План Маршалла
28 апреля 1947 года госсекретарь Маршалл возвратился из Москвы, где принимал участие в заседании европейского совета министров иностранных дел, на котором обсуждался вопрос о бедственном положении Западной Европы. Возрождения ее экономики, как ожидалось, не произошло, и налицо была экономическая дезинтеграция. В результате переговоров с русскими он понял, что план решения европейских проблем в сотрудничестве с Россией оказался, по сути, фикцией. Стало очевидным, что советские лидеры видели причину падения экономики западноевропейских стран в чем угодно, но только не в коммунистическом руководстве. Генерал пришел к выводу, что любая акция в рамках «сотрудничества» великих держав в деле укрепления экономики Западной Европы была бы на руку коммунистам. Мы и так долго мешкали, и время проходило бесцельно.
«Пациенту становится все хуже, — выступил он по радио в обращении к нации в день своего возвращения, — потому что доктора слишком осторожничают и медлят».
На следующий день он вызвал меня к себе. Мне не придется заканчивать этот год в военном колледже, как я планировал, сказал он мне. Я должен безотлагательно возглавить группу (бюро) политического планирования Госдепартамента. Европа находится в беде, поэтому надо
'План Маршалла — программа восстановления и развития Европы после Второй мировой войны путем оказания ей американской экономической помощи. Преследовал цель поддержания позиций капитала в Западной Европе, воспрепятствования прогрессивным социальным изменениям в западноевропейских странах, создания объединенного империалистического фронта против освободительного движения в мире и Советского Союза. Согласие на участие в нем дали 14 европейских государств, а также Греция и Турция. Действие плана началось в апреле 1948 г. Для контроля за его исполнением создали администрацию экономического сотрудничества, возглавлявшуюся американскими финансовыми и политическими деятелями. Помощь предоставлялась из федерального бюджета США в виде безвозмездных субсидий и займов (было израсходовано около 17 млрд. долларов). В декабре 1951 г. план заменили законом «о взаимном обеспечении безопасности», предусматривавшим оказание кроме экономической еще и военной помощи. [221]
срочно что-то делать. Если мы не проявим инициативы, это сделают другие. Члены конгресса начнут наверняка вынашивать свои планы и идеи о том, что необходимо сделать для Европы. Тогда ему придется лишь обороняться, а этого он хотел по возможности избежать. Он пожелал, чтобы я немедленно сформировал группу и занялся этой проблемой. Времени у меня было мало (я не помню точно, десять дней или две недели) на выработку рекомендаций, которых он требовал от меня. Прощаясь со мной, он добавил в присущем ему духе (что отмечали многие историки): «Избегайте рутины и обыденщины».
Суть концепции плана Маршалла хорошо и детально изложена в книге упоминавшегося мной Джонса, поэтому я не стану ее пересказывать. Остановлюсь только в общих чертах на моем непосредственном участии в его разработке.
Распоряжение генерала Маршалла поставило меня в затруднительное положение. Ведь группы как таковой еще не существовало. Три человека, которых я хотел включить в ее состав, проживали за пределами Вашингтона, и я тут же вступил с ними в переговоры. К тому же необходимо было провести несколько уже запланированных лекций, от которых мне отказываться не хотелось. К этому времени уже закончилось строительство нового здания Госдепартамента, куда начали переселяться его сотрудники. И мне пришлось заниматься оборудованием отведенного группе помещения.
Вместе с собранными в спешке сотрудниками я должен был просмотреть все имевшиеся материалы по европейской экономике в их совокупности, отобрать предложения для использования, затем составить проект рекомендаций для госсекретаря, подготовиться к защите предлагаемых мер ( «критиканов» в правительственных кругах было предостаточно) и отражению наскоков со стороны лиц, не терпящих вмешательства человека, вторгшегося в их бюрократические сферы и прерогативы.
Группа окончательно сформировалась 5 мая 1947 года. В соответствии с распоряжением по департаменту на нее возлагались следующие основные [222] задачи:
1. Осуществлять разработку и формулировку долгосрочной программы США в области внешней политики.
2. Предвидеть проблемы, с которыми департамент может столкнуться в своей деятельности.
3. Изучать и готовить доклады по широким военно-политическим проблемам.
4. Анализировать проблемы и события, которые могут влиять на внешнюю политику США, и готовить рекомендации по принятию адекватных мер.
5. Координировать планирование работы в отделах Госдепартамента.
Вряд ли можно полагать, что я за такое короткое время и при весьма чрезвычайном давлении мог собрать боеспособную команду из людей, не сталкивавшихся ранее с подобными делами и фактически мало компетентных в них, а посему не имевших веса в обществе. Да и госсекретарь хотел видеть другое. Ведь мнение и взгляды такой группы имели большое значение для него самого и президента, не располагавших подчас возможностями для собственной оценки тех или иных проблем. Было ясно, что в состав группы необходимо привлечь людей с соответствующей квалификацией и пользующихся авторитетом и известностью. Вполне уверен, что многие другие группы были бы забракованы руководством департамента, если бы к ним предъявлялись такие же требования, как к нам. Отмечая степень действенности американской политики, можно сказать, что она в значительной степени была в то время обязана компетенции людей нашего ранга.
Мои помощники в несколько обновленной группе показали себя в дальнейшем людьми способными, добропорядочными, думающими интеллектуалами, хорошо знакомыми с работой департамента. Они приводили толковые аргументы в поддержку того или иного положения, помогали убирать клише и слишком упрощенные подходы, заставляя меня напрягать свой интеллект. (В нашем небольшом коллективе, особенно в первые весьма напряженные дни и даже ночи, постоянно шли интенсивные дебаты. Мне вспоминается, как однажды поздно вечером, чтобы успокоиться и восстановить самообладание, я выбежал из [223] кабинета и, едва не плача, прошагал по коридорам чуть ли не всего здания.)
В мою группу входили Иосиф Джонсон — бывший преподаватель Уильямского колледжа, ставший впоследствии президентом общества Карнеги, занимавшегося проблемами международного мира; полковник Чарльз Хартвел (Тик) Бонестил — очень талантливый кадровый офицер (бывший затем командиром одной из частей, действовавших в Южной Корее), ставший ассистентом помощника госсекретаря; Жак Рейнштайн — способный экономист, занимавшийся проблемами экономики оккупированной Германии; Уэр Адаме — бывший сотрудник международного управления с большим опытом работы, служивший в Вашингтоне, и Карлетон Севидж — бывший помощник Корделла Халла, хорошо разбиравшийся в общественном мнении и настроениях членов конгресса.
Вполне осознавая ответственность, лежавшую на нас, мы анализировали проблемы Европы и возможности нашей страны по оказанию ей помощи. В этом нас поддерживали и давали советы многие организации. Мы не считали себя единственными представителями официального Вашингтона, которые должны были заниматься этими вопросами. Кроме всего прочего, нам предоставлялся доступ к работам, проводимым экономистами департамента. (Уилл Клейтон, бывший тогда помощником госсекретаря по экономическим проблемам, находился до середины мая в Европе, поэтому меморандумы, присылаемые им по вопросам восстановления европейской экономики, доходили до нас с опозданием, тем не менее его точка зрения была нам известна.)
Определения и оценки, прозвучавшие в выступлении Ачесона 8 мая на заседании окружного совета в Кливленде (Миссисипи), нам очень помогли в нашей работе. Мы ознакомились с анализом, проведенным военно-морским координационным комитетом за несколько недель до этого, в котором рассматривалось экономическое положение различных европейских стран. Вместе с тем мы воспользовались личными консультациями со знающими людьми как в самом департаменте, так и в других правительственных учреждениях. В результате нам удалось собрать воедино [224] все более или менее важные сведения, касавшиеся интересующей нас проблемы, в том числе и существовавшие мнения в правительственных сферах.
Когда я писал эти строки, я не имел под рукой никаких записей о дискуссиях и консультациях, предшествовавших представлению госсекретарю наших предложений. Но у меня остался текст лекции, которую я прочитал в военном колледже по вопросам восстановления европейской экономики 6 мая, то есть на следующий день после официального оформления моей группы. Поскольку картина, нарисованная мной в этой лекции, несколько отличалась от официальных представлений того периода времени, приведу некоторые примеры.
Свое изложение я начал с анализа причин, почему русские не посчитали необходимым прийти к какому-нибудь соглашению с нами на недавнем заседании комитета министров иностранных дел. Они, как мне представлялось, исходили из двух соображений: во-первых, были уверены, что у нас самих скоро начнется экономический кризис, в результате которого мы потеряем не только свой вес в международных делах, но и интерес к ним; во-вторых, предполагали, что мы одни будем не в состоянии остановить экономический спад, происходящий в Западной Европе, который скоро сыграет там на руку коммунистическим элементам в политическом плане.
Следующей причиной была их мысль, что мы, американцы, скорее всего, не сможем как нация сохранить свое лидирующее положение в мире, что у нас не хватит политической воли, материальных ресурсов и национальной самодисциплины, чтобы принести в Западную Европу материальную стабильность, уверенность и надежду на лучшее будущее — в особенности в странах, сильно пострадавших от войны. Русские считают, что экономические проблемы в этих странах не могут быть решены без помощи и ресурсов тех регионов Восточной и Центральной Европы, которые находятся сейчас под их контролем. Они полагают, что необходимо и далее не пускать в ход эти ресурсы, дожидаясь, пока настанет время, когда они смогут назвать политическую Цену за их использование. [225]
...Говоря другими словами, они считают, что Европа уже принадлежит им, хотя та об этом ничего не знает, как не знает и о том, что над гордыми народами континента наброшена невидимая сеть экономической зависимости и что им остается только терпеливо ждать начала экономического кризиса в Америке, когда эта сеть станет затягиваться и западная часть Европы окажется в полумраке, в котором уже пребывает ее восточная часть.
Затем я перешел к обстановке, сложившейся в Италии, Франции, Австрии и Германии.
В Италии началось (правда, очень медленное) восстановление экономики в ряде областей народного хозяйства. Там не хватает уверенности и свободного капитала. Страна нуждается в долгосрочных иностранных займах и наведении порядка в финансовой и социальной дисциплине.
Коммунистическая партия там насчитывает более 2 миллионов членов и имеет 19 процентов мест в парламенте. Она контролирует ключевые позиции в рабочем движении. Располагая столь сильными позициями, она в состоянии серьезно противодействовать любым мерам, направленным на установление некоммунистического будущего страны.
Обстановка во Франции несколько иная и в ряде аспектов выглядит лучше.
Из всех стран, с которыми мы имеем отношения, только во Франции имеется четырехлетний план общего экономического развития, известный как план Монэ. По нему предусматривается, что страна к концу 1950 года будет вообще в состоянии обходиться без любой помощи извне.
Финансовая сторона плана, поскольку средства поступают из внешних источников, никаких непреодолимых трудностей не имеет. Стране необходимо порядка 1,5 миллиарда долларов, третью часть которых она уже получила. Однако для успешного завершения плана необходимо увеличение импорта из других европейских стран и, прежде всего, из Италии и Германии, но это станет возможным, когда и там начнется подъем экономики. Поэтому начавшийся прогресс, связанный с [226] осуществлением плана Монэ, не слишком-то обнадеживает. Многое зависит также и от политической поддержки. Так что если все ведущие политические силы Франции будут настроены на успех плана, то серьезных трудностей она не встретит.
Что касается коммунистической партии, имея 28,5 процента голосов избирателей и контролируя рабочее движение в стране, французские коммунисты, как в парламенте, так и вне его, смогут, по-видимому, оказать решающее воздействие на выполнение плана Монэ.
Вместе с тем я подчеркнул, что французские коммунисты должны вести себя весьма осмотрительно в связи с проблемой восстановления экономики. Дело в том, что они не могут открыто встать ей в оппозицию. И в этом заключается их слабость.
Какая же мораль вытекает из всего этого для нас? Думаю, что дело обстоит в принципе так же, как и с Италией. Любая помощь, оказанная нами Францией, прямая или косвенная, должна в определенной степени привязать к нам правительство да и трудящихся, находящихся на распутье.
Перейдя к вопросу об Австрии, я указал, что мы ждали целых два года в надежде достичь определенного соглашения с русскими, прежде чем заняться непосредственно проблемой восстановления ее экономики. Однако это ожидание ничего не дало ни нам, ни австрийцам. Конечно, можно было все же начать вести переговоры и хоть чего-то достичь ими: в международной жизни все возможно.
Думаю, исходя из опыта общения с русскими, следует констатировать: сотрудничать с ними могут успешно лишь народы, доказавшие, что в состоянии обходиться и без них. Поэтому мы не допустим никакой ошибки, если спланируем восстановление экономики трех западных оккупационных зон Австрии без вовлечения в этот процесс советской зоны. Отметим, что в нашем правительстве, к сожалению, эта идея не нашла еще своего воплощения. Вне сомнения, осуществить такое планирование гораздо труднее, чем для всей Австрии. Неразрешимой эта проблема, однако, не представляется. И стоить это [227] будет значительно менее 0,5 миллиарда долларов. Может все-таки настать время, когда цена эта резко возрастет.
В заключение я остановился на вопросе о Германии. Полагаю, что по проблемам необходимости корректировки нашей оккупационной политики и принятия мер по восстановлению экономики Германии да и Европы в целом у меня были значительные расхождения с правительственными кругами. Поэтому хочу более подробно остановиться на тех аспектах, которые были мной подняты в упомянутой лекции 6 мая. Я все еще находился под впечатлением тех мыслей, владевших мной по возвращении из Германии в 1942 году, — необходимости использования немцев в послевоенном процессе восстановления Европы, печального опыта работы Европейской консультативной комиссии и бессмысленных условий Потсдамской конференции по установлению администрации и четырехстороннего контроля великих держав в Германии, в результате чего было потеряно почти два года ценного времени.
Попробуем мысленно восстановить тогдашнюю ситуацию. Мы довели войну до победного конца и безоговорочной капитуляции Германии, в результате чего получили право контроля и ответственности за ту ее часть, которая никогда не была самообеспечивающейся экономически, да и ограниченные ее возможности в этом плане значительно сократились в результате войны и поражения. В то время мы не имели никакой программы восстановления экономики нашей зоны, исходя из ожидавшегося международного соглашения. Не было у нас и никаких договоренностей с нашими союзниками по вопросам восстановления экономики Германии как во всей стране, так и по регионам. Да у нас и самих еще окончательно не сложилось мнения, нужна ли нам восстановленная экономика Германии.
Экономической ситуацией в нашей зоне мы поэтому не занимались, обращая основное внимание на политику — проведение денацификации и демократизации общественной жизни. Конечно, мы не хотели, чтобы люди там умирали от голода, и выделяли значительные средства за счет собственных налогоплательщиков для поддержания жителей зоны. Международного соглашения с [228] русскими еще не было, и мы не предпринимали решительных шагов для восстановления немецкой экономики, что могло бы сыграть большую роль в решении экономической проблемы всей Западной Европы и сняло бы с нас заботу о поддержании необходимого уровня жизни в этих регионах.
Ныне мы осознаем, что восстановление экономики Западной Европы имеет первостепенное значение. Начавшийся выпуск продукции хотя бы в части Германии положил бы начало восстановлению ее экономики. Ожидать согласия русских на это мы уже не могли. Необходимо было бы снять все препоны для достижения высокого уровня производства во всей Западной Германии.
К тому времени даже Франция согласилась на принятие подобных мер. Тогда мы предприняли шаги, чтобы получить принципиальное согласие Англии на экономическую унификацию наших двух зон и разработку общей программы их развития, чтобы года через два-три перейти к «тризонии» в рамках Большой тройки.
К сожалению, я не увидел убедительных доказательств того, что этой программе приданы необходимые приоритеты для преодоления возможных препятствий, которые могут встретиться на пути. Многие из этих препятствий связаны с немецкими политическими концепциями. Но пока незаметно, чтобы хотя некоторые из них были модифицированы с учетом потребностей экономической программы.
Наконец, хотя мы и достигли соглашения с англичанами об унификации обеих наших зон в области экономики, мы зашли в тупик, поскольку никак не можем прийти к единому мнению о путях осуществления этой программы.
Я не предъявляю претензий к нашим представителям в Берлине за то, что им не удалось достичь полной договоренности с нашими союзниками. Полагаю, что в этом вина не только нас, американцев. Но ведь речь-то идет об экономической программе чрезвычайной важности и срочности: ее ожидают с нетерпением десятки миллионов людей, поскольку она должна решить вопрос их жизни или смерти и обязана установить баланс сил в [229] Европе. Поэтому достижение договоренности с англичанами должно находиться в центре внимания нашего правительства. Если же, несмотря на наличие доброй воли, такое соглашение не будет достигнуто в ближайшее время, тогда придется сделать нелицеприятные выводы на будущее о нашей оккупации Германии и всей политике в Западной Европе.
По моему мнению, улучшение экономических условий и оживление производственных мощностей в западной части Германии приобретают сейчас чрезвычайно важное значение и должны быть поставлены во главу угла нашей политики в этом регионе и стать приоритетными в оккупационной политике. Этот принцип должен рассматриваться как генеральная линия действий нашего правительства, включая все департаменты и агентства.
Если это будет достигнуто, думаю, что каких-то особых трудностей сама экономическая проблема не представит, так как получившиеся в ходе анализа цифры не составили чрезвычайно больших величин. А при положительном решении этих вопросов нам наверняка удастся доказать русским, что их расчеты в отношении Западной Европы несостоятельны.
В свете последних событий план Маршалла оказался инструментом, положившим конец просоветским настроениям военного времени и благотворно воздействовавшим на наших европейских союзников, а также содействовавшим возрождению англофобии и прекращению карательной, хотя и вполне обоснованной и справедливой, направленности нашей оккупационной политики в Германии.
Таковы в общих чертах рекомендации нашей группы планирования по вопросам программы восстановления Европы, которые были представлены генералу Маршаллу 23 мая. В них включены и соображения различных источников, сам же документ составлен мной. Насколько мне известно, опубликован он не был. Однако наиболее значимые положения упоминались впоследствии в уже называвшейся мной книге Джонса, а также в статье Гарри Байярда Прайса «План Маршалла и его значение», [230] появившейся в 1955 году в нью-йоркском издании университета Корнелля.
Полагая, что на разработку программы восстановления экономики Европы потребуется довольно длительное время, и учитывая психологическое воздействие наших предложений и рекомендаций, мы начали с разделения проблемы на кратко- и долгосрочные аспекты. В качестве первоочередных мер мы рекомендовали приступить к немедленной добыче угля, необходимого для покрытия потребностей западноевропейской промышленности в энергетике.
Что же касается долгосрочных проблем, то мы рассматривали их в связи с разрушительным воздействием войны на экономическую, политическую и социальную структуры Европы. Война привела к уничтожению заводов и фабрик, а также энергетики.
Хотя первопричиной этого и не была деятельность коммунистов, теперь они использовали создавшийся кризис в своих целях. Дальнейшие их успехи могли оказаться весьма опасными для американского общества. Тем не менее мы считали, что наши попытки оказать помощь Европе не должны привести к военному столкновению с коммунизмом, но быть направлены на реставрацию экономической и энергетической мощи европейских стран. Таким образом, наша цель — не развязывание войны с коммунизмом, а исправление уродливого состояния экономики в Европе, подверженной влиянию различных тоталитарных движений.
Вместе с тем мы подчеркнули необходимость проведения твердой линии и четкого разделения обязательств и процедур, повышения нашей роли в принятии решений по указанной проблеме и скорейшему внедрению их в европейские страны.
Необходимо также, считали мы, провести четкую разграничительную линию между программой экономической реставрации Европы, с одной стороны, и программой американской помощи в деле ее оживления — с другой.
То, как мы представляли себе это разделение ответственности, нашло свое отражение почти дословно в выступлении генерала Маршалла в [231] Гарварде:
«...Одностороннее и формальное провозглашение инициативы по разработке программы, которая сможет поставить Западную Европу на ноги в экономическом плане, оказалось бы действием, не только недостойным нашего правительства, но и малоэффективным. Это дело европейцев. Формальная инициатива должна исходить от Европы, и европейцы обязаны взять на себя основную ответственность за нее. Роль же нашей страны будет состоять в разработке европейской программы, а в последующем в ее поддержке финансовыми и иными средствами в соответствии с запросами европейцев».
Затем последовал перечень требований и условий, которые казались нам необходимыми для обеспечения успеха этого мероприятия.
Было бы желательно европейским странам собраться вместе и согласовать скоординированную программу возрождения экономики в масштабе всей Европы.
Программа, которую затем поддержит наша страна, должна быть общей и одобренной всеми европейскими народами. Хотя в нее и войдут отдельные национальные программы, наподобие французского плана Монэ, она должна быть международной, принимая во внимание психологические, политические и экономические соображения. Запрос о нашей помощи должен быть общим и исходить от группы дружеских стран, а не представлять собой изолированные и индивидуальные обращения.
Причина такого требования, думаю, вполне очевидна. Если не поставить условие Соединенным Штатам рассматривать национальные запросы в их совокупности, они, каждый в отдельности, будут перегружены ненужными подробностями и преследовать цель решения собственных экономических проблем в ущерб общеевропейской основе. К тому же это принудило бы нас принимать непопулярные в политическом плане решения, позволившие бы некоторым европейским правительствам переложить ответственность за особенности и недочеты программ на наши плечи, чтобы снять недовольство определенной части своего электората. Кроме того, у нас имелись серьезные сомнения в успехе некоторых мероприятий по реставрации экономики Европы, если вдруг [232] они будут исходить из нескоординированных национальных программ. Мы считали, что одними из главных недостатков европейской экономики были ее раздробленность, недостаточность коммерческого обмена и, в частности, отсутствие большого потребительского рынка. Настаивая на общности их действий, мы надеялись тем самым принудить европейцев думать как европейцы, а не националисты, имея в виду экономические проблемы всего континента.
Требование это было существенным и вполне современным, учитывая предполагаемую реакцию собственного конгресса.
Европейская программа должна позволить Западной Европе перейти в такое состояние, когда она сможет обеспечить приемлемый стандарт жизни населения за счет собственных финансовых средств и возможностей, осуществляя весь объем необходимых работ. Вместе с тем программа должна дать людям уверенность, что при нашей поддержке она станет последней в обозримом будущем.
Выяснялось, что мы не могли рекомендовать конгрессу другую программу, носившую бы временный характер и не касавшуюся сути проблемы. Дин Ачесон упомянул в своем выступлении в Делте о том вкладе, который мы внесли в дело экономического возрождения остальной части мира, выделив на эти цели около 3 миллиардов долларов. (Большая часть этой суммы была направлена в Европу.) Мы предоставили Великобритании заем в размере 3 ¾ миллиарда долларов. Мы были инициаторами создания международного банка реконструкции и развития и международного финансового фонда. Но этого оказалось недостаточно. Конгресс, разумеется, не согласится на дальнейшую поддержку подобных инициатив, пока не будет уверен, что они принесут положительный результат и не вызовут новых требований.
В дополнение к вышесказанному, мы обратили внимание на необходимость осуществления следующих мер: 1. Максимальное использование имеющихся международных средств и ресурсов. [233]
2. Получение гарантий от европейских правительств, что они используют всю свою власть и авторитет для выполнения программ.
3. Получение, в случае такой возможности, определенной компенсации для нашей страны наряду с выгодой от успешного выполнения программ.
Проблему определения региона, на который должна распространяться программа восстановления экономики Европы, решили 23 мая, что нашло отражение в соответствующем документе. Это было время, когда весь мир находился под впечатлением создания Организации Объединенных Наций и надеялся на ее ведущую роль в решении мировых проблем. Многие люди в Вашингтоне считали тогда, что было бы неправильным, если бы мы приступили к подготовке, а затем и осуществлению программы реставрации Европы, минуя соответствующую службу ООН, в которой были бы представлены Россия и коммунистические страны Восточной Европы. Подходящим органом, как нам казалось, и была недавно созданная экономическая комиссия по Европе, приступившая к работе под эгидой экономического и социального совета ООН. Комиссия как раз заседала в Женеве. Многие наши консультанты опасались, и не без основания, что если бы мы, начав разработку программы экономического восстановления Европы, миновали бы эту комиссию, то тем самым подорвали бы не только ее значение, но и роль ООН в вопросах всемирной торговли и экономики.
На этой проблеме я также останавливался в своей лекции в военном колледже 6 мая, подчеркнув, что экономическая комиссия по Европе уже начала распространять свое влияние на все организации, созданные для осуществления действенности различных фаз экономических проблем Европы. В некоторых из них участвует и Россия.
Но хотя Россия и воздерживалась от непосредственного участия в работе этой комиссии, у нас, по моему мнению, все же сохранялся хороший шанс рассмотреть на ней генеральный план общего сотрудничества западноевропейцев. Может быть, именно по этой причине [234] Россия удивила всех, прислав в последний момент без всякого предварительного уведомления свою делегацию в составе 23 человек. Как бы то ни было, с мнением прибывших следовало считаться. Любое предложение по упорядочению экономической жизни в Западной Европе они рассматривали очень внимательно и с подозрением. Не думаю, что они могли себе позволить бросить открыто черный шар при рассмотрении эффективных и многообещающих проектов, зная, что люди понимают: от их принятия зависело будущее Западной Европы. Но они могли попытаться войти в состав руководящего органа и сделать так, чтобы этот проект не работал вообще или работал в том духе, который был нужен им.
Несмотря на эти опасения, я вначале думал, что комиссия сможет в конце концов разобраться в сути вопросов. Лучшим выходом из положения, как мне казалось, было бы представление западноевропейскими странами собственной экспериментальной программы в комиссию. Если она будет одобрена ею, то ООН смогла бы взять над нею шефство и направить ее нам в качестве своего проекта. Но что будет, если комиссия эту программу не одобрит и не примет?
Задав в своей лекции вопрос, что же произойдет, если русским удастся отнести рассмотрение такой программы в разряд второстепенных проблем, или же они попытаются войти в состав администрации, или занять такую позицию, где могли бы осуществлять контроль за выполнением программы и использовать это в своих собственных политических интересах? Как нам следует тогда поступить?
Ответ, который я дал на поставленный мной же вопрос, определял суть подхода к нему, принятую через две недели и всей нашей группой.
В этом случае, по-моему, нам придется сказать «нет» и вообще отказаться от данного мероприятия любезно, но твердо, перейдя к рассмотрению необходимых вопросов с различными странами в индивидуальном порядке за стенами ООН, но исходя из тех же требований и условий, которые были нами представлены в европейскую комиссию. [235]
Если какие-то страны не согласятся с нашими условиями, находясь под сильным влиянием коммунистов, и не смогут гарантировать бережного и экономного расходования наших денег на достижение тех целей, для которых они предназначены, тогда и давать их вообще не следует. Если народы Западной Европы откажутся от американской помощи на этих условиях, то это будет означать, что они окончательно голосуют за доминирующее положение России. В таком случае предпринимать что-либо там мы не будем, сделав соответствующие выводы.
Вопрос должен решаться на политической основе. Ведь если коммунистам удастся занять ключевые позиции в административных органах, они заблокируют осуществление программ, изображая их как попытку американцев установить свою гегемонию над народами Западной Европы. Единственным средством, которое может заставить их замолчать и принудить к согласию, является просвещенное общественное мнение, хорошо осведомленное о том, что это — единственный выход из грозящей катастрофы.
Как я уже говорил, эта точка зрения нашла свое отражение в документе, представленном нами госсекретарю 23 мая. Лучше всего, полагала наша группа, стало бы стимулирование инициативы европейской экономической комиссии, «чтобы восточноевропейские страны либо исключили сами себя из намечаемого процесса, отказавшись от предложенных условий и требований, либо согласились на, изменение замкнутых ориентации своих экономик».
В заключение в документе содержалось предложение по корректировке двух основных, неверных на наш взгляд, положений, связанных с доктриной Трумэна:
1. Подход и отношение Соединенных Штатов к мировым проблемам — лишь защитная реакция на коммунистическое давление, а попытки восстановления здоровых экономических условий в других странах — побочный продукт этой реакции, в чем мы не были бы заинтересованы, не будь коммунистической угрозы.
2. Доктрина Трумэна представляет собой незаполненный бланк по оказанию экономической и военной помощи тем регионам, где наметились признаки успеха [236] коммунистов. Нам следует поступать таким образом, чтобы всем было понятно: расширение американской помощи — вопрос политической экономии в буквальном смысле этого слова — такая помощь будет оказываться только в тех случаях, когда ее результаты будут соответствовать нашим затратам и усилиям.
Затем мы остановились на специфике сложившейся ситуации в Греции и успехах нашей ограниченной интервенции. По сути дела, это своеобразное отражение точки зрения, высказанной в моем выступлении 28 марта в военном колледже. Квинтэссенция ее заключалась в том, что «в других регионах мы должны были применять подобные же критерии».
Таковыми были наши основные рекомендации, представленные генералу Маршаллу. Копии направлялись, если я не ошибаюсь, Ачесону, Уиллу Клейтону, Бену (Бенджамину) Коэну — советнику Госдепартамента и Чипу Болену — помощнику госсекретаря. На следующее утро Маршалл провел совещание, на котором, кроме вышеназванных, присутствовали многие высокие должностные лица департамента. Генерал попросил присутствовавших высказаться по представленному нами документу.
Прозвучал целый ряд критических замечаний. В частности, высказывалось мнение, что европейцы вряд ли смогут сами составить эффективную программу. Под вопросом было и рассмотрение Европы в качестве единого целого. Задавался также вопрос: как нам следует поступить, если русские согласятся?
Когда все желавшие высказались, меня попросили ответить на возникшие вопросы. В своих ответах я придерживался линии, о которой сказано выше: европейцы могут объединиться, получив удовлетворяющую их программу, если же этого не произойдет, то тогда мы не сможем ничего для них сделать. Что же касается русских, будем играть в открытую. Если они отреагируют положительно, мы проверим их намерения, потребовав от них внесения конструктивного вклада в осуществление программы. В случае же отказа русских можно просто исключить из числа участников. Сами мы разграничительную линию в Европе проводить не будем. [237]
Когда я закончил своё выступление, генерал Маршалл поблагодарил нас и отпустил с совещания, не выразив своего мнения (он всегда поступал так, пока не принимал решения после тщательного анализа). Сейчас я уже не помню, вызывал ли он меня в следующие дни для консультаций. Генерал был порядочным человеком: он потребовал дать ему рекомендации и получил их. Затем выслушал все критические замечания и сделал соответствующий вывод. Каким он был, я увидел в тексте его выступления в Гарварде, в котором отражались все наши основные положения с добавлением некоторых соображений различных экспертов.
Разные люди претендовали на авторство плана Маршалла или же просто, как говорится, примазывались к нему. Естественно, такие высокопоставленные чиновники, как Ачесон, Клейтон и Болен, приложили к нему руку. Главная задача нашей группы планирования заключалась в сборе всех имевшихся суждений и мнений и разработке на их основе принципиальных рекомендаций и несении за них полной ответственности, что мы и сделали. Целый ряд аспектов, а также идея об объединении европейцев на основе одной программы, не был нашей выдумкой. Конечно, мы использовали высказывания многих экспертов и аналитиков, но делали свой собственный вывод о целесообразности внесения их в число рекомендаций. Был, однако, и наш собственный вклад в разработку плана. Вот некоторые основные положения:
1. Европейцы должны сами проявить инициативу по составлению программы и нести общую ответственность за ее выполнение.
2. С предложением о помощи следовало обратиться ко всей Европе: если кто и намеревался разделить Европейский континент, то пусть это будут русские, демонстрировавшие свою отрицательную реакцию, а не мы.
3. Жизненно важным компонентом возрождения Европы должна стать концепция возрождения Германии с реабилитацией ее экономики.
Таким образом, непосредственная роль группы планирования сводилась к формулировке этих трех основных положений в плане Маршалла. [238]
С исторической точки зрения авторство этого плана принадлежит в первую очередь генералу Маршаллу и президенту Трумэну. На первом лежит ответственность за использование представленных ему рекомендаций и советов, сведение их в единый документ и передачу его, не побоявшись возможной критики, на рассмотрение президента и конгресса, а также на суд общественного мнения Америки да и всего мира, поскольку сам план связан с известным риском. Будучи человеком, не боявшимся ответственности за возможные ошибки, допущенные даже по посторонней рекомендации, он, вне всякого сомнения, заслуживает добрых слов за свою деятельность. Но и президент Трумэн достоин всяческой похвалы за правильное понимание сложившейся ситуации и политическую смелость, за назначение в качестве госсекретаря наиболее опытного, самостоятельного и пользовавшегося уважением в народе человека с предоставлением ему свободы действий и поддержкой его инициатив, которые в случае неудачи могли бы нанести громадный ущерб государству и запутать дела администрации.
Среди советников, которым генерал Маршалл выразил свою благодарность за участие в разработке концепции программы возрождения Европы, была и наша группа планирования, что мне особенно приятно сознавать. А через два года, в июне 1949-го, когда руководители миссий стран, принимавших участие в этом плане, давали званый ужин в честь президента Трумэна и генерала Маршалла в Вашингтоне, отмечая вторую годовщину его выступления в Гарварде, генерал попросил меня подготовить для него текст ответа на тост, который непременно будет произнесен в его адрес (он находился тогда уже в отставке). Меня также пригласили на этот ужин (что было, несомненно, результатом его тактичного предложения). Окончив ответ на действительно адресованный ему тост, Маршалл с присущей ему грациозностью обратился ко мне, подняв свой бокал. Через четыре дня после этого я получил от него письмо из Виргинии, где он в то время проживал в своем [239] доме:
«Дорогой Кеннан!Поскольку я поблагодарил Вас неформально за помощь в составлении текста моего выступления вечером прошлого воскресенья, хотел бы официально выразить свою признательность за потраченное Вами время и усилия на осмысление квалифицированных рекомендаций. Между прочим, это было очень любезно с Вашей стороны, поскольку нечто подобное было уже Вами проделано при подготовке более важного моего выступления два года тому назад.
С почтением
Ваш Д. Маршалл».
Считаю, что сейчас уместно сказать несколько слов о генерале Маршалле. Лично я знал его только в последние годы жизни — на заключительном этапе его длительного служения нации. Близок, однако, с ним я не был (да таковых у него было немного). За время же нахождения в Госдепартаменте, с мая 1947-го по конец 1948 года, наши отношения носили чисто служебный характер, хотя я и имел привилегию заходить к нему в любое время через боковую дверь, чем никогда не злоупотреблял. Встречались мы с ним довольно часто, так что я мог наблюдать за его работой в качестве госсекретаря.
На моей памяти нет другого человека, который бы менее всего нуждался в панегирике. Как и многие, я обожал его, даже в определенной степени любил за те качества, которые он имел. Некоторые из них были широко известны, о других же общественность знала мало: прямота натуры, обходительность и джентльментство, строгое отношение к своим служебным обязанностям, невозмутимость даже в случаях, связанных с беспокойством, критический склад ума, взвешенность суждений и решений, настойчивость в отстаивании принятых решений, отсутствие амбициозности и мелочного тщеславия, индифферентность к капризам общественного мнения и высказываниям средств массовой информации, благожелательное отношение к подчиненным без выделения [240] любимчиков (в Госдепартаменте не было ни одного человека, которого он звал бы по имени: ко всем без исключения он обращался по фамилии, без всяких титулов). Я не всегда разделял его политические взгляды и не считал его знатоком российских проблем, в особенности в ранний период. Были моменты, когда я с ним не соглашался и давал неприятный для него совет или нелицеприятную оценку. Но он никогда не вел себя как умудренный в политике муж. Официальное его отношение к политическим проблемам не являлось результатом его собственных инициатив или запросов.
У меня сложилось впечатление, что я был для него загадкой: ведь он не привык к людям, подобным мне. Но он понимал, что я давал ему все, что мог, исходя из отношений службы и лояльности, поэтому относился ко мне с определенной снисходительностью и уважением.
Строго говоря, он был скуп на похвалу. Кроме упомянутого выше письма, содержавшего несколько скупых слов признательности, я услышал от него своеобразную высокую оценку своей деятельности, когда он поручил мне выступить в роли хозяина на приеме им у себя в офисе двух-трех гостей, прибывших на официальный завтрак. Он попросил меня налить спиртного, что я и сделал, несколько нервничая. Посмотрев, как я кудесничаю, он сказал:
«Кеннан, они говорят мне, что вы — хороший руководитель группы планирования, что, собственно говоря, я и сам знаю, но... черт побери (сказано это было по-военному)... кто научил вас класть лед в бокал, не налив туда виски?
Мне вспоминается еще один эпизод, когда он проявил ко мне особое внимание. Стояла весна 1948 года. Успех плана Маршалла был настолько очевиден, что мы с Боленом посчитали: нашему правительству необходимо сделать примирительный жест в отношении советского правительства — показать, что мы не собирались его унизить или прижать к закрытой двери и готовы к переговорам по всем проблемам в любое время. И мы порекомендовали генералу Маршаллу сделать соответствующее заявление советской стороне. Эта рекомендация [241] была принята, и посол Уолтер Биделл Смит получил необходимые инструкции, в соответствии с которыми заявил Молотову, что правительство Соединенных Штатов заверяет: «Дверь всегда широко открыта для переговоров и дискуссий с тем, чтобы снять возникшие противоречия».
Этот гамбит обернулся для нас довольно болезненно. Молотов, получивший, вне всякого сомнения, указание хозяина Кремля, использовал эту оказию против нас, сделав вид, будто понял нашу инициативу как приглашение к переговорам на высшем уровне, и выразил на это согласие советского правительства, что вызвало бурю спекуляций и протестов. Наши западноевропейские друзья, застигнутые врасплох, стали обращаться к нам и лично к госсекретарю, требуя объяснений. Намеревались ли мы начать переговоры с Россией за их спинами? Администрация стала растолковывать, что не имела в виду ничего подобного, попав сразу же под перекрестный огонь критики со стороны обозревателей и издательств. Одни обвиняли ее в неуместности подобных предложений, другие — почему мы не идем на переговоры, коль скоро сами же предложили их начать. Херблок в газете «Вашингтон пост» поместил карикатуру, на которой был изображен Гарри Трумэн с битой в руке и мячом, лежавшим у его ног, с призывом: «Нанеси удар!»
Я был напуган тем, что сделал. Два вечера подряд я прогуливался по улицам Фоксхолл-Виллидж, размышляя над событиями и пытаясь найти нашу ошибку. На третий день я направился к генералу, чтобы поделиться своими соображениями. Он сидел, обложившись газетами.
«Генерал, — произнес я, — мне известно, что настоящий мужчина должен учиться на своих ошибках, а не плакаться. Я целых два дня размышлял, пытаясь выяснить, что же мы сделали неправильно. Клянусь своей жизнью, но никаких ошибок я не вижу. Думаю, что мы были правы, а ошибаются критики. Однако, поскольку критики очень много, где-то все же был допущен промах».
Генерал Маршалл отложил газету, тяжеловесно повернулся ко мне и пристально посмотрел поверх своих очков. Я с трепетом ждал, что будет дальше. [242]
«Кеннан, — сказал он, — когда мы высадились в Северной Африке в 1942 году и все вначале протекало успешно, мы были просто гениями в глазах прессы в течение трех дней. Когда же начались тяжелые бои под Дарланом, газетчики целых три недели называли нас остолопами.
Решение, о котором вы говорите, — продолжил он после небольшой паузы, — было одобрено мной, обсуждено на заседании кабинета министров и получило одобрение президента.
Единственно, что меня беспокоит, так это отсутствие у вас мудрости и проницательности обозревателя. А сейчас убирайтесь!»
Несмотря на большую занятость в Госдепартаменте, я старался, когда мог, принять участие в завершении учебного года в военном колледже. 18 июня я выступил в последний раз перед слушателями и рассказал им о характере деятельности группы планирования Госдепартамента в области внешней политики, исходя из шестинедельного опыта нашей работы. Для лучшего понимания сути вопроса я привел параллель:
«У меня довольно большая ферма в Пенсильвании. По этой причине вы никогда не видели меня здесь в конце недели (или, говоря по-другому, вы не увидели бы меня, если сами были бы в это время здесь), так как я постоянно уезжал на ферму. Ферма расположена на 235 акрах и имеет целый ряд строений. На каждом из этих акров что-то постоянно происходило: бурно росла сорная трава, образовывались овраги, падала изгородь, блекли краски, начинали гнить деревья, грызуны рыли ходы и норы. Казалось, ничто не пребывало в покое. Поэтому выходные дни, теоретически предназначенные для отдыха, проходили в каких-то делах. Там стал рушиться мостик, но не успевали вы приступить к его ремонту, как появлялся сосед с жалобой на свалившийся забор — в полукилометре от здания фермы. В это же время прибегала дочь, сообщавшая, что кто-то [243] забыл закрыть дверь в свинарник и свиньи разбежались. По дороге к свинарнику вы обнаруживали, что гончая собака расправляется с котятами ваших детей. Спасая котят, замечали, что целая секция крыши амбара оголилась и требует срочного ремонта. Из окна ванной кто-то кричал, что насос, видимо, остановился и в доме нет воды. А к воротам подъезжал грузовик с щебнем и камнем, заказанными вами для укладки дорожки. Стоя растерянно и размышляя, что же надо сделать в первую очередь, вы видели маленького мальчика, сына соседа-фермера, появлявшегося перед вами с ухмылкой на своей рожице: «А бычок-то отвязался и сейчас орудует на клубничной грядке».
Вот так примерно выглядит и политическое планирование. Наш мир довольно велик. В нем, образно говоря, имеется не менее 235 больших акров. И на каждом что-то постоянно происходит. Быстро соображающая и проницательная личность, стремящаяся идти в ногу со временем, может предположить, что упреждает события на одном из этих акров месяца на три-четыре. Но пока это лицо изложит свои идеи на бумаге, разрыв сокращается до нескольких недель. Когда же его идеи получат одобрение, останется всего несколько дней. И вот в соответствии с одобренными идеями начинаются действия, но оказывается, что запланированные события произошли еще вчера. Тогда у многих возникает вопрос, почему, черт возьми, они не были предусмотрены заранее.
Предположим, однако, — продолжал я, — что вы принимаете решение заняться каким-то определенным вопросом, чтобы не быть увлеченным стремительным потоком текущих событий, и концентрируете на нем все свое внимание. Возьмем, например, анализ состояния одной из дружественных нам европейских стран, которая не может восстановить свою экономику за счет только собственных ресурсов в результате последствий войны. И тут вы непременно столкнетесь с длинными языками и противоречивыми взглядами.
Вы говорите:
«Пожалуй, это не так уж и сложно. Почему бы нам не сказать этим людям, чтобы они составили план реконструкции [244] своей экономики и представили его нам. Мы же посмотрим, сможем ли поддержать его или нет».
Этим вы положите начало дискуссии. Кто-то вам возразит:
«Так дело не пойдет. Они слишком устали от всего и не в состоянии подготовить такой план. Нам придется заниматься им самим». Еще один скажет:
«Даже если они и составят такой план, у них не хватит внутренней экономической дисциплины, чтобы его осуществить. Да и коммунисты расстроят их намерения». Найдется умник, который изречет: «Коммунисты тут ни при чем. Это сделают местные бизнесмены». Другой добавит:
«Может быть, план нам вообще и не понадобится. Может, мы в последнее время дали им недостаточно средств. Если мы предоставим их сейчас, все заработает как следует».
Третий произнесет:
«По всей вероятности, так оно и есть на самом деле. Но нам придется определить, сколько денег потребуется для этого. Конгресс не намерен просто так сорить деньгами».
Кто-нибудь скажет:
«Следовательно, нам нужна программа. Необходимо уточнить, на что конкретно потребуются деньги, и добиться уверенности в том, что план будет работать». На это последует реплика:
«Да, да, но будет большой ошибкой, если мы попытаемся составить программу сами. Коммунисты сразу же откроют по ней огонь наугад, и европейские правительства откажутся брать на себя ответственность за ее выполнение».
Еще один добавит:
«Это абсолютно правильно. Нам следует сказать этим европейцам, чтобы они составили план и представили его нам, а уж мы решим, будем ли его поддерживать». Тогда вы скажете: «Но ведь именно об этом и шла речь с самого начала». [245]
Этот придуманный разговор лучше всего показывает характер дебатов, развернувшихся перед окончательной формулировкой плана Маршалла в правительственных кругах.
Лекция моя не носила шутливого характера, ведь она состоялась буквально на следующий день после выступления генерала Маршалла в Гарварде. Успех его предложений пока не был гарантирован. Огромные проблемы, о которых шла речь, предстояло еще решать. Я лишь попытался в заключение обрисовать опасности, с которыми они были связаны. Счел целесообразным привести некоторые отрывки из этой лекции, напомнившие с сути проблем, стоявших перед нами в 1947 году и затронутых в так называемой «доктрине сдерживания».
«...Нет необходимости закрывать глаза на серьезность нашего положения. Мы выиграли войну в Европе — на поле боя. Она стоила нам гораздо больше того, что мы ожидали: не только огромные потери человеческих жизней, не только истощение национальных ресурсов, но и нарушение стабильности нашего международного положения, допущение временной потери силы, а также некоторых естественных союзников.Самое же негативное заключалось в том, что победа не была полной. Наш англо-американский мир оказался недостаточно мощным, чтобы устранить все угрожавшие нашему существованию силы. Нас даже вынудили войти с частью из них в союз, чтобы ликвидировать главного противника. Слишком большой неудачи в этом не было, но мы оказались неспособными заключить его, не введя самих себя и наш народ в заблуждение в отношении характера этого союза.
Современные крупные демократические государства, по всей видимости, не в состоянии разобраться в тонкостях и противоречиях соотношения сил. Вам, здесь собравшимся, пришлось на себе испытать последствия военных решений. Могу сказать, что самым большим нашим упущением военной поры стала неспособность разобраться в реальном характере нашего российского союзника и честно объяснить народу суть нашего с ним военного союза. Эта ошибка и недостатки подготовки [246] к послевоенному периоду привели нас по окончании военных действий к необходимости установления равновесия по результатам победы над Германией.
Ныне мы, американцы, оказались стоящими на краю поля развития всемирной истории, как говорится, в гордом одиночестве. Наши друзья истощились, пожертвовав собственным благосостоянием на общее благо. За ними, разделявшими наш язык и традиции, виден мир, часть которого настроена к нам враждебно, а другая затаила злобу. Часть стран этого мира подчинилась и перешла на службу крупной политической силе, преследующей цель — наше уничтожение. Оставшаяся часть завидует нашему материальному богатству, игнорируя или относясь безразлично к ценностям нашей национальной жизни и подходя скептически к нашей судьбе и восприятию национального величия. Сами по себе эти страны не представляют для нас большой опасности, по меньшей мере в данное время, поскольку ставят перед собой узко национальные ограниченные цели. У них нет национального единства и достаточных материальных и людских ресурсов, чтобы мечтать о мировом господстве. Но башни Кремля отбрасывают длинные тени, которые пали на многие страны, до того относившиеся терпимо к нам как к великой державе. А это очень опасно: чем более я наблюдаю за жизнью мирового сообщества, тем более убеждаюсь, что именно эти тени воздействуют на умы и деяния государственных мужей».
Такова картина мира накануне выступления Маршалла в Гарварде. Именно эти тени и должна была разогнать разрабатывавшаяся программа по восстановлению европейской экономики. А упоминаю я об этом в связи с аргументами и толкованиями так называемой статьи «X» и «доктрины сдерживания», к которым я перейду ниже.
Представив свои рекомендации 23 мая 1947 года, группа планирования работу над проблемой реставрации Европы не закончила. Документ составлялся в спешке. Был целый ряд аспектов этой программы, которыми мы хотели заняться основательно. Так что мы работали еще два месяца, уточняя концепцию, после чего представили новый документ, гораздо обширнее предыдущего. Теперь [247] это были уже не столько рекомендации госсекретарю, сколько изложение сути вопросов и руководство к действиям для людей, которые будут заниматься осуществлением проекта в целом. Документ, названный «Некоторые аспекты программы возрождения Европы с точки зрения Соединенных Штатов», закончили 23 июля.
В нем мы детально проанализировали заинтересованность Америки в возрождении Европы, показали, что даст восстановление ее экономики в случае успешного осуществления программы, и основные условия, из которых должна исходить Америка, работая с программой, а также требования к отдельным странам (прежде всего Англии, Германии и Австрии) и степени участия частного американского капитала в осуществлении программы. Документ этот был настолько объемным, что процитировать и даже привести из него выдержки просто невозможно. Надеюсь, однако, что он будет все же когда-нибудь опубликован полностью, так как дает исчерпывающую картину официальных причин, которыми руководствовалось наше правительство, приступая к осуществлению программы.
Тем не менее на одном из аспектов я все же хотел бы остановиться. Речь шла о четкой линии раздела между возрождением экономики Европы и проблемой роста экономики в какой-то другой части мира.
В документе говорилось, что четко определенные потребности Европы могли быть разрешены за короткое время, а это имело большое значение не только для интересов нашей страны, но и мирового возрождения в целом. Вместе с тем они требовали специального подхода. И нет оснований полагать, что методы, использовавшиеся в Европе, могут быть столько же успешно применены в других местах.
За исключением Кореи и Японии, нужды стран других регионов фундаментально отличались от европейских. В Европе требовалось задействовать мощности, имевшиеся в наличии, для самообеспечения. И эта проблема была кратковременной. В других же местах следовало создавать все заново. А эта проблема была уже долгосрочной, поскольку для ее осуществления необходимо было запустить [248] весь организационный процесс. В Европе, к слову говоря, большая часть потребностей могла быть удовлетворена путем передачи американской технологии и некоторых секретов производства европейцам.
С исторической точки зрения перспектива двух десятилетий, в течение которых развивалась бы экономика неевропейских стран, была слишком очевидной. Однако на протяжении всего периода времени подготовки законодательного акта по оказанию помощи Европе в восстановлении ее экономики, да и нескольких лет после этого, нам, принимавшим участие в разработке концепции плана Маршалла, предъявлялись требования со стороны ряда конгрессменов о необходимости разработки подобных же программ для Китая, Среднего Востока и Латинской Америки. Конгрессмен Уолтер Ядд из Миннесоты, в частности, настаивал на подготовке плана для Китая, а потом даже обвинял нас в падении китайского националистического правительства, поскольку, мол, мы не откликнулись на его предложение. Его мнение, да и мнение многих других людей, не изменилось от наших попыток показать разницу в проблемах и ситуациях этих двух различных регионов: примитивность индустриальной базы Китая, бесперспективность политических предпосылок, возможность неэффективного использования там финансовых средств, нереальность и необоснованность универсализации принципов подхода к этой проблеме. Свойственные американцам антипатия к региональным подходам и стремление к универсализации были настолько сильны, что их не удалось устранить даже успешным осуществлением плана Маршалла. Наоборот, он их только стимулировал.