4. Разочарование

Секретно. С борта подводной лодки «Арчер-Фиш» (SS-311) BMC США. Донесения о пятом боевом походе. Б (выдержки).

28 ноября 1944 года.

21.40. Кажется, цель сопровождает только один корабль охранения... Начали сближение с целью в надводном положении по правому борту.

22.30. Заметили корабль охранения справа на траверзе. Это исключает возможность подойти к цели в надводном положении с этого направления. Легли на курс, обратный курсу корабля охранения.

22.50. Сближаемся с группой кораблей. Мы находимся мористее курса корабля и слишком далеко, чтобы идти на погружение.

Еще до того как по всей подводной лодке «Арчер-Фиш» раздался сигнал колоколов громкого боя и последовала команда: «Всем — по боевым постам. Торпедная атака!» — экипаж упредил этот приказ, так как весть об атаке уже разнеслась по всему цилиндрическому чреву подводной лодки. Большинство членов экипажа уже заняли свои боевые посты.

Пока я оставался на мостике с моим старшим помощником, Бобом, Бобчинским, вахтенным офицером лейтенантом Эндрюсом и старшиной группы сигнальщиков Карнаханом, бывшим рабочим-сталеваром, который тихо передавал команды в микрофон.

— Доложить, когда личный состав займет свои боевые посты.

Доклад последовал почти немедленно:

— Носовой торпедный отсек — готов! [77]

— Носовой аккумуляторный отсек — готов!

В четкой последовательности все отсеки на подводной лодке «Арчер-Фиш» докладывали о своей готовности к бою. Голоса, которые слышал командир группы сигнальщиков Карнахан, были исполнены уверенности и желания добиться победы. Через считанные минуты он докладывал сам:

— Командир, корабль к бою готов!

Важнейшим подтверждением готовности корабля к бою считался доклад аварийно-спасательной группы по борьбе за живучесть. На настоящее время ее на подлодке представлял всего один человек — моторист второго класса Карл Вилкен. Он был студентом университета штата Иллинойс, когда решил немедля, до окончания войны, поступить на военную службу. У него была репутация невозмутимого человека. По команде «боевая тревога» он забирался на свою койку, зная, что если он кому понадобится, то его всегда найдут на своем месте. А затем Карл быстро засыпал. Рядом с ним всегда находилась парусиновая сумка, битком набитая различными заплатами для труб, деревянными чопами, молотками и другими инструментами для заделки пробоин.

С мостика, откуда я командовал подводной лодкой, я мог легко спуститься прямо в боевую рубку. Боевая рубка была центральным нервом корабля, особенно во время проведения атаки. В ней находилось электронное оборудование, необходимое для обнаружения места и опознания цели. Но в те минуты, находясь под покровом темной ночи на мостике, я мог визуально наблюдать корабли противника и определять изменения их курса.

Время от времени по отвесному трапу через люк я спускался вниз, в боевую рубку, чтобы увидеть цель на экране радиолокационной станции. Здесь я часто вступал в разговоры с начальником радиолокационной станции лейтенантом Бошем п оператором-техником третьего класса «крошкой» Майерсом, чтобы узнать, нет ли у них какой-либо новой, не известной мне информации. Я также проверял по схеме, которую составляли Джадд и Дэн, курс группы кораблей противника и их скорость. Трудность нашего положения заключалась в том, что мы не знали пункта их назначения, их генерального курса. Поэтому, из-за того, что группа [78] врага шла зигзагом, было очень трудно занять исходную позицию для атаки.

Я подошел к команде торпедного автомата стрельбы, чтобы поговорить с Дейвом Бантингом, опытным оператором, который мог почти мгновенно определить малейшее изменение курса и скорости корабля противника. Я с удовлетворением отметил про себя, что данные схемы на карте и показания торпедного автомата постоянно совпадали. Офицеры и матросы на боевых постах в боевой рубке четко знали свои обязанности и выполняли их с неколебимым спокойствием.

Я спускался туда обычно на три-четыре минуты. Находясь в боевой рубке, я, однако, постоянно окликал через люк старшего группы сигнальщиков Карнахана, выясняя, пет ли у него какой-нибудь информации, передает ли он в нижние отсеки все данные, знакомя личный состав с изменением обстановки. Я хотел, чтобы личный состав хорошо понимал все происходящее. Ответ Карнахана был всегда один и тот же: «Да, сэр!».

Лейтенант Ром Казинс, командир электромеханической боевой части, стоял теперь на посту управления, под боевой рубкой, на тот случай, если я дам команду экстренного погружения.

Время от времени Ром вел переговоры со старшим механиком корабля, когда тот сообщал ему о новых своих попытках увеличить число оборотов вверенных ему четырех головных двигателей.

Слаженные действия и боевой настрой всего личного состава еще больше укрепили мою решимость потопить корабль противника.

Мой вахтенный офицер, лейтенант Эндрюс, испытывал, должно быть, особенно сильное волнение. Он энергично ходил кругами по мостику, неустанно проверял, как несут службу сигнальщики. Это была его обязанность — проверять; чтобы все секторы водной поверхности океана тщательно просматривались, чтобы стекла всех биноклей были чисто протерты, чтобы сигнальщикам было удобно, чтобы все они сменялись в назначенное время... Всем на мостике было приятно слышать его частые восклицания: «Мы должны сделать это! Нашей лодке «Арчер-Фиш» нужна именно такая цель! Не упускайте ее, парни!..»

Его призывы были заразительны и вызывали улыбки на сосредоточенных лицах. [79]

Каждые пять минут лейтенант Боша заставлял «крошку» Майерса, оператора радиолокационной станции, проводить поиск в радиусе 360 градусов, чтобы убедиться, не сближается ли с нами какой-нибудь другой корабль противника для нанесения внезапного удара.

На подводной лодке царили полное спокойствие и тишина.

Лейтенант Бантинг и энсин Кросби совместно несли вахту у торпедного автомата стрельбы. Офицер-связист Гордон Кросби поддерживал постоянную связь о радиорубкой, чтобы вовремя получить текущую информацию.

Энсин Дайгерт и боцман Дэн Эллзи продолжали прокладывать на карте курс нашей лодки и курс корабля противника.

Конечно, меня одолевали сомнения, правильно ли я поступил, что дал разрешение включать радиолокационную станцию в такой близости от вражеского корабля: ведь я нарушил инструкцию ВМС. Но я чувствовал себя на высоте положения и послал всю теорию к черту. Я хотел увидеть, что из всего получится. У меня было прекрасное оборудование, и я его использовал. Всеми нами владела одна мысль: выполнить свой долг или умереть...

Я полагал, что японские корабли уже обнаружили излучение нашей радиолокационной станции, когда мы ее включали для проверки после ремонта. Они, видимо, знали, что в секторе повышенной опасности «Хит парейд», мористее Хонсю, ходили наши подводные лодки. Это был известный район-тир для американских подводных лодок, начиная с первых дней морской войны на Тихом океане.

Между тем подводная лодка «Арчер-Фиш» быстро продвигалась заданным курсом, рассчитывая занять такую позицию относительно японского танкера, когда он попадал на лунную дорожку. Это был мой замысел: при наступательной операции маневрировать так, чтобы цель была более освещена лунным светом, чем наша лодка. Заняв такую позицию, я намеревался дать команду «стоп всем двигателям» и стать носом к цели, чтобы свести до минимума возможность обнаружения нас. Мой план состоял в том, чтобы после того как пройдет корабль охранения, самым полным ходом двинуть на танкер. «Арчер-Фиш» должна была пройти за [80] кормой корабля охранения, выйти по правому борту танкера и дать торпедный залп. После этого мы немедленно отойдем в сторону, дабы лучше увидеть результаты атаки. Это будет грандиозный фейерверк!..

Таким был наш первоначальный замысел, таким мы, я и Боб, его представляли. Но как конкретно, в действительности его осуществить?

Мы понимали, что наш план — всего лишь замысел, общее представление, схема.

В этот план вошли лишь наши собственные мысли и соображения. А что мы знали о противнике и его плане? Что мы знаем о капитане японского танкера и командире корабля охранения?

Это было похоже на шахматную партию. Ни один из игроков не знал стратегию другого. Как бы ты ни хотел, ты не мог предвидеть ответного хода или ходов противника. Все происходило неожиданно. Шах. Шах и мат...

Мы были готовы начать сближение. Снова я спустился в боевую рубку, чтобы подробно обсудить все детали нашей атаки.

Мы займем направление к западу от цели. Затем уменьшим ход и подождем, пока вся корабельная группа по начнет движение зигзагом. В каком направлении она пойдет? Нам придется подождать. Когда мы займем позицию за кормой корабля противника, то дадим скорость «Полный вперед», пристроимся за кораблем охранения, потом стремительно рванемся вперед и выйдем па дистанцию торпедной атаки. Тут мы даем торпедный залп, разворачиваемся, оставляем корабль эскорта за кормой и уходим от удара глубинными бомбами. Отойдя на расстояние, мы любуемся результатами действия наших торпед.

«Хорошо задумано», — подумал я и поднялся на мостик. Наша цель все еще наблюдалась визуально. План был мучительно реален. Да, какими дураками окажутся эти смертники...

Через несколько минут, примерно в 21.40, матрос Ирвин Стюарт, из новичков в нашем экипаже, обладавший исключительно сильным зрением, прокричал со своего сигнального поста:

— Мистер Эндрюс, корабль противника похож на авианосец!

Я не успел направить бинокль на цель, как лейтенант [81] Эндрюс, который напряженно всматривался в темноту, быстро проговорил:

— Командир, я думаю, Стюарт прав...

— Командир, это авианосец — в этом нет никаких сомнений! — вскрикнул почти одновременно с ним лейтенант-коммандер Бобчинский.

По сравнению с ними я выглядел копушей, но наконец-то и я навел свой бинокль на цель.

— Посмотрите, это же авианосец! — воскликнул я. — И какой громадный! — И тотчас крикнул телефонисту в боевую рубку: — У нас цель — боевой авианосец! Сообщите об этом всему экипажу.

Я снова направил свой бинокль на цель. Какая удача! Вместо какого-нибудь жалкого танкера водоизмещением 5000 тонн мы имеем дело с громадным авианосцем. Я все еще заставлял себя поверить в это. Я чувствовал себя опьяненным. Какая возможность восполнить все прошлые упущенные возможности! Мы обязаны его потопить.

— Это авианосец, сэр. Это авианосец, — тихо повторял лейтенант Эндрюс. — Мы должны потопить его, сэр. Нашей подводной лодке нужна именно такая цель.

«Как верно, — подумал я. — «Арчер-Фиш» нужен именно авианосец, и мне лично тоже...»

За меня, за мой экипаж, за Сэма Дили и за всех подводников, которых японцы пустили на океанское дно. Воспоминания о тех днях, еще год тому назад, когда я был командиром подводной лодки «Дейс», нахлынули на меня с новой силой. Это были воспоминания о прошлом, с которым я еще не мог расстаться и которое я должен был навсегда вычеркнуть из своей памяти...

Я находился тогда в этом же районе — «Хит парейд», мористее Токийского залива. От имени командующего подводными силами Тихоокеанского флота я получил радиограмму с приказанием перехватить японский авианосец, следовавший в сопровождении трех эсминцев. В последовавшем затем официальном сообщении, которое поступило от разведки ВМС США УЛТРА только в мой адрес, были указаны широта и долгота авианосной группы не только на 20.00 того дня, а также на 8.00 следующего. На этот раз наши разведчики, несомненно, вмели все необходимые сведения о намерениях противника. На протяжении войны одни только командиры подводных лодок имели [82] доступ к информации УЛТРА и были осведомлены о том, что Соединенные Штаты могли расшифровывать совершенно секретные сообщения японцев. (Получая такую информацию, командиры подводных лодок давали подписку в том, что они никогда в своей жизни не станут разглашать эти данные и сведения об УЛТРА. Для меня эти ограничения длились 35 лет после окончания войны.)

Я решил, что подводная лодка «Дейс» устроит засаду и торпедирует авианосец в позиции, которую он займет к 6.00 следующего дня. Все время мы шли вдоль побережья Хонсю и должны была занять удобную для выхода в атаку позицию именно к тому времени. Береговые ориентиры помогали нам идти точно по намеченному курсу. Я сообщил своим офицерам, что у нас есть данные о предполагаемом местонахождении авианосца, но я, естественно, не мог сказать им, что эта информация получена от УЛТРА и что на ней основывался приказ командующего подводными силами Тихоокеанского флота.

Когда подводная лодка «Дейс» направилась в расчетную точку, мой старший помощник и штурман сообщили мне, что скорость течения Куросио составляет не полтора узла, как обычно, а в два раза меньше. После проверки их данных я должен был призвать их истинность. У меня теперь появилось две проблемы, которые необходимо было решить. Первая касалась только одного меня и оглашению не подлежала. Она заключалась в том, что если мы начнем действовать соответственно точнейшей информации УЛТРА, то этим заставим японцев призадуматься, почему американские подводные лодки появляются в столь точное время и в точном месте для перехвата их кораблей. Высшее командование США, видимо, поднимало этот вопрос, но тем не менее решило пойти на риск, послав мне информацию разведки ВМС, так как это давало возможность подводной лодке «Дейс» потопить авианосец.

Точно явиться на перехват авианосца и, однако же, потерпеть неудачу при выходе в атаку — это означало бы свести на нет усилия УЛТРА и приоткрыть ее тайну. Я не мог этого допустить. И отсюда вытекала вторая проблема, которую я уже вправе был обсудить со своими офицерами. Она заключалась в следующем: знал ли штурман японского авианосца, что скорость [83] течения Куросио составляет в настоящее время половину его обычной скорости в полтора узла? Я полагал, что штурман японского авианосца около 18.00, в сумерки, вне береговых ориентиров, определил место корабля по звездам, как это сделали и мы. Стало правилом для любого штурмана — определять места по звездам в вечерние и утренние сумерки, если небо безоблачно. И еще я должен был решить, будет ли штурман японского корабля учитывать новую, вдвое меньшую скорость течения, чтобы прибыть в расчетное место к 6.00.

Если штурман вражеского корабля знает, что скорость течения упала, то тогда авианосная группа придет в назначенное место точно по прогнозу разведки ВМС США. Но если противник не учтет уменьшение скорости течения Куросио, то авианосец в 6.00 будет в 9 милях от расчетного места.

В течение последующих нескольких часов трое из нас — мой старпом, штурман и я — сосредоточенно обдумывали сложившееся положение, изучая карты и рассматривая проблему со всех сторон. Ни один вопрос не остался необсужденным, за исключением секретных сведений, связанных с УЛТРА.

После детального обсуждения проблемы старший помощник и штурман высказали свою точку зрения. Японский штурман не знает об изменяемости скорости течения Куросио, как это знаем мы. Авианосец находится уже длительное время в открытом море. Японцы с волнением возвращаются в Токио. В отличие от нас они не шли вдоль побережья, где постоянно требуется уточнять скорость течения. Следовательно, «Дейс» к 6.00 должна быть в другом районе, в 9 милях от указанного в радиограмме места,

Я выслушал все их доводы, обдумал со всех сторон, но не смог безоговорочно согласиться с ними.

«Думаю, что вы правы, но если наши предположения не оправдаются, то только мне придется отвечать перед адмиралом, — заявил я осторожно. — И вы знаете, что бывает с теми, кто приносит плохие вести...»

Во время этой короткой речи я прислушивался к своему внутреннему голосу. Я не нравился самому себе. Куда девалась моя командирская смелость, решительность и жажда боя? В Голливуде меня никогда не утвердили бы на роль командира подлодки, если бы я рассуждал этаким образом. [84]

Тем не менее далее я размышлял именно так: «Ну как я доложу адмиралу, что мы обнаружили цель в девяти милях от расчетной точки, рассчитанной в соответствии с той информацией, которой я располагал, и не прибыли в нее только из-за того, что, по нашему мнению, штурман японского авианосца сделает ошибку? Думаю, что это зыбкое основание для того, чтобы не идти в указанный нам район... Я должен действовать в соответствии с указанием адмирала. В 6.00 мы прибудем в пункт, обозначенный в его распоряжении...»

Так я спасал свою голову — действовал в соответствии с инструкцией. В результате я потерял невероятную возможность потопить японский авианосец.

Мы увидели его в 5.55 вдали, сквозь утреннюю дымку. О, это было великолепное зрелище! Взору явился один из красавцев, современных тяжелых авианосцев— «Сенаку» или «Дзуйкаку». В нашем «Опознавательном справочнике японских кораблей» тоннаж каждого определялся в 30 000 тонн. Оба они участвовали в нападении на Перл-Харбор, любой заслуживал стать великолепным трофеем. К несчастью, авианосец прошел в девяти милях от нас, как раз в том самом месте, которое рассчитали мой старпом и штурман с учетом незнания японским штурманом о снижении скорости течения Куросио.

Авианосец был как раз в том месте, где, как мне подсказывали интуиция, учеба в Аннаполисе и десятилетний опыт, он должен быть.

У нас не было ни малейшего шанса атаковать его. Мы находились у него на траверзе. Расстояние 9 миль с таким же успехом могло быть и 90 и 900 миль. Авианосец уходил со скоростью 22 узла. В надводном положении наша лодка имела наибольшую скорость 19 узлов. Быстро рассветало, и нас могли вскоре обнаружить.

С мрачным видом, проклиная себя за то, что не нашел в себе мужества последовать советам собственного разума, которые разделяли старпом и штурман, я отдал приказ о погружении. Экипаж и не пытался скрыть своего разочарования, и в мой адрес произносились далеко не лестные слова. Очевидно, экипаж собирался преследовать авианосец до тех пор, пока бы нас не накрыл огонь противника. Они, верно, охотно бы запустили меня вместо торпеды. [85]

Но я не имел права объяснить им тот факт, что подводная лодка «Дейс» совершила бы серьезную ошибку, если бы мы теперь позволили японской авианосной группе обнаружить нас именно там, где она должна была находиться и где она действительно находилась бы, будь скорость течения обычной. Если бы японцы однажды раскрыли свою штурманскую ошибку и стало бы объяснимым неслучайное пребывание пашей подводной лодки в девяти милях от их корабля— из всего этого можно было бы сделать вывод о том, что американцы раскрыли их код. Между тем эту тайну американской разведки они не знали на протяжении всей войны. Даже моему старпому не положено было знать, что наша разведка раскрыла код японцев.

Долгое время я считал правильным такой порядок вещей: чем старше офицер штаба по званию и опытнее, тем компетентность его выше, а решения верней. После завершения боевого похода офицер штаба изучал донесение и при своей компетентности мог в одно мгновение отгадать истинные причины поступков командира.

Если командир корабля отходил от инструкций, но добивался успеха, то на это смотрели сквозь пальцы. Если же командир отходил от инструкций и попадал в пиковое положение, то на него сыпались все шишки. Мой случай был посложней...

Теперь, уже будучи командиром подводной лодки «Арчер-Фиш», я понял, что такое косное мышление не на пользу службе в американских подводных силах. Награды и слава приходят к таким командирам подводных лодок, которые проявляют отчаянную храбрость и инициативу. К таким, как Джеб Стюарт, Натан Бедфорд Форрест, Тернер Эшби, Вейд Хэмптон и сражающийся Джо — Уилер. Подлинный героизм проявили и Фред Вардер, Сэм Дили, Джон Кромвелл, Мортон, Дик О'Кейн и многие другие. У командиров такого рода всегда была полная уверенность в том, что они, как заметил адмирал Локвуд, на высоте положения. Информацию они использовали для того, чтобы принять самые верные решения на месте, отвергая при этом часто инструкции штабных офицеров, находившихся за тысячи миль от места событий.

Право принимать окончательное решение принадлежит командиру, и он должен пользоваться им в полной мере. [86]

После моего, по личной просьбе, освобождения от должности командира подводной лодки «Дейс» прошло много месяцев. В течение долгого времени я исследовал ход своего размышления и в конце концов пришел к аксиоме адмирала Локвуда. Конечно, оглядываясь назад, я понял, что надо мной слишком сильно довлела приверженность к традициям. Мне было легко подчиняться правилам поведения, которые внушали мне мои родители, церковь, Аннаполис и ВМС. Никто из них не имел намерения отучить меня мыслить самостоятельно. Но они, несомненно, хотели воспитать мой ум таким образом, чтобы я умел приспосабливаться к обстоятельствам, если это было необходимо. Но я, видимо, воспринял их приверженность дисциплине слишком буквально.

Со временем, при поддержке многих моих сверстников и старших офицеров, я осознал, что должен мыслить самостоятельно, учитывая новую информацию и данные наблюдения, и соответственно действовать.

Никто не знает ответов на все вопросы. Конечно, я могу допускать ошибки, это неизбежно для всех. Учебники только путеводитель для нас, они подсказывают, так сказать, схему действия.

В конечном счете я пришел к выводу, что, если бы я действовал по своему убеждению, подводная лодка «Дейс» вышла бы к рассчитанному разведкой ВМС месту, а не на девять миль в сторону, и адмирал Локвуд поддержал бы меня на все сто процентов; ведь я действовал бы в соответствии с событиями на месте событий...

Но в жизни, как говорят французы, чем больше изменяются вещи, тем больше они остаются без изменений. И вот год спустя я снова встретился с японским авианосцем, и почти в том же районе. На этот раз авианосец направлялся не к родным берегам, а, наоборот, покидал их.

На этот раз он не уйдет от меня, решил я. Сначала только надстройка по правому борту корабля натолкнула матроса Стюарта на мысль, что перед нами авианосец. По мере того как цель становилась все более четкой на вечернем горизонте, сомнения подводников, стоявших на мостике, все более развеивались. Он имел громадную надстройку — первый признак авианосца. Затем мы заметили еще два корабля охранения. Таким образом, мы видели их уже три и [87]предполагали, что где-то может быть и четвертый, прикрытый корпусом авианосца или идущий, невидимый, далеко за его кормой.

«Арчер-Фиш» покачивалась на волнах к западу от приближавшегося авианосца. Я на минуту быстро спустился вниз, чтобы просмотреть «Справочник по опознаванию кораблей противника». Мы со старшим помощником были неплохо ознакомлены с целым рядом японских авианосцев и по справочнику надеялись определить тип нашего авианосца и название его.

Мы выигрывали войну на море, у Японии оставалось не так уж много крупных авианосцев. Американская разведка обеспечивала наши подводные лодки поразительно полными, точными, надежными и самыми последними данными. У каждого из нас было по два справочника: один — для определения боевых кораблей, а другой — для определения торговых судов. Если мы не находили в справочнике какой-нибудь корабль-цель, то знали, что корабль или только что вошел в состав ВМС Японии, или он вообще не принадлежит ей.

Тип корабля по справочнику в разделе «Авианосцы» мы пробовали определить прежде всего по громадной надстройке по его правому борту со множеством мостиков, постов для сигнальщиков, а также с различными артиллерийскими установками. По справочнику выходило, что единственным авианосцем, у которого дымовые трубы были расположены в пределах надстройки, что делало его особенно громадным, мог быть авианосец типа «Хаятака» (например, «Хитака») или типа «Тайхо»{24}.

За надстройкой была полетная палуба. Располагалась ли она по всей длине корабля? У авианосцев типа «Хаятака» полетная палуба шла на 690 футов в длину, немного не доходя до носовой части и кормы. Полетная палуба на авианосцах типа «Тайхо» простиралась до самого края носа и кормы. Ее длина составляла 844 фута.

Затем мы пристально изучали открытое пространство под полетной палубой корабля. На авианосцах [88] типа «Хаятака» беспалубное пространство находилось как в носовой, так и в кормовой частях. Авианосцы типа «Тайхо» имели беспалубное пространство только в кормовой части, так как броневая защита по борту доходила до полетной палубы.

Внимательно рассматривали мы и носовую часть нашей цели. Вышеупомянутые авианосцы имели ее обычной формы; правда, авианосцы типа «Тайхо» носовой частью напоминали клипперы. Что же касается формы кормы, то у всех этих авианосцев она была, как у крейсеров.

Изучая громадный силуэт на горизонте, мы все более убеждались, что это — авианосец, но мы не знали еще, к какому типу его отнести. Зато мы знали уже, что его сопровождают по меньшей мере три эсминца. Подводной лодке «Арчер-Фиш» противостоял отнюдь не танкер в сопровождении одного корабля, как мы думали раньше. Ситуация оказалась совершенно иной. Одно дело — атаковать обыкновенный танкер с единственным кораблем охранения и совсем другое — идти в атаку в надводном положении против тяжелого авианосца с многочисленными кораблями охранения, да еще в светлую лунную ночь. Такого еще не бывало. Такое требовало безрассудной храбрости. Идти на это, чувствовал я всем своим нутром, все равно что идти на самоубийство...

— Мистер Эндрюс, — сказал я твердо, — мы должны обогнать его. Для осуществления атаки в надводном положении нет другого способа. Их орудия разнесут нас в клочья еще до того, как мы выйдем в сектор торпедной стрельбы.

— Да, сэр, — согласился он. — Даю самый полный. — И он передал приказ командиру группы сигнальщиков Карнахану, а тот в центральный пост управления энергетической установкой.

Энтузиазм Эндрюса казался неистощимым:

— Мы сделаем это, командир! Это то, что нам нужно. Они не видят нас. Я знаю это!

Его слова заставили меня призадуматься. Выйти на носовые курсовые углы авианосца — это был единственный шанс, позволяющий нам осуществить торпедную атаку. Но даже в этом случае мы окажемся от него на слишком большом расстоянии, чтобы идти в торпедную атаку в подводном положении. Оставался единственный шанс: поддерживать наибольшую скорость в [89] надводном положении, идти параллельным курсом и надеяться на то, что авианосец, изменив направление, пойдет в нашу сторону. Я похлопал по левому карману брюк, где лежали четки, страстно желая, чтобы это случилось.

Прошло больше часа с того момента, когда в 20.48 лейтенант Боша установил при помощи радиолокационной станции движение цели. Пока лодка «Арчер-Фиш» с трудом разворачивалась на курс 210 градусов, я оставался на мостике с лейтенантом Эндрюсом и четырьмя сигнальщиками. Старший помощник спустился вниз, чтобы координировать действия экипажа по обстоятельствам. По визуальному пеленгу и дистанции, полученной от радиолокационной станции, наша группа управления огнем определила, что авианосец шел курсом 210 градусов и скоростью 20 узлов. Подводная лодка «Арчер-Фиш» была справа на траверзе от него па расстоянии около 9 миль. Мы начали медленно отставать. Наши четыре двигателя могли обеспечить максимальную скорость 19 узлов. Не надо быть Эйнштейном, чтобы вычислить, что через некоторое время авианосец начнет незаметно нас обгонять. Казалось, победа убегала от нас. А всего несколько минут назад мы вознеслись в мыслях, как птицы в небе. Мы должны обогнать авианосец. Мы бдительно несем вахту на своих боевых постах и жаждем вырвать победу «Арчер-Фиш» в ее пятом боевом походе. А что касается меня, то я, как ее командир, просто сгорал от желания одержать свою первую победу. Нам просто необходимо обогнать авианосец. Затем мы сможем погрузиться и приблизиться к нему мористее на траверз его правого борта. Ветер и море были идеальными для подхода под перископом. Сила ветра достигала 4 баллов по шкале Бофорта, что означало скорость от 14 до 16 узлов — умеренный бриз. По Бофорту, внешнее проявление этого ветра описывается так: «... небольшие волны становятся длиннее и выглядят, как белые гребешки». Такие волны являются идеальными для того, чтобы скрыть перископ от сигнальщиков противника. При свете луны мы имели наилучшие условия для атаки.

Двигатели подводной лодки работали удивительно слаженно, но я находился далеко не в спокойном состоянии. Ирландская кровь кипела. Обхватив бортовые леера, я склонил голову на руки и зашептал молитву. Я не собирался сдаваться. Со мной так уже было. На [90] этот раз я был преисполнен решимости победить по целому ряду причин, и прежде всего ради тех людей, которые волновались за меня.

Я поднял голову, любуясь красотой залитого лунным светом моря. Лунный свет скользнул по бегущим в сторону вражеских кораблей волнам. В тот момент они казались мирными судами, направляющимися в родной порт. Было трудно поверить, что моя страна ведет войну, что эти корабли вражеские и моя задача — пустить их на дно.

Я жадно вдыхал прохладный ночной воздух, разминал плечи и руки, чтобы разогнать кровь и изгнать из сознания отчаяние и сомнения. Пора было поднять боевой кельтский дух. Я вспомнил несколько строчек из Честертона, которые я выучил много лет назад, в воскресный полдень, на берегах реки Северн в Аннаполисе:

В Ирландии безумцами

Создал великих кельтов Бог:

Веселье для войны у них,

А песни — для печали.

Вот и сейчас шла война и в ней необходимо было побеждать. Ну а побеждать лучше весело...

— Мистер Эндрюс! — отдал я приказ, — тщательно вести наблюдение! — И, не ожидая его ответа, спустился в боевую рубку, проверить службу группы управления огнем.

Командиру группы сигнальщиков Карнахану я велел передать командиру электромеханической боевой части — стоять на трапе под люком, чтобы я смог сразу сообщать ему все команды с мостика. Лейтенант Казинс сразу же появился и остался стоять посредине трапа, так что мы могли с ним легко переговариваться.

— Ром, мы оба понимаем, как важно теперь потопить этот авианосец. Но у него большая скорость — он может уйти от нас. Знаю, что вы велели главному старшине-мотористу Хоффману проверить работу машинного отделения и центрального поста управления энергетической установкой. Знаю, что все там стараются изо всех сил. Но, буду вам очень признателен, пойдите еще раз в отсеки, подбодрите людей, попросите их сделать все возможное для увеличения скорости... [91]

Ром кивнул в знак согласия, а я добавил:

— Поговорите с ними об атаке. Это испытанный способ разжечь желание сражаться. Пусть делают что хотят, чтобы поднять скорость. Ласкайте двигатели, обхаживайте их, уговаривайте, просите и целуйте, если это поможет увеличить скорость. Нам нужна большая скорость. Нам помогут даже несколько лишних оборотов.

Ответ Рома был кратким:

— Есть, командир!

Он ушел. У меня не было никакой необходимости просить Рома, чтобы он назначил кого-то другого на пост погружения и всплытия на время своего отсутствия. В центральном посту всегда были люди, готовые подменить друг друга. Ром только бросил взгляд на одного старшину и сказал:

— Побудь тут вместо меня, ладно?

Наши подводники всегда собирались в центральном посту, в ожидании распоряжений, а также для того, чтобы почерпнуть последние слухи. Здесь старые морские волки рассказывали молодежи невероятные истории из службы на старых подводных лодках, поучительные случаи из прежних боевых походов, а также обо всех ярких личностях, матросах и командирах, с которыми им довелось служить. Эта атмосфера общения всегда напоминала мне кухню старых домов, где любили собираться их обитатели.

Всякий раз, когда лейтенант Казинс заступал на вахту и был не слишком занят, он был окружен внимательно слушающей его аудиторией. Он был лучшим рассказчиком на подводной лодке. Никто из нас не взялся бы утверждать, что у него была более необычная и трудная жизнь, чем у Казинса. Я, например, знал, что Ром был сиротой. Его первые воспоминания были о приюте для сирот где-то в Сан-Франциско. Со временем ему сообщили, что его родители умерли от испанки в конце первой мировой войны. На некоторое время его приютила одна добрая семья, которая и дала ему свою фамилию... — Казинс. А имя Ромоло он получил позже — от названия площади в Сан-Франциско. Подростком он был бутлегером в Сан-Диего. Во времена «сухого закона» его снабжали контрабандным спиртным из Мексики. В конце концов он был арестован и предстал перед судом, где разумный судья спросил, сколько ему лет. [92]

«Насколько я знаю, где-то около шестнадцати, ваша честь», — ответил Ром.

«Ты выглядишь на все восемнадцать, — сказал судья. — Я советую тебе поступить на военную службу в ВМС. Там хорошая жизнь, и ты получишь специальность, чтобы преуспеть в этом мире».

«Я думал об этом, — ответил Ром. — Но из-за нынешней депрессии многие хотят теперь поступить на военную службу. Да ведь каждому штату выделена только какая-то квота. Если я не попаду в это число, не видать мне военной службы».

Но от судьи не так-то просто было отделаться.

«Позволь дать тебе совет. Я думаю, торгуя спиртными напитками здесь, в Сан-Диего, ты наверняка имеешь клиентов среди офицеров ВМС. Иди и поговори с ними. Офицер может все устроить...»

Ром обратился к одному морскому офицеру. Тот поговорил с врачом, который проводил медицинское освидетельствование. Когда врач забраковал одного техасца, он сообщил офицеру, что Ром может пойти вместо него, если скажет, что он из Техаса. Ром сыграл роль техасца и поступил на службу. Через несколько лет он получил офицерское звание.

Я все еще находился в боевой рубке, когда Ром возвратился в центральный пост и обратился ко мне:

— Командир, там делается все возможное, чтобы поднять скорость. Чарли Веллз стоит на вахте в носовом машинном отделении и делает все зависящее от него. Никто не сможет сделать больше. — И, помолчав, добавил: — Я зашел в кормовой торпедный отсек. Торпеды готовы к стрельбе, и все надеются ударить ими по авианосцу. Я также проверил все главные подшипники гребного вала, они в нормальном состоянии. — Он улыбнулся: — И еще, командир, все парни внизу, в машинном отделении, просили меня передать вам, что они готовы из кожи вон — только бы потопить это чудовище.

Я тепло поблагодарил его, и мы сделали друг другу знак «о'кей» (все в порядке), изобразив букву «о» кружком из указательного и большого пальцев. Карнахан стоял неподалеку от меня и слышал этот разговор. Повернувшись к нему, я сказал:

— Передай парням в машинном отделении мое большое спасибо. [93]

Буквально за несколько минут команда Рома с помощью какого-то колдовства, волшебства, проклятий, заклинаний сумела увеличить скорость подводной лодки. Будь я проклят, если они не заставили ее идти со скоростью побольше чем 19 узлов.

Однако, возвратившись на мостик, я сразу увидел, что авианосная группа все более удаляется от нас. Я выругался сгоряча. А лейтенант Эндрюс не терял оптимизма. Он постоянно повторял: «Арчер-Фиш» может это сделать, сэр. Мы потопим авианосец». Да, «Арчер-Фиш» был нужен этот авианосец. Я отвел взгляд, улыбаясь сквозь слезы — слезы несбывающихся надежд и отчаяния.

Когда я узнал, что наша цель была боевым кораблем, а не простым торговым судном, я решил пересматривать практику использования радиолокационной станции. Из своего опыта и разведывательной информации я знал, что японские корабли были оснащены электронным устройством для обнаружения радиолокационных передач. Соответственно инструкции мы должны были использовать нашу радиолокационную станцию в довольно редких случаях. При встрече с вражеским кораблем было принято выставлять в его направлении параболическую радиолокационную антенну, а затем, сделав короткую посылку, тщательно следить за эхо-сигналом, чтобы определить пеленг на корабле противника и дистанцию до него. Для того, чтобы не насторожить японского оператора, эти сигналы посылались нерегулярно и редко. Должен сказать, что в этом случае я действовал не по инструкции; Собираясь поразить быстроходный авианосец, сопровождаемый кораблями охранения, мы обязаны были использовать все возможности. В тот момент я готов был принять любую помощь из любого источника, включая царство Нептуна, если бы он вдруг вышел из океана и предложил свои услуги. Мы должны были как можно быстрее обнаружить любое изменение в курсе и скорости корабля противника. Но, только постоянно, а не время от времени включая нашу радиолокационную станцию, мы могли получить очередную информацию, достаточно оперативно и быстро рассчитать любой новый маневр авианосца.

Время подходило к 22.45. Мы использовали радиолокационную станцию в активном режиме уже в течение двух часов. За этот период не последовало никакой [94] реакции со стороны авианосца. Я решил, что до тех пор, пока он не включит свою станцию или не ляжет на обратный курс в Токийский залив, мы будем использовать радиолокационную станцию.

Но имел ли противник электронное оборудование? Трудно было поверять, что командир авианосца не знает о присутствии американской подводной лодки. Конечно, он должен был знать, что мы пытаемся занять исходную позицию для торпедной атаки, хотим уничтожить его громадный корабль. Что он за человек? Наверное, высокомерен? Может, он считает, что наше присутствие здесь лишено всякого смысла? Есть ли у него самолеты? Конечно, его эсминцы могут быстро настигнуть вас. Почему он словно игнорирует нас?

Мы шли параллельно цели на расстоянии девяти миль. Сигнальщики на ближайшем японском эсминце должны видеть нас. Я попросил Джо Боша узнать, не включает ли свою радиолокационную станцию авианосная группа? Через несколько минут он ответил отрицательно.

Я стоял на мостике, облокотившись на леера. Подводная лодка «Арчер-Фиш» скользила вперед, пытаясь подойти к авианосцу на дистанцию атаки. Я все не переставал думать о командире авианосца. Все-таки кто он такой, этот человек? Возможно, герой японских ВМС, которого назначили командиром авианосца в награду за доблестную службу? А может, один из тех, кто разбил наш флот при Перл-Харборе? Возможно, наши пути уже где-то пересекались. Кто знает? Кто бы ни был командир авианосца, он загнал меня в угол. он нам мешал. Каким бы ни был мой выбор, он не мог сказать решающего влияния на ход событий. Если бы я попытался идти другим курсом, он бы ушел далеко вперед. Если я пойду на погружение, он гонит нас еще больше. Его превосходство в скорости на один узел изматывало нас. Более того, если мы будем оставаться в надводном положении и продолжим преследовать его, нас, несомненно, заметят. Мы были настроены крайне решительно. А японский авианосец, казалось, занимал оборонительную позицию — даже почти пассивную. И тем не менее он выигрывал. Как же так? В реальном мире так быть не должно. Мы больше всего нуждались в помощи госпожи удачи.

Мои размышления прервал сигнальщик Стюарт:

«Командир, головной эсминец идет прямо на нас!» [95]

В этом не было никакого сомнения! При свете луны мы видели авианосец и его охранение, похожее на игрушечные кораблики, Головной эсминец развернулся на 180 градусов и теперь несся прямо на нас. Это уже была не оборонительная тактика. Японцы перешли в наступление!

Я тотчас скомандовал: «Лейтенант Эндрюс, передайте телефонисту приказ для всего экипажа: «Приготовиться к атаке! Веем сигнальщикам — вниз!» — и посмотрел на наручные часы: было почти 22.50.

Я стоял у трапа, когда сигнальщики спускались вниз. Каждого, перед тем, как он исчезал в люке, я слегка похлопывал по плечу:

«По боевым постам, парни!.. Бегом!.. Желаю удачи, Стюарт!»

Стюарт широко улыбнулся мне в ответ и исчез в чреве боевой рубки, где офицеры и матросы с удвоенным вниманием несли вахту на своих постах. Старшина Карнахан передавал в микрофон команды по отсекам лодки.

Я приказал всем, кроме вахтенного офицера, покинуть мостик — на случай, если приближающийся эсминец откроет по нас огонь. Чем меньше людей останется наверху, тем меньше будут потери.

Я направил свой бинокль на эсминец. По мере приближения он становился все больше и больше. Боже, как он быстро несся на нас! Он был похож на эсминцы типа «Кагеро». Их скорость могла достигай 35 узлов. Очень скоро он настигнет нас...

— Какое расстояние, Джон? — спросил я вахтенного офицера.

Лейтенант Эндрюс передал вопрос вниз лейтенанту Бошу, склонившемуся над экранам радиолокационной станции. Ответ последовал немедленно:

— Менее пяти миль, и быстро сокращается!

— Понял, Джон, — ответил я. Глядя в бинокль на приближающийся эсминец, я знал, что у меня слишком мало времени на принятие решения. Какова же была альтернатива?

Прежде всего мелькнула мысль идти на погружение. Это лучший способ уйти от артиллерийского огня, торпед и смертоносных глубинных бомб. Но если я прикажу идти на погружение, то командир эсминца будет точно знать наши намерения. А пока что он, видимо, в размышлении. Иначе, почему он не открыл [96] огонь, хотя мы находились в пределах дальности стрельбы его батарей? И если мы пойдем на погружение, то, безусловно, потеряем последний шанс выйти в позицию для атаки. В подводном положении мы еще больше потеряем ход. Авианосец может исчезнуть за горизонтом и окажется вне досягаемости для нашей радиолокационной станции.

Я принял решение оставаться в надводном положении и взять, как говорится, врага на пушку. Мы не будем погружаться, пока он не откроет по нас огонь. Если я увижу вспышки и всплески, то «Арчер-Фиш» повернет на 90 градусов в сторону и выстрелит тремя кормовыми торпедами по приближающемуся эсминцу. А после этого мы пойдем на погружение. Мы надеялись, что попадем торпедой в узкую и короткую носовую часть вражеского корабля. Многим американским подводным лодкам это удавалось. Не было смысла убегать от него в надводном положении. Авианосец продолжал бы уходить от нас, а эсминец вскоре все равно бы настиг нас. Ему потребуется всего несколько минут, чтобы разнести нас на куски.

Итак, мы продолжали идти прежним курсом. Я стоял с лейтенантом Эндрюсом на мостике, вцепившись руками в леера, а «Арчер-Фиш» неслась сквозь волны в направлении, параллельному курсу авианосца. А эсминец шел прямо на нас, как будто намереваясь протаранить нашу лодку.

Невероятно, но мой вахтенный офицер продолжал держаться уверенно и даже проявлял безразличие к приближающемуся к нам врагу. При этом он повторял:

«Мы должны это сделать, командир. Подводной лодке «Арчер-Фиш» нужна такая цель. Они не могут нас видеть. Я знаю это!» Когда он говорил, даже невозможное казалось возможным. Благослови его господь за его боевой дух, но я-то знал, что «Арчер-Фиш» была теперь так же невидима, как Эмпайр-Стейт-Билдинг в штате Айова. Надо было быть слепыми, чтобы не видеть нас. Судя по тому, как японский эсминец несся прямо на лодку, нас уже заметили. Мы смотрели во все глаза, как он шел полным ходом, чтобы отправить нас на океанское дно.

Я представил лица людей, которые следили за мною через открытый люк боевой рубки, и прежде всего лейтенанта Боша, энсина Кросби и старшины Карнахана. [97] Они ждали моих команд, чтобы немедленно их исполнить. Приказ на погружение будет выполнять лейтенант Ром Казинс на центральном посту. Вахтенный офицер быстро спрыгнет в боевую рубку, а за ним последую и я, задраивая люк на мостик, в то время как «Арчер-Фиш» уже начнет погружение в бездну. Этот момент быстро приближался. Вражеский эсминец находился от нас в трех милях. Через несколько минут он будет рядом с нами. Но почему же он не открывает огонь? Я не мог понять этого. Хоть бы подал световой опознавательный сигнал.

— Будь наготове, Джон. Если он будет подходить ближе, быстро уходи вниз.

Это был потрясающий момент. Я ликовал, как ребенок, который сидит в головном вагончике детской железной дороги в Луна-парке. Такие моменты навсегда сохраняются в памяти.

Мы с Джоном стояли на мостике, крепко вцепившись, чтобы не оступиться, в скользкие от морских брызг леера. «Арчер-Фиш» неслась на предельной скорости по освещенной лунным светом водной поверхности. Вражеский корабль, казалось, весь напрягся, чтобы кинуться на нас. И тогда, далеко на расстоянии, прорезая тьму, авианосец вдруг начал подавать сигналы клотиком. Этот сигнал передавался в течение 10 секунд.

«Что за черт! — удивился я. — Никогда не видел, чтобы на боевом корабле включались ночью сигнальные огни...»

Через несколько секунд все снова погрузилось во тьму. Потом, через небольшой промежуток времени, в ночной темноте снова появились сигналы клотиковым огнем и длились 10 секунд. Затем опять темнота.

— Я думаю, он приказывает эсминцу открыть по нас огонь! — прокричал я вахтенному офицеру и снова стал ждать вспышек и всплесков. Но ничего не последовало.

— Он поворачивает от нac, командир! Он уходит от нас! — закричал лейтенант Эндрюс. — Будь я проклят, если это не так!

Я не верил своим глазам. Что же произошло? Авианосец послал световой сигнал, и почти одновременно с этим эсминец стал разворачиваться и уходить. Почему? На эсминце нас наверняка заметили. Он был всего в трех милях от нас и мог подойти вплотную к нам [98] через несколько минут. Вместо этого эсминец повернул, так ничего и не предприняв, словно показывая нам кукиш. Не произведя ни единого выстрела!..

— Он меняет курс, Джон. Никакого сомнения. Посмотри на него. Он возвращается на свое место впереди авианосца. Что ты думаешь по этому поводу?

— Не могу понять, командир. Это японские корабли. Мы видели, как они выходили из Токийского залива. Они не могут быть вражескими. Может, они думают, что ради нас не стоит и пачкаться?

— Ничего более странного я в жизни не видел, — ответил я.

Вахтенный офицер сообщил подводникам, находившимся в боевой рубке, о действиях эсминца.

— Мы видим его на экране радиолокационной станции, — сказал энсин Кросби. — Трудно поверить, не говоря уже о том, чтобы понять все это.

— Не очень-то нападай на них, Гордон, — ответил с усмешкой лейтенант Боша. — Я думаю, что это был выдающийся ход командира эсминца. Парень по мне.

Прислушиваясь к болтовне снизу, я впервые с того момента, как эсминец устремился на нас, позволил себе расслабиться. Что же делать теперь? Мы снова оказались на исходной позиции. Я с облегчением увидел, как эсминец внезапно отказался от нападения, но наше решение идти прежним курсом тоже не дало нам никаких преимуществ, и мы не смогли приблизиться к авианосцу. В лучшем случае нас разделяло то же расстояние.

— Командир, авианосец меняет курс, — доложил лейтенант Бантинг через открытый люк. — Расстояние между нами увеличивается. Он изменил курс влево на 30 градусов. Его курс сейчас 480 градусов, на юг.

— Проклятье, а что же теперь, Джон?! — воскликнул я.

Часы показывали 23.02. Оставалось меньше часа до полуночи. И наступит другой день. Среда, 29 ноября 1944 года. Я размышлял о том, что нового принесет нам этот день. Бой? Смерть? Жизнь?

«Приказываю всем сигнальным занять свои места», — сказал я.

Я пристально всматривался в авианосец. Его силуэт изменился из-за перемены курса: он казался [99] намного меньше и еле виднелся па горизонте. Эсминец то исчезал, то появлялся при ночном свете луны. Я прокричал вниз главному старшине Карнахану:

— Старшина, попросите коммандера Бобчинского подняться на мостик!

Боб был наиболее способным и опытным офицером на борту, так как он много раз в начале войны бывал в боевых походах именно в этих водах. Сейчас я очень нуждался в его совете и помощи.

— Еле ноги унесли, а, капитан? — проговорил Боб, поднявшись наверх. Его глаза добродушно светились.

— Да уж, о таком только и писать домой! — засмеялся я. — Но что ты думаешь обо всем этом? Эсминец почти настигает нас. Мы уже готовимся к бою и погружению, а тут авианосец начинает передавать ему световые сигналы клотиковым огнем. Очень в очень странно... Дважды авианосец посылал световые сигналы продолжительностью десять секунд. Я думал, что он приказывает эсминцу открыть по нас огонь. Но вместо этого эсминец разворачивается, уходит и занимает свое место по курсу авианосца...

— Я согласен. Никогда не слышал ничего подобного. Кто вообще включает сигнальные огни ночью? Да еще когда противник рядом! Самоуверенный наглец — командир этого авианосца. Уверен: он думает, что мы не представляем для него большой опасности,— сказал Боб.

— Он изменит свое мнение, если нам удастся подойти к авианосцу на расстояние торпедного залпа, — несколько раздраженно проговорил я. — Но в этом и состоит вея проблема. Начать с того, что он нас обогнал. Сейчас он изменил курс на тридцать градусов и вскоре оставит нас далеко позади. Что нам делать?..

Мы помолчали с Бобом несколько минут, вглядываясь 6 силуэты кораблей, составлявших авианосную группу. Затем мы решили спуститься вниз, чтобы посмотреть карты в оценить обстановку. Вахтенный офицер оставался на мостике вместе с сигнальщиками. А мы с энсином Дайгертом, помощником штурмана, сверили данные о курсах кораблей, полученные лейтенантом Бантингом на торпедном автомате стрельбы, с данными, полученными лейтенантом Бошей от радиолокационной станции. После этого мы с Бобом стали обсуждать план наших действий.

— Я думаю, Боб, ты согласишься с тем, что у нас [100] нет никакого шанса обогнать его при нашей скорости, если он будет продолжать идти новым курсом сто восемьдесят градусов?..

— Я согласен, Джо. У него большая скорость, и мы не сможем догнать его на этом курсе. Но тем не менее у нас есть шанс...

— Какой же?..

— Я просмотрел внимательно прокладку курса авианосца на карте. Когда мы впервые увидели его, он шел курсом примерно двести десять градусов. Таким курсом он следовал более двух часов. А несколько минут назад он повернул на юг...

— Верно, когда мы его впервые обнаружили, он был на курсе двести десять градусов. Казалось, он направляется на Филиппины, — заметил я. — Хотя зачем ему направляться в тот район, где господствуют американские авианосные соединения, — этого я не мог понять...

— Хорошо, направление курса корабля в этот район — это одно дело. Но на гораздо большее расстояние он может идти и другим курсом.

— О'кей. Я понял, что ты хочешь сказать, Боб. Ты думаешь, что направление по курсу двести десять градусов к юго-западу — это основной курс авианосца? А вот этот, новый курс сто восемьдесят градусов — это частный курс на зигзаге? Сейчас он направляется влево, но рано или поздно, на зигзаге, он повернет вправо и снова возвратится на основной курс двести десять градусов?

— Именно так, командир! — просиял Боб. — Во всяком случае, это единственный наш шанс. Если он останется на данном курсе сто восемьдесят градусов, мы можем сказать ему «гуд бай» навсегда.

— Ты совершенно прав, Боб. Поэтому мы не будем преследовать его по новому курсу. Подводная лодка «Арчер-Фиш» будет идти с максимальной скоростью курсом двести десять градусов, так как мы надеемся, что это есть генеральный курс авианосца и он вскоре на него возвратится. Когда же он это сделает, мы будем уже рядом и постараемся занять удобную для торпедной атаки позицию.

— Так точно; я думаю, это единственный шанс для нас догнать авианосец. Если даже мы потеряем его из виду, мы поймаем его на экране радара. Похоже, что это не вызывает у него беспокойства. [101]

— Прекрасно. И вот еще что: нам не следует мешкать, выясняя, является ли этот новый курс всего лишь частным курсом зигзага. Если он проходит семьдесят пять — восемьдесят процентов своего расстояния основным курсом, то на частном курсе зигзага поворотом влево на тридцать градусов он будет идти недолго. Я думаю, что, когда он будет уверен, что обогнал нас, он сделает поворот на пятьдесят — шестьдесят градусов вправо от его теперешнего курса сто восемьдесят градусов.

— Я с вами согласен, командир, — сказал Боб.

Я сообщил всю информацию старшине Карнахану, чтобы тот по телефону передал ее личному составу, а также попросил Рома Казинса возвратиться в отсек и обсудить с вахтой машинного отделения возможности увеличения скорости. После огромного напряжения люди расслабились. Все говорили тихими голосами. Была только одна тема разговора: как потопить авианосец.

Я проверил еще раз данные, нанесенные на карту, чтобы точнее определить место цели. Часы показывали около 23.30. Я решил, что должен уведомить адмирала Локвуда, командующего подводными силами на Тихом океане, находящегося в Перл-Харборе, о наших действиях. Безусловно, адмиралу будет интересно и важно узнать, что большой вражеский авианосец свободно разгуливает на воле. Вполне возможно, какая-нибудь другая подводная лодка ВМС США находится теперь в лучшем положении, чем мы, чтобы перехватить и потопить его.

Я возвратился на мостик, продумывая текст донесения. Затем вызвал энсина Кросби. Я не стал диктовать ему весь текст радиограммы — только изложил сущность донесения. Являясь командиром боевой части связи, Гордон умело облекал в письменную форму любые мои сообщения.

— Закодируйте и передайте в эфир! — приказал я.

Он быстро спустился вниз, теперь было ровно 23.30. При мысли о донесении адмиралу меня обуревали смешанные чувства. Перехватив радиоволны, противник,, без сомнения, определит наше местонахождение. Я уже начал думать об авианосце как о цели, предназначенной специально для нас. Но я знал, что подводные лодки должны взаимодействовать, чтобы не упустить цель. [102]

Гордон отсутствовал дольше, чем я ожидал, и, когда он возвратился на мостик, я спросил его:

— Как все прошло?

— Сначала со скрипом, командир. Береговая станция в Перл-Харборе просила нас подождать. Но я продолжал настаивать. В конце концов я убедил их, что у меня сообщение первостепенной важности. После этого они разрешили нам выйти в эфир. Было четыре ноль-ноль по харборскому времени. Адмирала, должно быть, немедленно поставили в известность.

— Я думаю, вы поступили правильно, Гордон! — засмеялся я. — Адмирал любит, чтобы ему немедленно сообщали, когда одна из его подводных лодок охотится за крупной дичью. Он теперь до самого утра не заснет.

Я всматривался слева по курсу лодки в направлении авианосца. К этому времени он был едва виден даже в бинокль. Вскоре он исчез в темноте. Испытывая чувство разочарования, я размышлял о своих несбывшихся надеждах, о том, увижу ли я его еще когда-нибудь. [103]