Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава IX

На этой неделе «Скайрокет» больше не будет летать. В огромном пустом ангаре механики в сотый раз раскапотировали и осмотрели его. Инженеры еще раз вернулись [105] к своим письменным столам, заваленным горой осциллограмм и записями показаний манометров. Кроме того, у них были сделанные на разборе полета заметки по докладу Джина Мея, который старался вспомнить, а иногда и истолковать самые неуловимые признаки или, что также возможно, невероятные характеристики поведения экспериментального самолета. Все с жадным интересом смотрели фильм, который запечатлел работу огромного количества приборов в полете. Летчик, пилотировавший самолет с силовой установкой колоссальной мощности, не мог записать или запомнить их показания. Теперь летчик будет ждать, пока отличный аппарат Ала Кардера изучает полученные в этом полете данные и формулирует задания для исследований в следующем полете, а механики приводят машину в порядок. Его позовут, когда все будет сделано, а самолет снова заправлен и подготовлен к полету.

Я еще не осознал, что стал частью этого хорошо организованного коллектива и скоро займу в нем место, в котором, как в фокусе, концентрировались все приготовления.

О'кэй! Итак, мы усердно трудились, тщательно исследуя каждую возможность сохранить самолет. Наши ученые-аэродинамики разработали программу исследований в области сверхзвуковых скоростей. Полученные в полете сведения необходимо доставлять на землю. Летательный аппарат, который мы используем для получения этих сведений, стоит четыре миллиона долларов, он создавался в течение трех лет усилиями и талантами ста пятидесяти конструкторов, инженеров и чертежников... Теперь настала моя очередь.

Это будет через месяц. Если я хочу выполнить задание и остаться живым, то нужно как можно скорее изучить этот самолет. Дни, которые я провел в огромном ангаре фирмы Дуглас, наблюдая за работой механиков, вооружили меня практическими знаниями о реактивной силовой установке и сложной испытательной аппаратуре. Нервная система «Скайрокета» и его система кровообращения предстали передо мной, как в безжизненном теле, препарированном в анатомическом театре.

По конструкции «Скайрокет» напоминал своего [106] предшественника, ярко-красного D-558-I «Скайстрика», но имел стреловидное крыло и штыкообразный нос. На «Скайстрике» был установлен турбореактивный двигатель, но вскоре стало очевидно, что для полного использования на больших скоростях преимуществ стреловидного крыла на «Скайрокете» необходимо установить дополнительный жидкостно-реактивный двигатель. Самый мощный из существовавших в то время турбореактивных двигателей не создавал тяги, необходимой для получения нужной скорости при тщательном испытании нового крыла. И теперь на «Скайрокете» с дополнительным жидкостно-реактивным двигателем стреловидное крыло испытывалось на сверхзвуковых скоростях. Но, устойчивое на больших скоростях, это крыло создавало значительные трудности на малых. «Скайрокету» недоставало подъемной силы самолета с обычным прямым крылом. Чтобы избавиться от недостатков, проявляющихся на малых посадочных скоростях, крыло было оборудовано автоматическими предкрылками и аэродинамическими гребнями, которые препятствовали срыву воздушного потока и создавали большую подъемную силу.

Сначала предполагалось, что самолет будет взлетать и садиться при помощи турбореактивного двигателя Вестингауз J-34, а дополнительный жидкостно-реактивный двигатель фирмы Риэкшн Моторс будет использоваться только для проведения высокоскоростных испытаний. Но, учитывая наличие на самолете 950 литров керосина, 285 килограммов испытательной аппаратуры, 1365 килограммов топлива для ЖРД и принимая во внимание подъемные характеристики стреловидного крыла на малых скоростях, а также вес самого самолета, группа Кардера нашла необходимым запускать на взлете две из четырех камер ЖРД, чтобы помочь самолету оторваться от земли.

Экспериментальный самолет, оборудованный мощной силовой установкой, имел минимально возможный вес, что обеспечивало достижение наибольшей высоты, на которой разреженный воздух позволял развивать большую скорость полета. Самолету была придана максимальная прочность, необходимая для суровых условий полета на высоких скоростях. Обшивку крыла и хвостового оперения самолета изготовили из алюминиевого [107] сплава высокой прочности марки 75ST, а веретенообразный фюзеляж — главным образом из магния.

Каждый сантиметр пространства под толстой обшивкой самолета был остроумно использован. Кабине отвели минимальное пространство, она была словно сшита для летчика по заказу. Для полетов на большой высоте кабина была герметизирована и снабжена системой отопления, а для полетов на максимальных скоростях, когда трение самолета о воздух могло поднять температуру в кабине до 115°С, имелась система охлаждения.

«Скайрокет» не предназначался для ведения воздушного боя. Его полезный груз состоял всего из 285 килограммов телеметрического оборудования и приборов для измерения давления и регистрации нагрузки, сконструированных за многие годы в лабораториях авиационного исследовательского центра НАКА в штате Виргиния. С помощью трубопроводов общим протяжением до пяти километров, пронизывающих крыло и хвостовое оперение самолета, манометры в четырехстах точках замеряли и регистрировали давление воздуха, обтекавшего несущие поверхности. Осциллограф, использующий более шести километров проводов, измерял с помощью девятисот четырех электрических тензометров напряжения в конструкции самолета при встрече ударных волн на сверхзвуковых скоростях и регистрировал полученные импульсы.

При размещении двигателей и топливных баков особое внимание было уделено равномерному распределению топлива относительно центра тяжести самолета, чтобы по мере его расходования не происходило резких изменений балансировки. Когда в режиме горизонтального полета на максимальной скорости запускались все четыре камеры жидкостно-реактивного двигателя, самолет за полторы минуты пожирал полторы тонны жидкого кислорода и спирта, на заправку которых в баки перед каждым полетом уходило три часа. Если бы топливные баки не были распределены равномерно, то резкое изменение центровки вызывало бы сильное изменение эффективности органов управления, что крайне затрудняло бы управление самолетом, [108] а, может быть, сделало бы его вообще невозможным.

Чтобы слиться с хорошо налаженной организацией, мне еще предстояло хорошенько изучить «Скайрокет». Я штудировал пространное руководство по этому самолету, а также руководство по самолету F-80 «Шутинг стар». Когда я начинал чувствовать, что больше не в состоянии усваивать все эти технические премудрости, я шел в ангар и наблюдал за работой механиков у экспериментальной машины. Если мне везло, я разыскивал Джина Мея, который лучше всех знал этот самолет, и получал от него ценные советы о том, как справиться со «Скайрокетом».

В первые недели моей жизни на базе Мей разговаривал со мной несколько уклончиво. «Сначала полетайте на F-80, тогда у вас появится куда больше вопросов», — говорил он мне, исчезая в ангаре. На вопросы он отвечал коротко и точно, а если я задумывался над его словами, он извинялся и внезапно уходил. Таким образом, первые сведения о «Скайрокете» я получил самостоятельно. В моем распоряжении было так мало времени, что я не позволял себе потерять даже часа. Жидкостно-реактивный двигатель заставил меня задуматься над вопросом: «Должен ли я в случае пожара аварийно слить топливо или нужно продолжать полет до его полной выработки?» Подобные сомнения настойчиво тревожили мой разум, и от них было трудно избавиться.

Убежать от жары и от мыслей о «Скайрокете» можно было лишь в офицерский бар или в кабачок Панчо — комбинацию бара и гостиницы для перелетающих{16}, куда обычно отправлялись поразвлечься. Кабачок размещался в беспорядочно построенном деревянном здании. Время от времени здесь бывали представители авиационных фирм, военные летчики, инженеры и механики, оторванные от дома. Обычно переполненное помещение, обставленное рахитичными деревянными столиками, выглядело так, словно кто-то случайно оставил дверь открытой и пустыня ворвалась в дом. Владелицей этого простого, любимого летчиками [109] кабачка была бывшая летчица Панчо Барнес — женщина средних лет, темноволосая, маленькая и чрезвычайно некрасивая. Она была горячо предана военно-воздушным силам. Хотя за моими плечами было десять лет службы во флоте, я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь ругался так виртоузно и непринужденно, как подруга летчиков Панчо Барнес.

Однако большую часть времени, посвящаемого напиткам, я проводил в офицерском баре и забредал к Панчо только тогда, когда меня одолевали беспокойство и скука.

Вечера я просиживал в дымном баре, благо там была установка для кондиционирования воздуха, в кругу молодых летчиков. Разговаривали обычно о летных делах, об Игере и Джине Мее, а также о двух соперничающих исследовательских программах. Я еще не был знаком с Игером и даже не встречал его на территории базы, хотя он иногда летал сопровождающим-наблюдателем Мея. Судя по словам молодых летчиков, он был парнем «номер один» на базе. Игер уверенно носил это звание с тех пор, как два года назад первый пролетел на ракетном самолете ВВС со сверхзвуковой скоростью.

Молодые летчики рассказали мне целую историю об Игере и Мее. Дело в том, что Джину очень хотелось первым взлететь на самолете с одним жидкостно-реактивным двигателем. Пока «Скайрокет» готовили к знаменательному полету, Джин однажды вечером торжественно объявил в баре о предстоящем подвиге. Игер немедленно сообщил в Вашингтон об этих планах авиации ВМС и подготовке «Скайрокета». Оттуда тотчас же последовало распоряжение немедленно подготовить самолет Х-1 для такого же взлета, но держать эти планы ВВС в строгом секрете. Экипаж Х-1 день и ночь работал над подготовкой самолета, но Игер не промолвил об этом ни слова. Подготовка происходила в ангаре ВВС, расположенном у конца взлетно-посадочной полосы.

Когда до долгожданного взлета Мея остался только один жаркий летний день, Игер появился на озере и взлетел на одном ЖРД. Опять Х-1 был первым! Джин никак не мог забыть коварства Игера.

Однажды Игер и Эверест сопровождали «Скайрокет», [110] когда Джин выполнял серию проходов над аэродромной вышкой. Никто еще не знал, как поведет себя «Скайрокет» на небольшой высоте при полете только на турбореактивном двигателе. Когда Джин «медленно» проносился над вышкой со скоростью семьсот пятьдесят километров в час, Игер и Эверест, по инициативе первого, появились на своих F-86 по обеим сторонам экспериментального самолета и в двадцати метрах от его крыла начали делать безупречные расходящиеся замедленные бочки. После этого командир Игера спросил Мея, не желает ли он подать жалобу на Игера, но Джин великодушно отказался.

Военные и гражданские летчики-испытатели в баре относились к «Скайрокету» с благоговейным ужасом. Однажды они стали расспрашивать меня, что я собираюсь здесь делать. Видимо, мой ответ произвел на них впечатление — они неожиданно замолчали. После этого разговора посетители бара относились ко мне с большим уважением.

* * *

В пятницу было получено разрешение военно-воздушных сил с понедельника предоставить в мое распоряжение самолет F-80. Хотя он был совсем не похож на «Скайрокет», для меня он был новым — на самолете без винта мне еще не приходилось летать. Я немного волновался. Полет на этой машине должен был стать для меня первым шагом на большом пути.

Вечером накануне полета я отправился на автомашине к Панчо по окутанной ранними сумерками пустынной дороге. В углу зала красными и синими огнями переливался «джукбокс» — музыкальный ящик. Стаканы и рюмки показались мне грязными. Джин Мей сидел около двери, позвякивая льдинками в стакане. Я уселся рядом с ним. Впервые с тех пор как я познакомился с ним, он был спокоен. Не успел я начать разговор о том, что сейчас больше всего занимало меня, как он сам дал ряд советов относительно моего первого полета на реактивном самолете, рассказав о некоторых особенностях, на которые следует обратить внимание.

Усевшись верхом на стул» Джин говорил:

— Хотя это истребитель, тяга его двигателя увеличивается [111] медленно, у него плохая приемистость, как на транспортном самолете. Вы не хуже меня знаете, что. транспортному самолету нужно время для разгона... Поэтому при заходе на посадку вы должны заранее принять решение. Нельзя доводить самолет до малой скорости, а затем резко увеличивать тягу, чтобы перетянуть через какое-нибудь препятствие на границе аэродрома. Для продолжения полета нужна скорость. Если реактивный самолет летит на малой скорости, ничего уже нельзя сделать. Посадку необходимо точно рассчитать заранее. — Он проглотил остаток жидкости из своего стакана. — Старайтесь избегать резких движений сектором газа... Ну а в общем самолет простой, без пороков.

Среди сотен фотографий самолетов ВВС, эффектно развешанных по бару Панчо, был снимок F-80 — самолета, на котором в понедельник меня выпустят в полет. ВВС зарезервировали этот самолет, являвшийся вторым типом реактивной машины{17}, чтобы предоставлять его в распоряжение летных знаменитостей, посещавших эту базу, и молодых летчиков-испытателей вроде меня. Вся фотография F-80 была испещрена подписями летчиков, которые летали на нем. Большинство фамилий были широко известны. Возможно, после моего завтрашнего полета мне позволят поставить на этой фотографии и мою подпись.

* * *

Ангар ВВС находился у конца взлетно-посадочной полосы, в пяти кварталах к западу от хозяйства фирмы Дуглас. Чтобы без помех осмотреть F-80, на котором мне предстояло летать, я пришел за тридцать минут до встречи с капитаном Роутом, добровольно вызвавшимся познакомить меня с кабиной реактивного самолета.

Свою автомашину я оставил на краю блестящей белой бетонированной площадки перед ангаром и с тяжело болтающимся за спиной парашютом зашагал по жаре к месту стоянки самолетов.

Площадка казалась пустынной, и в утренней жаре солнечный свет металлическим блеском отражался от [112] крыльев новых, без воздушных винтов, реактивных самолетов. Один из них, потрепанный, изношенный, видимо, не раз бывал в полетах. Этот ветеран под номером 08777 и был той самой машиной для новичков, на которой мне предстояло лететь. Никто не встречал меня. Весь летно-технический состав, во всяком случае все, кто мог найти благовидную причину, укрывались в темном ангаре — единственном убежище от беспощадно палящего солнца. Не успел я сделать и нескольких шагов в сторону F-80, как мой летный комбинезон насквозь промок от пота. В воздухе он, несомненно, примерзнет к телу. Освежающая перспектива! Среди машин кое-где виднелись несчастные, прятавшиеся от солнца в резко очерченных тенях от крыльев самолетов.

Никто не шевельнулся, никто не заговорил со мной, когда я укладывал парашют на крыло самолета номер 08777, но все с интересом поглядывали в мою сторону. Мой странный комбинезон и разношерстное летное снаряжение, видимо, удивляли механиков военного аэродрома, которые привыкли к строго выдержанным синим костюмам военных летчиков.

Впрочем, если бы можно было подумать, что я действительно собираюсь лететь на этом самолете, кто-нибудь, наверное, все же помог бы мне. Я обошел вокруг самолета, проверяя те места, на которые следовало обратить внимание по инструкции, но по-прежнему никто не заинтересовался этим.

От усилия, которого потребовал этот обход, я обливался потом, а когда подымался в кабину, к тому же обжег пальцы о раскаленную приставную стремянку. Я уже приготовился залезть в кабину, когда какой-то сержант выкатился из-под крыла:

— Эй, братишка, ты что, собираешься лететь на этой штуке?

— Да, минут через тридцать.

— А там, наверху, известно об этом?

— Да.

Но сержант не поверил. Другой механик крикнул ему:

— Наверное, все в порядке... гражданские время от времени летают на этом старом корыте, старик разрешает... [113]

Когда я сказал, что скоро сюда должен прийти капитан Роут, сержант успокоился и сам занялся осмотром самолета.

Как и на «Скайрокете», на F-80 была тесная кабина, в которой хватало места только для того, чтобы вытянуть ноги прямо перед собой в носовую часть самолета. Приборная доска преподнесла мне приятный сюрприз. Хотя последние четыре недели я изучал наставление по самолету F-80, меня все же поразила простота этого небольшого истребителя. Кабина выглядела намного проще, чем в AD, если не считать множества тумблеров, сигнальных лампочек и индикаторов. Все они были задуманы для того, чтобы упростить работу летчика-истребителя, но на деле автоматизация выродилась в полный беспорядок. Правда, остальные органы управления казались удобными. Вместо сложной системы секторов с тремя рукоятками: шага винта, газа и качества смеси — здесь был только один большой, легко находимый и легко передвигаемый рычаг управления двигателем. Кроме того, здесь были ручка управления самолетом, педали руля направления и приборная доска. Круглые глаза незнакомых приборов, которыми мне придется пользоваться, неподвижно застыли на доске: указатель температуры газов за турбиной, маметр и расходомер топлива.

А где же аварийный кран гидравлической системы? Я искал его по всей кабине. Наконец нашел. О, какой маленький — им будет трудно пользоваться. Я наклонился над ним, что-то бормоча себе под нос, когда на кабину упала тень.

— Что случилось, потеряли что-нибудь?

На стремянке стоял капитан Расти Роут, приветливый, дружелюбный рыжеватый военный летчик. Его незамысловатая шутка помогла мне освободиться от чувства неловкости, возникшего при встрече с незнакомой приборной доской и новым самолетом. Моя единственная защита против внезапных капризов самолета заключалась в советах, преподанных мне Джином Меем, и в подробном описании поведения машины, о котором я прочитал в голубой книжке наставления.

Роут наклонился над кабиной, и мы вместе осмотрели ее, начиная с левой стороны. Все приборы довольно точно соответствовали описаниям в наставлении. [114] Изредка Роут отмечал особенности одного прибора, предостерегал от возможных перебоев в работе другого, советовал обращать особое внимание на третьи. Все это должно было помочь мне более умело подойти к самолету, но в первом полете летчику нужно нечто большее — удача. Как бы тщательно вас ни проинструктировали о признаках неисправностей, шансы на то, что вы сразу распознаете их в полете, ничтожны. Непосвященный не почувствует перебоев в работе двигателя — в неуловимых признаках его неисправности, в едва ощутимых изменениях звука его работы новичку разобраться так же трудно, как в таинственных шорохах джунглей. Звуки для него ничего не будут значить до тех пор, пока в один прекрасный день собственный печальный опыт не научит его распознавать опасность, о которой они предупреждают. Неожиданно падают обороты, уменьшается тяга, неисправно работает какой-нибудь агрегат — вы слышите, чувствуете это, но не тревожитесь, и тогда ваш первый полет оказывается последним, каким бы искусным летчиком вы ни были. Первый полет требует удачи. На нее я и полагался, усаживаясь в самолет F-80.

— Вероятно, вы уже знаете, Билл, что критическое число М этого самолета равно 0,8. Но все же вы лучше не приближайтесь к этой скорости...

Считая, что он натаскал меня как только мог, Роут предложил:

— Давайте запустим двигатель. Для первого раза я постою рядом с вами. Если неточно отрегулировать подачу топлива, двигатель разорвется, так что куски его долетят до стендов, где испытывают ЖРД.

Роут быстро показал мне последовательность запуска и заставил меня выполнять все операции. Поймав настороженный взгляд механика, он рукой сделал в воздухе круг. Тот кивнул. Теперь мы работали втроем и вместе старались предупредить неприятность. Я вспомнил паренька на реактивном самолете, которого видел прошлым летом.

Быстро, в указанном порядке я поворачивал краны, включал тумблеры и двигал рычагом управления двигателем. Оказалось, однако, что действовал я недостаточно быстро. Моя неопытность была настолько очевидной, [115] что Расти пришлось проделать некоторые операции за меня.

— Нужно действовать быстро, сынок, — терпеливо сказал Роут и решительно включил тумблеры. — Подайте немного топлива в двигатель, а затем подержите его на голодном режиме — иначе вы сожжете либо турбину, либо всю эту проклятую базу.

Теперь топливо поступило в двигатель, спокойное жужжание компрессора сменилось шумом, воскресившим в моей памяти взрыв бомбы, и самолет слегка толкнуло вперед. Повизгивание двигателя постепенно достигло крещендо, и Роут не расслышал моего ответа.

— Желаю удачи.

Я едва разобрал это пожелание Роута.

А он спустился вниз по стремянке и зашагал к ангару, решив, видимо, не наблюдать за моим взлетом. Стремянку убрали. Самолет был в моем распоряжении.

Я немного задержался, ожидая с вышки управления полетами ответа на свой запрос о взлете. Турбореактивный двигатель, словно электрический вентилятор, равномерно жужжал, слегка вибрируя; расходометр уже показывал расход топлива. На земле реактивный двигатель сжигал топливо очень быстро. Но как тихо он работает!

Наконец я получил разрешение:

— Самолет военно-воздушных сил № 777, вам разрешается взлет с полосы номер два-четыре. Ветер с запада, двадцать километров в час, давление 760 мм...

Это привычное сообщение с вышки управления полетами успокоило меня.

Резкий вой двигателя усилился, когда я сдвинул рычаг управления двигателем сантиметра на два вперед. Двигаю рычаг вперед, еще, еще, но двигатель как ни в чем не бывало не увеличивает тягу. Я попробовал тормоза — они отпущены. Почему же самолет стоит на месте? Снова двигаю рычаг управления двигателем вперед. Шум двигателя превратился в пронзительный визг, и самолет медленно двинулся с места. Шасси с передним колесом делало истребитель похожим на игрушечный автомобиль. Я развернул самолет и понесся вниз по рулежной дорожке. «Шутинг стар» и его неуверенный седок, подпрыгивая, неслись по блестящей [116] цементной дорожке, мимо самолетов, на которых запускали или останавливали двигатели.

Привыкнув к транспортным самолетам, я чувствовал себя не на месте, сидя высоко в носовой части маленького резвого истребителя. Мне предстояло вступить в члены клуба молодых летчиков реактивных самолетов. Эта перспектива казалась мне невероятной, почти нелепой, и все-таки она возбуждала меня. Нужно скорее свыкнуться с этой мыслью, так как придется испытывать более сложную машину. Но займемся лучше делом.

Закрыв фонарь и выпустив закрылки, я в последний раз осмотрелся и приготовился вырулить на взлетную полосу. Теперь все неожиданно изменилось. С вышки управления полетами разрешен взлет. И я не мог позволить, как новичок, как ребенок, забавляться новой, грозной игрушкой. Теперь самолет F-80 стал частью общего движения на аэродроме: его появление на взлетной полосе непосредственно затрагивало судьбу других летчиков, находившихся в это время в полете даже на расстоянии сотен километров отсюда. В небе над аэродромом кружились три самолета, с нетерпением ожидая разрешения на посадку. Моя нерешительность здесь, на взлетно-посадочной полосе, заставляла их оставаться в воздухе, а это значило, что хорошо проведенный полет мог закончиться неприятностью. Появившись на старте свободной взлетной полосы, мой F-80 превратился в препятствие на пути непрерывного потока самолетов. Моя машина занимала место, которое необходимо идущему на посадку реактивному самолету. На испытательной базе в любую минуту от находящейся в воздухе машины мог поступить запрос на аварийную посадку, поэтому самолеты должны двигаться беспрерывно. В воздухе моего взлета ждали другие машины.

— Чего ждете, дружок? Ваша очередь взлетать!

— Самолет ВВС № 777, вам разрешается взлет, — повторили с вышки управления полетами.

Последний осмотр давления в гидросистеме, температуры газов за турбиной, давления топлива, масла...

— Что ты там делаешь? Уснул, что ли?

Впереди свободная взлетная полоса. А, черт возьми, надо начинать! Полные обороты, максимальная температура. [117] .. Я отпускаю тормоза, и меня оглушает визг медленно двигающегося самолета. Живей!.. Но где же похожий на прыжок взлет поршневого истребителя, где неожиданное изменение направления взлета? Вместо этого самолет, обладающий колоссальной скрытой мощностью, величественно катится вперед, словно его подталкивает чья-то гигантская рука. Мне не хватает оглушительного рева винта, врезающегося в воздух, недостает шума, который убеждает, что в твоих руках кое-что есть. Когда работает поршневой двигатель, его слышишь, чувствуешь, а эту малютку... кажется, что она воет и визжит с обманчивой мощью, но на самом деле она в пять раз мощнее истребителей, на которых мне до сих пор приходилось летать. Трудно себе представить, что для достижения этой мощности турбореактивный двигатель нуждается в скорости — в воздушном потоке, и поэтому я поражен тем, что самолет так медленно набирает скорость.

Но вот он движется все быстрее и быстрее, как детская коляска, когда она катится вниз с крутого холма. Скорость растет, и визжание двигателя становится все настойчивее. Настороженно слушаю, хотя не знаю, к чему прислушиваться. Мчусь по взлетной полосе в этой быстро несущейся под уклон детской коляске. Мимо фонаря кабины медленно пробегает куст шалфея. Если бы я взлетал на обычном истребителе, куст шалфея давно проскочил бы мимо. Позади осталась половина длины взлетной полосы. В этой точке самолет AD был бы уже в воздухе на высоте трехсот метров, а я все чего-то жду и бегу, раскачиваясь и вздрагивая. Боже мой, я чуть ли не на полпути к Лос-Анжелосу, а самолет никак не оторвется. Приближается конец взлетной полосы — здесь все должно свершиться. Скорость достигает ста пятидесяти, ста шестидесяти километров... Полоса сменяется пустыней, я плавно беру ручку на себя, и носовое колесо шасси отделяется от земли. Кажется, дорога сразу стала ровной и мягкой. Узкий, обтекаемый реактивный самолет, нежно поддерживаемый плотным, горячим воздухом, покидает пустыню и устремляется в глубину бесконечного воздушного океана.

Самолет плавно набирает скорость и, словно конь с закушенными удилами, стремительно мчится над пустыней, [118] оставляя за собой жалобный визг. Самолет подозрительно спокоен; не чувствуется ни малейшей вибрации, полет напоминает парение. Как яхта под крепким ветром, самолет скользит над пустыней, набирая скорость, накапливая энергию. Указатель скорости показывает 425 км/час, затем 450... 475... 500.

Где же ты была до сих пор малютка? Этого я и ждал. Пятьсот восемьдесят километров в час — наивыгоднейшая скорость набора высоты, как указано на табличке приборной доски. Самолет превосходно набирает высоту под небольшим углом, но не так, как на поршневом, где нос самолета сильно задирается и машина словно цепляется за высоту. Он плывет вверх, а пустыня отступает, тонет. Черт возьми, это замечательно! В воздухе всегда испытываешь восторг, но сейчас он удесятеряется: маленький истребитель показывает превосходные летные данные, а управление им не требует больших усилий — это приятная неожиданность. Вот это полет! Что за дивная игрушка F-80!

Я уже достиг горного хребта, ограничивающего Мохавскую пустыню с востока, и плавным движением ручки делаю разворот. Пустыня и горы еще дальше уходят от меня — я продолжаю набирать высоту. Самолет слегка покачивается, напоминая мне, что моя работа заключается в оценке усилий на органы управления и его устойчивости. Только не теперь. Все слишком великолепно, чтобы чем-либо отвлекаться. Для этих наблюдений у меня еще будет достаточно времени.

Десять тысяч метров... 10 500, 11 000, 11 500 и, наконец, 12 000. Стало холодно. Через комбинезон, в котором я вспотел от жары на далекой земле, холод, словно сотни тысяч пиявок впивается в тело. Самолет летит сквозь свежий, разреженный воздух цвета темного сапфира. Внизу распростерлась добрая четверть штата Калифорния. Прищурясь, смотрю против солнца. Там, впереди, в синеве Тихого океана встает небольшой узкий остров Каталина, что в сорока километрах от Сан-Педро. Из окна кабины справа, километрах в ста шестидесяти, видна гора Уитни. Ее пик сияет на солнце кристаллическим блеском. Какое чистое небо здесь, наверху! Кажется, что и внизу, на земле, все хорошо, все в образцовом порядке. Поверхность земли разделена на квадраты и прямоугольники, [119] расчерчена кривыми линиями. Тишина. Не слышно рева двигателя, не чувствуется вибрации. Все это настолько необычно, что кажется нереальным, словно мечта о полете, которая давным-давно посещала меня — мальчишку — в утреннем полусне и наполняла все мое существо восхитительным чувством опасности и радости.

Я почувствовал, что стал хозяином самолета, и уверенность в себе подняла мое настроение.

О, как огромно небо, с которым ты связываешь свою судьбу! А где еще найдешь такую свободу, как в этом воздушном океане? Самолет с необычайной легкостью проделывает бочку... Ух, как легко возникают перегрузки! Снова бочка... неплохо! Из тебя получился бы неплохой летчик-истребитель. Прекрасно, теперь приблизимся к минимальной скорости и посмотрим, как поведет себя F-80. Уменьшить обороты турбины... воздушные тормоза, шасси и закрылки выпустить... Скорость уменьшается... еще меньше... и еще меньше. Сначала самолет слегка вздрагивает, затем вздрагивание переходит в покачивание, которое усиливается, Я отклоняю элероны, и самолет послушно удерживается от сваливания на крыло. Великолепное управление!

Я резко беру ручку на себя — покачивание усиливается, и самолет сам опускает нос... Что может быть лучше? Если так будет продолжаться, я полюблю этот самолет. Какая замечательная машина, живая, чувствительная и, управляемая твердой рукой, умеренно послушная!

Воздушные тормоза, закрылки и шасси убрать! Замечательно, малютка, теперь давай разгонимся. Я двигаю сектор управления двигателем далеко вперед. Визг, оставляемый самолетом, возрастает на один тон, и машина, набирая скорость, плавно устремляется вперед с опущенным носом. Теперь увеличить скорость, еще больше опустить нос... и резко поднять его для крутого набора высоты. Давай вверх! На полупетлю, в верхней точке — переворот... Черт возьми, как я люблю эти фигуры! Еще ряд петель и бочек — криволинейные, плавные траектории полета, каждая со своими тонкостями и причудами. В заключение, после долгого подъема, я кладу самолет на спину и повисаю вниз головой [120] в десяти километрах над штагом Калифорния, который кажется необитаемым.

Интересно, как быстро я вернусь на базу? Беру направление на пустыню, делаю переворот через крыло, резко снижаюсь и увеличиваю скорость. При этом усилия на органы управления возрастают. Меня сопровождает еле слышимый, нудный, монотонный свист по краям фонаря. Самолет отвесно мчится к земле, визг реактивного двигателя становится еще пронзительнее. На пикировании меня сильно прижимает к спинке сиденья, а на приборной доске быстро вращается стрелка высотомера. Самолет набирает скорость быстрее, чем я ожидал, так как нет воздушного винта, создающего дополнительное сопротивление. Разгон самолета захватывает меня. Я просто не верю, что самолет может так летать. Свист режет уши, желудок прижат к груди. Стараясь сделать глубокий вдох, я ощущаю фантастическую скорость самолета и чувствую, что меня словно приковало к месту. Я забываю про маметр. Вот способ кончать самоубийством! Земля все еще далеко внизу. Мне слишком хорошо, чтобы прерывать пикирование — впереди еще уйма времени.

Быстрее, еще быстрее! Самолет отвесно пикирует, с силой врезаясь в воздух. Он закручивает за собой поток воздуха.

Вдруг самолет затрясся, словно пулемет при стрельбе. Я застыл. Самоуверенность покинула меня, и я превратился в перепуганного ребенка. Самолет не может дать скорость, которую я навязываю ему. Она приближается к скорости звука, и самолет дрожит — он определенно находится на грани разрушения. Бог неба держит нас в зубах, и земля подо мной конвульсивно содрогается. От этой проклятой тряски самолет разлетится в куски... Инстинктивно хочу убавить скорость, выводя самолет из необдуманного пикирования в нормальный полет... Газ убрать, воздушные тормоза выпустить! Тряска усиливается, меня словно бьет в конвульсиях. Как сохранить самолет, как? Держись, упорствуй! Обращайся с ним нежно, осторожно! Подыми этот проклятый нос... Я тяну ручку управления на себя. Господи, еще хуже — тряска усиливается. Не теряй головы и удерживай самолет! Угол пикирования не [121] должен увеличиваться — иначе крыло наверняка сложится.

Что нужно сделать, чтобы уменьшить скорость? Вспомни, что говорили летчики. Какую ошибку в прошлом месяце допустил Эд, когда зарылся в землю? Что говорили об этом? Вспомни все ангарные разговоры. Вспомни сотню советов. Какой из этих сотен советов я упустил, забыл? Видимо, именно в том, что я забыл, и есть выход из положения. Тряска подобна непрерывно пронизывающим меня электрическим разрядам. А машина продолжает набирать скорость.

Ради бога, сделай же что-нибудь! Потяни ручку немного на себя и осторожно отпусти ее... Наконец-то! Самолет реагирует! Еще немного возьми на себя, слегка отпусти, но не слишком много, чтобы можно было отступить в случае ошибки. Ведь есть же какой-нибудь способ резко изменить угол пикирования! Ага, вот оно! Возьми ручку на себя. Пусть самолет трясет — потерпи. Теперь слегка отпусти ручку. На этот раз нос поднялся на несколько градусов. Снова возьми ручку на себя... О боже, эта тряска... Слегка отпусти ручку. Пикируя, самолет продолжает неистово поглощать тысячи метров пространства. Скорость по прибору непрерывно растет... Земля, где должен кончиться этот стремительный полет, приближается.

Пружина натянута слишком сильно и с минуты на минуту должна лопнуть. Теперь мысли о спасении самолета переключаются на собственное спасение. Сколько времени я еще могу оставаться в самолете? Что еще можно испробовать, прежде чем открыть фонарь и оставить самолет? Когда наступит момент, чтобы окончательно признать себя побежденным? Можно продержаться еще несколько мгновений. Я чувствую, что управляю самолетом правильно, но земля приближается. Сейчас ошибка может стать роковой. Если я решу покинуть самолет, нужно будет открыть фонарь и телом оттолкнуть ручку вперед. Тогда отрицательные перегрузки с силой выбросят меня в воздух, гарантируя от столкновения с хвостовым оперением. Нелепый оптимизм! На такой скорости шансы благополучно выброситься из самолета ничтожны...

Я жду. Немного приподнимаю нос самолета. Снова жду. Ужасная тряска немного затухает... так! Внезапно [122] наступает тишина. Почему? Тряска прекратилась так же неожиданно, как началась. Я вышел из пикирования, и крыло осталось на месте. Моя голова бессильно склонилась на грудь. Я слышу свое тяжелое дыхание. Закрывая глаза, я успел увидеть обратное движение стрелки маметра — 0,78; 0,77; 0,76; 0,75. Так вот что превратило пикирование в кошмар! F-80 мерно жужжит, словно не было этих тридцати секунд. Вспоминаю последнее предупреждение Роута: «Предельное число М для этого самолета — 0,8». На границе скорости звука должна наступить тряска. Я случайно столкнулся с суровым аэродинамическим явлением — сжимаемостью воздуха, — о котором слышал, но которое не позаботился изучить. Если бы я глубже понимал это явление, то не попал бы в такое положение. Какой же я дурень! На этот раз интуиция вывела меня, когда самолет достиг меньшей высоты. Однако, как это ни странно, набирая скорость, самолет ушел от критического числа М. Конечно, на больших высотах самолет достигает высоких значений этого числа при меньшей истинной воздушной скорости, чем в более плотной и более нагретой воздушной среде, расположенной ближе к земле!

Летчик-испытатель привыкает к неожиданностям, но я бы не хотел повторения того, что пережил в этом первом пикировании на F-80.

* * *

— Ну, как вам понравился полет? — спросил меня сержант, когда я шел от реактивного самолета.

— Это не самолет с поршневым двигателем.

— Да, так все говорят.

Теперь, когда самолет благополучно приземлился, я мог на досуге продумать различные проблемы, вставшие передо мной во время этого полета. Тряска на большой скорости. Одна из основных задач разработки «Скайрокета» заключалась именно в том, чтобы устранить это явление, возникающее при высоких числах М. Будущие конструкции истребителей нужно избавить от влияния сжимаемости воздуха. Я затронул область, для исследования которой был сконструирован «Скайрокет». С этим явлением мне и предстояло познакомиться. С какой силой и в какой степени оно [123] покажет себя? Мне нужно научиться распознавать любую ненормальность. Я должен быстро изучить это явление, чтобы составлять проницательные и исчерпывающие донесения об испытании. Полет на реактивном самолете больше чем что-либо иное убедил меня, что управление самолетом будущего требует больших знаний. Полет реактивного самолета основывается на новых законах. Чтобы понять их, нужно хорошо разбираться в математических уравнениях. Теории реактивного движения, которые я до этого изучал, были отвлеченными. Теперь они облекались в материальную оболочку, и я понимал их по-новому. Мое уважение к труду инженеров значительно возросло.

Дальше