Штурм
На рассвете 6 апреля Маршал Советского Союза А. М. Василевский приказал начать наступление в 12 часов.
Ровно в 9 часов заговорила артиллерия 11-й гвардейской армии. Гул канонады разнесся на много километров вокруг. Город заволокло дымом, пылью, гарью. Но сколько еще огня, сколько тысяч бомб и снарядов понадобилось в следующие дни, чтобы превратить бетон и [380] мощные кирпичные стены в сплошное крошево, обломки и груды битого камня!
Нелетная погода не позволила воздушным армиям полностью провести авиационную подготовку. Вместо запланированных 5316 самолето-вылетов 4 и 5 апреля было совершено только 766. Сотни самолетов в полной готовности находились на аэродромах. Лишь к 13 часам погода стала улучшаться и появились первые мелкие авиационные группы — сначала штурмовики, потом бомбардировщики 5-го гвардейского бомбардировочного авиакорпуса.
По мере того как улучшалась погода, увеличивалось и количество самолетов в воздухе. Командующий воздушной армией требовал, чтобы авиация работала с максимальным напряжением.
В паре с майором В. И. Скупченко я вылетел вместе с одной из групп в составе 12 «ильюшиных». Наша дивизия обеспечивала боевые действия штурмовиков и бомбардировщиков, которые поддерживали соединения 11-й гвардейской армии, действовавшие в южной части Кенигсберга, где была довольно сильная система огня зенитной артиллерии. Мне хотелось проверить, правильно ли будет производиться противозенитный маневр в воздухе, чтобы не нести неоправданных потерь.
Каждую отдельную огневую точку приходилось подавлять и штурмовикам, и истребителям, причем делать по два-три захода, поскольку расположены зенитки были очень умело.
Впоследствии, описывая в своих мемуарах первый день штурма Кенигсберга, генерал-полковник К. Н. Галицкий вспоминал: «Во второй половине дня облачность постепенно стала рассеиваться. Над полем боя появились штурмовики 1-й гвардейской авиадивизии, которой командовал Герой Советского Союза генерал С. Д. Прутков, и 182-й штурмовой авиадивизии под командованием генерала В. И. Шевченко. Под прикрытием истребителей 240-й истребительной авиадивизии Героя Советского Союза генерал-майора авиации Г. В. Зимина они снижались до минимальных высот и уничтожали боевую технику, огневые средства и живую силу противника. Пушечно-пулеметный огонь «илов» и реактивные снаряды загоняли врага под землю, тогда наша пехота делала стремительные броски вперед. В ряде случаев разрывы реактивных снарядов, пущенных с самолетов, временно подавляли доты и дзоты». [381]
И далее: «В 15 час. 30 мин. командующий 1-й воздушной армией приказал штурмовой авиации, не считаясь ни с какими трудностями и условиями погоды, максимально усилить боевые действия.
Хорошо взаимодействующая с авиацией, наша пехота к концу дня почувствовала нарастающую силу авиационных ударов. Южнее Розенау огонь вражеской артиллерии с закрытых позиций задержал наступление 26-й дивизии. Зрительно немецкие батареи не просматривались, а звуковая разведка в общем грохоте боя действовала неточно. Тогда командир корпуса вызвал штурмовую авиацию. Над полем боя появились две шестерки самолетов. Одной из них командовал дважды Герой Советского Союза майор М. Г. Гареев, другой — Герой Советского Союза Майор М. Т. Степанищев. Поначалу летчики сделали два круга, чтобы четко представить границы своих войск, затем, спустившись до 100 метров, они сделали шесть боевых заходов над целью. От бомб и пушечно-пулеметного огня загорелись дома, превращенные гитлеровцами в опорные пункты. Стоявшие за ними орудия были исковерканы, прислуга перебита, несколько домов обрушилось.
Едва улетели штурмовики, 26-я дивизия заняла южную часть Розенау»{21}.
В то время когда происходили эти события, я находился в воздухе. При отходе нашей группы от цели я услышал по радио позывные подходящих бомбардировщиков. Их сопровождали истребители 240-й дивизии, поэтому я решил остаться в районе цели и посмотреть, как будут работать пикировщики. Кроме меня и В. И. Скупченко штурмовиков прикрывали еще шесть истребителей. Предупредил свою группу по радио о том, что ухожу, и стал набирать высоту.
Бомбардировщиков я обнаружил на высоте 4 тысячи метров. Набрав еще 500–600 метров, я связался по радио с истребителями сопровождения. Наша пара заняла место сзади и выше всего боевого порядка. «Пешки» вышли на боевой курс, и в этот момент я увидел пару вражеских истребителей, которые со стороны солнца заходили в атаку на бомбардировщиков. Предупредив группу сопровождения о появлении «мессеров», я перешел в атаку с небольшим снижением, получив за счет него большую скорость сближения, чем фашист. [382]
Быстро сокращалось расстояние. Когда до Ме-109 оставалось метров двести — триста, мой самолет необычайно сильно встряхнуло, и тут же я был ослеплен очень яркой вспышкой. Кажется, зенитный снаряд!
Ничего не видя, я почувствовал, что машина резко накренилась вправо. Перевел ручку управления влево до упора. Самолет выровнялся, но удерживать его в горизонтальном полете было трудно. Глаза я открыл, но в первый момент все равно ничего не видел. В наушниках раздался встревоженный голос ведомого: «Директор», «Директор», как слышите?» Постепенно восстанавливалось зрение. На правой плоскости я увидел рваное отверстие размером с полметра. Стало понятно, почему самолет затягивает в правый крен. К счастью, дыра была расположена за топливными баками. От взрыва окраска самолета стала темно-коричневой.
Я стал думать о том, как садиться. Уменьшил скорость — управлять самолетом стало легче, выше стала эффективность элеронов. Попробовал еще больше уменьшить скорость — снова стало затягивать в правый крен. Определив наиболее выгодный режим для посадки, решил, что приземление возможно только на большой скорости и только на колеса, после чего надо выпускать посадочные щитки. Предупредил аэродром о своем положении и о том, что посадку буду производить с ходу на колеса.
При всех расчетах посадку все же произвел с большим трудом. Молодому летчику, видимо, пришлось бы использовать парашют.
После посадки майор В. И. Скупченко сказал, что в момент разрыва снаряда он, находясь справа и сзади, видел необычайно яркую вспышку и тоже был ею ослеплен. Потом машину закрыл густой черный дым, и мой ведомый решил, что я погиб.
Позднее мы выяснили, что подбит я был новым зенитным снарядом с термитным зарядом — эти снаряды у гитлеровцев появились в самом конце войны, испытывали они их в боевых условиях, и один из них достался мне.
В первый день штурма мы обеспечили работу 166 штурмовиков и 36 бомбардировщиков и, кроме этого, вели разведку и штурмовые действия.
На главном направлении войска 11-й гвардейской армии к 15–16 часам прорвали первую позицию (внешний оборонительный рубеж), продвинулись на три километра, [383] а немного позже прорвали и промежуточный рубеж. Особенно упорные бои вела 31-я гвардейская дивизия, перед которой был уже знакомый нам форт «Понарт». Ожесточенные бои развернулись в восточных кварталах форта. Трижды полки дивизии поднимались в атаку, и трижды атаки были отбиты. Командир корпуса генерал С. С. Гурьев вызвал бомбардировочную авиацию. После массированного удара 24 «Петляковых» сопротивление врага было сломлено.
К исходу первого дня штурма войска продвинулись на 4 километра. Боевые действия 11-й гвардейской армии не прекращались и ночью. В ночь на 7 апреля им предстояло взять все форты в полосе наступления и на второй день штурма выйти на рубеж реки Прегель.
Утром 7 апреля аэродромы дивизии были закрыты туманом, но вскоре он начал рассеиваться.
В 9 часов после артиллерийской и авиационной подготовки пошли в атаку пехота и танки. Накануне, в первый день наступления, наши войска в южной части города очистили много кварталов, и теперь наступление продолжалось с тем же упорством. Наземные части активно поддерживала 1-я гвардейская штурмовая авиадивизия. Особенно успешно действовали летчики капитана А. К. Недбайло. В районе цели они производили по шесть и более заходов, уничтожая технику и живую силу врага.
В то время как штурмовики небольшими группами непрерывно сменялись над полем боя, бомбардировщики нанесли три мощных удара по объектам, расположенным в глубине обороны. В этих налетах участвовало 246 самолетов Ту-2 и Пе-2. В результате подразделения 16-го гвардейского стрелкового корпуса достигли цели. 31-я стрелковая полностью очистила форт «Понарт» и вышла на южный берег реки Беек. Отдельные части с ходу переправились через нее и овладели промежуточным рубежом на северном берегу.
Тем не менее противник еще мог перебрасывать резервы из одного сектора обороны в другой. К середине дня командующий фронтом решил нанести сосредоточенный удар бомбардировочной авиацией по оборонительным сооружениям и пунктам управления в центре города и в районе порта. Основную ударную силу должны были составлять бомбардировщики 18-й воздушной армии.
Такие налеты тяжелых бомбардировщиков в дневное [384] время были считанными за всю войну. В течение 45 минут 516 этих машин шли непрерывным потоком. Они сбросили на гитлеровцев 3743 бомбы крупного калибра. Использование дальней авиации днем стало возможно благодаря безраздельному господству в воздухе наших истребителей. 124 истребителя сопровождали самолеты 18-й воздушной армии. Еще 108 истребителей патрулировали вокруг города на различных высотах и не допускали гитлеровских пилотов к району боевых действий. Кроме этого, за двадцать минут до подхода дальних бомбардировщиков штурмовики и «Петляковы» нанесли удар по двум основным вражеским аэродромам. Все эти меры позволили авиации дальнего действия отбомбиться днем без потерь. 240-я авиадивизия принимала участие в обеспечении этого удара. Наши летчики патрулировали над Кенигсбергом и частью сил сопровождали штурмовиков, наносивших удары по вражеским аэродромам.
В первые минуты массированного налета дальних бомбардировщиков зенитный огонь был довольно сильным. Самолеты шли в сплошных разрывах. По мере того как сыпались вниз бомбы, огонь с земли стал ослабевать. Небо очищалось от разрывов на глазах. Последние группы дальних бомбардировщиков летели на фоне чистого неба. Немногочисленные истребители противника пытались прорваться к ним, но наши «яки» быстро очистили небо от гитлеровцев, сбив несколько машин. Свою долю в эту работу внесли и французские летчики полка «Нормандия — Неман».
После налета город заволокло густое облако черного дыма и пыли. На километр поднялось оно из района, подвергшегося основному удару. Под развалинами зданий и в бомбоубежищах было погребено множество вражеских солдат и офицеров. Вышла из строя связь. Возникли пожары, с которыми некому было бороться. Уничтожены были многие склады с оружием, боеприпасами и продовольствием. Целые кварталы, которые за час до бомбардировки еще играли важную роль в общей оборонительной системе, превратились в прах и груды битого кирпича, перестали существовать. Моральное состояние войск гарнизона, о чем мы вскоре узнала из показаний пленных, было надломлено. Никакие эсэсовские отряды уже не могли выправить положение: страх перед советской авиацией был гораздо сильней. Такой мощи бомбардировочного удара, какой был нанесен по Кенигсбергу, никто не видел за всю войну. [385]
Одновременно с ударом по городу авиация привлеченных воздушных армий и флота произвела бомбежку кораблей и портов. В Пиллау скопилось до сотни различных судов. Десятки немецких кораблей были застигнуты в каналах и заливах.
Всеми силами ВВС руководил с КП фронта Главный маршал авиации А. А. Новиков.
К исходу 7 апреля в полосе наступления 11-й гвардейской армии был прорван второй оборонительный рубеж. Фланговые части армии вышли на южный берег реки Прегель, а в центре войска пробились к третьей оборонительной позиции. Были взяты 3 форта, 7 железобетонных убежищ, 5 дотов и много других укрепленных пунктов, 10 различных промышленных предприятий, большое количество кварталов в южной части города.
В общие усилия сражающихся войск авиация вкладывала немалую долю, и он, этот вклад, реализовался на земле. Поэтому в итогах каждого штурмового дня содержались и сведения о боевой деятельности авиации. Летчики, в сущности, принимали участие в боях за каждый форт, каждое укрепление, за каждую улицу и квартал. Описывая в своих воспоминаниях события дня 7 апреля, генерал К. Н. Галицкий свидетельствовал: «Большую помощь наступающим войскам фронта оказала авиация. За день боя она совершила около 5 тыс. самолето-вылетов, сбросила на оборону врага 1658 т бомб, уничтожила на аэродромах 44, в воздушных боях сбила 16 немецких самолетов»{22}.
Наша дивизия выполнила в этот день 234 боевых вылета. Мы сопроводили 354 Ил-2 (с попутной штурмовкой) и 63 Пе-2. Летали на разведку в район Земландского полуострова и косы Фришес-Нерунг. За день произвели 164 штурмовки.
Вечером 7 апреля на КП 11-й гвардейской армии прибыл Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Детально изучив обстановку, он принял решение основные усилия армии перенести на ее левый фланг и развивать наступление на Амалиенау — навстречу 43-й армии генерал-лейтенанта А. П. Белобородова. По его замыслу, таким образом можно было в короткое время отрезать гарнизон Кенигсберга от главных сил 4-й немецкой армии. Командующий фронтом приказал в течение ночи на 8 апреля продолжать форсирование реки Прегель, а [386] с утра нанести мощный удар по противнику и развивать наступление навстречу 43-й армии. Здесь же, на КП К. Н. Галицкого, он велел переключить большую часть сил авиации фронта на поддержку 11-й гвардейской. В связи с этим были уточнены задачи на 8 апреля.
8 апреля при активной поддержке авиации части 36-го гвардейского стрелкового корпуса генерала П. К. Кошевого форсировали реку Прегель. Переправившись на северный берег реки, командир корпуса доложил К. Н. Галицкому, что 16-я дивизия наступает на Растхоф для соединения с частями 43-й армии, 18-я дивизия продвигается на Амалиенау, а 84-я стрелковая находится во втором эшелоне и будет переправляться вслед за 18-й. В то же время в полосе наступления 16-го гвардейского стрелкового корпуса начала форсирование реки и 31-я стрелковая дивизия генерала И. Д. Бурмакова. На обеспечение этих соединений и была нацелена поддерживающая авиация.
Продвижение соединений происходило в напряженных боях, при ожесточенных контратаках противника. Тем не менее войска с севера и с юга неумолимо сближались. Было ясно, что кольцо вокруг Кенигсберга вот-вот сомкнется.
В середине дня поступило первое донесение, которого ждали и на КП армии, и в штабе фронта: в 14.00 на двух участках встретились части армий генералов К. Н. Галицкого и А. П. Белобородова. Гарнизон Кенигсберга с запада был отрезан от земландской группировки.
Действия авиации в этой обстановке должны были быть очень точными: замыкали кольцо две армии, да еще и в городской черте. Тут требовалась ювелирная работа, чтобы не ударить по своим же войскам.
Мы все еще ждали ответа на обращение к войскам гарнизона. Утром специальные самолеты сбросили над городом листовки с ним. Командование фронта призывало вражеских солдат капитулировать во избежание бессмысленного кровопролития. Ответа немцев не последовало.
Во второй половине дня 8 апреля бои в полосе 11-й гвардейской протекали более успешно. Гитлеровцы по-прежнему яростно сопротивлялись, но все же к вечеру чаще стали сдаваться в плен. Авиация продолжала оказывать [387] соединениям армии большую помощь. В своих воспоминаниях, на которые я уже ссылался, генерал К. Н. Галицкий, подробно описывая события каждого дня, с неизменным чувством благодарности рассказывает о боевой работе авиаторов и при этом приводит многочисленные эпизоды, имена и фамилии отличившихся летчиков. И в этом проявилась не только дань боевой дружбе, но и высокая оценка той огромной роли, которую авиация сыграла в ходе одной из самых сложных и значительных операций завершающего этапа войны.
Если левый фланг 11-й гвардейской армии 8 апреля действовал весьма успешно, то в полосе 8-го гвардейского корпуса в этот день произошла задержка. Была проведена мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Только после этого и при активной поддержке авиации к исходу дня части 8-го стрелкового прорвали третью оборонительную позицию на правом фланге армии и ворвались на юго-восточную окраину Кенигсберга.
Должен отметить, что 7 и 8 апреля заметно возросла активность вражеских истребителей. Это отмечалось в боевых донесениях многих наших групп. Пришлось увеличивать группы истребителей сопровождения для штурмовиков, посылать их в районы целей. Само собой разумеется, что при этом, несмотря на повысившуюся активность гитлеровцев, каким-либо образом существенно повлиять на общую ситуацию в воздухе они, конечно, уже не могли.
День 8 апреля клонился к исходу. До наступления темноты оставалось около получаса. В это время суток начинался налет нашей дальней авиации на резервы противника, расположенные западнее Кенигсберга. И вдруг на исходе летного дня в воздухе возникла напряженная ситуация.
Дело в том, что первые бомбардировщики 18-й воздушной армии появились в небе, когда было еще сравнительно светло — особенно от 4 тысяч метров и выше. В течение получаса в таких условиях свободно могли действовать вражеские истребители. Наши дальние бомбардировщики, судя по всему, вышли на цели несколько раньше, чем следовало бы. А может быть, командование дальней авиацией склонно было преуменьшать опасность потому, что накануне днем бомбардировщики успешно действовали над Кенигсбергом без каких-либо помех со стороны истребителей противника. Но тогда их работу обеспечивало более двухсот наших истребителей, что и [388] создало самую возможность использовать бомбардировщики в дневное время. Вечером же 8 апреля наших истребителей в воздухе уже не было, и экипажи дальних бомбардировщиков сообщили, что они подвергаются атакам со стороны вражеских истребителей.
Именно в этот момент раздался звонок из штаба воздушной армии, и командующий приказал мне немедленно поднять полк на самолетах Як-3 и обеспечить действия дальней авиации.
На земле уже были сумерки. В небе, на высотах 3–4 тысячи метров, было еще светло, но это ненадолго. Возвращаться полку так или иначе придется в полной темноте. Опыта ночных полетов и посадок у наших летчиков нет, ночного старта тоже. Большинство летчиков приземлиться в темноте не смогут.
В принципе, необходимость работать ночью у нас уже однажды возникала. Но, во-первых, это можно считать исключением в нашей практике (я сейчас говорю о наших ночных полетах в районе Каунаса в период подготовки к вступлению в Восточную Пруссию в сорок четвертом году), а во-вторых, тогда мы имели какую-то возможность подготовиться и использовать для этой работы только самых лучших летчиков. Здесь же речь шла о том, чтобы немедленно поднять целый полк.
Обо всем этом я тут же доложил командующему. В ответ генерал Т. Т. Хрюкин подтвердил приказ о немедленном вылете полка в полном составе, а на поставленный мной вопрос ответил, что после выполнения задания тем летчикам, которые в темноте не смогут произвести посадку, следует прыгать, используя парашюты. Сказав это, он тут же повесил трубку.
Когда прежде я говорил о Т. Т. Хрюкине как о военачальнике, способном принимать нестандартные и очень ответственные решения, я ни в малейшей мере не склонен был к преувеличениям. Этот эпизод — тому подтверждение.
Получив приказ, я немедленно передал его командиру 86-го гвардейского истребительного авиаполка. Подполковник В. А. Чистяков задал мне те же вопросы, и я передал указание командующего при невозможности» совершить посадку прыгать и повесил трубку, так как ни одной лишней минуты у меня уже не было. Я знал, что полк поднимется в воздух без промедления, и теперь все мои мысли были сосредоточены на том, как все-таки обеспечить посадку. [389]
Поставив обо всем в известность начальника штаба дивизии, я выехал на аэродром, который располагался рядом с населенным пунктом Шиппенбайль — юго-восточнее Кенигсберга. Когда через несколько минут я приехал туда, последние звенья истребителей уже набирали высоту.
Я собрал инженерно-технический состав и распорядился немедленно организовать костры из ветоши вдоль металлической взлетно-посадочной полосы на расстоянии не более пятидесяти шагов один от другого. Каждой эскадрилье отводился участок длиной в четыреста метров. Объявил готовность 30 минут. Через полчаса по моему приказу у каждого костра наготове должен быть человек. Я также приказал иметь два тягача — один в конце полосы, другой — возле СКП. Командир БАО должен был пригнать в район СКП пять автомашин с дальним светом, которые можно было бы использовать вместо посадочных прожекторов. Инженеру полка И. И. Алещенко я поручил организовать и проконтролировать всю эту работу, после чего доложить мне о готовности ночного старта.
Отдать необходимые распоряжения оказалось гораздо проще, чем все это исполнить, да еще и в такие короткие сроки. То ветоши не хватало — слишком много ее понадобилось, то возникали проблемы с зажиганием костров — промасленная ветошь плохо горела, и приходилось смачивать ее бензином, то выяснялось, что не у каждого есть при себе спички. Между тем каждая такая мелочь при ночной посадке могла обернуться для летчиков бедой. Но все же к указанному времени старт был почти готов, а на то, чтобы его проверить, времени уже не осталось.
К моменту возвращения первых малоопытных экипажей на земле наступила полная темнота. На высоте 4 тысячи метров еще было светло, и опытный летный состав продолжал выполнять боевое задание. Очень разумно поступили командиры эскадрилий, которые с разрешения находившегося в воздухе командира полка раньше отправили на посадку молодых пилотов. Учитывая, что они, летая ведомыми, обычно тратят горючего больше, чем ведущие, такое решение было совершенно правильным.
Запас горючего на Як-3 (при условии, что летчик проводит воздушный бой) позволял пробыть в воздухе примерно час. Не больше. Поэтому, когда над аэродромом [390] появились первые машины, я сразу задал вопрос по радио: «У кого ограниченный запас горючего?» Несколько летчиков тут же сообщили, что у них горючее на пределе. По их позывным я определил очередность посадки. Дал две зеленые ракеты — это был приказ стартовой команде зажечь костры и включить фары автомобилей. Предупредил летный состав, чтобы при заходе на посадку все строго выполняли мои распоряжения.
И — началось...
«Подтяни! — командовал я по радио. — Ниже! Еще ниже! Высоко! Поддержи. Убирай газ!» И так далее с каждым летчиком. Через минуту от напряжения у меня пересохло в горле. Естественно, были почти аварийные ситуации, и мне в считанные мгновенья надо было сориентировать летчика, чтобы это «почти» не обернулось катастрофой. Особенно часто допускалось высокое выравнивание — это было объяснимо: летчик земли почти не видел. Перелеты, недолеты... У двух последних истребителей двигатели заглохли на пробеге. Но это уже были опытные летчики, которые быстро исправляли свои просчеты, и потому все кончилось благополучно.
Сели все. Весь полк.
И самолеты были целы.
Могу сказать, что куда привычнее и спокойнее выполнять в воздухе сложное задание, чем руководить посадкой в такой ситуации. Можно было выжимать мою гимнастерку. Целесообразнее было бы, конечно, сначала посадить более опытных летчиков, поскольку молодые пилоты могли потерпеть аварию, и тогда мы бы на некоторое время вообще лишились полосы. На этот случай я и держал два тягача, но все равно любая потеря времени могла стать для полка губительной. Были такие соображения. Но мы пошли на двойной риск во имя того, чтобы сел весь полк. И, как оказалось, это было полностью оправдано.
Я был еще в пути, когда на КП позвонил командующий и передал начальнику штаба дивизии, что полк задание выполнил успешно. Прежде чем повесить трубку, генерал Т. Т. Хрюкин приказал, чтобы по возвращении с аэродрома я ему позвонил. Я связался с ним и доложил, что задание выполнено и что все произвели посадку благополучно.
— Я в этом был уверен, — заметил Тимофей Тимофеевич. [391]
Потом командующий сказал, что полк со своей задачей справился отлично. От него я узнал, что до подхода полка в воздухе восьмерка наших истребителей вела бой с численно превосходящим противником. Немцы дрались упорно, и положение наших звеньев было нелегким. Но когда появились гвардейцы 86-го, ситуация сразу изменилась. Враг стал оттягиваться поближе к своей территории и постепенно выходить из боя. В то же время 456 наших бомбардировщиков нанесли мощный удар, не понеся никаких потерь от вражеских истребителей. Информируя меня об этом, командующий объявил благодарность всему личному составу 86-го гвардейского полка. Я также узнал, что в ходе боев за Кенигсберг, по данным нашей разведки, немецкое командование перебазировало в Восточную Пруссию одну из истребительных групп, входящих в знаменитую немецкую эскадру «Удет». Эта часть была снята с ПВО Берлина и прибыла на аэродромы Пиллау и косы Фришес-Нерунг, очевидно, для того, чтобы поднять моральный дух фашистских летчиков. В «Удет» были подобраны очень сильные асы. Повлиять на общую обстановку они, конечно, не могли, но при стычках с ними в воздухе мы чувствовали их отменную подготовку. Очевидно, с ними дрались восемь наших истребителей вечером 8 апреля, когда в срочном порядке на помощь был поднят наш 86-й гвардейский. В целом же этот день, доставивший нам «под занавес» столько хлопот, был удачным для войск фронта. 11-я гвардейская полностью очистила от гитлеровцев южную часть города. Была создана благоприятная обстановка для полной ликвидации кёнигсбергской группировки. Каждый летчик нашей дивизии в этот день произвел по три боевых вылета — это солидное напряжение для заключительного этапа войны.
Следующий день обещал быть для нас менее трудным. Задачи на 9 апреля нам поставили ограниченные: прикрывать бомбардировщиков авиадивизии Г. А. Чучева, наносящей удар по аэродрому Пиллау, и вести воздушную разведку с попутными штурмовыми действиями. Поэтому личному составу, не включенному в график боевых вылетов, было приказано готовить материальную часть и изучать район Земландского полуострова, имея по одной дежурной эскадрилье.
Менее напряженная работа объяснялась тем, что на следующий день планировалось завершить ликвидацию кёнигсбергского гарнизона. А так как в руках противника [392] оставался лишь разбитый центр города и наши войска должны были наступать на центральные кварталы с разных направлений, то в такой обстановке помочь наземным частям могли только асы-штурмовики. К исходу 8 апреля отдельные наши стрелковые части местами уже вклинились в центральные секторы и кварталы города.
На земландском направлении происходила перегруппировка наших войск. Командующий фронтом решил завершить разгром кёнигсбергского гарнизона силами 11-й гвардейской и 50-й армий, а 43-ю армию генерала А. П. Белобородова повернуть фронтом на запад, чтобы ускорить ликвидацию гитлеровцев на Земландском полуострове. Наши войска, нацеленные туда, поддерживала авиация 3-й воздушной армии.
9 апреля в центре города разгорелись ожесточенные бои. Группа охранных и полицейских частей попыталась вырваться из Кенигсберга на запад. Одновременно части 4-й немецкой армии нанесли встречный удар со стороны Земландского полуострова. Прорыв немцам не удался, все атаки были отбиты, но это стоило нашим войскам больших усилий.
В центре города сжималось кольцо наших войск. Положение гитлеровцев с каждым часом ухудшалось. Казалось бы, самое разумное, что они могли бы сделать, — поднять белые флаги. Но они продолжали упорно, исступленно драться.
Все же во второй половине дня назрел кризис. Стали поступать сведения о растущем числе пленных. На некоторых участках немцы сдавались организованно целыми подразделениями. Как правило, это происходило там, где солдаты остались без офицеров.
В 18.00 от коменданта Кенигсберга генерала Лаша в 11-ю гвардейскую армию прибыли два офицера с просьбой послать нашего парламентера в штаб коменданта гарнизона. Генерал Галицкий доложил об этом командующему фронтом, и было решено послать как парламентера начальника штаба 11-й гвардейской стрелковой дивизии подполковника П. Г. Яновского в сопровождении двух наших офицеров и немецкого подполковника. Второй немецкий офицер — полковник по званию — был задержан до возвращения парламентеров.
П. Г. Яновский вручил генералу Лашу листовку с ультиматумом командующего фронтом Маршала Советского Союза А. М. Василевского. Немецким солдатам и [393] офицерам предлагалась безоговорочная капитуляция со сдачей оружия. Пленным гарантировалась жизнь и безопасность. Лаш безоговорочно принял ультиматум и в 22 часа 45 минут 9 апреля отдал приказ о прекращении сопротивления.
В результате четырехдневного штурма Кенигсберг — город-крепость — войсками фронта был взят. Около 92 тысяч вражеских солдат и офицеров попали в плен.
В приказе Верховного Главнокомандующего в длинном списке соединений и частей, отличившихся при штурме Кенигсберга, упоминалась и 240-я истребительная авиадивизия. Всему личному составу соединения объявлялась благодарность.
В память об этой победе Президиум Верховного Совета Союза ССР впоследствии учредил медаль «За взятие Кенигсберга». Многие части и соединения фронта получили почетные наименования Кёнигсбергских.
Падение столицы Восточной Пруссии позволило командованию фронта быстро и без оперативной паузы переключить основную массу войск на земландское направление. Героическая 11-я гвардейская армия в ночь на 11 апреля была выведена в резерв в район, расположенный севернее Кенигсберга. Основные силы других армий фронта были нацелены на Земландский полуостров, где еще оборонялись два армейских корпуса противника и ряд отдельных боевых групп и частей. Кроме того, на косе Фришес-Нерунг из остатков хейльсбергской группировки восстанавливался 6-й армейский корпус врага.
Так же, как и вся Восточная Пруссия, оборона Земландского полуострова была насыщена инженерными сооружениями. Территория была изрезана густой сетью траншей, которые связывали большое количество опорных пунктов и узлов сопротивления. Здесь тоже нашим войскам предстояла трудоемкая работа.
В порту Пиллау все еще оставалось большое количество невывезенных ценностей, и потому немецкое командование было крайне заинтересовано в том, чтобы оборона на полуострове продержалась как можно дольше — по крайней мере до тех пор, пока не будет эвакуировано все подчистую. Гитлеровцы направляли сюда все боеспособные части, которые можно было бы использовать для более долгого прикрытия района эвакуации. [394]
Земландский полуостров, в общем-то, небольшой клочок прибрежной территории. Чтобы стало понятно, как непросто было овладеть этим последним плацдармом врага в Восточной Пруссии, скажу, что для решения этой задачи командование фронта привлекало пять общевойсковых армий, из которых четыре должны были действовать в первом эшелоне и лишь одна — 11-я гвардейская — находилась во втором. При этом линия фронта не превышала по ширине 50 километров, то есть в среднем чуть больше десяти километров на каждую армию. Такую полосу можно считать узкой, когда речь идет об армии, но необходимо учитывать, что в ходе операции все наши объединения понесли ощутимые потери. Ясно было, что на этом этапе борьбы в Восточной Пруссии, как и на всех предыдущих, большая роль отводится авиации.
Нам были поставлены уже привычные задачи: обеспечить боевую деятельность штурмовиков и бомбардировщиков, вести воздушную разведку, самим производить штурмовку врага. Начало наступления было намечено на 13 апреля.
За два часа до начала операции я уже был на своем КП в полосе наступления 43-й армии генерала А. П. Белобородова. Оно началось мощными ударами наших атакующих армий, и оборона противника на ряде участков была прорвана. Однако не везде наступление развивалось одинаково успешно. Дальше других продвинулись войска, наступавшие на правом фланге. В центре и на левом фланге противник оказывал упорное сопротивление и предпринял несколько сильных контратак. Там продвижение застопорилось.
240-я авиадивизия обеспечивала действия 1-й гвардейской штурмовой и 6-й гвардейской бомбардировочной авиадивизий. За день 13 апреля наши истребители сопроводили 342 штурмовика и 110 бомбардировщиков. При этом сами наши истребители выполнили 159 штурмовок. Воздушных боев было немного: всего три. В одном из них летчик 86-го гвардейского авиаполка лейтенант В. А. Канищев сбил «Фокке-Вульф-190».
К исходу дня погода стала ухудшаться, а утром 14 апреля авиация могла действовать лишь мелкими группами. Высота облачности не превышала двухсот метров, боевые порядки противника просматривались плохо из-за дыма. К середине доя погода стала еще хуже. В [395] таких условиях могли работать только самые опытные летчики-штурмовики.
В это время меня вызвал на свой КП командующий воздушной армией. Прибыв туда, я вошел к Т. Т. Хрюкину, чтобы доложить, и увидел Главного маршала авиации А. А. Новикова. Он о чем-то неторопливо разговаривал с командармом, и я остановился при входе, не решаясь прервать их разговор. Оглянувшись, генерал Хрюкин позвал меня. Я представился А. А. Новикову в попросил разрешения обратиться к командующему армией.
— Вызывал вас я, а не Хрюкин, — ответил Главный маршал авиации. — Завтра к исходу дня ваша дивизия в полном составе должна быть на Одере.
На войне привыкаешь ко многим неожиданностям. Но предвидеть такой поворот событий я, конечно, не мог. Скажу откровенно: сама мысль о том, что в такой переброске дивизии на берлинское направление проявляется высокая оценка боевых заслуг соединения — сама эта мысль пришла позже. А в первый момент я лишь представил себе, насколько нелегко в течение суток при плохой погоде организованно совершить перелет всей дивизией над неизученной местностью. И тут же сказал об этом А. А. Новикову. Главный маршал авиации невозмутимо ответил:
— Если не хочешь участвовать в последней завершающей операции — можешь оставаться здесь. А я сейчас улетаю как раз туда. — И он стал со всеми прощаться, потом в сопровождении Т. Т. Хрюкина вышел к машине. Мне командующий приказал подождать его на КП. Вскоре он вернулся и сказал:
— Ваша дивизия воевала хорошо, у меня никаких претензий к ней нет. Желаю успехов. До свидания.
Я немедленно выехал в дивизию, предварительно отдав распоряжение командирам полков прибыть в штаб дивизии. Когда я там появился, начальник штаба полковник Тараканов доложил, что получена телеграмма следующего содержания:
«Командиру 240 иад
Во исполнение решения Ставки и телеграммы командующего ВВС КА Главного маршала авиации тов. Новикова от 14.4.45 г. командующий приказал:
240 иад в полном составе к исходу 14.4.45 г. перебазировать на территорию 1-го Белорусского фронта на аэродром Бедиары 24 км северо-восточнее Познань или [396] 8 км северо-западнее Пудевну (карта 200.000) в оперативное подчинение 16 ВА».
Прибывшие командиры полков вместе с руководящим составом дивизии ожидали моих указаний. Сильно беспокоила погода.
Во исполнение данного решения я приказал немедленно приступить к подготовке летного состава к перелету в сложных метеоусловиях и вероятнее всего на малых высотах. Маршрут перелета был определен. Его планировалось производить по эскадрильям в колонне звеньев, звено в правом пеленге. Запасные аэродромы по маршруту указывались.
Учитывая крайне сложные метеоусловия, для повышения безопасности перелета на следующий день с рассветом вылетел руководящий состав полков (командиры полков и эскадрилий) на изучение маршрута, рекогносцировки аэродромов и условий ориентировки по маршруту на малых высотах. Боевой порядок на маршруте — колонна звеньев, звено в правом пеленге, очередность звеньев: 86-й и 133-й гвардейские, потом 900-й, во главе колонны — командир дивизии. Сбор в общую колонну над аэродромом Шиненбайль. Посадка в Беднарах, с последующим перелетом на свои полевые аэродромы. Возвращение после изучения полевых аэродромов на Одере самостоятельно каждого полка с целью лучшего изучения местности, строго по тому же маршруту. Перебазирование частей дивизии намечалось закончить к исходу 15 апреля.
По возвращении на свои аэродромы следовало провести окончательную подготовку всего летного состава и изучить особенности маршрута и ориентировки на малых высотах, указав на опорные ориентиры и особенности на аэродроме посадки.
Радиопереговоры на маршруте исключались, следовало только слушать команды ведущего. По маршруту звено должно идти с увеличенными интервалами, чтобы дать возможность ориентировки каждому летчику. Дистанции и интервалы должны были обеспечить надежную зрительную связь между машинами и звеньями % эскадрилье. При ухудшении погоды, особенно видимости, интервалы и дистанции уменьшались. В уплотненных порядках ориентировку проводят ведущие — командиры звеньев и эскадрилий.
Было предусмотрено, что на маршруте и особенно в прифронтовой зоне все соблюдают максимальную осмотрительность [397] и находятся в готовности к отражению внезапных атак истребителей противника. При посадке на фронтовых аэродромах было предусмотрено прикрытие и безопасность.
Ответственным за выпуск в перелет каждого полка был назначен мой заместитель полковник А. П. Николаев.
Таким образом, наша боевая работа в Восточной Пруссии завершилась. Для летчиков 240-й авиадивизии первая половина апреля оказалась периодом наиболее интенсивной работы. За две недели мы произвели 1290 боевых вылетов, сопроводили 1005 штурмовиков и 334 бомбардировщика. Кроме этого, было совершено 662 штурмовки с весьма высокими для истребителей результатами.
Ни одна из операций не оставила в моей памяти такого глубокого следа, как Восточно-Прусская. Она оказалась самой длительной и самой тяжелой. И ни в одной другой операции интересы летного состава не были так крепко привязаны ко всему, что происходило на земле. И не было другого периода, когда бы летчики так каждодневно, тщательно и дотошно изучали наземную обстановку. Наши авиационные пушки, пулеметы, бомбы, эрэсы в те долгие недели работали только в интересах наземных войск, только на них. Это была боевая жизнь, которая во многом потребовала перестройки от летного состава чисто психологической. Иначе мы бы не могли выполнять свои задачи. Наши летчики — в пределах, конечно, доступных авиаторам — стали неплохо разбираться в особенностях наземного боя — ведь нам, если можно так выразиться, приходилось участвовать в этих схватках. Прорыв каждой вражеской оборонительной позиции мы воспринимали как собственную победу. Все это, конечно, было новым в практике боевых действий летчиков-истребителей. Опыт поддержки наземных войск мы приобрели колоссальный.
Всего же за три месяца мы сделали 6924 боевых вылета, из них 1637 на штурмовку. Наши пилоты провели 96 воздушных боев, сбили 64 самолета противника. Сами мы потеряли 26 самолетов и 8 летчиков. Основной урон мы потерпели от огня вражеской зенитной артиллерии. За три месяца истребители дивизии провели 6845 штурмовиков и бомбардировщиков, и ни один из них не был сбит авиацией гитлеровцев{23}. Это было самым главным в нашей работе. [398]
...Утром 15 апреля руководящий состав дивизии был готов к вылету для изучения маршрута перелета. Погода была такая, что только хорошо подготовленного летчика можно было выпустить. Десятибалльная облачность на высоте 50–70 метров, видимость не больше 3–4 километров. Я решил час подождать. За это время погода улучшилась не намного, но для меня важной была сама тенденция к улучшению.
Только собрался подать команду на взлет, подбежал ко мне офицер и протянул телеграмму. Вижу, что не из штаба воздушной армии. Сразу приходит настороженность — это безотчетно, в одно мгновенье.
Сообщение послано мне командованием 31-й гвардейской стрелковой дивизии. Медленно читаю. Константин Иванович Макарченков — командир, прошедший с боями всю Белоруссию и Восточную Пруссию, спасший мне жизнь, тяжело ранен разрывной пулей в грудь, состояние — безнадежное.
Все это как-то не сразу до меня доходит. Читаю еще раз: «Состояние — безнадежное». Дальше говорится, что жена Константина Ивановича и три маленькие дочки находятся в эвакуации в городе Андижан Узбекской ССР. Почтового адреса не сообщали.
Разговаривать об этом с К. И. Макарченковым мне не приходилось. При редких встречах мы радовались тому, что увиделись, и тому, что оба живы. А теперь я вдруг почувствовал необычайную душевную горечь и тяжесть. Привыкший в любой ситуации действовать, я, быть может, оттого внутренне и воспротивился полученному известию, что не представлял себе, что я могу сейчас сделать. Что-то должен был и сделал бы в других обстоятельствах... Вокруг меня стояли командиры полков и эскадрилий, ожидавшие от меня команды на взлет. Еще десятки летчиков готовились получить эту команду через несколько часов. С ощущением неясной вины за то, что все складывается таким образом, я подал команду на взлет...
Погода была — предел возможностей хорошо подготовленных летчиков. Командиры полков и эскадрилий в район встречи прибыли в назначенное время, построились в колонну и легли на курс. Впереди должна быть Висла, но мы увидели не реку, а целое море. Был апрель, в устье реки сильный разлив, и многие населенные пункты затопило. Полетные карты старого издания не соответствовали реально увиденной местности. Все реки [399] изменили конфигурацию береговой линии и сам ландшафт. На маршруте были новые шоссейные и железные дороги, появились незнакомые населенные пункты, изменились контуры многих лесных массивов, а иных вовсе не было на карте. Было очевидно, как трудно будет ориентироваться ведущим групп, когда будет перелет всей дивизии. Некоторые командиры эскадрилий, недавно назначенные на эту должность, имеют еще недостаточный опыт перелета в таких условиях и их необходимо подстраховать опытными летчиками из руководства полков, подумалось мне. В конце маршрута, при подходе к аэродрому посадки, погода еще более усложнилась, видимость стала хуже. В дальнейшем погода не улучшилась, но и не ухудшилась, а это было очень важно.
И все-таки с учетом всех принятых мер подготовки перебазирование, к нашему счастью, прошло вполне нормально. Предосторожности оказались не только нужными, но и крайне необходимыми. Удача стала возможной только благодаря хорошей подготовке всего летного и руководящего состава полков и, конечно, проведенных подготовительных мероприятий и особенно важного из них — рекогносцировочного полета ведущих групп по указанному маршруту до аэродрома посадки и обратно.
Хотелось бы обратить внимание читателя, что все перелеты истребителей на другие фронты происходили, как правило, с лидированием их экипажами бомбардировщиков и в условиях хорошей, устойчивой погоды.
Можно с полной уверенностью сказать, что в таких сложных метеоусловиях нигде и никогда в ходе войны истребители, да еще в составе дивизии, самостоятельно и без лидеров не перебазировались, особенно на другой фронт. Во всяком случае, об этом я не слыхал и не читал ничего подобного в мемуарной литературе. А вот что было, то было: порой и в простых погодных условиях, да еще с лидером, — блуждали и не только блуждали, но и садились на аэродромы, занятые противником...
Перелет частей дивизии стал, кроме того, прекрасной подготовкой летчиков к действиям в завершающей, Берлинской, операции, проходившей в исключительно сложных условиях.
...Закончить главу мне хотелось бы воспоминанием, относящимся к послевоенному времени.
В начале пятидесятых годов какие-то дела однажды привели меня в Черновицкий обком КПУ. И там, в здании [400] обкома, я встретил Константина Ивановича Макарченкова. Выжил Костя!
С тех пор мы, старые друзья, встречались еще не раз.