Внезапное изменение планов

Поздно вечером 1 февраля 1960 года «Тритон» возвратился в Нью-Лондон, все испытания были завершены, и мы надеялись, что теперь уже ничто не помешает нашему первому большому плаванию совместно с крейсером «Нортгемптон» в районе Северной Европы.

Когда я, закончив швартовку «Тритона», спустился с мостика, на моем столе лежал немного помятый и запачканный конверт, адресованный мне.

Настоящим проклятием современного флота является поток бумажной переписки. Поэтому все офицеры с самого начала своей службы вырабатывают навык определять с ходу, какими бумагами нужно заняться немедленно, а какие можно отложить. Естественно, что и для меня нетрудно было установить, что появившаяся в этот день на моем столе записка, написанная от руки, была более важной, чем мешки тщательно отпечатанной на мимеографе служебной почты, которые корабельный почтальон с трудом втащил с причала несколько минут тому назад.

В записке было всего несколько слов:

«Командующий подводными силами Атлантического флота хочет знать, сможете ли Вы быть в Вашингтоне 4 февраля. Срочно свяжитесь по телефону».

Утром 4 февраля я прибыл в кабинет заместителя начальника штаба ВМС по оперативным вопросам. Вызов командира подводной лодки к заместителю начальника штаба ВМС никогда нельзя было считать обычным явлением, но теперь, как только я вошел в кабинет, мне сразу стало ясно, что этот вызов связан с необходимостью обсудить что-то очень важное и весьма необычное. На большом [344] столе были разложены карты, а кроме заместителя начальника штаба ВМС адмирала Бикли в кабинете находились еще два адмирала и несколько других старших офицеров. Некоторых из них я знал, а некоторых видел впервые. Адмирал Бикли, сидевший в центре, рассматривал одну из карт. Подняв на меня глаза и дождавшись, когда я плотно закрыл за собой дверь, он спросил без вступлений:

— Бич, в каком состоянии находится ваш корабль?

Я заверил его в том, что «Тритон» находится в отличном состоянии и готов выполнить любое задание. Адмирал кивнул так, как будто и не ожидал другого ответа.

— Садитесь, — указал он на место за столом напротив себя.

— Бич, — продолжал он, — вы скоро должны выйти в свое первое после подъема флага плавание. Может «Тритон» вместо намеченного плавания обойти вокруг земного шара под водой?

Мне показалось, что комната закачалась. Нервно откашлявшись, я произнес:

— Да, сэр.

Это было все, что я мог сказать.

— Когда вы сможете выйти? — продолжал адмирал, не обращая внимания на мое замешательство.

— По плану мы должны выйти в море шестнадцатого февраля, и мы будем готовы к этому сроку.

Поход в Северную Атлантику, к которому мы так долго и так старательно готовились, заменялся походом гораздо более волнующим и захватывающим. Одной из задач похода было проведение океанографических и гравитационных наблюдений на всем пути вокруг земного шара; ясно, что подводная лодка в подводном положении была наиболее подходящей платформой для таких наблюдений.

Спустя несколько часов, когда я выходил из Пентагона, моя голова буквально гудела от тысячи различных забот. Мне снова и снова приходило на ум замечание, высказанное адмиралом как бы вскользь в конце беседы.

— От вашего похода, Бич, — сказал он, — зависит значительно большее, чем все услышанное вами здесь сегодня. Мы рассчитываем, что вы вернетесь десятого мая.

Я долго размышлял над этими словами. Очевидно, этот поход имел целью что-то очень важное, о чем нельзя было сказать прямо. [345]

На совещании было решено, что поход будет секретным, поэтому о нем ничего не должно сообщаться до его окончания. Проблема сохранения похода в тайне была не такой уж легкой. Лишь сорок человек из команды не были женаты; среди офицеров был только один холостяк. На «Тритон» должны были прибыть пять-шесть гражданских ученых, чтобы помогать нам собирать интересующие нас научные данные. Как и родственники моряков, эти ученые тоже до самого дня выхода корабля в море не должны были знать о цели похода и его продолжительности.

Что же сказать людям? Сидя в вагоне поезда, мчавшего меня к Нью-Лондону, я перебирал в уме один вариант за другим и в конце концов решил объявить, что какой-то чиновник в Вашингтоне настолько неудачно спланировал наш первый поход, что нам придется прямо из Северной Атлантики идти, не заходя никуда, в район Карибского моря для специальных испытаний по просьбе управления кораблестроения. Вошло уже в привычку сваливать вину за различные неприятности на неких бюрократов.

Я собирался сказать, что в результате неразумного решения одного чиновника мы долго не сможем получать и отправлять почту, и поэтому каждому члену экипажа будет вручен список того, что нужно сделать перед выходом в море на длительный период.

Другой задачей было скрытно от окружающих получить все нужные карты и заранее до мельчайших деталей проложить наш путь, чтобы командование всегда знало точно, где мы находимся. Нам предстояло пройти около 34 тысяч миль; прокладка этого пути на картах потребует больших усилий и массы времени, причем эта работа должна быть сделана скрытно от всех.

Что касается продовольствия, то конструкторы «Тритона» предусмотрели возможность размещения запасов на семьдесят пять суток, но мы знали, что огромный корпус «Тритона» позволит вместить значительно больше. Я принял решение увеличить полный запас по крайней мере в полтора раза и приказал, чтобы корабль был обеспечен продовольствием на сто двадцать суток. Если же произойдет что-либо непредвиденное и нужно будет продлить плавание, мы сможем перейти на половинный рацион и увеличить срок пребывания в море до шести месяцев. [346]

Нужно было также подготовить и установить научное оборудование. Большая часть его будет прислана министерством, но мы должны будем сами решить, где его разместить, и позаботиться об установке необходимых стоек и креплений для аппаратуры, а также о проводке кабелей телеметрических систем и дистанционного управления. И все это нужно сделать, не раскрыв ни перед кем истинной цели похода.

Только сходя с поезда в Нью-Лондоне, я полностью осознал, что на подготовку оставалось не более двенадцати дней.