17. Прорыв

К. началу июля мы не только захватили порт, который должен был обеспечить нам возможность закрепиться на занятых позициях, но и за короткий срок сумели значительно увеличить численность наших войск на берегу. Войска выгружались непрерывно, и за какие-нибудь три недели одна только 1-я армия превратилась в более грозную силу, чем армии Паттона и Монтгомери, вместе взятые, в период сицилийской кампании. Кроме двух флажков, обозначавших воздушно-десантные дивизии, которые давно уже пора было сменить, на нашей оперативной карте появилось еще 11 голубых флажков, обозначавших американские дивизии. Две из них были бронетанковые, остальные девять — пехотные.

Наш 65-километровый фронт в американском секторе начинался с выступа в Комоне, где был стык войск Джероу с англичанами. У Сен-Ло линия фронта проходила севернее этого пункта, огибая его, шла через Карантанские болота, затем пересекала полуостров Котантен и выходила к западному побережью Ла-Манша (схемы 26, 27). Этот фронт был разделен на четыре корпусные полосы; Джероу занимал «спокойный» участок фронта слева, Корлетт — дугу перед Сен-Ло, Коллинс — восточную часть основания полуострова Котантен, перебросив туда свои войска из Шербура, Миддлтон — западную часть основания полуострова, выйдя к берегу в том месте, где Мэнтон Эдди ранее перерезал полуостров.

В английском секторе 65-километровый фронт Монти круто поворачивал от Комона к Байе, затем снова вдавался в оборону противника западнее Кана и, огибая с севера этот осажденный город, выходил к предмостному укреплению восточнее реки Орн.

На этом узком плацдарме Монти втиснул четыре корпуса в составе шестнадцати дивизий, в том числе пять бронетанковых. Накопление сил шло столь быстрыми темпами, что сосредоточенные в Нормандии англо-американские войска уже превосходили по численности войска союзников, сражавшиеся на итальянском фронте. За 25 дней после начала высадки мы перебросили на берег свыше миллиона союзных войск. Наши военно-морские силы перевезли [346] более 560 тыс. тонн различных грузов — количество, достаточное для того, чтобы загрузить товарный состав длиной 300 километров.

Но даже этот все расширяющийся плацдарм был уже слишком мал для наших моторизованных армий. Участки, занятые 8-м корпусом Миддлтона и 7-м корпусом Коллинса, были наполовину затоплены разлившимися реками и заболочены. Вся местность была покрыта густой сетью живых изгородей. Только на английском фронте близ Кана эти заросли изгородей редели и переходили в открытые холмистые равнины. Но здесь на нашем пути стояли немецкие танки.

Как только нам удалось наладить бесперебойную доставку грузов через порт Шербур независимо от погоды, мы получили возможность перейти в наступление, которое следовало начать с прорыва немецкой обороны. Общий порядок этого наступления был предусмотрен планом операции «Оверлорд». Францию предполагалось освобождать по этапам, и теперь мы стояли на пороге первого из [347] них—стремительного броска с травянистых пастбищ Нормандии к пологим берегам Сены.

Весь фронт союзников намечалось повернуть на восток, имея осью поворота Кан, осажденный Монтгомери. Темп движения войск союзников на восток должна была задать 1-я армия, наносившая удар со своих позиций в западной части нашего фронта. Нам предстояло совершить стремительный рывок с полуострова Котантен на юг и, пройдя Авранш, отрезать полуостров Бретань. Закрепившись в Бретани с ее глубоководными портами, американские войска должны были затем повернуть на восток и, оставляя справа от себя сухие песчаные берега Луары, выйти на рубеж между Сеной и Орлеаном, южнее Парижа. Войска, занимавшие остальную часть фронта союзников, поворачивали свой фронт на восток по мере нашего наступления и двигались к Сене между Ла-Маншем и Парижем. Мы предполагали, что по выходе к Сене нам придется произвести [348] перегруппировку войск и подвезти горючее и боеприпасы, а за это время противник успеет сосредоточить против нас на восточном берегу Сены все свои силы, находящиеся во Франции.

Эйзенхауэр, Монтгомери и я быстро договорились по поводу намеченного плана, ибо он больше всех других обеспечивал достижение наших двух первоначальных целей в битве за Францию.

Первая цель была ясна даже при беглом взгляде на карту. Наш фронт все еще был обращен на юг с того момента, как мы высадились. Его надо было повернуть на восток, заходя правым крылом и опираясь на позиции Монти, на побережье Ла-Манша.

Вторая цель возникала в значительной степени из деспотических ограничений в области снабжения, которые отбрасывали свою зловещую тень на любые тактические действия. Начальник отдела тыла не раз подчеркивал необходимость захвата портов Бретани, пока сентябрьские штормы не исключат возможность выгрузки грузов непосредственно на берег и мы не очутимся в полной зависимости от Шербура. В то время мы полагали, что пропускная способность Шербура позволит обеспечить не более четырнадцати дивизий.

Это наступление, в ходе которого линия фронта наших союзных войск должна была переместиться к Сене, в общих чертах было запланировано еще несколько месяцев тому назад в Англии, однако сейчас мы должны были уточнить наши планы и внести в них изменения, учитывая особенности нашего положения во Франции. Мы уже договорились, что основные силы наступающей группировки будут сосредоточены на американском участке. Но мы еще не пришли к соглашению относительно того, как лучше нанести удар.

С первых же дней планирования операции «Оверлорд» я был абсолютно убежден в том, что мы должны любой ценой избегать ловушек, которые могли бы задержать наше продвижение вперед и привели бы к стабилизации фронта, как это было в первую мировую войну. В Тунисе, где местность нам не благоприятствовала, мы все же сумели навязать противнику быстротечную маневренную кампанию. Я считал, что к подобной тактике можно прибегнуть и здесь и что в нашей власти совершить молниеносное продвижение по Франции. При той подвижности и огневой мощи, какие мы обеспечили и английским и американским дивизиям, мы могли без особого труда победить немцев на открытой местности в маневренной войне.

Но для того, чтобы использовать наше преимущество в подвижности, мы должны были пробить брешь в обороне противника, а не теснить его назад шаг за шагом. Только прорыв мог позволить нам вырваться в тыл противника и навязать ему маневренную войну, к которой мы были лучше подготовлены. Пока немцы приковывали нас к сети живых изгородей Нормандии, где мы не могли использовать [349] наше превосходство в силах, нам дорого обошелся бы каждый жалкий метр земли.

Каким же образом можно было превратить затяжные бои среди живых изгородей в маневренную войну?

Прежде всего надо было нащупать слабое место в немецкой обороне и сосредоточить против него наши силы. Затем, прорвав оборону на этом участке мощным ударом, ввести в образовавшуюся брешь механизированные колонны, не давая противнику опомниться.

При выборе места прорыва мы должны были руководствоваться следующими соображениями:

1. Не наступать по Карантанским болотам, которые находятся в нижней части полуострова Котантен. Наши войска могли завязнуть в этих болотах, прежде чем им удалось бы пробить брешь в обороне немцев.

2. Обходить опорные пункты противника, дабы не израсходовать преждевременно наступательный порыв в атаках, которые могут нам слишком дорого обойтись в начальный период прорыва.

3. Прорывать немецкий фронт на этом участке, где есть несколько дорог, идущих параллельно оси наступления, которые позволили бы нашим механизированным колоннам быстро выйти в тыл противника.

Мы уже давно пришли к выводу, что самое выгодное место для прорыва находится где-то на 25-километровом участке между Сен-Ло и Кутансом, но для сосредоточения войск на этом рубеже потребовались бы слишком большие усилия. За несколько недель до этого мы с сожалением признали, что упорное сопротивление немцев у Сен-Ло может заставить нас заплатить слишком дорого за попытку пробиться от Сен-Ло к Кутансу. В то же время, если бы мы решили пробиться с Котантенского перешейка вблизи Карантана, нам пришлось бы предварительно пересечь трудно проходимые болота. И хотя этот путь казался менее трудным, чем путь от Сен-Ло, можно было предвидеть, что и он обойдется нам очень дорого.

Третьим вариантом могло быть наступление прямо по дороге, проходящей по западному берегу полуострова Котантен от Ла-Э-дю-Пюи, через торфяные, поросшие вереском болота у Лессе, до Кутанса. Если бы нам удалось ворваться в Кутанс, двигаясь по этой дороге, противнику пришлось бы отойти, очистив остальную часть основания Котантенского полуострова, иначе он мог попасть в окружение в результате нашего охватывающего удара из Сен-Ло. Выйдя на дорогу Сен-Ло — Кутанс, мы обеспечивали себе исходные позиции для общего наступления, которому должен был предшествовать прорыв немецкой обороны.

На третьем варианте мы и остановились. 24 июня я отдал Миддлтону приказ начать наступление вдоль дороги, проходящей по западному берегу. Коллинсу отводилась часть полосы 8-го корпуса, [350] проходящей по Карантанским болотам; он должен был теснить противника с перешейка, пока Миддлтон будет продвигаться на Кутанс. Еще Шербур не был взят, а Коллинс уже получил приказ на новое наступление. На перегруппировку сил и подготовку к прорыву ему давалось всего пять дней, в том числе один день на отдых, два — на переброску и по одному дню на разведку и отдачу боевого приказа на наступление.

Это была очень трудная задача даже для «молниеносного Джо» Коллинса и еще более трудная для его войск. Но я не мог медлить и предоставить противнику возможность окопаться. Немцы уже выгадали от нехватки у нас боеприпасов, которая вынудила меня отложить ранее назначенное наступление Миддлтона. Каждое утро мы обнаруживали новые тревожные признаки усиления немецкой обороны. 82-я дивизия выявила многочисленные минные поля, а разведывательный дозор 90-й дивизии вернулся с вызвавшим тревогу трофеем — пленными из 2-й танковой дивизии СС.

27 июня я обсудил с Монти план наступления Миддлтона вдоль дороги на Кутанс. Этот план не явился для английского командующего неожиданным, так как мы еще раньше обсуждали с ним возможность такого наступления вместо наступления из района Сен-Ло. Через три дня Монти включил этот план в свою директиву по 21-й группе армий. В этой директиве он всесторонне изложил стратегический замысел операции «Оверлорд» в связи с продвижением к Сене, вновь подчеркивая, что главный удар наносит 1-я армия, в то время как армия Демпси будет сковывать бронетанковые силы противника у Кана.

Во время боевых действий на плацдарме 1-я армия США входила в состав 21-й группы армий и подчинялась Монтгомери как командующему группой армий. При этом он проявил здравый смысл, терпение и сдержанность — качества, необходимые для командующего союзными войсками. Монти увязывал наши передвижения с передвижениями войск Демпси и тщательно избегал вмешательства в решения американского командования, предоставляя ему свободу действий. Он никогда не позволял себе совать нос в дела 1-й армии с тем снисходительным видом, который он напускал на себя всякий раз, когда находился в обществе подчиненных ему англичан. Я не мог бы желать для себя более терпеливого или рассудительного командующего. Не было случая, чтобы он отдал нам необдуманное распоряжение или отверг разработанный нами план.

3 июля в 5 час. 30 мин. утра 8-й корпус Миддлтона начал наступление вдоль западной прибрежной дороги. Мы надеялись, что этим наступлением обеспечим себе исходные позиции для прорыва. Но за шесть дней Миддлтон продвинулся на юг всего лишь на несколько километров, а войска Коллинса застряли в Карантанских болотах. Только 82-я воздушно-десантная дивизия Риджуэя выполнила свою задачу, но у нее был такой стимул, какого не было у других [351] соединений. Выполнив задачу, войска Риджуэя должны были вернуться в Англию. Пехотинцы обычно не могут надеяться на такую награду. Они не могут рассчитывать на то, что, выполнив, 25 или 50 заданий, получат право вернуться на родину. Пехотинец, идет в бой, зная, что с каждым новым боем его шансы уцелеть уменьшаются. Он сражается, не надеясь ни на вознаграждение, ни на смену. За рекой его ждет новая высота, за высотой — другая река. Он находится в боях недели и месяцы, и только ранение может сохранить ему жизнь и обеспечить кров и постель. Его товарищи продолжают сражаться, зная, что с каждым днем у них остается меньше шансов остаться в живых. Если не придет победа, то рано или поздно эта игра со смертью должна кончиться носилками или могилой.

14 июля я приказал Миддлтону прекратить наступление на Кутанс. Преодолевая сильное сопротивление противника и минные поля, он за 12 дней продвинулся всего лишь на 11 километров. Хотя Коллинс продолжал наступать с боями через Карантанские болота, было очевидно, что линия Кутанс — Сен-Ло стала слишком дорогостоящей целью и не оправдала себя как исходная позиция для прорыва.

— Нужно, — говорил я, — для подготовки к прорыву остановиться где-то, не доходя до этой линии.

1 июля Эйзенхауэр переправился через Ла-Манш и был с нами с первого дня неудачного наступления Миддлтона по дороге на Кутанс. Хотя корреспонденты уже начали острить по поводу неоднократных неудач Монти под Каном, Эйзенхауэр не казался ни разочарованным, ни огорченным ходом нашего сражения за плацдарм. Когда командный пункт армии переместился вперед с фермы на побережье, расположившись во фруктовом саду в Коломбьере, в 25 километрах западнее Сен-Ло, мы с Эйзенхауэром поехали к Монти, чтобы обсудить дальнейшие планы.

Монти перебросил свой комфортабельный подвижный командный пункт в американский сектор; грузовики и прицепы были тщательно укрыты под маскировочными, сетями. В конце поля стояла просторная палатка, в которой размещались столовая и ординарцы. Монти жил в уютном прицепе, построенном в свое время для одного итальянского генерала и захваченном у Роммеля в Ливии. Недалеко в английском автофургоне, изготовленном по специальному заказу самого Монти, размещалась сложная полевая канцелярия. Здесь Монтгомери мог развесить свои карты на двух хорошо освещенных стенах, и никто не мешал ему спокойно размышлять в тишине и тепле.

В то время как я предпочитал жить, работать и питаться в полевых условиях, вместе со своим штабом, Монти искал уединения, размещаясь обособленно от командного пункта 21-й группы армий. При нем находились три адъютанта: американец, канадец — [352] личный адъютант и англичанин — оперативный, для поручений. Отряд связи и охрана, разъезжавшая на американских джипах, окрашенных в темный цвет, дополняли состав этого маленького передвижного лагеря. Было воскресное утро, когда мы прибыли на командный пункт Монтгомери. С высокой каменной колокольни, возвышавшейся над деревьями, доносились мерные удары колокола, а с юга, где находился участок Джероу, долетал грохот орудийной стрельбы.

На командный пункт Монти были доставлены два подбитых немецких танка. Один из них был приземистый 63-тонный «Тигр Е» марки «VI». Эти танки в горах Туниса оказались лучше вооруженными, чем наши танки «Шерман». Рядом с ним стоял 50-тонный танк «Пантера» марки «V» с клиновидной лобовой броней, от которой отскакивали снаряды наших противотанковых орудий. В массивной круглой башне «Тигра» была установлена длинноствольная 88-миллиметровая пушка. В передней части танка броня имела толщину 180 миллиметров. В Европе, как и два года тому назад в Африке, «Тигр» выходил победителем в единоборстве с любым танком союзников. К счастью для нас, у него был слабый мотор, мощностью всего лишь 650 л. с., и по этой причине танк часто выходил из строя. По-видимому, немцы больше потеряли танков «Тигр» из-за аварий мотора, чем от огня артиллерии союзников.

Более легкий танк «Пантера», или танк марки «V», имел соответствующий его весу мотор. Вместо грозной 88-миллиметровой пушки, установленной на «Тигре», он был вооружен длинноствольной 75-миллиметровой пушкой с большой начальной скоростью снаряда. При наличии такого орудия и конусообразного корпуса «Пантера» превосходила по тактико-техническим данным танки «Шерман».

Вначале танк «Шерман» был вооружен 75-миллиметровой пушкой, снаряд которой не пробивал толстую лобовую броню немецких танков. Наши «Шерманы» могли вывести танки противника из строя только прямым попаданием в боковую броню. Но очень часто американские танкисты жаловались, что каждый подбитый немецкий танк обходится в один или два наших танка вместе с их экипажами. Таким образом, мы могли разгромить танки противника только ценою потери большого количества своих танков, чего мы не могли себе позволить. Тогда артиллерийско-техническое управление заменило 75-миллиметровую пушку на наших танках новой 76-миллиметровой пушкой, имеющей большую начальную скорость снаряда. Но даже это новое орудие больше царапало, чем пробивало броню немецких танков.

Эйзенхауэр был возмущен, услышав об этих недостатках новой 76-миллиметровой пушки:

— Вы хотите сказать, что наша миллиметровка не сможет вывести «Пантеру» из строя. А я то думал, что она будет чудодейственным оружием в этой войне. [353]

— О, она лучше 75-миллиметровки, — сказал я, — но заряд у нее слишком мал. Он не дает снаряду достаточного запаса живой силы, чтобы пробить немецкую броню.

Айк покачал головой и выругался:

— Почему я всегда последним узнаю о всякой чертовщине? Артиллеристы уверяли меня, что эта 76-миллиметровка справится с любым немецким танком. А теперь, черт побери, я вижу, что вы не в состоянии с ними справиться.

Только англичане нашли оружие, которое смогло пробить толстую лобовую броню «Пантеры», — это были их старые 17-фунтовые пушки, которыми они вооружили танки «Шерман», полученные по ленд-лизу. Я рассказал Айку, что командир одной американской дивизии видел эти пушки в действии, и предложил установить их в наших танках «Шерман». Но когда я попросил Монти выяснить, могут ли англичане вооружить 17-фунтовыми пушками хотя бы один танк «Шерман» в каждом американском танковом взводе, он ответил, что английское артиллерийско-техническое управление и без того перегружено английскими заказами. Тогда я предложил дать нам 17-фунтовые пушки на мехтяге, но и эти пушки также оказались дефицитными. Было совершенно ясно, что в поединке с «Пантерами» нам придется обходиться собственными силами.

К этому времени мы уже доставили на берег восемь дивизионов длинноствольных 90-миллиметровых зенитных пушек. Подобно 88-миллиметровым орудиям, 90-миллиметровые пушки представляли собой универсальные орудия, из которых можно было вести огонь не только по самолетам, но и стрелять прямой наводкой по наземным целям. Но, подобно 88-миллиметровым пушкам, 90-миллиметровые орудия также были громоздки и тяжелы. Их трудно было передвигать и устанавливать на огневых позициях. Тем не менее мы отдали приказ перебросить на фронт несколько дивизионов 90-миллиметровых пушек для создания второго рубежа противотанковой обороны в тылу наших «Шерманов». В дальнейшем на протяжении всей войны наше превосходство в танках было, в первую очередь, за счет их количества, а не качества.

В тот вечер Эйзенхауэр отдыхал, беседуя с нами за трофейной бутылкой хорошего вина. Мы натянули светомаскировочные шторы на окна палатки, в которой обедали. Засиделись допоздна.

За несколько дней до этого Айк рассказал нам, как он спросил у одного молодого солдата, чем тот занимался до армии. Юноша ответил, что он фермер из Канзаса, выращивал пшеницу.

— Сколько акров земли у вас? — спросил Айк, оживившись при упоминании его родного штата.

— Двенадцать тысяч, сэр.

— Двенадцать тысяч? — переспросил Айк. — А сколько же у вас под пшеницей? [354]

— Девять тысяч, сэр,

— И какой урожай?

— Сорок один бушель с акра.

— Мистер, — сказал Айк (передавая нам эту историю, Айк ухмыльнулся), — постарайтесь запомнить мое имя. Когда война закончится, я приеду к вам наниматься на работу.

— Когда я был ребенком, — сказал в заключение Айк, — иметь двести пятьдесят акров канзасской земли под пшеницей было самой большой мечтой для любого парня из Абилина. Да, сэр, это было для меня очень заманчиво, да и для вас, Брэд, я думаю это было бы неплохо.

— В Моберли я согласился бы и на сто шестьдесят акров, — ответил я.

Прежде чем покинуть нашу палатку-столовую и отправиться спать, Эйзенхауэр спросил меня, удалось ли нам очистить порт Шербур. Инженерные части под командой Ли приступили к работе в доках, а корабли тралили гавань, где противник установил контактные, магнитные и даже акустические мины. Между тем, пока Эдди не захватил западную оконечность Котантена, береговая артиллерия противника продолжала обстреливать наши минные тральщики.

— Когда вы перебросите обратно девятую дивизию? — спросил Айк, когда я упомянул об Эдди.

— Как только мы сможем снять их оттуда. Коллинс говорит, что они нашли городок, в котором уцелели целых четыре душа.

Когда мы шли по сырой траве к моему грузовику, вспышки зениток осветили небо над участком высадки «Омаха», в 8 километрах к северу от нас. Айк остановился посмотреть; над плацдармом раздавалось эхо орудийной стрельбы.

— Немного шумнее, чем в Лондоне, — сказал я. Он рассмеялся.

— Вы еще не знаете, что такое самолеты-снаряды.

* * *

Ежегодно в полдень 4 июля армия отмечает национальный праздник салютом из 48 орудий. Завтракая с Джероу за два дня до этого, я предложил соблюсти традицию и дать салют боевыми снарядами по позициям противника.

— Только из сорока восьми орудий? — улыбнулся он.

— Нет, черт побери, нет, Джи. Мы выстрелим из всех наших орудий.

Эдди «Кэнон» («Пушка») — это прозвище наш артиллерист Гарт получил от Диксона — в этот вечер отдал по армии приказ произвести салют «ТОТ». Для артиллеристов термин «ТОТ» означает, что открытие огня должно быть произведено с таким расчетом, чтобы все снаряды разорвались над объектами противника ровно в 12.00. [355]

Гарт дал указание своим артиллеристам выбрать в качестве целей наиболее важные объекты.

Ровно в полдень 4 июля на головы пораженных немцев, бросившихся в укрытия, с оглушительным грохотом обрушилось 1100 снарядов из 1100 орудий. Это был самый большой и самый полезный салют, когда-либо производившийся американской армией.

Сделав выстрел из 155-миллиметровой пушки, я возвратился на командный пункт армии и застал там Эйзенхауэра, примостившегося на заднем сиденье истребителя «Р-51». Эйзенхауэр собирался вместе с Квесада в полет над плацдармом. Оба они застенчиво улыбнулись, как школьники, пойманные с арбузами на чужом поле. Бреретон предупредил Квесада, что он принесет гораздо больше пользы, если будет находиться в штабе во Франции, чем в кабине истребителя. Эйзенхауэр также испугался, как бы корреспонденты не пронюхали о его полете.

— Генерал Маршалл, — признался он, — задал бы мне перцу,

Я не сомневался, что опасения Эйзенхауэра были основательны.

В то время как Коллинс поднимал флаг 7-го корпуса над Шербуром, Монтгомери бесплодно тратил свои силы в ожесточенной осаде старинного университетского города Кана. В течение трех недель он бросал свои войска на те танковые дивизии, которые он сам же умышленно привлек к Кану в соответствии с нашим стратегическим замыслом, требовавшим отвлечения сил противника. Кан был важным узлом дорог, который в дальнейшем мог потребоваться Монтгомери, однако в данный момент захват этого города имел лишь побочное значение. Основная задача Монти состояла в том, чтобы оттянуть германские войска к английскому фронту и облегчить захват нами Шербура и занятие исходных позиций для прорыва.

Выполняя эту задачу, Монтгомери добился большого успеха: чем более мощные удары наносили его войска на подступах к Кану, тем больше соединений бросало в этот сектор немецкое командование. Однако многие корреспонденты преувеличивали значение самого Кана, и когда Монти не смог взять город, они стали обвинять его в медлительности. Но если бы мы попытались реабилитировать Монтгомери, объяснив, насколько успешно обвел он немцев вокруг пальца, отвлекая их к Кану от полуострова Котантен, мы тем самым выдали бы наш замысел. Мы очень хотели заставить немцев поверить, что Кан действительно находится на направлении главного удара союзников.

Хотя отвлекающий маневр, предпринятый Монти, блестяще удался, сам Монти сделался объектом критики, так как он слишком подчеркивал значение своего удара по Кану. Если бы он просто ограничился сковыванием противника, не превращая Кан в символ, его хвалили бы за успех, а не обвиняли, как это произошло, [356] за неудачу под Каном. Ведь успех Монти надо было оценивать по числу танковых дивизий, которые противник выставил против него, пока Коллинс продвигался к Шербуру. Однако читатели газет в союзных странах требовали города, называемого Каном, который Монти обещал взять, но не сумел выполнить своего обещания.

Сковывание сил противника, порученное Монти в соответствии с планом операции «Оверлорд», не было рассчитано на усиление национальной гордости англичан. Ведь люди в большинстве случаев измеряют успех сражения темпами продвижения вперед и размерами занятой территории. Им было трудно понять, что чем большее количество немецких дивизий Монти оттягивал на себя, тем труднее было ему продвигаться вперед.

В течение еще четырех недель англичанам пришлось сковывать превосходящие силы противника в этом секторе, пока мы маневрировали, выходя на исходные позиции для прорыва. Несмотря на то, что общественное мнение в странах-союзницах в первую неделю после нашей высадки шумно требовало молниеносной войны, англичане выполняли свою пассивную роль стойко и терпеливо. Однако в конечном счете огорчения, которые они испытали под Каном, через несколько месяцев вызвали болезненную реакцию с их стороны на быстрое продвижение Паттона во Франции. Создавая возможность для нашего прорыва, англичане вынуждены были терпеть уколы критиков, которые стыдили их за неспособность продвигаться вперед так же стремительно, как американцы. Можно сказать, что острое соперничество, омрачившее в дальнейшем отношения между английским и американским командованиями, психологически было порождено этой пассивной миссией англичан на плацдарме.

К концу июня Роммель сосредоточил против Монти семь танковых дивизий. Для американского фронта он смог выделить лишь одну такую дивизию. Крайняя нервозность, которую противник проявлял в отношении английской угрозы Кану, частично объяснялась боязнью, как бы Монти не прорвался и после гигантского обходного маневра не соединился на Сене с новой группой союзных войск, которая высадится на побережье Па-де-Кале. Немцы предполагали, что именно для этой цели и предназначена армия Паттона, оставшаяся в Англии. Проводя в жизнь наш хитроумный план дезинформации противника, мы всячески старались поддерживать в нем эту уверенность.

* * *

Когда в конце июня Монти попытался облегчить наши действия под Кутансом, создав угрозу перехода в наступление, он обнаружил, что подразделения трех германских танковых дивизий сосредоточивались [357] против выступа, образованного в линии союзного фронта между американским сектором и городом Кан. Три другие дивизии, по имеющимся сведениям, также двигались к линии фронта. Из этих шести дивизий пять были эсэсовскими, имеющими на вооружении современную технику, хотя и в недостаточном количестве. Поскольку в то время Монтгомери также начал наступление восточнее реки Орн, его стала беспокоить возможность контрудара противника. Он связался со мной и попросил выделить ему нашу 3-ю бронетанковую дивизию в качестве резерва.

Хотя я не оспаривал необходимость усилить Монти 3-й бронетанковой дивизией, однако сам нуждался в ней еще больше, ибо на весь мой растянутый фронт приходилось всего лишь две бронетанковые дивизии. Кроме того, я знал, что, когда опасность минует, нам трудно будет получить эту дивизию обратно. Однако еще больше, чем потери одной дивизии, я боялся, как бы удовлетворение просьбы Монти не привело к тому, что передача американских дивизий в распоряжение английского командования станет обычным явлением. Эта опасность была вполне реальной, так как людские ресурсы у Монтгомери уже почти истощились. К концу третьей недели нашего пребывания во Франции Англия послала на фронт почти три четверти всех войск, которые она могла выделить для действий в Европе.

В отличие от англичан, для нас, американцев, одиннадцать дивизий были лишь началом. 20 июня из Вашингтона прилетел офицер с планами военного министерства, согласно которым к февралю 1945 г. в Европу намечалось перебросить сорок шесть американских дивизий.

Хотя численность американских войск в конечном счете в три раза превысила численность английских, мы не должны забывать, что вклад, внесенный Англией в операцию «Оверлорд», потребовал от нее предельного напряжения сил. Конечная победа стоила английскому народу больших жертв, мук и лишений, чем нам.

Занимая пост старейшины союзных командующих, Монтгомери завоевал огромный престиж. Поэтому и он сам и английский народ вполне логично рассчитывали, что в наступлении Эйзенхауэра 21-я группа армий займет ведущее положение. Но для того, чтобы оправдать эти большие надежды, нужно было усилить английские войска Монти значительным количеством американских войск. Английских соединений на европейском театре военных действий было недостаточно, чтобы использовать 21-ю группу армий на направлении главного удара.

Вспоминая трудности, с которыми сталкивался генерал Першинг в первую мировую войну, я решительно отвергал всякие предложения о передаче американских войск в распоряжение английского командования. Дело заключалось не только в том, что мы были достаточно компетентны и могли сами руководить боевыми [358] действиями наших войск. Я не мог забыть пагубных последствий объединения частей различных национальностей в период тунисской кампании. Я решительно выступал против передачи американских корпусов и армий под командование английской армии или группы армий, но еще энергичнее возражал против более опасной практики передачи в подчинение англичан отдельных американских дивизий. Ведь если крупные соединения еще могли отстоять свою самостоятельность, то дивизии легко могли ее утратить. Поэтому, отправившись на командный пункт Монтгомери, чтобы обсудить вопрос о передаче 3-й бронетанковой дивизии, я уже принял твердое решение отказать ему. В случае необходимости я был готов апеллировать к Айку. Монти, однако, проявил благоразумие и не стал настаивать, и когда стало ясно, что с ним можно найти общий язык, я предложил компромиссное решение.

Джероу уже ожидал меня на командном пункте 5-го корпуса. Он знал, что Монти просил передать ему 3-ю бронетанковую дивизию и опасался, что уход этой дивизии поставит под угрозу его открытый левый фланг.

— Как дела, Брэд? — спросил Джи.

Я расстегнул каску, взял цветной карандаш и подошел к висевшей на стене оперативной карте.

— Может быть я не умею торговаться, Джи, но, во всяком случае, мне удалось договориться за полцены. Смотри сюда. — Я стер разграничительную линию 5-го корпуса и провел новую несколько левее, в английской полосе. — Вместо того, чтобы передать Монти 3-ю бронетанковую дивизию, я согласился взять часть его полосы. Он, со своей стороны, обещал прислать танковую бригаду для прикрытия вашего фланга от немецких танков.

Чтобы рассеять опасения Джероу за его открытый фланг, мы придали ему «резиновую дивизию». Эта дивизия представляла собой небольшой отряд, имевший резиновые надувные танки и средства связи, симулировавшие радиообмен в таком же объеме, как в обычной бронетанковой дивизии. Джероу впервые узнал о существовании резиновой дивизии от офицера связи, который явился в 5-й корпус и попросил Джероу указать, где расположить «бронетанковую дивизию».

— Этот молодчик, очевидно, подумал, что я сумасшедший, — рассказывал впоследствии Джероу. — Но я раньше никогда даже и не слыхал о ваших дутых танках.

Спустя несколько дней Монти решил положить конец упорной борьбе под Каном и взять город, бросив против него все силы, он обратился к маршалу английской авиации Артуру Треверсу Гаррису с просьбой оказать тактическую поддержку с воздуха тяжелыми бомбардировщиками и расчистить путь для атаки танков. 7 июля незадолго до полуночи 460 ночных бомбардировщиков «Веллингтон» [359] пересекли Ла-Манш, достигли французского берега и повернули в глубь страны; там они сбросили свои 225- и 450-килограммовые бомбы на указанный Монти участок шириной 3500 метров и 1500 метров глубиной. На рассвете следующего дня саперы, танкисты и пехотинцы Монти ворвались в оглушенный и изрытый воронками Кан. Свыше 14 тыс. зданий было повреждено и разушено в ходе продолжавшихся целый месяц боев за этот старинный город. Десять веков назад в нем жил нормандский герцог, который вошел в историю после покорения Англии под именем Вильгельма Завоевателя. К 10 июля Монти сломил сопротивление противника. Ему понадобилось 33 дня на то, чтобы взять город, который он рассчитывал захватить в первый же день высадки десанта.

Занеся наступление на Кутанс в графу неудач, я начал искать на картах новый трамплин, с которого можно было бы совершить прорыв обороны противника. К этому времени я вынужден был признать что выход на дорогу Сен-Ло — Кутанс обошелся бы нам слишком дорого и поэтому решил остановиться на промежуточном рубеже, не доходя до этой дороги. Но какой бы рубеж мы ни выбрали, все равно исходное положение должно было находиться на сухом месте. А достигнуть сухого места мы могли лишь пробравшись через Карантанские болота, что было неизбежно связано с ведением ближних боев, характеризующихся медленным продвижением и тяжелыми потерями.

— Мне тошно становится при мысли, что нам придется пробиваться через эти болота, — сказал я Торсону, — но я не вижу другого выхода. А вы что думаете?

Длинное худое лицо Табби сморщилось.

— Чтобы заработать деньги, иногда приходится пойти на расходы. Мне самому не по душе медлительность, но мы должны захватить надежную опору, прежде чем начинать прорыв.

Я вернулся к себе, чтобы взглянуть на карты. Наш плацдарм все расширялся и выходил за пределы карты, развешанной в моем штабном автофургоне; нам пришлось добавить к ней еще несколько листов. Ежедневная карта обстановки занимала всю боковую стену, и негде было повесить другую карту, на которой можно было бы разрабатывать планы. Я дал указание Хансену поставить рядом с автофургоном палатку и в ней натянуть подробную карту плацдарма на самой большой доске, которую ему удастся разыскать.

На командном пункте не хватало палаток, и комендант нашего штаба поднял шум, когда Хансен отобрал у него палатку, в которой была столовая, для размещения большой доски с картой. От дождей почву развезло, и когда Хансен приказал настлать доски, комендант не выдержал:

— Вы балуете старика. Слыханное ли дело, чтобы в полевой палатке настилали деревянный пол? [360]

Две ночи подряд я расхаживал по сухим доскам пола, нанося разграничительные линии, поднимая дороги и реки на большой 2,5-метровой карте плацдарма. Когда, наконец, по карте можно было определить мой замысел, я вызвал сперва Ходжеса, затем Кина, Херсона и Диксона, чтобы выслушать их соображения.

К 10 июля был, наконец, составлен план, который Торсон назвал «Кобра». Но плану суждено было стать известным как «Прорыв в Нормандии». Это было самое решающее сражение в войне, которую мы вели в Западной Европе.

Прорыв имел важнейшее значение, ибо он сразу же рассеял всякие сомнения в исходе войны. Пока противник сковывал нас на плацдарме, он все еще мог надеяться, что мы вступим с ним в переговоры и заключим мир. Но как только мы прорвались с плацдарма и стремительно двинулись через Францию к германской границе, последние надежды немцев на победу Германии или хотя бы на затяжную войну лопнули как мыльный пузырь.

От груды камней в том месте, где когда-то была старинная крепость Сен-Ло, идет прямая как стрела дорога протяжением 30 километров. Она пересекает нормандские рощи, выходит к небольшому городку Перье и идет дальше к западному побережью Контантенского перешейка. Эта дорога из Сен-Ло в Перье и должна была заменить нам шоссе, идущее от Сен-Ло в Кутанс, в качестве исходной позиции для прорыва. С северной стороны этой дороги Карантанские болота сменяются сухой почвой, а южнее еще на 40 километров в сторону Бретани тянется постепенно редеющая сеть живых изгородей. В нескольких километрах от Сен-Ло я начертил на дороге в Перье прямоугольник шириной 6 километров и глубиной 2,5 километра. Через этот прямоугольник на юг проходили две магистральные дороги, а также несколько проселочных дорог (схема 28).

По плану «Кобра» противника следовало прежде всего подавить массированными бомбардировками с воздуха на этой площади. Кстати, именно мысль о массированных бомбардировках и заставила меня обратить внимание на дорогу в Перье. Легко распознаваемая с воздуха, она длинной прямой линией отделяла наши позиции от немецких. Бомбардировщики, рассуждал я, могут лететь параллельно этой дороге без опасения, что они не опознают нашу линию фронта.

Согласно плану, после бомбардировки площади с воздуха мы прорывали оборону противника силами двух пехотных дивизий; одна из них расширяла участок прорыва в сторону правого фланга, другая — в сторону левого фланга, вплоть до реки Вир южнее Сен-Ло. Как только оба фланга прорыва будут обеспечены, в прорыв вводились моторизованная пехота и две бронетанковые дивизии. Моторизованная пехота двигалась к Кутансу, в 25 километрах к юго-западу, с задачей захватить в мешок остатки семи германских [361] [352] дивизий, сковывавших Миддлтона. Тем временем танки устремлялись к Авраншу, а оттуда на полуостров Бретань.

Для того чтобы приступить к операции «Кобра», мы должны были сначала вплотную подойти к дороге в Перье. Я сосредоточил корпус Коллинса на узком участке фронта и нацелил его на прямоугольник у Сен-Ло. Корлетту предстояло прорваться в Сен-Ло и захватить этот узел дорог для ввода в прорыв войск второго эшелона, а Миддлтон должен был в это время форсировать болота и быть готовым начать продвижение на Кутанс, как только мы прорвемся через прямоугольник, подвергнутый воздушной бомбардировке.

Командиром корпуса, действующего на главном направлении в операции «Кобра», я наметил самоуверенного и честолюбивого Коллинса. Для осуществления прорыва обороны противника и прикрытия флангов я выделил в его распоряжение 9-ю и 30-ю пехотные дивизии. Затем, чтобы обеспечить стремительность наступления, я расположил во втором эшелоне за ними 1-ю дивизию. К этому времени 1-я дивизия уже больше месяца «отдыхала» на спокойном фронте под Комоном. Для нас не представлял проблемы вопрос о выборе бронетанковых дивизий для ввода их в прорыв, так как у нас всего было только две дивизии: 2-я дивизия, закаленная в боях, и 3-я. Все три дивизии предполагалось перебросить на исходные позиции перед самым началом наступления, да и то лишь ночью при соблюдении тщательной маскировки.

На совещании, состоявшемся за неделю до начала операции «Кобра», Эдди раздраженно заявил, что 9-й дивизии выделена слишком широкая полоса наступления. «Участок прорыва слишком велик даже для двух дивизий», — жаловался он.

— Хорошо, в таком случае, как насчет еще одной дивизии? — спросил я, повернувшись к Коллинсу. — Вы можете получить 4-ю дивизию.

Эта дивизия только что была отведена с линии фронта на отдых.

Лицо Табби Торсона вытянулось, и я рассмеялся.

— Черт побери, я никогда не думал, что мы сможем с такой легкостью отдать дивизию, — сказал я.

— Слишком легко, — отпарировал он. — Теперь мы бросили в бой все, что у нас есть. В резерве не осталось ни одной дивизии, только норвежско-американский батальон — один батальон в резерве на всю проклятую 1-ю армию.

— В Тунисе у нас никогда не было столько войск, — успокоил я Торсона. — Что вы еще хотите иметь? — спросил я, снова обращаясь к Коллинсу. — Вы получили теперь абсолютно все, кроме моего револьвера.

Коллинс протянул мне руку.

Пока Миддлтон пробивался с боями к Кутансу, 90-я дивизия снова проштрафилась, на этот раз под командой Лэндрама. Передо [363] мной встала задача заменить Лэндрама другим человеком, который мог бы встряхнуть дивизию. С этой целью я принялся за изучение списка бригадных генералов.

Я остановился на фамилиях Реймонда Маклэйна и Теодора Рузвельта (младшего).

Рассматривая кандидатуру Рузвельта, я вспомнил, как мы с Эйзенхауэром еще в Сицилии решили, что, поскольку Тэдди пренебрегает дисциплиной, он, по-видимому, не сможет шагнуть дальше одной звезды.

— Солдаты боготворят Тэда, — объяснял я Айку, — но он слишком мягкосердечен, чтобы командовать дивизией, и мало чем отличается от своих ребят.

Но сейчас 90-й дивизии был нужен не строгий начальник для поддержания дисциплины, а живой и храбрый человек, который мог бы без посторонней помощи вести дивизию в бой и вселить в солдат уверенность. Если кто-либо удовлетворял этим требованиям, то это был именно Тэд Рузвельт. Если ему дать в помощники строгого и требовательного человека, рассуждал я, то через пару недель Тэд сможет повести 90-ю дивизию на бой с немцами.

13 июля почти в полночь я позвонил по телефону в верховный штаб экспедиционных сил союзников, намереваясь сообщить Айку о своей рекомендации. Однако Айк уже лег спать. Тогда я связался с Беделлом Смитом.

— Вы хотите дать 90-ю Тэду? — кричал он в телефон, не отличавшийся хорошей слышимостью. — Хорошо, Брэд, я утром поговорю об этом с Айком.

Направить в Вашингтон рекомендацию о назначении Тэда мог только Айк, как командующий театром военных действий.

Беделл позвонил мне на следующий день рано утром. Я еще не садился за завтрак.

— Вопрос относительно Рузвельта решен. Айк одобрил вашу рекомендацию. Кандидатура вполне подходящая.

— Слишком поздно, Беделл, — ответил я. — Тэд умер от разрыва сердца вчера в полночь.

Об этом мне сообщили по телефону из 4-й дивизии, куда он был прикомандирован. Сердечный приступ начался внезапно, и Тэд, чему было трудно поверить, умер спокойно в своей палатке. Уйдя из 1-й дивизии в Сицилии вместе с Терри Алленом, Рузвельт получил назначение к генералу Анри Жиро в тот момент, когда французы начинали вторжение на Корсику. Там в возрасте 56 лет он принял участие в третьей десантной операции.

В течение осени ему было не по себе среди штабных офицеров и он всем сердцем стремился вернуться обратно туда, где шла настоящая война. Наконец, окончательно истомившись, он написал мне в Англию, умоляя дать ему какую-нибудь работу, связанную со вторжением. [364]

«Если потребуется, я поплыву через Ла-Манш с 105-миллиметровой гаубицей на спине, — писал он. — Все что угодно, только помогите мне выбраться из этой крысиной дыры».

4-я дивизия еще не была обстреляна, и трудно было предвидеть, как она будет вести себя в наступлении. Если бы Рузвельт находился в первой волне десанта, никто лучше его не возглавил бы штурм побережья. Тэд не ведал страха, он беззаботно прогуливался под огнем, добродушно высмеивал солдат, бросавшихся в укрытия, и подгонял их вперед. Я написал Тэду, что могу предложить ему только одно: высадиться с первой волной десанта 4-й дивизии на участке «Юта» и показать необстрелянным солдатам, как следует вести себя под огнем.

— Вас, наверно, убьют во время высадки, — писал я ему.

Тэд не ответил на мое письмо. Он вырвался из госпиталя в Италии, где болел воспалением легких, и несколько дней спустя явился ко мне в Лондон, еще мучимый сильной лихорадкой.

Мало кто в такой степени, как Рузвельт, заслужил пост командира дивизии, но мы слишком долго медлили с его назначением. Он бросал вызов смерти с таким равнодушием, что, глядя на него, тысячи и тысячи молодых людей забывали о своем страхе. Я никогда не встречал более храброго человека и более преданного своему долгу солдата.

Пока мы отрабатывали последние детали плана операции «Кобра», к нам приехала делегация русских военных наблюдателей. Они снова приезжали во время прорыва и еще несколько раз осенью. В кителях, затянутых ремнем, в бриджах и русских сапогах, советские офицеры всюду совали свой нос, вдаваясь во все детали наших действий на плацдарме. Особенно они интересовались нашими методами снабжения; огромное количество грузовиков поразило их. Мы, со своей стороны, горячо приветствовали их и ничего от них не скрывали.

Сопровождавший их англичанин был менее экспансивен, чем мы. Старый работник английского посольства в Москве, он рассказывал о русских со сдержанной неприязнью.

— Когда мы шутя расспрашиваем этих парней о Красной Армии, — сообщил он по секрету Хансену, — они либо уклоняются от ответа, либо говорят неправду.

В то время мы думали, что английский бригадный генерал слишком строго судил о наших союзниках.

Русские оказались очень щепетильны в отношении рангов и приветствовали нас в строгом соответствии со своими званиями. Старший по чину молодой адмирал шел впереди двух генералов Красной Армии. Он был подтянут и подчеркнуто корректен, но лицо его было бесстрастным.

Во время своего первого визита советские представители попросили разрешения посетить лагерь немецких военнопленных. Когда [365] они бродили по лагерю, один из советских офицеров остановился около высокого мускулистого немецкого капитана с нашивками парашютиста.

— Что, по вашему мнению, ждет Германию после того, как мы выиграем войну? — бегло спросил русский по-немецки. Парашютист вздрогнул, потом решительно выпрямился.

— Германия, — сказал он, — очевидно, будет раздроблена на мелкие части.

— Не Германия, — советский офицер медленно выговаривал слова, — не Германия, герр гауптман, а немцы.

К середине июля мы начали чувствовать усиливающееся нетерпение корреспондентов, которым казалось, что на плацдарме создался тупик. Наступление Миддлтона на Кутанс сначала пробудило их надежды, но затем вызвало еще большее разочарование. Те из них, кто ожидал, что взятие Кана послужит сигналом к прорыву союзных войск, возвратились разочарованные в свои унылые пресс-лагери, убедившись, что англичане больше не продвигаются. Уже несколько недель шли непрерывные дожди и плацдарм был окутан мрачным покровом серых туч, приковывавших авиацию к земле, в то время как противник беспрепятственно подтягивал подкрепления. Пока 19-й корпус Корлетта продирался сквозь заросли густого кустарника к Сен-Ло, а части Коллинса медленно ползли через Карантанские болота, корреспонденты все чаще начали задавать вопрос, научились ли союзники чему-нибудь с тех пор, как они вылезли из окопов во Франции 26 лет назад.

Эти унылые настроения были наиболее ярко выражены в одном газетном сообщении, появившемся за два дня до прорыва. Оно было написано очень известным корреспондентом, который поддался атмосфере уныния, царившей в пресс-лагерях. Корреспондент объяснял «застой» на плацдарме чрезмерной осторожностью.

«Критики стратегии генерала Бернарда Монтгомери, — писал он,— обвиняют его главным образом в том, что он старается действовать наверняка и тем самым превращает осторожность в порок. Армия Соединенных Штатов все время действовала так, чтобы это стоило ей как можно меньших потерь в людях. Подобная тактика оказалась заразительной и повлияла на действия английского командования».

В тот момент мы могли лишь усмехаться и терпеливо сносить все уколы. План операции «Кобра» быстро приобретал конкретные очертания, но мы еще не отваживались сообщить о нем корреспондентам. Противник уже проявлял признаки беспокойства на карантанском фронте и к середине июля собрал против нас остатки своих двенадцати дивизий. Больше всего обеспокоила нас переброска двух немецких танковых дивизий из сектора Монти в наш сектор.

Мне больше, чем кому бы то ни было, надоело медленное продвижение, дюйм за дюймом, через кустарники Сен-Ло и болота [366] Карантана. Меня бесила мысль, что пока мы пешие, увязая в болотах, продвигаемся к дороге в Перье, наша мощная техника стоит в бездействии под маскировочными сетями. Тем не менее, пока мы не дошли до намеченных исходных позиций, мы могли пробираться только ползком, мирясь с тяжелыми потерями.

Хотя мне было известно о все усиливающейся критике со стороны корреспондентов, я считал, что мы не должны ни перед кем оправдываться и доказывать, что у нас имеются успехи. В конце первой недели после высадки мы объединили плацдармы. В течение второй недели мы отрезали полуостров Котантен. На третью неделю мы захватили Шербур. В течение четвертой недели мы начали наступать с перешейка. А к концу пятой недели мы разработали план операции «Кобра» и подготовились к прорыву.

Всякий, кто был знаком с нашей тактикой во время средиземноморской кампании, не поверил бы, что мы ничему не научились и сознательно расходуем силы в боевых действиях, развивающихся черепашьими темпами. В Тунисе мы прорвали сильно укрепленные позиции, чтобы начать маневренную войну. Но там мы также сочли необходимым сперва захватить трамплин, использовав для этого пехоту, а уж затем бросить в бой бронетанковые силы. Было безумием говорить о молниеносной войне, пока не очищены Карантанские болота, где в нашем распоряжении было всего лишь несколько дорог. Прежде всего мы должны были выйти на местность с твердым грунтом, где нашим танкам будет открыт путь в любом направлении.

Кроме тех критиков, которые обвиняли нас в трусости, были и такие, которые искали в нашей тактике признаки заговора против красных. Один английский журналист спрашивал, не является ли наше «отсиживание» частью плана, направленного на то, чтобы истощить силы русских, предоставив им одним воевать с рейхом. А один американский журналист говорил мне за неделю до прорыва, что если таковы наши намерения действительно, то мы потеряем право принимать участие в послевоенном устройстве мира. Я заверил его, что мы не вероломны, и посоветовал не торопиться с приговором.

— Подождите примерно недельку, прежде чем выносить окончательное суждение, — сказал я, жалея, что не имел возможности рассказать о плане «Кобра».

Обвинение в том, что мы тайно замышляем что-то против Советов, было чепухой. Я знал о продвижении русских не больше, чем любой читатель, а по существу, и того меньше, так как редко читал газеты. Пока мы не подошли к Эльбе и перед нами не встала проблема встречи с Красной Армией, я воевал, оставаясь в полном неведении относительно советских намерений. Даже когда Красная Армия значительно продвинулась и находилась в 160 километрах от наших войск, причем разрыв между нами уменьшался с каждым днем, мы наносили положение советских войск на карту, основываясь [367] лишь на сведениях, транслировавшихся Би-Би-Си. Это был наш единственный канал связи с советским командованием{36}.

Пока Коллинс разрабатывал план действий войск в операции «Кобра», Квесада со всем пылом молодого человека, стремящегося поскорее добраться до Парижа, решительно взялся за разработку плана воздушных операций. Он разместил командный пункт 9-го тактического авиационного командования на лугу, возле нашего командного пункта. Там, за живой изгородью, он поставил переоборудованную авторемонтную мастерскую, которая служила ему жильем.

Широкая открытая улыбка, лоснящиеся зеленые штаны и помятая, но лихо заломленная фуражка делали Квесада похожим на простого летчика, «рубаху-парня», однако на самом деле он был блестящим, требовательным и отважным командиром авиации поддержки сухопутных войск. Он пришел на войну молодым, полным инициативы человеком, не обремененным предрассудками и теориями по использованию тактической авиации, которыми были напичканы многие его начальники. Для Квесада истребитель был еще мало известным оружием с огромными, неизведанными возможностями в деле поддержки наземных войск. Он считал своим долгом изучить эти возможности. В Англии Квесада вначале производил эксперименты с увеличением бомбовой нагрузки своих истребителей, подвешивая под крылья и под фюзеляжем все более тяжелые бомбы и все в большем количестве. Он даже превратил эскадрилью скоростных «Спитфайров» в эскадрилью истребителей-бомбардировщиков. Когда англичане стали протестовать против такого отношения к истребителям, которые были их гордостью, невозмутимый Квесада ответил:

— Но это уже не ваши самолеты, а мои. А я буду делать с ними все, что захочу.

Кульминационной точки эти эксперименты достигли в тот день, когда Квесада подвесил под своими истребителями «Р-47» по паре 450-килограммовых бомб.

* * *

Прорвавшись через брешь в обороне противника, танковые и моторизованные колонны Коллинса должны были устремиться к Бретани, не обращая внимания на свои фланги и тыл. Каждую колонну с утра до вечера должны были прикрывать истребители-бомбардировщики, защищая войска от засад противника и помогая прорваться через опорные пункты. Таким образом, авиация вела разведку и атаковала все объекты, мешавшие продвижению колонн. [368]

Для связи с самолетами командиру каждой колонны была придана специальная группа связи.

— Можете ли вы обеспечить нашим колоннам постоянную радиосвязь с авиацией? — спросил я Квесада.

— Конечно, можем, — усмехнулся тот, — но моим парням будет трудно действовать с вашими колоннами. Им придется передвигаться в открытых джипах, в то время как ваши находятся в танках.

— А почему бы не посадить ваши группы связи с авиацией в танки?

— Вы это серьезно говорите, генерал? — спросил он. — Ей-богу, это было бы здорово! Но нам придется проверить, могут ли наши радиостанции действовать, если их установить в танке.

— Прекрасно, Пет. К полудню я пошлю на ваш командный пункт парочку «Шерманов».

Квесада уехал, а я дал указание начальнику артиллерийско-технической службы немедленно направить в распоряжение 9-го тактического авиационного командования два танка «Шерман».

Дежурный взглянул на запись, сделанную им во время телефонного разговора со мной. «9-е тактическое авиационное командование? — подумал он. Не может быть, ведь это же авиация. Какого черта они будут делать с танками? Вот проклятый старик. Он, очевидно, имел в виду 9-ю пехотную дивизию Мэнтона Эдди».

Два танка «Шерман» прогромыхали на командный пункт Эдди. Дежурный офицер прогнал их обратно.

— Это не нам, — сказал он водителям. — Очевидно, произошла ошибка. Нам танки не нужны.

Мне позвонили из отдела артиллерийско-технической службы: — Мы по поводу этих танков, генерал.

— А, относительно двух танков для Пета Квесада? — спросил я. — Он уже получил их?

— Вы имеете в виду генерала Квесада? Квесада из 9-го тактического авиационного командования?

— Да, они должны отправиться на соседний командный пункт.

— Черт возьми, — пробормотал мой собеседник. В телефоне что-то щелкнуло, и я повесил трубку.

Когда, наконец, танки пришли на командный пункт Квесада, дежурный офицер штаба хотел немедленно отправить их обратно.

— Здесь авиация, — протестовал он. — Какого черта мы с ними будем делать?

Только поздно вечером танки были, наконец, вручены авиаторам и начались испытания. Радио работало хорошо, и Квесада имел теперь собственные бронетанковые силы.

* * *

Использование бомбардировочной авиации в операции «Кобра» для того, чтобы проделать проход для танков и пехоты, по существу, [369] ничем не отличалось от обычной артиллерийской подготовки. Цель авиации и артиллерии состоит в том, чтобы проложить путь для наступления, уничтожить или деморализовать противника и вынудить его спрятаться в укрытия. Мы рассчитывали, что в результате воздушной бомбардировки противник на участке прорыва будет уничтожен или подавлен. Первоначально Гарт возражал против нашего предложения использовать стратегическую авиацию, предпочитая пробить брешь в обороне противника с помощью своих пушек. Если бы он располагал в десять раз большим количеством орудий для обеспечения прорыва, я, очевидно, встал бы на его сторону. Но Гарт не мог обеспечить желательные для меня темп и плотность огня — для этого у него не хватало ни орудий, ни боеприпасов. Усилив нашу артиллерию стратегической авиацией, мы могли нанести противнику сокрушительный удар и лишить его возможности подтянуть подкрепления.

Еще в 1939 г., когда некоторые из моих сослуживцев в армии питали иллюзии, считая, что средства обороны превосходят средства наступления, Беделл Смит и я утверждали, что германская авиация может проделать узкий проход в линии Мажино, подвергнув ее сильной бомбардировке. Однако справедливость этой теории была подтверждена только в 1943 г. в Северной Африке, когда генерал Андерсон, сосредоточив четыре дивизии на фронте, который обычно занимают две дивизии, прорвался к Тунису, поддержав действия войск тактической авиации, совершившей 2600 самолето-вылетов.

Стратегическая авиация впервые была использована в больших масштабах 15 марта 1944 г., когда Марк Кларк бросил для бомбардировки Монте-Кассино 503 тяжелых бомбардировщика. Но Кларк ставил себе целью захватить объект, а не проделать проход войскам бомбардировками с воздуха. Бомбардировка Монте-Кассино не сломила сопротивления противника. Более того, до нас в Англию дошли слухи, что часть бомб была сброшена на позиции союзных войск, а подобные факты могли отбить охоту использовать стратегическую авиацию для ударов по тактическим объектам. Даже бомбометание по площадям у Шербура не было особенно эффективным, но там мы использовали для этой цели только средние бомбардировщики и истребители-бомбардировщики.

Наступление Монти на Кан самым убедительным образом показало нам, как можно применить стратегическую авиацию в тактическом наступлении. Но и Монтгомери испытал трудности. Тяжелые бомбы английских бомбардировщиков в такой степени разворотили местность, что танки Монти не могли пройти, пока бульдозеры не засыпали воронки.

В течение нескольких недель, предшествовавших разработке плана операции «Кобра», я стремился обнаружить сосредоточение войск противника, чтобы ударами стратегической авиации постараться уничтожить целую дивизию. Пока я занимался поисками [370] такой цели, мне неожиданно пришла в голову мысль: почему бы не объединить эту задачу с прорывом, то есть сперва разгромить дивизию с воздуха, а затем прорвать фронт на этом участке?

К 18 июля разработка плана операции «Кобра» была закончена, и Монтгомери его одобрил. На следующий день я вылетел в штаб Ли-Маллори близ Лондона, чтобы согласовать план с командованием стратегической авиации. Хансен обратился в штаб 9-го тактического авиационного командования с просьбой одолжить самолет «С-47» для перелета через Ла-Манш, но получил отказ. Не желая прибегать к протекции Квесады, я сел в залатанный «С-78», который был выпрошен несколько недель назад в Англии адъютантом Корнти Ходжеса. Это был двухмоторный четырехместный самолет (не считая летчика) с фюзеляжем, обтянутым холстом, предназначенный для начального обучения экипажей многомоторных самолетов. Застегнув пряжки парашюта и надев спасательный пояс «Ма Уэст», я сел на место второго пилота. Хансен поместился на заднем сиденье, держа в руках два алюминиевых футляра, в которых находились наши планы и карты операции «Кобра». Третий футляр я зажал между коленями.

Мы взяли курс на Селби-Пойнт и через полчаса, обогнув сортировочную станцию в Харроу, сели на аэродроме Нортхолт. Меня встретили Бреретон и Конингем. Они иронически посмотрели на наш «С-78», когда он подруливал к ангару.

Несколько недель спустя Той Спаатс выделил мне новый «С-47» вместе с экипажем из состава командования транспортной авиации, находившегося в Англии. Этот самолет, названный «Мэри К» в честь моей жены, был в моем распоряжении на протяжении всей войны и даже в течение нескольких лет после ее окончания. Только в 1948 г. он был передан военному училищу в Вест-Пойнте. Летчик, майор Олвин Робинсон из Сан-Антонио, бывший помощник аптекаря во флоте и искусный радист, все еще служит у меня. Я никогда не летал с летчиком, суждению и мастерству которого я доверял бы в большей степени.

Командный пункт Ли-Маллори находился в Стенморе, в заброшенном большом особняке, выходившем фасадом в запущенный сад, за которым видны были шпили Харроу. Кроме Теддера и Спаатса, Ли-Маллори пригласил английских и американских командиров стратегической и тактической авиации. Среди офицеров в парадной авиационной форме странно выглядел одетый в штатский шерстяной костюм Солли Цуккерман, эксперт английской авиации по бомбометанию. С этим Цуккерманом Спаатс предыдущей весной крепко поспорил по вопросу о том, по каким стратегическим объектам следует в первую очередь наносить бомбовые удары. Цуккерман настаивал на том, чтобы подвергнуть бомбардировке главным образом железнодорожные коммуникации, в то время как Спаатс предлагал сначала вывести из строя нефтеперерабатывающие [371] заводы, чтобы ограничить действия авиации противника и создать напряженное положение для маневра его наземных войск. Дальновидность Спаатса оправдала себя во время битвы в Арденнах, когда танки фон Рундштедта остановились из-за отсутствия горючего.

По приглашению Ли-Маллори я быстро изложил план операции «Кобра», подчеркнув, что мы выбрали дорогу в Перье потому, что она может служить хорошим наземным ориентиром для тяжелых бомбардировщиков при подходе к цели. Если бомбовый удар будет нанесен утром, авиация сможет прилететь со стороны солнца и держать курс вдоль дороги на запад к Перье. Но если даже погода задержит вылет бомбардировщиков до второй половины дня, авиация без труда сможет изменить свой маршрут и лететь с запада со стороны солнца в направлении Сен-Ло. В том и другом случае дорога в Перье послужит бомбардировщикам надежным ориентиром, который помог бы самолетам избежать бомбардировки по ошибке американских войск, находящихся с северной стороны дороги. Чтобы исключить всякую случайность, войска Коллинса отводились на 1500 метров к северу от дороги на Перье. Мэнтон Эдди вначале протестовал против этого приказа. Ему не по душе была мысль о том, что придется отдать полоску земли шириной в полтора километра, за которую он так отчаянно сражался и за которую, может быть, снова придется драться. Но я не хотел подвергать наши войска риску, допустив бомбардировку своей авиацией целей в непосредственной близости от наших линий

Кроме того, я с самого начала настаивал на том, чтобы авиация ограничивалась сбрасыванием 45-килограммовых осколочных бомб. Эти небольшие бомбы обеспечивали не только большую плотность поражения, но и не делали слишком глубоких воронок, затруднявших продвижение Монти к Кану. Это ограничение автоматически исключало использование английской авиации в операции «Кобра» — отсеки в фюзеляжах английских самолетов не были приспособлены для таких небольших бомб.

Командование авиации отнеслось к операции «Кобра», пожалуй, с еще большим энтузиазмом, чем наши наземные войска. Для него бомбардировка позиций противника под Сен-Ло была исключительно удобным случаем проверить возможность подавления обороны с воздуха. Ли-Маллори предложил выделить столько бомбардировщиков, сколько союзники еще никогда до этого не поднимали одновременно в воздух. Узнав о моем нежелании привлекать к участию в операции английские военно-воздушные силы, он был очень разочарован, хотя и соглашался со мной, что чрезмерно большое количество воронок создало бы серьезные затруднения для действия наших наземных войск.

В полдень, когда мы на самолете Бреретона «С-47» вылетели из Нортхолта во Францию, я заручился обязательством авиации провести значительно более мощный налет; чем я мог надеяться раньше. [372]

Коллинс, узнав от меня о полученном обещании, скептически отнесся к моим словам. Позднее он признался, что подумал, не преувеличил ли я все это. Ведь нас должны были поддержать 1500 тяжелых и 396 средних бомбардировщиков и еще 350 истребителей-бомбардировщиков, всего 2246 самолетов на 13 квадратных километров нормандских кустарников.

Каждый из 1500 самолетов «Либерейтор» и «Летающая крепость» брал сорок 45-Килограммовых бомб, то есть всех бомб было достаточно для того, чтобы усеять бомбардируемую площадь 60 тыс. воронок. Операцию «Кобра» мы планировали начать 20-минутным налетом 350 истребителей-бомбардировщиков на узкую полосу фронта вдоль дороги на Перье. Следом за ними должны были появиться тяжелые бомбардировщики на высоте 2500 метров и в течение часа обрабатывать позиции противника. Когда последняя группа тяжелых бомбардировщиков сбросит свой груз, три ударные дивизии Коллинса устремятся вперед при поддержке тысячи с лишним орудий. Пока Коллинс будет продвигаться к дороге на Перье, 350 истребителей-бомбардировщиков вновь пробомбят узкую полоску на северной кромке прямоугольника. Как только истребители отбомбятся, появятся средние бомбардировщики и в течение 45 минут будут обрабатывать южную кромку прямоугольника.

Пока офицеры авиационных штабов в Англии производили при помощи счетных линеек скрупулезный расчет времени сбрасывания бомб эшелонами бомбардировщиков, сержант-танкист сделал из металлического лома, подобранного в одном из немецких дорожных заграждений, приспособление, которое, наконец, должно было обеспечить нашим танкам превосходство при действиях среди живых изгородей и кустов.

Изобретение было сделано чрезвычайно своевременно. Живые изгороди, мешавшие действиям наших танков в Нормандии, тянулись не только через полосу прорыва, но и дальше, вдоль всего пути, по которому должны были двигаться наши войска. Для успеха операции «Кобра» важно было, чтобы наши бронетанковые силы могли свободно прорваться в тыл противника, не снижая темпов продвижения при преодолении кустарников. Предыдущие попытки преодолеть нормандские изгороди окончились неудачей. Наши танки «Шерман» не прорывались сквозь изгороди, а переползали через них, подставляя под огонь противника незащищенные броней днища, беспомощно задрав пушки кверху.

* * *

Однажды утром, менее чем за неделю до операции, Джероу позвонил и спросил меня, не могу ли я приехать к нему во 2-ю дивизию.

— Возьмите с собой вашего начальника артиллерийско-технической службы, — сказал он, — мы вам такое покажем, что у вас глаза на лоб полезут. [373]

Я нашел Джероу и несколько офицеров его штаба у легкого танка, к которому был приварен поперечный брус. Из бруса выдавались вперед четыре зубца, похожие на клыки. Танк попятился назад, затем ринулся вперед к живой изгороди со скоростью 16 километров в час. Его клыки вонзились в стену, не давая танку вздыбиться кверху, и танк прорвался через изгородь в облаке пыли и грязи. «Шерман», имеющий такое же приспособление, повторил эту операцию. Он также врезался в изгородь и, вместо того чтобы задрать носовую часть кверху, прорвался вперед. До нелепости оказалось простым то, перед чем армия вставала в тупик в течение пяти с лишним недель. Автором изобретения был 29-летний сержант Кэртис Калин-младший, из Нью-Йорка.

Медарис поспешил на командный пункт и приказал всем артиллерийско-техническим подразделениям армии круглые сутки заниматься производством новых противоизгородных приспособлений. Материалом послужили подводные заграждения, поставленные Роммелем у побережья. Через несколько часов Медарис вылетел в Англию, чтобы использовать имевшиеся там мастерские. В 18 часов было обнаружено, что у нас не хватает сварочного оборудования, и через 2 часа в Англию уже летел самолет. На следующее утро, когда вернулся самолет, грузовики уже ожидали его на аэродроме. Через неделю на трех из каждых пяти танков, выделенных для участия в прорыве, были смонтированы противоизгородные приспособления. За свое изобретение Калин был награжден командиром корпуса орденом «Почетного легиона». Четыре месяца спустя он потерял в Гюртгенском лесу ногу и отправился домой в Нью-Йорк.

Начало операции «Кобра» было намечено на 21 июля. Однако за день до этого небо над плацдармом затянуло тучами — ожидалась дождливая погода. Но Эйзенхауэр так горел желанием приступить к осуществлению наших планов, что, несмотря на плохую погоду, отправился к нам на бомбардировщике «В-25». Это был единственный самолет, который мы видели в тот день в воздухе.

— Вы сломаете себе шею, если будете летать на «В-25» в такую погоду, — сказал я ему.

Айк стряхнул пепел с сигареты, усталая улыбка скользнула по его лицу.

— Это одна из привилегий, которые дает мне моя должность, — сказал он. — Никто здесь не может запретить мне это.

Вернувшись позже на аэродром, Айк с тоской посмотрел на хмурое небо.

— Когда я умру, — сказал он Хансену, — не хороните меня, пока не пойдет проливной дождь. Эта проклятая погода доведет меня до смерти.

Вечером мне позвонили из штаба военно-воздушных экспедиционных сил союзников в Англии и сообщили, что операция «Кобра», [374] назначенная на 21 июля, должна быть отложена до более благоприятной погоды.

Тем временем противник стал проявлять повышенный интерес к участку, на котором мы наметили совершить прорыв. Две немецкие танковые дивизии были переброшены с фронта Монти под Каном в американский сектор. В результате количество немецких войск, находившихся против нас, увеличилось до девяти дивизий. Номера дивизий теперь почти ничего не значили, так как это были импровизированные соединения, сколоченные наспех из всяких остатков.

Пять танковых дивизий оставались на фронте против Монти, и мы надеялись, что ему удастся удержать их там до начала наступления. Однако по мере подхода свежих частей противник старался вывести танки в резерв и заменить их пехотой. Несмотря на налеты авиации союзников и острую нехватку транспортных средств, немцы проявили способность поразительно быстро восстанавливать свои силы. Они увеличили количество дивизий, находившихся на западе в день высадки союзников, с 58 до 65. Но даже это наращивание сил не могло скрыть того факта, что положение противника становилось все серьезнее. Хотя Роммель все еще говорил о ликвидации плацдарма союзников, было совершенно ясно, что его слова предназначались в первую очередь для поднятия боевого духа немцев. Фон Рундштедт уже был сделан козлом отпущения и отстранен от поста главнокомандующего на западе за то, что не смог предотвратить вторжения. Вместо него был назначен седовласый прусский юнкер фельдмаршал Гюнтер фон Клюге. Едва фон Клюге занял этот пост, как операция «Кобра» подорвала его репутацию. Фон Рундштедту удалось второй раз избежать поражения лишь потому, что он был вовремя отстранен от должности; первый раз это ему удалось под Москвой в 1941 г.

Хотя 7 -я армия противника пыталась, несмотря на тяжелые бои и большие потери, в течение июля и августа сковать нас на плацдарме, германское верховное командование не принимало мер к усилению ее войсками из района Па-де-Кале. Там, пока шли решающие бои на плацдарме в течение семи недель, 15-я армия немцев ожидала вторжения, которое так и не последовало. Она все еще была убеждена в том, что главный удар нанесут союзные войска во главе с Паттоном через узкую часть пролива Па-де-Кале. Таким образом, в то время, когда фон Клюге терпел поражение за поражением в битве за Францию, в 150 километрах от него противник держал в бездействии девятнадцать дивизий, играя нам прямо на руку, поддавшись на крупнейший в истории этой войны обман.

Противник был разгромлен во Франции не только благодаря действиям авиации и большой подвижности войск союзников. Нельзя было одержать столь решительную победу, если бы германский генеральный штаб не законсервировал свою 15-ю армию, совершив, таким образом, крупную военную ошибку. [375]

Во время решающей борьбы за наращивание сил в первые две недели вторжения в Нормандию мы больше всего рассчитывали, во-первых, на авиацию, которая должна была закрыть все подступы к плацдарму и задержать переброску вражеских подкреплений, во-вторых, на отвлекающие действия с целью сковать противника в районе Па-де-Кале, пока мы будем громить по частям его войска в Нормандии. Наш план дезинформации был рассчитан на обман противника в больших масштабах. План был основан на искусном обмане известных нам вражеских агентов, на фальшивых радиосообщениях и создании ложного флота вторжения. Цель его состояла в том, чтобы ввести противника в заблуждение и заставить поверить, будто мы сосредоточили целую группу армий на восточном побережье Англии для главного удара против Па-де-Кале. Ложным штабом этой фиктивной группировки должен был стать штаб 1-й американской группы армий. Паттон, прибытие которого в Англию было предано широкой гласности, изображался как командующий армией «вторжения», входящей в эту группу армий.

Пока английская разведка снабжала немецких агентов в Англии вымышленными данными относительно фиктивного вторжения, мы создали специальную радиосеть, чтобы имитировать лихорадочную деятельность группы армий, якобы готовящейся к штурму через пролив Па-де-Кале. В устье Темзы и вдоль восточного побережья Англии инженеры построили макеты судов, единственная роль которых состояла в том, чтобы получались отчетливые изображения на аэрофотоснимках авиации противника. В период бомбардировок побережья Франции перед вторжением авиация подавляла оборону противника в районе Па-де-Кале с такой же силой, как и на побережье Нормандии.

Разрабатывая план дезинформации при подготовке операции «Оверлорд», мы надеялись лишь на некоторую отсрочку, на неделю или самое большее на две, пока нам не удастся сосредоточить на плацдарме достаточное количество дивизий, чтобы закрепиться на побережье Нормандии. Мы полагали, что противник быстро раскроет наш обман, как только выявит численность войск, высадившихся в Нормандии. Но он настолько поверил в наши намерения, что к концу июня все еще держал свои войска в районе Па-де-Кале, будучи уверенным, что перехитрил нас. Когда мы расширили плацдарм в Нормандии, немцы перебросили туда из Бретани почти все свои войска, кроме гарнизонных. Они подчистили все, что оставалось в Южной Франции, несмотря на усиливающуюся угрозу проведения операции «Энвил». Чтобы изыскать резервы, противник пошел на значительное сокращение гарнизонов в Норвегии и Дании. И, несмотря на эти усилия, 19 дивизий, находившихся на обрывистых берегах Па-де-Кале, продолжали бездействовать.

Когда в июле мы решили перебросить штаб 1-й группы армий на фронт во Францию, нам пришлось изменить номер этой группы, [376] чтобы не дать противнику возможность раскрыть наш обман.

В результате 1-я группа армий превратилась в 12-ю, и когда штаб 12-й группы армий отбыл во Францию, фиктивная 1-я группа армий осталась в Англии в соответствии с нашим планом дезинформации.

Во главе этой фиктивной группы армий нам нужно было поставить реального командующего, чтобы придать больше правдоподобия нашему обману. Военное министерство прислало нам генерала Макнейра в роли наблюдателя и фиктивного командующего. К этому времени Макнейр почти закончил выполнение своей задачи в США по укомплектованию и подготовке полевой армии.

Даже теперь я не могу понять, почему противник в течение столь долгого времени верил в этот явный обман. Ведь после того, как мы высадились в Нормандии, только дурак мог считать нас способными предпринять такие же гигантские усилия еще в каком-то другом месте. Я могу объяснить это только тем, что противник считал нас гораздо более сильными, чем мы были на самом деле.

Вечером 20 июля, после обеда, я поехал по Коломбьерской дороге к сельскому домику, где штаб 1-й армии разместил своих корреспондентов. Отдел печати и психологической войны штаба просил меня изложить в общих чертах план предстоящего наступления. Проторчав две томительно скучные недели в Карантанских болотах, корреспонденты немного оживились 18 июля, когда Кор-летт, наконец, преодолел последние несколько километров и захватил груду развалин — все, что осталось от города Сен-Ло. Корреспонденты внимательно выслушали наш план, изложенный в общих чертах, вытягивая шеи, когда я показывал им участок прорыва, и качая головами, когда я рассказывал о том, какие силы авиации нам выделены. В конце нашей беседы один из корреспондентов спросил, предупредили ли мы французов, живущих в пределах участка прорыва, о предстоящей бомбардировке. Я покачал головой, как бы для того, чтобы избежать необходимости сказать «нет». Любой наш намек французам послужил бы предостережением для немцев. Противник мог отвести войска, и пока мы вели бы бомбардировку по пустому месту, он собрал бы резервы для контратаки. Успех операции «Кобра» зависел от внезапности действий. Внезапность была совершенно необходимым условием, даже если бы она привела к массовому истреблению невинных людей.

Другой корреспондент с добродушным видом показал на Кутанс, расположенный в 25 километрах юго-западнее Сен-Ло.

— Как скоро вы рассчитываете добраться туда на этот раз? — спросил он

Я не ожидал вопроса о наступлении, которое вел Миддлтон, и решил рубануть сплеча:

— Думаю, что за сорок восемь часов.

Сильно удивленный корреспондент поднял глаза от своего блокнота: двадцать шесть километров за двое суток? [377]

Я кивнул головой, хотя и с чувством некоторого беспокойства, вспоминая, что за последние две недели мы редко продвигались более 500 метров в сутки.

Через неделю мне сказали, что я ошибся в своем предположении на 7 часов во времени и на 3500 метров в расстоянии. Проснувшись в воскресенье 23 июля, мы снова увидели, как и прошлые три дня, серое, затянутое облаками небо. К этому времени я стал раздражительным. Я опасался, что сведения о готовившейся операции проникнут в печать или немецкое командование начнет что-то подозревать.

— Проклятие, — позвонил я Кину, — я предам капеллана военному трибуналу, если погода не изменится.

Не знаю, что помогло — воскресный ли день или мой ультиматум, но поздно вечером из Стенмора мне сообщили по радио, что к полудню завтра ожидается хорошая погода. Коллинс приказал своим дивизиям приготовиться, и незаметная дрожь пробежала по всему фронту американских войск.

Несмотря на предсказание хорошей погоды на понедельник, утро было сырое и тучи покрывали небо. Вместе с Квесада и Торсоном я отправился на джипе к Коллинсу для последней проверки. Я намеревался остаться с ним на время бомбардировки и в первые решающие часы наступления.

К 11 час. 30 мин. большие облака все еще закрывали нашу цель. Тяжелые бомбардировщики поднялись в воздух, но в 11 час. 40 мин. то есть за 20 минут до начала бомбардировки, по радио им было передано приказание вернуться на аэродром. Атака откладывалась еще на 24 часа.

Лишь возвратившись на командный пункт армии, я узнал, что группа тяжелых бомбардировщиков пересекла побережье и сбросила бомбы на цель сквозь облака. Однако получился недолет. Бомбы упали на позиции 30-й дивизии, на расстоянии более полутора километров от рубежа бомбометания.

— Недолет? — закричал я. — Но как это могло случиться? Ведь бомбардировщики должны были лететь вдоль дороги на Перье параллельно нашей линии фронта.

— Они летели не этим путем, сэр, — ответил начальник оперативного отдела штаба, — они подходили к цели под прямым углом к линии фронта.

Ли-Маллори явился на командный пункт через несколько минут. Хотя еще не было известно число жертв, он, так же как и я, был страшно огорчен этой ошибочной бомбардировкой.

— Но больше всего меня беспокоит то, — сказал я ему, — что тяжелые бомбардировщики пролетели над нашими головами, вместо того чтобы лететь параллельно дороге на Перье. Я уехал из Стенмора после того, как было ясно договорено, что они будут лететь параллельно этой дороге. [378]

Ли-Маллори не мог подтвердить факт такой договоренности, так как он был вызван с совещания в Стенморе до того, как оно окончилось.

— Если они будут лететь перпендикулярно дороге, — сказал я, — то мы идем на чертовский риск, гораздо больший, чем я мог себе позволить, поскольку мои войска находятся на расстоянии всего лишь полутора километров от цели.

Ли-Маллори обещал немедленно уточнить у командования 8-й воздушной армии курс самолетов.

Он позвонил только в 11 час. 30 мин. вечера. Я в ожидании его звонка сидел в тесной кабине затемненного автофургона, не сводя глаз с часов, висевших над моей койкой.

— Я все выяснил в штабе 8-й, — сказал маршал авиации, — они заявляют, что курс, по которому летели сегодня бомбардировщики, не был случайным. Они планируют выход на цель перпендикулярно нашим позициям над головами наших войск.

— Почему? — спросил я. — Ведь они твердо обещали нам, что будут лететь параллельно дороге на Перье. Когда мы выбрали для прорыва именно это место, то, кроме прочих соображений, учитывали также и эту дорогу.

— Оперативный отдел сообщил, — ответил Ли-Маллори, — что для пропуска тысячи пятисот тяжелых бомбардировщиков по узкому коридору, идущему параллельно дороге на Перье, потребуется более двух с половиной часов.

— Если вы будете настаивать на подходе к цели вдоль дороги на Перье, — добавил он, — то они, по их словам, не смогут нанести удар завтра.

Оставалось всего несколько часов до того момента, когда экипажи бомбардировщиков должны были получить инструкцию для вылета ранним утром.

Я был поражен и рассержен ответом командования авиации, ибо расценивал его как серьезное нарушение обещаний, данных мне при составлении плана операции. Пять дней назад я покинул Стенмор в полной уверенности, что самолеты полетят курсом вдоль дороги на Перье. Если бы я знал заранее о намерении командования авиации направить самолеты к цели перпендикулярно нашим позициям, то никогда на это не согласился бы. Я не хотел рисковать корпусом, так как при сбрасывании 60 тыс. бомб с высоты 2500 метров решают доли секунды.

Как бы я ни был раздражен тем, что планирующие органы ВВС обманули меня, у меня не было другого выхода, как только согласиться с ними или перенести атаку на неопределенный срок. Но мы уже приняли решение и не могли больше оттягивать операцию, не выдав противнику наши намерения.

— Должен ли я передать им, чтобы они начали действовать утром? — спросил Ли-Маллори. [379]

— У нас нет иного выхода, — ответил я. — Боши закрепятся на нашем фронте, если мы будем медлить. Но мы идем на ужасный риск. Еще одно неточное сбрасывание бомб может все погубить.

Я задумался на мгновение.

— Хорошо, пусть будет так. Мы будем готовы к переходу в наступление завтра утром.

Когда я рассказал Квесада об изменении плана действий авиации, он был поражен не меньше меня. А когда поступили первые сообщения о приближении самолетов перпендикулярным курсом к нашим позициям, он отказался поверить им. Но после того, как несколько свидетелей подтвердили правильность этих сообщений, Квесада по радио запросил у Бреретона объяснений.

Бреретон и не подумал оправдываться. — Да, таков был план, — заявил он, и -Брэдли знает об этом.

Бреретон, очевидно, был введен в заблуждение своим штабом. Мне ничего не было известно об этом изменении, пока Ли-Маллори не позвонил через одиннадцать часов после первой бомбардировки. Если бы я знал, я отвел бы свои войска еще дальше в тыл.

В течение всего утра 25 июля воздух дрожал от гула тяжелых бомбардировщиков, пока я волновался у телефона на командном пункте Коллинса. Эйзенхауэр снова перелетел через Ла-Манш, — он хотел быть с нами в момент прорыва. После трех дней отсрочки и неудачной бомбардировки накануне наши нервы были напряжены до предела.

Едва затих грохот разрывов, как начали поступать сообщения о потерях. Торсон протянул мне телетайпные донесения.

— Они снова ошиблись, — сказал он.

— О боже! — вскричал я. — Неужели еще один недолет?

Он кивнул головой и стал тщательно изучать сообщения, которые все еще держал в руке. Авиация нанесла серьезные потери 9-й и 30-й дивизиям. Обе дивизии понесли большой урон, и, когда бомбардировщики удалились, в образовавшиеся бреши были спешно брошены резервы.

Позднее в тот же день Коллинс по телефону сообщил мне, что во время бомбардировки был убит Макнейр. Макнейру не везло: в Тунисе он был серьезно ранен во время инспектирования войск, а здесь, приехав в наступавший в первом эшелоне батальон для проверки подготовки, был убит в результате прямого попадания бомбы в окоп.

Боясь, что известие о смерти Макнейра может помешать осуществлению нашего плана приковать внимание противника к Па-де-Кале, мы тайно похоронили Макнейра через два дня, на похоронах присутствовали лишь старшие офицеры. Цензуре было дано распоряжение не пропускать сообщений о его смерти до тех пор, пока не будет найден преемник, который займет место Макнейра в качестве «командующего» несуществующей группой армий. [380]

Вечером, когда Эйзенхауэр вылетел в Англию, исход операции «Кобра» был еще не ясен. Несколько сот американских солдат было убито и ранено в результате воздушной бомбардировки своей авиацией. Бомбардировки помешали наступлению Коллинса, и не было почти никакого основания думать, что мы на пороге успеха. Скорее создавалось впечатление, что операция провалилась.

Два дня спустя на пресс-конференции Бреретон вынужден был заявить, что недостаточные темпы операции «Кобра» вначале объяснялись медленным продвижением наших наземных войск. Однако он не счел нужным добавить, что задержка была вызвана необходимостью убрать убитых и раненых американцев, которыми союзная авиация усеяла наш путь.

Как я ни был обеспокоен, но Айк находился в еще более удрученном состоянии. В этот вечер на аэродроме Эйзенхауэр заявил своему спутнику капитану Джозефу Райяну из Нью-Йорка, неутомимому помощнику Кина, что он никогда больше не будет использовать тяжелые бомбардировщики против тактических объектов.

— Я не думаю, что их можно применять для поддержки наземных войск, — объяснил он. — Это задача артиллерии. На сей раз я дал разрешение, но обещаю вам, что это в последний раз.

Однако зимой мы снова потребовали этой поддержки. Ибо хотя вечером 25 июля нам и могло показаться, что операция «Кобра» закончится неудачей, тем не менее противнику был нанесен более сокрушительный удар, чем мы могли надеяться. [381]