Глава 22.

Последствия победы

По условиям подписанного Акта о капитуляции руководители немецких видов вооруженных сил должны были прибыть в Берлин 9 мая, чтобы подписать ратификацию в русском штабе. Эта вторая церемония, как мы понимали, должна была символизировать единство западных союзников и Советов и оповестить немцев и весь мир о том, что капитуляция осуществлена перед всеми, а не только перед западными союзниками. По этой причине нам было указано ничего не сообщать о первом подписании, пока не будет проведена вторая церемония.

Для того чтобы американские и английские корреспонденты имели полное представление о капитуляции в Реймсе, мы пригласили на церемонию подписания репортеров. Принимая приглашение, они согласились воздержаться [485] от публикации материалов о капитуляции, пока не будет официального заявления, согласованного между союзниками. Однако какой-то американский репортер опубликовал свой репортаж раньше времени, чем вызвал ярость других корреспондентов, которые оставались верны данному ими обещанию. Этот инцидент вызвал значительную шумиху, хотя общему делу не было причинено никакого вреда, за исключением ущерба репортажам других корреспондентов.

На церемонию подписания капитуляции в Берлин были приглашены и западные союзники, однако я считал лично для себя неподходящим ехать туда. Немцы уже побывали в штаб-квартире западных союзников, чтобы подписать Акт о безоговорочной капитуляции, и я полагал, что ратификация в Берлине должна быть делом Советов. Поэтому я назначил своего заместителя главного маршала авиации Теддера представлять меня на церемонии. Это было трудное дело — отработать все детали, связанные с определением времени, числа и категории лиц, которым будет разрешено присутствовать на церемонии, составлением маршрута полета наших самолетов над занятой русскими территорией. Однако все эти вопросы были улажены, и Теддер, сопровождаемый офицерами, солдатами, представителями женского вспомогательного корпуса и печати, которых набралось в общей сложности два или три полных самолета, выполнил возложенную на него задачу. Спустя несколько месяцев я увидел в Москве кинофильм — всю эту церемонию в Берлине, заснятую на пленку.

Наиболее сложной и неотложной из всех наших ближайших проблем была передислокация войск. Начиная с 1941 года глобальная стратегия союзников требовала нанесения поражения Германии, прежде чем предпринимать мощное скоординированное наступление против Японии. Немецкая капитуляция 7 мая означала завершение первой и крупнейшей задачи союзников.

Теперь подошло время взяться за выполнение второй задачи. По всему миру силы союзников привлекались для операции против восточного союзника держав «оси». Россия официально все еще находилась в состоянии мира с японцами, однако согласно информации, полученной нами, генералиссимус Сталин говорил президенту Рузвельту [486] в Ялте, что в пределах трех месяцев со дня немецкой капитуляции Красная Армия вступит в войну против Японии.

Против разобщенных вражеских сил не один полководец в прошлом, успешно используя мобильность и внезапность, сосредоточивал свои войска вначале для уничтожения одной вражеской группировки, а затем всей своей мощью устремлялся против второй. Однако никогда раньше этот простой метод войны не применялся в более широких масштабах, чем в пределах континента. Эта концепция оставалась правильной применительно как в локальном, так и глобальном масштабах, и союзных лидеров, ответственных за ее применение во Второй мировой войне, не испугало то, что передислокация своих войск против второго врага потребует переброски миллионов солдат и бесчисленного количества боевой техники из Европы через половину земного шара к Японии.

Для русских передислокация означала переброску крупных сил с запада на восток по длинной Транссибирской железной дороге. Поскольку имелась только одна железная дорога, то эта задача являлась сложной, требовавшей для своего осуществления определенного времени. Однако для западных союзников переброска своих армий и военно-воздушных сил из Европы тоже представляла собой колоссальную задачу с использованием сотен судов, действовавших на морских путях протяженностью в десять тысяч миль.

Еще в феврале 1945 года мы начали разработку планов по осуществлению этой задачи. Работники моего штаба непрерывно консультировались с военным министерством. Ко дню Победы в Европе уже были в основном составлены графики перевозок, установлена первоочередность, а также проведены организационные приготовления для массовой переброски войск и техники на Тихоокеанский театр военных действий.

Имелось несколько факторов, которые еще больше осложняли и без того исключительно сложную задачу. Нужно было оставить в Европе и, соответственно, обеспечивать необходимые силы для оккупации Германии. На Тихоокеанском театре военных действий особенно остро ощущалась потребность в частях обслуживания, в то время как наши потребности в них здесь, в Европе, [487] были еще более неотложными, поскольку нужно было быстро завершить переброску боевых дивизий на Дальний Восток. Еще большие осложнения вызывало наше стремление равномерно распределить тяготы войны между миллионами наших солдат.

В день капитуляции под моим командованием в союзнических войсках находилось более 3 млн. американцев. Они составляли 61 американскую дивизию, из которых только одна не участвовала в боевых действиях.

Людей, которые очень долго находились в частях, непосредственно участвовавших в боевых действиях, нужно было оставлять для несения оккупационной службы или отправлять домой; других, с менее короткими сроками пребывания на фронте, надо было посылать на Тихоокеанский ТВД. Многие из наших дивизий находились без перерыва до одиннадцати месяцев в боях, а некоторые, в том числе 1-я, 3-я, 9-я, 36-я и 45-я пехотные и 82-я воздушно-десантная дивизии, начали войну еще на Средиземноморском ТВД. Отдельные дивизии почти два с половиной года только с небольшими перерывами находились в боях (например, 34-я пехотная и 1-я бронетанковая дивизии, вступившие в войну еще на Средиземноморском театре военных действий).

Поэтому стремление равномерно распределять тяготы войны между солдатами потребовало массового перевода личного состава из дивизий и замены ветеранов солдатами с более короткими сроками пребывания на фронте. В то же время мы должны были проявлять исключительную осторожность, чтобы сохранить боеспособность частей, ибо было бы бессмысленно направлять на Тихий океан дивизии, укомплектованные малоопытными солдатами.

Вопрос о том, попадал ли отдельный солдат в категорию для увольнения или для продолжения службы, определялся сложной многобалльной системой, основанной на учете длительности службы, времени пребывания на заморских территориях, с учетом боевых наград, семейного положения и возраста. Применение такого метода определения было кропотливым и утомительным делом, но, вероятно, невозможно было выработать лучший метод, чтобы совместить противоречащие друг другу интересы отдельных солдат и интересы сохранения боеспособности частей. Дополнительные трудности возникли в [488] этом вопросе, когда военное министерство сочло нужным изменить «критический балл». Это только прибавило нам работы, не говоря уже о путанице и определенном недовольстве.

Деятельность нашего административно-хозяйственного механизма в Европе нужно было направить в другое русло. Базы, аэродромы, склады, порты, дороги, железнодорожная сеть были заняты тем, чтобы доставлять войска и предметы материально-боевого обеспечения к центру Германии. Теперь же они, образно выражаясь, должны были повернуться на сто восемьдесят градусов и начать действовать в обратном направлении. Наши базы материального снабжения войск, пункты и склады боеприпасов были разбросаны по всей Западной Европе, Италии и даже Северной Африке. Теперь все это нужно было собрать, инвентаризовать, упаковать и на кораблях отправить на Тихий океан. Причем основным требованием являлась быстрота проведения всех этих работ.

Это было настолько неотложно, что вынудило нас создать специальный штаб с единственной задачей — организовать, проконтролировать и ускорить эти работы. Такой штаб был официально создан 9 апреля, за месяц до капитуляции Германии.

В силу исключительного опыта в деле организации крупных воздушных операций генерал Спаатс был освобожден от своей должности на нашем театре военных действий и направлен на Тихий океан. На Дальнем Востоке нуждались также в опытном командующем армией. Для этой цели был выбран генерал Ходжес, 1-я армия которого выполнила свою задачу в Европе, выйдя на Эльбу. Он был вполне компетентным и опытным командиром, и его можно было выделить из числа командующих на нашем театре военных действий без ущерба для общего дела. Он выехал на Тихоокеанский ТВД через Соединенные Штаты до подписания немцами капитуляции в Европе.

Сколь ни велика была эта проблема, она составляла лишь часть той огромной работы, которая выпала на долю американских войск и их руководителей. С окончанием боевых действий западные союзники должны были приступить к расчленению огромных боевых формирований в соответствии с их национальным составом. Я неоднократно [489] выдвигал предложение, чтобы западные союзники занимали свою часть Германии сообща, но наши правительства отклоняли его. Мой план считали политически нецелесообразным, хотя я и утверждал, что поскольку оккупация явится следствием войны и потребует для этого присутствия здесь армий западных союзников, то едва ли могут быть резонные возражения против сохранения в Западной Германии той же самой военной организации, которая обеспечила победу. Вопрос, однако, был чисто политический, и наши правительственные руководители считали, что мой план будет неблагоприятно истолкован Советским Союзом.

Разделение означало, что мы должны были рассортировать все наши сложные, исключительно взаимосвязанные штабы и организации, пересмотреть установленный порядок подчинения и связи, чтобы отвечать новым требованиям своих правительств и национальным интересам. Почти все снабжение французов и частично англичан зависело от американских запасов и возможностей. В предвидении прекращения ленд-лиза нужно было ввести детальную систему расчетов, чтобы впредь все снабжение осуществлять на деловой основе, а не сообразуясь с потребностями войны.

Нужно было быстро ввести военную администрацию над всеми недавно захваченными районами Германии. Если ко всему этому добавить бесконечный поток административных проблем, связанных с управлением огромной группировкой сил союзников на Западе, то легко понять замечание одного перегруженного работой штабного офицера, который сказал: «Я всегда думал, что, когда немцы капитулируют, я отпраздную это крупной попойкой. Теперь я каждый день принимаю аспирин, не до шуток насчет попойки».

Мы были настолько заняты ежедневной тяжелой работой, что даже не представляли себе того восторга, какой охватил население наших стран. Отсутствие полного представления о том, как люди на родине реагируют на нашу победу, было характерно для многих из нас. Вскоре после капитуляции немцев я вспомнил, что в 1945 году исполняется 30 лет со дня нашего выпуска в Вест-Пойнте, и задумал устроить небольшие, в частном порядке, торжества для тех из выпускников, кто находился на [490] Европейском ТВД. Я полагал, что мы сумеем вылететь в Соединенные Штаты, провести один день в Вест-Пойнте на церемонии выпуска и вернуться в Германию. На это уйдет всего трое суток. Я думал провести эту встречу тихо, чтобы никто в Соединенных Штатах, за исключением сотрудников Вест-Пойнта, не узнал об этом, пока мы не вернемся во Франкфурт. Я с большим энтузиазмом взялся за осуществление этой идеи и предложил, чтобы каждый из двадцати моих однокурсников, находившихся в Европе, сообщил по секрету о нашем плане своим женам с просьбой приехать на один день в Вест-Пойнт.

Когда я вплотную занимался подготовкой этой встречи, мы получили из Вашингтона сведения о том, что в силу обстоятельств, не позволяющих американским частям в Европе прибыть в Соединенные Штаты для участия в традиционных парадах победоносных войск, генерал Маршалл хотел, чтобы я подобрал группы представителей от офицеров и солдат примерно по пятьдесят человек в каждой для краткого турне по нашей стране. Он считал, что через этих представителей торжествующая Америка получит возможность выразить благодарность своим сражавшимся в Европе солдатам.

Эти указания перечеркнули все мои личные замыслы. Я думаю, что все те, кого выбрали для поездки на родину для участия в серии торжеств, проходивших в июне 1945 года, испытывали чувство изумления и удивления тем восторгом, с каким их встречали.

Для каждого эти встречи были вдохновляющими и волнующими. Народ Соединенных Штатов встретил эти группы с беспримерной щедростью, радушием и гостеприимством. Что касается меня, то эта поездка была далеко не такой скромной однодневной встречей, к которой я с такой надеждой готовился со своими однокурсниками по Вест-Пойнту. Это была радостная интерлюдия, но скорое возвращение к упорной и кропотливой работе было неизбежно. После победы в Европе в ходе нескольких месяцев я побывал в различных европейских столицах на аналогичных торжествах: в Лондоне, Париже, Брюсселе, Гааге и Праге; другие приглашения я нашел невозможным принять. Мои более поздние поездки в Москву и Варшаву не были связаны с «торжествами Победы». [491]

На Московской конференции 1943 года, на которой присутствовал государственный секретарь Хэлл, три основных союзника согласились немедленно создать Европейскую консультативную комиссию в Лондоне. Этот орган должен был начать изучение послевоенных политических проблем Европы и готовить соответствующие рекомендации правительствам.

С начала 1944 года комиссия работала в Лондоне и подготовила согласованные рекомендации о будущих условиях капитуляции Германии, о зонах оккупации, а также рекомендации по созданию механизма для совместного контроля. Американский военный советник этой комиссии бригадный генерал Корнелиус Уикерсхэм позднее стал моим заместителем по организации работы американской части Контрольного совета.

На основе соглашений, разработанных Европейской консультативной комиссией, каждый из четырех союзников должен был взять на себя оккупацию части Германии, а военное управление страной возлагалось на Контрольный совет, состоящий из четырех командующих союзными войсками; в помощь совету создавался координационный комитет, а для осуществления контрольных функций — группы офицеров и гражданских лиц со специальными задачами, связанными с разоружением и демобилизацией немецких вооруженных сил, с решением политических, экономических, юридических, финансовых, трудовых и других проблем в связи с введением военного правления в оккупированной стране. Пока существовал штаб верховного командования союзных экспедиционных сил, английские и американские усилия в области военного правления были объединены. Англичане открыли у себя курсы по подготовке работников для военной администрации, аналогичные нашим курсам в Шарлотесвиле, штат Вирджиния. Американские курсы уже подготовили необходимые кадры для военной администрации на Сицилии и в Италии.

Заключительный этап обучения офицеров для военной администрации в американской зоне оккупации проводился в Англии. В штабе верховного командования союзных экспедиционных сил мы создали общий отдел, на который возложили задачу координации всей деятельности военной администрации. Отдел возглавили генерал-лейтенант [492] английской армии Грассетт и бригадный генерал армии США Холмс.

Наш первый опыт военного правления в Германии мы получили возле Ахена перед форсированием Рейна. Этот опыт показал нам, с какого рода проблемами нам предстоит встретиться позднее, когда оккупация распространится дальше, в глубь Германии. Это была новая и трудная обстановка, и она еще больше усугублялась тем обстоятельством, что мы должны были не принимать бывших нацистов ни на какие государственные должности. Во многих сферах деятельности на местах только местные нацисты имели необходимые знания и опыт. Сразу же возник вопрос относительно того, следует нам использовать этих или других людей, которые обладали очень скудным или вообще не обладали никаким опытом деятельности в той или иной конкретной сфере. Было трудно, но мы как можно скорее освобождались от бывших членов нацистской партии и обучали других немцев, чтобы поставить их во главе предприятий общественного обслуживания, санитарной службы, почты, телеграфа и телефона.

Жизнь офицера военной администрации никогда не была монотонной. Обычно таким людям присваивали офицерские звания в армии в силу их административного или профессионального опыта. Однако когда на плечи такого офицера возлагалось ведение хозяйства целого города, ему приходилось сталкиваться с самыми непостижимыми проблемами в человеческих взаимоотношениях, поддерживать мир и порядок на местах и в то же время вылавливать тех, кого союзники разыскивали, чтобы отдать под суд; он должен был начинать восстанавливать производственную деятельность в стране и в то же время выполнять свою долю в осуществлении большой политики союзников, как она была нам изложена в официальном документе американского комитета начальников штабов. Вначале этот офицер часто оказывался вынужденным выступать в роли судьи в личных ссорах между местными жителями. Едва немцы узнали о нашей программе увольнений с государственной службы бывших членов нацистской партии, каждая жалоба одного гражданина против другого стала обосновываться формулой [493] «он нацист». В хаосе послевоенной Германии ошибки были неизбежны, и они касались как общей политики, так и отдельных мероприятий, проводимых местными органами военной администрации.

Генерал-лейтенант Клей прибыл в Европу в апреле 1945 года, чтобы выступить в роли моего заместителя по вопросам военного управления Германией. Ранее, в ходе войны, в течение короткого периода он оказал неоценимые услуги нашей службе тыла на Европейском театре военных действий. С самого начала он был со мной согласен, что гражданское ведомство должно в конечном счете взять на себя все функции контроля в Германии, и поэтому вся его организация была четко отделена от военного штаба. Таким путем мы были готовы передать военное правление в руки государственного департамента без коренной реорганизации.

По соглашению на политическом уровне штаб Верховного командующего союзными экспедиционными силами прекратил существование 14 июля. По этому случаю я направил в войска прощальный приказ с благодарностью и с пожеланием всего доброго всему личному составу группировки союзников. Впервые после трех лет я перестал быть союзным командующим. С этого момента моя власть распространялась только на американские войска.

Предварительные соглашения по проведению первого заседания Контрольного совета в Берлине были достигнуты не без трудностей. Осложнения порождались языковыми различиями, утомительными методами поддерживания связи, отсутствием личных контактов между старшими военачальниками и разрушениями в Берлине, которые резко ограничивали возможности размещения. Только к 5 июня мы добились достаточного прогресса во всех этих мучительных переговорах, чтобы провести первое официальное заседание союзных командующих в Берлине.

Целью этого заседания являлось просто подписание основного заявления — Декларации, в которой сообщалось о создании Контрольного совета и взятии союзными державами всей полноты власти по управлению Германией. Перед выездом в Берлин мы считали, что в данном случае все документы уже полностью согласованы, однако [494] по прибытии туда обнаружили, что имеются вопросы, которые русские все еще считали нерешенными.

Заседание было назначено на вторую половину дня, и я воспользовался предоставившейся мне возможностью заехать в штаб к Маршалу Жукову, чтобы вручить ему высшую воинскую награду — медаль «Легион почета», которой его удостоило американское правительство. Жуков произвел на меня впечатление приветливого человека с отличной военной выправкой.

По возвращении к себе, где нас временно разместили, я узнал, что поступило сообщение о неожиданной задержке в открытии заседания, на котором Маршал Жуков должен был выступать в роли хозяина. Это вызвало досаду, поскольку вечером я должен был вернуться во Франкфурт. В ожидании мы провели долгие послеполуденные часы, а офицер связи из штаба Жукова, говоривший по-английски, не мог дать нам никаких объяснений относительно задержки заседания. Наконец уже к вечеру я решил ускорить дело. Поскольку я знал, что все документы, которые нам предстояло подписать, были ранее изучены и просмотрены каждым из союзных правительств, я не видел обоснованной причины для задержки, которая теперь выглядела как преднамеренная. Поэтому я попросил офицера связи сообщить Маршалу Жукову, что, к моему большому сожалению, я буду вынужден возвратиться во Франкфурт, если заседание не начнется в ближайшие тридцать минут. Однако когда посыльный уже был готов отправиться с моим заявлением к Жукову, к нам поступило сообщение, что нас ожидают в зале заседаний, куда мы и отправились незамедлительно. Маршал- объяснил, что задержка произошла ввиду того, что он ожидал из Москвы последних указаний по одному важному вопросу. Мы приняли объяснение благосклонно, и Контрольный совет начал работать в атмосфере дружественного радушия.

Круглый стол, за которым мы разместились, оказался самым большим, какие я когда-либо видел. Командующие сидели в окружении толпы военных и политических помощников, фотографов, репортеров, которые, казалось, находились здесь просто для того, чтобы присутствовать. Перед каждым из нас лежало по четыре экземпляра каждого [495] документа, и все их предстояло подписать четырем членам Контрольного совета. После некоторого обсуждения несущественных деталей, формулировок утомительное дело было закончено.

Затем выяснилось, что Маршал Жуков подготовил тщательно продуманный банкет для своих гостей, но я не был готов провести всю ночь в Берлине. Более того, я позволил столь большой группе сопровождать меня в Берлин, и не было никакой возможности позаботиться об их ночлеге в переполненных помещениях, выделенных для нас. Поэтому я сказал Жукову, что мне придется этим же вечером возвращаться во Франкфурт, и довольно рано, чтобы произвести там посадку до наступления темноты. Он попросил меня согласиться на компромисс и зайти в банкетный зал на пару тостов и прослушать две песни в исполнении ансамбля Красной Армии. Он обещал мне быстрый проезд через город к аэродрому, сказав, что сам поедет со мной на аэродром и проследит, чтобы не было никаких задержек.

Столь гостеприимный жест Маршала в отношении своих союзников вызвал у меня сожаление, что я не могу оставаться здесь дольше. Ансамбль Красной Армии замечательно исполнял песни, а банкетный стол был заставлен русскими деликатесами. Перед моим уходом Маршал Жуков объявил, что только что получил из Москвы указание, одобренное генералиссимусом Сталиным, вручить фельдмаршалу Монтгомери и мне русский орден «Победа» — награду, которую до этого еще не получил ни один иностранец. Маршал спросил, когда я хотел бы провести церемонию вручения этого ордена, и я пригласил его посетить мой штаб во Франкфурте. Он принял приглашение и был доволен, когда Монтгомери тактично заметил, что поскольку в течение всей кампании в Европе он находился под моим командованием, то он тоже хотел бы получить эту награду в моем штабе.

Я сказал Жукову, чтобы он взял с собой на церемонию во Франкфурт ряд своих штабных офицеров и оставался у нас столько, сколько пожелает, а также заверил его, что ему будет оказан теплый прием. Он ответил, что приедет 10 июня и что его будут сопровождать не более десяти штабных офицеров, но остаться он может только [496] на один день. Я соответственно и запланировал официальный завтрак для него и сопровождавших его лиц. В аэропорту мы встретили Маршала Жукова с почетным караулом и оркестром армии США, а затем мы с ним и переводчиком сели в автомашину и поехали в штаб.

Завтрак прошел с большим успехом. Выдался прекрасный летний день, и сначала мы повели гостей на большой открытый балкон, где нас угощали вином и закуской перед завтраком, и в это время, как было запланировано, провели воздушный парад с участием большого числа самолетов нашей авиации, полагая, что Маршал Жуков воспримет это как проявление глубокого уважения к нему. С ближайших аэродромов мы подняли сотни истребителей, за которыми строем пронеслись бомбардировщики всех типов, какие только у нас имелись. В ясную, солнечную погоду получилось внушительное зрелище, и казалось, оно произвело на Жукова большое впечатление.

В соответствии с русским обычаем, насколько мы его знали, во время завтрака провозглашались тосты. Маршал Жуков был мастером провозглашения тостов, или, по крайней мере, таким он нам тогда показался, и его высказывания через переводчика делали честь союзникам и рождали надежду на успех нашего сотрудничества в будущем. Все по очереди провозглашали свои тосты -англичане, американцы, русские и французы. Мы, должно быть, не меньше десяти раз вставали при провозглашении тостов.

Награды, врученные мне и Монтгомери, относились к числу тех немногих, какие я видел и какие имеют больше истинную, чем символическую ценность. Орден представляет собой пятиконечную звезду, инкрустированную примерно 80-90 бриллиантами вокруг рубинов, а в центре звезды находится покрытое эмалью изображение Кремля.

Из опыта контактов западных союзников с русскими в ходе войны генерал Смит, Клей и я пришли к заключению в начале лета 1945 года, что успех совместного управления Германией будет измеряться почти исключительно тем, в какой мере западным союзникам, как в центре, так и на местах, удастся рассеять у русских подозрение и недоверие. Следовательно, как в личном плане, так и в официальных взаимоотношениях, мы не жалели [497] усилий, чтобы продемонстрировать добрую волю, уважение и дружественные намерения.

Однако в то время сложная проблема перемещенных лиц оказывала на меня большее давление, чем мои личные взаимоотношения с русскими. Под перемещенными лицами подразумевались граждане, оказавшиеся за пределами границ своего государства из-за войны, которые желали, но не имели возможности вернуться домой или найти дом без посторонней помощи или которых нужно было вернуть на вражескую или бывшую вражеской территорию.

Сотни тысяч из таких перемещенных лиц были быстро эвакуированы. Это было одно из решений нашей проблемы военнопленных; многие из этой категории гражданских лиц имели свои дома где-то в Европе и хотели немедленно вернуться туда. Мы для них организовали временные лагеря, чтобы обеспечить их кровом и пищей, пока разрабатываются планы их транспортировки по назначению.

Первое деловое заседание Контрольного совета в Берлине было проведено 10 июля. Председательствовали на заседании по очереди, и на первых порах был заметен прекрасный дух сотрудничества. Возникали различия во мнениях, но в большинстве случаев дело касалось деталей процедур или методов, и в преобладавшей атмосфере сотрудничества они, казалось, не угрожали серьезными осложнениями.

В начале июля мы получили известие, что вскоре состоится Потсдамская конференция. И опять мы должны были подготовить помещения и обеспечить безопасность приема высокопоставленных лиц, но на этот раз моя задача ограничивалась встречей и обеспечением всем необходимым только американской делегации. Я выехал в Антверпен, чтобы встретить крейсер, на котором президент Трумэн и государственный секретарь Бирнс прибывали в Европу. Там я имел возможность обсудить с ними некоторые вопросы, по моему мнению, имевшие важное значение.

Во-первых, я настаивал, чтобы гражданские власти взяли на себя управление в нашей части Германии как можно скорее. При этом я доказывал президенту и государственному секретарю, что пока армии, вероятно, все [498] же придется держать под своим контролем жизнь в нашей оккупационной зоне до обеспечения полной гарантии порядка, но управление обычной повседневной жизнью отдельных граждан не является обязанностью военной организации. Я считал, что, сколь ни эффективно и целеустремленно армия будет работать по осуществлению возложенной на нее задачи, наверняка возникнут недоразумения. В конечном счете американские концепции и традиции лучше всего будут претворяться в жизнь, если государственный департамент возьмет на себя всю полноту административной власти в нашей зоне, используя американскую армию в качестве вспомогательного средства и опоры для гражданского правления. Как президент, так и государственный секретарь полностью соглашались со мной, и я начал думать, что это произойдет в пределах нескольких месяцев.

Вернувшись в конце 1945 года в Соединенные Штаты и заняв пост начальника штаба армии, я продолжал настаивать перед государственным секретарем Бирнсом на разумности такого шага, но вскоре понял, что его взгляды изменились. Хотя он всегда был согласен со мной, но осуществить идею не соглашался ввиду того административного и финансового бремени, которое тем самым легло бы на государственный департамент.

Другой вопрос, по которому я рискнул высказать свои соображения президенту Трумэну, касался намерений русских вступить в войну против Японии. Я говорил ему, что, поскольку имеющиеся сведения указывают на неизбежность скорого краха Японии, я категорически возражаю против вступления Красной Армии в эту войну. Я предвидел определенные трудности, которые будут порождены ее участием в войне, и предлагал, чтобы, по крайней мере, мы не ставили себя в положение упрашивающих или умоляющих русских о помощи.

Третье предложение, с которым я обратился к президенту, сводилось к тому, чтобы мы сохранили некоторую гибкость в вопросе прекращения операций в рамках ленд-лиза с французами и англичанами. Я не был знаком С точными формулировками законов, связанных с ленд-лизом, но знал, что окончание боевых действий вовсе не [499] означает немедленного уменьшения потребностей французов и англичан в наших поставках им продовольствия и других предметов первой необходимости, на которые те с уверенностью рассчитывали. Я полагал, что нужно избежать одностороннего и внезапного прекращения помощи по ленд-лизу и поступить таким образом, чтобы дать возможность этим странам быстро приспособиться к новым условиям.

Я информировал президента о своем убеждении, что нам следует обращаться с экономикой Германии, и в частности в вопросах репараций, таким образом, чтобы дать немцам возможность существовать при условии их готовности трудиться. А относительно такой готовности не было никаких сомнений. С первого дня, как мы вступили на территорию Германии, было заметно стремление рядовых граждан трудиться с утра до ночи даже ради своего скудного существования. Еще до того, как мы пересекли Рейн, я видел, как немецкие женщины и дети на полях, в условиях беспорядочной стрельбы кругом, пахали и сеяли, чтобы получить какое-либо подобие урожая в том году.

Клей и я были убеждены, что восстановление Рура было исключительно важным делом в наших собственных интересах. Нигде в другом месте Европы не имелось залежей угля, равного по качеству рурскому углю и столь легко добываемого. И уже становилось очевидным, что уголь будет ключом к успешному управлению оккупированной Германией. Без угля невозможно восстановление транспорта, а без транспорта вся страна останется парализованной. Я говорил президенту, что если мы не восстановим Рур, то Германия вскоре окажется на грани голода. Американцы, разумеется, никогда не допустят, чтобы с голоду умирали даже их бывшие враги, и добровольно возьмут на себя дорогостоящую задачу снабжения их продовольствием. Но, как я полагал, можно было предотвратить такое финансовое бремя. Мне казалось, что если будут восстановлены добыча угля в Руре и транспорт, то Германия вскоре окажется в состоянии экспортировать продукцию своей легкой промышленности, никоим образом не связанной с запрещенной для Германии военной промышленностью. Такой экспорт позволял бы [500] Германии закупать и импортировать из других стран достаточное количество продовольствия, чтобы покрыть неизбежные нехватки в нем.

В Потсдаме я несколько раз встречался с разными членами американской делегации, но поскольку война в Европе была завершена, то я не участвовал в работе конференции ни в качестве официального свидетеля, ни в качестве советника.

У меня состоялась долгая беседа с военным министром Стимсоном, который очень коротко сообщил мне, что в штате Нью-Мексико скоро будут проведены испытания атомной бомбы, которую наконец удалось разработать американским ученым. Результаты успешного испытания вскоре были сообщены телеграммой военному министру. После этого сообщения он почувствовал огромное облегчение, ибо с напряженным интересом следил за ходом работ и чувствовал большую ответственность за те деньги и ресурсы, какие были израсходованы на создание бомбы. Я выразил надежду, что мы никогда не применим такое оружие против любого врага, так как мне было бы неприятно видеть Соединенные Штаты в роли инициатора использования в войне столь ужасного и разрушительного средства. Более того, у меня теплилась некоторая надежда, хотя и ошибочная, что если мы никогда не применим это оружие в войне, то другие народы, возможно, останутся в неведении относительно того, что проблема расщепления атома уже решена. Я тогда, конечно, не знал, что в производство этого оружия вовлечена целая армия ученых и что тайну в этом важном вопросе невозможно сохранить более или менее длительное время. Это было мое личное мнение, явившееся непосредственной реакцией на известие о новом оружии, оно не было основано ни на каком анализе данной проблемы. Во всяком случае, было принято решение, что если Япония не пойдет на быструю капитуляцию в соответствии с требованиями, переданными японскому правительству из Потсдама, то план использования атомной бомбы будет приведен в исполнение.

Находясь в Германии, президент изъявил желание совершить инспекционную поездку в войска. Я договорился, [501] чтобы поездка была в американскую зону, и по счастливому совпадению в число инспектируемых соединений попала 84-я дивизия. В этой дивизии начальником штаба был полковник Луис Трумэн, двоюродный брат президента, и поэтому поездка в дивизию стала бы для президента приятной не только в официальном, но и в личном плане.

Однажды, когда вместе с президентом в машине ехали генерал Брэдли и я, Трумэн начал обсуждать планы относительно использования в будущем некоторых из наших военных руководителей. Я сказал, что не имею никаких честолюбивых замыслов, что хочу уединиться в тихом домике и оттуда делать то немногое, что смогу, чтобы помочь нашему народу понять некоторые из тех больших перемен, которые принесла миру война, и неизбежную ответственность, которая ляжет на всех нас в результате этих перемен. Я никогда не забуду ответ президента. До этого времени у нас с ним было только две или три мимолетные встречи по разным поводам. У меня был с ним неофициальный завтрак, я нашел президента искренним, честным и исключительно приятным человеком при решении деловых вопросов. Здесь, в автомашине, он обернулся ко мне и сказал: «Генерал, я всегда готов помочь вам во всем, что бы вы ни попросили. В том числе и при выдвижении вашей кандидатуры на пост президента в 1948 году».

Я сомневаюсь, чтобы какой-либо солдат в нашей стране был когда-нибудь так неожиданно поражен в своих сокровенных чувствах ошеломляющим предложением своего президента, высказанным со столь очевидной искренностью, как я в данном случае. В беседах с друзьями в шутливой форме мне и раньше предлагались варианты возможной политической карьеры. Я всегда тут же отвергал подобные идеи, однако когда сам президент неожиданно обрушил на меня этот бортовой залп, то у меня не оставалось ничего иного, как воспринять это как прекрасную шутку. Я надеялся, что это именно шутка. Искренне посмеявшись, я ответил: «Господин президент, я не знаю, кто будет вашим оппонентом на президентских выборах, но только не я». В серьезности сказанного у меня не было никаких сомнений. [502]