18. Окружение германской армии

В этот тревожный день 25 июля Коллинс пробивался с боями к изрытому бомбами участку у Сен-Ло и прокладывал путь для армии, состоявшей теперь уже из двадцати одной американской дивизии. Это было крупнейшее объединение, какое мы рискнули вверить одному армейскому командованию. Собрав вместе в полтора раза больше дивизий, чем это предусмотрено уставами для одной полевой армии, мы создали чрезмерную перегрузку для штабов и тыловых служб 1-й армии.

Еще в начале июля Эйзенхауэр предоставил мне право в случае необходимости разделить американские войска, находившиеся на континенте, на две полевые армии. При этом я должен был передать 1-ю армию Ходжесу и взять на себя командование 12-й американской группой армий. В связи с этим Монти оставлял свой временный пост командующего наземными войсками союзников и возвращался на пост командующего 21-й английской группой армий. Мы с ним, как командующие двумя группами армий, на равных правах подчинялись главному командованию экспедиционных сил союзников.

Первоначально ограниченные размеры нашего плацдарма делали нецелесообразным разделение американских сил на две полевые армии, так как оно привело бы к увеличению количества частей обслуживания, которых и без того было слишком много. Я не имел оснований просить, чтобы меня вывели из подчинения Монтгомери, возглавлявшего английскую группу армий. Монти отнюдь не ограничивал наших прав и не давал нам повода к недовольству. Поскольку он предоставлял американским войскам полную свободу действий, мы готовы были оставаться под его командованием, пока обстановка на фронте не потребует изменений.

20 июля Айк прилетел к нам, чтобы принять участие в совещании по поводу операции «Кобра». Он с тревогой посмотрел на флажки дивизий, которыми была сплошь утыкана оперативная карта штаба 1-й армии, и спросил, когда мы предполагаем создать группу армий. Штаб 12-й группы армий высадился на берег, но получил приказ оставаться в резерве до сформирования второй

американской [382] армии. Тем временем Паттон разместил командный пункт своей 3-й армии, скрытно переброшенной из Англии, в северной части полуострова Котантен за 8-м корпусом Миддлтона. При нем находились штабы трех корпусов, ожидавшие прибытия войск. Несмотря на горячее стремление Паттона помочь нам в проведении операции «Кобра», я, желая облегчить управление войсками, решил, что в наступлении будет участвовать только 1-я армия — по крайней мере до тех пор, пока дивизии первого эшелона не закончат прорыв обороны противника. Пока Коллинс рассекал германскую линию фронта и прорывался к побережью, стремясь отрезать войска противника на Котантенском перешейке, Миддлтон должен был нанести удар вдоль дороги на Кутанс и соединиться с Коллинсом (схема 28). Вслед за тем Миддлтон двигался на Авранш и поворачивал на полуостров Бретань. Мы предполагали, что в том месте, где встретятся войска 7-го и 8-го корпусов, на дорогах создастся затор, который удастся устранить только после того, как для корпусов будут определены новые разграничительные линии. Нам пришлось бы производить перегруппировку войск в ходе операции, чтобы не снижать темпов наступления. Я заверил Айка, что нам будет гораздо легче ликвидировать затор, управляя войсками с командного пункта 1-й армии, чем договариваться об этом на совещании с командующими двумя армиями на командном пункте группы армий. На этом этапе операции важна была каждая минута, а затем мы с Паттоном уже без труда разделили бы войска 1-й армии и создали новое звено в цепи американского командования.

— Не хотите ли вы установить срок организации группы армии? — спросил Айк, предоставляя мне право решения вопроса.

Я предложил 1 августа. Это давало мне возможность по крайней мере неделю после прорыва непосредственно руководить войсками с командного пункта 1-й армии.

— Прекрасно,— сказал он. — Пусть будет 1 августа.

Но даже после того, как была создана наша американская группа армий, Эйзенхауэр не сразу вывел нас из подчинения 21-й группы армии Монтгомери. Пока верховный штаб экспедиционных сил союзников оставался в Англии, Эйзенхауэр не мог осуществлять повседневное руководство наземными войсками, находившимися во Франции. По этой причине Монти и был назначен заместителем Эйзенхауэра на время вторжения. Теперь, когда наша группа армий была уравнена в правах с группой Монти, предполагалось, что Эйзенхауэр возьмет на себя командование наземными войсками и прямую ответственность за взаимодействие обеих групп. Однако такое прямое руководство войсками через Ла-Манш было сопряжено с риском, так как трудно было обеспечить надежную связь с Эйзенхауэром. Например, погода могла задержать Эйзенхауэра в Англии как раз в тот момент, когда ему необходимо было срочно прибыть во Францию для принятия какого-нибудь решения. Эта [383] проблема отпадала с переброской верховного штаба экспедиционных сил союзников на плацдарм, но мы еще не захватили такого крупного города, в котором мог бы разместиться этот штаб. Поэтому, пока штаб не перебрался во Францию, Эйзенхауэр возложил на Монти обязанности своего заместителя и поручил ему временный оперативный контроль над американской группой армий. Однако права англичанина были ограничены, на него были возложены лишь координация действий и определение разграничительных линий между нашими группами. Несмотря на передачу некоторых своих полномочий Монти, Эйзенхауэр по-прежнему возглавлял командование обеими группами армий.

Хотя это компромиссное решение не обеспечивало нашей группе армий ту самостоятельность, которая нам была обещана в Англии, я не возражал против него. Если, будучи командующим армией, я пользовался полной свободой действий, то у меня не было оснований полагать, что Монти попытается ограничить меня теперь, когда я стал командующим группой армий.

Верховный штаб экспедиционных сил союзников не разрешил опубликовать сообщение о переменах в союзном командовании. Однако 14 августа корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс нарушил запрет и сообщил, что 12-я группа армий США уравнена в правах с группой армий Монти. Это, в сущности безобидное, сообщение опередило события только на две недели: полное равенство между нами предполагалось установить после того, как Эйзенхауэр переедет во Францию. И все же оно немедленно вызвало бурю возмущения в Англии. Англичане восприняли уравнение в правах американского командования с командованием 21-й группы армий Монти как преднамеренное оскорбление английского национального героя. Не зная о первоначальном соглашении, содержавшемся в плане операции «Оверлорд», который предусматривал англо-американское равенство в области командования, английская печать утверждала, будто роль Монтгомери незаслуженно умалили, что его престиж как командующего наземными силами подорван требованием США о «равенстве». Некоторые корреспонденты расценили все происшедшее как «снижение в должности» Монти и незаслуженную обиду для английского народа. Газетные статьи настолько дезориентировали общественное мнение, что я предложил немедленно внести ясность в вопрос об англо-американской системе командования.

Вопрос о равном положении американского командования и командования 21-й группы армий Монти был решен в Англии за несколько месяцев до вторжения, и это решение было зафиксировано в плане операции «Оверлорд». Никто не собирался навсегда сохранить за Монтгомери пост заместителя Эйзенхауэра по сухопутным войскам. Если бы подобное предложение было сделано, я решительно возражал бы против него. Зная, что Соединенным [384] Штатам придется выделить две трети всех сухопутных войск, я не видел никакого основания ставить нас в подчинение английскому командованию.

Эйзенхауэр был возмущен преждевременным разглашением нашей договоренности, так как бурная реакция английской печати грозила нарушить дружественные отношения между войсками союзников, которые он с таким усердием налаживал. Если бы он тут же объявил о своем плане предоставить равные права и английскому и американскому командованию, ему, возможно, удалось бы предупредить это нелепое разногласие. Но, может быть, опасаясь обидеть англичан, он воздержался от объяснений

Наконец 31 августа 12-я группа армий была изъята из-под командования Монтгомери, и верховный штаб экспедиционных сил союзников предоставил равный статут английской и американской группам. К этому моменту было приурочено опубликование сообщения о присвоении генералу Монтгомери звания фельдмаршала.

Хотя мы не обращали внимания на шум, поднятый английской печатью, но все же меня удивляло, почему Монти не заставил газеты замолчать. Он мог бы легко успокоить английских корреспондентов, неофициально разъяснив им, как решался вопрос о командовании в плане операции «Оверлорд». Может быть, я был несправедлив по отношению к Монти, но не мог не прийти к выводу, что он просто не хочет давать разъяснений.

Стремительное продвижение американских войск в середине августа подорвало престиж англичан. Пока мы мчались к Парижу, обходя очаги сопротивления противника, 21-я группа армий сражалась у Кана, выполняя задачу, которая была поручена ей по плану операции «Оверлорд». Сознание того, что Монтгомери выполняет свой долг, было слабым утешением для англичан, жаждавших играть руководящую роль в наземных операциях. У Англии недоставало людских контингентов, поэтому англичане могли надеяться на удовлетворение своих претензий только при условии, что за Монтгомери будет сохранен пост командующего всеми сухопутными войсками союзников. Пока Монти оставался на этом посту, даже американские войска можно было называть «войсками Монтгомери», и любое упоминание о них могло содействовать увеличению престижа англичан. Когда 3-я армия в течение месяца после прорыва монополизировала газетные заголовки, даже наша 1-я армия стала испытывать зависть, которая так омрачала настроение англичан. Задача, которая была поставлена перед 1-й армией, не давала возможности развернуться так, как бы ей этого хотелось.

Эта несчастная трещина в наших отношениях, возникшая в августе, так и не была полностью ликвидирована. В течение всего периода зимних боев шли закулисные разговоры о том, что необходимо вернуть Монти на пост командующего сухопутными войсками. Во время сражения в Арденнах сторонники Монтгомери открыто [385] заявляли, что прорыв фон Рундштедта можно было предотвратить, если бы Эйзенхауэр согласился объединить управление обеими группами армий. Однако эти предположения опровергаются документами, ибо накануне наступления, предпринятого фон Рундштедтом, Монтгомери невольно признался в том, что он был не более прозорливым, чем все мы.

Хотя Монтгомери и на этот раз мог обуздать своих сторонников, однако он старательно не обращал на них внимания. Кстати, в период наступления от Сены до государственной границы Германии он даже сам намекал на то, что, если бы командование наземными войсками было поручено ему, он сократил бы продолжительность войны. Монти считал, что верховный штаб экспедиционных сил союзников находится слишком далеко от поля боя и не в состоянии повседневно руководить действиями трех независимых групп армий. Он, Монти, мог бы исправить положение и устранить затруднения, которые испытывал верховный штаб. Для этого надо было только создать командование сухопутных войск во главе с ним, которое являлось бы промежуточным звеном управления между Эйзенхауэром и штабами групп армий.

Такая позиция Монти до некоторой степени содействовала распространению ложного слуха, будто Эйзенхауэр действовал в Европе в первую очередь как политический руководитель и не сталкивался с повседневными тактическими проблемами. В этом измышлении нет ни грана истины, ибо Эйзенхауэр показал себя как превосходный тактик, прекрасно знающий и понимающий обстановку на фронте. Благодаря тому, что Беделл Смит взял на себя значительную часть административных обязанностей, Эйзенхауэр смог заниматься главным образом руководством боевыми действиями. Его таланты в области тактики проявились еще задолго до войны в Ливенуорте, где он в 1926 г. окончил курс с самыми лучшими оценками. Именно в Ливенуорте самые способные офицеры американской армии изучают тактику и организацию службы тыла высших соединений и объединений.

Руководство боевыми действиями войск Айк осуществлял большей частью путем личных бесед с командующими группами армий. Поэтому только три человека — Монтгомери, Деверс и я — могли оценить его исключительную проницательность в роли командующего полевыми войсками. Очень часто даже офицеры оперативного отдела верховного штаба не знали о вопросах, которые обсуждались на наших конфиденциальных совещаниях с Эйзенхауэром. Не были в курсе этих вопросов и офицеры оперативного отдела моего штаба. После октября мы с Эйзенхауэром почти ежедневно поддерживали телефонную связь, и он был полностью информирован о каждом моем шаге. Очень часто мы вырабатывали наши перспективные планы во время бесед поздно ночью на командном пункте Айка или моей группы армий. Иногда мы сидели до двух или трех часов [386] утра, обмениваясь мнениями и обсуждая планы последующих этапов кампании. Поэтому историкам трудно будет установить точку зрения того или иного командующего или распределить между ними лавры за принятие принципиальных решений. Однако Эйзенхауэр давал нам больше, чем получал от нас. Говоря это, я не собираюсь умалить достоинства Монтгомери или навести тень на его славу для того, чтобы показать, что Эйзенхауэр превосходил его как полководец.

Во время зимней кампании Эйзенхауэр был до крайности удивлен, когда узнал, что Монтгомери претендует на командование всеми сухопутными силами союзников. В то же самое время Монти не хотел отказаться от командования своей группой армий с тем, чтобы иметь право стать заместителем Эйзенхауэра по сухопутным войскам. Таким образом, Монти хотел сохранить за собой 21-ю группу армий и вдобавок взять на себя также роль командующего всеми сухопутными войсками союзников.

— Монти мало синицы в руках, — сказал с раздражением Айк, — подавай ему и журавля в небе.

6 июля Паттон переправился через Ла-Манш и высадился во Франции с первым эшелоном штаба 3-й армии. Его прибытие было окружено строжайшей тайной, ибо если бы противнику стало известно о предстоящей задаче его армии — следовать во втором эшелоне вслед за войсками прорыва, — то наш обман с Па-де-Кале оказался бы разоблаченным. Мы отвели Джорджу бивак на полуострове Котантен, где его войска должны были ожидать до 1 августа, а затем, то есть через неделю после прорыва 1-й-армии, вступить в бой в составе 12-й группы армий.

Я лично относился к Джорджу со смешанным чувством. Не я предложил назначить его командующим армией, и меня беспокоило, как он будет реагировать на то, что мы поменялись ролями. Ведь Джордж в течение шести лет был старше меня и во время кампании в Сицилии командовал армией, в которой мне довелось быть командиром корпуса. Я не очень-то хотел иметь Джорджа под своим командованием и боялся, что обуздание его строптивого нрава будет стоить мне слишком большого труда. Но в то же время я знал, что при Паттоне у меня не будет необходимости подгонять 3-ю армию. Мне пришлось бы лишь следить за тем, чтобы он не отклонялся в сторону от указанного ему направления.

Вскоре Джордж заставил меня раскаяться в моих недостойных опасениях, ибо он не только не проявил по отношению ко мне никакого недоброжелательства, но и выполнял мои приказания с исключительным рвением и преданностью своему долгу. Вскоре после окончания войны один офицер 3-й армии рассказал мне, что Паттон часто резко критиковал своих старших начальников. «Но, — сказал он, — я никогда не слышал, чтобы генерал произнес хотя бы одно резкое слово по вашему адресу». [387]

Прошло немного времени, и новый Паттон совершенно рассеял все мои необоснованные опасения. Мы с ним составили самую дружелюбную и довольную друг другом пару в рядах высшего командования. Паттон больше не был таким чванным солдафоном, каким он бывал порою в Сицилии. Теперь это был здравомыслящий, рассудительный и располагающий к себе командир.

Несколько месяцев спустя, когда Джордж в общих чертах обрисовал план одного маневра, я указал ему на некоторые ошибки. Вместо того чтобы ответить мне с раздражением, как он сделал бы год назад, Джордж лишь прищурил глаза и сказал, посмеиваясь:

— Вы правы, Брэд, черт возьми! Вы всегда правы!

Однако нельзя сказать, чтобы Паттон полностью переродился, — он сохранил свою порывистость. Даже в Европе эта неугомонная натура продолжала причинять беспокойство окружающим. Первый неправильный поступок был совершен им всего лишь через 12 дней после прибытия на плацдарм, когда 3-я армия нетерпеливо топталась на месте на полуострове Котантен.

Как только план операции «Кобра» был готов, я рассказал о нем Паттону, поскольку ему предстояло включиться в боевые действия после того, как они развернутся. 18 июля, за два дня до того, как мы намеревались изложить наш план корреспондентам, находящимся при 1-й армии, Диксон явился ко мне, багровый от возмущения.

— Мы узнали от наших корреспондентов, генерал, — сказал он, — что Паттон рассказал об операции «Кобра» представителям прессы при 3-й армии.

— Проклятье! — воскликнул я и бросился к телефону, но Джорджа на месте не было.

Паттон сам позвонил мне в этот вечер и принес свои извинения и объяснения. Да, он рассказал своему штабу о плане прорыва 1-й армии, но корреспонденты не были допущены на это совещание. План разгласил корреспондентам его офицер по связи с прессой.

— Я выгоню его, — пообещал он. — Можете не сомневаться, я выгоню его, как только мы найдем другого.

Я повесил трубку. Джордж так сильно сокрушался, что не стоило огорчать его замечаниями. В конце концов он убрал этого офицера, но по другим причинам.

Два дня спустя, 20 июля, нас обрадовали известием о покушении на Гитлера. Кстати, Черчилль выразил наше единодушное мнение, когда он, как передают, сказал:

— Они не убили этого ублюдка, но время еще не ушло.

Нас очень обнадежил тот факт, что чувство недовольства толкнуло какую-то прослойку германской армии на заговор, дабы спасти рейх путем убийства фюрера. В течение нескольких дней мы ждали признаков внутреннего краха, но покушение оказалось неудачным и благоприятный случай был упущен. Мало кто из нас [388] предвидел, с какой беспощадностью Гиммлер начнет наводить порядок, дабы отбить всякую охоту покушаться на фюрера в другой раз.

Впоследствии я неоднократно удивлялся, почему германские командиры не прекращают бессмысленное сопротивление, которое могло лишь усилить катастрофу, грозившую Германии. Мне дал ответ Джордж Паттон, который приехал в штаб группы армий в начале августа, когда мы затягивали петлю вокруг 7-й германской армии.

— Немцы либо сошли с ума, либо они не знают, что происходит, — сказал я. — Кадровые офицеры, конечно, должны понимать, что их песенка спета.

Вместо ответа Джордж рассказал про одного германского генерала, захваченного в плен 3-й армией всего лишь несколько дней назад. Начальник разведывательного отдела штаба спросил у него, почему он не сдался раньше, хотя бы для того, чтобы уберечь Германию от дальнейших жертв.

— Я солдат, — спокойно ответил немец, — и выполняю приказ.

Большинство кадровых военных дало бы такой же ответ. Ведь мало кто из солдат способен определить, в какой момент военное сопротивление становится бессмысленным с моральной точки зрения и превращается в политическое самоубийство. Петэн был одним из тех, кто отважился вынести свое суждение; но его пример не мог поощрить других.

Когда известие о покушении на Гитлера дошло до Паттона, находившегося в этот момент на Котантенском полуострове, он бросился на наш командный пункт в Коломбьере.

— Ради всего святого, Брэд, — умолял Джордж, — вы должны отправить меня в бой, прежде чем закончится война. Я торчу сейчас в этой собачьей конуре и могу умереть, если не совершу чего-нибудь экстраординарного, чтобы выбраться отсюда.

Я часто спрашивал себя, в какой мере это настроение человека, которому нечего терять, помогло Паттону в его стремительном продвижении во Франции. Ведь, конечно, никакой другой командир не мог сравниться с ним в безрассудности действий и смелости. Когда-нибудь в подробной биографии Паттона этот вопрос будет освещен более полно. Пока же я склонен думать, что солдат, которому он дал пощечину в госпитале в Сицилии, сделал больше для победы в Европе, чем любой другой рядовой в армии.

Всего лишь через 34 дня после того, как Джордж включился в битву за Францию, он вместе со мной просил Айка сохранить за ним выделенный ему тоннаж, необходимый для обеспечения движения в германской границе.

— Если вы не урежете нашу норму снабжения, мы сможем обойтись с тем, что получаем, — сказал он. — Ставлю под заклад свою репутацию! [389]

— Осторожно, Джордж, — сострил Айк, — ваша репутация немного стоит.

Паттон подтянул ремень и улыбнулся:

— Сейчас она недурна.

И действительно, судя по газетным заголовкам, так оно и было.

Как только Коллинс произвел перегруппировку своих войск в том месте, где его фронт был разорван нашими бомбардировщиками, и закрыл брешь на участке, доходившем до дороги Перье — Сен-Ло, он стремительно двинулся вперед по дымящейся земле. Уже первые его сообщения о результатах действий нашей авиации рассеяли уныние, которое охватило нас, подобно сырому туману. Хотя авиация причинила и нам некоторый ущерб, противнику она нанесла сокрушительный удар. Изрытые воронками поля и дороги были усеяны черными корпусами сгоревших танков, изуродованными телами солдат и раздувшимися трупами животных. К полудню 26 июля, через 24 часа после начала наступления, мы поняли, что первый острый момент прошел и настало время смело развить успех прорыва.

Вечером 27 июля 1-я дивизия прорвалась в предместья Кутанса, в то время как Миддлтон преодолевал минные поля, установленные противником в его полосе наступления. Учитывая, что 8-й корпус войдет в состав 3-й армии Паттона, как только последняя будет введена в сражение, я дал приказ Джорджу следовать за колоннами Миддлтона с тем, чтобы оказать им в случае необходимости помощь. 1 августа, когда мы разделили 1-ю армию, передав половину ее Паттону, две бронетанковые дивизии уже обогнули Авранш и вступили на полуостров Бретань (схема 29). Наше быстрое продвижение застигло противника врасплох, и теперь, торопясь выправить положение, он перебрасывал бронетанковые силы с фронта Монтгомери на наш фронт.

Уходя 1 августа из 1-й армии, чтобы взять на себя руководство 12-й группой армий, я спокойно оставил армию на Ходжеса, моего старого товарища по охоте в бытность в форте Беннинг, намеченного шесть месяцев назад моим преемником. Спокойный и методичный командир, он прекрасно знал свое дело и считался в армии одним из наиболее способных специалистов по подготовке войск. Паттон редко заботился о деталях, но Ходжес с исключительной тщательностью изучал все вопросы и лучше Джорджа был подготовлен к руководству более сложными операциями. Всегда уравновешенный, надежный человек, не позволявший себе никаких театральных жестов, но обладавший большим упорством и настойчивостью, Ходжес стал, по существу, душой разгрома 7-й германской армии, оставаясь в тени, в то время как Паттон наносил завершающий удар. Ходжес идеально подходил для выполнения своей задачи, а Паттон — своей.

С уходом из 1-й армии закончился для меня незабываемый период войны. Большая часть офицеров штаба этой армии прошла вместе [390] со мной долгий путь от Туниса до Франции. Им я в значительной мере был обязан удачей, неизменно сопутствовавшей мне во всех кампаниях. Но штаб группы армии, в отличие от штаба армии, являлся планирующим и контролирующим органом. Он не занимался [391] вопросами тыла, поэтому в нем нельзя было использовать организаторские способности офицеров специальной части штаба 1-й армии. Кроме того, я принял общую часть штаба группы армий, укомплектованную еще Деверсом. Поэтому не было необходимости вводить в нее офицеров общей части штаба 1-й армии. Но так как нам предстояла большая работа по отбору командиров и получению пополнений, я забрал с собой из 1-й армии О'Хэйра на должность начальника отдела личного состава штаба группы армий. Никто не обладал таким уменьем проникать с черного хода в различные официальные инстанции и никто не умел успешнее обделывать дела, чем рыжий О'Хэйр.

Дав согласие на перевод О'Хэйра, Кортни вынул мундштук, взглянул на меня и с улыбкой спросил:

— Еще кого-нибудь?

Я еще раньше договорился с ним, что забираю Хансена и Бриджа.

— Еще одного, — начал я. Кортни вздрогнул: он боялся, как бы я не забрал Билла Кина.

— Вы не возражаете, если я возьму сержанта Дадли?

Кортни облегченно вздохнул:

— Раз дело дошло до сержантов, то могу ли я считать, что мои полковники в безопасности?

— Ну конечно, Дадли — это моя последняя просьба.

— Хорошо. Вы сами нашли его, — ответил Ходжес. — Я думаю, мы должны его отпустить.

Тридцатипятилетний сержант Ричард Дадли из Скарсдейла в штате Нью-Йорк до армии был заведующим типографией в Манхэт-тене. Он попал в наш штаб в Бристоле, где был назначен комендантом здания Холмс. Мы взяли его из батальона военной полиции. Во Франции он скоро показал себя одним из самых изобретательных ловкачей и снискал себе довольно неприятную славу. Видя, что наш комфорт все увеличивается, я спросил Дадли, каким образом ему удается обеспечить такие удобства в полевых условиях.

— Генерал, — ответил он со свойственной ему резкостью, — ваше дело вести войну, а мое — заботиться о ваших удобствах.

Дадли отказывался от офицерского чина до конца войны и принял его лишь незадолго до своего увольнения из армии.

— Я не хотел терять свое место, — объяснил он позднее О'Хэйру.

В отличие от наших примитивных помещений в 1-й армии, штаб 12-й группы армий разместился в замаскированном палаточном городке в живописном месте в нескольких километрах севернее Кутанса. Вначале меня беспокоила чрезмерная разбросанность штаба. Опасаясь отстать и оторваться от фронта, я дал указание начальнику штаба группы армий генерал-майору Ливену Аллену организовать оперативную группу штаба, которая могла бы поспевать за стремительно продвигающимися вперед армиями. Эту группу мы окрестили «Игл ТАК». Игл (Орел) было кодовым названием 12-й [392] [393] группы армий, а ТАК{37} отличало оперативную группу от основного штаба и тылового эшелона штаба. Кроме подразделений связи и обслуживания, в «Игл ТАК» имелся только костяк следующих отделов штаба: разведывательного, оперативного, тыла и инженерного. Все они по большей части размещались в автофургонах, что позволяло оперативной группе в случае необходимости быстро передислоцироваться. Всего в оперативную группу «Игл ТАК» в момент ее создания входило 65 офицеров и примерно в два раза больше сержантов и рядовых.

Однако, подобно всякому штабу, «Игл ТАК» стал расти как гриб, и, несмотря на все усилия О'Хэйра сократить его персонал, за три месяца численность оперативной группы почти удвоилась. Но даже этот раздутый оперативный штаб отличался высокой подвижностью. Не в пример большинству высших штабов на европейском театре военных действий, отличавшихся чрезвычайной громоздкостью, «Игл ТАК» сохранял простоту, придававшую ему вид деревушки, расположенной на перекрестке дорог, в которой было приятно жить и работать. В то время как «Игл ТАК» стремительно двигался вперед вместе с армиями, основной штаб и тылы тащились где-то позади. До того момента пока мы в конце войны не собрали вместе весь штаб в Висбадене, «Игл ТАК» совершил десять переходов, а основной штаб и тылы — только четыре.

Название «Игл» было дано 12-й группе армий, чтобы подчеркнуть ее старшинство в американской цепи командования. Обычный порядок кодированной связи требовал, чтобы я, как генерал, командующий этой группой, значился как «Игл 6». Когда Монтгомери узнал о нашем наименовании, он дал 21-и группе армий условное название «Лайон» (Лев). Для Паттона мы стали «Игл» и «Лайон». Другие штабы позволили себе такие же шутки со своими условными названиями. С тщеславием, простительным штабу, имевшему за плечами две кампании, 1-я армия присвоила себе наименование «Мастер». (Хозяин). И, как бы для того, чтобы посмеяться над неудачей, преследовавшей 3-ю армию в Сицилии, Паттон дал ей название «Лаки» (Счастливая). Когда 9-я армия в конце августа прибыла на фронт, она получила условное название «Конкерор» (Покорительница), а верховный штаб экспедиционных войск союзников решил назвать себя «Шелбёрст» (Разрыв снаряда).

Пока 8-й корпус Миддлтона под командованием Паттона огибал Авранш, направляясь к портам Бретани, я приказал Джорджу выставить сильные заслоны в центре основания полуострова Бретань. [394] Там они могли бы отразить любую угрозу с востока, в то время как колонны Миддлтона будут продвигаться к Сен-Мало, первой крепости на северном побережье Бретани. Пока остальная часть фронта союзников осуществляла свое поворотное движение к Сене, 1-я армия должна была держать открытым проход у Авранша, отражая натиск германских бронетанковых сил, поспешно брошенных на этот участок. Посетив 2 августа командный пункт Миддлтона, я нашел командира 8-го корпуса обеспокоенного тем, что его левый фланг и тыл были открыты для ударов противника. Паттон игнорировал приказ группы армий создать сильный заслон у основания полуострова Бретань и вместо этого приказал Миддлтону быстро двинуться к Ренну и Бресту. В результате между растянувшимися колоннами Миддлтона и главными силами 7-й германской армии, оказавшимися у них в тылу, не было никаких сил прикрытия.

Миддлтону не хотелось нарушить приказ командующего армией, но в то же время он опасался немецкой контратаки. Он показал на карту.

— Мне не хотелось бы наступать, когда у меня в тылу такие большие силы противника, — сказал он, — особенно потому, что тыл так обнажен. Если немцы прорвутся у Авранша к побережью, они запрут меня в Бретани.

К этому времени две пехотные и две бронетанковые дивизии Миддлтона уже миновали Авранш. Если бы противник прорвался к морю у Авранша, он мог отрезать свыше 80 тысяч человек.

— Черт побери, — сказал я недовольно Миддлтону, — Джорджа, по-видимому, интересует только одно: захватить Брест и попасть в газетные заголовки. Ему лень подумать над планом операции. Мне безразлично, возьмете ли вы Брест завтра или через десять дней. Раз мы отрежем Бретань, мы уж как-нибудь захватим и Брест. Но мы не можем оставить фланг открытым. Вот почему я приказал Джорджу блокировать основание полуострова.

79-я дивизия остановилась севернее Авранша, но в этот момент ее части уже снова грузились на машины, чтобы двинуться дальше в Бретань. Я позвонил Паттону на командный пункт 3-й армии, но мне сказали, что его нет. Тем временем Миддлтон ломал голову, пытаясь найти выход из создавшегося положения.

— Прикажите 79-й дивизии направиться к Фужеру, и мы создадим там заслон, который было приказано сделать Джорджу, — сказал я. — Мы не можем терять время. Если немцы нанесут нам удар по открытому флангу силами хотя бы двух дивизий, нам придется туго.

Когда к вечеру я приехал на командный пункт Паттона, он только что вернулся туда на своем джипе. После дня, проведенного в передовых частях, он весь был покрыт густым слоем пыли.

— Ради бога, Джордж, — начал я, — что вы думаете делать с открытым флангом Миддлтона? Я только что приказал 79-й дивизии [395] [396] отправиться туда. Но мне не хотелось бы отдавать приказы корпусу через голову командующего армией.

Джордж растерянно улыбнулся и обнял меня за плечи.

— Прекрасно, прекрасно, Брэд, — сказал он, — именно так я и поступил бы. Но довольно об этом, давайте я покажу вам, как мы продвигаемся.

* * *

Стратегическое значение Бретани было основано на той предпосылке первоначального плана операции «Оверлорд», что нам придется произвести перегруппировку на Сене и преодолеть там сильный укрепленный рубеж немцев, прежде чем двинуться в рейх. Во время этой остановки предполагалось реорганизовать наши линии коммуникаций, учитывая штормовую погоду в Ла-Манше и потери тоннажа при выгрузке на побережье. Мы должны были передать Шербур Монтгомери как базу снабжения английских войск и наладить разгрузку наших атлантических конвоев в более удобных для нас портах Бретани.

Предвидя, что противник, прежде чем эвакуироваться из Бреста, разрушит его, мы планировали превратить бухту Киброн в базу снабжения американских армий. Бухта Киброн тянется от порта Лориан до порта Сен-Назер. Чтобы использовать ее, мы должны были построить причалы. Одновременно мы расчистили бы порт Сен-Мало на севере для ввоза угля, нужного французам.

Несмотря на то, что противник перебросил часть войск из Бретани для противодействия высадке десанта в Нормандии, прибрежную полосу этого полуострова обороняли немецкие гарнизонные войска, насчитывающие 50 тыс. человек. Чтобы не дать немцам разрушить железные дороги и мосты, Паттон должен был быстро оттеснить их в укрепленные районы вокруг крупных портов. Затем нам пришлось бы выкуривать их оттуда. В малонаселенных сельских районах Бретани французские партизаны стали нашим ценным союзником. Самолеты по ночам снабжали их оружием и даже небольшими джипами, хотя и в ограниченном количестве. С помощью наших специально обученных диверсионных групп, сброшенных на парашютах, французские партизаны блокировали дороги Бретани и принуждали немцев укрываться в фортах. В то время противник еще не научился объединять свои силы. Когда командующий немецкими войсками в Бретани попытался объединить все силы, гарнизоны авиационных и морских баз отказались ему подчиниться. Сам Гитлер содействовал этому разброду в войсках. Он приказал всем командирам, не считаясь с тем, насколько это целесообразно, во что бы то ни стало удерживать занимаемые позиции, а главное, не уступать союзникам ни пяди территории. В результате противник не смог организовать эффективного противодействия нашему продвижению и вынужден был укрыться в своих [397] укрепленных прибрежных городах. Одна наша пехотная дивизия подошла к порту Сен-Мало, расположенному на скалистом берегу, а танковая колонна форсированным маршем двигалась к Нанту. Другая колонна устремилась в западном направлении к крепости Брест, находившейся на самой оконечности полуострова Бретань.

6 августа Паттон позвонил ко мне на командный пункт группы и сообщил о взятии Бреста. Мне трудно было поверить этому известию, ибо противник обычно не отдавал столь ценную добычу без борьбы. Однако Паттон стоял на своем, так как он был уверен в достоверности сообщения. Оно поступило, сказал он, прямо из Бреста от командира танковой колонны.

Все еще не веря этому, я уведомил командующего авиацией о сообщении Паттона. Английская авиация планировала бомбардировку бетонированных укрытий для подводных лодок в Брестском порту с целью преградить выход тем подводным лодкам, которые могли еще там остаться. Из боязни поразить свои войска бомбардировка была отменена. Через два дня, пытаясь получить от танкистов подтверждение сообщения о взятии Бреста, мы узнали, что Джордж поспешил со своим сообщением и что противник вовсе не капитулировал, а укрепился в Бресте и приготовился к осаде. Гарнизоны в Лориане и Сен-Назере также укрылись за своими укреплениями.

С Лорианом и Сен-Назером можно было подождать до тех пор, пока немцам не надоест обороняться или пока голод не заставит их капитулировать. Но Брест надо было брать, если только мы хотели иметь свободными морские коммуникации, которые шли мимо этой крепости в бухту Киброн. В конце концов для осады Бреста были выделены три дивизии. Лишь 19 сентября, то есть через 44 дня после того, как Паттон сообщил о взятии Бреста, гарнизон крепости, насчитывавший 20 тыс. человек, капитулировал. К тому времени осада дала свои плоды. Разрушения, произведенные противником, а также артиллерийский обстрел и бомбардировки авиации союзников превратили порт в груды развалин.

В Лориане и Сен-Назере немцы просидели до конца войны. Для блокирования этих портов нам понадобилась целая пехотная дивизия. Но и ее не хватило бы, если бы из французских сил сопротивления не набралось 17 пехотных батальонов, которые помогли нам блокировать немцев. Мы могли бы выбить противника из этих двух крепостей, как мы сделали с Брестом, но нам было выгоднее их блокировать, так как гарнизоны Лориана и Сен-Назера оказались менее агрессивными, чем гарнизон Бреста, и поэтому не угрожали нашим линиям снабжения.

Осада Бреста иногда изображается как ненужная и расточительная кампания, которая велась главным образом потому, что мы слепо цеплялись за устарелый план операции «Оверлорд», предусматривавший взятие Бреста. Действительно, необходимость в портах Бретани, служившая предпосылкой всего плана операции [398] «Оверлорд», отпала, как только наше быстрое продвижение вперед открыло нам порты Ла-Манша и Антверпен. С захватом Антверпена, одного из крупнейших и лучших портов мира, мы отказались от наших грандиозных планов строительства базы в бухте Киброн и от Бреста. Ни одна тонна груза не прошла через эти порты.

Зачем же в таком случае мы израсходовали три дивизии на Брест, потеряв почти 10 тыс. американцев убитыми и ранеными? Почему было не окружить Брест, как Лориан и Сен-Назер, или не поступить так, как Монтгомери сделал с портами на Ла-Манше? Разница заключается в характере сопротивления противника. Гарнизон в Бресте был совершенно не похож на немецкие гарнизоны в других портах. Он был укомплектован солдатами прославленной 2-й парашютной дивизии. Командовал крепостью Брест генерал-майор Герман Рамке, энергичный и фанатически настроенный солдат, который не мог довольствоваться отсиживанием в бетонном мешке. Для того чтобы сковать Рамке и помешать ему мародерствовать на наших линиях снабжения, понадобилось бы больше войск, чем мы могли выделить для такого второстепенного фронта, как у Бреста. Следовательно, решение взять Брест отнюдь не было продиктовано устаревшим планом операции «Оверлорд». Я приступил к дорогостоящей осаде Бреста с одобрения Эйзенхауэра не потому, что нам нужен был порт, а потому, что Рамке не давал нам покоя. Будучи не в состоянии блокировать Брест, мы должны были взять его и получить возможность сосредоточить наши войска на главном направлении. Я не могу согласиться с теми крепкими задним умом стратегами, которые утверждают, что мы должны были блокировать полуостров Бретань и всеми остальными силами двинуться на восток через вакуум, создавшийся во Франции в результате прорыва. Для удержания 120-километрового фронта на открытом фланге нашей главной линии снабжения понадобилось бы гораздо больше войск, чем я мог оставить в тылу во время наступления.

В начале августа, когда 3-я армия двигалась через деревни Бретани, Черчилль вдруг заявил, что он не согласен с планом Эйзенхауэра высадить на средиземноморском побережье Франции группу армии генерала Деверса. После многочисленных оттяжек операции «Энвил» в течение предыдущей зимы и весны, наконец, было решено начать ее 15 августа. Однако, когда Деверс сосредоточил свои войска в переполненном кораблями порту Неаполя, готовясь к высадке в Каннах, Черчилль решил сорвать план Эйзенхауэра и внес предложение отменить высадку на юге. Между югом Франции, доказывал он, и нормандским фронтом нет прямой тактической связи. Кроме того, Черчилль полагал, что противник сможет ограничить район действий Деверса участком Ривьеры. Он предлагал перебросить войска Деверса в Бретань, где их можно безопасно высадить и присоединить к силам, действующим в Нормандии. [399]

Однако Эйзенхауэр ожидал, что порты Бретани будут разрушены и поэтому пропускная способность их будет невелика, пока не закончится строительство гавани в бухте Киброн. Но даже если случится невозможное и мы получим в Бретани несколько пригодных портов, они все равно не помогут нам разрешить основную проблему снабжения — переброску грузов из этих портов на фронт. Высадка на юге Франции даст нам порт Марсель. Из Марселя Деверс может наладить вторую линию снабжения до Саара и, таким образом, вывести нас из тупика, ибо Саар ближе расположен к Марселю, чем к портам Бретани.

Если бы южная часть Франции была оставлена в руках немцев, как предлагал Черчилль, то Эйзенхауэру пришлось бы растянуть коммуникации по всей Франции, имея открытый фланг протяженностью 800 километров от Бретани до швейцарско-германской границы. Для защиты этих линий коммуникаций от вражеского нападения потребовалось бы выставить заслон вдоль всего их фланга. В конечном счете Эйзенхауэру пришлось бы послать для борьбы с противником в южной части Франции целый корпус, если не больше.

Не сумев отговорить Эйзенхауэра от высадки десанта на средиземноморском побережье, Черчилль выехал на фронт для того, чтобы постараться выяснить мнение командиров на местах и, может быть, завоевать себе среди них сторонников. 7 августа он появился на нашем командном пункте в Сен-Совер-Ленделене, подъехав к дворцу по дороге, обсаженной тополями. В прицепе, который я реквизировал для временного использования его в качестве оперативной комнаты, премьер-министр сказал, кивнув на крупномасштабную карту Нормандии, висевшую на стене: «Трудно поверить, что, когда я был здесь последний раз, вы находились там»,— и указал концом сигары на наш плацдарм в верхней части карты под самым потолком. На карте такого крупного масштаба наше продвижение после прорыва обороны немцев у Сен-Ло выглядело весьма эффектно.

Когда я показал по карте, как быстро двигались наши бронетанковые колонны к Бресту, Черчилль ткнул своим коротким пальцем в этот портовый город.

— Гарнизон, находящийся там, — изрек он, — умрет, как срезанные цветы.

Затем, кивнув на голубые флажки на карте за Авраншем, где мы удерживали 32-километровый проход между 7-й немецкой армией и морем, Черчилль спросил: — Это дивизии?

— Да, сэр, — ответил я. — Мы пропустили более десятка дивизий через этот проход.

— Боже мой, как вы обеспечите их продовольствием? – снова спросил Черчилль и показал на единственную шоссейную дорогу, проходившую через узкий коридор. [400]

— Фактически там две дороги, сэр — объяснил я, — вторая является вспомогательной. Машины движутся по обеим дорогам без всяких интервалов и днем и ночью.

Черчилль потребовал черный кожаный ящичек, который держал под мышкой его морской адъютант. Ключом, висевшим на часовой цепочке, от открыл ящичек и вынул коробку с гаванскими сигарами. Закурив, британский премьер аккуратно положил потухшую спичку в угол и начал оживленно говорить о возможной переброске войск Деверса.

— Зачем, — проворчал он, — зачем ломиться с черного хода, когда парадный подъезд уже открыт вашей замечательной американской армией?

Не желая вступать в спор по вопросу, который относился к компетенции главного командования экспедиционных сил союзников и объединенного комитета начальников штабов, я слушал, но не высказывал своего мнения. Наконец, замолчав, премьер-министр тяжело опустился в кресло, взглянул поверх очков и вопросительным тоном сказал:

— Но я, конечно, не уверен, что такое запоздалое изменение планов будет целесообразным.

И снова промолчал.

К счастью, все осталось без перемен, и операция «Энвил», переименованная в «Драгун», была проведена по намеченному плану.

Операция «Кобра» захватила противника в тот момент, когда равновесие его сил было опасно нарушено; шесть из его восьми танковых дивизий были сосредоточены на фронте Монтгомери. Когда мы прорвали оборону противника у Сен-Ло, он направил свои бронетанковые части к участку прорыва. Но затем, когда наступавшие войска Миддлтона по дороге на Кутанс отрезали немцев от западного берега Котантенского полуострова, противник вдруг обнаружил, что его левый фланг открыт и находится под угрозой. Сейчас, когда Паттон направил свои танки в промежуток между Сеной и Орлеаном, а Ходжес охватывал открытый фланг противника, немецкому командованию предстояло принять трудное решение — где именно оно должно добиваться решительной битвы на западном фронте. Здесь могло быть два выхода: либо отвести войска с открытого левого фланга назад, выпрямить линию фронта в направлении с севера на юг и удерживать ее, обеспечивая организованное отступление к Сене; либо рискнуть армией и нанести удар на Авранш, пытаясь закрыть брешь и снова примкнуть левый фланг к морю. Важно было не только принять правильное решение, но и принять его своевременно. Ведь до тех пор, пока наш коридор у Авранша оставался открытым,7-я германская армия имела незащищенный [401] левый фланг и тыл. Чем дольше фон Клюге откладывал принятие решения, тем опаснее становилось его положение.

Отход к. Сене ставил противника перед серьезной проблемой транспорта. Железные дороги были разрушены и лишь немногие немецкие дивизии имели свои транспортные средства в количестве, достаточном для передвижения по шоссейным дорогам. Кроме того, чтобы избежать ударов авиации союзников, им пришлось бы передвигаться только по ночам. Однако, несмотря на эти трудности, противник, вероятно, все же успел бы отвести свои основные силы за линию Сены. Хотя авиация могла беспокоить его колонны и задерживать их движение, она была не в состоянии их остановить. Перейдя на правый берег Сены, противник мог усилить свою оборону войсками из района Па-де-Кале. В этом случае он также сокращал свои линии коммуникаций и занимал позиции, находящиеся поблизости от баз немецкой авиации, которая получала возможность обеспечить поддержку с воздуха своим наземным войскам.

В противоположность трудностям вынужденного отхода к Сене, другой путь открывал перед противником соблазнительную возможность перейти в наступление, восстановить равновесие и выправить линию фронта в Нормандии.

Ведь если бы немцам удалось прорваться через наш коридор у Авранша к морю и снова закрепиться на берегу, они создали бы более узкий фронт и свели бы на нет наше преимущество в подвижности. В то же время они снова заставили бы нас воевать на местности, пересеченной живыми изгородями, которая была их лучшим союзником. Более того, если бы фон Клюге смог закрыть проход у Авранша, через который мы уже пропустили много войск, то эти войска вскоре оказались бы без горючего и боеприпасов. В случае удачи противник может окружить их и уничтожить. Итак, этот вариант был довольно рискованным, но в то же время весьма соблазнительным.

Однако, прежде чем идти на серьезный риск, связанный с наступлением, противник должен был взвесить все возможные минусы. Стратегические преимущества наступления у Авранша были несомненны, однако оно превышало тактические возможности немцев. Если бы выбор был предоставлен немецким командирам на местах, они, несомненно, отказались бы от наступления и предпочли безопасный отход за Сену. Они знали о вакууме, который был позади них, и сознавали, что разгром на нормандском фронте мог открыть союзникам путь до самого рейха. Они знали гораздо лучше, чем гитлеровские подхалимы в Берлине, насколько они были слабее нас в Нормандии. Но для нацистского режима было характерно, что такое ответственное решение мог принимать только сам фюрер, а не его командующие. И вот Гитлер, находившийся в далекой ставке на восточном фронте, безапелляционно приказал фон Клюге держаться на занимаемых им позициях в Нормандии [402] и перейти в контрнаступление с задачей закрыть проход и восстановить фронт у Авранша. Именно это решение в большей степени, чем что-либо другое, определило поражение немцев в битве за Францию.

* * *

Лишь к часу ночи с 6 на 7 августа противник собрал достаточно сил для того, чтобы начать роковое для него наступление. Он направил удар на Мортен, находящийся в 32 километрах восточнее мелководной бухты Мон-Сен-Мишель. Пять танковых и эсэсовских дивизий образовали ударный кулак наступательной группировки. Это было первое большое контрнаступление немцев во Франции, их вторым и последним контрнаступлением была битва в Арденнах. Для наступления противник снял свои танки с фронта Монтгомери, а пехоту взял из района Па-де-Кале. Только сейчас, через два месяца после вторжения союзников, немецкое командование поняло, что оно обмануто и что целая немецкая армия напрасно простояла в бездействии в решающий час битвы за Францию.

Всего лишь за одну ночь до этого 30-я дивизия генерал-майора Леланда Гоббса сменила 1-ю дивизию, брошенную в обход немецкого фланга. Поредевшие и измотанные в двухнедельных боях части 30-й дивизии заняли позиции, освободившиеся после ухода 1-й дивизии. Эти позиции были выбраны 1-й дивизией еще в ходе наступления и не имели достаточной глубины для обороны. Через несколько часов противник прорвал первые линии Гоббса. 2-й батальон 120-го полка был смят и отрезан от главных сил. Шесть дней этот обреченный батальон огнем отвечал на требования немцев капитулировать и с твердой решимостью продолжал оборонять свои позиции. 8 августа он по радио запросил срочно доставить ему медикаменты. Мы выслали звено самолетов «С-47», но противник открыл сильный зенитный огонь и самолеты сбросили более половины груза в расположение противника. Тогда 30-я дивизия начинила артиллерийские снаряды пузырьками с морфием и сульфапрепаратами и выпустила их через головы противника в расположение батальона. 12 августа наши войска прорвались к батальону, и он был выведен со своих позиций, окруженных грудами трупов немецких солдат. За этот бой, являющийся одним из наиболее героических боев за все время войны, батальону была объявлена благодарность президента.

Своим безрассудным наступлением на Авранш через позиции 30-й дивизии у Мортена противник заставил нас принять самое важное решение за всю кампанию во Франции. Оно стоило противнику армии, а нам дало Францию. Уинстон Черчилль через шесть месяцев назвал его «одним из самых смелых за всю войну». Когда немцы нанесли удар, только дивизия Гоббса преграждала путь танкам фон Клюге к морю. К полудню наступление немцев приняло [403] угрожающие размеры, и Ходжес спешно направил подкрепления из 1-й армии на помощь Гоббсу с тем, чтобы не допустить вклинения противника в наши линии. Две пехотные дивизии подошли к 30-й дивизии слева, а бронетанковая дивизия вышла на ее правый фланг в готовности начать наступление на открытый фланг противника.

К этому времени двенадцать американских дивизий уже прошли через коридор у Авранша. Если бы противник двинулся через Мортен, он мог бы перерезать их коммуникации и запереть в глубоком тылу за своими линиями. Из двенадцати дивизий четыре еще не участвовали в бою. Они должны были стремительно двинуться на восток, выйти на рубеж между Сеной и Орлеаном и отрезать путь отхода противнику.

Нам предстояло сделать выбор:

1. Либо поступить осмотрительно и вернуть эти последние четыре дивизии для того, чтобы укрепить оборону Ходжеса у Мортена и, таким образом, обеспечить безопасность наших коммуникаций в Бретани.

2. Либо рискнуть и, воспользовавшись прорывом противника в районе Мортена, бросить эти четыре дивизии на его открытый фланг и попытаться уничтожить 7-ю немецкую армию.

Сделав ставку на успех контрнаступления танков фон Клюге, Гитлер обнажил перед нами весь растянутый фланг немецких войск, подставив его под удар и окружение с юга. Если бы мы смогли двинуть большие силы в восточном направлении, пока противник наступает у Мортена, и повернули их затем на север, мы тем самым осуществили бы широкий охватывающий маневр и отрезали всю его армию. Я решил пойти на это и уничтожить немецкие войска на западе (схема 32).

Через неделю это решение привело к созданию аржантан-фалезского котла. Там в одном из ожесточеннейших сражений на западном фронте противник потерял свою 7-ю армию, а с ней и свою последнюю надежду удержаться во Франции. Ему пришлось спасаться бегством от Аржантана до германской границы, покрыв расстояние почти 500 километров.

Однако в отличие от Гитлера мы тщательно взвесили у Мортена все шансы на успех. Возможность окружить армию противника оправдывала риск, но мы не хотели действовать опрометчиво. В течение первых 24 часов наступления противника я держал южнее Мортена наготове четыре дивизии как резерв.

Тем временем правее 30-й дивизии в линии нашего фронта образовался широкий разрыв. Для того чтобы прикрыть этот разрыв, прежде чем немцы обнаружат его, я взял у Паттона 35-ю дивизию и передал ее Ходжесу. Если бы противник направил свои танковые соединения южнее на несколько тысяч метров, он мог бы прорваться к Авраншу в первый же день. [] [405]

Утром 8 августа я проверил обстановку у Ходжеса и установил, что он держится крепко. Немцам не удалось углубить свое вклинение, и они явно выдохлись. Я решил, что Ходжес выстоит, особенно если поддержать его авиацией; начальники разведывательного и оперативного отделов согласились с моим мнением.

Нам нужен был только прогноз хорошей погоды для того, чтобы ударить в восточном направлении и затем повернуть на север и охватить открытый фланг противника. Такой прогноз мы получили в то утро: нам была обещана безоблачная хорошая погода в течение нескольких дней. Я передал метеосводку Левену Аллену.

— Начнем, — сказал я ему, — и бросим на восток все, что у нас есть.

Приказ был направлен Паттону. Пока Миддлтон преследовал противника в Бретани, 20-й корпус генерал-майора Уолтона Уокера должен был нанести удар в направлении прохода между Сеной и Орлеаном. В то же время 15-й корпус генерал-майора Уэйда Хэйслипа, находившийся в окрестностях Ле-Мана, поворачивал на север к стыку дорог в Аржантане с задачей блокировать главный путь отхода противника.

6 августа, после того как противник снял свои танки с фронта у Кана и перебросил их к Мортену, Монтгомери приказал британской и канадской армиям двинуться к Сене. Крерар, командующий канадской армией, действовавшей слева, должен был направиться по дороге из Кана на Фалез, а оттуда повернуть на северо-восток к Руану. Демпси, находившийся справа, двигался по главной магистрали, которая шла в восточном направлении через Аржантан, в 40 километрах южнее Фалеза. Противник еще не начал наступления на Мортен, и планы Монтгомери были основаны на предположении, что фон Клюге отойдет со своих позиций в Нормандии на оборонительный рубеж по реке Сене.

За несколько дней до этого, когда Монтгомери изложил свои планы на совещании, Демпси весело предложил пари, что он обгонит американские войска и раньше придет к Аржантану. Я не стал оспаривать оптимизм Бимбо Демпси, ибо при проведении широкого обходного маневра, который должен был вывести нас к Аржантану, нам предстояло пройти значительно больший путь.

Вечером 7 августа (утром в этот день противник начал наступление на Мортен) канадцы двинулись по дороге на Фалез. Бомбардировочная авиация расчищала им путь. Однако к полудню следующего дня они натолкнулись на упорное сопротивление, ибо противник укрепился в Фалезе, прикрывая свои коммуникации, обеспечивающие ему переброску войск к нашему коридору в Мортене.

Увидев, что в результате наступления противника на Мортен обстановка изменилась, Монтгомери пересмотрел свои планы. Он решил присоединиться к нам и захватить фон Клюге в клещи. Пока американские войска заходили с юга, он должен был двигаться [406] с севера через Фалез, с задачей отрезать противника, находящегося западнее, и уничтожить его 7-ю армию. Как представитель Айка, Монти отвечал за координацию действий всех четырех союзных армий.

15-й корпус Хэйслипа должен был обойти противника с юга и выйти к Аржантану. Этот город находился в полосе действий англичан, в 20 километрах от разграничительной линии. Но поскольку здесь был стык дорог, имеющий стратегическое значение, где наши клещи должны были сомкнуться, Монти охотно простил нам нарушение границ.

— Мы дойдем до Аржантана и закрепимся там, — сказал я Паттону. — Нам надо быть осторожными и не наткнуться на Монти, наступающего от Фалеза.

Замыкая свою половину клещей с севера, Монти должел был стремительно наступать по дороге из Кана через Фалез и задержаться на рубеже в 20 километрах южнее Фалеза. После того как он закрывал проход между Фалезом и Аржантаном, последний путь отступления противника из Мортена был бы отрезан. Но для того, чтобы подойти к Аржантану с юга и сомкнуть клещи, нам нужно было время, и мы надеялись, что немцы достаточно долго будут продолжать свое бесплодное наступление и дадут нам возможность обойти их фланг.

На второй день наступления противника у Мортена министр финансов Генри Моргентау во время очередного объезда театра военных действий посетил нашу группу армий. 30-я дивизия Гоббса держалась на своих позициях с таким мужеством и упорством, что мы назвали ее Мортенской скалой. Тем временем английские самолеты «Тайфун», вооруженные реактивными снарядами, присоединились к американским военно-воздушным силам и атаковали танки фон Клюге до тех пор, пока позиции противника не покрылись черными плюмажами дыма от горящих танков.

Знакомя в то утро Моргентау с обстановкой, я показал на карте то место, где линия германского фронта южнее Мортена поворачивала назад, и объяснил, как мы жмем на противника со стороны его открытого фланга. «Такая возможность выпадает на долю командующего не чаще, чем раз в сто лет, — сказал я.. — Мы скоро уничтожим целую вражескую армию».

Моргентау отнесся к моим словам скептически, но я показал на немецкий клин у Мортена и изложил причины, дававшие мне право сделать такое заявление.

— Если противник будет продолжать наступление в районе Мортена еще 48 часов, — сказал я, — он даст нам время замкнуть кольцо окружения у Аржантана и полностью уничтожить его. А когда он потеряет в этом котле свою 7-ю армию, у него не останется сил для борьбы с нами. Мы беспрепятственно двинемся отсюда к германской границе. [407]

Я не уверен, что Моргентау поверил мне. До границы надо было пройти еще 560 километров на восток.

11 августа, ровно через 48 часов после приезда Моргентау, фон Клюге, наконец, признал, что он больше не может выполнять приказ Гитлера о наступлении в районе Мортена. Он рекомендовал отказаться от безрассудного наступления и отойти к Сене.

На следующий день Гитлер согласился на отход, но с тем условием, что фон Клюге оттеснит противника от своего левого фланга и тыла. С таким же успехом Гитлер мог приказать своему командующему повернуть вспять течение Сены. Наш 15-й корпус в составе двух пехотных и двух бронетанковых дивизий уже подошел к стыку дорог в Аржантане и вот-вот должен был закрыть проход.

Тем временем Монти действовал на севере все с меньшим и меньшим успехом. За пять дней наступления он продвинул канадскую половину клещей к Фалезу только наполовину. Вечером 12 августа Хэйслип достиг Аржантана, но Монти застрял на севере, и между английскими и американскими войсками оставался разрыв в 30 километров.

Паттон телефонировал мне в тот вечер со своего командного пункта близ Лаваля.

«Наши части в Аржантане, — сообщил он. — Позвольте мне двинуться в Фалез, и мы сбросим англичан в море, устроив им второй Дюнкерк».

«Ни в коем случае, — ответил я, ибо опасался столкновения с войсками Монтгомери. — Вы не должны двигаться за Аржантан. Остановитесь на достигнутом рубеже и закрепитесь. Зиберт говорит, что немцы начинают отходить. Лучше приготовьтесь встретить противника».

Паттон давно уже сомневался в том, что Монти сможет закрыть проход у Аржантана, и поэтому он приказал 15-му корпусу двинуться через Аржантан к Фалезу. К тому времени, когда Джордж позвонил мне, танки Хэйслипа уже выступили из Аржантана. Однако мои распоряжения были настолько категоричными, что Джордж без единого слова вернул Хэйслипа.

Пока мы нетерпеливо ожидали Монти в Аржантане, противник усилил оборону коридора. Авангарды танковых войск и частей СС уже отходили через коридор, направляясь к Сене. Но вместо того, чтобы удвоить усилия и отрезать немцам путь отхода, Монти увеличил давление на противника, оставшегося в западной части котла. Он не закрыл брешь у Фалеза, а продолжал оттеснять противника к Сене. Если тактика Монти озадачивала меня, то Эйзенхауэра она просто пугала. А на командном пункте 3-й армии, где пораженные офицеры беспомощно наблюдали, как ускользает от них добыча, Паттон проклинал Монтгомери за грубую ошибку. Джордж был раздражен вдвойне, потому что ему самому не разрешили закрыть проход. Но Монти никогда не возражал, а я никогда не [408] предлагал закрыть проход между Аржантаном и Фалезом силами только американских войск. Я вполне довольствовался нашей первоначальной задачей и не хотел брать на себя другую.

Хотя Паттон мог закрыть эту узкую горловину, я сомневался, что он сможет удержать ее. Девятнадцать немецких дивизий панически стремились вырваться из ловушки, а Джордж с четырьмя дивизиями и без того блокировал три главных пути отхода через Алансон, Се и Аржантан. Если бы он продвинул свои войска до Фалеза, ему пришлось бы охватить дополнительный участок в 65 километров. Стремительно отходящий противник мог не только прорваться, но и смять Паттона. Я, конечно, предпочитал прочно удерживаться на рубеже у Аржантана вместо того, чтобы идти на Фалез, рискуя сломать шею.

Кроме того, я не хотел рисковать столкновением двух армий, что могло случиться, если бы Паттон двинулся на Фалез. Всякое встречное движение становится опасным и не поддающимся контролю маневром, если каждая из сторон не будет остановлена на определенном рубеже в соответствии с заранее согласованным планом. Беспорядочное вклинение американцев в боевые порядки наступающих войск Монтгомери легко могло привести к опасной путанице, так как англичане могли принять нас за немцев. Однако, задержав Паттона в Аржантане, я не поставил об этом в известность Монтгомери. Это решение было только моим. Оно никогда не выходило за пределы моего командного пункта.

Хотя заранее подготовленные позиции противника на дороге в Фалез, несомненно, были сильнее тех, через которые мы прорвались на пути в Аржантан, все же я был недоволен Монтгомери, который не закрыл своевременно этот проход. Ведь, получив отпор на дороге в Фалез, он мог двинуться дальше на восток и захлопнуть дверцу западни в Шамбуа, что ему и пришлось сделать через неделю.

Пока берлинское радио потешалось над нами, называя наши действия отчаянной попыткой уничтожить немецкую армию до того, как мы капитулируем перед самолетами-снарядами, Паттон в ярости бегал из угла в угол на своем командном пункте, сжимая в руках донесения разведки о бегстве дивизий противника через проход.

— Черт побери, теперь они все ушли, — кричал он. — Вместо того чтобы ждать здесь Монти, мы должны были идти дальше. Между мной и Сеной нет никакого противника.

Хотя я разделял возмущение Джорджа по поводу того, что ему приходится бездействовать на аржантанском выступе, однако не был с ним согласен относительно количества немцев, выскользнувших из ловушки. Авиация союзников бомбила колонны противника, а артиллерия вела усиленный огонь по дорогам, и фон Клюге за два дня и две ночи мог вывести лишь небольшую часть тех девятнадцати [409] дивизий, которые перемалывались внутри медленно затягивающейся петли.

Решив несколько дней тому назад, что я не могу закрыть фалезский проход, не поставив под угрозу свой аржантанский выступ, я теперь должен был выбрать один из трех возможных вариантов действий.

1. Мы могли не двигаться с места до тех пор, пока все немцы не уйдут из котла.

2. Мы могли уменьшить количество наших войск на выступе, продвинуться на 16 километров в северо-восточном направлении к Шамбуа и перерезать еще один путь отхода противника.

3. Наконец, мы могли оставить часть наших сил у Аржантана и ожидать соединения с приближающимися войсками Монтгомери, а остальные силы бросить в восточном направлении для того, чтобы захватить плацдарм на противоположном берегу Сены.

Первый вариант означал, по существу, ничегонеделанье и не мог дать конкретных результатов. Второй обещал небольшое вознаграждение. Хотя мы не могли закрыть западню взятием Шамбуа, однако сузили бы горловину и, может быть, замедлили бы бегство противника из котла. Третий вариант — стремительный бросок к Сене — открывал наибольшие тактические возможности. Ведь если бы Паттон захватил плацдарм на восточном берегу Сены, он лишил бы противника последнего надежного шанса закрепиться на этом рубеже. Но здесь мы сами шли на риск. Наступая в направлении к Сене, а не на Шамбуа, мы давали противнику возможность уйти из фалезского котла. Обычно первой целью воюющей стороны является уничтожение армии противника. Был ли плацдарм на Сене достаточно важным, чтобы оправдать нарушение этого закона войны?

Джордж помог мне разрешить сомнения. 14 августа он попросил у меня по телефону разрешения снять с аржантанского выступа две из четырех дивизий Хэйслипа и бросить их к Сене. Я сразу же отказался от двух первых вариантов и согласился с Паттоном относительно третьего. Если Монтгомери, думал я, хочет, чтобы мы ему помогли, пусть он попросит нас об этом. Но раз такая просьба была маловероятна, мы двинемся на восток.

Продвигаясь к Сене, Паттон должен был вести 3-ю армию по трем направлениям: один корпус — на юге -к Орлеану, другой — в центре — на Шартр, третий (Хэйслипа) — на севере — к Дре, в 65 километрах западнее Парижа. Из Дре Хэйслип должен был повернуть на северо-восток к Манту и там, в 56 километрах севернее Парижа, форсировать Сену.

Едва Хэйслип двинулся к месту форсирования Сены, как Монтгомери предложил нам передвинуть нашу южную охватывающую группировку от Аржантана на северо-восток к Шамбуа. Монти уже направил туда польскую бронетанковую дивизию, ставя своей целью замкнуть кольцо окружения противника. [410]

— Я согласен с вами, сэр, — сказал я Монти. — Мы должны двинуться на северо-восток. Я, собственно, уже послал две дивизии на северо-восток — к Сене.

Мант был на 120 километров восточнее объекта Монтгомери — Шамбуа. Пока Монти переводил дух на другом конце провода, я старался побороть охватившие меня сомнения. Правильно ли я поступил? Ведь если бы мы не двинулись к Сене, то могли бы закрыть фалезский проход в Шамбуа и захватить больше пленных. Во время моего разговора с Паттоном я не знал решения Монти двинуться на юго-восток к Шамбуа. Первый и единственный раз во время войны я лег спать, испытывая мучительное чувство неуверенности. И сейчас я все еще не знаю, не следовало ли нам отложить наше наступление к Сене и двинуться вместо этого к Шамбуа. Хотя плацдарм на противоположном берегу Сены ускорил наше дальнейшее продвижение, однако взятие Шамбуа позволило бы захватить больше пленных.

19 августа, то есть через 12 дней после того, как противник атаковал нас у Мортена, и через шесть дней после того, как Паттон достиг Аржантана, Монтгомери замкнул кольцо окружения в Шамбуа, в 25 километрах юго-восточнее Фалеза. Более 70 тыс. деморализованных немецких солдат было убито или захвачено в плен в этом котле. Тем не менее, за пять дней, которые Паттон ожидал Монти в Аржантане, тысячи немцев вырвались из окружения. Но даже это обстоятельство не могло умалить значения нашей победы под Мортеном, которая была достигнута вследствие тупого упрямства Гитлера. Основная масса девятнадцати немецких дивизий была перемолота в котле. Вырвались только подвижные части, они выскользнули отдельными небольшими группами. Противник западнее Сены был уничтожен, и после этого освобождение Франции было уже делом нескольких дней. Между Орном и Сеной германские войска все еще блокировали 21-ю группу армий Монти. Но после того, как американские войска достигли Сены, фон Клюге ничего не оставалось, кроме отхода, чтобы спасти хотя бы остатки своей армии.

Весь мир с удивлением смотрел, с какой скоростью Паттон продвигается к Сене, однако основную тяжесть боев с немцами в фалезском котле вынесла на своих плечах 1-я армия Ходжеса, ибо противник, несмотря на безнадежность его положения, отнюдь не легко впадал в отчаяние. Даже командиры дивизии удивлялись ожесточенности сопротивления немцев в фалезском котле. Один командир дивизии, побывав в передовом батальоне, который вел бой с окруженным противником, пытался заверить утомленных офицеров штаба батальона, что против них находятся лишь «второсортные» немцы. Осунувшийся от усталости лейтенант, начальник разведки батальона, поднял воспаленные глаза и сухо сказал своему командиру: [411]

— Генерал, я думаю, вам следовало бы иначе оценивать бошей. Они, видимо, сами не знают о том, что они так плохи, как вы думаете.

Во время сражения в районе Аржантан — Фалез успехи Паттона измерялись пройденными километрами, а успехи Ходжеса — количеством убитых врагов. Таким образом, ни один из них не мог претендовать на превосходство, так как их задачи были совершенно разные. Тем не менее, если количество убитых служит показателем ожесточенности и напряженности боя, то 1-я армия может претендовать на то, что на ее долю пришлась основная тяжесть наступления. За 19 дней 3-я армия прошла от Авранша до Сены, а 1-я армия, ликвидировавшая аржантанский котел, потеряла 19 тыс. человек. Ее потери почти в два раза превышали потери 3-й армии, действовавшей на открытом фланге противника.

19 августа, в туманное утро, когда мы замыкали кольцо окружения в районе Шамбуа, Монтгомери созвал совещание, для того чтобы согласовать свое продвижение к Сене с нашим. Мы встретились на полпути между нашими командными пунктами и уселись с планшетами в руках под стогом свежего сена у дороги.

Хотя мы уже вышли на рубеж Мант — Орлеан в соответствии с планом операции «Оверлорд», англичане еще не подошли к Сене. Намереваясь окружить немецкие части, которые вырвались из фалезского котла, и в то же время проложить путь для продвижения англичан, я предложил Демпси направить две английские дивизии в обход Авранша по пути следования армии Паттона к Сене и там повернуть на север, чтобы замкнуть внешнее кольцо окружения западнее Сены (схема 33).

— Мы дадим вам грузовики для того, чтобы совершить этот бросок, — пообещал я, полагая, что ему потребуется помощь при совершении такого длительного перехода.

Бимбо ответил, ковыряя соломинкой в зубах: — О, нет, Брэд, благодарю. Нам это не по силам. Я не могу выделить две дивизии для такого большого броска.

Для того чтобы не упустить возможность замкнуть второе кольцо окружения противника западнее Сены, я предложил повернуть американские войска в северном направлении в английский сектор и отрезать противника на левом берегу.

— Если вы не можете сделать это, Бимбо, — сказал я, — вы не будете возражать, если мы попытаемся? Но это будет означать, что мы вклинимся в расположение наших войск.

— Почему же нет, — ответил он. — Мы будем рады, если вы это сделаете. Жаль только, что мы сами не можем выделить войска для этой цели.

Монти кивнул головой в знак согласия. Мы предвидели, что движение американских войск через боевые порядки англичан внесет значительную путаницу. Ведь 80 тыс. солдат, которые прошли на [412] [413] север, должны будут вернуться назад и пересечь дорогу англичанам, двигающимся к Сене.

Тем не менее нам так хотелось перехватить противника, бегущего на восток, что мы направили четыре дивизии на север вдоль левого берега Сены. К 25 августа они прошли свыше 50 километров через линию английского фронта и подошли к окрестностям готического города Руана. Этот неожиданный маневр вызвал панику у противника, отступавшего перед войсками Монтгомери. Мы не только закрыли Сену между Мантом и Руаном, мы заставили немцев форсировать ее на узком участке недалеко от устья. Когда немецкие колонны скопились у паромной переправы, появилась авиация союзников и начала обстреливать и бомбить их. Затем в течение двух дней наша артиллерия обстреливала эти войска, и район переправы был издалека заметен по столбам дыма, которые поднимались к летнему небу.

Теперь Демпси продвигался вперед, почти не встречая сопротивления, к тому участку западнее Сены, который мы расчистили для него. Когда он вышел к Сене в районе Манта, мы предоставили ему готовый плацдарм. Затем, чтобы отвести американские войска назад через линию английского фронта, где дороги были забиты грузовыми машинами, Ходжес и Демпси договорились о регулировании движения на всех перекрестках. Английским и американским колоннам поочередно предоставлялось по два часа для прохождения этих перекрестков до тех пор, пока американские войска не были полностью отведены в свой сектор.

Через несколько дней, когда корреспонденты английских газет расспрашивали Демпси о его продвижении к Сене, он заявил, что он мог бы идти быстрее, если бы не американские грузовики, которые мешали движению его войск. Хотя мы были, может быть, чрезмерно чувствительными ко всякому порицанию, однако мое самолюбие было задето, когда я узнал, что тот, кто больше всего выиграл от нашего маневра, расценил его как помеху. Я напомнил Монти, что Демпси было гораздо выгоднее пользоваться половину дня дорогами, очищенными американцами от противника, чем продвигаться в течение целого дня по дорогам, еще занятым немцами.

Если бы мы не направили наши войска в северном направлении на помощь Демпси, мы могли бы продвинуться далеко на восток от Парижа и захватить большую территорию. — Но опять-таки хочется сказать, что мы готовы были отказаться от завоевания территории для того, чтобы истребить как можно больше немцев.

Позднее Монти принес свои извинения за выступление Демпси перед корреспондентами.

— Бимбо, — объяснил он, — сказал мне, что его неправильно поняли. [414]