Выуженные из моря
Хотя медицинская служба у русских была поставлена очень плохо, наши моряки немедленно были размещены в госпиталях со всеми удобствами, какие имелись. Многие из моряков страдали от тяжелых форм простуды и обморожений, что привело к нескольким ампутациям. Однако большинство спасенных нуждались только в хорошем отдыхе и сне, чтобы восстановить свои силы. После этого они были размещены в различных гостиницах по всему городу.
Вспоминает матрос О'Флаэрти с «Джона Уайтерспуна»: «Нас доставили в госпиталь, простое одноэтажное здание, перед которым стояла статуя Ленина. Там сестры уложили нас в постели и начали пичкать таблетками. У всех нас были частично обморожены ноги. В течение 11 дней и ночей я не мог толком поспать. Если я резко двигал ногой, даже легкое прикосновение одеяла будило меня. Остальные моряки из нашей шлюпки находились в таком же состоянии. Каждую ночь сестры обходили нас с таблетками, приговаривая: «Спите... Спите...» Кровати не имели пружин, а матрасы, похоже, были набиты соломой. Но мы были благодарны людям, которые делали для нас все; что только позволяли их скудные возможности. Мы не ждали, что врачи займутся [192] нами. У них было более чем достаточно хлопот с более серьезными случаями обморожений. Один молодой матрос потерял обе ноги, руку и часть второй.
После 11 суток в госпитале мы с моим другом сумели наконец выбраться наружу. Мы были единственными, кто оправился так быстро. Остальные моряки из нашей шлюпки хромали еще несколько недель. И это всего лишь после 72 часов в открытой шлюпке».
Кое-кто из моряков воспринимал происходящее не без юмора. Например, Филлипс, третий помощник с «Олдерсдейла», вспоминал, как они вошли в большой зал, который был частью госпиталя:
«Из сборного пункта нас по 6 человек за раз проводили в приемный покой. Поперек одного конца комнаты стоял ряд столов, и за ними сидели полдюжины пожилых русских матрон, похожих на высохшие яблоки. Они явно не знали английского. Кое-как с помощью знаков нам объяснили, что следует раздеться догола. Перед каждой матроной лежал журнал. Мы снимали с себя какую-то вещь, называя ее по-английски, и это название записывалось русскими буквами. В конце концов, мы добрались до кальсон и нательных рубах, и перед нами встал вопрос: а что делать дальше? После некоторой дискуссии нам разрешили остановиться, и мы двинулись дальше, в огромную душевую. Распылители висели довольно высоко, и душем управлял маленький мальчик. Он отрегулировал температуру, и тут вошли несколько мускулистых медсестер. Они намеревались мыть нас с помощью каких-то мочалок, укрепленных на коротких палках. Те из нас, кто выглядел наиболее мужественно, заслужили одобрительные отзывы. Из душа мы вышли в белых пижамах, которые стали нашей формой на долгое время. Мы гуляли, разговаривали, танцевали и даже спали в этих проклятых пижамах.
Госпиталь был довольно уютным, но пища — простой и однообразной. Основой питания служила картошка. Мы ели ее с мясом и подливкой. Персонал, в основном женщины, [193] привлекал внимание спасшихся, но не все эти самцы имели успех. На английском почти никто не говорил, хотя старший врач — симпатичная женщина — говорила на английском с акцентом Средней Англии. При этом она ни разу не выезжала из России. Она была для нас лучом света».
Артиллерист Эрвин с «Олдерсдейла» был среди тех немногих счастливчиков, которым требовался только трехдневный отдых. Он вышел из здания и увидел медиков, которые резали траву, похожую на одуванчики. «Мы поинтересовались на языке знаков, что они делают. Нам ответили: «Хороший суп». Это означало, что получится хороший суп, если туда бросить зайчатины. На обед была пшеничная каша с кусочками говядины. Но, похоже, эта корова умерла от старости».
Наконец, пребывание в госпитале для Филлипса и его товарищей подошло к концу. «Нам вернули нашу одежду, причем типичным русским способом. Это был полный бардак, и церемония происходила в том же зале, где нас раздевали. Дверь открылась, и перед нами на пол вывалили кучу одежды — нашей одежды. С большим трудом мы кое-как разобрали ее; меняясь друг с другом, мы сумели одеться почти прилично. По крайней мере, мы избавились от пижам. Я сумел сохранить свой синий непромокаемый плащ. Он служил мне пальто, накидкой и плащом.
После этого нас перевезли в приятный госпиталь, размещенный в гостинице «Интурист». Нас разместили на самом верхнем этаже по 6 человек в комнате. Матрасы; были тощими, зато в них жила масса соседей — свирепых клопов. Как только мы улеглись и погасили лампу, они сразу навестили нас, чтобы пообедать, причем не только одна семейка, а целое поколение. На следующий день мы попытались выкурить их с помощью парафиновых свечей, но не сумели. Зато мы едва не подожгли отель. В конце концов прибыла флотская дезинсекционная команда, которая чем-то опрыскала комнату. Впрочем, я [194] там больше не спал, перебравшись в комнату этажом ниже, где жил личный состав Королевских ВВС».
К чести спасшихся, следует сказать, что большинство из них сохранило жизнерадостность, в том числе и люди, находившиеся в открытых шлюпках, хотя им досталось гораздо сильнее, чем нам. Они оказались без кораблей. Из одежды они имели только то, что было на них. И хотя наши запасы продовольствия быстро сокращались, они питались еще хуже.
Первое, что мы увидели на причалах Архангельска, — огромное количество детей, которые предлагали великое множество самых разнообразных значков и эмблем. Эта живая, веселая толпа, одетая в какие-то отрепья, подкарауливала нас везде и всюду. Они имели значки буквально на все случаи жизни: армия, флот, авиация, все подразделения гражданской обороны, стрельба, гимнастика, сельское хозяйство, значки врачей и медсестер, комиссаров, шоферов, гражданских летчиков и так далее. Все знаки были сделаны из металла с эмалью и имели точную цену в сигаретах и шоколаде, зависящую от степени редкости эмблемы. Обычная звездочка красноармейца стоила 2–3 сигареты, но значок пилота с самолетом и прожекторами тянул на 10 сигарет. Сначала шла торговля, так как нам выдали некоторый запас местной валюты, но позднее деньги стали требоваться для покупки еды и курева, поэтому начался бартер.
Там же стояли старые женщины, тощие и голодные, которые выпрашивали еду. В первое утро после того как мы подошли к причалу, мы выбросили за борт заплесневелые буханки и с удивлением увидели, как эти женщины принесли рыбацкие сети и стали вылавливать хлеб из воды. Они сушили куски на солнце и ели. После этого инцидента нас предупредили, чтобы мы не выбрасывали в воду продукты. Это создало щекотливую ситуацию. Русские, зная, что нам не хватает продуктов, предложили нам немного говядины, выкроив из своих собственных небогатых запасов. На борт доставили две туши — [195] какие-то фиолетовые, с характерным запахом. После первого же обеда, приготовленного из них, вся команда дружно решила, что лучше оставаться голодными.
На следующий день присланные туши были осмотрены на предмет, а не завелась ли там какая живность, и снова встал вопрос: куда их деть? Было бы невежливо и неблагодарно возвращать их русским, а уж тем более просто выкидывать за борт. Поэтому было решено сжечь их в топке. Для этого были выделены два матроса, причем один из них сразу потребовал противогаз. Они протащили туши по палубе и спустили их в кочегарку с помощью лебедки. Но это было сделано без разрешения нашего стармеха. Он отказался впускать кого-либо в свои владения и поднял туши обратно на палубу той же лебедкой. Потребовался долгий спор с вахтенным офицером, прежде чем стармех смягчился, и туши были кремированы.
На причалах закипела бурная деятельность, когда наши немногие транспорты были поставлены на разгрузку. Большую часть работы выполняли женщины средних лет, энергичные и сильные. В это время комиссары в зеленых фуражках с револьверами на поясе разгуливали по причалу. Говорят, что эти комиссары обнаружили на корабле дезертира, который пытался уплыть вместе с нами в Англию, и пристрелили его прямо на месте. То же самое они сделали с несчастным грузчиком, который сунул в карман банку консервированных груш.
Мы поднялись по реке и начали принимать уголь с «Оушн Фридома». Это была долгая и утомительная работа — поднимать мешки с углем из трюма транспорта и перетаскивать их к нам на палубу. Погода была очень жаркой, что было довольно странно, так как мы находились близко к Полярному кругу. Кроме того, нас донимали комары, тысячи и миллионы комаров. Они не были малярийными, но от этого легче не становилось. Ночи были слишком жаркими, чтобы держать люки закрытыми, поэтому комары врывались в кубрики и атаковали [196] нас. Кое-кто предпочел бы Ju-88. Поэтому у нас был довольно грустный выбор: или завернуться в одеяло с головой и задыхаться, или быть изглоданным до костей. Никаких противомоскитных сеток мы, разумеется, не имели. В качестве хоть какой-то защиты наш старшина-рулевой, стоя вахту, брал с собой пропитанную парафином тряпку на палочке, которой помахивал вокруг головы.
Наши транспорты и часть судов, задержавшихся здесь от предыдущего конвоя, были разбросаны вокруг Архангельска по причалам и пристаням на Двине и маленьких речках, впадающих в нее. Большинство стоянок отлично охранялось часовыми. Рядом были построены деревянные вышки, на которых дежурили женщины с пулеметами. На больших пристанях было просто невозможно сойти с причала, не пройдя через пост. Часовые были настроены, как правило, враждебно и подозрительно. Но на маленьких причалах существовала возможность незаметно покинуть корабль, так как там часовые охраняли большой район и ходили где-то на берегу. Мы могли пробраться на сушу и посетить соседнюю деревню, а потом так же незаметно вернуться на корабль. Поэтому, пока траулер принимал уголь с «Фридома», мы побывали в деревне неподалеку. Ее жители, в большинстве своем женщины, были очень гостеприимны. Они махали руками из окон больших общежитий, приглашая зайти в гости. Гостей угощали чаем из огромных самоваров и водкой. Некоторые женщины полагали, что нам нужно кое-что, кроме водки, и охотно предлагали это.
Воздействие водки могло оказаться сокрушительным, если ты не знаком с ее крепостью. Часть матросов внимательно прислушивалась к предупреждениям, другие этого не делали, на свою же голову. Бутылки предлагались на обмен детьми, и надо сказать, что часто жидкость оказывалась древесным спиртом. Двое американцев отравились им и умерли, поэтому следовало быть внимательным. [197]
Дети ходили за нами повсюду. «Дай смоку, камерад». Если им отказывали, они показывали пальцем на полувыкуренную сигарету и повторяли: «Немного смоку, камерад. Дай немного смоку». Но были среди них настоящие маленькие проходимцы, у которых имелась «ба-альшой сестра — бальшой сестра, красивый».
В сам Архангельск мы могли попасть на пароме, переехав через реку. Это был почти полностью деревянный город, и несколько высоких бетонных зданий в центре торчали подобно островам в море деревянных домой и сараев. Город создавал впечатление запущенности и разрухи. Даже новые бетонные здания выглядели потрепанными и облупившимися. В стенах зияли выбоины, так как плохо схватившийся цемент отпадал кусками.
Никто из нас раньше не видел такого количества дерева. Улицы были вымощены бревнами, которые могли выдержать свирепую зиму. Над всем этим витало противное зловоние, так как канализация была открытой и самой примитивной. Однако эта вонь смешивалась с запахом сосны, создавая странный аромат, пропитавший старинный город. За городом начиналась совершенно плоская «сельская местность», засыпанная толстым слоем опилок, в котором тонула нога. А дальше начинались бесконечные леса. Поэтому не удивительно, что порт являлся крупнейшим в мире центром экспорта леса.
Большинство военных моряков и экипажи торговых судов считали жителей города дружелюбными, гостеприимными и веселыми, хотя и несколько подозрительно относящимися к офицерам союзников, потому что повсюду имелись свои комиссары. Они лишь изредка позволяли себе чуть расстегнуть крючки мундира. Власти не вели за нами слежку, однако имелось великое множество всяких ограничений. Нам следовало получать разрешение на самые странные вещи. Но было бы несправедливо осуждать русских за это. Летом 1942 года их армии продолжали отступать, битва за Сталинград была в самом разгаре. Немцы наступали на Кавказе, угрожая [198] захватить нефтяные месторождения. Если будет захвачен Баку, то Советы будут обречены, так как лишатся единственного источника нефти. Откуда они будут ее получать? Уж явно не по арктическому маршруту. Того количества, которое мы доставили, хватит на полчаса войны. Если бы конвои прибывали каждую неделю, то дело обстояло бы иначе. Но по соглашению предусматривался один конвой в месяц, а после катастрофы с PQ-17 было крайне сомнительно, что следующий конвой будет отправлен до наступления темноты.
Некоторые русские никак не могли поверить, что в составе конвоя PQ-17 числилось так много судов. Оглядываясь на жалкие остатки нашей торговой армады, мы и сами верили в это с трудом. Однако появлялись все новые моряки с потопленных судов, грязные, усталые и обмороженные. Они были живым свидетельством реальности происшедшего.
Вежливость русских оказалась для многих из нас совершенным сюрпризом, так как многие прибыли в Россию с сильнейшими предубеждениями, считая русских ничуть не лучше фашистов. Моряки транспортов, увидев поднятые в их честь флаги, просто оторопели. Русские сумели создать впечатление, что все мы были гостями правительства, потому что доставляли столь нужные России военные грузы. Эта вежливость проявлялась во многих мелочах. Например, моряки военных кораблей и торговых судов союзников пользовались правом бесплатного проезда в трамваях Архангельска. В этих трамваях ни о какой норме посадки не шло и речи, в них садился каждый, кто мог зацепиться хотя бы пальцем. Запах внутри стоял неописуемый. Только раненым и беременным женщинам разрешалось садиться с передней площадки, но нам, как гостям, это тоже было позволено. Нас не просили платить за проезд, хотя большинство моряков все-таки это делало. В кино нас специально сажали в первые ряды, хотя при этом происходили забавные инциденты. Вспоминает сигнальщик Дуглас Блейми с «Паломареса [199] «: «В поисках чего-то интересного мы заглянули в кино. Мы опоздали к началу сеанса, но купили билеты и поднялись на балкон. Фильм уже шел — какая-то русская военная драма. Мы вошли в зал и уселись на первые попавшиеся сиденья. Вдруг чьи-то руки схватили нас, выдернули из кресел и потащили вперед, к барьеру балкона. На какое-то мгновение мы испугались, что нас хотят сбросить в зал, но потом стало ясно, что нас всего лишь хотят усадить на почетный первый ряд!»
Повсюду были видны мрачные напоминания тяжелых испытаний, которым подвергалась Россия во время войны. У дверей магазинов мы видели длинные очереди женщин, которые ждали не еду или сигареты, а хотели купить копии военных листовок, изображающие русскую женщину с ребенком под угрозой немецкого штыка. Что вообще могло заставить людей покупать военные листовки и плакаты? Переизбыток патриотизма? Мы этого никогда не узнали.
С продовольствием дело обстояло очень плохо. Мы видели бесконечные очереди, стоящие возле общественных столовых, одна из которых располагалась в чудесной старинной церкви. Женщины держали с собой трехэтажные судки, в который помещался весь их убогий обед. Одна миска для супа, вторая для черного хлеба, третья для кусочка говядины или какого-нибудь другого мяса. Этот дневной рацион был слишком мал для английского завтрака даже во время войны, но эти бедняги раз в неделю должны были отдавать свою еду Красной Армии. Не удивительно, что все они выглядели голодными и тощими. Но, несмотря на все лишения, они оставались приветливыми и веселыми. Солдатские взводы, мужские и женские, проходили по улицам с пением строевых песен, что получалось у них очень здорово. Их голоса взлетали выше вековых сосен, стоящих возле причалов.
Так как некоторые пристани находились на довольно значительном расстоянии от Архангельска, добираться [200] туда было довольно сложно. Поэтому поездки в город для большинства из нас были редкостью. Ребята, которые постоянно сопровождали нас с корабля на берег, имели, казалось, неисчерпаемые запасы рублей. Может быть, это было просто потому, что в нищей стране нечего было покупать. Они предлагали нам эти бумажки в обмен на сигареты, шоколад и мыло. Установились довольно твердые цены: плитка шоколада весом 2 унции менялась на 30 рублей — около 30 шиллингов. Хотя та же плитка в красной обертке могла стоить до 40 рублей. Точно так же пачка сигарет стоила 40 рублей, но красная пачка — 50. Мы посмеивались над этой «краснотой» русских. Но так как у нас не было возможности менять наши фунты стерлингов, этот бартер обеспечивал нас местной валютой.
Когда появлялась возможность, мы закупали продовольствие в международном клубе в Архангельске, который посещали наиболее привилегированные слои граждан. Это была своеобразная награда за пользу, приносимую ими государству. Клуб хорошо снабжался, и потому напоминал цветущий оазис посреди пустыни. Там можно было неплохо поесть после наших спартанских рационов. Официантки, похоже, считали свою работу лучшей в мире, и весело хихикали, сообщая, что того или иного блюда нет. Клуб посещали довольно симпатичные девушки, выглядевшие вполне привлекательно в нарядных летних платьях. Они резко отличались от остальных женщин, которые казались просто оборванными нищенками. Но мы были потрясены, когда одна из девушек улыбнулась, и стали видны 3 или 4 металлических зуба. В это стране зубные протезы почему-то делали из металла.
Танцы, концерты, пение были обычным развлечением в клубе. Но мы редко могли выбраться туда с корабля, и далеко не всегда нам удавалось выменять достаточное количество рублей. Большинство из нас влачило унылое существование. [201]
Когда мы уже оказались в порту, в мрачных водах Баренцева моря продолжали разыгрываться последние драмы конвоя PQ-17. Поступило сообщение о шлюпке с «Алкоа Рейнджера», приставшей к земле в районе мыса Канин Нос. А потом начали поступать известия о других моряках с кораблей, потопленных в Черное Воскресенье.
Упомянем для примера моряков транспорта «Питер Керр». В течение 2 дней стояла тихая погода, и 2 шлюпки имели возможность двигаться на веслах. Когда усилился ветер, они смогли использовать паруса. За 7,5 дней шлюпки прошли 360 миль. Второй помощник Уильям Конноли спас секстант и хронометр, поэтому он смог довольно точно вести свою шлюпку по карте, уложенной в шлюпку заранее.
«При спуске на воду руль нашей шлюпки был сломан, и нам приходилось управляться с помощью весла. Мне посчастливилось быть одним из троих, выбранных для этой работы. Так как нам приходилось очень много двигаться, напрягая все силы, лишь у нас троих не подгибались ноги, когда выбрались на землю.
Мы пристали к берегу на небольшом расстоянии от Мурманска. Когда мы находились в миле от суши, к нам подлетел русский торпедный катер и навел на нас пулемет. Выяснив, кто мы такие, русские взяли нас на буксир и отвели на соседнюю базу подводных лодок. Оттуда нас отправили в госпиталь, где всех уложили на чистые, удобные кровати. К счастью, никому из нас не требовалась медицинская помощь. Мы должны были лишь хорошенько выспаться.
После пары дней в госпитале нас перевели в расположенные неподалеку казармы для дальнейшего отдыха. Большинство солдат там были женщины-саами, которые не обращали на нас никакого внимания. Через неделю нас отвезли в Мурманск. Единственным свидетельством того, что раньше здесь был город, являлись торчащие печные трубы. Все остальное выгорело дотла. Там нас посадили в поезд и отправили в Архангельск». [202]
Выйдя из Архангельска, корвет «Дианелла» взял курс на север и через 3 дня возле Новой Земли встретил 2 шлюпки со спасшимися с «Эмпайр Байрона». К этому времени у большинства моряков уже слегка помутился рассудок, им постоянно мерещились какие-то корабли. Среди них были два юнги, 15 и 16 лет. Оба обморозили ноги и потеряли пальцы, а один и ступню. Плотник Фредерик Купер, оказавшийся после гибели судна в ялике, спас молодого третьего радиста Дика Филлипса. Этот отважный парень передал другим морякам передатчик, а сам вернулся за приемником. Так как шлюпки уже отошли от корабля, он прыгнул в воду. Переохлаждение убило его в время первого же похода. Дик скончался на руках у Купера и был похоронен в море. Посмертно он был награжден медалью Георга. Среди спасшихся был тяжело раненный артиллерист, которому во время эвакуации с тонущего судна едва не оторвало палец. Этот человек ни разу не пожаловался, хотя он должен был испытывать мучительную боль, когда вода попадала на перевязанную рану. В России ему ампутировали поврежденный палец.
Матрос Уолтер Шеферд находился в одной из этих шлюпок. «Второй помощник организовал пение и игру в загадки, но уже на второй день это всем надоело. Третий механик начал пить соленую воду и вскоре принялся буйствовать. Его предупредили, что если он не прекратит, то его свяжут, но это не возымело действия. Наш рацион был более чем скудным. Каждые 6 часов выдавались 2 унции воды, 2 таблетки концентрата и 2 маленьких бисквита. Именно с тех пор я не могу больше видеть капающую жидкость. Мы подняли парус, но ветер был слишком слабым. Мы попытались грести, но это только помогало разгонять кровь по жилам. В конце концов мы слишком замерзли и устали даже для этого. Мы по очереди растирали ноги друг другу китовым жиром.
«Самолеты», которые мы то и дело замечали, оказывались чайками. Время шло, и люди начали ворчать. Капитану пока что удавалось погасить вспышки раздражения. [203] Внезапно кто-то закричал: «Смотрите, корабль!» «Скорее, еще один айсберг», — ответил другой моряк. Но это был корвет «Дианелла». Он просигналил нам: «Я два раза обойду вокруг вас. Если я обнаружу лодку, то уйду. Если нет, подходите к борту как можно быстрее, и не теряйте времени. Вас могут использовать в качестве приманки». Они выбросили за борт спасательные сети, и мы с тревогой следили, как корвет обходит вокруг нас, гадая, караулит рядом лодка или нет. Но менее чем через 15 минут мы были на борту, а пустые шлюпки болтались на волнах. Я и еще несколько человек просто рухнули на палубу, и нам помогли спуститься вниз. Нам выдали по тарелке горячего супа и по 20 сигарет. Матросы на сутки уступили нам свои койки, а потом нам пришлось спать где попало. На корвете было не слишком много продуктов, но с нами делились.
Мы пробыли на корвете 6 дней, пока он разыскивал американское судно, застрявшее во льдах. Но найти его не удалось».
Один из самых драматических эпизодов произошел в Баренцевом море с тральщиками «Саламандер», «Хэлсион» и «Хазард». Русская «Каталина» заметила 3 спасательных плота и передала по радио их координаты и примерное направление дрейфа. Из Архангельска на поиски плотов были отправлены 3 тральщика. Им дали 9 дней на поиски, так как тральщики должны были выполнять свою основную работу. 3 дня занимал переход в указанный район и 3 дня — обратный переход, поэтому на поиски оставались всего 3 дня.
Прибыв в район поисков, тральщики обнаружили там прекрасную погоду. Но целые сутки поисков ничего недали, и люди начали терять веру. «Что это за глупость?» — такой вопрос постоянно задавали на «Хэлсионе». Нервы у всех были напряжены до предела, люди страшно устали за последние 2 недели. В этот период никому не удавалось поспать больше 4 часов в сутки. Однако им повезло, что обыскивать пришлось абсолютно спокойное, [204] залитое солнцем море. Асдик не обнаружил ни одной подводной лодки, а в небе не промелькнул ни один бомбардировщик. Когда тральщики приступили к рутинному прочесыванию моря, люди как-то немного ожили.
К концу третьих суток поисков напряжение возросло до предела. Ночь прошла спокойно, солнце касалось линии горизонта, окрасив гребни волн в цвет жидкого золота. Зрелище было фантастическим, но у всех возникло подозрение, что они могут и не найти пропавших моряков. Моряки транспортов находились в море 13 дней, а в распоряжении тральщиков имелись расчеты недельной давности, сделанные русским пилотом. Хотя задача была явно безнадежной, возбуждение росло, а надежды крепли по мере того, как таял запас отведенного времени.
Но в 7.30 опустился черный арктический туман. Казалось, это конец. В полдень истекало отпущенное время, а поиски в тумане были делом безнадежным. И все-таки тральщики упрямо продолжали поиск. В 8.15 артиллеристы «Хэлсиона» занялись обычной процедурой очистки орудий ото льда и сделали несколько холостых выстрелов. Все, кто не был занят на вахте, поднялись на верхнюю палубу. Они стояли и проклинали туман или молились, чтобы он рассеялся. Иногда он немного приподнимался, и тогда становился виден «Саламандер». Но «Хазард», который находился в 200 ярдах дальше, виден не был. В 11.00 был приготовлен ром, и все спустились ненадолго, чтобы опрокинуть рюмочку, но потом люди вернулись на верхнюю палубу. Никто ничего не говорил, воцарилась напряженная тишина.
Капитан «Хэлсиона» приказал выпустить сигнальную ракету. Это был сигнал поворачивать на последний галс. В течение получаса матросы, выстроившиеся вдоль лееров, смотрели, ждали и молились. Без четверти двенадцать. Еще 15 минут — и мираж рассеется. Туман поднялся. Сначала они увидели «Саламандер», и потом появился неясный силуэт «Хазарда». И вдруг раздался отчетливый крик. Или это только разыгравшееся воображение? [205]
Нет, это была реальность. Прямо между кораблями появился плот, набитый людьми, которые отчаянно размахивали руками. Они кричали: «Боже, храни короля! Мы знали, что вы нас спасете!» Они услышали артиллерийскую стрельбу и принялись кое-как грести в этом направлении.
Тральщики спустили спасательные сети. Матрос «Саламандера» попытался забросить на один из плотов линь, но промахнулся. И тут раздался язвительный голос: «Лайми, я провел на этом плоту 13 дней, но справлюсь с этим лучше тебя!» Забрав 13 человек с одного плота, «Саламандер» отошел, чтобы сбросить несколько глубинных бомб, — а вдруг рядом окажется подводная лодка. Всего было спасено более 30 человек, все из экипажа «Хоному». Моряки, поднятые на «Хэлсион», ослабели до предела, их ноги страшно распухли, и люди не могли стоять. Но в остальном они были в удивительно хорошем состоянии. С первого же дня они проводили поочередно по 4 часа на веслах, после чего 4 часа отдыхали. Они полоскали свои немеющие ноги в соленой воде. Подводная лодка, которая потопила «Хоному», поднималась на поверхность на третий и шестой день, передав им немного воды. Теперь все спасенные дружно повторяли: «Если только я вернусь домой в Штаты, я никогда больше не выйду в море».
Экипаж еще одного судна, потопленного в Черное Воскресенье, сумел добраться до материка. Мы говорим о шлюпке с «Болтон Кастла». Моряки начали путешествие с довольно скудными запасами: 2 чашки воды в день, 2 таблетки концентрата и сухарь площадью 2 дюйма, а также столовая ложка сгущенного молока. Кроме того, в шлюпке оказалась дюжина маленьких банок тушенки, но ее решили сохранить на будущее.
Волнение становилось все сильнее, и шлюпка постоянно сбивалась с курса. Шестеро кочегаров-арабов особенно сильно страдали от мороза. Их религия не позволяла им мочиться на глазах у остальных моряков, что [206] создавало дополнительные проблемы. В конце концов, один из арабов бросился с ножом на юнгу. После этого их всех обыскали и отобрали ножи. Когда кто-то из арабов хотел помочиться, остальные моряки были вынуждены отворачиваться. Один из спасшихся кисло заметил: «Веселенькая жизнь!»
На пятый день была открыта тушенка. Сгущенное молоко закончилось, а порция воды сократилась до одной чашки в день. Вскоре была замечена еще одна шлюпка, и моряки кое-как подошли к ней. Это была американская шлюпка, увы, совершенно пустая. Единственной добычей стала пачка сигарет, которую разделили на всех. Но ситуация начала выглядеть довольно мрачно, и надежды постепенно улетучивались. На седьмой день они внезапно увидели догоняющий их корабль. Обрадованные моряки немедленно сбросили в воду дымовую шашку. Вверх поднялся столб красного дыма. Но когда корабль находился на расстоянии всего 3 мили, он вдруг пропал. Моряки никак не могли поверить в это. Ночью волнение усилилось, и стало еще холоднее. Утром восьмого дня море было пустынным, но моряки отчетливо слышали шум работающего мотора. Это была русская подводная лодка, находящаяся прямо под ними. Это был тот самый «корабль», который они видели накануне. Однако выяснилось, что лодка отправила радиограмму, и вскоре подошел русский траулер.
Рассказывает старший кок Осмундсен: «Русские очень хорошо приняли нас и угостили. Каждый получил тарелку супа и стакан водки, который сразу заставил забыть о холоде». После 18 часов плавания они вошли в Кольский залив, ведущий к Мурманску. «Потрясающее зрелище! Гавань была буквально набита потопленными судами, повсюду из воды торчали трубы и мачты». В порту они увидели 2 подводные лодки, входившие в состав конвоя. «Нас отправили на грузовике в госпиталь в Полярное. Врачи и сестры начали ухаживать за нами. Я помню, что проглотил чашку горячего кофе с молоком и попросил [207] еще. Медсестра сразу побежала за ней. Похоже, их ничто не могло удивить».
Люди поправлялись очень быстро, но так как город постоянно бомбили, было решено отправить их в лесной лагерь отдыха. «Нам пришлось проделать долгое путешествие на грузовике. Нас разместили в длинном узком бараке. Койки были похожи на полки в железнодорожном вагоне, однако были сделаны из дерева. Нам выдали одеяла и соломенные матрасы. Нам пришлось спать на этих койках бок о бок. Иногда на двух матрасах укладывались три человека, и они не могли даже повернуться. Пища была ужасной. Ее основу составляло невообразимое месиво, которое можно было принять за что угодно, только не за еду: рыбьи головы, свекла и тому подобное. Через неделю было решено перевезти нас в Архангельск. Мы проделали пятидневное путешествие по железной дороге вдоль берега Белого моря. В Архангельске нас устроили в школе. Условия были очень хорошими, и еда тоже, за исключением черного хлеба. И снова все были очень добры».
Две спасательные шлюпки с «Эрлстона», потопленного южнее «Болтон Кастла», сначала потеряли друг друга в густом тумане, но потом встретились снова. В полдень 6 июля они еще держались вместе, с трудом выгребая против сильной волны. Но потом одна шлюпка ушла вперед, оставив вторую, более тяжелую. В этой шлюпке находились 33 человека, которые надеялись добраться до Мурманска. Среди них был кочегар Э. Дж. Робинсон. «Я должен снять шляпу перед старшим стюардом. Он захватил в шлюпку 3 больших бутылки бренди и запас сигарет, поэтому каждое утро мы могли «опрокинуть рюмашку», и это было здорово». Но моряки получили страшный удар, когда обнаружили, что шлюпочный бак для воды вместимостью 20 галлонов пробит. В нем осталось совсем немного воды, и ее пришлось строго экономить. [208]
Командовал шлюпкой второй помощник Дэвид Эванс, который проявил исключительную изобретательность, удерживая ее на курсе. Когда он свалился от переутомления, командование взял на себя кадет Эндрю Уотт, которому исполнилось всего 19 лет. Уотт ухитрялся вести «бортжурнал» на обрывке газеты. Настроение моряков пока оставалось бодрым, и на четвертый день Уотт записал: «9 июля, полдень. Северо-восточный бриз. Идем точно на юг. Большое возбуждение, заметили два предмета на горизонте. Что это? Все гадают». Они полагали, что это спасательное судно, но, к огромному разочарованию моряков, это был всего лишь катер с «Болтон Кастла», который буксировал за собой шлюпку. Эта группа тоже надеялась добраться до Мурманска. Они сверили курс, переговорили, а потом каждый двинулся дальше самостоятельно. Когда ветер стал сильнее, моряки «Эрлстона» воспользовались этим, поставили парус. Они быстро обошли другие шлюпки, которые провожали их приветственными возгласами. Но поднялась сильная волна, и шлюпку бросало, словно маленькую щепочку.
На пятый день 3 человека свалились, потому что у них страшно распухли ноги. На следующий день вышли из строя еще 3 человека. Кочегар Робинсон массировал ноги всем находящимся в шлюпке по 3 раза в день и растирал их растительным маслом. «Я горжусь тремя строевыми матросами, которые в течение 7 дней управляли шлюпкой. Но дальше жертвы становились неизбежными, так как часть людей начала пить морскую воду». На седьмой день, 12 июля, кадет Уотт записал: «5.00, слева по носу замечена земля. «Слава богу!» — сказали все мы». В полдень: «Добровольцы сели на весла, чтобы добраться до суши».
Кочегар Робинсон: «Мы все очень ослабели. Мы высадились на маленький пляж, и к нам тут же подбежали солдаты. Выяснилось, что мы попали на полуостров Рыбачий, прямо на линию фронта. Среди нас был человек, говоривший по-русски, правительственный чиновник, [209] находившийся на «Эрлстоне». Он объяснил, кто мы такие. Я думал, что нахожусь в неплохой форме, и вылез из шлюпки вторым. Но тут же выяснилось, что я не могу удержаться на ногах. Остальные попадали вокруг меня. Солдаты вынесли остальных моряков из шлюпки и усадили на берегу. Они дали нам по глотку воды, хотя я мог выпить целый галлон. Затем нас усадили в грузовик и увезли в блиндаж, где мы получили горячий чай, немного хлеба с вареньем, и смогли побриться. Нам следовало убраться отсюда как можно скорее, потому что русские ожидали большое наступление противника».
Моряков на грузовике увезли во фронтовой госпиталь. Снова запись из бортжурнала: «После прибытия раненых и больных уложили в постели, остальных вымыли и накормили: прекрасная рыба с макаронами, кофе, хлеб, масло. Это было потрясающе!» На следующий день моряков увезли на корабле в госпиталь Полярного. Там они провели 3 дня, а потом были направлены в лагерь отдыха, откуда на поезде отправились в Архангельск.
Другой шлюпке «Эрлстона» повезло гораздо меньше. После того как она продралась сквозь большие поля пакового льда, в открытом море шлюпка встретила целое скопление плавающих бревен, которые представляли большую опасность. В этой лодке находился артиллерист капрал Кроссли.
«В конце третьего дня или в начале четвертого ветер и волны успокоились, и мы начали грести. Один из старых моряков, Пэдди Мэрфи, причитал, что он «больше не увидит своих любимых красных автобусов», когда нас начинало трепать волнами. Позднее этот старик скончался после операции на ногах, пораженных гангреной. Кое-кто из других моряков тоже лишился ног.
Мы гребли и гребли, в течение 10 дней не видя никаких следов других людей. Я узнал очень много о чайках и глупышах, топорниках. Однажды мы столкнулись со стадом китов. Я могу поручиться, что по крайней мере у одного кита чертовски скверно воняло изо рта. Мы поняли [210] это, когда он вынырнул в 6 футах от шлюпки и наклонился над нами.
На десятый день мы заметили самолет. Он пролетел прямо над нами. Мы также увидели высокий берег. Появился маленький моторный катер, но мы не могли с ним связаться, так как он находился слишком далеко. Первый помощник начал кричать, что мы вышли к русской территории. Когда появился другой катер, он отправил русского, говорившего по-английски, на нос, чтобы переговорить с рыбаками. После нескольких фраз русский повернулся с мрачным выражением на лице и развел руками. «Это не русские», — сказал он. Наш боцман, урожденный датчанин, проворчал: «Это норвежцы». Рыбаки провели нас по запутанному фарватеру к маленькой бухточке возле мыса Нордкап. Я потащил маленького шотландца на себе на скалу к домику рыбака. Его жена встретила нас очень приветливо. Она нагрела воды, чтобы мы могли согреть наши обмороженные ноги, и угостила нас супом. Те из нас, кто держался на ногах, вышли наружу и улеглись на солнышке поспать. Командир артиллерийской команды Хью, наводчик Кидд и я решили постараться добраться до Швеции (как мы потом узнали, крайне глупая затея). Но пока мы спали, первый помощник, страшно боявшийся немцев, отправил боцмана на соседний маяк, чтобы сообщить о нашей высадке. Нас разбудил топот солдатских сапог и громкие крики: «Raud Rausl»
Нас увезли в Нордкин, а потом — в Вильгельмсхафен. Меня допрашивал очень симпатичный пожилой немец, прекрасно говоривший на английском. Когда он спросил, откуда я, я ответил: «Из Гулля». Он уточнил: «Вы имеете в виду Кингстон-он-Гулль?» Действительно, это было полное название моего родного города, хотя его никто не использует. Затем он спросил: «Скажите, королева Виктория все еще следит за людьми, идущими в туалет в сквере?» Оказалось, он знает, что подземные удобства были построены на том месте, где раньше стояла [211] статуя королевы, которую потом, разумеется, сняли. Он отлично знал Гулль! Однако он отправил меня на 3 недели в одиночку за отказ сотрудничать, сказав, что немцы и так уже знают все, что им нужно, однако они хотели, чтобы я подтвердил эти сведения. Когда немцы в конце войны бежали из лагеря, этого немца нашли в одном из соседних амбаров. Его нашел один из моих парней, который никак не мог решить: прикончить немца или нет. В конце концов его оставили в живых».
Меньше всего повезло морякам «Карлтона». Этот американский транспорт был первым из потопленных в Черное Воскресенье, а вдобавок все уцелевшие члены экипажа попали в руки к немцам. Именно это породило множество фантастических немецких коммюнике, которые мы позднее услышали в Архангельске. Через 6 часов после гибели «Карлтона», 5 июля в 5.22, когда спасательные шлюпки и плоты пытались покинуть сцену, рядом с ними приводнился немецкий гидросамолет, который забрал двоих моряков. Вскоре после этого прилетела летающая лодка и взяла на борт 9 моряков и артиллеристов. Вечером еще одна летающая лодка забрала 12 человек и оставила морякам сигнальные ракеты. На следующее утро гидросамолет забрал еще 2 человек. Все они были доставлены в Норвегию.
17 оставшихся моряков перешли в одну шлюпку и отпустили спасательные плотики. Второй помощник, который сохранил секстант и карты, взял курс на ближайшую русскую территорию. На четвертый день после гибели судна британский самолет сбросил им резиновый костюм и несколько банок консервов. На восьмой день рядом с ними всплыла немецкая подводная лодка. Молодой командир, который заявил, что некоторое время жил на западном побережье США, выразил сожаление, что не может взять их к себе на борт, так как лодка «только вышла в поход». Он предложил медицинскую помощь, от которой американцы отказалась. Тогда немец передал им компас и карты, сообщил их координаты и указал [212] расстояние до норвежского берега и курс на него. Он также передал на шлюпку воду, сухари, сигареты и одеяла — большая часть всего этого была американского производства. Немецкий офицер сообщил, что за разбежавшимися транспортами охотятся 42 подводные лодки.
На тринадцатый день пути первый помощник механика замерз насмерть. Очень неохотно американцы взяли курс на Норвегию. Спустя 6 дней в крайне подавленном состоянии они вышли на берег возле Нордкапа. Их путешествие завершилось.
Теперь осталось рассказать о судьбе кораблей и шлюпок, которые продолжали двигаться к Новой Земле. Сколько их было? Маленький спасательный флот коммодора Даудинга вскоре должен был добраться до нее. Во всех дальнейших событиях важную роль играл «Эмпайр Тайд», одно из двух спасшихся британских торговых судов. [213]