить свой меч на его защиту, отстаивать его против домашних претендентов и внешних врагов. Единственное сериозное сопротивление Русским было оказано ими; они продолжали сражаться когда хан прекратил борьбу, почитая ее безнадежной, и когда, пораженный ужасом при бомбардировке столицы войсками генерала Веревкина, он бежал из города и собственные подданные восстали против него и избрали на престол его брата, — он нашел убежище у Туркмен. Забывая все это, забывая услуги которые они оказали ему, преданность и мужество обнаруженные ими в войне за него, он представил их Русским как разбойников и нарушителей закона. Во время переговоров с генералом Кауфманом касательно уплаты военных издержек, он объявил что не может принять на себя ответственности за уплату части причитающейся на их долю; ссылаясь на то что они никогда не платили никаких налогов, он утверждал что они не заплатят и теперь, он же не может принудить их к этому. Далее, чтобы вернуть себе свои пушки, он уверял что без артиллерии не будет [250] иметь возможности держать даже в покое, ни даже ручаться за безопасность собственного престола.
Генерал Кауфман не имея надобности в этих пушках, возвратил хану восемнадцать или девятнадцать из числа двадцати одной доставшихся Русским при взятии города; факт этот доказывает уверенность Русских в собственной силе. Что же касается представлений хана, то они не могли иметь влияния на действия генерала Кауфмана против Туркмен, так как он уже решил взять сбор военной контрибуции в свои руки.
Он издал прокламацию в которой предписывалось Иомудам уплатить в течении двух недель 300.000 рублей. В ответ на это они прислали несколько депутаций с обещанием уплаты, но с просьбою назначить больший срок, указывая на невозможность собрать такую значительную сумму в такое короткое время. Но генерал Кауфман решил настаивать на немедленной уплате и сделал приготовления для вступления в их страну.
Огнем и мечом.
Иомуды, против которых решен был поход русских войск, самое многочисленное и могущественное племя Туркменов. Их насчитывается 11.000 кибиток, столько же сколько во всех остальных племенах вместе.
7-го (19-го) июля, пять недель спустя после падения Хивы, отряд под командою генерал-майора Головачева, в составе восьми рот пехоты, восьми сотен казаков, при десяти орудиях, — в числе их две картечницы, — с батареею ракет, двинут был из Хивы к Хазавату, где начинается земля Иомудов.
Путь лежал чрез сады, под развесистыми вязами, темная листва которых отражалась в прозрачных маленьких озерках. Абрикосовые деревья все еще блестят на солнце своими золотисто-розовыми плодами; маленькая рисовые поля, все еще зеленые, приятно разнообразятся желтеющею пшеницей и ячменем, уже скошенными и сложенными в стоги как сено, в ожидании молотьбы, которая производится ногами лошадей.
Во время нашего похода Узбеки выходят толпами на [251] встречу и предлагают нам хлеб, плоды и молоко, и изумленными глазами следят за грозным строем артиллерийских орудий, блестящих на солнце зловещим блеском и бесшумно подвигающихся по пыльной дороге.
Верстах в восьми от Хивы путь наш пролегает по окраине пустыни, которая в этом месте глубоко врезывается в оазис. Пески здесь так часто пересекают обработанную землю, подобно морским протокам, что Хивинский оазис можно сравнить с рядом маленьких островов, между коими и окружающею пустыней происходит постоянная борьба за господство. Война между песком и плодоносною почвой ведется неустанная и нескончаемая. Первый, наносимый свирепыми вихрями пустыни, переступает границу и глубоко погребает под собой богатую почву с ее растительностью. Но вода, получая богатые запасы из Оксуса, проникает и смачивает песок, так что самый песок становится плодородным; снова появляется растительность, и почва остается победительницей, — чтобы потом в свою очередь быть побежденной и засыпанной песком. Борьба эта происходит уже целые столетия без заметного успеха с той или другой стороны. Впрочем в последние годы, если судить по тому что в разных частях пустыни встречаются следы прежнего орошения, песок повидимому торжествует; граница между почвой и песком также ясно и резко обозначена как между землею и водой.
В одиннадцать часов отряд достиг Хазаватского канала, верстах в двадцати от Хивы, и расположился лагерем на его берегах. Ариергард же прибыл на место не ранее пяти часов; причиною такой медленности была узкая мучительная дорога. Канал у которого мы стали лагерем служит для отвода излишней воды главного Хазаватского арыка, и оканчивается в пустыне, верстах в полутора ниже места нашей стоянки. Он около тридцати футов ширины и десять футов глубины; прозрачная тихая вода протекает по нем со скоростью от пяти до шести миль в час. Кстати заметить что все главные каналы оазиса, получающие гораздо более воды чем нужно для орошения земли, имеют подобные отводы, чрез которые огромное количество воды направляется в пустыню и там теряется чрез испарение. Это доказывает что при небольшем [252] старании оазис мог быть распространен гораздо далее к югу; нет сомнения что при господстве здесь Русских это и будет сделано.
Отряд стотоял здесь лагерем весь следующий день, в ожидании что Туркмены явятся с уплатой. Рано утром 9-го (21-го) числа он двинулся дальше. Двухчасовой переход привел нас на территорию Иомудов. Страна была богата и плодородна, повсюду перерезана глубокими каналами, берега коих обсажены длинными рядами тополей, небольшие луговины покрыты богатою травой, там и сям по ним разбросаны чащи кустарников.
Земледелие у этого племени повидимому не так развито, как у Узбеков. Здесь меньше встречается фруктовых дерев, меньше засеянных полей, и гораздо больше пастбищ. Население не так густо; жилища более грубы. Нигде не видать толстых зубчатых стен и роскошных вязов отличающих жилища Узбеков. Дома здесь большею частью низкие глиняные и конюшни и зимние помещения сосредоточиваются в них под одною крышей; а в стороне стоит одна или две кибитки, в которых живут летом. Короче, все обличает народ в переходном состоянии между кочевым и оседлым образом жизни, народ который еще не привязался настолько к своему дому чтобы попытаться улучшить его.
Все дома были покинуты жителями. Ни одной вещи из мебели не было оставлено в комнатах; хозяйственные строения также были пусты: нельзя было встретить ни ребенка ни курицы. В некоторых домах еще тлелся огонь, ясное доказательство что бегство жителей произошло очень недавно.
Генерал остановил движение авангарда, выжидая пока стянется вся армия. Казаки отделились от остального отряда и рассыпались во все стороны, в то время как пехота продолжала двигаться по дороге, Значение этого движения объяснилось для меня скоро и неожиданно.
Я стоял раздумывая о тишине и пустынности места, как вдруг поражен был треском раздавшимся позади. Оглянувшись вокруг я увидел длинный язык пламени вырвавшийся из-под крыши дома в который я только-что заглядывал, и другой из стога невымолоченной пшеницы рядом с домом. Сухая соломенная крыша вспыхнула как [253] порох; пшеница почти также скоро была обхвачена пламенем. Огромные клубы густого черного дыма поднимались из-за деревьев во всех направлениях и свертывались над головами в черные зловещие облака, освещенные ярким отблеском пламени снизу. Я въехал на вершину небольшой возвышенности и стал смотреть вокруг. Странное, дикое зрелище представилось моим глазам. В невероятно короткое время пламя и дым поднялись над горизонтом с обеих сторон, и подвигаясь вперед в том же направлении как шли мы, понемногу застилали всю окрестность. Казаки двигались в дыму как привидения. С пылающими головнями в руках, они быстро передвигались с места на место, перескакивая канавы, переносясь через стены, как настоящее демоны, и оставляя позади себя след пламени и дыму. Они редко спешивались, но просто подъезжали к домам, прикладывали горевшие головни к соломенным крышам или стогам невымолоченной пшеницы, и неслись прочь. Пять минут спустя, волны клокочущего пламени и облака чернеющего дыма свидетельствовали как успешно они делали свое дело. Вся страна была в огне.
Через полчаса скрылось солнце, небо омрачилось, и, как будто такое множество вспыхивающих огней произвело какое-то изменение в атмосфере, пошел дождь, явление почти неизвестное в Хиве, и прибавил еще новую печальную черту к этой и без того печальной картине. Дождь был редкий и мелкий, он не имел силы потушить огня, и только сбивал пепел и делал горение ярче, он не давал дыму подниматься вверх, и дым темными сплошными массами висел над деревьями, омрачая воздух и составляя темный фон картины кровавого пламени. Это была война какой я никогда не видал до сих пор и какую редко можно видеть в наши дни.
Это был грустный вид, ужасное зрелище войны в ее разрушительной работе, странно сочетавшейся с этою странною, дикою страной.
Мы медленно подвигались вдоль узкой извилистой дороги, сопровождаемые с обеих сторон дымом и пламенем. Так шли до полудня, когда авангард донес что бегущие жители находятся в виду. Отряд всадников остановился для переговоров с авангардом. На вопрос чего [254] они желают, они отвечали что желали бы знать зачем Русские вторглись в их страну. Они никогда не вели войны с Русскими: зачем же Русские идут против них войною?
Передовой отряд пригласил их отправиться к генералу Головачову, который выслушает их жалобы; но они отказались от этого предложения, разразившись потоком угроз. «Нас не одна тысяча» говорили они, «и если Русские вторглись в нашу страну, жестоко будет их наказание!» По словам их они решились сражаться. Так как именно этого и желали Русские, то нечего было больше говорить, и всадники ускакали чтобы присоединиться к своим бегущим товарищам.
Русская кавалерия так и рвалась в атаку. Нисколько раз офицер командовавший авангардом посылал назад просить разрешения начать нападение. Генерал Головачов, однако, долго колебался прежде чем дал приказ. В числе бегущих Туркмен было много женщин и детей и я думаю что он великодушно помышлял о их участи.
Наконец получилось известие что Туркмены сворачивают в пустыню, где преследование становилось невозможным; и если имелось в виду нападение, то оно должно было быть произведено немедленно. Казакам дан был приказ преследовать беглецов. Как только я услыхал об этом, я поскакал вперед к голове колонны. Войска были как раз на краю пустыни, выстроенные в две линии, каждая сотня с своим значком, развевавшимся по ветру; люди и лошади одинаково рвались в битву. В расстоянии около трех верст к югу, исчезая за гребнем длинной, высокой песчаной возвышенности, видны были бегущие Туркмены, сплошная масса мущин, женщин, детей, лошадей, верблюдов, овец, коз и рогатого скота, в которой ничего нельзя было различить и которая стремилась вперед в диком ужасе и беспорядке. Их было всего тысячи две или три; это были только отсталые от главных сил, ушедших уже на несколько миль вперед. Минуты через две или три они скрываются за вершиною холма и исчезают из вида. [255]
Резня.
Шесть сотен казаков были назначены для преследования неприятеля. Проезжая по фронту, я увидел Князя Евгения Максимилиановича, который поместил меня в один из своих эскадронов, как в хороший пункт для наблюдений.
Приказ двинуться пробежал по линии, и через минуту мы мчимся в галоп по пустыне. Через десять минут мы уже на вершине холма за которым бежавшие скрылись у нас из виду; мы видим их в расстоянии версты или двух далее, переваливающих через другое возвышение. Они не представляют более сплошной массы. Овцы и козы разбежались без призора по всем направлениям; повсюду попадаются вещи оставленные при спешности бегства; вьюки сброшенные с верблюдов, телеги из которых лошади были выпряжены; наконец толпы отсталых, отделившихся от своих и попадающих в руки врагов.
При спуске с возвышенности лошади наши вязнут по колена в сыпучем песке; потом мы несемся далее по пустыне подобно урагану.
Затем слышны вопли и крики, раскаты залпа из ружей, линия наша разорвана встретив покинутые телеги, и движение замедляется толпами овец и скота которые мечутся по равнине. Все это представляет вид дикого смешения. Я останавливаюсь на минуту чтоб оглядеться кругом. Вот Туркмен лежит в песке, с головой пробитою пулей; немного дальше казак свалился на землю с ужасною сабельною раной на лице; там две женщины с тремя или четырьмя детьми, сидят на песке, жалобно плача и рыдая и моля о пощаде; я кричу им на скаку: «аман, аман» , мир, мир, чтобы рассеять их страх. Еще дальше целая куча арб и телег, ковров и одеял, перемешанных с мешками наполненными зерном, огромными узлами и вьюками, кухонною посудой и всяким домашним добром.
Потом еще несколько женщин с трудом подвигающихся вперед таща ребят и горько плача; между ними одна очень толстая старуха едва передвигающая ноги тащит [256] на руках ребенка, вероятно своего внука. Дальше верблюды, овцы, козы, ослы, коровы, телята, собаки, каждое животное по своему дополняет картину общего ужаса.
Сначала я был поражен множеством Туркмен лежащих недвижно на земле. Я не могу удержаться от мысли что если все это убитые, то нет на свете более метких стрелков чем казаки. Однакоже немного спустя тайна разъясняется, я замечаю как один из убитых повидимому Туркмен осторожно приподнимает голову и тотчас же снова принимает прежнее неподвижное положение. Многие из них только притворились мертвыми, и счастье для них что казаки не открыли обмана.
Промедлив несколько наблюдая эти сцены, я замечаю что остался позади и снова поспешаю вперед. Перебравшись чрез возвышенность я вижу что моя сотня мчится по краю узкого болота, стреляя по Туркменам, которые уже на другой стороне поспешно взбираются на другое отлогое возвышение. Я спускаюсь к болоту, встретив по пути два или три мертвые тела. В болоте двадцать или тридцать женщин и детей, по шею в воде, ищут укрыться в траве и камышах, умоляют о пощаде и вопят самым жалобным образом. Казаки уже проскакали, не обратив на них внимания. Однако один, отвратительно грубый на вид, отделился от своих, поднял ружье, прицелился в плачущую группу, и прежде чем я успел остановить его, спустил курок. К счастью ружье осеклось; не успел он надеть другой пистон как я подскакал и пригрозив ему нагайкой велел возвратиться к своей сотне. Он немедленно и безропотно повиновался; закричав несчастным сидевшим в воде аман ! я последовал за ним.
Несколько сажень далее четыре казака окружили Туркмена. Удар за ударом падают на его голову. Он валится ничком в воду со страшною раной на шее, и казаки скачут прочь. Минуту спустя встречаю я женщину сидящую у воды, тихо плачущую над мертвым телом мужа. Вдруг моя лошадь делает скачок, от которого я едва не вылетел из седла; слух мой поражен резким, пронзительным, порывистым треском; оглядываюсь и вижу огненная полоса пронеслась по небу и рассыпалась среди неприятелей. Это не более как ракета, но за ней следует другая, еще и еще, и смешиваясь с [257] воплем женщин и детей, топотом казацких лошадей, блеянием овец и коз, ревом животных которые дико мечутся по равнине, все это представляет целый ад ужасов. Так продолжается несколько минут.
Туркмены постепенно исчезали за другим возвышением, одни в одном, другие в другом направлении; у нас труба дает сигнал к сбору. По мере того как мы стягиваемся я напрасно смотрю по сторонам чтоб увидать женщин и детей которых раньше видел в воде. Все они исчезли; и так как их не видать нигде поблизости, то я начинаю бояться что испуганные ракетами они побросались в воду и перетонули. Это тем более прискорбно что, за исключением случая о котором я упомянул, наши войска не тревожили женщин и детей. Я даже видел как один молодой казацкий офицер наказал фухтелем одного из своих людей за попытку убить женщину.
Когда все собрались, стали подбирать раненых, и доктора оказывали немедленную помощь всем кого находили. Мальчик лет тринадцати или четырнадцати был опасно ранен сабельным ударом в голову. При нем была, его мать убитая горем; пока доктор делал перевязку она не спускала с него диких, жадных взоров. Для ее первобытных понятий было с трудом вероятно что те же самые люди которые прежде хотели убить ее сына, теперь стараются его вылечить. Когда рана была тщательно перевязана и доктор уверил ее что сын ее будет жить, она схватила его руку и принялась целовать обливаясь благодарными слезами.
Мы дали небольшой отдых лошадям; потом несколько казаков было послано чтоб отвести захваченный скот и овец, около двух тысяч голов, и мы потянулись к лагерю. Много раз мы оглядывались назад, где среди пространной пустыни было зрелище от которого мы с трудом могли оторвать взоры. Это была мать которая с своею дочерью сидела над раненым сыном. Вокруг нее лежали жалкие остатки ее земного богатства; может статься невдалеке было мертвое тело ее мужа; вдали исчезали пораженные толпы ее племени. Она стояла воплощенною картиной бедствия и отчаяния. [258]