Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 6.

Стрижка под ноль

Два маленьких острова лежали на порядочном отдалении от Вевака, образуя естественный проход для прибывающих и отбывающих судов. Маш приказал всю ночь проводить перекрестное патрулирование этого района в надежде сесть на хвост какому-нибудь конвою из Палау и спустился вниз составлять радиодонесение о боевой операции в Веваке.

Нет более приятной обязанности для командира подводной лодки в военное время, как составление доклада об успешно проведенной операции. Донесение должно раскрывать суть дела, но быть сжатым, хотя и приправленным красочностью описаний и вызывающей бравадой, потому что его будут читать другие, а не только командование, которому оно адресовано. Моряки на других подлодках в пределах радиоприема быстро расшифруют радиограмму, и она разойдется по кают-компаниям, где каждое слово будет разобрано как с точки зрения грамматики, так и военной тактики. И в этом прекрасном упоении победой должны быть приняты во внимание газеты и книги по истории и давняя традиция кратких, метких эпиграмм, украшающих документацию [97] в государственных военно-морских архивах. Только занудный и лишенный воображения капитан не потратит массу творческих усилий на послание, за напускным безразличием и скромным намеком на героизм которого очевидны надежность лодки и экипажа.

Маш начал составлять свой доклад, ночью обошлось без контакта с противником, и рано утром мы, пройдя между двух островов, стали двигаться вперед со скоростью, которую позволяли развивать два двигателя, и взяли курс на Палау. И теперь, прежде чем возобновилась наша разрушительная миссия, нам была предоставлена возможность вспомнить о гуманизме.

Я начал отращивать усы вскоре после того, как мы покинули Брисбен, увлеченный оригинальной теорией, которую вскоре предстояло проверить. Я стоял вахту с четырех до восьми и приглаживал пальцем свои усы, когда что-то показалось на горизонте. Мы были в то утро необычайно бдительны на мостике, несмотря на неизбежное расслабление после боя, не столько из-за обостренного чувства опасности, сколько из-за растущего духа состязательности. Молодой рулевой Альфред Симонетти нес вахту вместе со мной. Этот вежливый, мечтательный парнишка гордился своим талантом сигнальщика, и своего рода соревнование развернулось между нами в отношении того, кто первым заметит на поверхности воды какой-либо объект. Поэтому, увидев мачту маленького рыбацкого бота, я прокричал об этом с такой гордостью, точно это был авианосец. Артрасчеты встали к палубным орудиям малого калибра, и подводная лодка осторожно приблизилась к боту. Дали пулеметную очередь по его носовой части, когда подошли на расстояние выстрела, чтобы предупредить их о серьезности [98] наших намерений. Но, когда подошли поближе, наша подозрительность переросла в сочувствие. Это было одномачтовое рыбацкое судно типа шхуны, длиной всего двадцать футов, и находилось оно довольно далеко от берега, а шестеро членов его экипажа были слабы, испуганы и, вероятно, умирали от голода.

Ни один из них не говорил по-английски, и мы послали за нашим каютным юнгой филиппинцем Хуаном Оро Джейсоном. Он задействовал все свои языковые возможности, взяв вежливый тон, но ничего не вышло. Затем мы попробовали обратиться к помощи нашего каютного юнги. Иисус Чаргулаф Маналисэй был с нами только с того времени, как мы отбыли из Брисбена, но уже прослыл неисправимым лентяем, но никто не сомневался в его знании родного языка. У него тоже ничего не получилось, мы стали объясняться знаками.

В конце концов мы поняли, что они малайцы, их двигатель забарахлил, был глубокий штиль и они долго дрейфовали без воды и питья. Первоначально они были вдевятером, но трое уже умерли, один из выживших был слеп, и у двоих других имелись все признаки цинги. Так войне пришлось подождать, пока мы доставали все, что у нас было из запасов, — хлеб, воду, консервы, сигареты — и передавали их нашим маленьким смуглым братьям в рыбацком боте. Мы оставили их с запасом на две-три недели. Когда мы отчаливали, один из них с трудом поднялся, изобразив жест, который, как я всегда думал, родился на американском профессиональном боксерском ринге, — рукопожатие над головой. Каким-то образом оно подчеркивало, что мир тесен.

Во второй половине дня мы пересекли экватор, и тут мои усы меня подвели. [99]

Мы пересекали линию экватора во время нашего второго патрулирования, но без соответствующей церемонии, к большому разочарованию некоторых из наших бывалых моряков и среди них старшины группы торпедистов Рассела Pay. Pay, который, как главный торпедист, занимал более высокое положение, чем любой старший сержант, служил на военном флоте более двадцати лет и получал большее удовлетворение от посвящения в «тритоны» офицеров, наравне с рядовыми матросами, в мистериях бога моря Нептуна. Он руководил в таких случаях, как мне довелось узнать, с такой большой важностью, что его огромный живот выпирал еще больше.

Может быть, в моей памяти отложилось преувеличенное представление о размере его живота. Он был обильно смазан жиром и сажей, и, прежде чем кончился день, мне пришлось его поцеловать.

Еще в Брисбене Маш обещал по всем правилам провести церемонию пересечения линии экватора, если позволят условия. В предвкушении этого события я разрабатывал небольшую стратегию. Я знал, что церемония будет грубоватой, особенно по отношению к офицерам, а в то время я наивно полагал, что по окончании похода поеду домой в отпуск, и не хотел, чтобы произошло что-то, что обезобразит мою внешность. Короче говоря, я боялся, что мне обреют голову, поэтому-то и отрастил усы, дабы принести их в жертву по данному поводу.

Мы погрузились по случаю праздника Нептуна, и все «тритоны» сгрудились у носовой батареи. Как «тритон» высокого ранга (Маш и Дик О'Кейн уже испытали это ранее), я был избран первой жертвой. Мне завязали глаза и подвергли [100] обычным унизительным испытаниям, связанным с такого рода церемониями. Они состояли в том, что испытуемый должен был есть какую-нибудь отвратительную смесь, подвергаться электрическому удару, целовать смазанный жиром живот Pay. А меня посадили в кресло, и я услышал стрекотание парикмахерских ножниц. Это был момент, к которому я так хитроумно готовился. Я отпраздновал пересечение экватора с потрясающим впечатлением.

— Срезайте мои волосы, если хотите, — умолял я, — но не трогайте мои усы. Пожалуйста, не трогайте усы!

Злобность некоторых людей так велика, что почти невероятна. Они сделали как раз то, о чем я просил.

Самый великий для «Уаху» день начался с теплого и ясного утра. Симонетти и я стояли на вахте, подставив легкому бризу лицо. Обсуждая прошедший праздник Нептуна, мы были согласны с тем, что ночь посвящения в «тритоны» была тяжелым испытанием, но что у нас будет масса времени для того, чтобы расслабиться по пути на базу. Вахта почти закончилась. Я размышлял над тем, что у нас будет на завтрак, когда, осматривая в бинокль горизонт, заметил над горизонтом дымок.

Дым — это то, к чему подводники с симпатией относились во время войны. Большой слабостью японского торгового флота было то, что его суда всегда дымили. Почти каждый раз мы обнаруживали их по столбу дыма над ними — это давало нам громадное преимущество, потому что означало, что совершенно невидное на горизонте судно, причем идущее курсом не на сближение с нами, могло быть засечено, преследуемо и потоплено. [101]

Маш поднялся наверх, и мы начали следить в надводном положении. Пока что мы понятия не имели, какую затеваем игру, но никто из нас не сомневался в том, что достигнем успеха. Вевак был залогом этого для нас.

Скорость и курс были заданы таким образом, чтобы опередить цель, и мы принялись рассуждать о том, оставляет дым одно судно или их два. Наконец мы решили, что их два. И в самом деле, спустя сорок пять минут, когда мы вышли на позицию, порядочно опередив противника по курсу его следования, мачты двух судов появились на горизонте. Мы открыли клапаны балластной цистерны, ушли под воду и оставались там в ожидании добычи.

Было что-то необычное в этой ситуации. Они шли курсом, который никуда не вел, и делали десять узлов, даже не совершая зигзагообразных движений. Это были крупнотоннажные грузовые суда; они шли безо всякого сопровождения. А ближайшая суша была на расстоянии пары сотен миль. Обсудив все это, мы решили, что они поджидают потопленный нами в Веваке эсминец, который сопровождал бы их до Новой Гвинеи.

Если это было так, то дерзкая операция Маша, проведенная два дня назад, теперь оправдалась, потому что суда оказались совершенно не готовы к тому, что могут быть атакованы в этих водах. Полные зловещей радости, мы пошли на сближение.

Наш план состоял в том, чтобы занять позицию на дистанции в тысячу ярдов в стороне от пути движения судов и подождать, пока пройдет первое из них. Притом что оно окажется у нас по курсу с правого борта, а второе судно — с левого борта по курсу. Мы могли выпустить первые три торпеды, руководствуясь датчиком правого [102] угла гироскопа, быстро перевести последние три торпеды на датчик левого угла гироскопа и поразить обе цели. Но этот способ сближения требует абсолютно точного расчета по времени, а мы переоценили скорость цели, когда выходили на позицию, использовав самый быстрый из способов наблюдения в перископ. Вдруг мы поняли, что подходим слишком близко; расстояния не хватит для того, чтобы нашим торпедам встать на боевой взвод, прежде чем они поразят цели. Нам нужно было отойти подальше и поскорее. И в последнюю минуту, как часто случается, тщательно составленные планы были заменены наспех подготовленными: мы должны были развернуться, отойти от них и выстрелить из наших кормовых аппаратов. А поскольку на корме были только четыре аппарата, это означало, что шансов поразить цель было в два раза меньше.

Для того чтобы реализовать новый план, потребовалось одиннадцать минут. Затем при хладнокровной и невероятно быстрой работе Дика на перископе мы выстрелили двумя торпедами по первому судну, за семнадцать секунд сделали новые расчеты и выпустили две другие торпеды по второму судну, разворачиваясь в тот момент, когда ушла четвертая торпеда таким образом, чтобы навести оба носовых аппарата по пеленгу.

Это было сделано слишком поспешно для того, чтобы можно было говорить о высокой точности. Тех нескольких секунд, в которые происходила смена целей, просто не хватило бы для того, чтобы использовать гироскопический датчик и регулятор угловых скоростей, производя расчет на новый торпедный выстрел при помощи вычислительного устройства. Поэтому, в то время как первые две торпеды поразили цель в нос [103] и корму, третья прошла перед второй целью. Но четвертая поразила ее.

Три из четырех торпед попали в цель! В боевой рубке все бурно выражали восторг, в то время как мы опустили перископ в завершение операции. Она продолжалась в течение четырех минут; затем Дик вновь прильнул к перископу, выдвинул его и доложил обстановку:

— Первое судно... Оно кренится на правый борт, и корма уходит под воду... Даю обстановку, еще одно судно — оно идет на нас, но медленно. Даю обстановку... Судно, курсовой угол девяносто по правому борту, дистанция тысяча восемьсот.

Помню чувство раздражения от слов Дика, раздражения им, а не перспективой иметь дело еще с одной целью. Потому что, в то время как он четко доложил о трех судах, все мы знали, что там наверху их было только два.

Однако их все-таки оказалось три. Мы попадали в переделку такого рода, когда Маш был абсолютно в своей стихии, — то есть оказались в суровой и обескураживающей ситуации. Было подбитое судно, двигающееся прямо на нас, видимо с намерением протаранить, в то время как за ним, по-прежнему следуя первоначальным курсом, шло еще одно крупное судно, и Дик добавил, что это мог быть транспорт.

— Пусть оно будет нашей следующей мишенью, — сказал Маш.

Так что, в то время как второе судно неумолимо приближалось к нам, мы, оставаясь на перископной глубине, быстро провели расчет на третью цель и выпустили три торпеды из носовых аппаратов. Дик не обращал перископ на контратакующий корабль до тех пор, пока не убедился, что две из трех торпед попали в цель. [104]

А тот все приближался, немного виляя, но был уже довольно близко.

— Прямой наводкой?

— Прямой наводкой!

«Какой смысл овладевать новой техникой, — наверное, думал Маш, — если ее не практиковать».

Мы сделали по судну два выстрела из носовых аппаратов. Один из них поразил цель, но корабль неотвратимо приближался. Еще до конца дня мне пришлось отдать должное капитану грузового судна, давая ему более высокую оценку, чем любому другому командиру неприятельского корабля, которому когда-либо приходилось противостоять.

Он едва не снес нашу боевую рубку. Мы ушли под воду как раз вовремя, прошли футов сто, резко повернули влево, избежав столкновения с ним.

А теперь, когда мы стали слепы, в окружающей нас акватории творилось что-то невообразимое. Взрывы гремели со всех сторон. Были ли это взрывы глубинных бомб или же разорвавшихся паровых котлов, мы так и не узнали. Как бы то ни было, «Уаху» ничего не оставалось делать, кроме как оставаться на глубине, кренясь и вздрагивая до тех пор, пока не были перезаряжены ее торпедные аппараты, но один из них пустовал. У нас теперь оставалось только девять торпед.

Еще через восемь минут Маш вернул нас на перископную глубину. Первое подбитое нами судно затонуло. Второе, которое едва нас не протаранило, все еще двигалось, но очень медленно, с очевидными неполадками рулевого управления. Третье, а это был транспорт с войсками, как и предполагал Дик, остановилось, но все еще оставалось на плаву. [105]

— Давай прикончим его. — Какое-то жестокое веселье слышалось в команде, отданной Машем. Оно испугало бы любого из нас, будь мы сторонними наблюдателями, а не участниками.

Теперь наступил момент выполнения одной из самых деликатных, мучительных и безжалостных из всех обязанностей подводника, которую он призван исполнять: маневрирование для нанесения убийственного удара по раненому противнику. Несмотря на взрывы, которые будоражили воды всего несколько минут назад, теперь море снова было спокойным. Наш перископ блеснул окуляром в полуденном солнце, и через его глазок Дик О'Кейн смотрел на наши жертвы, которые, в свою очередь, смотрели на нас.

Они не сидели без дела. Большой транспорт с войсками, с борта которого вели отчаянный огонь по перископу из всего, что было у них под рукой, — из ружей, пулеметов, палубных пушек, надеясь в крайнем случае спастись от «циклопа» бегством. Но им это не удалось.

Мы подошли на дистанцию в тысячу ярдов, тщательно прицелились и выстрелили. Дик прильнул к перископу так, будто собирался взобраться по нему.

— Вот она идет... Она направляется прямо на судно... Они пытаются стрелять по ней... Она идет прямо на него... Она идет под...

Длинная пауза воцарилась в боевой рубке.

— О, черт!

Это было все, что ему оставалось сказать. Торпеда не взорвалась.

— Приготовиться к новому выстрелу! — Маш моментально пришел в бешенство.

— Расчеты прежние!

— Пли! [106]

Пока Дик продолжал производить подробнейший расчет, почти идентичный последнему, мы все услышали характерный щелчок, предшествующий взрыву боеголовки. Затем раздался грохот и возвысившийся над всем торжествующий голос Дика:

— Она попала! Прямое попадание!

Торпеда попала под дымовую трубу, взрывом высоко в воздух подбросило среднюю часть судна, и раздался грандиозный ужасающий грохот, когда я протискивался мимо тех, кто был в центральном посту, чтобы сделать фотографии через перископ. Солдат раскидало в стороны, они прыгали, катились, падали и скользили. Затем, всего в считанные секунды после взрыва, корма взметнулась вверх, нос уткнулся вниз и судно затонуло.

Маш позволил лишь минутную паузу, пока Роджер, Хэнк и другие столпились, чтобы посмотреть. Затем он неумолимо направил «Уаху» курсом на одно остающееся на плаву судно, то самое, что было подбито и пыталось нас таранить.

Оно, подбитое теперь дважды и способное делать не более шести узлов, ковыляло курсом на восток, не останавливаясь ни на минуту. Не оставалось сомнений, что у него упорный капитан, готовый спасти его любым способом. Во всяком случае, в данный момент он это делал. Наши аккумуляторные батареи разрядились до опасного уровня — мы находились под водой с восьми часов, большую часть времени развивая высокую скорость, а сейчас было уже немногим более одиннадцати тридцати, — и дюйм за дюймом, так медленно, что поначалу Маш даже отказывался верить в происходящее, японский капитан отвел свое израненное грузовое судно на недосягаемое для нас расстояние. [107]

Мы все еще следили за ним, когда Дик выкрикнул последнюю новость. Мачты четвертого корабля появились на горизонте, справа от покалеченного судна.

— Похоже на легкий крейсер, командир.

Настроение Маша опять было на подъеме.

Вероятно, корабль шел на подмогу сокрушенному транспорту. Таким образом, на нашем боевом счету этого дня уже были потопленные грузовое судно, транспорт с войсками, и еще одно грузовое судно было повреждено. Разве не здорово добавить к этому списку еще и крейсер? Злорадная улыбка Маша передалась всем в боевой рубке, когда незнакомец увеличился в размерах и стал четко виден в нашем перископе. Затем (нам до него оставалось уже около пяти миль) он внезапно повернул за подбитым судном.

— Теперь вижу его лучше, командир, — подал голос Дик. — Это не крейсер, это танкер.

Оба судна со сводящей с ума медлительностью исчезли за горизонтом. Маш с философским видом выругался, развернул «Уаху» и поднял на поверхность, чтобы возобновить преследование в надводном положении с большей скоростью, в то время как мы заряжаем наши аккумуляторные батареи.

Мы все еще были близ того места, где затонул транспорт, и всплыли в море, заполненном японцами. Они цеплялись к каждому из плавающих обломков, каждой сломанной мачте, сидели в спасательных лодках и, когда мы курсировали среди них, смотрели на нас с выражением, которое невозможно передать словами. На плаву было около двадцати лодок всевозможных типов — от яликов до маленьких гребных лодок. В воде находилось так много неприятельских солдат, что было просто невозможно крейсировать [108] между ними без того, чтобы не отбрасывать их в сторону, как бревна лесосплава. Это были войска, которые, как мы знали, направлялись в Новую Гвинею для того, чтобы сражаться там, убивая наших солдат, и Маш, чью безграничную врожденную ненависть к врагам мы только начинали ощущать, смотрел на них с ликованием в предвкушении кровавой битвы.

Бой меняет людей с ужасающей быстротой. Должны были пройти месяцы, прежде чем я или другие на «Уаху» подумали бы противопоставить эту сцену той, которая разыгралась предыдущим утром, когда мы раздавали наши продовольственные запасы и проявили добрую волю в отношении горстки несчастных людей в попавшей в штиль рыбацкой лодке.

В эти кошмарные минуты Линде, наш великий снабженец в дни, когда «Уаху» еще строилась на Мэри-Айленд, подвергся величайшему, суровому испытанию в качестве помощника корабельного врача.

У 20-миллиметрового расположенного впереди мостика орудия были люди, когда мы шли в надводном положении, и расчет принимал боеприпасы, которые подавались снизу, когда вдруг произошел взрыв и раздался резкий крик боли. Молодой матрос по имени Уипп уронил снаряд, и он взорвался в нескольких дюймах от его ноги, почти оторвав средний палец. Раненого отнесли к Линде, который был мастером выходить из любых сложных ситуаций, но не из той, к которой его готовили. Я видел их обоих примерно через час после того, как Линде наконец заставил себя провести ампутацию. Он был бледен, а когда пытался рассказать мне, как проходила операция, слезы наворачивались у него на глаза. Позади него ковылял молодой Уипп, тоже немного бледный, но стоически [109] улыбающийся и, по-видимому, чувствовавший себя очень и очень виноватым перед бедным Линде.

Мы наконец повернули на восток, двигаясь на самом полном ходу, который обеспечивали четыре дизеля, и выдвинули перископ на всю длину, пытаясь определить местонахождение спасшихся от нас бегством грузового судна и танкера. Близился полдень, и мы были вымотаны, чувствовали голод и эмоциональное опустошение. Перед тем как начать новую акцию, мы легли в дрейф, с тем чтобы взять тайм-аут, немного подкрепиться и выпить кофе.

К трем тридцати мы заметили характерный дымок слева по курсу и пошли на перехват. Мы следовали классическому маневру подводных лодок, известному как круговой. В момент, когда мы начинаем видеть кончики их мачт, определяя их курс и воспользовавшись нашим преимуществом в скорости при ходе в надводном положении, обгоняем их настолько, чтобы, в конечном счете, повернуть на них контркурсом, уйти под воду и ждать.

Это не такая простая процедура, как кажется. Она требует вычисления относительных курсов, относительных скоростей и много времени, потому что разница в скоростях не велика. Но примерно к пяти тридцати, за полчаса до заката, мы были готовы к новому погружению. Мы оказывались прямо перед танкером и покалеченным грузовым судном, а они об этом не подозревали.

Однако при всем их пренебрежении к тому, где мы находились, у них не оставалось никаких шансов. В отчаянии они двигались зигзагами. Это были две цели, которые не хотели позволить субмарине спокойно ждать, пока они [110] окажутся в радиусе ее действия. Нам приходилось маневрировать с большей скоростью, чем та, которую «Уаху» когда-либо раньше развивала под водой, для того чтобы прийти в точку залпа.

Маш выбрал танкер, как неповрежденную цель. В шесть тридцать, когда было уже слишком темно для того, чтобы видеть что-либо в перископ, кроме капель воды, мы выпустили по нему три торпеды из носовых аппаратов с расстояния в одну милю.

Одна из них попала, и Маш сразу начал разворачиваться, чтобы направить кормовые аппараты на грузовое судно. Теперь у нас оставалось только три торпеды, все в кормовой части. Наши носовые аппараты уже никому не могли причинить вреда.

Капитан поврежденного грузового судна был все еще, как всегда, наготове. Прежде чем мы успели выйти на боевую позицию, он резко отвернул. На такой скорости мы никогда бы не сблизились с ним в темноте в подводном положении, поэтому Маш дал команду всплывать.

Танкер, к нашему удивлению, все еще двигался, притом за кормовой частью грузового судна. Если бы обе цели двинулись противоположными курсами, одной удалось бы скрыться, потому что ночь была темной, а луна должна была появиться только часа через три. Но, к великой радости Маша, они, словно приклеенные, следовали друг за другом.

Наша проблема теперь состояла в том, чтобы выбрать цель, подвсплыть, повернуться к ней кормой и выстрелить. Едва нас заметив, с грузового судна открыли огонь из палубных орудий, несмотря на то что им не было достаточно хорошо видно, нанесены ли нам какие-либо повреждения или нет. [111]

Так что мы переключили внимание на танкер, чьи орудия молчали.

Проблема нанесения удара по зигзагообразно двигающемуся судну в лучшем случае трудна, но, если вам приходится стрелять из кормовых аппаратов, она становится почти абсурдной. В течение полутора часов мы разыграли все как по нотам, даже заход ему в тыл, маневр, который не удался, потому что, когда мы попытались на большой скорости двигаться в обратном направлении, руль был положен слишком резко и мы пошли по кругу. Маш не был обескуражен. Сосредоточенно всматриваясь в темноту, он решил, что уловил систему зигзага танкера.

Теперь танкер делал зигзаг по правому углу, и Маш держался прямо по его курсу. Танкер повернул на 90 градусов. Было очевидно, что в следующие несколько минут он пойдет назад зигзагом под углом 90 градусов влево, а мы пойдем параллельно и на расстоянии в милю. Мы немного снизили скорость лодки, взяли лево на борт и выстрелили в него из двух кормовых аппаратов с дистанции 1850 ярдов.

Вторая торпеда попала ему прямо в середину кормы и расколола надвое. Танкер затонул почти мгновенно.

Теперь уже три судна были пущены на дно и одно оставалось на плаву — подбитое грузовое судно, которое удирало от нас с раннего утра. Мы теперь уже двенадцать часов были в работе, а разрушение — очень тяжелая работа, и у нас оставались только две торпеды. Но еще до того, как танкер был подбит, Маш приказал изменить курс и двигаться за грузовым судном.

Изменение курса дало нам возможность оценить размеры большого танкера, пока он тонул. Он был громадным — длиной пятьсот футов. [112]

Мы могли это точно определить по сфере, которую корпус танкера заполнил в окулярах бинокля, когда мы проходили на расстоянии в 1250 ярдов, как раз перед тем, как он ушел под воду.

В то время как Маш, стоя на мостике, безжалостно преследовал свою добычу, команда управления огнем в боевой рубке получала все больше и больше информации. Мы слишком долго находились на боевых позициях, чтобы поступать иначе. В спокойные минуты мы погружаемся, чтобы выпить кофе. Пока с мостика вниз выкрикивали пеленги, Роджер вносил небольшие коррективы в данные вычислительного устройства, но мы занимались немножко другим. Расчеты возлагались на механический мозг, встроенный в вычислительное устройство. Кормовые торпеды были готовы к залпу уже так давно, что никто в команде управления огнем не был уверен, находится ли кто-нибудь в кормовом торпедном отсеке. Нужные рубильники были включены, и в целом мы знали, что расстояние до поврежденного судна достаточно большое. Помимо этого, мы не хотели вмешиваться в дуэль, Маша с капитаном судна.

У нашего командира был достойный противник, побывавший во многих сражениях. Уходя от преследования, он вел огонь, и то, что снаряды ложились теперь рядом с нами в условиях темноты, не оставляло сомнений — действовал блестящий орудийный расчет. Маш с мостика изрыгал проклятия в темноту ночи, пока падали снаряды. Наконец один из них поразил нашу лодку.

Это сбивало с толку. У них был беспламенный порох, превосходивший тот, который в то время был у нас; первым признаком того, что они пристрелялись, было попадание снаряда почти [113] по мостику. Мы услышали, как он срикошетил от боевой рубки и пролетел над головой Маша. Командир нырнул в люк в восхищении действиями команды грузового судна, и мы погрузились. То, что подбитое судно смогло устроить охоту на подводную лодку, притом подлодку Маша, да еще среди безлунной ночи, стало еще одним свидетельством того, до какой степени отважным оно было.

В вооруженном столкновении нет места сантиментам. Геройски вел себя противник или нет, но он был врагом, и наша задача состояла в том, чтобы его потопить. В последующие годы мы, может быть, вспомнили бы этого капитана и пожелали, почти беспристрастно, чтобы ему удалось спастись. Но в эту ночь нашей задачей было выследить его и выждать, пока он совершит роковую ошибку. И наконец он ее совершил.

Это произошло из-за того, что неожиданное обещание подмоги сбило его с толку. Все это время он в отчаянии шел зигзагами по слишком переменчивой схеме для того, чтобы мы могли ее понять, когда вдруг луч прожектора пронзил темноту неба. Он пришел издалека, от самого горизонта, но даже с такого расстояния был мощным и ярким и осветил водное пространство с уверенностью верховного владыки. Эсминец, в этом не было никакого сомнения, шел на помощь. И при виде этого светлого луча надежды в небе капитан грузового корабля совершил первую за весь этот длинный день, но смертельную ошибку. Он прекратил зигзагообразные маневрирования и двинулся прямо навстречу прожектору.

Как бы быстро он ни поворачивал, Маш оказался проворнее. Увидев свет, он мгновенно направил «Уаху» прямо на него, надеясь на опрометчивость [114] покалеченного судна. И в результате этих двух решений, принятых быстро и бесповоротно двумя людьми, не видевшими друг друга в темноте океана, гибель одного из них была предрешена.

«Уаху» выиграла гонку, оказавшись между светом прожектора и целью, затем отвернув от курса, направляя свои кормовые аппараты прямо на трассу, на которую должен выйти грузовой корабль. Через три минуты после того, как мы остановились, Маш дал команду выстрелить нашими последними торпедами.

Финал застал команду управления огнем врасплох. Боевая рубка была пуста, если не считать меня и Роджера, когда Маш выкрикнул команду: «Пли!» Мы удивленно переглянулись. Роджер вскочил, ударил по кнопке выстрела, произвел манипуляции рубильниками, выждал и вновь ударил по кнопке. К некоторому нашему удивлению, мы почувствовали, что лодка вздрогнула, и поняли, что вышли две торпеды.

Это был момент, которого я никогда не забуду. Мы слишком устали для того, чтобы обращать внимание на то, что произошло, дистанция была велика, и расчеты не слишком точны. Кроме того, нам и так все время везло в этот день. Пока мы ждали, я достал пачку сигарет и предложил Роджеру. Он взял одну. Секунды шли одна за другой, и никакого звука не было слышно снаружи на воде. Я взял сигарету, достал спичку и зажег сигарету Роджера и свою. Затем я выпустил дым и заговорил с формальной серьезностью.

— Лейтенант Пейн, — сказал я, — если хотя бы одна из этих торпед попадет в цель, я поцелую вам руку.

Бу-ум! [115]

Бу-ум!

На мостике, возбужденный своей окончательной победой над врагом, в которого нужно было попасть четыре раза, три раза выходя в атаку, Маш пропустил самую необычную церемонию, когда-либо разыгрывавшуюся в боевой рубке могучей «Уаху».

Дальше