Глава 6

Юннань был кусочком средневекового мира, угнездившимся в сердце Азии. Это была страна яшмово-зеленых озер, лежащих среди бурых, опаленных солнцем холмов на плато высотой в милю. Над ними высились заснеженные пики, и все это создавало прекраснейший пейзаж. Юннань расположен на крайнем юго-западе Китая. Он граничит (хотя никто не проводил четко линии этих границ) с Тибетом, Индией, Бирмой и Индо-Китаем.

Хотя появление современных средств связи было в основном результатом Китайско-японской войны, Юннань был перекрестком и полем боя в Центральной Азии еще с древнейших времен. Марко Поло путешествовал по старой Яшмовой дороге через Юннань. По ней в Пекин ехали ювелиры со знаменитых яшмовых копей Моганга на севере Бирмы. На равнинах вокруг озера Тали бронированные слоны бирманских кораблей сражались с конными лучниками Хубилай-хана семь веков назад. Юннань был одним из самых дальних аванпостов Манчжурской империи. Китайские солдаты провели здесь сотни лет в напрасных попытках подчинить себе юннаньские племена.

Юннань был хорошо известен Китаю благодаря своим пряностям, чистым меди и олову из шахт. Из этих металлов отливалась большая часть странных монет империи, имевших дырку посередине. Но Юннань был известен и благодаря свирепости своих племен, которые до сих пор жили непокоренными в диких горах, изредка совершая [131] набеги на долины за солью, женщинами и лошадьми. Во времена правления Манчжурской династии Юннань стал основным прибежищем для высланных Императорским судом в Пекине. Его губернаторы обычно были младшими принцами, которых старшие братья предпочитали держать подальше от эпицентра дворцовых интриг. Провинциальное правительство составляли солдаты, ученые и чиновники, которые чем-то провинились в Пекине. Однако их провинности были не настолько тяжелы, чтобы отправлять этих людей под топор, и их просто высылали подальше. В столице Юннаня Куньмине эти изгнанники воспроизвели прекрасную архитектуру Пекина, и фрагменты ее можно видеть даже сегодня.

Я прибыл в Куньминь летом 1938 года. Это тоже была ссылка подальше от ожесточенных воздушных боев, которые тогда бушевали над долиной Янцзы. Я отправился туда по прямому приказу мадам Чан Кай-Ши, чтобы заняться на первый взгляд безнадежной задачей — создать новые Китайские ВВС по американскому образцу. Мадам Чан никогда не забывала тех черных дней в Нанкине, когда подготовленные итальянцами пилоты разбивались прямо на аэродроме. Она все сильнее давила на меня, чтобы я перестал заниматься военными операциями и переключился на подготовку. Когда стало ясно, что мне не выдержать это давление, я предпринял еще одну попытку вернуться на действительную службу в армию США, пусть даже это привело бы к большим потерям в деньгах. Я провел на войне уже целый год, за это время мои теории воздушного боя прошли самое суровое испытание. Мне казалось, что полученный опыт следует применить как можно быстрее и как можно эффективнее для подготовки американских пилотов, а не заниматься высиживанием китайского феникса в скалистых горах. Воздушный Корпус официально ответил мне, что в 1938 году «не имеет средств для возвращения отставных офицеров на действительную службу».

В результате я осел в Куньмине, городе, который на следующие 7 лет стал моей главной оперативной базой и [132] почти что настоящим домом. Когда я впервые прибыл в Куньминь, это был сонный восточный городок с легким галльским налетом. Французы протянули узкоколейную железную дорогу из Индо-Китая через хребты Юннаня до Куньминя, чтобы использовать сухой, прохладный, бодрящий климат плота Куньминя для отдыха от парового котла южной колонии. Летом озеро Куньминь просто кишело плавучими домиками, до отказа забитыми шампанским. За прошедшие столетия жизнь в Куньмине и его окрестностях изменилась мало. Невысокие коричневые туземцы в синих тюрбанах занимались мелкой торговлей, гоняя караваны мулов, нагруженных солью, опиумом и оловом, по узким горным тропам. Скрипучие повозки, запряженные мелкими лошадками, гремели по плохим мостовым Куньминя. Среди перечных деревьев часто можно было увидеть быков, коров и целые стада толстых свиней. Здесь и там между деревьями мелькали силуэты французских вилл, укрывшихся под оливково-зелеными эвкалиптами. Пронзительные свистки миниатюрных французских паровозов сливались с шумом китайских улиц, звяканьем колокольчиков рикш.

За пределами города плотная глинистая почва расцветала яркой зеленью молодого риса, который стремительно рос под благодатными ливнями муссонов. Прохладными солнечными зимами пшеница, соя и яркие желтые подсолнухи поднимались на тех же самых полях. Вдоль проселочных дорог поля были покрыты снежно-белыми цветами запрещенного опиумного мака. Несмотря на официальное запрещение разводить мак, опиум оставался главной статьей экспорта Юннаня.

Китайская торговая школа была расположена на краю зеленого травяного аэродрома между городом и озером. На другой стороне озера оползень открыл полосу красных скал на склоне самого высокого пика в окрестностях. Это был превосходный ориентир. Сотни тысяч американцев, прилетавших и улетавших отсюда, навсегда запомнили «Лысого старика». Чтобы укомплектовать школу в Юннане, была [133] набрана группа офицеров резерва американского Воздушного Корпуса. Это была отличная команда — прекрасные летчики, хваткие парни и опасные партнеры за карточным столом. Кроме Билли МакДональда там был Джонни Престон, который специализировался на внешних петлях, выполняя их на морских самолетах. Франка Хиггза увековечили в кинокомедии «Терри и пираты» под именем Дада Ханника. После войны он погиб, выполняя один из первых рейсов CNAC по маршруту Шанхай — Кантон. «Скип» Адер помогал мне набирать первую Американскую добровольческую группу и служил в штабе Китайских ВВС. Вилли Хестон, сам спортивная звезда и племянник еще более знаменитой звезды из футбольной команды Мичиганского университета, позднее стал полковником и служил в XIV Воздушной Армии. Эмиль Скотт погиб, пилотируя транспортный самолет CNAC, когда попал в грозу над Куньминем. Гарольд Джонсон погиб, пилотируя личный транспортный Боинг генералиссимуса. Билл Черемисин сумел ускользнуть от японцев в 1942 году, уведя из Голландской Ост-Индии «Летающую Крепость», переполненную беженцами. Он долетел до Австралии на трех моторах. Гарольд Малл отработал свой контракт и скончался на корабле по дороге домой. Ботнер Карни присоединился ко мне в начале 1938 года и оставался моим помощником после прибытия АДГ.

В целом они были верными и надежными товарищами, и делали все возможное, чтобы обучить первых китайских летчиков. Несколько парней женились, и я никогда не видел более прекрасных жен. «Бейб» Джонсон, «Стив» Адер, Луис Малл, Пирл Хестон и «Билли» Престон сопровождали своих мужей в самые отдаленные горные районы Китая. Они жили в грязных гостиницах, на речных лодках или в глинобитных хижинах, если уж приходилось. Они всегда были веселыми и ни на что не жаловались. «Скот-ти» (Эмиль Скотт) женился в самом конце своего оперативного цикла, и его жена была интернирована в Маниле японцами. [134]

Учеба была делом трудным, мягко говоря. Американцы, поклоняющиеся механизмам, пытались научить летать китайцев, получивших классическое образование. Это было благодатным полем для всякой нервотрепки и конфликтов, ведь сталкивались две совершенно различные цивилизации. Много лет спустя только что прибывшие в Китай американцы восхищались моей способностью спокойно объясняться с китайцами и приписывали это каким-то сверхъестественным дарованиям. На самом деле эта способность была приобретена долгими годами тяжелого опыта, часто болезненного, но всегда поучительного.

Со своей первой проблемой в обучении китайцев я столкнулся в самом начале войны, в тревожные дни перед японской атакой Шанхая. По требованию генералиссимуса я инспектировал китайскую бомбардировочную эскадрилью в Нанчане, которая была оснащена американскими бомбардировщиками Гленн-Мартин В-10. Никогда раньше я не видел таких равнодушных летчиков. У большинства из них семьи жили в Нанчане, и они предпочитали уют домашнего очага опасностям полета. Такое отношение объяснялось прежде всего тем, что сами они считали себя превосходными пилотами, поэтому им нет никакой необходимости тренироваться. День за днем назначались учебные полеты, но лишь для того, чтобы выяснить, что к назначенному часу все пилоты разбежались. Наконец генералиссимус через генерала Моу передал приказ прекратить саботаж учебных полетов. Подстегнутый приказом Моу, командир эскадрильи взлетел, сделал несколько кругов над аэродромом, а потом пошел на посадку. Прямо над взлетной полосой он выключил моторы и намеренно обрушил тяжелый бомбардировщик вниз. Раздался страшный грохот, пропеллеры согнулись, крылья обломились, и самолет разломился пополам. Оба мотора сорвались с креплений и кувырком покатились через поле. Из обломков спокойно вылез командир эскадрильи и, совершенно невозмутимый, остановился, излучая ледяное презрение. [135]

«Вот что выходит из учебных полетов», — сказал он мне и Моу, прекрасно видевшим, как произошла авария. Вскоре после начала боев за Шанхай был запланирован вылет бомбардировщиков для атаки японских военных кораблей и транспортов в устье Янцзы. Более скоростные Мартины должны были встретиться с тихоходными Хейнкелями и, снизив скорость, чтобы не оторваться от них, вместе идти к цели. Обе эскадрильи должны были прикрывать истребители Р-26. Тот же самый командир эскадрильи Мартинов совершенно спокойно плюнул на приказ о рандеву и намеренно ушел от Хейнкелей, прихватив с собой истребители. Его эскадрилья сбросила бомбы и вернулась на базу, не получив ни царапины. Хейнкели, которыми командовал неустрашимый подполковник Ши, вышли к цели и решительно атаковали ее, хотя это стоило им 5 самолетов, и потопили 2 корабля. Все вернувшиеся Хейнкели, в том числе самолет Ши, были серьезно повреждены японскими истребителями.

После этого командир эскадрильи Мартинов был поставлен к стенке и расстрелян. Но китайский военный кодекс также требовал наказать Ши, потому что он не выполнил приказ о рандеву, хотя и не по своей вине. Вся моя борьба за спасение Ши от наказания оказалась бесполезной. В конце концов какая-то добрая душа предложила понизить его в звании на одну ступень за невыполнение приказа и повысить на две ступени за отвагу, проявленную в бою. Такие извилистые пути казались американцам совершенно непонятными.

Как ни странно, китайцы страшно не любили иностранных советников, особенно технических специалистов. Если что-то шло неправильно, в качестве козла отпущения выбирался иностранец, которого тут же обвиняли во всех национальных несчастьях. Я прекрасно помню визит к доктору Т. В. Суну, когда он находился в Юннани, изгнанный из правительства в Чунцине. Его критики вынудили Суна уйти в отставку на том основании, что он пригласил в Китай слишком много иностранных советников. [136]

Когда мы гуляли вдоль каналов ирригационной системы рисовых полей на плато Куньминь, Сун раздраженно пинал красные камешки.

«Они обвиняют меня в приглашении иностранных советников, — ворчал он, — но эти ирригационные каналы были построены 700 лет назад арабскими инженерами из Пальмиры, которых привезли сюда монгольские ханы».

В первые годы моего пребывания в Китае у меня часто происходили стычки с генералиссимусом и мадам Чан. Причиной была моя нетерпеливость, резко контрастирующая с восточным пониманием времени. Они могли размышлять над проблемой десятилетиями и поколениями, тогда как для меня дорог был каждый день.

Мой китайский повар в Куньмине четко дал мне понять разницу между восточным и западным восприятием времени. Я требовал, чтобы на завтрак мне подавали яйца, которые варились ровно 3 минуты. В первый раз повар подал их практически сырыми. Я попросил в следующий раз варить яйца чуть подольше. Он вернулся с яйцами, сваренными вкрутую. Обозлившись, я поинтересовался, как он засекал время. После долгого разговора с помощью переводчика удалось выяснить, что повар засекает время по солнцу. Я попросил переводчика научить его отсчитывать вслух 180 секунд, после чего я наслаждался яйцами, сваренными именно так, как мне хотелось.

Я ожидал, что мне придется иметь дело только с тактическими проблемами Китайских ВВС. Однако скоро стало очевидно, что китайцы совершают те же самые ошибки, что и другие люди, и путают самолеты и летчиков с воздушной мощью. Они не имели необходимых структур для обслуживания и снабжения, поэтому прежде всего мне пришлось глубоко нырнуть в омут китайского снабжения. Эта проблема оставалась моей самой большой головной болью до самого конца войны. Со временем мне удалось создать систему взаимоотношений с мадам Чан, которая оказалась эффективной. Вместо того, чтобы обсуждать мои насущные проблемы, я подходил к ней с печальным видом и сообщал, [137] что прошу отставки и с сожалением возвращаюсь в Соединенные Штаты.

«Нет-нет, вы не можете уехать, — стандартно возражала мадам. — Скажите мне, что вас беспокоит, и мы постараемся что-нибудь придумать».

Под ее нажимом я неохотно излагал свою самую насущную проблему, и мадам пускала в ход всю свою клокочущую энергию для ее решения. В первые критические месяцы войны моя отставка предлагалась раз в неделю, но в результате положение Китайских ВВС значительно улучшилось.

Наверное, мадам Чан было нелегко выносить мое хроническое нетерпение. Однажды она попросила меня пойти вместе с ней к генералиссимусу и рассказать ему о своих трудностях. Я прочитал ему длинную лекцию о неэффективности Китайских ВВС. В течение 30 минут он терпеливо слушал перевод мадам, а потом остановил меня коротким движением плеча и что-то проворчал, стремительно выйдя из комнаты.

«Он говорит, что знает обо всем, что вы рассказали. Он знает, что люди, о которых вы говорите, не слишком хороши», — перевела мадам.

«Если он все это знает, почему он с ними ничего не делает?» — взорвался я.

«Он говорит, что китайцы — единственные люди, с которыми ему приходится работать. Если мы выгоним тех, кто ошибается, то с кем мы останемся?» — ответила мадам. Лишь несколько лет спустя, когда я сражался за создание американской авиации в Китае, я в полной мере оценил дилемму, стоящую перед генералиссимусом. Нехватка честных, технически компетентных, верных подчиненных была его самой большой проблемой. Он был вынужден играть один против всех, заставляя каждого дать, что тот может. Но время от времени летели несколько голов, как свидетельство того, что терпение Чан Кай-Ши не безгранично.

В эти черные годы между падением Нанкина и Пирл-Харбором я стал еще больше уважать и ценить незаурядную [138] личность генералиссимуса. В годы тяжелейших испытаний трудно было представить, что Свободный Китай выживет, не говоря уже о том, что он одержит победу. Однако Чан Кай-Ши никогда в этом не сомневался.

Он метался по всем провинциям Китая, пытаясь поддержать пошатнувшийся моральный дух.

«Если понадобится, мы будем продолжать сражаться 100 лет, — говорил он своему народу. — Мы проигрываем сражения, однако нам нужно выиграть одну последнюю битву. Китай никогда не покорится».

Японцы не прекращали усилий, пытаясь привлечь генералиссимуса на свою сторону. Он получал множество предложений, которые показались бы очень привлекательными более мелкому человеку. И тогда Китай остался бы один, и надежда на помощь из-за рубежа развеялась бы. Японцы прекрасно понимали, что они не смогут закрепить свои захваты в Китае и начать их использование без сотрудничества с генералиссимусом. Его личная решимость сражаться до смерти стала колоссальным вкладом в победу над врагом.

Воровство было самой серьезной проблемой в системе управления Китаем. Грань между законным заработком, добровольным подарком и крупной взяткой западный человек часто не может уловить. Когда я начал работать с китайцами, генералиссимус приказал мне писать отчет о каждом «подарке», чтобы облегчить мое вхождение в правительственные круги. Я с самого начала решил не вляпываться в это бездонное болото и потому никогда не делал подарки и не брал их, если по западным меркам они хоть отдаленно походили на подкуп. Мои подарки ограничивались автоматическими ручками, карандашами и тому подобными дешевыми безделушками, которые восхищали китайцев, непривычных к западной машинерии. В ответ я получал деликатесы к своему столу со всего Китая. По мере того, как крепла моя репутация гурмана, мне все чаще присылали острые китайские соусы, которые соперничали с луизианскими. Я считаю результатом такого поведения, [139] что, начиная с 1939 года, ни один китаец не предлагал мне взятки.

Моя манера обращения с китайцами заключалась в том, что я отбрасывал в сторону всякие мелочи и церемонные экивоки и решительно переходил к обсуждению главных вопросов. Это отнимало много времени и энергии, которые американцы, как правило, не желали тратить в Китае, но опять-таки это принесло свои плоды. Это позволило мне заниматься теми делами, которые я хотел делать.

Когда началась война с японцами, в Китае клокотала социальная революция, которая заключалась, в основном, в борьбе между вековыми традициями китайской созерцательной цивилизации и влиянием западной машинной цивилизации. Эта борьба между традиционалистами и модернистами продолжалась уже давно, и прогресс Китая сегодня зависит от ее исхода.

Китайские ВВС были маленькой, но важной ячейкой, которую тоже зацепил этот раскол. Старая гвардия, которая была подготовлена во времена итальянского бардака, относилась к традиционалистам. Эти люди были совершенно равнодушными летчиками. Их больше интересовали вопросы старшинства и производства в чин. Они считали, что тактика обструкции сделает их жизнь приятной и прибыльной. Надежды исправить их не было никакой. Молодые курсанты, которые поступали в летную школу Куньминя, были совсем другими. Они выросли во время войны и бежали на запад от японских штыков. Один класс курсантов, зачисленных перед падением Нанкина в декабре 1937 года, пробирался на запад в течение 18 месяцев, прежде чем добрался до Куньминя. Эти парни были полумертвыми от голода. Тот же класс выучился летать в начальной школе Куньминя под руководством американцев, но ему пришлось ждать формирования Китайско-американского смешанного авиакрыла зимой 1943–44 годов, чтобы получить боевые самолеты. Они вступили в бой с японцами только весной 1944 года. Им пришлось ждать почти 7 лет, чтобы получить возможность отомстить японцам, [140] и когда час мщения настал, они взяли с японцев все, что им причиталось.

По мере того, как я все больше вникал в проблемы подготовки в школах Юннаня, меня все больше захватывала одна идея. Я полагал, что мы не только создаем новые ВВС и готовим летчиков для них. Мне казалось, что эти юноши, которых война отлила в иную форму, чем их предшественников, станут ядром лидеров нового послевоенного Китая. Это была одна из причин, по которой я требовал продолжать программу подготовки и настаивал на отправке курсантов в Соединенные Штаты, чтобы они смогли ознакомиться в полной мере с достижениями американской технологии и демократии.

Нашей работе с Китайскими ВВС очень помогал начальник боевой подготовки генерал Ч. Чоу, который сегодня командует всеми ВВС. Мы добились бы очень мало или вообще ничего, если бы не его постоянная поддержка. Очень часто он не до конца понимал, почему нужно сделать именно так, но всегда безоговорочно поддерживал меня. В 1940 году он стал командующим ВВС, но продолжал оказывать мне все ту же верную дружескую помощь до самого конца войны. В ответ я прилагал все свои силы, чтобы обучать, оснащать и снабжать Китайские ВВС. К концу войны они стали эффективной боевой силой, имеющей великолепных пилотов и наземный персонал. При равной подготовке и технике я ставлю их безусловно выше японцев.

Проблемы со старой гвардией начались в Куньмине с самого начала. Истребители Кертисс-Райт «Хок 75», заказанные летом 1937 года, прибыли в середине лета 1938 года, проскользнув через Кантон до того, как японцы захватили его. Возникла масса проблем. Самолеты не были испытаны на заводе Кертисса перед отгрузкой и в результате оказались на 20 миль/час тихоходнее, чем предусматривалось по контракту. В результате их подготовка к бою задержалась. Пришлось вызвать из Соединенных Штатов инженеров фирмы, чтобы они довели самолеты до предусмотренной контрактом скорости. Китайцы начали летать на этих «Хоках» [141] только зимой. И менее чем за месяц первичной подготовки две из трех эскадрилий были выведены из строя различными летными происшествиями. Генералиссимус был взбешен потерей такого количества новых самолетов. Он приказал перевести оставшихся пилотов «Хоков» в Кунь-минь в мое распоряжение для переподготовки.

Первая партия прибыла прекрасным январским утром, когда легкий ветерок лишь едва шевелил ветровой конус на аэродроме. В эту прекрасную летную погоду во время посадки прямо у меня на глазах разбились 6 из 13 «Хоков». Я немедленно приказал проверить уровень основной подготовки этих злосчастных пилотов на двухместных самолетах вместе с американскими инструкторами. Генерал Чоу, который тогда возглавлял учебный центр в Куньмине, усомнился, имею ли я право проверять пилотов, которые являлись строевыми офицерами Китайских ВВС. Он телеграфировал в Чунцин, запрашивая подтверждения моих полномочий. В ответ он получил телеграмму генералиссимуса, который полностью поддержал меня. С этого дня, удовлетворенный тем, что я действую в рамках предоставленных полномочий, Чоу стал моим хорошим другом и верным помощником до самого конца войны.

Проверка пилотов «Хоков» показала, что некоторые из них имеют самое смутное представление о том, как управлять даже базовым учебным самолетом. Многие из них были отвратительными пилотами, и буквально всем не хватало подготовки. Я отчислил половину из них, а остальных отправил заново проходить курс первичной подготовки. Это был первый случай в истории Китайских ВВС, когда пилотов отчисляли за некомпетентность. Этот случай, при помощи авторитета генералиссимуса, проложил путь американским методам подготовки.

В эти годы добровольного изгнания в китайской глубинке я заложил основы уникальных методов американских воздушных операций, которые использовались против японцев в течение последних 3 лет войны в Китае. Кроме того, были заложены основы моих взаимоотношений с китайскими [142] властями на всех уровнях. Эти операции проводились с нескольких групп аэродромов, расположенных в стратегически важных пунктах, а система воздушного оповещения перекрывала всю территорию Свободного Китая. Без этих трех краеугольных камней американская авиация вряд ли смогла бы действовать в Китае.

Когда я впервые оказался в Китае, все аэродромы имели грунтовое покрытие. Многие из них были просто расчищенными и выровненными лужайками с грязными и пыльными взлетно-посадочными полосами. В сухую погоду эти аэродромы покрывали облака пыли. В дожди они превращались в трясину, непригодную для использования тяжелыми бомбардировщиками. Первую твердую взлетную полосу я начал строить в Нанкине. Тысячи кули укладывали старые кирпичи и битый камень из старых гробниц эпохи Мин в качестве подушки под новую полосу. Японцы захватили Нанкин до того, как была закончена полоса, поэтому мне пришлось начинать все заново в Ханькоу.

Там 120000 кули за 60 дней построили полосу длиной 4800 футов. Она могла принимать самые тяжелые бомбардировщики того времени. Камни для этой полосы пришлось возить за 100 миль вниз по реке Хань на плотах и сампанах. Генералиссимус отдал приказ, чтобы эта гигантская работа была закончена за 2 месяца под угрозой жестокой кары за несоблюдение срока. Энергичный мэр Ханькоу К. By большую часть своего времени проводил на аэродроме в последние 3 или 4 недели работ, подгоняя строителей, чтобы они энергичней шевелились. Задание было выполнено в срок.

Хотя китайская авиация была практически уничтожена, зимой 1938–39 годов в Китае началась реализация обширной программы строительства аэродромов. В этот период были модернизированы ключевые аэродромы на востоке — в Хеньяне, Линлине, Гуйлине и Люйчжоу. На них были подготовлены запасы бензина, бомб и патронов. Началось строительство аэродромов в Баоцине и Чжицзяне. Я горд тем, что участвовал в строительстве аэродрома Чжицзяна, [143] так как в 1944–45 годах он оставался нашим последним бастионом на востоке Китая и отбивал все попытки японцев захватить его. Я прибыл в Чжицзян осенью 1938 года, когда единственными иностранцами в этом районе были голландские и бельгийские священники. Место для аэродрома я выбрал неподалеку от их миссии, поэтому мне пришлось прожить здесь 2 недели вместе с китайскими кули, сравнивавшими холмы.

По всему Китаю закопошились человеческие муравейники. Земля, камни, песок, бревна превращались в полосы длиной 5000 футов, на которых могли использовать самолеты, еще не построенные на заводах Лос-Анжелеса и Буффало. Даже мне пришлось нелегко, когда я следил за работами такого размаха. Однажды Билли МакДональд прилетел на двухместном учебном самолете, чтобы забрать меня в Гуйян после инспекционной поездки на автомобиле в Чжицзян. По пути обратно в Куньминь фонарь кабины сорвало. Нам пришлось пригибаться, прячась от встречного ветра, и мы заблудились. Тогда мы направились примерно на запад, надеясь увидеть какой-нибудь памятный ориентир Юннаня. Через час мы заметили характерную тучу мошкары, которая крутилась над строящимся аэродромом.

Обшарив окрестности, мы нашли частично законченный аэродром, достаточно большой, чтобы сажать наши самолеты. Китайские рабочие таскали бензин из хранилища на холмах в 6 милях отсюда. Этот американский бензин доставляли из Куньминя караваны мулов во время путешествия, отнимающего 6 недель. Аэродром в Кайюане находился примерно в 150 милях юго-восточнее Куньминя. В 1944 году, когда задачи XIV Воздушной Армии изменились, Кайюань оказался расположен просто идеально для действий истребителей против наших бывших авиабаз в Восточном Китае, которые тогда были заняты противником. Через 5 лет после постройки аэродром Кайюань оказался нужен нам, как никогда. То же самое происходило и с другими аэродромами, разбросанными по всему Китаю и ожидающими своего часа. [144]

Китайская система оповещения о воздушных налетах напоминала огромную паутину из людей, радиостанций, телефонных и телеграфных линий, покрывающую всю территорию Свободного Китая, доступную ударам вражеской авиации. Кроме постоянного потока разведывательных данных о вражеских воздушных налетах эта сеть помогала обнаруживать и направлять наши потерявшиеся самолеты, помогать пилотам, которые совершили вынужденную посадку или выпрыгнули с парашютами. Она также помогала нашим техническим специалистам находить и осматривать сбитые вражеские самолеты.

Самый эффективный сектор сети был создан в Юннане по печальной необходимости. После того как японцы захватили остров Хайнань, они использовали его в качестве базы для проведения атак против китайских авиашкол, прежде всего в Лючжоу, а потом и в Куньмине, который стал главным центром подготовки летчиков-

Сеть в Юннане первой в Китае начала использовать радио, просто потому, что в этой дикой местности иных средств связи не имелось. Рации тайно доставлялись в Китай из Гонконга и собирались в Куньмине под руководством Джона Уильямса, позднее офицера связи АДГ и XIV Воздушной Армии, и Гарри Саттера. С помощью К. К. Вонга Джон и Гарри создали радиосеть, перекрывающую подходы с Хайнаня, и мы в Куньмине теперь получали предупреждения о вражеских воздушных налетах заблаговременно. Позднее, когда японцы захватили Индо-Китай и Бирму, сеть пришлось расширить в этом направлении. Когда противник пробовал обмануть наблюдателей, пытаясь облететь вокруг Куньминя и атаковать с севера, мы создали специальный пояс протяженностью 100 миль, чтобы защититься и с севера. В конце концов в сети Юннаня действовали 165 радиостанций, некоторые из них находились в крайне отдаленных и труднодоступных точках, куда нельзя было добраться даже на мулах. Снабжение по воздуху становилось единственным средством доставки снабжения и связи с окружающим миром. Позднее, когда американская авиация [145] в Китае начала продвигаться на восток, часть сети Юннаня была передвинута в прибрежные провинции, чтобы обеспечить прикрытие наших передовых аэродромов. Именно сеть в Юннане обеспечила первые успехи АДГ и защиту китайской части маршрута через «Горб», несмотря на огромное численное неравенство.

К. К. Вонг, мой друг-артиллерист еще со времен Нанкина, делал все от него зависящее, чтобы эта сеть ни разу не подвела нас. Лишь один раз японский самолет сумел внезапно атаковать американскую авиабазу в Китае. Это произошло на Рождество 1944 года, когда одиночный бомбардировщик просочился из Индо-Китая и атаковал Кунь-минь, использовав обычный маршрут транспортных самолетов, летящих по маршруту «Горб». Этой ночью сеть сообщала об «одном неизвестном» самолете, идущем от границы Юннаня к Куньминю. Однако американский офицер наведения отказался поверить сообщению и не объявил тревогу.

Но эта сеть также подбросила нам одну неразрешенную загадку. Однажды перед падением Ханькоу сеть сообщила, что одиночный вражеский самолет идет вверх по реке от Уху. 9 истребителей были отправлены на перехват и сбили бомбардировщик примерно в 50 милях от Ханькоу. Когда китайские солдаты прибыли к разбившемуся самолету, то обнаружили членов экипажа привязанными к сиденьям. Какова была цель этой странной операции, мы никогда не узнали.

Когда летом 1943 года разлившиеся реки затопили часть провинции Гуаньси и парализовали часть сети в критический период воздушных боев над Восточным Китаем, Вонг бросился спешно создавать телефонную сеть по всей провинции. Провода натягивались по деревьям и специальным столбам. Миллионы китайцев, которые честно обслуживали сеть, гордились той ролью, которую играли в воздушных операциях, и личным вкладом в разгром вражеской авиации. Позднее я приложил усилия, чтобы они узнали об этом. Были напечатаны тысячи листовок с отчетом о действиях [146] американской авиации, которые рассказали этим людям о том, что они сделали. Сеть функционировала совершенно надежно в любую погоду, и только наступление японских армий выводило станции из строя. Перед окончанием войны я сумел забрать несколько тысяч американских наблюдателей из системы Гражданской обороны и распределить их по ключевым пунктам китайской сети. Они честно отработали свои крылышки.

Китайская сеть наблюдения и оповещения, а также китайская служба радиоперехвата, работавшая с зашифрованными японскими передачами, позволили мне успешно действовать своими небольшими силами против огромной авиации японцев. Я всегда знал, где именно противник собирается нанести удар, и мог сосредоточить свои силы, чтобы парировать главную угрозу. В конце 1938 года я находился в штабном бомбоубежище в Чунцине, когда японский радист предал императора и передал китайцам все японские оперативные шифры. Позднее китайцы завербовали среди пленных одного из японских связистов и убедили его работать на китайцев, разбирая японские шифры. Китайцы постоянно перехватывали и кололи большинство японских кодов, но именно Соединенным Штатам удалось поставить точку в этом деле. Система «Мэджик» сыграла огромную роль в обеспечении победы на Тихом океане. Хотя в результате раскрытия кодов японцы терпели поражения слишком часто, чтобы это было простой случайностью, они никогда особенно не беспокоились о том, что происходит, и продолжали использовать те же самые системы до своего окончательного поражения.

Ход военных действий продолжал развиваться очень плохо для китайцев. Когда я еще жил в Ханькоу, 10 мая 1938 года я услышал на улицах треск петард. Китайцы праздновали победу у Тайэрчжуаня, в которой была уничтожена японская армия численностью 25000 человек — первая настоящая китайская победа в войне. Японцы наступали на Ханькоу с севера и захватили ключевой город Суйчжоу после осады, которая завершилась катастрофой для китайцев. После [147] падения Суйчжоу генералиссимус изменил свою тактику и приказал больше не давать прямых сражений, чтобы не подставлять китайских солдат под удары японской артиллерии и танков.

Теперь китайцы позволяли японцам совершать глубокие прорывы своего фронта, в результате которых создавались узкие коридоры. Японцы перенапрягали силы и удалялись от своих баз снабжения. После этого китайцы контратаковали японские фланги и тыл, пытаясь окружить и уничтожить противника. Этот метод римляне применяли против Ганнибала, такой была тактика китайцев у Тайэрчжуаня и во время других побед. Только в 1944 году японцы сумели разработать метод успешной борьбы с такой тактикой. Захватив Суйчжоу, японцы бросились вдоль железной дороги Лунгхай к Чжэнчжоу, месту соединения Лунгхай и железной дороги Пекин — Ханькоу. Когда их главные силы оказались южнее Кайфына, генералиссимус отдал свой знаменитый приказ взорвать дамбы на Хуанхэ, чтобы река вернулась в старое русло, прямо на пути наступающих японцев. Дамбы были взорваны, в результате утонули тысячи китайцев и японцев, однако противник был остановлен на северном берегу Хуанхэ на 5 лет — до весны 1944 года.

Потерпев неудачу на севере, японцы нанесли удар на Ханькоу вдоль течения Янцзы, где серьезную роль мог сыграть вражеский флот. В сезон большой воды эсминцы могли действовать по всей реке вплоть до Ханькоу. Временная столица была захвачена противником осенью 1938 года. Примерно в это же время Кантон, главный порт Южного Китая, был захвачен японским экспедиционным соединением. Позднее были оккупированы оставшиеся морские порты и остров Хайнань. Японцы попытались полностью отрезать Китай от остального мира.

За первые два года Китай понес такие потери, которые заставили бы капитулировать любую другую нацию. Страна потеряла: [148]

Одиннадцать провинций.

Все важнейшие железные дороги.

Реки Янцзы и Хуанхэ — главные водные артерии Китая.

Примерно 95 процентов своей промышленности.

Столицу и все промышленные, финансовые, добывающие центры.

Лучшие дивизии своей армии.

Практически всю военную авиацию.

Однако Китай продолжал сражаться, и почти никто не думал о капитуляции.

Хотя я совершил свой последний вылет на истребителе в Китае в октябре 1938 года, мое пребывание в Юннане прерывалось частыми полетами над Свободным Китаем на двухместном учебном самолете и легких транспортах. Я знал Китай, как только может знать летчик.

Исключая эхо японских бомб, никакие события не влияли на происходящее в Юннане. Дни проходили в бесконечной череде тренировок. Криббедж, покер, какие-то кинофильмы, которые я видел в Штатах давным-давно, представления местного театра составляли наши вечерние развлечения. В те годы я был заметной фигурой во Французском клубе Куньминя. Один раз в 6 недель уходила почта в Штаты. Ее доставляли по железной дороге в Ханой, оттуда компания «Эр Франс» везла ее в Марсель, а потом в Америку. Позднее через Тихий океан начали летать самолеты «Пан Америкен», что сократило время доставки до 10 дней, если использовать связи CNAC с Гонконгом. Также имели место случайные поездки на автомобиле и на мулах в горы, чтобы забрать тела пилотов CNAC или авиакомпании «Евразия», которые в тумане врезались в один из пиков Юннаня.

В сентябре 1939 года началась война в Европе, и это эхом отдалось в Куньмине. Специальный поезд увез всех французов призывного возраста в Ханой. Немецкие пилоты «Евразии» отбыли в Гонконг вместе со своими семьями. [149]

Этой зимой я впервые встретился с полковником Джозефом Уорреном Стилуэллом. Это был крепкий, жилистый человек с характерным блеском серо-стальных глаз. Посетив Юннань в качестве американского военного атташе в Китае, Стилуэлл пригласил меня пообедать в отеле Куньминя. Мы провели приятный вечер, обсуждая ВВС Китая.

Я взял отпуск, чтобы провести Рождество 1939 года в Луизиане и сделать еще одну попытку вернуться на действительную службу в Воздушный Корпус США. И снова ответ был «нет». Я вернулся в Китай в начале 1940 года и опять осел в Юннане, совершенно не представляя, что ждет меня впереди. [150]