16. Падение Шербура

Только после войны мы узнали, что вечером 6 июня офицеры в штабе 7-й германской армии, располагавшемся в замке в Ле-Мане, изучали карту Франции, пытаясь раскрыть наши дальнейшие намерения. Спокойное течение длительной германской оккупации Франции было прервано в 1 час 30 мин. утра 6 июня, когда 84-й германский корпус коротко сообщил о высадке воздушных десантов союзников на участке от Кана до Котантена включительно. Известия о высадке союзников на полуострове Котантен сразу же встревожили 7-ю германскую армию, опасавшуюся, что союзники попытаются изолировать порт Шербур, отрезав полуостров Котантен. Однако германское верховное командование сочло такой вывод поспешным. Как в штабе группы армий Роммеля, так и в главном командовании войск Запада, которое возглавлялось фон Рундштедтом, осторожно взвешивали первые сообщения о высадке, колеблясь поверить в слишком очевидные признаки.

Большинство офицеров в обоих этих штабах предполагало, что союзники вторгнутся во Францию через пролив Па-де-Кале. Они были настолько в этом уверены, что никак не могли согласиться, чтобы союзники нанесли основной удар через Нормандию. С самого начала они решили, что высадка в Нормандии имела своей целью отвлечь внимание 15-й армии от Па-де-Кале. Противник гордился тем, что раскрыл наши «намерения», не подозревая, что он был введен в заблуждение ложным планом, которым мы искусно прикрыли план операции «Оверлорд». Таким образом, расценив высадку на Котантене как трюк янки, противник попал в ловушку, расставленную нами в Па-де-Кале. В течение следующих шести недель, пока 7-я германская армия терпела поражения в битве за Францию из-за отсутствия резервов, стратеги в Берлине продолжали придерживаться своей ошибочной точки зрения, приведшей к фатальным последствиям. Только после прорыва немецкой обороны они сообразили, насколько сильно ошибались в своем предположении о «высадке» союзников в районе Па-де-Кале. Однако к этому времени 7-я армия была разгромлена и вся Франция оказалась [317] открытой вплоть до германской границы. Поражение Германии во Франции объяснялось до некоторой степени истощением ее сил и промахами Гитлера. Однако долю ответственности за поражение несет и германский генеральный штаб. Именно германские генералы оказались наиболее податливыми и попались на удочку, поверив в высадку союзников в районе Па-де-Кале{34}.

По мере того как первый день вторжения клонился к вечеру, уверенность германской 7-й армии в том, что Шербур не является нашим главным объектом, поколебалась. В 6 час. 45 мин. утра, то есть через 15 минут после начала операции, штаб армии сообщил на командный пункт Роммеля, что ведение огня корабельной артиллерией союзников по участку «Омаха», возможно, является составным элементом тщательно разработанного плана союзников, чтобы отвлечь внимание немцев от участка высадки главных сил в другом месте. Незадолго до полудня штаб армии решил, что основной удар наносится в английской зоне высадки. К этому времени штаб германского корпуса сообщил о быстром преодолении англичанами прибрежных преград и движении в направлении ровной местности, удобной для действий танков, которая начинается за Каном и простирается к Сене.

Предположение 7-й армии о том, что высадка английских войск представляет основную угрозу, было подкреплено полученным донесением от корпуса о провале вторжения союзников на всем участке от реки Вир до Байе. Этот район как раз и охватывал участок «Омаха». 352-я немецкая дивизия была настолько уверена в поражении войск Джероу, что в 13 час. 35 мин. донесла в штаб корпуса, что американские войска сброшены в Ла-Манш.

К вечеру 7-я армия передала в штаб группы армий более осторожную оценку обстановки. Опасения армии о наступлении на Шербур еще не подтвердились, так как даже к 16 час. 20 мин. в штабе армии еще не было сведений о высадке Коллинса на участке «Юта». Наш воздушный десант сильно расстроил линии коммуникаций противника. Штаб армии поэтому пришел к заключению, что страхи в отношении Шербура необоснованны. Выброску воздушного десанта на Котантен немцы рассматривали как диверсию с целью оттянуть германские войска из района Кана, где вели наступление англичане. Однако через несколько минут штаб армии торопливо отрекся от своего прогноза; были получены сообщения, что воздушно-десантные войска на Котантене были усилены крупными подкреплениями с моря.

К 18 часам сильно потрепанная 352-я дивизия внесла поправки в свой сильно преувеличенный доклад о затруднении союзников [318] на участке «Омаха». Американцы не только закрепились на берегу, но и, просочившись между опорными пунктами на побережье, пробивались в глубь страны.

Между тем Рундштедт потребовал от 7-й армии ликвидировать к вечеру плацдарм союзников. А из Берлина поступил приказ генерал-полковника Альфреда Йодля бросить все наличные резервы в сражение. Однако под «наличными» силами он имел в виду только войска, расквартированные в северо-западной части Франции, а не 15-ю армию, находившуюся на побережье Па-де-Кале, где она вела наблюдение за проливом, ожидая появления нового флота союзников.

Вечером 7-я германская армия сделала новую оценку сложившейся обстановки. На полуострове Котантен германские войска казались достаточно сильными, чтобы сковать союзный десант, так как по интуиции Гитлер еще в мае приказал усилить этот стратегический сектор двумя дивизиями, доведя общее количество войск до четырех дивизий. Вдоль нормандского побережья от устья реки Вир до Байе 7-я армия еще не выяснила подлинных масштабов нашей высадки на участке «Омаха». Поэтому противник решил, что главный удар союзники наносят в районе Кана, где наступали английские танки. Немцы направили сюда свои танки и попали в расставленные нами сети. Пока англичане отвлекали врага и вводили его в заблуждение относительно наших истинных намерений, мы стремились объединить американские участки высадки и занять порт Шербур. Но когда Коллинс начал продвижение в направлении западного побережья, стремясь отрезать полуостров Котантен, противник снова стал рассматривать Шербур как вероятный первоначальный объект союзников. На третий день после вторжения растущие подозрения противника получили подтверждение, когда в проливе немцами была найдена копия боевого приказа 7-го корпуса. То, что противник вначале считал тонко рассчитанной диверсией, теперь он расценил как второй главный удар. Для отражения этого удара противник перебросил на Котантен резервы с полуострова Бретань, чтобы любой ценой помешать нам захватить порт Шербур. Немцы не менее нас понимали, что мы остро нуждаемся в подкреплениях.

* * *

Мы отчетливо представляли себе, что, если противник сумеет усилить оборонительный обвод вокруг Шербура, это может на несколько недель отсрочить захват нами порта. Поэтому 9 июня я приказал Коллинсу прорваться через полуостров к западному берегу и отрезать его, и только затем наступать к северу на Шербур. Плацдарм, созданный 82-й дивизией к западу от реки Мердере, на одну треть уже сузил ширину коридора на полуостров Котантен. Однако операцию с целью отрезать Котантен нельзя было [319] начинать без прочного закрепления на побережье путем объединения участков «Омаха» и «Юта» в один общий плацдарм и захвата Карантана.

Вечером 11 июня на берег высадился адъютант Кирка с галлоном мороженого; адъютант сообщил, что на следующий день к нам прибудут адмирал Кинг и генерал Арнольд. Позднее в тот же вечер нас известили, что вместе сними приедет и генерал Маршалл, Эйзенхауэр будет сопровождать генерала Маршалла из Англии. Я попросил разрешения у Монтгомери не присутствовать на совещании, намеченном на 10 час. утра на следующий день, и впервые после высадки достал чистую смену белья.

Группа прибыла на участок «Изи Ред» рано утром. Эта встреча с генералом Маршаллом была третьей из четырех коротких встреч, которые я с ним имел за все время войны. Он соскочил с грузовика-амфибии на берег, окинул взглядом побережье, затем посмотрел на пролив, где покачивалась на якорях огромная армада. За неделю участок «Омаха» был очищен от имущества, брошенного и оставленного в первый день вторжения, и теперь стал одним из крупных портов Европы. Бульдозеры расчистили побережье от препятствий: колючей проволоки, разбитых грузовиков и прочего имущества, сбросив все это в огромный противотанковый ров, отрытый на достаточном удалении от линии максимального прилива. Пункты разгрузки были обозначены флажками, и военные полицейские регулировали движение колонн, направляя их к выходам с побережья. Несмотря на все это, с каждым приливом на берег выбрасывались новые партии оставленного и затонувшего имущества, которое в беспорядке валялось на побережье. Когда грузовик-амфибия генерала Маршалла выходил на берег, в глаза бросилась сломанная теннисная ракетка, наполовину скрытая в мокром песке. Поблизости в глубокой колее, оставленной гусеницей танка, лежала набухшая от воды боксерская перчатка.

На некотором удалении от берега нами были затоплены суда «Либерти» и устаревшие военные корабли, образовавшие волнорез, дававший возможность вести выгрузку на участке «Омаха» при помощи лихтеров. «Гузберри», так назывался этот волнорез, был предшественником крупного искусственного порта, сконструированного и изготовленного в Англии. Внутри защищенного от волн пространства самоходные паромы, нагруженные до отказа машинами и орудиями, мирно сновали между открытыми носами танко-десантных судов и берегом, на котором саперы положили стальные маты, чтобы создать твердые площадки для разгрузки.

Высоты, с которых в день высадки огонь врага прижимал солдат Хюбнера к земле, теперь были изрыты окопами. Здесь береговые партии флота и саперы, обслуживавшие побережье, зарывались в песок от осколков зенитных снарядов и вражеских бомб во время ночных воздушных налетов. Более изобретательные солдаты покрыли [320] свои убежища различными обломками, подобранными на берегу. Лавируя в густой сети аэростатов воздушного заграждения, на площадки садились санитарные самолеты «С-47», эвакуировавшие раненых в Англию. За две недели с участка «Омаха» было эвакуировано более 15 тыс. раненых. А на высоте, расположенной в проходе, ведущем от участка «Изи Ред», лежали накрытые белыми покрывалами американские солдаты, ожидавшие погребения на кладбище, устроенном на возвышенном месте у побережья.

Утром 101-я дивизия заняла Карантан, однако город еще не был полностью очищен от противника, который продолжал обстреливать важную дорогу между участками «Омаха» и «Юта». Объехав участок «Омаха» на машине, мы собирались пересесть на торпедный катер, чтобы добраться до участка «Юта». Рано утром Хансен произвел рекогносцировку пути, однако движение транспорта на перегруженных дорогах оказалось настолько интенсивным, что нам потребовалось бы расставить вдоль дороги слишком много военных полицейских, чтобы упорядочить его. Пробка где-либо на дороге могла привести к задержке прибытия транспорта к урезу воды и замедлить разгрузку судов. Я был убежден, что генерал Маршалл лучше сам отправится пешком, чем позволит не доставить хотя бы один грузовик боеприпасов.

Я предвидел, что генерал Маршалл может критически отнестись к колоннам автомашин, шедшим без интервалов, и счел лучшим объяснить ему это нарушение правил, не откладывая в долгий ящик. Сначала мы стремились навести порядок при движении машин, требуя от водителей выдерживать установленную дистанцию между грузовиками в 20 метров. Водители просто-напросто игнорировали этот приказ и следовали друг за другом без всякого интервала.

— Солдаты — народ практичный, — объяснил я Маршаллу. — Если бы хоть раз они подверглись обстрелу или бомбардировке с воздуха, они никогда бы не сбивались в кучу. Однако если бы я набросился на водителей с бранью за несоблюдение дистанции, то они, вероятно, посмотрели бы на меня и подумали: «Разве этот идиот не знает, что германской авиации пришел капут?»

Наша вереница разведывательных машин двигалась между колоннами грузовиков, поднимавших на нормандских дорогах тучи удушающей белой пыли. Пыль забивала нам глотки, заставляла слезиться глаза и выбелила аккуратную синюю форму Кинга. От участка «Омаха» мы повернули в направлении Изиньи, проехали мимо высохшего, зловонного водоема у Гранкам-ле-Бена, образовавшегося вследствие прилива, где противник уничтожил с дюжину рыболовных судов и повредил ворота плотины. С моря донесся грохот залпа, когда линкор «Техас» начал обстрел равнины за Карантаном, куда отступил враг из города.

После моих настойчивых требований выделить крупные боевые Корабли для артиллерийского обстрела побережья мне не терпелось [321] показать адмиралу Кингу результаты огня крупнокалиберной артиллерии флота на улицах Изиньи. Хансен расположил два бронеавтомобиля на площади деревни, чтобы прикрыть огнем их орудий нашу группу. Генералы Маршалл, Кинг, Арнольд и Эйзенхауэр следовали в открытых автомашинах, и один германский снайпер мог обессмертить свое имя как герой Германии. Мы позавтракали в палатке-столовой на командном пункте 1-й армии, довольствуясь рационом «С» и бисквитами. После того как я изложил наши планы захвата Шербура, генерал Маршалл коротко познакомил нас с глобальной войной. Позднее он упомянул, что командование флота просило его назначить меня командующим силами вторжения на Тихом океане. Должно быть, у меня был удивленный вид, потому что Маршалл сразу же добавил, что он отказал флоту, сообщив, что я буду использован на другой работе. Он имел, конечно, в виду командование группой армий, которое я принимал на себя сразу же после прорыва обороны противника. Побывав на участке «Юта» и поговорив с Коллинсом, Маршалл, Кинг, Арнольд и Эйзенхауэр в этот же день вернулись на минный тральщик и отбыли обратно в Англию.

Когда Гитлер, находившийся в Зальцбурге, узнал о вторжении союзников 6 июня, он, как говорят, обрадовался. Гитлер был убежден, что еще до конца недели Роммель сумеет должным образом наказать нас, потопив в Ла-Манше. Однако вечером 12 июня мы отпраздновали свою первую неделю пребывания на берегу и не подверглись ни единой серьезной контратаке в американской зоне высадки. Пока пострадали только англичане от немецких танков при продвижении к Кану, а также при попытке соединиться с Хюбнером у Комона. Тем временем к немцам прибывали подкрепления из других районов Франции, и они усилили свои позиции, особенно в районах ключевых узлов коммуникаций Кана и Сен-Ло. Однако даже после недели лихорадочных усилий по переброске подкреплений у Роммеля все еще недоставало сил, чтобы организовать наступление в направлении побережья. Между тем за первую неделю пребывания на берегу мы уже успели удвоить свои силы. К вечеру 12 июня во Франции высадилось шестнадцать союзных дивизий, из них семь дивизий были английскими и девять — американскими. Англичане и мы высадили примерно по одинаковому количеству танковых подразделений, всего около трех бронетанковых дивизий.

После прорыва нами железобетонных укреплений Роммеля на побережье в первый день вторжения он стал испытывать острую нужду в резервах, чтобы остановить наше продвижение. Пехоты не хватало, и три танковые дивизии, переброшенные Роммелем к Кану, заняли там оборону, пытаясь в последнюю минуту спасти [322] город. В результате, когда давление Монти на Кан усилилось, Роммель не мог отвести часть танков для организации контратаки, не подвергая себя риску, что англичане прорвут его фронт в этом секторе.

Танк является весьма эффективным средством в наступлении. В обороне танки эффективны только тогда, когда используются в качестве резерва, располагающегося за оборонительным рубежом для контратак против прорвавшейся вражеской пехоты или танков. Использовать танки в обороне вместо пехоты для удержания оборонительного рубежа и нецелесообразно и неэкономно.

С момента нашей высадки Роммель был сильно стеснен в своих действиях из-за нехватки пехоты и артиллерии. Более того, каждая часть противника, прибывавшая на фронт в Нормандию, носила на себе следы ударов союзной авиации во время опасного пути через Францию. Наша авиация наносила урон подходившим резервам, но она не могла остановить или уничтожить их. Каждый вечер, когда после захода летнего солнца наши истребители возвращались на аэродромы, противник под покровом темноты возобновлял движение войск по дорогам. Это было трудно и опасно, однако немцы проявили удивительную изобретательность при переброске своих войск на фронт.

Несмотря на недостаток резервов у противника, я не скидывал со счетов возможности мощного контрнаступления немцев и поэтому все больше и больше тревожился по поводу двух уязвимых мест в линии нашего фронта. Оба этих места приходились на стыки наших секторов, причем стыки были настолько слабы, что могли соблазнить противника нанести па ним удар. Первый такой стык находился на разграничительной линии между американской и британской зонами высадки. Второй стык проходил через Карантан, где смыкались участки «Омаха» и «Юта».

Место стыка двух союзных армий всегда является слабым местом, которое противник может легко использовать. Слабость заключается в тех трудностях, которые могут возникнуть при организации взаимодействия двух армий во время обороны данного сектора. На участке, который нам прирезали от плацдарма Демпси, эта слабость особенно бросалась в глаза. 1-я дивизия Хюбнера смело устремилась через перегороженные живыми изгородями поля к Комону, продвинулась на 32 километра к югу от побережья и окопалась там. Эта дивизия вклинилась в оборону противника глубже, чем любая другая союзная дивизия. В отличие от дивизии Хюбнера англичане, действующие слева от нее, продвинулись в два раза меньше, не прикрыв на большом протяжении ее левый фланг и тем самым подставив его под удар германских войск, сосредоточившихся у Кана. Демпси попытался продвинуться с целью выровнять фронт, но был остановлен германскими танками. Англичане отошли на исходный рубеж, и Хюбнер должен был [323] теперь сам беспокоиться об обеспечении своего ненадежного клина. Чтобы прикрыть обнаженный фланг протяженностью 13 километров, он выставил небольшой заслон. Когда противник создал угрозу этому флангу, я немедленно направил в распоряжение Хюбнера танки 2-й бронетанковой дивизии, создав из них резерв.

Тем временем противник отошел еще несколько дальше за Карантан и остановился в 10 километрах от него. Здесь противник закрепился, зная, что, если ему удастся отбить город, он разрежет американский плацдарм пополам и не даст нашим войскам возможности свободно передвигаться между участками высадки. Вечером 12 июня Диксон ворвался в мою палатку с сообщением, что на следующий день ожидается наступление немцев на Карантан. Наступление должна была возглавить 17-я гренадерская моторизованная дивизия СС. Хотя Макс Тэйлор укрепил свои позиции после занятия города, 101-я воздушно-десантная дивизия не располагала необходимым количеством тяжелого вооружения для отражения танковой атаки. Я приказал по телефону Джероу направить Мориса Роуза с боевым командованием из состава 2-й бронетанковой дивизии в Карантан. Джероу застонал, когда услышал мой приказ. Без танков он мог попасть в затруднительное положение, если бы противник нанес удар со стороны фланга Хюбнера.

— Атака у Карантана может оказаться только диверсией, чтобы ослабить наш фланг здесь, — сказал Джероу.

— Может быть, — согласился я, — но мы не можем допустить, чтобы дом Тэйлора сгорел только из-за того, что Хюбнер боится, что может загореться его дом.

К счастью, противник оказался не столь хитрым, как думал Джероу. Утром 13 июня немцы ударили по Карантану, подойдя к городу на расстояние 500 метров, прежде чем десантники Тэйлора сумели отбить врага огнем из стрелкового оружия. В 10 час. 30 мин. в город прибыли танки Роуза. С их помощью 101-я дивизия контратаковала 17-ю дивизию СС и отбросила ее на равнину, усеянную трупами германских солдат.

На следующий вечер я вызвал Джероу на свой командный пункт. Он с готовностью прибыл, надеясь вернуть Роуза и его боевое командование, так как открытый фланг Хюбнера все еще тревожил его. Когда он вошел, я никак не мог справиться со слишком большой для моей палатки картой.

— Я буду очень рад, — сказал ему я, — когда Джо Коллинс возьмет Шербур. Тогда мы сможем отрезать от карты этот выступ с полуостровом Котантен и она свободно поместится в палатке.

— Я также буду рад, — согласился Джероу. — Как только Коллинс займет Шербур, меня перестанет тревожить нехватка грузов, которые прибывают на мой участок.

Джи пододвинул стул к карте и указал на петлю, образовавшуюся в линии его фронта по соседству с английским сектором. [324]

Слева от фланга Хюбнера на стороне противника были обведены красным карандашом два прямоугольника. Над каждым из них были поставлены два значка «х» — это были дивизии, а овалы внутри прямоугольника указывали на то, что эти дивизии были танковыми.

— Брэд, я очень обеспокоен... — начал Джероу. — Посмотрите на карту, вы убедитесь, что мое положение не из блестящих. Пока англичане не продвинутся на одну линию с нами, мой левый фланг будет находиться под постоянной угрозой. Боши могут прорваться через тыл Хюбнера и отрезать наши войска у Комона. А моя оборона недостаточно эшелонирована в глубину, чтобы остановить противника.

— Я понимаю ваше положение, Джи. Оно тревожит меня не меньше вас. Мы пошли на большой риск, сняв танки с вашего фланга. Однако Роуз теперь находится в Карантане и останется там по крайней мере на ночь. Мы отбили танки врага, а если бы они прорвались, нам было бы дьявольски трудно удержаться у Карантана. Если бы немцы перерезали дорогу и изолировали Коллинса, мы лишились бы свободы маневра.

Джероу кивнул в знак согласия.

— Давайте сделаем так, Джи. Я отдам приказ Роузу выступить завтра обратно, но при одном условии, что не получу от Диксона тревожных сообщений относительно Карантана. Мне бы не хотелось еще раз в спешке перебрасывать боевое командование Роуза.

Я не успел отдать приказ, как тут же отменил его. Потерпевшая поражение дивизия ОС снова начала проявлять активность в районе Карантана. Тем временем Монти бросил на помощь Джероу часть 7-й британской бронетанковой дивизии. Английские танки сосредоточились на открытом фланге Хюбнера, и, таким образом, немцы упустили последний прекрасный случай воспользоваться нашей слабостью в этом стыке.

Прошла только неделя после высадки, а мы уже начали посматривать в сторону Сен-Ло, стоящего на скалистой возвышенности, откуда открывался вид на долину реки Вир. В давние времена этот город, находящийся на полпути между нашим участком вторжения и западным побережьем Котантена, был цитаделью Карла Великого. Высокая, поврежденная бомбами церковь города стоит на перекрестке дорог, имевших важное значение для Роммеля. Сам город расположен на кратчайшем пути от Байе в департаменте Кальвадос до Кутанса на западном побережье. Эта дорога как бы отсекала нормандский выступ от остальной части Франции. Заняв Сен-Ло и продвинувшись до Кутанса, мы не только отрезали бы Шербур от основных сил Роммеля, но и в значительной степени сократили бы линию союзного фронта и тем самым облегчили сосредоточение американских войск для организации прорыва немецкой обороны.

Противник не хуже нас понимал стратегическое значение Сен-Ло, расположенного на возвышенности, и сосредоточил здесь значительную [325] часть своих скудных резервов пехоты. В результате, когда 29-я дивизия находилась от города уже в пяти километрах, сопротивление противника усилилось и Герхардту пришлось нести большие потери, чем мы могли себе позволить. Нашей первостепенной целью был Шербур, и я вовсе не желал сковывать наши силы у Сен-Ло, пока мы не захватили Шербур.

— По существу, — сказал я Херсону по поводу Сен-Ло, — даже в случае занятия нами города у нас будет мало шансов продвинуться к западу от него. Немцы прекрасно укрепились, создав глубокую оборону. Лучше сначала захватить возвышенность восточнее и западнее Сен-Ло. Если нам удастся их занять и начать артиллерийский обстрел дорог, готов побиться об заклад, что Сен-Ло будет наш. Тогда немцам не будет смысла за него цепляться.

— Однако Герхардту хотелось бы продвинуться и взять город, — сказал Торсон.

— Если бы Герхардт смог взять Сен-Ло, не сломав при этом хребет 29-й дивизии, я бы не возражал. Однако я крайне сомневаюсь, что ему удастся сделать это. Конечно, занятие Сен-Ло было бы сенсацией и дало бы материал для корреспондентов. Однако мы не можем жертвовать дивизией ради этого. Мы можем пока прекрасно обойтись без Сен-Ло.

15 июня на фронт прибыл 19-й корпус Корлетта, который сменил войска Джероу у Сен-Ло и принял на себя участок фронта в районе Карантана. Как и Джероу, Корлетт хотел ворваться в Сен-Ло. Заботясь о сохранении американских войск я сдержал стремление Корлетта и приказал ему закрепиться на своем рубеже.

Торсон посмеивался над моей борьбой с Корлеттом.

— Они подготовились для охоты на медведя, — заметил он. — Как Корлетту, так и Герхардту не терпится взять Сен-Ло.

— Они останутся на своих рубежах, — проворчал я, — даже если бы для этого потребовалось отнять у них все боеприпасы. Никто не сдвинется с места, пока Джо не захватит Шербур. Я хочу, чтобы Пет и Джи прочно закрепились на своих рубежах. Противник все еще может нанести удар и мы не будем рисковать тем, что враг прорвется к участку «Омаха».

Я отменил свой запрет наступать на Сен-Ло только за несколько дней до прорыва. К тому времени нам для развития наступления были очень нужны дороги, проходившие через этот город.

9 июня я отдал приказ Коллинсу до начала наступления на Шербур перерезать полуостров Котантен у его основания. Выполнение этой задачи возлагалось на 82-ю и 9-ю дивизии, в то время как 4-я и 90-я дивизии должны были продвигаться на Шербур. Пока 9-я дивизия выгружалась на берег, на 90-ю дивизию была возложена задача расширить плацдарм 82-й дивизии к западу от реки Мердере. [326]

Наш выбор 90-й дивизии оказался неудачным. Три дня дивизия мешкала с переходом в наступление. На четвертый день Коллинс попросил меня заменить командира дивизии. Дивизия прибыла в Англию в апреле 1944 г. под командованием бригадного генерала Джея Маккелви, в прошлом командующего артиллерией этой же дивизии. Незадолго перед отправкой из Соединенных Штатов старый командир 90-й дивизии был назначен на должность командира корпуса. Таким образом, Маккелви пришлось взяться за дело, к которому он не был должным образом подготовлен. Тем не менее работа Маккелви в течение двух месяцев пребывания в Англии убедила меня, что можно попытаться доверить ему командование дивизией. К сожалению, в наследство ему досталось много неспособных командиров, и в результате 90-я дивизия оскандалилась в самом же начале наступления.

Через основание полуострова Котантен тянулись пересеченные живыми изгородями поля, которые представляли собой естественную линию препятствий, значительно более мощную, чем мог создать Роммель. В течение столетий широкие, тучные равнины постепенно делились на все более мелкие участки пастбищ, огороженные земляными стенами, превратившимися со временем в настоящие крепостные валы. Часто эти стены достигали высоты и ширины танка, их венчали густые заросли деревьев и колючих кустов. Корни деревьев укрепили уплотненные временем стены, как стальной каркас усиливает бетон, превращая его в железобетон. Вдоль многих земляных стен проходят глубокие дренажные канавы, которые использовал противник в качестве готовых ходов сообщения. Чтобы продвигаться от пастбища к пастбищу, потребовалось проделывать проходы в этих стенах под сильным огнем хорошо замаскировавшегося противника. Даже в Тунисе мы не встречали такой подходящей для обороны местности. Коллинс считал, что такая местность представляла не меньшие трудности, чем джунгли Гуадалканала.

Большинство необстрелянных дивизий в первых боях приходит в замешательство в результате сильного нервного напряжения людей. Пока солдаты не привыкнут к мучениям раненых и не перестанут бояться смотреть смерти в глаза, они от страха и смятения инстинктивно сбиваются вместе. Их нельзя бросить в атаку одних, а нужно вести самому командиру, иногда даже прибегая к уговорам. Через несколько дней это состояние обычно проходит, дивизия получает крещение огнем, и войска нормально реагируют на уверенные и разумные действия командования.

Если была возможность, мы старались смягчить силу психологического воздействия боя, направляя каждое новое соединение на «спокойный» участок фронта, перед тем как использовать его в наступлении. Но когда 90-я дивизия выгрузилась на участке «Юта» вслед за 4-й дивизией, на фронте не было «спокойных» участков. У нас не было выбора, и мы бросили дивизию в наступление [327] в условиях, в которых даже ветераны могли испытать большие трудности. Однако такое неожиданное испытание выпало не только на долю 90-й дивизии. И другие не имевшие опыта дивизии вводили в бой иногда еще в более тяжелых условиях, однако большинство из них с честью выдержало эти испытания. Но почти с самого момента перехода в наступление 90-я дивизия стала «трудной» дивизией. Действия дивизии настолько раздражали командование, что штаб 1-й армии опустил руки и потребовал ее расформирования и использования в качестве пополнений для укомплектования других дивизий. Однако мы сохранили дивизию, и впоследствии она стала одной из лучших дивизий на европейском театре. Из этого примера видно, как быстро волевой командир может вдохновить подчиненные ему войска. Более того, этот пример еще раз подтвердил то, на чем мы давно настаивали, а именно, что, с точки зрения личного состава, все дивизии одинаковы, они различаются только искусством и умением своих командиров.

Когда Коллинс назначил вместо Маккелви командиром 90-й дивизии своего заместителя Лэндрама, мы предупредили Джена, чтобы он основательно почистил командный состав дивизии. Лэндрам, ветеран экспедиции на острове Кыска, прибыл в распоряжение Коллинса в Англию по просьбе последнего. Обрадовавшись возможности получить дивизию, Лэндрам опрометчиво пообещал мне доставить с западного берега Котантена «коктейль из морской воды».

Однако прошли еще три недели ничем не примечательного участия дивизии в боевых действиях и она опять себя опозорила. Две роты сдались врагу, немцами были захвачены оборонительные позиции целого батальона. Лэндрам почистил дивизию, но недостаточно. Моральный дух дивизии был подорван, и ее уверенность в себе исчезла. Лэндрам не сумел зажечь дивизию и должен был уйти. Хотя мой штаб продолжал настаивать на расформировании дивизии и использовании ее в качестве пополнений для укомплектования других дивизий, я имел основания надеяться, что сильный командир может спасти дивизию. 30 июля мы нашли такого командира в лице бригадного генерала Реймонда Маклейна, который заслужил свое звание в национальной гвардии. Я открыл Маклейна во время кампании в Сицилии, где он был командующим артиллерией дивизии Миддлтона. Оттуда я перевел его в Англию, где он находился в моем распоряжении на случай непредвиденных обстоятельств, подобных случившемуся.

В Сицилии Маклейн зарекомендовал себя командиром, не любившим находиться на командном пункте. Он все время проводил с солдатами на фронте, культивируя среди них наступательный дух, который так характерен для 45-й дивизии. Несмотря на мое убеждение в способности Маклейна в корне изменить положение в 90-й дивизии, я счел своим долгом предупредить его, что за один месяц в дивизии [328] сменилось уже два командира. Мы сознательно назначили его на такое место.

— Мы хотим сделать дивизию боеспособной, — сказал я ему, — даже если для этого потребуется сменить всех старших офицеров. Я твердо убежден, что дивизия нуждается только в хорошей перетряске сверху донизу командного состава.

— Вы мне поможете избавиться от нежелательных офицеров и дадите замену? — спросил Маклейн.

— Все что угодно, Рей. Поезжайте на двое суток в дивизию и изучите обстановку на месте. Затем возвращайтесь ко мне со списком, и мы избавим вас от всех офицеров, которые вам будут не угодны,

Маклейн вернулся точно через два дня со списком, в котором значились 16 строевых офицеров. Я передал список рыжему О'Хейру и приказал откомандировать их всех из дивизии, а взамен дать Маклейну любых, кого он захочет. Когда в октябре 1944 г. Маклейн ушел из дивизии, приняв корпус, его преемник получил в наследство одну из лучших боевых дивизий на союзном фронте.

С прибытием 9-й дивизии Эдди, Коллинс отвел в тыл незадачливую 90-ю дивизию, а ветераны Эдди и 82-й дивизии начали наступление с целью отрезать Котантен и изолировать Шербур. Дивизия Эдди устремилась к западному побережью, а Риджуэй прикрывал ее с юга, за рубежом реки Дув. Посередине полуострова, где река поворачивает на север, 82-я дивизия, имевшая легкое вооружение, остановилась, и Эдди, разделив дивизию на две колонны, смело бросился к морю.

Восемь недель спустя Мэнтон Эдди стал командиром корпуса. Он получил назначение через неделю после прорыва и за первый день командования корпусом прошел 115 километров. При следующей встрече со мной он ухмыльнулся:

— Чертовщина, Брэд, — ваши парни долго не давали мне ходу. Мне больше по душе командование корпусом. Я попусту терял время, будучи командиром дивизии.

Когда дивизия Эдди приблизилась к последней рокадной дороге, шедшей через полуостров Котантен, стало ясно, что, если противник не сумеет остановить ее продвижение и предотвратить выход на западное побережье, важнейший порт Шербур будет нашим. Подкрепления могли бы помочь противнику отсрочить падение Шербура, однако подкреплений не было. Противнику не хватало сил, чтобы сдерживать нас вдоль всей линии фронта.

Враг не решался снять силы с английского участка перед Каном, опасаясь, что танки Монти могут прорваться в направлении Парижа. Равным образом немцы не могли рисковать и у Сен-Ло. Если бы американцы прорвали фронт немцев на этом участке, вражеские войска на Котантене оказались бы в ловушке, и тогда рассеялись бы [329] все их надежды сковать, а затем и уничтожить наши войска на плацдарме.

Предвидя наступление Эдди через Котантен, немцы решили разделить свои силы на полуострове. Две дивизии отходили к Шербуру для усиления обороны порта, а две поворачивали на юг и создавали оборонительный рубеж на перешейке полуострова Котантен.

Через два дня после броска Эдди 14 июня Монк Диксон пришел обедать в столовую, размещавшуюся в палатке, насвистывая песенку: «Они звали меня старым брюзгой». Он улыбнулся и согнул длинную шею:

— На сегодня у меня приятные новости — боши отходят. Они уступают нам полуостров.

На следующий день по приказу Гитлера немецкие войска перед фронтом Эдди разделились: одна часть отошла на север, другая — на юг. Вечером 17 июня Коллинс сообщил по телефону, что полуостров перерезан. Так, всего через 11 дней после высадки, мы соединили плацдармы и отрезали Шербур. Оставалось только 9 дней, чтобы взять Шербур в установленный срок, то есть через 20 дней после вторжения.

На следующий день состоялась первая после высадки пресс-конференция в штабе 1-й армии. О'Хейр составил список американских потерь по 15 июня включительно, и мне хотелось, чтобы о них узнали в Соединенных Штатах. Наши потери за 10 дней после высадки составили 15 тыс. человек, однако они были значительно ниже ожидавшихся. Мы надеялись, что незамедлительная передача сведений в печать о размерах потерь успокоит американский народ, которому сообщалось так много различных преувеличенных оценок до вторжения. Верховный штаб экспедиционных сил союзников, однако, запросил Монти о целесообразности опубликования этих данных в печати. Монти воспротивился и сделал мне выговор, утверждая с очевидным раздражением, что такие сведения были преждевременны, так как они помогли бы противнику определить численность наших войск.

— Противник, — успокоил я Монти, — просто не поверит нашим данным, потому что они значительно ниже тех цифр, которые сообщали немцы. Кроме того, мы не поместили бы в печати ничего такого, чего не знал бы враг.

Берлинское радио оказало мне большую услугу, перехватив, наше сообщение, переданное Би-би-си. Оно назвало наши данные чудовищной ложью, состряпанной с целью скрыть от американского народа размеры катастрофы, постигшей нас на побережье. Эта перебранка была единственным случаем, когда Монти оспаривал правильность уже принятого мною решения. В дальнейшем никто из нас больше не вспоминал об этом факте.

Во время войны в Европе я зачастую испытывал далеко не теплые чувства к Монти, однако это никогда не отражалось на наших [330] личных и служебных взаимоотношениях. Мы так тщательно скрывали свое раздражение действиями Монти, что я сомневаюсь, догадывался ли он сам об этом. Если бы между нами на самом деле существовал такой сильный антагонизм, как хотелось некоторым сплетникам, Эйзенхауэр вполне обоснованно мог бы выгнать нас обоих.

Довольно часто во время войны я оспаривал соображения Монти, критиковал его решения, сомневался в разумности его мероприятий. В отличие от английских подчиненных Монти, я не был настолько запуган легендой о Монтгомери, чтобы без колебаний принимать его решения как непогрешимые. Монти, как и все мы, был смертным, а раз смертным — он делал ошибки.

Для наступления на Шербур Коллинс наметил три направления к северу от участка прорыва Эдди. На каждом направлении наступала одна дивизия. Справа, в сильно укрепленной полосе, действовала 4-я дивизия Бартона, в центре — только что высадившаяся 79-я дивизия и слева — 9-я дивизия Мэнтона Эдди (схема 25). Начало наступления было намечено на 3 часа утра 19 июня. Уложиться в этот срок не представляло особых затруднений для 4-й и 79-й дивизий, так как они уже вышли на исходные рубежи. Однако 9-я дивизия Эдди должна была круто изменить направление своего наступления. Мэнтон достиг последнего намеченного рубежа на западном побережье Котантена только в 5 часов утра 18 июня. За 22 часа ему предстояло повернуть войска численностью в 20 тыс. человек с западного направления на северное в сторону Шербура, эвакуировать больных и раненых, проложить линии связи, разведать местность, наметить разграничительные линии, отдать приказы, перебросить склады боеприпасов и других предметов снабжения, а затем начать новое наступление на фронте протяженностью 14,5 километра. Однако Эдди даже не моргнул глазом, и, когда пришел час наступления, его дивизия рванулась вперед.

Эдди полагалась передышка, так как его солдаты устали после стремительного продвижения, но, чтобы не дать врагу возможности опомниться, следовало наступать с максимальной быстротой. Если бы немцы получили хотя бы один день для подготовки своих позиций, дальнейшее продвижение обошлось бы нам значительно дороже. В результате быстрого изменения фронта наступления 9-я дивизия Эдди застигла немцев врасплох и тем самым обеспечила стремительные темпы наступления корпуса Коллинса. После занятия Шербура немцы признали, что быстрое изменение направления движения дивизии Эдди лишило их ожидавшейся передышки для организации обороны этого портового города.

Направив 7-й корпус к северу для наступления на Шербур, Коллинс был вынужден повернуться спиной к врагу у основания полуострова Котантен. Чтобы прикрыть его с тыла, я расположил вдоль основания полуострова 8-й корпус Миддлтона. Этих сил было не так много для удержания 29-километрового фронта. 82-я и 101-я [331] дивизии имели большой некомплект личного состава, а 90-я дивизия была морально подавлена. Однако, пока Миддлтон находился за болотами, тянувшимися через основание полуострова Котантен, ему нечего было опасаться вражеского наступления. Но это преимущество сводилось на нет той возможностью, которая предоставлялась противнику по усилению обороны. Чем больше времени мы давали ему для создания оборонительного рубежа за болотами, тем с большими трудностями пришлось бы нам встретиться в дальнейшем при прорыве этих позиций. Я предпочитал подвергнуться контратаке сейчас, чем дать возможность противнику окопаться. Поэтому я приказал Миддлтону продвинуться за болота. Но так как у него не было сил для мощного наступления, он должен был [332] постепенно расширять свой фронт и продвигаться до тех пор, пока Коллинс не захватит Шербур.

Когда мы проходили с Троем по его командному пункту, предварительно договорившись о плане действий, я взял его за плечо и сказал:

— Ей-богу, я буду страшно рад, когда Джо возьмет Шербур и мы сможем начать действовать против главных сил противника. Сейчас враг бежит, и мы не должны давать ему передышки.

Утром, когда Коллинс устремился к Шербуру, мы проснулись под зловещий свист ветра, небо было обложено свинцовыми тучами, и холодный косой дождь хлестал по полотнищам палатки. Кин, с трудом переставляя ноги по вязкой земле, проводил меня в расположенную в палатке столовую, посредине фруктового сада. Он нахмурился, глядя на небо из-под каски:

— Да, сегодня у Коллинса мало шансов на поддержку истребительной авиацией.

В трех километрах за нашим командным пунктом Ла-Манш был покрыт белыми гребнями волн, и у выщербленных скал Пуан-дю-О кипела пена. Прогнозы погоды говорили о надвигающемся шторме. Однако только после сообщения Вильсона о прекращении разгрузки на участке «Омаха» мы поняли, какой серьезный кризис вызвал шторм.

Накануне второго дня шторма отдел тыла сообщил, что участок «Омаха» завален судами, потерпевшими аварию. Волны Ла-Манша выбрасывали пачками плоскодонные суда на берег. На третий день шторма искусственный порт у участка «Омаха» был сильно разрушен. Огромные железобетонные кессоны, изготовленные в Англии и отбуксированные через Ла-Манш с целью сооружения искусственного порта для разгрузки судов в любую погоду, были выброшены волнами на берег. Англичане сконструировали и изготовили два таких огромных сооружения — одно для своего участка высадки, а другое для нашего. К счастью, искусственный порт на участке Монти выдержал шторм, тем самым доказав, что был одним из самых замечательных сооружений службы тыла во время войны.

22 июня мы прибыли на побережье, чтобы выяснить размеры причиненного ущерба. Картина, которая предстала перед нашими глазами, повергла меня в ужас: разрушения оказались значительнее, чем в первый день вторжения. Деятельность на участке «Омаха» замерла. Даже саперы, работавшие на побережье, попрятались по своим сырым норам в поисках защиты от ветра и дождя. Четыре дня шторма создали большую угрозу операции «Оверлорд», чем все неприятельские орудия за 14 дней нашего пребывания на побережье. На гальке валялись сотни изуродованных судов, выброшенных морем. В том самом месте, где мы высадились на участке «Изи Ред», разбитый металлический паром при каждой новой набегавшей волне ударялся о борт другого парома. На отмели был виден нос затонувшего [333] танко-десантного судна, вода бурлила внутри корпуса судна. В море на волнах беспомощно болталось еще одно такое судно, и волны перекатывались через брошенные машины на его вздувшейся палубе. Лейтенант флота в куртке, которую носят солдаты частей «Рейнджерс», подбежал к нам. Я криво улыбнулся:

— Трудно поверить, что все это мог наделать один шторм...

Лейтенант покосился на мои звезды.

— Генерал, — сказал он, — лучше если бы на нас налетел весь распроклятый германский военно-воздушный флот.

Нам было очень жалко потерянных судов и другого военного имущества, но больше всего нас огорчало то, что прекратилась доставка огромного количества грузов. Дефицит возрастал с каждым днем, в конце концов достиг тысяч тонн недоставленных грузов, особенно боеприпасов. Между тем немцы использовали постигшее нас несчастье. Пока союзные летчики проклинали погоду, приковавшую истребители к земле, они подбрасывали по дорогам подкрепления.

Однако даже в самые мрачные часы разыгравшегося шторма мы благодарили бога за то, что шторм не разразился неделей раньше. За две недели пребывания на берегу мы накопили запасы, без которых нас легко было сбросить в море. Тем не менее потеря боеприпасов в результате шторма принудила нас потуже затянуть пояса. На наших складах оставалось боеприпасов только на три дня, поэтому мы сократили норму отпуска боеприпасов Коллинсу, наступавшему на Шербур, и немедленно ограничили задачи Миддлтона, наступавшего у основания полуострова Котантен.

Я побывал у Троя как раз накануне наступления. На обратном пути в штаб армии меня остановил Кин, вместе с которым был полковник Джон Медарис (из города Цинциннати в штате Огайо). Медариса я взял к себе из 2-го корпуса и сделал его начальником артиллерийско-технической службы 1-й армии.

— Медарис хочет сообщить вам кое-что, — сказал Кин.

Запасы боеприпасов настолько уменьшились, что армия могла обеспечить ими наступление Миддлтона только за счет сокращения нормы отпуска боеприпасов Коллинсу.

— Вы хотите, чтобы я отменил наступление Миддлтона?

— Да, сэр.

— Вы знаете, насколько важно наступление Миддлтона для нас?

— Конечно, сэр, — ответил Медарис.

— Вы знаете, что если мы начнем наступление сейчас, то спасем потом много жизней?

— Да, сэр.

— И тем не менее вы против?

— Я предлагаю, генерал. Я не думаю, что мы сможем обеспечить это наступление боеприпасами. [334]

Я повернулся к Кину:

— Свяжитесь с Табби Торсоном и передайте ему, что наступление 8-го корпуса отменяется. Я вернусь к Миддлтону и сообщу ему об этом. Затем я поеду к Джо.

Две недели Миддлтон ожидал боеприпасов на своем участке фронта, в то время как противник укреплялся с южной стороны болот. Когда в конце концов, мы, готовясь к прорыву, пробились через основание полуострова, то нам стало ясно, насколько успешно немцы использовали это время. Однако, как бы нам ни хотелось помешать противнику укрепить свои позиции, недостаток боеприпасов не давал возможности это сделать.

Впрочем, недостаток в боеприпасах, ставший особенно ощутимым после шторма, мы испытывали постоянно. Мы остро нуждались в боеприпасах всю осень и зиму вплоть до форсирования Рейна. Планируя наши потребности в боеприпасах, Медарис довольно свободно составлял заявки на них, а Вильсон не менее свободно предоставлял тоннаж. Однако при любой высадке на вражеский берег количество поступающих грузов ограничивается главным образом возможностями инженерных подразделений по разгрузке судов. Кризис, возникший на участке «Омаха» в первый же день вторжения, опрокинул расчеты Вильсона с самого начала. Мы не смогли доставить на берег ни одной тонны из 4600 тонн, намеченных к выгрузке в первый день. К концу недели дефицит составил уже 35 тыс. тонн. По данным адмирала Рамзэя, сухопутные войска в результате шторма потеряли 20 тыс. машин и 140 тыс. тонн грузов. Только в американской зоне высадки за дни шторма задержалась выгрузка на берег 83 тыс. солдат.

Мы могли бы оказаться в еще худшем положении, если бы не выгрузили на берег неприкосновенный запас боеприпасов, перевезя их на дюжине больших мореходных барж. За несколько месяцев перед вторжением я рекомендовал Айку принять меры предосторожности и переправить через Ла-Манш большое количество боеприпасов на баржах.

В Англии не было барж водоизмещением в одну тысячу тонн, и он обратился в Вашингтон с просьбой доставить такие баржи. Генерал Бреон Сомервелл, начальник служб снабжения, вскоре прислал нам эти баржи, и мы переправили на них через пролив 12 тыс. тонн боеприпасов.

Через несколько лет после войны судовладелец из Нью-Йорка рассказал мне как-то вечером, что за пару месяцев до вторжения у него забрали самые большие баржи.

— Их пришлось тащить через Атлантический океан, — добавил он с улыбкой. — Мы полагали, что какой-нибудь смышленый юнец в штабе Эйзенхауэра подшутил над Вашингтоном, подсказав ему эту дикую идею. Правда?

— Да, сэр, — смутился я, — вы правы. [335]

Ответственность за недостаток боеприпасов в первый месяц после высадки лежала на командованиях обслуживания флота и армии, дислоцированных в Англии. Несмотря на их прекрасные достижения во время вторжения, оба командования потерпели неудачу при осуществлении ряда важных мероприятий, которые могли бы сделать выгрузку значительно более эффективной.

Сложная система организации снабжения при выгрузке грузов, на необорудованное побережье, в особенности когда ежедневно выгружаются тысячи тонн, должна действовать чрезвычайно слаженно, чтобы удовлетворять потребности войск во всех предметах снабжения. Для определения очередности разгрузки транспортов мы попросили начальника служб снабжения генерал-лейтенанта Дж. Ли заблаговременно до прибытия судов направлять нам самолетом декларации судового груза. При наличии этих деклараций мы могли регулировать очередность разгрузки грузов и тем самым избежать создания ненужных запасов излишних предметов снабжения за счет остродефицитных. Однако декларации мы не получали и поэтому были вынуждены разгружать все суда подряд, независимо от важности доставленных грузов. Вскоре побережье было загромождено тысячами тонн ненужных запасов, в то время как мы остро нуждались в некоторых особенно важных, как например артиллерийских боеприпасах. Мы несколько раз обращались по этому вопросу в службы снабжения. Они давали нам заверения, но деклараций от них мы так и не дождались.

Положение стало невыносимым, и я пожаловался прямо Айку. — Этот вопрос должен быть решен через два дня, — ответил он, или виновник будет отстранен от должности.

После этого мы стали получать декларации судового груза без дальнейших извинений или объяснений.

Однако, чтобы окончательно устранить трудности со снабжением, нам пришлось иметь дело также с командованием флота Соединенных Штатов. Если декларация судового груза помогала нам при разгрузке судов, то не менее важно было установить, какое именно судно прибыло на рейд. Оказалось, что командование флота не только не располагало точными сведениями о судах в конвоях, но, как только суда становились на якорь, оно теряло с ними всякую связь. Возможно, во флоте никогда не отдавали себе полностью отчета в том, насколько трудной была возникшая проблема. По крайней мере так продолжалось до конца июня, когда Кирк назначил контр-адмирала Джона Уилкса, прибывшего из Англии, начальником военно-морских сооружений во Франции.

Не менее неприятным оказался и отказ флота разгружать танко-десантные суда непосредственно на побережье. Хотя эти суда были плоскодонными, что позволяло им приставать прямо к берегу, командование флота возражало против подхода судов к урезу воды, опасаясь вражеской артиллерии. Оно предпочитало ставить танко-десантные [336] суда на якорях на рейде и перевозить груз с них на берег на самоходных паромах. Как только побережье перестало подвергаться обстрелу противником, мы настойчиво потребовали от флота снять свои возражения, подводить танко-десантные суда прямо к берегу и сократить тем самым время их разгрузки в два раза.

Наше предложение, однако, пропустили мимо ушей. Если, по мнению некоторых капитанов, можно было терять танки, то суда не должны были подвергаться такой участи. Лишь когда противник был оттеснен от берега, капитаны получили приказ подводить свои танко-десантные суда прямо к берегу.

Нормирование расхода боеприпасов началось сразу же после выхода Джероу на рубеж, на котором он должен был закрепиться, пока Коллинс наступал в северном направлении на Шербур. Сначала Джероу был ограничен 25 снарядами на орудие в сутки. Ему предоставлялось право экономить снаряды, чтобы иметь возможность в случае необходимости вести усиленный огонь. При контратаке противника ограничение на расход снарядов снималось и он имел право вести огонь, не считаясь с нормой расхода боеприпасов. Однако, когда на линию фронта вышел 19-й корпус, командир корпуса Пет Корлетт возразил против скудной нормы для его артиллерии.

— Пет, — увещевал его я, — я не менее вас ненавижу эту систему нормирования. Однако мы должны помнить, что у нас нет иного выхода. Либо мы установим норму сейчас, либо мы расстреляем все снаряды, свернемся и поедем домой.

Нормирование расхода боеприпасов было не только во время боев на плацдарме, наша артиллерия страдала от недостатка снарядов, пока мы не вышли к Руру. Хотя мы испытывали нехватку боеприпасов на четырех различных этапах войны в Европе, причем на каждом этапе были свои причины нехватки, результат оставался один и тот же: мы никогда не имели нужного количества боеприпасов.

1. В Нормандии наши трудности начались сразу же, как только мы высадились на побережье. Даже когда мы стали разгружать до 35 тыс. тонн в сутки, что в три раза превышало пропускную способность порта Шербур в мирное время, нам не хватало боеприпасов, а увеличить объем разгрузочных работ на побережье мы не имели возможности.

2. При стремительном наступлении во Франции по пятам отступавшего врага возникли новые трудности в связи с нехваткой транспортных средств. Хотя мы накопили к этому времени много боеприпасов на складах в Нормандии, даже при помощи специальных дорог «редболл экспресс»{35} не могли обеспечить подвоз достаточного количества боеприпасов к линии фронта. [337]

3. После вклинения в линию Зигфрида снова возникли затруднения в снабжении из-за недостатка портов. Плохая погода мешала разгрузке непосредственно на побережье, и до открытия порта в Антверпене в портах Ла-Манша не хватало причалов для разгрузки союзных транспортов. Одно время в Англии скопилось более 250 судов «Либерти» в ожидании места для разгрузки в портах Франции.

4. Наконец зимой 1944/45 г. и весной 1945 г. мы расплатились за оптимизм, охвативший нас в сентябре 1944 г. Причины наших затруднений на этот раз переместились через Атлантический океан в Соединенные Штаты, где розовые перспективы близкого окончания войны в Европе привели к сокращению выпуска военной продукции.

Еще до начала шторма 19 июня я подумывал о переброске пехоты на плацдарм по воздуху. Но когда количество боеприпасов уменьшилось до трех боекомплектов и Коллинсу, наступавшему на Шербур, пришлось урезать норму расхода боеприпасов еще на одну треть, мы решили использовать для перевозки боеприпасов наше последнее средство — транспортную авиацию.

Квесада поморщился, когда узнал, чего мы от него хотим. Тяжело нагруженные самолеты «С-47» повредили бы взлетно-посадочные дорожки, сооруженные для истребителей. Однако без всяких колебаний он потянулся к телефону, и на следующее утро прибыли первые транспортные самолеты. Вскоре мы стали получать по воздуху до 500 тонн боеприпасов в сутки.

Пока штаб 1-й армии с большим трудом решал вопросы тыла, 7-й корпус наступал на север по плодородным зеленым полям Котантена в направлении обреченного города Шербура. Коллинс в своей выцветшей полевой шинели носился по фронту в разведывательном броневике, подталкивая, подстегивая и приказывая своим дивизиям ускорить наступление. К вечеру 21 июня он замкнул кольцо окружения вокруг этих ворот во Францию для туристов, едущих через Атлантику.

Чтобы ускорить взятие Шербура, Коллинс направил начальнику гарнизона города ультиматум, предлагая сложить оружие к 9 часам следующего утра, угрожая в противном случае истреблением гарнизона. Однако генерал Карл Вильгельм фон Шлибен с гарнизоном в 30 тыс. солдат получил приказ Гитлера стоять насмерть.

«За отход с занимаемых позиций расстрел, — объявил генерал в приказе по войскам. — Я даю право командирам всех степеней расстреливать на месте каждого, кто по трусости покинет свой пост».

Я узнал об ультиматуме Коллинса вечером из передачи Би-Би-Си и вызвал для объяснения офицера, ведавшего вопросами военнопленных в армии.

— Откуда британская радиовещательная корпорация узнала об этом проклятом ультиматуме? — спросил я.

— От 7-го корпуса, генерал. [338]

Я тяжело вздохнул

— Нужно позаботиться о том, чтобы штаб Коллинса впредь не болтал о таких вещах. Немцы, отвергнув ультиматум, будут выглядеть героями, а не дураками, кем они являются на самом деле.

Прошло девять часов, а от фэн Шлибена не поступило никакого ответа. Тогда Коллинс вызвал авиацию, чтобы подавить важнейшие объекты перед тем, как начать штурм Шербура.

Этот удар с воздуха был нашим первым опытом проведения массированной бомбардировки. Операция была поспешно разработана совместно с Квесадой, который связался с командованием авиации в Англии. Десять эскадрилий английских «Мустангов» и «Тайфунов» с реактивными снарядами наносили удар в 12 час. 40 мин. дня, то есть за 80 минут до начала наступления корпуса. За ними следовали 562 американских истребителя-бомбардировщика и 387средних бомбардировщиков 9-го командования бомбардировочной авиации. Для наблюдения за операцией из Англии прилетели Той Спаатс и помощник военного министра по авиации Роберт Ловетт.

Тревожные сообщения поступили еще до перехода в атаку наземных войск. Два полка дивизии Эдди и полк 4-й дивизии передали, что они подверглись обстрелу своей авиации. Несколько истребителей-бомбардировщиков ошиблись при опознании целей, и до конца войны подразделения 9-й дивизии побаивались союзных самолетов. Однако если этой первой попыткой массированного бомбардировочного удара и не удалось уничтожить укрепления Шербура, тем не менее бомбардировка подтолкнула защитников Шербура игнорировать приказы фон Шлибена. Немцы, взятые в плен, были настроены цинично, ибо, пока авиация союзников громила их на земле, в воздухе было очень мало самолетов германских военно-воздушных сил.

— Если мы должны умереть за Шербур, — жаловались пленные, — тогда почему не появляются наши самолеты и летчики не умирают вместе с нами?

Значительно более важным было то, что опыт массированной бомбардировки заставил нас подумать об использовании ее в качестве эффективного тактического оружия. Если нам удалось использовать 1000 самолетов в торопливо подготовленной операции против Шербура, почему бы нам не применить вдвое или втрое больше самолетов для тщательно подготовленной операции? Я долго просидел с Кином в этот вечер, размышляя над открывавшимися возможностями.

Ультиматум, направленный Коллинсом начальнику гарнизона Шербура, был характерен для развертывания психологической войны с обеих сторон. Перед наступлением на Шербур мы засыпали город листовками. Поскольку противник был уже в западне и не имел никаких надежд на спасение, мы использовали его затруднительное положение, предлагая легкий путь избавления от смерти — [339] капитуляцию. В наших листовках всегда говорилось: «И не забудьте захватить с собой котелок и ложку».

На фронте корпуса Джероу офицер по работе с военнопленными из 2-й бронетанковой дивизии каждый вечер выдвигал вперед машину с громкоговорителем и играл вальсы Штрауса для вражеских солдат, истосковавшихся по дому. Проиграв пластинку, он спрашивал немецких солдат на их языке, помнят ли они свою родину такой, какой она была до войны.

— Вы прекрасно сражались, — говорил он им, — и честно вели себя по отношению к соотечественникам. Однако вам нет смысла сражаться. Наши бомбардировщики разрушили ваши города. Перед вами стоят превосходящие силы. Сдавайтесь сейчас, и вы вернетесь невредимыми к своим близким, оставшимся в тылу. Если вы не сдадитесь и не перейдете, тогда у нас не остается другого выхода, как попотчевать вас еще вот этим.

Вслед за этими словами артиллерия дивизии давала залп из 48 орудий по позиции противника.

Немцы также по-дилетантски занимались листовками, перебрасывая их на нашу сторону в агитационных снарядах. Аргументы врага не были убедительными, зато они компенсировали этот недостаток изобилием порнографии и сарказма. Текст одной из листовок заканчивался следующими словами: «Послушай, парень из Америки, разве ты не с улицы, где живет беднота?»

И тут же давался ответ на заданный вопрос: «Сынки Франклина Делано Рузвельта тоже в армии, но они щеголяют по улицам Лондона в чистенькой форме и с регалиями. Они-то с улицы богачей»,

24 июня Айк переправился через Ла-Манш для ознакомления с нашими планами использования 7-го корпуса на новом направлении после взятия Шербура. Захватив этот порт, Коллинс должен был двинуться на юг и присоединиться к Миддлтону на основании полуострова Котантен. Затем мы должны были наступать на юг через болота и занять фронт на линии от побережья департамента Кальвадос до Авранша. Я уже давно отказался от плана прорваться через Сен-Ло, чтобы выйти к морю у Кутанса. Противник здесь слишком сильно укрепился, и я не желал растрачивать свои силы против самого сильного пункта в его обороне. Чтобы нанести немцам значительно большие потери, мы сосредоточивали наши войска только против тех объектов, где наиболее эффективно можно было подорвать силы врага.

Лишь после посещения Эйзенхауэром побережья в конце июня мы узнали, насколько опасна и разрушительна была бомбардировка Англии самолетами-снарядами «Фау-1». Немцы стали использовать самолеты-снаряды против Англии с 15 июня. Однако большинство стартовых площадок, с которых запускались «Фау-1" против [340] Лондона, находилось на большом удалении от расположения наших войск, и поэтому мы не могли за ними следить. В результате мы легкомысленно сбросили со счета самолеты-снаряды.

— Это просто еще одно германское оружие, — заверяли мы друг друга, — изобретенное слишком поздно, чтобы спасти Гитлера.

Когда Эйзенхауэр прибыл к нам, я подшутил над его адъютантом подполковником Эрнестом Ли из Индианаполиса.

— Зачем вы сюда приехали? — спросил я. — Чтобы спокойно поспать на нашем плацдарме после Лондона?

Однако в моей шутке оказалось больше правды, чем юмора. Хотя самолеты-снаряды никогда не создавали угрозы Англии, подобной угрозе «блица» в 1940 г., лондонцы вскоре поняли, что в новом оружии таилось значительно больше опасности, чем предполагалось. В июле Черчилль сообщил, что за первые три недели бомбардировки самолетами-снарядами погибло 2752 англичанина. Тяжело раненных насчитывалось в три раза больше. Однако новое устрашающее орудие появилось слишком поздно, чтобы повлиять на исход войны. Даже до вторжения разведка указывала, что противник не имеет возможности наладить производство самолетов-снарядов в таком количестве, чтобы их воздействие было ощутимым.

Почти в течение всех 18 дней нашего пребывания на побережье Эйзенхауэр нетерпеливо метался по просторным комнатам роскошной тюрьмы для генералов, известной всему миру в качестве резиденции верховного штаба экспедиционных сил союзников. Пресыщенный решением вопросов стратегии на высшем уровне, статистическими выкладками, докладами тыловиков и тактиков, Айк стремился выскользнуть из утонченной атмосферы верховного штаба экспедиционных сил союзников Англии и увидеть реальное положение вещей в войсках на фронте.

Некоторые утверждают, что лучшим стратегом является такой командующий, который находится на значительном удалении от своих войск. Когда соединения и части существуют для него в виде условных знаков на карте, стратег работает как бы в вакууме и никакие посторонние мотивы не отражаются на принимаемых им решениях. Если бы можно было вести войну простым нажатием кнопок, тогда нетрудно было бы разработать целую науку управления войсками. Однако война является в такой же степени столкновением страстей, как и столкновением сил, поэтому ни один командующий не может стать стратегом, если он сначала не изучит своих солдат. Проявление человеческих чувств вовсе не мешает управлению войсками, напротив, оно облегчает руководство ими. Если командир не ценит жизни своих солдат и не обращает внимания на их лишения, тогда он не пригоден к командованию. В этом случае он не сможет определить потери, в которые обойдется ему захват того или иного объекта. [341]

Жертвуя жизнями людей сознательно, обдуманно и иногда даже жестоко, командующий должен закалить свою волю, зная, что если он сейчас потратит меньше людей, то в будущем он может потратить их больше. Если командующий начнет чрезмерно беспокоиться о размерах потерь, он подвергает себя опасности потерять стратегическую перспективу. При потере стратегической перспективы война затягивается и стоимость ее в человеческих жизнях неизмеримо возрастает.

Эйзенхауэр, так же как и мы, считал, что источником скромности является общение с войсками. Какими бы трудными ни были обязанности командира, он не может смотреть в глаза солдатам, идущим на смерть по его приказу, не сознавая при этом, насколько легче его задача сравнительно с задачей, полученной солдатами.

В течение всей войны в Европе Эйзенхауэр часто выезжал из верховного штаба экспедиционных сил союзников на фронт и беседовал с солдатами. Там Айк, как и мы, видел войну такой, какой она была в действительности, с ее безжалостным уничтожением культурных ценностей. В тылу война может иногда выглядеть как приключение. На фронте картина иная.

Вместе с Айком мы приехали в сектор 79-й дивизии, занимавшей центральное положение на фронте Коллинса. Там мы взяли с собой командира дивизии и подъехали к стоявшему на отдыхе полку. Перед наполненной водой каской, служившей в качестве зеркала, капитан в нижней рубашке намыливал щеки, готовясь к бритью. Он с досадой взглянул на нас, когда мы заслонили свет. Сначала он выпучил глаза, затем в них появилось выражение отчаяния, когда он перевел взгляд с широко улыбавшегося лица Айка на физиономию командира дивизии, искаженную гримасой. Капитан, спотыкаясь, вскочил на ноги и с полотенцем вокруг шеи отдал честь и отрапортовал верховному командующему.

Эйзенхауэр быстро обходил солдат, а капитан следовал за ним. Держа руки на бедрах, с высоко поднятым подбородком. Эйзенхауэр слегка хмурился, отрывисто разговаривая с солдатами.

— Солдат, — обратился он к одному из них, — сколько отличных стрелков в вашем отделении?

— Три, сэр, я думаю.

— Вы думаете? Солдат должен знать, черт возьми. Знать точно, что у вас есть.

Он подошел к другому, стоявшему дальше в строю.

— А сколько отличных стрелков у вас?

— Четыре. Я один из них, сэр.

— Хорошо. Это замечательно. Вы сами откуда?

— Из штата Кентукки, сэр.

— У вас хорошее отделение? ,

— Лучшее в роте, сэр.

— А солдаты роты думают также? [342]

— Видите ли, сэр...

— Они глупцы, не правда ли?

Айк засмеялся. Солдат улыбнулся. Мы сели в джип.

В новом летнем обмундировании и щеголеватой пилотке Эйзенхауэр бросается в глаза среди заполнивших дороги войск в пропотевшем обмундировании и тяжелых касках. Солдаты весело приветствовали нас, некоторые посмелее кричали из машин: — Здорово, Айк!

Эйзенхауэр, сидевший на переднем сиденье джипа, повернулся ко мне.

— Как мне не хочется возвращаться назад, — сказал он, — я буду страшно рад, когда мы будем находиться вместе с вами.

На пятый день наступления на Шербур Коллинс прорвал внешний обвод обороны, однако дорогу к порту закрывала цепь опорных пунктов, в которых засел противник. Против нас были брошены дивизионы зенитных орудий, стрелявших по наземным целям. Войска генерала фон Шлибена, укрепившиеся в цитадели Форт-дю-Руль, откуда просматривался порт, обстреливали нас сверху. Цитадель находилась на эскарпе, круто поднимавшемся за Шербуром. Орудия береговой обороны противника, расположенные на эскарпе, держали под обстрелом не только подступы к Шербуру с моря, но и улицы самого города. Мы не могли обойти форт, не рискуя попасть под огонь тяжелых орудий.

Я не хотел терять время на осаду, когда нам следовало уже выступить на фронте Миддлтона у основания полуострова. Поэтому я попросил Кирка подвергнуть бомбардировке орудия береговой обороны форта с моря. Если бы Кирк предложил мне немного подумать, он был бы совершенно прав, ибо орудия в Шербуре обладали большей дальнобойностью и их было значительно больше, чем на наших самых крупных кораблях.

Кирк, зная, что может понести серьезные потери, спросил:

— Разве это настоятельно необходимо?

— Да, — ответил я, — мы должны взять Шербур по возможности скорее.

Кирк без возражений согласился, несмотря на сопряженный с этим риск, и немедленно приказал трем линкорам отплыть для действий против укреплений гавани. Оказавшись в пределах обстрела крепостных орудий, линкоры попали под огонь и вскоре были вынуждены отойти в неравной дуэли с батареями береговой обороны. Однако готовность Кирка помочь нам, несмотря на риск потери своих кораблей, заставила меня пожалеть о прежней ярости, с которой мы критиковали флот за медленную разгрузку наших судов у побережья Нормандии.

К счастью, доблестный жест Кирка не повлек за собой катастрофы и флот отошел, понеся незначительные потери. Тем временем пехота поднялась по скалам к Форт-дю-Руль и подорвала его укрепления. [343]

Вечером 26 июня, то есть на 21-й день после вторжения, Мэнтон Эдди доложил мне по телефону, что фон Шлибен вместе с 800 солдатами взят в плен в подземной крепости. Однако бои в некоторых районах Шербура еще продолжались. Несмотря на отчаянное положение, гарнизон выполнял приказ фон Шлибена с большой стойкостью, которой мы от него не ожидали.

Мэнтон сообщил, что он направляет фон Шлибена в штаб армии для допроса.

— Нельзя ли заставить его предварительно отдать приказ о прекращении сопротивления в Шербуре? — спросил я. — Вы уже пытались это сделать? Он отказывается? Хорошо, тогда отправляйте его. Мы перешлем его прямо к Монти.

Генерал-майор Эверетт Хьюз, представитель верховного штаба экспедиционных сил союзников при моем штабе, находился со мной в машине, когда я разговаривал с Эдди.

— Мы поймали в Шербуре большую птицу, — объяснил я, — но он не хочет отдать приказ о капитуляции своих войск. Хьюз нахмурился:

— Вы собираетесь пригласить его к обеду? Я внимательно посмотрел на него.

— Вы думаете, что нам следует пригласить его? — спросил я.

— К черту, конечно, нет, — воскликнул Хьюз.

— Если бы ублюдок капитулировал четыре дня назад, — сказал я, — я, может быть, пригласил бы его. Но с того времени мы потеряли много жизней. Я надеюсь, что они накормят его солдатской пищей и направят в Англию на пехотно-десантном судне через бурный Ла-Манш.

Позднее фон Шлибен пожаловался на «недостойное цивилизованных людей» обращение с захваченным в плен генералом такого высокого ранга. Он холодно посмотрел на завтрак, приготовленный для него из солдатского рациона, и выразил сильное недовольство начальнику разведывательного отдела за то, что в деревенском доме, где он помещен, не было душа. Чтобы как-то скрасить свое пребывание в плену и сохранить память о лучших днях, он захватил с собой меню обеда, состоявшегося в его честь в Шербуре менее чем месяц назад. В меню были омары и голландский сыр, паштет из гусиной печенки, запеченная рыба «блюфиш», зажаренная нога ягненка, персики и мороженое, изысканные вина, марочное шампанское и брэнди времен Наполеона.

— Хм, — громко фыркнул Диксон, — прочитав меню, — и сейчас он едет в Англию! Как раз в разгар сезона брюссельской капусты.

Фон Шлибен, однако, претерпел новые унижения, пока находился в наших руках. Машина с чемоданом генерала, шедшая из Шербура, столкнулась при следовании на командный пункт армии с грузовиком. Мундиры генерала оказались разбросанными на дороге, [344] и, прежде чем подоспела военная полиция, жадные к сувенирам солдаты содрали с них галуны и знаки различия.

Стремясь вывести порт из строя, немцы уничтожили в Шербуре все портовые сооружения. Причалы, портовые краны, депо, мосты, электрогенераторы и трансформаторы были взорваны и сожжены. В самом порту было затоплено множество судов, и он был основательно заминирован. Однако инженерно-восстановительные подразделения вступили в порт по пятам пехоты, и через 21 день первые союзные корабли бросили якоря в гавани. К ноябрю Шербур пропускал 15 тыс. тонн грузов в день. Только за один ноябрь в Шербуре было разгружено 433 тыс. тонн грузов.

Когда пленные из Шербура заполнили наши поспешно расширенные лагеря, общее число взятых в план за первые три недели после вторжения достигло 38 тыс. человек. Молодые офицеры сохраняли высокомерие, но солдаты были ошеломлены и упали духом. Удары нашей авиации заставили их, как никогда, беспокоиться о безопасности своих семей, оставшихся в Германии. На наши вопросы о германских военно-воздушных силах они отвечали презрительным фырканьем. Если бы Геринг попал к ним в лагерь, мы бы избавились от хлопот, связанных с преданием его суду.

Для войск в Нормандии стратегическое значение Шербура скоро отступило на задний план в сравнении с огромной добычей, захваченной нами. Именно с момента захвата этого города слово «освобождать» широко вошло к лексикон армии. Войска фон Шлибена, готовясь к продолжительной осаде, заботливо заполнили свои подземные склады большими запасами вин. И если приказы об уничтожении сооружений в порту выполнялись самым строжайшим образом, то сердца немецких солдат восставали против святотатства: уничтожить или вылить на землю прекрасные вина и брэнди. В результате нам достался не только трансатлантический порт, но и огромный подземный винный погреб.

Известия о доставшейся добыче распространились еще до завершения боев, и любители выпить уже ринулись наперегонки в пещеры с вином. Возникла проблема, к которой меня не готовили в Ливенуорте, и я обратился к Айку за советом. Он одобрил наше предложение по охране добычи и о справедливом распределении ее между дивизиями. Если бы мы пустили распределение вин на самотек, тогда все запасы захватили бы тыловые части, а дивизии, овладевшие складами, остались бы без вина. На этот раз, однако, полевые войска в знак благодарности Франции получили свою долю запасов вина. Мне Коллинс также прислал пол-ящика шампанского. Я сохранил шампанское и привез его после войны в Соединенные Штаты, чтобы отметить крестины моего внука. [345]