Глава 11.

Назначение

Не было такого другого города в мире, где так приветствовали подводников, особенно осенью 1944 года, когда наши подлодки демонстрировали ошеломляюще эффективные действия против [195] японских военных кораблей и торговых судов. Адмирал Ральф У. Кристи, командующий подводным флотом юго-западной части Тихого океана, позаботился об этом. В Перте была его штаб-квартира и база для моряков, где они останавливались в короткие промежутки между боевыми походами, и если какой-либо адмирал и заботился о благополучии своих подчиненных, то им был адмирал Кристи.

Фактически в Перте не было никаких войск, ни военно-воздушных, ни сухопутных. Дивизионы Кристи действовали с плавучей базы, пришвартованной к доку в Фримантле, порту Перта, и, не считая экипажей нескольких британских подлодок, город принадлежал нам. Кристи придерживался теории о том, что способ заставить подводников эффективно действовать на войне состоит в том, чтобы устроить им шикарную жизнь, когда они восстанавливают силы, и он не жалел усилий, чтобы убедиться, что мы ни в чем не нуждаемся. Для каждой субмарины, прибывавшей после патрулирования, выделялась пара автомобилей — один для рядового и сержантского состава, а другой для офицеров. У матросов была гостиница, которая находилась в их полном распоряжении, у младших офицеров — еще одна, а у командиров — пара бунгало в красивом жилом квартале, известном как Бердвуд.

А девушки были повсюду. У австралийцев был более строгий, чем у нас, взгляд на то, как воевать: все их мужчины ушли в 1939 году и так и не вернулись. В Перте было много, очень много девушек и вдов солдатов, убитых на войне, и очень мало крепких мужчин, за исключением подводников. Автомобилями, предназначенными для подводников, в дневные часы управляли исключительно привлекательные девушки. Красивые девушки [196] были в клубах, магазинах, на улицах — и сплошь и рядом заводились романы. Не знаю, как много подводников, которыми командовал адмирал Кристи, женились на австралийках, но их число, мне кажется, было внушительным.

Гром недовольства начал раздаваться из Северной Африки, когда австралийские солдаты узнали о размахе этого мирного вторжения. Некоторые предприимчивые журналисты выступили с серией взятых у женщин Перта интервью, в фокусе внимания которых был один некорректный вопрос: «Почему вы предпочитаете американцев австралийцам?» Женщины отвечали для прессы, что американцы гораздо более вежливы, что они встают, когда женщина входит в помещение, что они зажигают ей сигарету и посылают цветы и вообще относятся к ней с прекрасным романтическим чувством. Когда газеты из родного города попали к тем бедным австралийцам, которые так долго обливались потом в пустыне{4}, эффект, произведенный ими, можно легко себе представить. Отношение к американцам, и особенно к подводникам, которое возникло у западноавстралийских военнослужащих, воевавших за морем, было прескверным. Я, например, склонен был уважать его и тогда, и позднее. Помню, вскоре после войны в Соединенных Штатах я ехал в поезде и был в военно-морской форме и в пассажирском вагоне с баром случайно повстречал четырех австралийцев. Из дальнейшей беседы выяснилось, что все четверо были из Перта. По знакам отличия они распознали во мне подводника. Через какое-то время один из них спросил меня с деланным безразличием, не доводилось ли мне бывать в Перте. Остальные заметно напряглись [197] в ожидании моего ответа. Я посмотрел им всем в глаза и отрицательно покачал головой. — Нет, — сказал я с сожалением, — я никогда не был в Перте.

* * *

Известие о том, что поступил приказ о моем новом назначении, пришло даже скорее, чем я ожидал, фактически до того, как мы сошли на берег в Фримантле. Когда мы отшвартовались у «Юриэйл», нашей плавучей базы подводных лодок, адмирал Кристи поднялся на борт и пожал всем руку, а переговорив немного с Уорсом, он посмотрел на меня.

— Грайдер, — сказал он, — вам предстоит принять командование лодкой «Флэшер».

«Флэшер» была тогда самой быстроходной подводной лодкой, действовавшей в море у Перта, и мой восторг был сравним лишь с моими опасениями по поводу того, смогу ли я сдерживать ее прыть. Мой старый приятель по Мемфису Рубин Уитикер сделал из нее великолепную боевую машину. С января на ее боевом счету оказалось не менее четырнадцати японских судов от речных канонерок до легких крейсеров, транспорты и несколько грузовых судов огромного водоизмещения. Это был рекорд, который удержался после того, как все заявки были проанализированы и сравнены с японскими рекордами. Показатели оказались самыми высокими за всю войну. Теперь, после нескольких выходов в море на «Флэшер», Рубин собирался вернуться в Нью-Лондон, чтобы преподавать в школе подводников. Перспектива получить командование над этой прекрасной лодкой от такого великого воителя и друга была более радужной, чем можно было мечтать. [198]

Как перспективный командир, я был определен в Бердвуд и, когда достиг пика своей карьеры на флоте, на короткое время оказался в обстановке такой идиллической жизни, которую только мог себе вообразить во время войны. Каждое утро нас будил слуга, который подавал стакан апельсинового сока — непозволительная в то время для большинства австралийцев роскошь. Затем следовал шикарный завтрак, состоявший из многочисленных деликатесов в дополнение к великолепному австралийскому пиву в бутылочках на четверть литра — напитку, подаваемому ко всем блюдам и в перерывах между каждой едой. После завтрака был целый день отдыха, не отягощенного никакими заботами.

В квартале Бердвуд обычно размещалось не менее двенадцати капитанов. По утрам мы бездельничали или ездили на пикник с друзьями из числа гражданских лиц — несколько супружеских пар старшего возраста и несколько молодых женщин обычно всегда были под рукой, для того чтобы скрасить отдых в дневное время, а к вечеру мы устраивали танцы, играли в незатейливые игры или сидели кружком и беседовали. Там я впервые увидел хоуки-поуки. Этот танец был криком моды в Австралии, и всем нам пришлось научиться исполнять хоуки-поуки.

Для человека, собирающегося принять командование, обстановка, которая складывается во время подводного плавания, с одной стороны, возбуждает, а с другой — бросает вызов. Меня окружали моряки, на счету которых имелись великие свершения и которых ожидали еще более великие дела. Герм Косслер с «Каваллы», только что потопивший один из трех японских авианосцев в полной боеготовности, жил в соседней со мной комнате. Бот Мэдисон с «Минго» был [199] рядом, он только что вернулся из драматической спасательной операции в водах близ острова Борнео. «Минго» спасла шестнадцать летчиков после тринадцатого удара Военно-воздушных сил США в операции «Освобождение» и на обратном пути по ошибке подверглась бомбардировке своими самолетами — участниками этой операции. Боб взял на борт и привез туземное каноэ, которым воспользовался один из тех летчиков, кого он спас. Каноэ предназначалось в качестве сувенира для офицерского клуба в Фримантле.

Мой старый друг и однокашник Честер Нимиц-младший отбыл в ночь, когда прибыл я. Честер только что ушел с поста командира «Хаддо», на которой он потопил пять японских судов в течение тридцати дней своего прошлого патрулирования. Он уезжал в отпуск в Соединенные Штаты, чтобы вернуться для того, чтобы получить, во многом вопреки своей воле, должность в канцелярии адмирала Кристи. Он оставил у меня свои сумки для гольфа и предупредил, что адмирал был большим любителем игры в гольф.

Фрэнк Хэйлер, Фрэн Гринап и Бен Оукли также собирались покинуть Перт, когда прибыла «Хокбилл». Оукли на «Граулер» был командиром «волчьей стаи», в которую входили также «Хэйк» Хэйлера и «Хардхед» Гринапа. Нам тогда в последний раз довелось увидеть Оукли — «Граулер» вскоре пропала без вести в море, но всего через несколько недель я увижу Фрэна Гринапа в момент, когда он мне очень понадобится.

Они приходили и уходили, пока мы были на отдыхе: Пинки Баер с «Лапон», только что вернувшийся из похода, во время которого им были потоплены два грузовых судна и танкер; Джек Мартин с «Хэммерхед», пустивший ко дну пять судов в течение октября; и еще пять командиров, [200] таких, как Си Остин с «Редфин», Дж.П. Фицпатрик с «Пэдл», Дэйв Белл с «Парго» и Вик Маккри с «Хоу».

И до того, как мы отбыли, прибыли еще два экипажа и принесли с собой одну из самых драматических историй года. Двойная команда прибыла в одной подлодке. Дэйв Макклинток с «Дартер» и Айк Клэггет с «Дэйс» вышли в море в одной команде под началом Макклинтока, чтобы действовать между северо-восточным Борнео и районом, не без причины прозванным «опасные мели» у острова Палаван. Они направлялись в самое ядро Второго императорского флота, который двигался к Палавану, чтобы противодействовать высадке войск Мак-Артура на острове Лейт. «Дэйс» потопила японский тяжелый крейсер «Майя». «Дартер» взорвала японский адмиральский флагманский корабль и тяжелый крейсер «Атаго», нанесла повреждения другому тяжелому крейсеру, а потом села на мель в рискованной попытке сблизиться для нанесения смертельного удара на мелководье. Клэггет направил свою лодку к беспомощной «Дартер» и спас всех подводников, которые теперь должны были быть отправлены в Штаты в качестве экипажа, получающего новую подлодку.

С такими, как эти, людьми, которые прибывали и убывали на моих глазах, я чувствовал радость, как отражение их славы, и меня охватывало сомнение в том, смогу ли когда-либо сражаться с таким же, как у них, боевым духом, когда выйду командиром лодки в море. Одно дело — быть старшим помощником, и совершенно другое — подняться на ступеньку выше, когда придется принимать окончательное решение. Я часто ложился спать с сумбуром в голове, анализируя свои возможности. [201]

Моряки рассказывали истории и более веселые, подобно версии Фрэна Гринапа о том, как он нашел Банки Бакутиса. Банки был авиатором, старым другом Гринапа и участвовал в нанесении удара с воздуха, атаковав с бреющего полета японский линейный корабль. Когда он пролетал, орудия эскорта с дальней стороны накрыли его, и он совершил посадку в море Сулу за много миль от суши. Банки был мужественным человеком. Он не запаниковал, выбросил на воду свой маленький одноместный спасательный плот и плавал на нем два или три дня. Однажды ночью «Хардхед» случайно проходила мимо по пути на базу. Была темная ночь, и офицер на палубе засомневался, когда сигнальщик-наблюдатель сообщил ему, что они проследовали мимо маленькой лодки. Оператор радара тоже засек ее, и они подошли к плотику Банки. К этому времени Фрэн был на мостике. На плоту не было никого видно, но они сделали еще один подход и на этот раз позвали:

— Есть ли тут кто-нибудь?

Банки прокричал в ответ:

— Я американский летчик! Давайте сюда и возьмите меня.

Фрэн был поражен, услышав неожиданно знакомый голос, и взглянул еще раз.

— Банки! — проревел он. — Что это ты здесь делаешь?

И Банки с выражением большого радушия откликнулся:

— Здорово, Фрэнсис!

Они подобрали его и на следующий день утром переправили на «Энглер» Фрэнка Хесса для отправки обратно в Перт. Гринапа заинтересовало, почему Банки не окликнул его в первый раз, когда они проходили мимо. Оказалось, тот плыл [202] себе в неприятельских водах океана и безмятежно спал, похрапывая.

Был там и австралийский диверсант, известный под именем Дикий Билл Дженкинс. Это был одинокий волк на войне. Подлодки брали его на Борнео или на другой занятый противником остров и высаживали на берег, и он оставался там на два или три месяца, вступая в контакт с повстанцами и производя сумятицу в тылу противника настолько, насколько позволяли его возможности, потом по радио договаривался о встрече. Подлодка подбирала его в назначенном месте и доставляла обратно в Перт для подготовки к новому рейду. Он говорил о своих подвигах таким же тоном констатации факта, как домохозяйка обсуждает свой поход в бакалейную лавку.

Адмирал пригласил меня на обед и спросил, не хотел бы я сыграть партию в гольф. Я никогда не был хорошим игроком в гольф, но в нынешнем состоянии радостного оживления меня ничто не могло остановить. Я поспешил обратно в Бердвуд за клюшками, которые мне одолжил Честер, и вернулся за адмиралом. Как оказалось, хорошо, что он не судил о достоинствах своих командиров подлодки по тому, как они играют в гольф. Он играл превосходно, а я ужасно плохо. Площадка для гольфа была сооружена на склоне горы, и в своих старых армейских ботинках я не смог даже взобраться по проходам, не соскальзывая назад. Я набрал около 175 очков и полагал, мне очень повезло, что, несмотря на это, мои обещанные документы на командование «Флэшер» были получены без проблем.

В течение нескольких следующих дней, в то время как Рубин Уитикер ожидал официального освобождения от обязанностей командира, он и я часто засиживались за беседой у огня в нашем [203] коттедже в Бердвуде, и он вкратце рассказал мне о «Флэшер» и ее офицерах. Затем в последний день октября я сменил его, посадил на самолет, вылетающий домой, и отправился на борт «Флэшер», чтобы постараться привыкнуть к обращению «командир». Все, что мне удавалось сделать, — так это изображать глупую усмешку на лице каждый раз, когда я слышал это слово.

Моим старшим помощником был Фил Гленнон, основательный и умелый парень, который влюбился в очаровательную австралийскую девушку и надеялся жениться на ней по возвращении из следующего выхода в море. Снэп Коффин был инженером и третьим помощником. За ними следовали Том Бек, Маккэнтс, Кико Харрисов, Джим Хэмлин и наш единственный лейтенант Эдди Эткинсон. Все они по крайней мере один раз выходили на патрулирование на «Флэшер», и Рубин очень мне их хвалил. И когда мы стали тепло приветствовать друг друга, я был в восторге, обнаружив, что нахожу с ними взаимопонимание.

Странно было осознавать, как это наверняка делает каждый новый командир подлодки, что эти люди вообще-то поначалу слегка робели передо мной, точно так же, как Роджер Пейн и я и все остальные немного робели перед Машем Мортоном, когда он впервые ступил на «Уаху». В конце концов, я был для них загадкой, и их безопасность, так же как эффективность их действий, зависела от меня. Я сделал преднамеренную попытку в последовавшие дни проведения боевой подготовки быть легкомысленным во всем, что делал, и проявлять неуверенность в чрезвычайных ситуациях. Однажды, когда мы разворачивались на Суон-Ривер в Фримантле, я [204] нарочно позволил «Флэшер» почти проскользнуть назад в противоминную сеть, рассчитав по времени команду «Полный вперед на две трети» таким образом, чтобы вырваться примерно на ярд, прежде чем гребной винт запутается в сети. Это предполагало продемонстрировать огромную роль такого качества, как хладнокровие, но Фил сказал мне позднее, что это не на шутку встревожило офицеров.

Мы узнали друг друга поближе за те шесть дней, во время которых проводили тренировочные упражнения и сделали пару выстрелов учебными торпедами. 15 ноября «Флэшер» вышла в свой пятый поход, и я впервые оказался перед лицом чрезвычайной ответственности в качестве ее командира.

Каждый, кто когда-нибудь брал на себя командование каким-либо судном, должен был пережить такой же период адаптации, который мне выпало пережить на «Флэшер». В любой другой ситуации на войне, в которой оказывался, я знал, что рядом со мной был человек, который принимал окончательное решение и брал на себя главную ответственность. Я уже привык к тому, что звал командира в любой чрезвычайной ситуации. Теперь наступил момент, когда звать мне стало некого, более того, звать будут меня. Это было восхитительно — стоять на мостике, смотреть на «Флэшер» и знать, что она вся моя, но одновременно тревожило чувство одиночества и беспокойства.

Нам предстояло отправляться в путь в компании с «Бекуной» и «Хокбилл» на раннем этапе патрулирования. На «Хокбилл» с Уорсом Скэнлэндом был капитан 3-го ранга Е.Х. Брайант, командир нашей «волчьей стаи», которому предстояло принимать главные решения, касающиеся [205] наших передвижений, до тех пор, пока мы действуем в «стае», но, когда кто-нибудь из нас найдет добычу, сражение будет вести самостоятельно.

В первую неделю, когда мы шли из Перта вверх, к западному побережью Австралии, вокруг мыса Норт-Уэст-Кейп и до Дарвина, не произошло никаких событий. Мы упражнялись в одной команде с «Хокбилл» в прокладке маршрутов, в сближении в надводном и подводном положениях и тестировании нового электронного оборудования. Меня поразило открытие, что у командира так мало работы, и в определенном отношении для меня это было плохо, так как оставляло слишком много времени для самоанализа. Я поймал себя на мысли, что беспокоюсь о том, как бы не простудиться, ведь это повлияет на мою боевитость. Я беспокоился по поводу того, что много ем, но заметил, что не могу заснуть, если не съем перед этим горсть арахиса и конфету. Если я хорошо засыпал, то беспокоился о том, что не сразу проснусь в случае чрезвычайной ситуации; если же спал плохо, беспокоился, что не высплюсь и не буду бодр. Стремясь отвлечься от мыслей о себе, я развернул соревнование по игре в крибидж на все время патрулирования с Филом Гленноном и работал над планами относительно того, как опередить «Хокбилл» в наших учениях.

Однажды после полудня, совершая сближение в подводном положении на своей старой лодке, нам удалось подкрасться и всплыть на дистанции, удобной для торпедной атаки, и я направил Уорсу насмешливое послание: «Бах! Ты покойник!» Он ответил следующим: «Этого может быть достаточно для того, чтобы потопить новичка». Было трудно осознать, что эти детские игры — всего лишь краткий перерыв перед [206] реальным боем. Мне приходилось все время напоминать самому себе, что впереди нас ждут не игры, что глубинные бомбы несут смертельную опасность. Однако, подобно толстовскому герою, поймал себя на мысли о том, что никто на самом деле не захочет убить такого прекрасного человека, как я.

Страна, мимо которой мы шли, была одной из самых изолированных и заброшенных в мире, а сам город Дарвин, куда мы прибыли, оказался отдаленным населенным пунктом, со всех сторон окруженным пустыней и джунглями, все еще сохранявшим шрамы японских бомбовых атак начала войны. Несколько нефтяных барж притулились среди затонувших судов, все еще загромождавших гавань, и с помощью двух других судов мы пришвартовались, чтобы дозаправиться, и сошли на берег. Уорс, Хэнк и я составили компанию, чтобы выпить пива. Мой главный старшина-рулевой и два помощника трюмного машиниста пошли навестить брата рулевого, который остановился в Дарвине, а когда пришло время отправляться в путь, они все еще не вернулись.

Я всегда гордился своей пунктуальностью, и отсрочка в самом начале моего первого похода в качестве командира привела меня в бешенство. Я бы оставил их в Дарвине, но они были хорошими людьми, опытными подводниками и незаменимыми членами команды. Поэтому мы ждали и волновались еще двадцать минут, пока они наконец не объявились. Они остались без средства передвижения, так как автобус, на котором они думали вернуться обратно, не ходил. Все еще чувствуя себя не в своей тарелке при виде экипажа своей прежней лодки «Хокбилл», стоявшей у причала, в то время как мы задерживались с отплытием, я отчитал их за задержку и [207] обещал оставить на лодке, когда мы вернемся в Перт. К тому времени, когда мы вернулись из этого похода, я, конечно, уже давно забыл об этом проступке, но в тот день в Дарвине воспринял опоздание как зловещее предзнаменование. Мы отбывали так, будто встали не с той ноги. Не пойдет ли и дальше все кувырком?

Теперь мы шли, не предполагая в дальнейшем делать никаких остановок. Миновали Малайскую гряду островов, Макасарский пролив и море Сулу и вышли в Южно-Китайское море, через проход у Филиппин на нашу промежуточную базу. Что касается встречи с противником, это было путешествие без происшествий, скуку развеивали лишь случайные самолеты, гребные суда и миражи. Но миражи могут доставлять много неприятностей. Поверхность воды в море Сулу настолько гладкая и неподвижная, что похожа на оконное стекло, и от этого возникают поразительные эффекты. Бревно, плывущее в воде, иногда различимо за двенадцать — пятнадцать миль, и наблюдатель может поклясться, что видит корабль. Радар его не засекает, по иллюзия зачастую настолько убедительна, что нам остается только стискивать зубы и плыть навстречу, пока он не покажется на горизонте и мы его не распознаем.

Через три дня пути после выхода из Дарвина мы столкнулись с реальной неприятностью механического свойства — оказалось неисправным вычислительное устройство расчетов торпедной атаки. Мы устраняли неполадки почти два дня, в то время как у меня крепла уверенность в том, что все в этом патрулировании идет не так, как надо. Наконец стало ясно, что мы не отремонтируем его без необходимых запасных частей. [208]

Не слишком надеясь на успех, я направил донесение с просьбой о помощи от какой-нибудь следующей на юг подлодки. Перт ответил почти сразу, направляя меня на встречу с подлодкой «Хардхед» моего однокашника Фрэна Гринапа примерно за сто миль на север от того места, где мы находились. Примерно в час следующего дня «Флэшер» и «Хардхед» сошлись борт к борту, Фрэн передал мне необходимые детали, и мы были готовы двигаться дальше. Мы получили запчасти, когда не прошло и пяти часов после нашей просьбы о помощи, и за две тысячи миль от ближайшего дружественного нам порта — лучшее обслуживание, как я отмечал в своем рапорте, чем можно было бы ожидать даже на плавучей базе.

На позиции в восточной части Южно-Китайского моря три подлодки нашей «стаи» расположились на расстоянии примерно двадцать миль друг от друга. Потянулись бесконечные часы несения позиционной и дозорной службы. Поначалу все шло спокойно, и я вновь поймал себя на том, что анализирую, не подвержен ли колебаниям мой боевой дух. Один день я был нервным, как кот, и совершенно лишенным уверенности в себе; на следующий день чувствовал в себе силы задать трепку всему японскому флоту. Я решил более строго придерживаться режима сна, есть не так беспорядочно и даже следить за тем, что читаю. Я тогда запоем читал книгу Ли «Лейтенанты», но не пренебрегал и более легкой литературой, и нетрудно было обнаружить, что великое творение Дугласа Саутхолла Фримана не было обделено вниманием. Читая об этих людях, проявивших бесстрашие в другой войне, утешая себя тем обстоятельством, что они тоже не были застрахованы от ошибок и все же выходили победителями из трудного положения, [209] я стал чувствовать большую уверенность в себе. В положении командира человек может найти огромное утешение в осознании того, что просчеты не являются исключением во время войны; что, наоборот, большинство действий производится на основании принятия во внимание ряда ошибок, неожиданных факторов и непредвиденных обстоятельств.

Поистине непредвиденным было обстоятельство, ввергшее нас в первую схватку, — мы сбились с курса.

В течение нескольких дней, когда мы с все возрастающим напряжением вели поиск противника, небо было затянуто облаками. Видимость оставалась настолько плохой, что мы были не в состоянии точно определить свое местонахождение. Но 4 декабря рассвет выдался ясным и ярким. В утренних сумерках я поднялся на мостик с Филом Гленноном и увидел, как он старается получше разглядеть звезды; затем, когда он спустился вниз, чтобы произвести обсервацию, я пошел в кают-компанию выпить кофе.

Фил возвратился через несколько минут и выглядел довольным.

— Я сделал точную обсервацию сегодня утром, командир, — сказал он. — Мы находимся примерно на пятнадцать миль западнее того места, где должны были быть.

Теперь можно с облегчением вздохнуть уже только оттого, что мы знаем, где находимся. Несколько миль способны совершенно все изменить, когда вы действуете в связке.

— Отлично, — сказал я. — Нанеси координаты корабля на карту и дай мне знать, когда мы вернемся на позицию.

Фил кивнул и склонился над планшетом, а я поднимал очередную чашку кофе, когда вошел [210] вестовой и протянул мне донесение из радиорубки.

Оно было от Уорса Скэнлэнда на «Хокбилл», и внутренний голос подсказал мне, что это важная новость. Вот оно, подумал я. После Кико Харрисона я почувствовал, как волосы встают дыбом у меня на голове.

Кико вскрыл маленький черный ящик и начал дешифровку. Первым словом было «Контакт».

Уорс обнаружил конвой, большой конвой. Он сообщил свой курс, скорость движения и добавил с характерным для него сарказмом: «Ты займешься эскортом, а я — более легкой поживой». Но когда мы сопоставляли местонахождение конвоя с нашим собственным, Фил и я посмотрели друг на друга и усмехнулись. Благодаря нашей позиции в пятнадцати милях от базы мы оказывались прямо перед конвоем. При некоторой удаче по крайней мере кое-что из этой «поживы» — крупные суда — будет нашим.

Я соскочил со своего места в кают-компании и бросился в боевую рубку. Фил был позади меня. Пока бежал, я ощущал, как меняется атмосфера в лодке. Моряки «Флэшер» чувствовали: что-то должно произойти, и, даже не получая команды, стали спокойно расходиться по своим боевым постам.

Том Маккэнтс занялся управлением. Через люк я дал ему указания повернуть «Флэшер» таким образом, чтобы мы были обращены к конвою, и поднял перископ на всю длину.

И вот они появились. Я сразу же различил мачты японских судов, направлявшихся к нам.

С его позиции на мостике Тому они видны не были, и Фил сообщил новость наверх через люк, в то время как я стоял в боевой рубке, где было спокойно, ощущая прилив крови к лицу и [211] зная, что испытание, о котором я мечтал, которому хотел подвергнуться и по поводу которого испытывал беспокойство с самых первых дней обучения в Военно-морской академии, наступило наконец для меня. Настал день, когда мне предстояло командовать в боевой обстановке. Как мне при этом действовать?

Через мгновение я повернул «Флэшер» и вел ее параллельно конвою достаточно долго для того, чтобы сверить его курс и скорость и дать взглянуть Филу. Уорс определил его безукоризненно. Фил спустился вниз, чтобы дать ему знать, что мы вошли в контакт и атакуем, а я некоторое время оставался в рубке с ощущением полного одиночества и смотрел в перископ на мачты неприятельских судов.

— Ладно, — сказал я наконец. — Направь ее на них.

— Слушаюсь, сэр, — откликнулся Том с мостика. — Лево на борт.

Мы развернулись на 180 градусов.

— Погружай лодку, Том.

Он ударил по кнопке тревоги, и трое сигнальщиков скатились в люк, когда мы начали спокойное погружение. Том последовал за ними и захлопнул за собой люк, а старшина-рулевой схватил штурвал люка, чтобы наглухо его задраить.

Том испытующе посмотрел на меня, когда спускался по трапу. Он не видел конвоя, но в общем-то знал, что было впереди, и я читал на его лице тот же вопрос, что и на лицах других моряков, пока мы выходили на боевые позиции: как-то поведет себя этот парень во время своей первой атаки?

Фил вернулся в боевую рубку, снял прибор «есть — был» с крюка и повесил на шею, почти сразу же начиная устанавливать на нем курсы и скорости. [212] Том пошел назад к портику в углу кормовой части и начал опускать рычажки включения вычислительного устройства расчетов торпедной атаки (ВУРТА). Когда смолк звон «кланг-кланг-кланг» сигнала боевой тревоги, скрип механизмов ВУРТА разнесся по боевой рубке.

Эдди Эткинсон, наш помощник торпедиста, подошел и посмотрел на меня так же, как Том, когда шел назад, чтобы приготовить ВУРТА. В ответ я окинул его ничего не выражающим взглядом, чувствуя, что мое лицо неподвижно и напряжено. Двое рулевых подошли, чтобы помогать одерживать лодку на боевом курсе и контролировать ее ход при помощи лага; долговязая фигура Кико Харрисона взметнулась вверх по трапу — он пошел на корму, встав возле Эдди и Тома в качестве своего рода помощника по общим вопросам. Мне было слышно, как внизу, в центральном посту, Снэп Коффин спокойно разговаривал с одним из своих рулевых-горизонтальщиков.

Всего на мгновение, пока мы дифферентовали лодку на перископной глубине, я оглянулся на этих людей, с которыми был знаком еще так мало, но которые были мне близки. Мне казалось, что я знаю о них все, что у них за семьи, сколько у них детей, каковы их надежды и устремления, и, когда думал об этом, вновь говорил себе: «Как одиноко мне сейчас». Подсознательно я все еще искал человека, который будет отдавать главные команды. Но на сей раз этим человеком был я, и лица окружавших меня людей возвращали ответственность тому, у кого она должна быть таким бесповоротным и ужасным образом.

Один из рулевых взялся за лебедку, которой поднимается и опускается перископ. Я выкинул [213] большие пальцы рук вверх, перископ заскользил вверх, и я посмотрел в него.

Погода ухудшилась. На море опустились дождевые шквальные облака. Во всяком случае, у меня не было надежды рассмотреть цели, потому что они все еще были в нескольких милях, но дождевые шквалы беспокоили меня. Если они не рассеются, то мы окажемся в трудном положении.

Слабое «пинг-пинг» — послышались позывные гидролокатора. Пока я слушал, звук стал громче. Работал гидроакустический пеленгатор противника.

По крайней мере на протяжении того времени, когда вокруг нас дождь, нам придется действовать вслепую, получая сигналы от ВУРТА, выдававшего данные о дистанции по взятому курсу и скорости целей, которые мы ввели в него после нашего последнего наблюдения перед погружением. И пока мы шли по морям сквозь пелену дождя, слыша, как звук японского сонара становился все громче, у меня появилось чувство разочарования. Это будет скомканная атака. У меня не хватало терпения продолжать действовать в таких условиях. Почему мой первый бой должен быть таким?

В перископ не было видно ничего, кроме дождя. Я оставил его и сделал два шага назад взглянуть на показания ВУРТА и обсудить их с Филом и Томом.

— Дайте шумопеленг на противника.

— Один винт, пеленг ноль один пять, относительный, командир.

— Насколько это верно, Том?

— Все правильно, командир. Он мог пойти зигзагом влево.

— Хорошо. Следи за ним. [214]

Это была игра в угадайку. Мы не знали даже, что это были за цели; во всяком случае, не могли их все обнаруживать по ВУРТА и не могли определить по звуку, слышим ли мы главную цель или одну из них.

Я вернулся, чтобы еще раз попробовать взглянуть в перископ. Опять дождь. В раздражении я крикнул через люк Снэпу Коффину, находящемуся в центральном посту:

— Подними мой перископ еще на три фута выше, Снэп!

— Слушаюсь, сэр.

Перископ выдвинулся выше, но это ничего не дало.

— Бесполезно. Верни его обратно вниз. Игра в прятки — односторонняя игра, как мы надеялись, — продолжалась.

— Все еще ни зги не видать. Каков пеленг?

— Шум винтов на высокой скорости, относительный пеленг ноль один ноль, сэр.

— На что, по-вашему, похож их шум?

— Скорость высокая, капитан, вероятно, миноносец.

— Проклятье! Куда он направляется? Почему не прекращается дождь?

Том Маккэнтс суетился у ВУРТА.

— Расстояние, согласно полученным данным, две тысячи пятьсот ярдов, командир.

Мы теперь сближались, подходили на опасно близкое расстояние. Через гидролокатор нам был слышен шум винтов, а шум сонара стал оглушительным. Они нас засекли, думал я; они знают, что мы здесь, и они идут за нами. Почти как безумный я крутил перископ. Ничего, кроме тяжелой непроницаемой завесы дождя во всех направлениях.

— Если мы его скоро не запеленгуем, он нас достанет. [215]

Никто не отвечал. На секунду, разозленный молчанием, я решил оторваться от перископа, схватил Фила и подтолкнул его к нему со словами:

— Ладно, взгляни ты. Думаешь, что я делаю это не так, как надо? Попробуй сам!

А затем неожиданно появился серый силуэт, смутно вырисовывающийся в дождевом шквале, — действительно миноносец, и очень близко.

— Вот он! Дайте пеленг!

— Ноль один пять, относительный! — Голос Фила был точно наэлектризован.

— Дайте дистанцию!

— Две сто.

— Готово! — Голос Тома звучал столь же возбужденно, как и у Фила.

— Это эсминец, — сказал я им. — Курсовой угол 30 градусов правого борта.

— Готово! — И Том занес данные в ВУРТА. Теперь все для меня изменилось. То мгновение, когда я увидел серые очертания в пелене дождя, стало для меня как первый удар по мячу в футбольном матче. Страх, заторможенность, чувство неуверенности, которые сдерживали меня, исчезли. Это была цель, это было то, противодействовать чему меня готовили, и я реагировал на нее почти автоматически, так же как каждый из нас.

— Опустить перископ... Право на борт! Нет времени думать, что он будет над нами, если мы не попадем в него, нет времени интересоваться, где находятся остальные суда конвоя. Не остается ничего другого, как развернуть корабль так, чтобы мы могли относительно прямо навести торпеды и опередить его с выстрелом.

— Есть взять руль право на борт!

Я смотрел на спину рулевого, в то время как он поворачивал руль, потом взглянул на индикатор [216] поворота руля и отметил, как ужасно медленно «Флэшер» поворачивает вправо. Нам нужен был более быстрый поворот.

— Стоп, право руля. Лево руля, полный вперед.

Лодка начала поворачивать быстрее, издавая шум, который мог услышать противник. Но это был наш последний шанс на хороший выстрел.

Я на мгновение отступил назад, чтобы посмотреть, какой ответ на задачу выдает ВУРТА, где одна маленькая шкала отражала данные на неприятельский корабль, а другая показывала, каким образом «Флэшер» поворачивала, пытаясь выйти на пересечение курса этого корабля. Мы поворачивали недостаточно быстро, чтобы завершить поворот вовремя.

— Ладно, — неожиданно сказал я. — Будем стрелять на повороте.

Если вы стреляете под большим углом и дистанция потеряна, то промахнетесь. Все, на что я мог надеяться, — это то, что мы определили дистанцию до него настолько точно, что при выстреле, в то время как «Флэшер» все еще поворачивает в воде, по крайней мере одна из торпед попадет.

— Приготовиться взять окончательный пеленг... Поднять перископ.

— Пеленг на цель ноль два семь, относительный. — Когда рулевой поднял перископ, Фил взялся за его рукоятки сзади и установил его прицельную линию по относительному пеленгу. Я прильнул к нему глазом, и передо мной оказалась цель.

— Товсь.

Голос Эдди Эткинсона прозвучал хрипло в установившейся тишине:

— Первый готов. [217]

— Первый, пли! — выкрикнул команду, в которую вложил весь пыл, и опасение, и надежду одного из самых важных моментов в своей жизни.

— Второй, пли... Третий, пли... Четвертый, пли! — Мой голос перерос в гортанный звук, который несколько испугал меня самого.

В тот момент, когда вышла четвертая торпеда, я повернул перископ и обнаружил проблему.

— Дайте пеленг! На нас идет эскортный корабль... Дайте пеленг! Там еще один.

Удар!

Первая торпеда попала в миноносец, и, даже когда я поворачивал перископ, чтобы посмотреть, чувство восторга, какого я никогда еще не испытывал, охватило меня. Ей-богу, теперь я заслужил звание командира, независимо от того, как развиваются события. Если мы так никогда и не выполним чего-нибудь еще, даже если никто из нас никогда не увидит следующего дня, мы оправдаем нашу боевую учебу, стоимость нашей лодки и то, что пожертвуем своими жизнями. Субмарина на миноносец — это достойный обмен.

Удар!

Вторая торпеда попала, в то время как я поймал миноносец в перископ. Я увидел его ватерлинию в то время, как он буквально вылез из воды. Все судно содрогалось. Я знал, что оно обречено.

Я продолжал поворачивать перископ. Дождь стих, видимость улучшилась, и, когда я напряженно всматривался, новая волна возбуждения вдруг охватила меня. Прямо по направлению к нашей корме на четверть румба с левого борта находился танкер, который мне показался самым огромным танкером в мире.

— Цель! Вижу танкер! [218]

— Пеленг два один семь.

— Есть.

— Курсовой угол тридцать левого борта.

— Есть.

— Возьми скорость в двенадцать узлов, Том.

— Есть, сэр. Готово.

— Кажется, довольно далеко. Я бы сказал — около двух тысяч пятисот ярдов.

— Полагаю, что так, капитан.

— Боевая готовность.

Все произошло молниеносно. Я на минуту оторвался от перископа и испытующе посмотрел на Фила:

— Думаешь, нам следует стрелять, Фил? Было бы здорово, но диспозиция хуже некуда.

Она была никудышной, потому что при двух сторожевиках, идущих к нам на всех парах, не оставалось времени ни на что. В результате разворота прямо на залп по миноносцу корма нашей лодки оказалась на одной линии с танкером, что благоприятствовало выстрелу, но единственный мгновенный взгляд на него был недостаточен для того, чтобы произвести точный расчет к атаке. Нам пришлось бы стрелять по приблизительным расчетам и уходить на глубину в спешке. Более того, танкер почти наверняка стал бы поворачивать, увидев, что его атаковали.

— Давайте попытаемся, командир.

— Хорошо. Кормовые, товсь.

— Есть кормовые.

Я знал, даже не оглядываясь, что ладонь Эдди Эткинсона лежит на рычаге управления огнем.

— Приготовиться...

Я осторожно навел крестик перископа на срединную часть танкера.

— Седьмой, пли. Подними мне выше, Снэп! [219]

Внизу, в центральном посту, Снэп отчаянно боролся с дифферентом с того момента, как мы сделали четыре быстрых выстрела по миноносцу. При всех маневрированиях и теперь еще при выпущенной из кормового аппарата торпеде, перископ у него сразу же ушел под воду.

— Есть, сэр. Прибавляю скорости.

— Полный вперед на две трети. — Корабли эскорта были уже слишком близко для того, чтобы я успел взглянуть еще раз. — Ладно, дать залп из четырех торпед.

— Есть, сэр.

Торпеда из восьмого аппарата вышла в режиме автоматически производимого залпа, и перископ вновь вырвался на поверхность.

— Проконтролировать залп! — приказал я. — Он отворачивает.

Танкер неуклюже менял курс влево. При недостаточно точном расчете и лишь приблизительном определении дистанции до него и его скорости с самого начала было бы глупо тратить новые торпеды.

— Дайте пеленг! Сторожевики идут почти прямо на нас. Заполнить быструю! Глубокое погружение. Приборы и механизмы в режим атаки глубинными бомбами.

В тот же момент, как я произнес эти слова, рулевой дотянулся до выключателя и отключил электрический вентилятор в боевой рубке, а я вновь подумал, каким абсурдным может показаться этот факт подводных будней — отключение электромотора мощностью в одну восьмую лошадиной силы, чтобы его не было слышно эскортным кораблям. Внизу, на глубине, нам было слышно, как лязгали рычаги, когда рулевой-горизонтальщик переходил с электрического на ручной привод носовых и кормовых рулей, и как [220] вдруг стихли электродвигатели системы регенерации воздуха. Перестали гудеть электродвигатели системы освещения, когда мы переключились на аварийное освещение. Был отключен даже электропривод рулей управления, и рулевой плавно перешел на ручное управление. Гребные винты все еще работали, обеспечивая две трети максимальной скорости во время нашего погружения, потому что корабли эскорта видели наш перископ, и какое-то время ради скорости стоило не обращать внимания на шум винтов.

А затем, когда наш моральный дух начинал падать, пока ждали взрыва первой глубинной бомбы, мы услышали через корпус лодки отдаленный грохот и через шесть секунд еще один.

— Никогда бы не подумал! — Фил перевел дух. — Мы попали в него!

Мы в изумлении посмотрели друг на друга. По всем правилам те торпеды не могли попасть, но было ясно, что они попали.

— Знаете что? Мы, должно быть, неправильно определили его скорость, а поворот замедлил его ход как раз настолько, чтобы компенсировать ошибку!

Я подумал о некоторых ошибках, которые во время Гражданской войны помогли одерживать победы.

— Фил, — сказал я, — скажу тебе, в чем тут дело. Просто бывают такие дни, когда человек ни разу не совершает ошибки.

Затем последовала первая атака глубинными бомбами, сопровождающаяся сотрясающим все грохотом, и мы замедлили ход на самой малой скорости. Если мы выдержим эту атаку, то наша задача будет состоять в том, чтобы ускользнуть, в надежде, что слухачи-акустики кораблей эскорта потеряют нас. [221]

Мы теперь обливались потом, поскольку жар от дизелей и электромоторов начал заполнять лодку. Том Маккэнтс снял рубашку с молчаливой экстравагантностью. Еще пара моряков из команды управления огнем последовали его примеру. Через корпус нам стал слышен все усиливающийся шум винтов сторожевика, когда он приближался на обратном пути.

— Если он сбросит бомбы сейчас, — прошептал Фил, — они лягут совсем близко.

Как будто вторя его словам, раздался слышимый через гидролокатор всплеск от глубинных бомб, ударявших о воду. Мы с трепетом ждали, представляя себе, как глубинные бомбы погружаются и падают на нас, готовые взорваться на глубине, и нам оставалось лишь надеяться, что не на той, где мы находились.

Глубинная бомбежка не была длительной, но бомбы падали очень близко. Нас спасла только большая глубина; на сторожевике не думали, что мы на такой глубине, и соответственно метали свои бомбы. Охваченные возбуждением, мы уходили на юг, и постепенно звук разрывов глубинных бомб становился все слабее.

Осматриваясь в момент спокойного размышления, я думал о том, что чувствую перемену в отношении моряков ко мне. Мы теперь вместе побывали в атаке, и с этого времени, к добру или к худу, они теперь уже не были стеной настороженного ожидания, которая стояла между нами раньше. Мы все стали одной командой.

— Лучше перезарядить сейчас.

Даже если вы производите шум, перезарядка торпедных аппаратов — изнурительная работа. Если вы делаете это, когда над вами противник, это — просто пытка. Две торпеды весом две тысячи фунтов нужно было загнать в аппараты с огромной [222] осторожностью, после того как из труб торпедных аппаратов была до последней капли откачана вода, а задние крышки открыты. Но в своем приподнятом настроении моряки «Флэшер» могли сделать что угодно, и сделать как надо.

Мы уничтожили миноносец и по меньшей мере повредили танкер, так что была причина праздновать. Но даже при том, что я испытывал радостное возбуждение от этого, смутное чувство беспокойства таилось в глубине моего сознания. Нам пришлось возвращаться. Был танкер, который следовало выследить и прикончить, он все еще оставался на плаву, и, несомненно, были другие суда, которых мы еще не видели. Но очередная атака означала еще одну глубинную бомбежку, а я ее смертельно боялся. Нам уже необыкновенно повезло, что подбили танкер, повезло, что избежали тех глубинных бомб, которые были сброшены прямо на нас, мне чертовски не хотелось испытывать судьбу.

Но это нужно было сделать. Я велел Снэпу опять поднять нас из глубины и, в то время как мы все еще изощрялись, чтобы сделать ход бесшумным, повернулся к Филу:

— Давай вернем экипаж по своим боевым постам.

Он передал команду по лодке, и, пока парни расходились по местам, а я повернулся к перископу и ждал, ладони моих рук стали немного влажными от слов Снэпа.

— Перископная глубина.

— О'кей, Снэп. Подними перископ.

Труба пошла вверх, перископ вышел на поверхность. Я огляделся:

— Проклятье. Все еще идет дождь. Невозможно видеть далеко... Цель! Мы попали в нее! Фил, взгляни на это! [223]

На некотором расстоянии огромные клубы черного дыма поднимались от подбитого танкера. Мы тогда и не мечтали о таких взрывах. Мы действительно в него попали. Фил посмотрел и удовлетворенно вздохнул:

— Он готов, капитан. Он уже больше не сможет плыть. — Фил небрежно повернул перископ вокруг. — Да, здесь еще один миноносец!

Я прильнул к перископу. Никаких сомнений, это был миноносец, почти такой же, как тот, что затонул.

— Дайте пеленг на цель!

— Ноль два ноль.

— Курсовой угол девяносто правого борта. Скорость нулевая.

— Скорость нулевая? — Том Маккэнтс не мог этому поверить. — Что же он делает, командир?

— Я не знаю. Он не может быть тем самым миноносцем, который мы торпедировали. У того должна быть пробоина в борту.

— Но почему же он дрейфует? — недоумевал Фил.

Я пытался разгадать эту загадку. У миноносца был мощный прожектор, и он посылал какие-то сигналы, а наше гидролокационное оборудование улавливало громкий пронзительный звук. Может, нас заманивают в ловушку?

— Это выше моего понимания. Он, должно быть, слушает.

Чем больше я так думал, тем больше мне нравилась эта идея. Предположим, что это неопытный командир, нервничающий от того урона, который мы нанесли, и отчаянно пытающийся запеленговать нас. Может быть, он решил, что стоит рискнуть и лечь в дрейф с тем, чтобы лучше нас прослушивать? Это было бы большой глупостью, но действительно, ему было легче [224] нас услышать, когда его собственные гребные винты остановлены.

Но не было времени обсуждать его мотивацию, так как я знал, что по крайней мере один из более легких кораблей эскорта находится поблизости. Почему бы не начать атаку и не попытаться потопить миноносец? Если мы сможем приблизиться на дистанцию залпа, ничто нам не помешает выпустить в него две торпеды. Затем мы могли бы выстрелить еще двумя по подбитому танкеру, поскольку нам не хотелось дать возможность неприятелю отбуксировать его отсюда.

— Что вы думаете об этой позиции, командир? — спросил Фил с обеспокоенным выражением лица.

— Нечего тут думать. Если этот приятель хочет оставаться на месте и позволить нам выстрелить в него, то наша работа в том и состоит, чтобы удовлетворить его желание.

Он усмехнулся:

— Слушаюсь, сэр.

Мы начали сближение очень осмотрительно и осторожно. Если он действительно замышляет что-то, о чем мы не догадываемся, осторожность не помешает.

— Пеленг на цель. Еще один корабль охранения по курсу с левого борта, идущий в нашем направлении. Опустить перископ... Не думаю, что он нас видел.

Снова налетел дождь, создавая настолько плохую видимость, что мои надежды возросли. Несомненно, никто не заметит наш перископ в такой воде. И все же я был обеспокоен тем, что услышал. Не только звук сонара противника громко звенел у нас в ушах, но и свистящий звук гребного винта раздавался повсюду вокруг нас. [225]

Я снова попробовал взглянуть и дал сигнал боевой тревоги.

Прожектор миноносца был направлен прямо на перископ «Флэшер». Значит, мы где-то допустили грубый просчет. Он нас засек и указывал на нас одному из кораблей охранения. Я начал давать рулевому сигнал опускать перископ. Но прежде чем успел выбросить вниз большие пальцы рук, что-то странное в этом ослепительном свете заставило меня посмотреть снова и издать лихорадочный вздох облегчения.

Прожектор мигал прерывисто. Он никому на нас не указывал; он передавал шифрованное донесение кому-то безотносительно к нам, и наш перископ просто оказался на его пути. И хотя на мгновение мне привиделось, что его донесение читалось как «Прощай, Джордж», я понимал, что он нас не видел.

— Давай с этим разделаемся. — Я вздохнул. — Опустить перископ. Открыть передние крышки.

По телефону отрепетовали команду, а я удостоверился, что индикаторы боевой рубки показали, что все шесть передних крышек торпедных аппаратов открыты.

— Хорошо, приготовиться к окончательным расчетам.

— Готово.

— Поднять перископ. Дайте пеленг на цель! Цель все еще была в дрейфе, но дрейфовала таким образом, что теперь была почти перед танкером. И лишь корма полыхающего танкера виднелась из-под нависшей над ней кормой миноносца. А к нашему левому крамболу быстро приближался ближайший сторожевик.

— Будем атаковать. Начнем с миноносца, а затем атакуем танкер. Приготовиться.

— Есть. [226]

Я тщательно взял прицел на носовую часть миноносца.

— Первый, пли.

Лодка вздрогнула, и я повернул перископ и навел его на кормовую часть цели.

— Второй, пли.

Теперь я повернул его обратно к эскортному кораблю; он был почти над нами. И опять назад вдоль палубы миноносца к его корме, чтобы взять в фокус танкер на заднем плане.

— Третий, пли! — И затем, не меняя пеленга, потому что я не видел никакой части танкера, на которую можно было бы взять прицел: — Пятый, пли!.. Пускай его ко дну!

Воздух из уравнительной цистерны с шумом вырвался в лодку, и мы начали погружаться. Перископ едва успел уйти под воду, когда сторожевик ринулся в свою первую атаку.

Бум!

— Первая торпеда попала в миноносец, командир. — Фил смотрел на секундомер.

Бум!

— Это вторая. Он готов, командир.

Брови Фила подскочили вверх от удивления.

— Боже мой, и третья попала в миноносец! Я кивнул. Судя по времени, это миноносец. Я не поторопился с упреждением при выстреле, что могло привести к промаху.

Бум!

— Командир, — сказал Фил с дрожью в голосе, — этот миноносец, должно быть, разбит вдребезги.

Мы не попали по танкеру, но это подождет. Четыре торпеды угодили в миноносец, в то время как и одной достаточно для такого дела!

Потом мы пошли на глубину, спасаясь от глубинной бомбежки. На этот раз она не была такой [227] жестокой и продолжительной. Несколько бомб взорвались достаточно близко для того, чтобы вдребезги разлетелись электрические лампочки и лодка всколыхнулась, но ясно было, что эскортные корабли не особенно старались, потеряв двух миноносцев охранения конвоя. В то время как мы уходили на юго-запад, экипаж «Флэшер» был в диком восторге.

На этот раз можно было спокойно давать команду вернуться на перископную глубину. Я обшарил через перископ весь горизонт. Распавшийся на части миноносец ушел ко дну. Танкер все еще оставался на месте, и на нем полыхал сильный пожар. Все оставшиеся от конвоя корабли эскорта, чьи мачты мы видели рано утром, были на порядочном расстоянии вдали.

Мои ноги сделались ватными, но поведение претерпело изменения от сдержанности и ликования к ужасному самомнению. Во время нашей первой атаки мы потопили два смертоносных вражеских миноносца и нанесли серьезные повреждения танкеру. Все, что оставалось, — это покончить с ним, и ничто не могло удержать нас от этого.

Не оставалось других целей для выстрела, кроме легких эскортных кораблей, которые не стоили того, чтобы беспокоиться. Поэтому мы неспешно крались на глубине, перезаряжая аппараты, отдыхая и празднуя победу, пока они не ушли. Когда мы снова вернулись на перископную глубину, чтобы еще раз осмотреться, увидели «Бекуну». Эта встреча была нашим первым контактом с одной из своих подлодок с того момента, как донесение с «Хокбилл» стало отправным для атаки, которая продолжалась весь день. Мы всплыли, я обменялся краткими посланиями с Хэнком Старром на «Бекуне», и обе подлодки [228] осторожно проследовали в направлении огромных клубов дыма над гибнущим танкером. Мы обнаружили, что он в одиночестве, и Хэнк пошел своим курсом, а я направил донесение капитану Брайанту, командиру нашей «волчьей стаи», что собираюсь остаться и потопить танкер после наступления темноты.

Через пару часов мы были готовы. Двигаясь осторожно, чтобы убедиться в том, что не попадаем в ловушку, мы почти вплотную подошли к танкеру.

Это судно водоизмещением в десять тысяч тонн представляло собой жалкое зрелище — уже очень низко погрузилось в воду на ровном киле, все его мачты были объяты огнем, а из грузовых отсеков с нефтью вовсю валил густой черный дым. Мы обогнули его несколько раз, не находя признаков жизни.

Вдруг у меня возникла идея, и я повернулся к Джиму Хэмлину, нашему офицеру связи:

— Джим, я хочу сделать фильм, который будет самым величайшим по популярности хроникальным фильмом военного времени. Неси камеру.

Мой план состоял в том, чтобы запустить кинокамеру как раз перед тем, как мы выпустим по танкеру торпеду, и держать ее наведенной на цель во время всех последующих фейерверков. Джим усмехнулся, взял кинокамеру и показал мне, как ею пользоваться.

Я решил, что мы произведем выстрел с кормы с тем, чтобы сохранить наши торпеды в носовых аппаратах, сблизимся до дистанции примерно восемьсот ярдов и выстроим все в лучшем виде, так чтобы эпицентр взрыва был посередине кадра, а пламя вырывалось, создавая самое эффектное зрелище. [229]

Наконец все было готово. Я запустил камеру.

— Товсь... Пли!

Камера отлетела в сторону и упала, торпеда поразила цель, а все на мостике «Флэшер» корчились от смеха над моим провалом в качестве кинооператора, потому что торпеда, вместо того чтобы зажечь адское пламя, совсем погасила огонь. Танкер тонул в полной темноте.

Но это происшествие не удручило меня надолго. Я отправился спать в ту ночь, в то время как мы шли обратно к исходной позиции несения дозора с таким чувством благодарности и гордости, каких я не испытывал с тех пор, как юношеская футбольная команда подготовительной школы в Мемфисе открыла счет, когда я вел мяч.

Недоставало только одного. Я хотел, чтобы Энн была со мной.