В послевоенные годы

В конце лета сорок пятого года я получил свой первый с начала войны отпуск и испытал странное, полузабытое и многим фронтовикам знакомое ощущение: мы разучились тратить время на себя. Однако привычка к деятельному образу жизни взяла свое, и я неплохо организовал свой досуг. Осенью, к концу отпуска, хорошо отдохнув, я был готов энергично начать совершенствование учебной и летной подготовки в своей авиадивизии, но командовать ею мне больше не пришлось. Я был назначен командиром истребительного авиасоединения.

Прибыв к месту службы, я представился своему новому начальнику К. А. Вершинину. Должен напомнить, что перед Белорусской операцией в 1944 году 240-я авиадивизия была передана в состав авиации 2-го Белорусского фронта, но едва мы успели перебазироваться, как пришел новый приказ о включении соединения в состав 1-й воздушной армии 3-го Белорусского фронта. Так что служить с К. А. Вершининым в годы войны мне не довелось. Тем не менее он меня, как выяснилось, знал [423] и, кажется, обрадовался, что меня назначили командиром соединения именно к нему.

Главной и первоочередной задачей для себя в тот период я считал знакомство с командирами дивизий и полков. Летал в соединения и части и всюду, увы, видел одну и ту же картину: плановых и регулярных занятий с летчиками не проводилось, учебная база для этого только готовилась. Кое-что мне было уже знакомо по той обстановке, которая в первые послевоенные недели складывалась в полках 240-й авиадивизии. Демобилизация... Но там по моему приказу быстро приступили к плановой командирской подготовке, что дисциплинировало личный состав. Здесь же все надо было начинать с большим опозданием.

Собрав командиров дивизий, я приказал в десятидневный срок организовать все необходимое для регулярной учебы и понял, что такой поворот дел для некоторых из них — неожиданность. По истечении установленного срока начал проверку. Результатами я был вполне удовлетворен. Только в соединении, которым командовал полковник (фамилию я по известным причинам не стану называть), даже ни одного класса не было подготовлено. «Война нас всему выучила», — невозмутимо объяснил комдив. Он был искренне убежден в том, что учиться уже нечему. И это был хороший летчик и опытный командир-практик. Я немало встречал таких в годы войны — командиров полков и даже дивизий. Их личного боевого опыта и чутья часто хватало на то, чтобы результативно вести тяжелую будничную работу войны, по... если командир не работает над собой регулярно, его, прямо скажем, самоуверенность рано или поздно становилась серьезным тормозом в меняющихся условиях, особенно при поступлении на вооружение новых, более совершенных и более сложных самолетов. Надо было искать другие эффективные методы их освоения и обучать подчиненных новым тактическим приемам работы на этих машинах.

Полковник, искренне полагавший, что война уже всему выучила, в тот момент не предполагал, что по распоряжению К. А. Вершинина мне предписывалось одного из командиров дивизий отправить на курсы усовершенствования в академию. Поэтому я не стал объяснять ему необходимость серьезной теоретической подготовки, зная, что в академии это сделают лучше, а просто сказал: [424]

— Раз не можете и не хотите учить — будете учиться сами. Собирайтесь на учебу в Монино.

Реакция была поразительной. Комдив взмолился:

— Дайте мне, товарищ генерал, пять дней... Только пять...

Когда истекли эти пять дней, я снова побывал в дивизии и был изумлен: учебные кабинеты были подготовлены по высшему разряду. Столы, доски, аккуратные схемы, макеты, даже очень красиво оформленные облака из ваты под потолком, между которыми на едва заметных нитях висели макетики самолетов, которые можно было перемещать, наглядно показывая тактические приемы группы самолетов в воздушном бою... Я поблагодарил полковника за все это, но тем не менее приказа своего не отменил, и вскоре он убыл в Монино.

Этот эпизод вспомнился, как говорится, к слову. К тому, что осенью сорок пятого года личный состав соединения приступил к планомерной учебной работе. Жизнь в частях стала более осмысленной, вошла в твердый режим, улучшилась дисциплина, постепенно решены были и многие бытовые проблемы. Люди почувствовали вкус к работе.

С К. А. Вершининым мне служить пришлось недолго. Через некоторое время после своего назначения командиром соединения он стал главкомом ВВС.

...Рассказывая о первых послевоенных месяцах, я хочу дать понять читателям, что никаких долгих перерывов, пауз и послаблений, вызванных совершенно зримой гранью между окончанием войны и началом мирного времени, в подготовке военных летчиков и не должно было быть. Некоторая вполне понятная психологическая расслабленность людей, одержавших невиданную в истории победу, в целом довольно быстро прошла под влиянием жестоких политических реалий того времени. Считаю, что некоторые послабления допустили и мы, командиры. Совершенствовался добытый в длительной и тяжкой борьбе боевой опыт. Молодое послевоенное летное пополнение в те годы попадало в среду ветеранов и в повседневной совместной службе быстро мужало, перенимая многие ценнейшие навыки боевых летчиков, участвовавших в войне.

Примерно в начале сорок девятого года, когда я уже командовал авиационным соединением противовоздушной обороны, меня вызвал командующий ПВО страны [425] маршал Л. А. Говоров и сказал, как бы заранее не сомневаясь в моем согласии:

— Сейчас поедем к хозяину. Вы планируетесь на должность командующего воздушно-десантными войсками.

Это было для меня совершеннейшей неожиданностью. И от такого высокого назначения я ни радости, ни оптимизма не ощутил. Я — летчик, а ВДВ — это совсем иной род войск.

Сказал об этом Леониду Александровичу.

Он удивился:

— Вы отказываетесь? Так уже решил товарищ Сталин, что десантными войсками должен командовать авиатор. Отказываться нельзя. Вопрос уже решен, сейчас мы едем.

— Буду отказываться и у Сталина, — заявил я.

— Напрасно. Себе хуже сделаете, — заметил маршал.

Только собрались мы идти к машинам, как вбежал в кабинет офицер и протянул Л. А. Говорову какую-то, судя по всему, очень срочную депешу. Говоров читает ее, а потом протягивает мне.

Читаю. В сообщении говорится, что в одной из подчиненных мне частей «раскрыт контрреволюционный заговор группы офицеров». Я моментально представил себе знакомых мне людей — командира части, штабников, политработников, многих летчиков — и улыбнулся. Маршал с тревогой смотрел на меня.

— Это чушь, — сказал я, продолжая улыбаться.

Зазвонил правительственный телефон. Маршал взял трубку. На проводе был, как я понял, Булганин.

— Читал, — ответил Л. А. Говоров на заданный, видимо, ему вопрос.

Я понял, что речь шла именно об этом нелепом донесении. Как мне сообщил потом маршал, Булганин ему сказал: «После этого к хозяину идти нельзя...»

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — заметил я, все еще улыбаясь. — Насколько я понимаю, вопрос о моем назначении уже снят.

Но Говорову было не до юмора. Я получил указание немедленно вылететь в соединение. Не успел прилететь — на посадку заходит транспортный Си-47, из которого вышла группа людей — все генералы НКВД. Буквально через минуту приземлился еще один самолет. [426]

Снова одни генералы — на этот раз комиссия из Министерства обороны. Но я уже успел выяснить, в чем дело. Для этого мне понадобились даже не часы, а считанные минуты.

А дело было в том, что в одном из полков политработник из управления соединения проводил обычные политзанятия. В ходе их он коснулся экономического положения в деревне, причем, как я понял, по заранее заготовленной бумажке прочитал бодрый текст о том, что село, преодолев разрушения войны, процветает, колхозники имеют на заработанные трудодни все необходимые продукты, живут зажиточно, счастливы — и тому подобное. Естественно, у летчиков возникли вопросы. У всех ведь связь с домом наладилась, многие в отпусках побывали у родных и своими глазами видели «процветание» в первые послевоенные годы. Расхождение между реальной жизнью и тем, о чем говорил не слишком дальновидный политработник, воспринималось летчиками как откровенная демагогия. Они стали аргументированно возражать ему и задавать вопросы. Офицер толком не сумел ничего ответить, растерялся, а когда после занятий встретил командира, доложил ему, что его «потрясло». Тот вместе с ним зашел в свой кабинет и отправил в высокие инстанции паническое сообщение, а точнее — донос на своих же летчиков, после чего, нетрудно понять, колесо завертелось... Все обошлось на редкость удачно. Для высоких инстанций, которые были приведены в действие по ничтожному поводу, было совершенно ясно, что виновник всей суматохи — человек очень недалекий.

А спустя некоторое время я был назначен командующим ВВС округа на юге страны, и в моей службе начался новый этап.

Многие районы, в которых располагались наши гарнизоны, в те годы были совсем не обжиты. Офицеры с семьями ютились в палатках, питьевой воды не было, а в некоторых из тех районов, где она была, ею невозможно было пользоваться из-за солености и опасности эпидемий. Удушливые, знойные южные ветры, дующие в течение продолжительных периодов с известным постоянством, поднимали в воздух на большую высоту тонны мельчайших частичек песка и пыли. Это приводило к быстрому износу реактивных двигателей, ресурс которых мы могли использовать только на одну треть. Помимо известных плановых задач, которые мы решали [427] в процессе напряженной учебно-боевой подготовки, нам пришлось искать немало нестандартных решений именно в той специфической обстановке. В частности, творческими силами инженерно-технической службы мы изготовили, опробовали и поставили на самолеты специальные фильтры, которые улавливали за летный день один, полтора стакана песка. При этом из-за частичного уменьшения мощности двигателя несколько уменьшалась максимальная скорость и потолок самолета, но зато получили возможность использовать двигатели до полной выработки моторесурса, чем сэкономили государству немалые материальные средства. За сравнительно короткий период в извечно диких местах мы построили новые аэродромы, городки, дороги, провели водопровод, решили массу санитарных проблем.

Но ряд вопросов мы в то время своими силами решить не могли, в частности обеспечения летчиков нормальными жилищными условиями. И я написал письмо на имя Сталина.

Вскоре состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС. Как мне потом стало известно, Сталин, убедившись, что все присутствующие читали мое письмо, уточнил, сколько всего бесквартирных офицеров. Ему назвали. Был вызван Поскребышев, и тот доложил, что в стране есть 3200 финских домов, не поставленных на фундамент. Сталин тут же предложил Политбюро передать все эти домики в мое распоряжение. Таким образом, мы не только решили наши жилищные проблемы, но и кое в чем смогли помочь нашим соседям по округу — у них тоже было трудное положение с жильем. Правда, после столь успешной акции я вынужденно перезнакомился почти со всеми министрами, которые звонили мне, чтобы узнать, что я за человек, из-за которого у них по всей стране изъяли столь нужные им финские домики. Конечно, многие ругали меня, не выбирая выражений.

В декабре 1951 года я докладывал в Москве Маршалу Советского Союза Л. М. Василевскому ряд текущих вопросов.

— Все это мы учтем, — сказал он, — только не вам уже придется ими заниматься. Вас переводят на другую, весьма ответственную должность.

Деятельность, которой мне предстояло заниматься, носила военно-дипломатический и отчасти политический характер. Идея исходила от Сталина, он до конца своих дней держал эту работу под строгим регулярным контролей, [428] и так же регулярно я делал доклады на Политбюро ЦК КПСС.

Речь идет о той помощи, которую в начале пятидесятых годов мы оказывали странам народной демократии по созданию у них надежной противовоздушной обороны. Работа была принципиально новая, по многим своим аспектам — сложная: аналога не имела ни в чисто техническом, ни в военно-политическом плане и, как это нередко бывало, должна была быть исполнена в очень сжатые сроки.

Конечно, без единого координирующего центра такую работу, охватывающую несколько стран, в чисто профессиональном отношении выполнить было бы просто невозможно. Поэтому у нас в системе Министерства обороны был создан специальный орган, руководство которым доверили мне. Все текущие задания и установки я получал непосредственно от А. М. Василевского и Политбюро, где я регулярно докладывал по всем вопросам решения стоящих задач.

Этой работе Сталин придавал чрезвычайно важное значение. Люди, которые не сразу или не полностью понимали это, тут же за это расплачивались. Должен сказать, что именно так был снят с должности начальника Генерального штаба генерал армии С. М. Штеменко. Речь шла о выделении нам необходимых технических средств и оформлении директивой распоряжений, отданных министром обороны. Штеменко пообещал, но, когда я прибыл к нему, выяснилось, что произошла самая обыкновенная проволочка. Я стал настойчиво просить исполнения распоряжения министра обороны. Но Сергей Матвеевич, как мне показалось, был только шокирован упрямством какого-то там генерал-майора авиации.

Буквально через день или два после моего разговора со Штеменко я был заслушан на Политбюро. Там же присутствовал министр обороны и начальник Генерального штаба.

Я доложил, что мы всесторонне изучили, проанализировали, свели все в четкую систему, на основании которой выработали вполне определенный конкретный план действий.

Казалось, все идет хорошо. Но тут Сталин спросил, почему мы не приступили уже к реализации того, что нами намечено, что тормозит дело. Я ответил, что министр обороны оказывает нам большую помощь, благодаря [429] которой во многом мы успели за короткий срок провести фактически всю подготовительную работу. Но Генштаб, к сожалению, не всегда с должной оперативностью выполняет распоряжения министра, из-за чего и возникают задержки. Я конкретно объяснил, в чем именно это выражается.

Судьба С. М. Штеменко была решена.

...Работа нашего управления была развернута с первых дней его создания и охватывала все братские страны. В каждой из стран она продолжалась 10–14 суток, а по возвращении из очередной поездки я первым делом обязан был сделать доклад на Политбюро. Сталин в то время уже часто болел и был не на всех заседаниях. Когда он бывал, иногда задавал вопросы, касающиеся непосредственно нашей работы, а иногда и более широких сфер, чем то, что составляло нашу непосредственную работу.

Речь шла, в частности, о ряде вопросов, которые входили в компетенцию правительств тех стран, где мы работали. Я ведь не был уполномочен нашим правительством их решать.

Сталин выслушал спокойно и заметил:

— Тут вы, очевидно, правы. Надо будет переговорить с секретарями.

Я понял, что речь шла о руководителях братских партий. В последующих случаях, когда такая необходимость возникала (а она возникала периодически), Сталин уже привычно говорил: «Этот вопрос мы решим с секретарями». И, таким образом, многие возникавшие проблемы быстро снимались.

Как видно даже из этих очень сжатых сведений, я работал, говоря современным языком, «в режиме наибольшего благоприятствования». Однако это не значит, что работать было легко. Тем не менее порученное дело мы довели до конца. Надежный рубеж противовоздушной обороны в странах социалистического содружества в Европе был создан.

...В течение первого послевоенного десятилетия в области укрепления обороноспособности страны нам удалось решить много сложных вопросов. Что касается авиации, то во второй половине пятидесятых годов мы располагали надежной, отвечающей современным требованиям боевой техникой и имели неплохой задел на будущее. [430]

В конце пятидесятых годов были освоены новые сверхзвуковые самолеты-истребители МиГ-21 и других типов со скоростью 2500 километров в час. В эти годы было принято решение о значительном сокращении кадрового состава Вооруженных Сил и о свертывании ряда военно-технических программ, работа над которыми уже шла полным ходом.

В тот период как депутат Верховного Совета СССР я принимал участие в очередной сессии. Однажды, когда рабочая повестка была исчерпана, Н. С. Хрущев объявил:

— Все депутаты свободны, военных прошу остаться.

— Когда я летел через океан в Америку, — сказал Н. С. Хрущев, — меня четыре раза перехватывали истребители. Стало быть, в случае войны ни один наш бомбардировщик до цели не долетит. Зачем же нам такие бомбардировщики? Нечего тратить на них средства.

Всем было ясно, что мы в такой форме поставлены перед фактом уже принятого решения.

Далее Н. С. Хрущев дал указание главкому ВМФ свернуть программу строительства крупных надводных кораблей, а те, которые уже строятся, переплавить — стране, сказал он, нужен металл.

— Оставить только подводные лодки, — указал он. Приблизительно так же был решен вопрос и с танками.

— Вопросы есть? — спросил Н. С. Хрущев.

— Никита Сергеевич, — сказал я, — для того чтобы подготовить хорошего летчика, требуется семь лет. И средства на это уходят немалые. Пенсия-то пенсией, но зачем же нам так разбрасываться подготовленными кадрами? Нам же, как я понял, придется увольнять в запас летный состав?

— Что предлагаешь? — спросил Н. С. Хрущев.

— Предлагаю уволенных в запас военных летчиков посадить правыми пилотами на самолеты гражданской авиации.

— Это дельное предложение, — сказал Н. С. Хрущев.

Кроме меня никто из присутствующих, к сожалению, больше не высказался. А спустя несколько лет нам снова пришлось форсировать время, которое мы потеряли, свернув в конце пятидесятых годов ряд перспективных военно-технических программ.

...С тех пор прошло уже более двадцати пяти лет. Мы достигли военного паритета с противостоящими нам [431] государствами. Многолетняя навязанная нам гонка вооружений привела к тому, что оснащенность ведущих держав мира ядерным оружием давно уже перешагнула через все разумные пороги. Ныне реальная возможность уничтожения жизни на Земле превышает природную способность человечества к выживанию. Поэтому оставаться дальше на позициях «ядерного мышления» невозможно. Вторая мировая война, самая разрушительная из войн доядерной эпохи, была последним предупреждением. В нашем противоречивом и сложном мире задачи по укреплению обороноспособности государств по-прежнему остаются чрезвычайно актуальными, но формулируются в несколько ином плане. Ныне требуется искать такие методы и способы, которые не снижают обороноспособности государств, но при этом снимают угрозу уничтожения жизни на планете. Задача глобальная, качественно новая и беспрецедентная по сложности. И мы готовы последовательно, шаг за шагом, идти путем сохранения мира, предначертанным нам с первых дней образования нашего государства.