Удача
С последовавшего воскресенья чтение Библии в кают-компании стало, по общему согласию, неотъемлемой частью наших еженедельных будней. Виноваты в этом старая шутка и благочестивость моряков.
На нашей субмарине не было священника. На некоторых подлодках командиры регулярно устраивали молебны, но большинство командиров, и я в их числе, не имели соответствующей квалификации. Если бы не вестовой по имени Пейдж, на «Флэшер» никогда бы не соблюдались официальные обряды священной субботы.
Все началось за два воскресенья до нашей атаки на конвой. Эдди Эткинсону, нашему интенданту, [230] доставалось от нас, когда пища подавалась не вовремя, а обед в этот вечер был к тому же особенно пресным.
— Эдди, — сказал я, — эти обеды напоминают мне стих из Библии. Это Послание к евреям, 13: 8, как я полагаю.
Он не знал, радоваться ему или нет.
— А что это за стих, командир?
— Ну нет, я тебе не скажу. Для тебя будет полезно поискать самому.
Эдди высунулся из-за двери и сказал Пейджу:
— Ты можешь мне найти Библию?
— Да, сэр!
Он вернулся через минуту, и один только взгляд на него заставил меня почувствовать себя сильно посрамленным.
Пейдж был человеком набожным, и, когда он мне улыбнулся, было ясно, о чем он думал: был воскресный вечер, и новый командир «Флэшер» отдал распоряжение, чтобы Библию принесли для молебна.
— Спасибо, Пейдж. Этого достаточно.
Я хотел подождать, пока он уйдет, прежде чем Эдди найдет и прочитает стих, который я процитировал: «Иисус Христос в то же воскресенье, как и сегодня, как и во веки веков».
В следующее воскресенье вечером, после того как мы собрались в кают-компании на вечернюю трапезу, появился Пейдж. В руках у него была Библия, и он протянул ее Филу Гленнону.
— Я знал, что она вам понадобится, сэр, — сказал он.
Мы с Филом переглянулись. Я слегка кивнул, и Фил поблагодарил Пейджа, открыл Библию на псалмах и прочитал несколько стихов своим потрясенным коллегам-офицерам. [231]
Через пару дней я забыл об этом, но в следующее воскресенье, первое после нашей атаки, Пейдж появился вновь.
— Есть многое, за что можно воздать хвалу Господу за истекшую неделю, командир, — сказал он.
После того как он ушел, мы поговорили об этом и решили, что Пейдж прав. Нам за многое следовало отблагодарить Господа. После этого ни одно воскресенье у нас не проходило без чтения Священного Писания при всем благоговейном внимании, какого только мог пожелать Пейдж.
После нападения на конвой мы переместились в новый район, и с каждым днем становилось все очевиднее, что в этих водах не предвидится никакой добычи. За исключением нескольких самолетов и японского плавучего госпиталя, который, конечно, был для нас за границами дозволенного, целыми днями нам не попадалось больше ничего. Фил был раздражен больше всех нас. Он очень надеялся на то, что все торпеды будут израсходованы к тому времени, как мы вернемся в Перт и он улетит к своей любимой к Рождеству. Поэтому, когда 13 декабря принес мне новый приказ, он улыбался с надеждой. Мы должны были покинуть «волчью стаю» и проследовать на позицию перед входом в бухту Манилы. У нашего командования была причина полагать, что некоторые крупные суда собираются выходить из бухты, и нужен был кто-то, кто мог бы сообщать, когда это будет происходить.
Мы были рады любой перемене, но у меня было двойственное чувство по поводу этого конкретного случая. Бухта Манилы — очень большое водное пространство, настолько большое, [232] что для того, чтобы держать ее под наблюдением, одной подводной лодки недостаточно. Если мы будем входить в нее в подводном положении, суда могут свободно проследовать через вход в бухту, а мы их не увидим. Кроме того, что она усиленно охраняется, в ряде мест там мелководье и предполагаются минные заграждения. Мысль о том, что «Флэшер» придется выполнять возложенную на нее задачу в таких условиях, напомнила мне о бумажных блокадах, о которых я читал в истории флота, когда ничто, кроме не подкрепленного ничем листа бумаги или условного знака, не могло заставить судно находиться в пределах или за пределами того или иного района.
Но нам было предписано занять новый район, куда мы отбыли. Мы шли на полной скорости всю ту ночь и на следующее утро прибыли на позицию к северу от острова Лубанг, к юго-западу от входа в бухту. Планировалось, что наши военно-воздушные силы нанесут в это утро удар с воздуха, и нам хотелось прибыть вовремя, чтобы стать свидетелями этого. Никто из нас никогда не видел авиаударов, а мне было особенно интересно, потому что я почти не сомневался, что мой двоюродный брат Фред Джекобе будет пилотировать один из самолетов.
В то утро, подходя к Филиппинам, мы увидели жуткую картину. В воздухе было полно самолетов, которые, как мы знали, были нашими. Казалось, их были тысячи, они с ревом проносились над Манилой и заливом Субик-Бэй и сбрасывали бомбы в то время, как от земли вырывались и вспыхивали огни выстрелов японских зенитных орудий.
Мы столпились на мостике, чтобы посмотреть. Было так приятно видеть, что у наших вооруженных [233] сил такая мощь и они задают такую основательную трепку противнику, что у нас даже пропало чувство собственной уязвимости. К тому времени, как воздушная атака достигла своего пика, нас было хорошо видно сухопутным войскам в заливе.
— Ты только посмотри! — воскликнул Фил. — Видишь этот взрыв? Мы их и впрямь взяли в оборот!
— Да, — сказал Том Берк. — Дружище, только так и следует воевать — в окружении своей авиации. Это здорово.
Но нам так воевать не пришлось — то ли у них кончилось топливо, потом были другие причины, но самолеты очень скоро улетели и оставили нас одних в окружении противника. Голос сигнальщика отрезвил нас:
— Самолет, летящий низко и прямо по курсу... направляется сюда.
Фил обернулся:
— Э, да это же японец!
И это был он. Его бомбовый отсек был открыт, и он шел на нас. Поэтому мы пошли на погружение, несколько в шоке от того, что, хотя наши самолеты и устроили им светопреставление, в данный момент «Флэшер» от них было мало проку.
Нам все еще нужно было доложить адмиралу Кристи о своем выходе на позицию. Через некоторое время, несколько удрученные тем, что наше присутствие в этом логове японцев обнаружено, и вынужденные в одиночку выживать у такого крупного и важного порта, как манильский, мы всплыли и направили донесение, что осуществляли свою «малоэффективную блокаду» в соответствии с приказом. Сомневаюсь, что оно доставило адмиралу особую радость. [234]
Мы несли позиционный дозор в подводном положении весь остаток дня и всплыли на поверхность ночью, чтобы лучше осмотреться, но японские самолеты не оставляли нас в покое. Поначалу мы подшучивали над этим, полагая, что самолеты вышли на нас случайно. Но вскоре это стало меньше походить на шутку. Каждый раз, когда мы всплывали, кто-то нас преследовал, и через некоторое время это превратилось в нервотрепку. Ночь была временем, когда мы рассчитывали зарядить свои батареи, но самолеты делали это невозможным.
Когда мы всплыли в четвертый или пятый раз вскоре после полуночи и нам пришлось удирать от патрульного катера в ту же минуту, как только мы появились на поверхности, нам было уже не до смеха. Он вышел к нам из бухты, и мы решили попытаться уйти от него, но он оказался быстроходнее, и дистанция все время сокращалась, когда посыльный принес мне новый приказ от адмирала. Нам предписывалось уйти из этого района немедленно и проследовать на другую позицию ведения разведывательных действий, еще дальше на север.
Никогда еще приказ не выполнялся так быстро. Мы радикально поменяли курс в направлении от суши. Сторожевики не последовали за нами в глубокие воды.
К утру мы были достаточно далеко от Манилы. После двух бессонных ночей я завалился на койку и проспал до середины дня.
Тем временем ужасная драма происходила в одном из районов Южно-Китайского моря с моим другом Джонни Гайдом, командиром «Бергол», и его лодкой.
Мы перехватили его искаженно звучавшее послание адмиралу Кристи, в котором он сообщал, [235] что «Бергол» торпедировала японский тяжелый крейсер, который раскололся пополам, и пострадала от попадания снаряда, выпущенного легким крейсером сопровождения. Снаряд разворотил ее торпедопогрузочный люк и три квадратных фута корпуса.
Это означало, что «Бергол», одна в неприятельских водах, была не способна к погружению. Мы озабоченно ожидали около радиорубки, чтобы узнать, что скажет адмирал.
Джонни было дано указание следовать в определенное место и встретиться с другой субмариной, которая должна была взять на борт экипаж «Бергол» и уничтожить ее в случае необходимости. Это, конечно, был лучший ответ, который только мог быть дан, но для «Бергол» настали черные дни. Ее местонахождение должно было быть известно, по крайней мере в общих чертах, легкому крейсеру, который повредил ее, и любой пролетающий мимо самолет или проплывающий мимо корабль мог ее обнаружить, в то время как она тащится по поверхности, неспособная к погружению.
Прошли дни, прежде чем поступили хорошие новости: подбитую лодку точно по плану встретила подлодка «Энглер», на которую перешла большая часть экипажа «Бергол», а сама она, эскортируемая, направилась в Фримантл. Это путешествие было одним из самых примечательных за время войны — две подводные лодки, одна из них поврежденная, прошли прямиком через Южно-Китайское море, Яванское море, мимо Сингапура и гряды островов в Малаккском проливе, и их даже не заметили. Это дало нам основание еще больше гордиться службой в подводном флоте. «Бергол» была отремонтирована и через месяц вернулась в строй. [236]
Мы провели не принесший каких-либо боевых успехов день, иначе говоря, два патрулирования с членами нашей старой «волчьей стаи», затем были отозваны, чтобы получить еще одно задание. Пришло сообщение о японских военных кораблях в бухте Камрань, близ Сайгона на побережье Индокитая, и «Флэшер» с «Бекуной» в компании с «Дэйс» и «Пэдл» были направлены провести наблюдение.
Пять наших лодок пошли в новый район, образуя разведывательную полосу под прямыми углами к побережью, и приступили к поиску добычи.
Акватория бухты Камрань не идеальна для подводных лодок. Мы действовали на глубине от двадцати до пятидесяти морских саженей, что не вполне достаточно для ощущения безопасности, так как самое большое чувство безопасности у подводника появляется тогда, когда он знает, что может уйти на большую глубину в случае атаки глубинными бомбами. Но если бы мы могли найти цели для атаки, пусть даже в неглубоких водах, они стоили того, чтобы пойти на риск.
Теперь мы знали, что не сможем вернуться в Перт вовремя, чтобы Фил и Дороти могли устроить свадьбу на Рождество, так как мы еще не израсходовали свои торпеды, и полученный приказ предписывал нести позиционную службу до 26 декабря. Двадцать первого, после двух дней без контакта с противником, я попросил разрешения выйти из группы и направиться к острову Хон-Дой, пункту, расположенному немного дальше вверх по побережью, который показался мне более удачным местом, чем тот район, в котором мы находились на перехвате конвоев. Разрешение было предоставлено, и мы двинулись.
Я переживал спад — усталый, желающий направиться обратно в Перт и нервничающий в связи [237] с выходом на малБ1е глубины. Когда мы прибыли на новую позицию, у меня просто не было настроения вести боевые действия. И вдруг подвернулась удачная возможность.
Примерно в девять часов утра вниз поступил сигнал, что замечен патрульный катер. Я поднялся в боевую рубку, где на вахте был Том Берк.
— Вон он, командир. Подходит с юга.
Я посмотрел в перископ. Маленький катер в паре миль от нас шел в нашем направлении.
Было бы совсем несложно уйти ниже перископной глубины и позволить ему пройти мимо, веря в то, что он не знает о нашем присутствии, но мне эта идея не нравилась. Мы находились близко к берегу, в водах едва достаточной глубины для того, чтобы чувствовать себя спокойно. В такой ситуации патрульный катер мог стать смертельно опасным противником для подлодки. Я сказал себе, что не мешает перебраться на более глубокое место, прежде чем он подойдет, а затем можно вернуться обратно.
— Давай отойдем, Том, и дадим ему пройти мимо.
— Слушаюсь, сэр... Взять курс ноль девять ноль.
Патрульный катер шел медленно. Ему понадобилось чрезвычайно много времени для того, чтобы пройти мимо, и, прежде чем мы успели вернуться, было слишком поздно. Я сидел в кают-компании, когда спустился вестовой:
— Командир, обнаружен конвой противника. Том смотрел в перископ, когда я поднялся по трапу.
— Похоже, большой конвой, командир, довольно далеко, у побережья.
Я посмотрел и сжал зубы. Четыре больших вражеских танкера направлялись к берегу в строю, с [238] тремя подпрыгивающими на неспокойной волне эскортными кораблями вдоль их траверза с правого борта и с эсминцем, прикрывающим тыл. Будь мы у них с левого борта, где и должны были находиться, они стали бы для нас великолепной целью. Но я ушел с этой позиции, чтобы пропустить патрульный катер, а теперь было слишком поздно возвращаться.
— Давай попробуем их накрыть, — сказал я автоматически, зная, что мы не сможем этого сделать.
Мы ушли на девяносто футов под воду и начали сближение, тем временем группа управления огнем собралась и моряки «Флэшер» разошлись по боевым постам.
— Подними лодку до перископной глубины.
Направление пеленга менялось в северном направлении. Развивая скорость в бурном море, конвой проходил мимо нас.
— Это миноносец. Взгляни на него, Фил. Он посмотрел:
— Командир, пожалуй, мы можем попасть в миноносец.
— Верно. Но мало шансов с такого расстояния и при такой волне. И если мы выстрелим, то не будет шанса достать конвой.
Но чертовски хороший шанс, добавил я про себя, получить добрую порцию глубинных бомб. Фил кивнул:
— К черту миноносец, если нам нужен конвой, сэр.
Мы сделали еще одну долгую, трудную попытку выйти на него, но это было безнадежно. Я стоял у перископа, ругая себя за отсутствие боевитости и никуда не годное решение, в то время как росло абсолютное осознание того, что первоклассная цель, какую я могу больше и не [239] встретить, прошла мимо меня, потому что я поддался минутной слабости.
Постепенно до меня стало доходить и кое-что еще. Всю оставшуюся жизнь я буду ненавидеть себя как труса, если сейчас не всплыву и не сделаю круг, чтобы реабилитировать себя. И когда я подумал об этом в таком свете, решение не показалось слишком трудным. Мне не нравилась перспектива всплывать в таком неспокойном и усиленно патрулируемом море, но альтернатива была еще хуже.
Я подождал несколько минут, пока последний из огромных танкеров не исчезнет за горизонтом.
— Сохранять боевую позицию... Держать наготове группу управления огнем... Приготовиться к всплытию.
— Есть, сэр.
— Приготовить четыре дизеля на винт. Будем бороздить море, используя все мощности.
Команда докатилась до кормы, и ответ пришел из электромеханического поста:
— Есть четыре главных двигателя.
— Очень хорошо. Всплываем.
Прозвучал сигнал всплытия, и корабль устремился к поверхности. Сразу же на нем началась сильная качка в бурном море. Сигнальщики-наблюдатели, вахтенный офицер и я взобрались на мостик, с которого стекала вода.
— Открыть главный впускной... Полный вперед.
Когда лодка набрала скорость, нос начал зарываться в воду и подниматься на крутых волнах, накатывавшихся с севера. Эта неприветливая картина соответствовала моему настроению. Я чувствовал себя на закате своей карьеры, поносил себя всеми известными бранными [240] словами. Я был и неудачник, и трус, меня вообще не следовало брать на флот. Казалась невероятной мысль, что кто-то доверил мне командование.
Круговой маневр зависит от скорости. Идея состоит в том, чтобы всплыть незаметно для противника, развить самую большую скорость, на которую способна лодка, править по курсу так, чтобы кончики мачт были в виду, не раскрывая свое собственное присутствие, и, наконец, обойти конвой с фронта, чтобы можно было подстеречь его. Мерзкая погода или нет, мы должны двигаться быстро.
Водных процедур в бурном море было не избежать, так как каждый раз, когда «Флэшер» окуналась, вода потоком перекатывалась через мостик. Вместо того чтобы ставить сигнальщиков наверху у перископа, я оставил их на уровне вахтенного офицера, где они могли держаться за что-нибудь основательное. Один из них был поставлен у рубочного люка, на котором лежала его рука. Как только вахтенный офицер видел приближающийся вал, он кричал: «Закрыть люк!» Люк захлопывался, волна проносилась через мостик, окатывая всех нас, а когда она спадала, сигнальщик открывал люк.
Но идущая по бурному морю подлодка не разовьет большую скорость, а японский конвой двигался быстро. Дело выглядело безнадежным. Я продолжал оставаться на мостике, глотая соленую воду, борясь с ветром, в любой момент ожидая преследования самолета и ругая себя последними словами. Уже на уровне подсознания я пытался думать о сладкозвучной фразе донесения о конвое, чтобы объяснить, почему конвой ушел. [241]
Через пару часов погода начала меняться. Волны стали слабее, ветер стих, и мы пошли мористее. Но против этого преимущества был становившийся все более обидным факт, что мы потеряли из виду конвой. Судя по некоторым сверкам, мы приблизились к его скорости, будучи в подводном положении, и должны были поймать его в зенитный перископ в течение примерно трех часов или даже раньше. Но, несмотря на то что на протяжении всего послеобеденного времени мы шли в подводном положении на максимальной скорости, вглядываясь в морскую даль, мы так и не увидели их. Вероятность того, что они зашли в одну из маленьких бухт вдоль побережья и потеряны для нас окончательно, становилась все очевидней с каждым бесплодным часом.
Пока тянулось время после полудня, я с горьким чувством пошел в кают-компанию, чтобы угрюмо съесть обед, за которым со мной никто не разговаривал. Они, я догадывался, думали обо мне то же самое, что и я временами думал в прошлом, когда старший по званию офицер, казалось, не сумел продемонстрировать храбрость и боевитость. После обеда я пытался читать, но откладывал книгу и то и дело поднимался на мостик. Каждый раз меня встречало пустынное море, поверхность которого теперь уже была спокойной, как стекло.
Мы были уже далеко от назначенного района и того места, поблизости от которого была другая наша подлодка. Это допускалось в случае преследования, но нельзя было этим злоупотреблять. Я решил прервать преследование, если мы не увидим ничего к часу следующего дня.
Около полуночи я еще раз поднялся в боевую рубку, где Фил был занят нанесением нашего маршрута на карту. [242]
— Никаких их признаков?
— Нет, сэр, пока нет. Боюсь, что они укрылись в бухте на ночь.
Мы с надеждой посмотрели друг на друга в темноте боевой рубки.
— Ладно, давай подождем еще час и тогда уже вернемся на позицию.
— Да, сэр. — Фил согнулся и вернулся к своей штурманской карте.
Час пробил, а с мостика не было никаких сообщений. Мы все пришли к убеждению, что только зря сжигаем топливо на полных оборотах двигателей. Я поднялся в боевую рубку, чтобы сказать Филу, что надо прекратить преследование, и поймал себя на том, что машинально прислушиваюсь к спору между ним и рулевым.
— Нет, этого не может быть, — говорил Фил, когда я поднимался по трапу. — Это остров Тортю.
— Но, сэр, я наблюдал его пять минут, и пеленг не изменился.
Фил склонился над экраном радара с большим интересом.
— Что это? Какой сейчас пеленг?
— Пеленг три три шесть ровно, сэр. Он такой уже по крайней мере три минуты.
— Ей-богу, ты, наверное, прав.
Неожиданно обретший надежду, я протиснулся между ними, и мы все трое стояли несколько минут, наблюдая за неясной маленькой точкой, мерцающей на экране радара, и сравнивая ее положение с показанием репитера гирокомпаса в отношении этой точки.
— Пеленг все еще три три шесть, сэр.
— Ты прав! — Голос Фила прозвучал как торжествующий крик. — Это не Тортю, это что-то, [243] двигающееся на полном ходу! Это конвой, капитан!
Чувство облегчения, охватившее меня, было огромным. Я чувствовал себя как приговоренный к смерти заключенный, который был помилован по пути к электрическому стулу. На этот раз я сказал себе ликующе, что либо нанесу урон этому конвою, либо умру, пытаясь это сделать. На этот раз никто не посмеет сказать или даже подумать, что из-за колебаний Грайдера упущена благоприятная возможность.
— Передай группе слежения приказ занять свои позиции.
— Слушаюсь, сэр.
Несколько спешных звонков по телефону созвали офицеров «Флэшер» в боевую рубку. Были разобраны карандаши, ВУРТА приведена в действие, и мы начали первые предварительные маневрирования в чрезвычайно важной задаче выведения лодки на курс противника.
Скоро стало совершенно ясно, что это и впрямь была наша сбежавшая прошлым утром цель — конвой из четырех огромных, великолепных и необычайно быстроходных танкеров с несколькими кораблями эскорта. Теперь я был на мостике, всматривался в темноту через наши лучшие бинокли и постепенно смог различить пятна, из которых вырисовались очертания судов. Фил, внимательно изучавший в боевой рубке показания радара, передавал наверх каждую порцию информации, которую ему удавалось добыть.
— Они очень близко к берегу, командир. Слишком близко для удобной атаки.
— Сколько эскортных кораблей, Фил?
— Трудно точно определить, командир. По меньшей мере один эсминец и несколько более [244] легких кораблей. Судя по поведению эсминца, у него есть радар.
Нудная работа продолжалась. Мы должны были выйти на одну линию с конвоем и занять положение по правому борту конвоя носовой части лодки, и только так мы могли проникнуть через заслон из эскортных кораблей и выйти в атаку. Когда мы находились в семи милях от правого борта по курсу головного танкера, мы сбавили обороты двигателей и осторожно повернули к нему.
— Где эсминец, Фил?
— Примерно на траверзе третьего танкера, капитан. Если он останется там, мы сможем пройти внутрь конвоя.
— Хорошо, тогда начали. Полный вперед, обычный. Всем на лодке занять боевые посты.
Последний приказ был не нужен. К настоящему моменту каждый из моряков, чувствуя появление благоприятной возможности для атаки, уже давно занял свой пост, надел наушники телефонов, взялся за рычаги, сделал то, что требуется, чтобы быть готовым, когда «Флэшер» встретится с противником.
— Командир, эсминец, вероятно, обнаружил нас, подходит.
— О'кей, Фил. Я его уже вижу. Он на траверзе второго судна... Похоже, он рвется вперед довольно резво... Немного отворачивает к нам... Стоп моторы.
Учитывая действия эсминца, было бы глупо лезть на рожон, потому что было такое впечатление, что он либо знал, где мы находились, либо об этом подозревал.
— Право на борт.
Мы повернули на курс, несколько отличный от того, на котором был конвой, и немного развернулись, [245] внимательно следя за эсминцем, который, вместо того чтобы продолжать двигаться в нашем направлении, стоял на траверзе главной цели. Каждое его движение указывало на то, что ему было известно об угрозе его драгоценному конвою.
— Фил, мы отойдем назад и попытаемся подойти с правой раковины.
— О'кей, командир. Похоже, удачное решение. Гребные винты замерли, и мы дрейфовали, позволяя конвою подтянуться до позиции, при которой мы оказывались на траверзе четвертого судна.
— Полный вперед, по норме.
Лодка взяла скорость в четырнадцать узлов, чтобы держаться на одной линии с этим резвым конвоем.
— Возьми влево по курсу триста. Фил, не упускай из виду этот эсминец.
Сигнальщик правого борта прокричал нам сверху предостережение:
— Командир, эсминец продвигается по направлению к корме!
Я приложил к глазам бинокль и увидел, что он повернул к нам и, казалось, вклинивался между нами и конвоем. Он охранял этот правый борт, как волкодав.
— Может быть, это просто формальный маневр. Давай продолжим сближение.
— Дистанция до эсминца пять тысяч ярдов, пеленг постоянный.
Из боевой рубки прозвучало сообщение от оператора радара:
— Дистанция до эсминца: четыре, семь, пять, ноль.
Я посмотрел снова. Было очевидно, что эсминец опять почувствовал наше присутствие и решил вмешаться. [246]
— Черт с ним, Фил. Давай поднимемся снова, попытаемся подойти с носа и на этот раз сблизимся, независимо от того, что он делает.
— Слушаюсь, командир. — В голосе Фила чувствовалась тень сомнения. Если эсминец знает, где мы находимся, то никогда не пройдем мимо него. Но если мы его торпедируем первыми, то другие эскортные корабли сразу же нападут на нас, а конвой, вероятно, уйдет.
Долгая неторопливая работа по опережению конвоя, при преимуществе в скорости всего в четыре узла, была произведена снова. И когда мы вновь оказались на позиции у правого борта с носа, возникла та же ситуация, как и до этого.
— Командир, эсминец взял направление на нас. Пеленг постоянный, дистанция сокращается.
Я вновь посмотрел на него в бинокль. Следует ли нам рискнуть и атаковать ведущий танкер, полагая, что эсминец лишь случайно опять пошел на нас, или же нам следует снова попытаться атаковать с другой четверти румба? Но мы уже пытались это сделать, и нам не повезло. Конвой держался у береговой линии, и мы все время были отрезаны от его левого борта. А я сохранял непоколебимую уверенность в том, что мы пойдем на сближение и выйдем в атаку на этот конвой. Ничего иного не оставалось.
— Самый полный вперед... Какой курс у конвоя, Фил?
— Курс конвоя ноль ноль восемь, командир.
— Хорошо, перейди на курс ноль ноль восемь. Фил, мы пересечем курс конвоя, проберемся к береговой линии и будем ждать там.
— Там мелководье, командир.
— Мы сумеем это использовать. Не думаю, что эсминец последует нам наперерез. Он, должно быть, использует свой радар, а эти японские [247] радары всегда отказывают, когда цель скрыта за сушей.
— Хорошо, сэр. Мы попробуем. — Фил был настроен скептически.
Теперь, когда мы составили реальный план, напряженное возбуждение охватило мостик и боевую рубку. Я его чувствовал, и настрой был позитивным. Мы на четыре, пять, восемь и, наконец, десять миль опередили конвой. Затем, не опасаясь быть замеченными, проделали маневр, пересекая его курс.
— Лево руля по норме.
— Есть лево руля по норме, сэр.
— Идем влево по курсу три два пять.
Лодка повернула и была удержана на новом курсе, выставляя напоказ маленький силуэт стремительно идущему вперед конвою, но достаточно далеко опередив его.
— Что делает эсминец, Фил?
— Он подтянулся и теперь прямо перед конвоем, командир. Такое впечатление, что он, как и мы, пересекает его курс.
У меня упало сердце. Нам все равно придется атаковать, но мы окажемся в ужасно невыгодном положении, прижатые к берегу на недостаточной для погружения глубине и малом пространстве для маневра.
— Следи за ним внимательно, Фил. Мы будем атаковать независимо от того, что он делает.
— Слушаюсь, сэр.
Фил и каждый член команды был со мной в решимости, независимо от того, что он предпримет, накрыть этот привлекательный для атаки конвой, который мы так долго преследовали.
— Стоп моторы. — Команда полетела к корме, и приглушенный рокот дизельных моторов [248] сразу стих. — Переключиться на электродвигатели.
— Есть, сэр. Есть переключение по сигналу на электродвигатели.
Ответ прозвучал в переговорном устройстве из энергетического отсека.
А потом мы ждали. За нами был враждебный берег, малая глубина под килем, а впереди нас — конвой во главе с эсминцем, все еще, по-видимому, не решившим, что предпринять: пересечь курс или оттянуться назад к морю.
Маленький остров лежал примерно в миле от побережья, а напротив него на берегу был расположен маяк. На наших картах был обозначен проход для судов между мысом и островом, хотя на маяке было темно все время, пока мы находились в пределах его видимости. На небе месяц проглядывал сквозь длинную гряду облаков. Мы дрейфовали в тишине, прерываемой лишь спокойным жужжанием радара, когда он поворачивался и пытался пронзить своим оком черноту темной ночи.
Я прильнул глазами к окулярам бинокля и посмотрел не прямо на горизонт, а немного выше его и смог различить нашу приближающуюся добычу.
— Фил, я разглядел их с мостика. Джим, посмотри через ДПЦ.
Стоявший вместе со мной на мостике Джим Хэмлин отложил бинокль и прильнул глазами к массивным окулярам датчика пеленга на цель, который передает данные вниз группе управления огнем в боевой рубке.
Прошла долгая минута, прежде чем он заговорил:
— Я запеленговал их, командир. Засек первое большое судно. Не вижу эскорта. [249]
— Хорошо, Джим. Фил, у тебя есть на радаре эсминец?
— Да, сэр. Он все еще впереди. Он может направляться сюда.
В тот же миг, к нашему ужасу, зажегся свет маяка. Он был вне нашего левого траверза, поэтому силуэт лодки не вырисовывался от его света, но такое зрелище нервировало. Враг был повсюду вокруг нас в темноте — на суше и на море. И не означал ли этот свет, что водное пространство вокруг мыса, где мы находились, было заминировано? Не был ли сам маяк предназначен для того, чтобы указать путь конвою в минном поле, на которое мы можем наскочить в любую минуту?
Сам эсминец стал теперь смутно виден — маленькое пятно прямо впереди громады первого танкера.
— Фил, что он делает?
— Он все еще там, командир. Нет, погодите, он поворачивает.
Я перевел дыхание. Куда он повернет?
— Дистанция до эсминца шесть, два, три, пять. — Было слышно, как докладывал оператор радара. — Дистанция до эсминца шесть, два, семь... Дистанция шесть, два, семь, пять.
Я облегченно вздохнул. Эсминец направлялся назад к правому флангу конвоя. Он не пересекал его курс.
Теперь уже Джим Хэмлин передавал выверенные данные по пеленгу в группу управления огнем. Конвой прекратил свой зигзагообразный маневр у прохода между островом и маяком, и, когда подошло время действовать, условия были великолепными, почти классическими: ночная атака в надводном положении, отсутствие эскортных кораблей с нашей стороны, цель не идет зигзагом [250] и, благодаря долгому преследованию, абсолютно идеальный расчет курса и скорости цели.
— Открыть передние крышки аппаратов. — Я отдал эту команду шепотом, не в состоянии отделаться от ощущения, что, если мы так четко видим цели впереди нас, они, конечно, тоже должны видеть нас, даже несмотря на то, что острый нос нашей лодки смотрел прямо на них, а силуэт сливался с сушей позади нас. — Фил, выстрелим тремя торпедами по идущему впереди судну... Потом Джим повернет на второй, и мы выпустим три другие торпеды по нему... Затем повернем направо и сделаем четыре выстрела из кормовых аппаратов по третьему судну.
Это означало проигнорировать четвертый танкер, но танкеры были такие большие, что по меньшей мере три торпеды требовалось на каждый, чтобы обеспечить успех.
— Есть, сэр. — Голос Фила становился все возбужденней.
Восходящая луна постепенно выползала из гряды облаков, закрывавших ее. Она была прямо за нами, так что в этот заключительный момент наш силуэт вырисовывался для судов конвоя в ее тусклом свете. Но мысль о том, что нас могут увидеть, теперь меня не особенно беспокоила. Не было места для физической слабости и власти эмоций, а было только осознание того, что мы призваны предпринять атаку и предпримем ее, что бы ни произошло. Судьба на нашей стороне, в противном случае мы бы никогда так далеко не забрались.
Массивные суда напирали, казалось почти нависая над нами. Когда дистанция сократилась до тысячи пятисот ярдов, я переговорил с Джимом:
— Задержись на средней части идущей впереди цели. Мы готовы к выстрелу. — Затем сказал [251] Филу: — Хорошо. Давай залп, когда будешь готов.
Фил и группа управления огнем рассчитают время стрельбы, подготовят залп и сделают всю оставшуюся работу. Я ждал с чувством странного умиротворения того, что сейчас произойдет.
— Первый, пли. — Голос Фила приглушенно раздавался над люком. — Второй, пли... Третий, пли.
Джим Хэмлин навел ДПЦ на второе судно.
— Пеленг... на цель.
— Хорошо, Фил, приготовиться... приготовиться... ладно, можешь давать залп.
— Четвертый, пли... Пятый, пли... Шестой, пли.
В то время как он отдавал команды, мы услышали удар по первому судну и увидели вспышку, когда взорвалась торпеда.
Время молчания прошло.
— Полный вперед!
Мы использовали всю мощь своих двигателей.
— Право на борт!
«Флэшер» начала разворачиваться кормой. Мы почти завершили разворот, когда услышали щелчок... Бу-ум! И второй танкер получил торпедный удар, который вызвал ужасающий взрыв.
Я открыл рот от изумления. Никогда в жизни не видел подобного огня: танкер водоизмещением в десять тысяч тонн с грузом нефти, которая вспыхивала даже выброшенная в воздух от удара торпеды. Почти в тот же момент первый танкер оказался объят пламенем.
В ярком зареве пожара мы выглядели как актеры на сцене. Эскортные корабли, деревья на берегу, даже заклепки на судах как будто испускали снопы света вокруг нас. А посреди сцены [252] была «Флэшер», с палубой, залитой таким ярким светом, что он почти ослеплял. Джим Хэмлип, как благоразумный человек, схватил свой бинокль и направился к люку, полагая, что и мы в спешке последуем за ним.
Но я наслаждался триумфом, который для меня был более личностным, чем какой-либо другой, испытанный мной в сражениях. Что бы ни произошло, никто теперь не мог обвинить меня в трусости. Я избавил себя от бремени вины, свалившейся на мои плечи, которое я ощущал весь день. В этот момент мне было наплевать, пойдет «Флэшер» ко дну или нет. Я схватил Джима, когда он направлялся к люку, точно так же, как когда-то Маш Мортон схватил меня, и потащил его обратно. И в этом ослепительном свете мы, тщательно прицелившись, дали залп из четырех торпед по третьему танкеру, а затем почти бесстрастно запустили двигатели и взяли курс на юг.
Мы отправились не раньше, чем взорвался третий танкер. Когда пламя трех горящих судов пошло по воде, четвертый танкер, пока целый, но отчаянно дававший задний ход своим машинам, по инерции шел вдоль побережья на третий. Был ли он благополучно отведен назад или нет, мы так никогда не узнали.
Примерно в миле от них эскортные корабли выглядели как игрушки на залитой красным светом воде. Эсминец, который постепенно отходил назад вдоль правого фланга конвоя, пока не оказался почти на траверзе четвертого танкера ко времени атаки, теперь стоял в стороне на расстоянии двух миль от нашего левого борта по носу и почти на траверзе.
Теперь он развернулся и, так же как и мы, взял курс на юг. Его действия сразу же привели к разногласиям между Филом и мной. [253]
— Фил, этот эсминец совсем близко. Он готовит носовое орудие к бою.
— Да, сэр. Командир, разве мы не можем взять влево? Мы на очень опасном мелководье.
— Ради бога, нет, Фил, нам нельзя влево. Нам нужно уйти от эсминца.
— Да, сэр, но мы можем сесть на мель.
— Не важно, нам нельзя поворачивать к этому чертову эсминцу. Он теперь уже снял чехлы с нового орудия. Разве мы не могли бы совсем немного подать вправо?
— Нет, командир. Здесь слишком мелко. Нам нужно идти влево.
Пока мы шли вдоль чужого берега, все вокруг приобрело сверхъестественный вид, больше похожий на сон, чем на реальность. Создавалось впечатление, что эсминец как будто привязан к нам — не приближается, не опережает и не отстает, скользит по красной воде в каком-то недоступном пониманию феерическом движении. У меня не было сомнения в том, что он нас видел, и каждое мгновение я ожидал, что он повернет к нам или даст по нас бортовой залп.
Я отправил сигнальщиков вниз и стоял с рукой на сигнале экстренного погружения, готовый погружаться даже на этом мелководье, если он повернет к нам.
Но странные события продолжались, и наш молчаливый компаньон даже не двинулся, чтобы приблизиться. Мы целых две мили шли курсом на юг со скоростью около восемнадцати узлов, в то время как Фил все время просил разрешения повернуть налево, а я настаивал на том, что нам повезет, если нам не придется поворачивать направо.
Затем эсминец повернул и ушел прочь. Он взял лево руля, развернулся и вернулся к горящему конвою. [254]
Я так и не смог объяснить его действия. Возможно, его возвращение было ответом на просьбу о помощи четвертого танкера, но почему он раньше не повернул к нам, почему так и не открыл огонь, я не понял. Может быть, он совсем нас не видел, хотя это кажется почти невероятным. Может быть, капитан думал, что вблизи конвоя была еще одна подлодка, и повернул, чтобы ее отыскать.
Какова бы ни была причина, но он повернул прочь, и наше чувство облегчения было неописуемым. Наконец мы могли убраться от несущих угрозу берегов.
— Ладно, Фил. Он повернул влево. Дам тебе повернуть на пять градусов.
А затем, пока эсминец удалялся все больше и больше, а мы уверовали, что он и в самом деле ушел навсегда, взяли курс в открытое море, туда, где под нами была желанная глубина. Моряки по нескольку человек поднимались наверх, чтобы полюбоваться на зрелище позади нас. Даже на расстоянии в четыре мили это было незабываемое зрелище — адский огонь на романтическом тропическом берегу.
Было почти сладостным удовольствием чувствовать все больше саженей глубины под собой. Мы достаточно долго оставались на поверхности, для того чтобы немного зарядить аккумуляторные батареи, а когда стало совсем светло и после того, как я направил адмиралу донесение о том, что, надеюсь, показал себя с лучшей стороны во время ночного приключения, велел Снэпу погрузить лодку до двухсот футов и взять курс на Перт. На «Флэшер» бодрствовали не более четырех-пяти человек. Мы собрались в кают-компании и некоторое время вспоминали ночную атаку, прежде чем лечь спать. [255]
Я встал не ранее четырех часов второй половины дня 22 декабря. Поздно вечером мы получили послание от адмирала Кристи: «Великолепно. Рождественский подарок. Грайдер, поздравляю вас всех. Возвращайтесь домой. Рубин может гордиться своим старым кораблем».
Мы не узнаем об этом до тех пор, пока не будут получены все данные после войны, но «Флэшер» к тому времени уже уничтожила больше тоннажа вражеских танкеров в одном-единственном боевом походе, чем любая другая субмарина на Тихом океане.